…Я уже подчеркивал, что Иван Павлович Бардин резко отличался от тех ученых, которых издавна было принято называть кабинетными. Надо оговориться: этот термин вовсе не является словом бранным, он лишь оттеняет чисто индивидуальные особенности и склонности ученого. Обозревая фронт науки из поколения в поколение, можно назвать немало выдающихся ученых, чьи помыслы и стремления ограничивались узкими рамками избранной ими специальности, часто теоретического плана. Такие «кабинетные» ученые не заслуживали упрека. Но так же издавна существует другой тип ученых — подобных Фарадею, Павлову, Тимирязеву, Ферсману и другим. Они не удовлетворяются открытиями, исследованиями, монографиями, печатными трудами. Они как бы распахивают двери храма науки и выходят в жизнь, на производство, связывая труд и насущные интересы страны с проблемами большой науки. Фарадей с его знаменитыми лекциями для народа, Павлов и его незабываемое завещание молодежи, Ферсман, выдающийся популяризатор науки, — примеры подобного рода можно продолжить. К числу ученых с ярко выраженным стремлением связывать науку с жизнью принадлежит и Иван Павлович Бардин. Эту мысль мы уже неоднократно подчеркивали, однако хочется проиллюстрировать ее еще одним диспутом.

В конце пятидесятых годов на страницах широкой печати возникла дискуссия на тему о том, что представляет собой наука сегодня и какой она будет завтра. В блестящей статье, положившей начало этой дискуссии, видный советский ученый академик Николай Николаевич Семенов поделился своими мыслями о работе Академии наук, об особенностях прогресса науки в наше время.

Вся долгая жизнь Ивана Павловича Бардина была пронизана том, что он постоянно «наводил мосты» между теорией и практикой, и его взволновали некоторые идеи H. Н. Семенова о разделении того и другого. И вслед за выступлением академика H. Н. Семенова в «Известиях» появляется не менее замечательная статья академика И. П. Бардина. Хотя она носит полемический характер и оспаривает некоторые положения H. Н. Семенова, читатель приходит к выводу, что эти работы двух советских ученых, по существу, дополняют друг друга.

«С целым рядом принципиальных положений академика H. Н. Семенова, — пишет Иван Павлович, — можно полностью согласиться». Но затем он выкладывает свое кредо. Отнюдь не отрицая важности работ тех ученых, которые сосредоточиваются на проблемах «с загадом», Иван Павлович подчеркивает особую важность связи науки с практикой. Он пишет:

«Академик H. Н. Семенов смело и увлекательно пишет о проблеме раскрытия новых физико-химических свойств живой материи и перенесения этих принципов в неживую природу, как об одном из центральных направлений химической науки, которое, по его мнению, будет иметь последствия как в химии, так и в биологии не меньше, чем открытие атомной энергии в физике. Не отрицая значения этой проблемы, следует все же сказать, что если бы Академия наук занималась исключительно подобными проблемами, то ее влияние на текущий семилетний план развития народного хозяйства, который, по справедливому пожеланию акад. H. Н. Семенова, «должен быть настольной книгой каждого ученого», было бы совершенно незначительно».

Иллюстрируя свою мысль о необходимости взаимосвязи науки с практикой, Иван Павлович совершает экскурс в историю, прослеживая принципиальные изменения в характере технического прогресса:

«Мне кажется, что в своем увлечении, если можно так выразиться, проблемами-гигантами академик H. Н. Семенов упустил из виду чрезвычайно важный процесс, непрерывно совершающийся в самых разнообразных отраслях техники за последние 30 лет. Если до XVII в. техника очень медленно продвигалась вперед главным образом на основе стараний мало сведущих в науке умельцев-производственников, то в XVIII–XIX вв. наблюдался период постепенного возрастающего взаимодействия науки и техники. Роль научных открытий в развитии техники все более и более усиливалась, но все же непосредственное влияние научных теорий на технологию было довольно ограниченным и весьма неравномерным в разных отраслях техники.

…За последние 30 лет во всех крупнейших, в том числе и очень старых, отраслях техники произошел радикальный переворот: научные теории вторглись в технологическую практику, пропитали ее целиком и глубоко преобразовали ее, что привело к большим положительным сдвигам».

Иван Павлович все более и более увлекается. Он не согласен с тем, что технические институты следует вывести из сферы Академии наук. Если иметь в виду, скажем, Институт металлургии Академии наук, то «такой тезис равносилен по обоснованности взгляду Дон-Кихота на ветряные мельницы как на свирепых великанов». И. П. Бардин пишет:

«Простое ознакомление хотя бы с перечнем лабораторий этого института убеждает в том, что этот институт не занимается и не может заниматься металлургией как отраслью промышленности. Здесь вводит в заблуждение та особенность нашей русской речи, при которой слово «металлургия» имеет у нас два значения — металлургия как наука и металлургия как отрасль промышленности и производства. Если англичанин говорит «metallurgy», то при этом он имеет в виду только науку, а если он хочет касаться металлургической промышленности, то он говорит: «iron and steel industry». Может быть, ввиду этой семантической двусмысленности Институт металлургии Академии наук должен называться как-нибудь иначе (например, Институт химии и физики металлов или Институт теоретической металлургии и т. п.), но это не относится к существу дела. Мы в течение десятков лет затратили столько усилий на выполнение указаний партии и правительства о сближении науки с производством, что вряд ли имеет смысл теперь трудиться над тем, чтобы отгородиться от производства даже в самом названии института».

Не отгораживаться от производства, не отгораживаться ни в коем случае — такова все нарастающая и крепнущая мысль Ивана Павловича. Не отгораживаться потому, что в настоящее время главный источник технического прогресса — оплодотворение техники новейшими достижениями физики и химии. Но этот процесс нельзя представить себе как самотек, как простое использование металлургами-практиками достижений этих наук. Необходима большая научно-исследовательская работа по приложению данных современных физических теорий к наукам о металлах и сплавах. Физика должна быть и физикой металлов, химия — химией металлов…

Страстное, взволнованное выступление академика Бардина невольно воспринималось читателями как гимн той науке, которая питает практику своими открытиями и исследованиями. В этом выступлении четко обрисовано кредо ученого и отражен его долгий жизненный путь — путь ученого и инженера. И эти воззрения никогда не были гласом вопиющего в пустыне, наоборот, они всегда разделялись партией, народом!

…Совсем незадолго до смерти Иван Павлович записал в своем дневнике:

«Заканчивается еще один год. 1959-й… Человеку, пока он молод, старое обычно представляется чем-то быстро преходящим, не оставляющим каких-либо глубоких впечатлений о прошлом. Но когда он достигает зрелого возраста, отношение к старине меняется. Ее «морщины» становятся очень рельефными и поучительными.

Обозревая прожитое уже на склоне лет, я с большим удовлетворением думаю о том, что жизнь моя все сознательные годы была наполнена стремлением к совершенствованию, творческими поисками, любимым трудом.

Как верно и проникновенно сказал Гёте:

Нельзя считать по-настоящему культурным человека, если он только пользовался плодами культуры, но сам, ничего не сделал для умножения ее сокровищ. Также нельзя признать выполнившим свое назначение и учёно- I го, если он не оставил после себя трудов, которые в ко-нечном счете не были бы необходимы и полезны в практике. Именно в таком понимании так называемая «чистая наука» становится настоящей наукой.

Мы, люди, прожившие половину своей жизни в старое время, можем сказать, что наше общество плохо разбиралось в этих особенностях. Только в советское время нам стало понятно, что нет такой науки, которая может быть изолирована и развиваться оторванно от жизни.

Что приносит человеку наивысшее удовлетворение и моральное наслаждение, что наполняет его гордостью? Это — открытие нового, сознание того, что он идет по неизведанному еще пути, увидел то, что еще не видел никогда никакой другой глаз, что мысль и действие его рождают новые идеи, что в недрах материального или интеллектуального мира найден новый, ценный, не замеченный умами предыдущих поколений самородок!

Открытие новой планеты, изобретение новых машин, вновь познанные законы природы — вот события, характеризующие торжество человеческого разума, по сравнению с ними обычные явления жизни кажутся столь незначительными.

Морзе — с его первым сообщением, принесенным слугой; Фултон, заставивший двигаться суда силой пара; безвестные мастера искусств, донесшие до нас культуру давно прошедших веков в виде законченных произведений; Дагер, приказавший солнцу отпечатать ландшафт на небольшой серебряной пластинке; Колумб, бросивший вызов океану и увидевший за его пределами неизвестные дотоле земли.

Их много, этих людей, ставивших вехи на пути цивилизации.

Свойство мечтать — участь молодых и нестареющих умов. Молодость плохо знает прошлое, живет настоящим и мечтает о будущем. «Нестареющие» люди — это люди, знающие прошлое, умеющие критически к нему отнестись и обладающие взлетом мысли в своих взглядах на будущее, в своих стремлениях.

Насколько величественны и прекрасны бывают мечты человека, как много дает их осуществление в стране, где создана атмосфера, способствующая их развитию, и, наоборот, как велико бывает падение страны, где не могли или не хотели создать такую атмосферу.

В этой отношении мы по-настоящему счастливы».

Да, академик Бардин — инженер и ученый, всей своей деятельностью тесно связанный с практикой, с ее нуждами и запросами, в то же время был человеком мечты. Не отрываясь от реальной жизни, отдавая все свои силы конкретным задачам развития и совершенствования социалистического производства, он принадлежал к тем счастливцам, кто в своем творчестве неизменно сочетает действительность с мечтой, видит дальше и острее других, не стареет ни чувствами, ни умом о годами.

Такие люди обладают драгоценной чертой поддерживать идеи, еще не признанные ученым миром, идущие вразрез с общепринятым мнением, но уже самой своей постановкой открывающие одну из дверей в Неизвестное.

К таким людям относился Иван Павлович Бардин. И пожалуй, наиболее ярким примером его «одержимости» к мечте, к завтрашнему дню науки является история, связанная с идеей профессора П. К. Ощепкова.

Известный изобретатель, конструктор и ученый, один из создателей радиолокации, Павел Кондратьевич Ощепков познакомился с Бардиным в 1953 году. Как вице-президент Академии наук, Иван Павлович пригласил Ощепкова к себе, чтобы подробнее познакомиться с руководимой им лабораторией. Первая же встреча определила их тесное сотрудничество, а затем и дружбу. Через год лаборатория Ощепкова была передана Академии наук, и с того времени все проводимые в ней работы шли под руководством Ивана Павловича. «Боюсь, что не сумею, — пишет П. К. Ощепков, — выразить всю теплоту наших чувств к его светлой памяти… То новое в науке и технике, что стало теперь известно под общим названием интроскопия, зародилось в стенах института, которым руководил Иван Павлович Бардин. Он удивительным образом умел видеть всхожесть научных зерен тогда, когда другие еще ничего в них не видели».

Речь идет о прямом оптическом видении в непрозрачных телах и средах, проще говоря — о возможности видеть внутренности непрозрачных тел, о внутривидении. Над этой очень важной научно-технической проблемой в настоящее время работают многие институты и лаборатории, сотни ученых. Из области мечты интроскопия уже пришла в жизнь. Ее практическое и теоретическое значение становится все большим. Уже нелегко только перечислить все области возможного применения интроскопов. Контроль за качеством металлов и металлических изделий, бетона и железобетона, исследование всех сложных молекулярных явлений, происходящих в различных материалах, изучение процессов горения твердых и жидких топлив, исследование механизма трения, наблюдение за работой внутренних органов, ранняя диагностика тяжелых заболеваний, изучение процессов старения организма, видение ночью и в тумане… Интроскопия открывает перед человеком весь окружающий его непрозрачный мир. Таково значение этой новой отрасли знания, у истоков которой стоял И. П. Бардин и которой отдает сейчас много сил П. К. Ощепков.

Но история, о которой хочется рассказать несколько подробнее, связана с другой мечтой — с идеей, захватывающей воображение и, прямо скажем, далеко не бесспорной. Ее отстаивает профессор Ощепков.

Как известно, в природе действует закон рассеяния энергии. Согласно известному постулату Клаузиуса, теплота не может сама собой переходить от тел менее нагретых к телам более нагретым. Другими словами, все энергетические процессы в окружающем нас мире идут только в одном направлении — происходит как бы вырождение энергии в форме ее рассеяния.

Из этого был сделан далеко идущий вывод о так называемой «тепловой смерти» вселенной. Ход рассуждения тут прост. Поскольку во всех природных процессах энергия переходит от более нагретых тел к менее нагретым, то во вселенной происходит постепенное, «выравнивание температур», а это значит, что когда-то в мире установится тепловое равновесие и прекратится всякое развитие природы. Это и будет «тепловая смерть», или, если хотите, тот самый «конец мира», который предрекают нам религиозные вероучения.

Теория «тепловой смерти» вселенной — один из многих примеров использования в идеологической борьбе открытий науки. И в данном случае не так уж трудно опровергнуть логику доказательства «конца света». Все дело в том, что постулат Клаузиуса о необратимости энергетических процессов справедлив только для замкнутых систем, но никак не для безграничной вселенной. То, что мы знаем о законах природы, относится, по существу, к ничтожному ее участку.

Вот тут-то мы и подходим к той научной мечте, в будущее торжество которой верил Иван Павлович Бардин и доказать которую стремится Павел Кондратьевич Ощепков.

В природе, вечно изменяющейся, бесконечной во времени и в пространстве, должны происходить не только процессы рассеяния энергии, но и процессы ее концентрации — вот ясная и вместе с тем необыкновенно важная идея, вокруг которой уже неоднократно разгорались ожесточенные научные споры. У сторонников этой смелой идеи нет конкретных фактов, которые подтверждали бы ее. Но многие научные положения и рассуждения свидетельствуют в ее защиту. Разве не об этом говорят, например, признанные наукой выводы советских астрономов о том, что образование звезд во вселенной происходит вечно? Звезды возникли не только в какие-то отдаленные времена, но рождаются и сейчас — значит, в просторах космоса создаются условия, при которых могут идти и идут грандиозные процессы концентрации энергии.

Другой пример. Если бы не было в природе, отмечает в своей книге «Жизнь и мечта» П. К. Ощепков, процесса образования сложных атомов из более простых, мы не могли бы сейчас наблюдать естественный распад сложных радиоактивных элементов на более простые. Такие процессы, по его мнению, наглядно иллюстрируют закон концентрации энергии в действии.

Известный советский астроном, директор Крымской астрофизической обсерватории А. Б. Северный писал в 1962 году в «Правде»: «Особый интерес представляет изучение спектра Солнца, дающего ценнейшую информацию об атомных процессах, химическом составе, температуре, давлении в солнечных газах. Спектр позволяет измерять солнечные магнитные поля, следить за их изменением. Так, например, большая работа по расшифровке спектров солнечных вспышек и магнитных полей, связанных с ними, проведенная в Крымской астрофизической обсерватории, привела к заключению, что вспышки — своеобразные взрывы, возникающие в результате быстрого сжатия магнитных полей, приводящего к кратковременному нагреву небольшого объема солнечного газа до очень высоких температур — около 30 миллионов градусов. Другими словами, в основе явления вспышки лежит процесс превращения энергии солнечного магнитного поля в тепловую энергию…

Чтобы осуществить процесс, сходный с солнечной вспышкой, потребовалось бы, вероятно, создать магнитное поле с напряженностью около миллиона эрстед, чего пока мы не в состоянии сделать. Однако не подлежит сомнению, что воспроизведение в условиях лаборатории некоторых космических процессов, влекущих за собой сверхмощные выделения энергии, может сыграть революционную роль в энергетике будущего».

Хорошо известно и высказывание Ф. Энгельса из «Диалектики природы»:

«Мы приходим, таким образом, к выводу, что излученная в мировое пространство теплота должна иметь возможность каким-то путем — путем, установление которого будет когда-то в будущем задачей естествознания, — превратиться в другую форму движения, в которой она сможет снова сосредоточиться и начать активно функционировать. Тем самым отпадает главная трудность, стоящая на пути к признанию обратного превращения отживших солнц в раскаленную туманность».

Приведя эти слова в своей книге, П. К. Ощепков не может удержаться от эмоций:

«Найдя это указание Энгельса, я еще больше уверовал в осуществление своей мечты найти такие процессы, которые вели бы не только к рассеянию энергии, но и к ее концентрации. Концентрация и деконцентрация энергии в природе должны существовать обязательно в диалектическом единстве.

Но почему же указание Энгельса о том, что отыскание путей, ведущих к сосредоточению энергии, должно стать задачей естествознания, не выполнено, почему оно забыто? Почему? Тысячу раз — почему?»

А немного далее он добавляет:

«С тех пор как в моем сознании отчетливо определился термин «концентрация энергии», противоположный широко распространенному понятию о рассеянии энергии, прошло более 20 лет. И надо прямо сказать, что порой этот термин было небезопасно произносить вслух — многие считали его свидетельством невежества и были готовы «предать анафеме» всякого, кто его произносит. Можно преклоняться перед смелостью тех ученых, которые именно в этот период борьбы за новую идею нашли в себе мужество выступать в ее поддержку». Одним из таких ученых был академик Бардин. Разобравшись в существе научного спора, он поддержал поиски профессора Ощепкова: «Защищайте правое дело, не оглядывайтесь ни на кого».

П. К. Ощепков вспоминает, какие мысли высказывал Иван Павлович о борьбе в науке за новые идеи, за новые открытия. В конце 1959 года И. П. Бардин, вернувшись из очередной командировки в Сибирь, пришел к Ощепкову в лабораторию и передал ему личный дневник:

— Вот прочтите…

«Переворачиваю страницу за страницей этого небольшого томика и вижу: Циолковский, Циолковский… Спрашиваю Ивана Павловича:

— Что вы имели в виду, делая такую пометку о Циолковском? Я очень многое читал и изучал из творчества Циолковского, но не припомню, чтобы он по этому же поводу как-нибудь высказывался.

— Вы с Иваном Исидоровичем Гвай действительно многое подняли из того, что не было известно о Циолковском. Вы открыли нам второго Циолковского — он предстал перед нами теперь не только как великий изобретатель, но и как большой мыслитель. Меньшуткин тоже в свое время открыл нам второго Ломоносова. До него никто не знал его таким, каким мы знаем его теперь.

Но вы, наверное, больше сидели по архивам и искали неопубликованное. А мне как-то попала в руки одна любопытная брошюрка его. Она называлась, кажется, «История моего дирижабля» или что-то в этом роде. Я обязательно пришлю вам ее.

И через несколько дней он действительно прислал ее со своими личными пометками. Вот что он подчеркнул в предисловии к этой книжечке:

«Человек, предлагающий обществу изобретение, встречается с целой армией рутинеров… Фультон предлагает Директории свое изобретение, его не слушают… и такие научные величины, как Лаплас, Монж и Вольней, ставят над Фультоном и его идеями могильный крест, а Бонапарт лишает великого изобретателя своей протекции… Араго совершил такую же ошибку, как Лаплас и Наполеон: знаменитый астроном отрицал железные дороги… Вспомним затем, например, мытарства по кабинетам ученых и по департаментам великого Морзе, знаменитого Эдисона, вспомним гонения ученой касты на Ломоносова, «великого недоучку» Галилея, кошмарную трагедию Роберта Майера, вспомним Дженнера и поведение его противников — ученых врачей, великомученика от науки Петра Рамуса, затравленного кастой творца эволюционной теории Ламарка и т. п…»

Прочитав все это, я еще раз убедился, как близко к сердцу принимал Иван Павлович всю эту историю. Он, видимо, переживал ее не в меньшей степени, чем мы. Большая человечность, чуткое отношение к людям в их трудную минуту навсегда оставили самое прекрасное воспоминание об И. П. Бардине.

В разговоре с Иваном Павловичем на эту тему я вынужден был напомнить ему, что события, о которых идет речь в последнее время, рассматриваются как сенсация, в основе которой лежит якобы неправдоподобие.

— А скажите, пожалуйста, появлялось ли в жизни что-нибудь значительное, что воспринималось бы первоначально не как сенсация? Я очень хорошо помню, как поднялся у нас впервые на аэроплане Уточкин, и Bceгo-то на несколько метров от земли, а какая это была сенсация! А братья Райт, которые сами сконструировали, сами смастерили и сами же первыми поднялись в воздух на самолете? Они ведь не были какими-нибудь маститыми учеными, а всего лишь велосипедными мастерами. Они-то именно разрешили тот спор, который в академиях годами велся на эту тему. Действительный член Французской академии наук Лоланд, например, категорически утверждал, что летать на аппаратах тяжелее воздуха принципиально нельзя.

Что было бы с авиацией, если бы братья Райт или наш Можайский поверили этим заявлениям? Сами представляете — никакой авиации у нас теперь не было бы. Слово «сенсация» меня не удивляет и из равновесия не выводит, как некоторых.

— Все это верно, Иван Павлович. Но в наши дни стало немодно ссылаться на исторические примеры. Ученый мир говорит, что наука достигла таких высот, что она теперь никогда не ошибается, особенно в оценке фактов. Теперь вроде как бы все и всегда ложится на заранее предсказываемое ею место.

— Что верно, то верно. Науки достигли теперь большого совершенства. Но они и сузились, стали более дифференцированными, а это часто ведет к тому, что многие общие их основы стали приниматься без обсуждения, на веру. Возьмите, к примеру, теорию относительности. Теперь нет, пожалуй, ни одного ученого, который не счел бы за честь хоть как-нибудь сослаться в своей работе на эту теорию, привести одну-две фразы из этой теории или какую-либо формулу. А ведь на моих глазах третировались и сама эта теория, и ее создатель — цюрихский конторщик. Многие немецкие ученые, и в их числе такие видные, как Штарк, Ленард, Гэде и другие, устраивали публичные собрания против теории относительности и, разумеется, против ее создателя — Эйнштейна. Тут было все: и обвинение в измене германской науке, и обвинение в спекулятивных измышлениях, позорящих немецкую науку…

А затем, каких-нибудь 10–12 лет спустя, то же самое немецкое физическое общество уже присуждало золотые медали, носящие имя Эйнштейна, за лучшие работы по физике. В частности, в 1932 году такая медаль была присуждена Планку. Вот вам и сенсация, вот вам и цюрихский конторщик! Так уж это заведено…

Эту интересную беседу с Иваном Павловичем — она состоялась 7 января 1960 года — скоро пришлось прервать: ему надо было ехать на заседание в Госплан СССР. Он встал из-за стола и направился к выходу. Я помог накинуть ему на плечи меховое пальто, и он вышел из кабинета. Мог ли я знать тогда, что прощаюсь с ним навеки? Казалось, ничто не предвещало трагического конца. Как всегда, он был полон творческих сил и больших замыслов в своей любимой области — металлургии. Но в этот же вечер, буквально через несколько часов, оборвалась его кипучая жизнь. Он умер во время заседания, после только что произнесенной им речи».

В двадцатые годы по решению партии на Востоке страны начали создавать вторую угольно-металлургическую базу. Этой базой стал Урало-Кузнецкий комбинат — соединение кузбасских коксующихся углей с запасами рудных богатств Урала. В 1929 году в предгорьях Кузнецкого Алатау появились первые строители-кузнецкстроевцы.

Уже давно на этих местах раскинулся большой современный город — Новокузнецк. И не случайно именно в этом городе постановлением Советского правительства сооружен памятник академику И. П. Бардину.

Бюст Ивана Павловича выполнен из темно-серого гранита и установлен на высокий постамент.

На лицевой грани постамента высечена надпись:

«Металлург академик И. П. БАРДИН».

На противоположной стороне:

«Помним его труд в создании Кузнецкого металлургического комбината».

Памятник установлен в городском сквере у проспекта Металлургов, напротив драматического театра и Дворца культуры металлургов, в котором находится научно-технический музей КМК и мемориальный музей И. П. Бардина. Его именем названа научно-техническая библиотека. На здании управления КМК установлена мемориальная доска: «Здесь работал в 1929–1937 годах главным инженером строительства и эксплуатации Кузнецкого металлургического комбината академик Иван Павлович Бардин».

Мемориальный музей И. П. Бардина был открыт в 1963 году. Здесь легко проследить, сконцентрировать жизнь замечательного инженера и ученого, окинуть взглядом его многогранную деятельность.

Эта деятельность была поистине достойна светлой зависти за ним идущих. Человек, отдавший свою жизнь тому, чтобы увидеть свою великую Родину впереди всех цивилизаций мира, организатор и ученый необыкновенного трудолюбия, упорства и таланта, Иван Павлович Бардин прожил прекрасную жизнь.

Семью орденами Ленина была оценена Родиной эта жизнь!