С Николаем мы встретились возле хлебозавода. Я шел к Залогиной за радиолампами, а он к подпольщику Виктору Парфимовичу, дом которого находился недалеко от городской больницы. Настроение у Николая было радостное:

— Ты читал «Как закалялась сталь»?

Я удивленно посмотрел на друга: до войны, конечно же, не было ни одного школьника, не прочитавшего этой книги.

— Нет, ты прочитай сейчас, на многое посмотришь иначе. Хочешь, сегодня принесу Островского? Возьму у Парфимовича.

Я согласился. Условившись встретиться возле зеркальной фабрики, мы разошлись по своим делам.

Виктор Парфимович, открывая дверь Николаю, жестом предупредил, что он не один. В зале сидел мужчина лет сорока. Он был чисто выбрит, опрятно одет.

— Познакомьтесь, — суетливо пододвигая стул Николаю, сказал Виктор.

— Коля. Николай Абрамов.

— Кузьмич, — назвался новый знакомый, изучающе осматривая Николая. — Из бутылян? Я знал нескольких Абрамовых, — голос Кузьмича звучал ровно, но глаза подобрели.

Николай, поглядывая на Кузьмича, силился вспомнить, где он видел этого человека, откуда знакомо его лицо?

— Это наш старший товарищ, — многозначительно проговорил Парфимович. — Теперь будем действовать сообща.

У Николая учащенно забилось сердце. Что-то в Кузьмиче было располагающее и в то же время властное, подчиняющее.

— Как настроение? — обратился к нему Кузьмич. — Немцев не боитесь?

— Настроение боевое.

Скупой ответ Николая понравился Кузьмичу.

— Если у вас все такие ребята, это очень хорошо.

— У нас хлопцы геройские! — вырвалось у Виктора.

— Великое дело, когда люди верят друг в друга, — одобрил Кузьмич. — Ну, мне пора. Нужен буду — ищи меня на прежнем месте., Вы потребуетесь — пришлю связного.

Молча пожав ребятам руки, Кузьмич в сопровождении Виктора вышел. Возвратившись, Парфимович спросил:

— Ну как? — и, не дожидаясь ответа, сказал: — Дядька что надо! И… из партийного подполья, понял?

Валентину Савельевну Залогину я разыскал быстро и, забрав радиолампы, пришел к назначенному месту. Прохаживаясь по переулку, увидел быстро идущего Николая. Друг был возбужден и, взяв меня под руку, торопливо спросил:

— Тебе Анатолий говорил о связи с партийными товарищами?

— Мне политрук рассказывал, что они с Анатолием на одной конспиративной квартире встречались с бывшим партийным работником… Петром Кузьмичом. Этот товарищ вроде бы руководит подпольной группой у нас в городе. Вот и все, что мне известно.

— Ты себе не представляешь, какой это человек. Сразу видно — умный и сильный. Глаза удивительные. Он меня поразил, и я книгу у Парфимовича забыл взять.

Николай редко так восторженно отзывался о людях, но человек, с которым он познакомился, был действительно замечательный.

Василий Кузьмич Колоколов (в подполье называли Петр Кузьмич) был старшим сыном в бедной крестьянской семье. Он рано познал труд батрака, юношей добровольно вступил в продотряд, а потом служил в Красной Армии. В 1924 году стал членом Коммунистической партии, окончил совпартшколу, работал в культпро-светучреждениях, органах ГПУ, в Константиновском горкоме партии. Сразу же после нападения фашистских войск на нашу Родину Василий Кузьмич ушел на фронт, жена и трое детей эвакуировались. Командиром Красной Армии В. К. Колоколов сражался с врагом, но попал в окружение, а затем и в плен. Находясь в концлагере, он организовал массовый побег военнопленных и вернулся в Константиновку. Немного освоившись с оккупационными порядками, Василий Кузьмич установил связь с подпольными группами, действовавшими до этого разрозненно. Благодаря опыту партийной работы, личному авторитету, настойчивости и правильному пониманию обстановки, ему удалось объединить подполье и стать одним из его руководителей.

Среди скрываемых нами окруженцев и военнопленных были боевые командиры и политработники Красной Армии, люди храбрые и беспредельно преданные Родине, но немногие из них оказались способными бороться в условиях оккупации, а тем более руководить подпольем.

Человек большой эрудиции, практического ума, тонкий психолог, Кузьмич к тому же был деятельным и храбрым. Он принимал непосредственное участие в подрыве железной дороги, в диверсионных актах на заводе «Автостекло», который оккупанты пытались восстановить, и в других операциях.

В. К. Колоколов неоднократно говорил, что настоящий руководитель должен воспитывать личным примером и сам для нас был образцом. Василий Кузьмич излагал мысль просто, доходчиво. Он ценил юмор, но, рассказывая что-либо смешное, оставался серьезным. Однажды ребята спросили, как расшифровать «СС»?

— Очень просто: «сукины сыны», — без улыбки ответил он.

Надолго запомнились слова Колоколова, сказанные на одном сборе: «Фрицы мечтали о легкой победе, под барабанный бой думали по советской земле пройти, а получилось, что теперь по всей Германии погребальный звон разносится. У их фюрера, наверное, по истории двойка была, а то бы он знал, что Россия зарвавшейся немчуре много раз шею мылила. Теперь они тоже свое получат. Сполна. Это уж доподлинно».

Николай слушал Василия Кузьмича как завороженный. Каждое слово его старался запомнить.

Как-то в разговоре Кузьмич посетовал, что нет топографической карты Донбасса.

— Я достану, — вызвался Николай.

— Если сможешь, то раздобудь, но без лишнего риска, — попросил Василий Кузьмич. — Карта позарез нужна.

Три дня Николай мотался по городу, прохаживался около комендатуры, куда подкатывали «оппели» и «мерседесы», наблюдал за домами, где квартировали офицеры, но безрезультатно — карту добыть не удавалось.

На четвертый день около полудня недалеко от комендатуры, у водоразборной колонки, остановился старенький, весь в грязи «оппель». Пожилой майор медленно вылез из автомашины, поднял кверху руки, глубоко вздохнул, потом сделал несколько приседаний и, что-то сказав шоферу, направился в комендатуру. Высокий худой солдат-шофер обошел вокруг машины, протяжно свистнул, протер очки и посмотрел по сторонам. Увидев маячившего невдалеке Николая, немец подозвал его и с помощью жестов объяснил, что надо носить воду и мыть машину. «Наверное, долго ехали: машина в грязи, майор разминку делал — тут должна быть карта», — подумал Николай, взял два брезентовых ведра, которые достал из багажника шофер, пошел за водой. Обмывая тряпкой дверцы «оппеля», он заглянул в машину: на переднем сиденье лежал большой планшет, а рядом скрученный офицерский ремень. Немец обратил внимание, что Николай работает быстро и аккуратно. Сказав несколько похвальных слов, шофер, насвистывая, направился к колонке и начал мыть короткие, с широкими голенищами сапоги. Николай осмотрелся, открыл переднюю дверцу, расстегнул планшет. Там лежало несколько карт и какие-то бумаги. Верхняя карта сложена печатной стороной наружу. Он вытащил ее, сунул за пояс брюк, планшет положил на прежнее место и захлопнул дверцу. Через несколько минут «оппель» был вымыт. Шофер протянул три сигареты с таким величественным видом, словно отдавал половину царства.

— Ты молодчина, Коля, — восхищался Кузьмич, рассматривая разложенную на столе огромную карту Сталинской и Ворошиловградской областей. — Даже самые маленькие хутора обозначены, проселочные дороги, речушки — все есть. Замечательная карта. Объявляю вам благодарность, товарищ Абрамов, — неожиданно по-военному сказал Василий Кузьмич.

Николай был скромным, лишенным тщеславия парнем, но добрые слова руководителя, высокая оценка воодушевляли его.

Эта топографическая карта уцелела, и я eё храню, как дорогую реликвию, напоминающую мне о двух прекрасных людях: В. К. Колоколове и Николае Абрамове.

Если намечалась какая-либо операция, то Кузьмич взвешивал все «за» и «против», советовался с другими, старался организовать выполнение операции с наименьшим риском для людей и наибольшей вероятностью успеха. Скоропалительных решений он не принимал, неоправданной горячности и безрассудной смелости не терпел, но и к чрезмерно осторожным относился с опаской — не трусы ли?

Обсуждая план операции, Василий Кузьмич постоянно напоминал и о политическом резонансе, который может вызвать это мероприятие.

Был такой эпизод:

В начале лета 1943 года недалеко от Константиновки на парашютах приземлилась группа советских разведчиков. Они попали в засаду, и в перестрелке был ранен боец. Зайдя в село Стенки, разведчики оставили раненого в одном из домов и попросили хозяина укрыть его от властей, а сами ушли выполнять задание. Хозяин дома оказался старостой села, немецким прихлебателем и вместе со своим кумом, таким же фашистским приспешником, они явились в жандармерию и рассказали о раненом красноармейце. Разведчик был схвачен и после длительных пыток расстрелян.

В городской газете «Ввдбудова» была напечатана статья, где на все лады расхваливался «подвиг» старосты и его подручного, сообщалось, что комендант наградил их крупной суммой денег немецкими марками, им выделили по гектару засеянной пшеницей земли, и каждый получил поросенка.

— Подлецам много по гектару, — решительно сказал Кузьмич. — Их предательство более двух саженей земли не стоит. — Спросил ребят: — Не сумеете ли достать немецкую форму? Солдата и офицера. Можно бы чисто провести операцию.

Николай тотчас попросил поручить это задание ему и рассказал, что в старой городской больнице располагается офицерский госпиталь, а недалеко от него в школе, — солдатский. Однажды Николай наблюдал, как из небольшого каменного склада во дворе санитары переносили обмундирование в госпитали. Больничный двор был огорожен высоким каменным забором, возле которого в одном месте стоял телеграфный столб. По нему можно взобраться на забор и перемахнуть во двор.

После тщательного обсуждения будущей операции Николай получил разрешение.

Ночью по берегу Торца он подошел к тыльной стороне больницы. Притаившись, дождался, пока мимо пройдет наружный патруль. Быстро взобрался по столбу на забор. Привязав к нему веревку, осторожно спустился во двор. Ползком подобрался к складу, вынул самую большую шибку в раме и забрался в помещение.

Прошел вглубь и, посвечивая немецким карманным фонариком с синим стеклом, осмотрелся. На полках лежали кители и брюки, накидки от дождя, одеяла и простыни, в дальнем углу стояли ботинки, сапоги: и грубые, с широкими голенищами, и высокие — кавалерийские, и мягкие хромовые, с пряжками. Заглянув в несколько ящиков, обнаружил поясные ремни и кобуры для пистолетов, погоны и знаки различия, нашивки и даже орденские ленты.

Николай, вспоминая, как одеты офицеры, скомплектовал офицерское обмундирование, положил его в мешок. Потом в него затолкал солдатскую форму, с трудом завязал. Подобрав ботинки и сапоги, подумал, что в случае опасности они будут мешать. Тут же сунул в карманы свои тапочки, надел сапоги, ботинки повесил на плечо. Подошел к окну, огорченно махнул рукой: мешок не пролезал. По частям разгрузил его за окно, вылез сам. Быстро приладил на старое место стекло, вновь все сложил в мешок.

Когда он был уже у забора, раздались тихие голоса немцев. Николай достал пистолет, затаился. Патруль не остановился около столба, и Николай облегченно вздохнул.

Привязав мешок к веревке, взобрался по ней на забор. Перекинув свою добычу на улицу, отвязал веревку и спустился по столбу на землю.

Домой возвращался по берегу Торца, бредя по воде, чтобы собаки не взяли его след, если немцы быстро обнаружат, что кто-то был в складе.

Кузьмич горячо похвалил Николая.

— Да чего там, — смутился Николай, — дело, считайте, пустяковое. Пришел, перелез через забор, потом назад — вот и все.

Операцию продумали до мельчайших подробностей, ее выполнение поручили Анатолию и Владимиру.

В бургомистрате работала подпольщица Надя Арепьева, на пишущей машинке она отпечатала несколько экземпляров приговора, где было сказано, что расстрелянные являются изменниками и такая участь постигнет каждого, кто предаст интересы Родины. В конце значилось, что приговор привел в исполнение лейтенант Красной Армии Киселев. Конечно, по шрифту гестаповцы могли установить, что текст приговора отпечатан на машинке, имеющейся в бургомистрате. Но там Арепьева пользовалась безупречной репутацией, была вне всяких подозрений, а доступ к машинке имели и другие лица. Рассчитывали также и на помощь А. Я. Короткова.

Было решено казнить предателей ночью, на перекрестке дорог. Исходили из того, что утром идущие в город и на базар жители сел, а также меняльщики увидят убитых, прочтут приговор, и эта новость мигом обле-тит не только город, но и ближайшие населенные пункты.

Стемплевский облачился в форму немецкого унтер-офицера, а Дымарь превратился в щеголеватого обер-лейтенанта. Светловолосый, голубоглазый, с продолговатым лицом, политрук свободно мог сойти за чистейшего арийца. Только наш «обер», в отличие от своего «переводчика», по-немецки едва мог связать не сколько слов. Зато бранные словечки знал наизусть, и не только немецкие, но итальянские и даже румынские. Такого словарного багажа у Владимира было достаточно, а состоявший при нем «унтер» должен был переводить речь своего шефа бойко, но произвольно.

Придя в село, ребята отыскали старосту, а потом и его кума, представились служащими фельджандармерии и предложили следовать в город: с ними, мол, хочет поговорить высокий эсэсовский начальник.

— Может, пролеточку запрячь? — угодливо спросил староста.

— За селом нас ждет машина. Забарахлил мотор, шофер, наверное, уже отремонтировал.

Шли парами: впереди староста с кумом, следом — ребята. Когда вышли на большак, Анатолий и Владимир расстреляли предателей, разбросали вокруг листовки-приговоры и благополучно возвратились в город.

Весть о расстреле предателей вытеснила из города все остальные новости. Одни втихомолку, другие громко обсуждали это событие. С большими предосторожностями читали приговор. Нашлись такие, что «слышали», как ночью недалеко от Стенков садился «кукурузник», и на нем, как они утверждали, прилетал лейтенант Киселев. Большинство горожан признавало месть справедливой.

Кузьмич был доволен операцией, тем более, что никаких репрессий расстрел не вызвал.

Николай привязался к Кузьмичу. Не повидав его несколько дней, он даже тосковал. Однажды он признался:

— Вот ведь человек какой: побудешь с ним полчаса и обязательно чему-нибудь научишься, узнаешь новое. Возле него умнеешь. На все он смотрит широко и видит самое главное.

Остальные ребята нашей группы также уважали Колоколова, всегда советовались с ним. Ни одно серьезное решение не принималось без согласования с ним. Он же, в свою очередь, часто спрашивал мнение подпольщиков, считался с их предложениями. При разногласиях терпеливо доказывал свое, убеждал и, даже будучи раздосадован неудачами и промахами, никогда не повышал голоса.

На бывшем заводе «Красный дубитель» оккупанты восстановили цех по первичной обработке шкур рогатого скота. Там действовала патриотическая группа, возглавляемая Н. И. Касперчиком — грамотным инженером, смелым, осмотрительным подпольщиком.

Директор «фирмы», обрюзгший флегматик, ничего не смыслил в политике, но мечтал открыть в России крупное кожевенное предприятие и, движимый жаждой наживы, приехал в Донбасс. В энергичном, остроумном русском инженере шеф не чаял души, приглашал на чашечку кофе, угощал сигаретами. Поскольку кожа, в конечном счете, предназначалась для нужд армии, то к заводу был приставлен обер-фельдфебель с большими полномочиями. Его нельзя было обвинить «в усердии не по уму», как любил говорить Николай Иванович, и на заводе обер почти не появлялся, шеф частенько давал ему деньги «на мелкие расходы», и тот куда-то уходил играть в карты. Как правило, он проигрывал, снова намекал на безденежье, получал подачку и опять исчезал.

Николай Иванович организовал процесс обработки шкур таким образом, что через два-три месяца увезенные из завода кожи трескались, приходили в негодность. Колоколов установил контакт с Касперчиком, а связь с ним поддерживал через Николая.

Однажды Николай Иванович сказал связному, что хочет встретиться с Василием Кузьмичом. Встреча состоялась за городом. Николай сопровождал Кузьмича. Н. И. Касперчик попросил В. К. Колоколова дать ему другое задание: на заводе, мол, дело налажено хорошо, и есть товарищ, который может его заменить. Конкретного решения тогда не было принято, Кузьмич посоветовал Николаю Ивановичу, не торопясь, самому поискать себе дело. Подпольное движение становилось все более массовым, а действия дерзкими и хитрыми. Оружия и взрывчатки было уже достаточно для совершения крупных диверсий. Разрабатывался план проведения нескольких операций одновременно. У ребят словно крылья выросли — пришло время больших дел. Они уверовали в свои силы и рвались в бой.

Но произошло то, чего мы больше всего боялись.

…Весной 1943 года в городе появился щеголеватый офицер власовской армии. Он командовал головорезами из охраны лагеря военнопленных, но поведение его было довольно странным: покрикивал на подчиненных, проявлявших непомерную жестокость, запросто вел себя с военнопленными. Михаил Волошин, так звали офицера, рассказывал, что он летчик, был сбит, попал в плен и, чтобы не умереть с голоду, вступил во власовскую армию. В разговорах намекал, что не верит в победу немцев. Через своего адъютанта он сошелся с группой узников и помог им бежать. Потом из лагеря исчезло еще несколько человек. Перед побегом Волошин убеждал военнопленных, что если ему удастся найти связь с партизанами, то готов выполнять их задание. Один из сбежавших, смелый и энергичный человек, познакомился с окруженцем, которого мы снабдили документами, устроили на работу. От этого товарища нам стало известно о Волошине. Стемплевский и Дымарь после первой встречи с Михаилом заподозрили в нем провокатора, но было решено проверить его на деле. Волошин выпустил еще нескольких узников, достал пистолет, сообщал пароли, с нашими ребятами ходил подрывать железную дорогу, но группа была обстреляна охраной. Он все больше и больше входил в доверие к руководству подпольем, обещал обезоружить охрану лагеря, поднять восстание военнопленных.

Как выяснилось впоследствии, Волошин оказался гестаповским резидентом, он выдал многих наших товарищей, и в первую очередь В. К. Колоколова.

Кузьмич подвергался пыткам, но ничего не смогло поколебать его стойкости. Он остался коммунистом и борцом до последней минуты. Гестаповцы его повесили.

До самого вступления в город частей Красной Армии избежавшие ареста подпольщики продолжали сражаться, они мстили врагу и за смерть своего руководителя.

Деятельность В. К. Колоколова в константиновском подполье отмечена медалью «За отвагу», которую передали его семье; портрет Василия Кузьмича висит в городском музее.