Рассматривая вопрос об экономических моделях с привязкой к конкретным странам или регионам, следует помнить о том, что любая экономическая модель – это упрощенное изображение ключевых экономических процессов. Попытка сравнения национальных экономических моделей, как правило, показывает то, что двух одинаковых подходов к макроэкономическому регулированию нет. Однако выявление экономических моделей позволяет определить ключевые особенности функционирования национального хозяйства, и на основе этого предсказывать будущее не только в экономике, но в конечном счете и в политике. Возможность предвидеть, смоделировать изменение цен на рынке недвижимости, динамику экспортных и импортных операций, благосостояние домохозяйств не может опираться лишь на интуицию. Выявление «модельных» признаков позволяет более точно определить динамику ключевых экономических показателей.

Основные критерии для определения специфики разных рыночных моделей, – как правило: формы собственности (доля государственной и частной собственности в объеме ВВП), социальная политика и формы вмешательства государства в экономику.

Вопрос о роли государства в современной экономике является одним из важнейших. Официальная позиция Организации экономического сотрудничества и развития такова: «Правительства отвечают за продвижение экономического роста и социальных преобразований, предоставление товаров и услуг, регулирование поведения предприятий и отдельных лиц и перераспределение дохода». Назвать ее либеральной или кейнсианской не представляется возможным, т. к. подобное определение не дает ответа на вопрос о том, как измеряется и как регулируется роль государства в экономике. Отметим и то, что после мирового экономического кризиса большое количество государств – от США до Эстонии и Латвии – увеличили государственное участие в экономике. По мере купирования кризиса этот сектор несколько уменьшился. Такую ситуацию можно проследить на примере Швеции, Германии, чьи экономические модели хорошо изучены и часто служат примерами для подражания, в т. ч. в Прибалтике.

Нам необходимо дать объективную оценку места экономических систем различного типа. Это связано с тем, что достаточно часто объективное исследование национальных экономических моделей заменяется на навешивание идеологических и политических ярлыков. К примеру, что означает термин «демократическая экономика»? Неужели то, что ключевые экономические решения принимаются по результатам всенародного обсуждения? Ответ достаточно очевиден. Все три системы хозяйствования рациональны с той точки зрения, что они ориентированы на решение главной задачи экономики – максимизации удовлетворения потребностей имеющимися ограниченными ресурсами.

Отметим также то, что экономики государств Прибалтики не могут относиться к классической либеральной модели хозяйствования, т. к. она прекратила свое существование примерно тогда, когда начала формироваться государственная экономическая модель Эстонии, Латвии, Литвы – в конце 20-х гг. ХХ века. Равным образом классическая кейнсианская модель к современной экономике государств Прибалтики не имеет отношения. Рассмотрим основные экономические модели, характерные для стран с развитой экономикой.

Современная американская неолиберальная модель характеризуется не только долей госбюджета в ВВП, более важен объем расходов государства на удовлетворение социальных потребностей граждан. Это связано с высокой долей частной собственности, высокой покупательной способностью и уровнем доходов граждан. Влияние государства на экономику осуществляется посредством косвенных мер государственной бюджетно-финансовой политики, налоговой системы, направленных на формирование рационального предложения при помощи регулирования цен и торможения инфляционных процессов. Подчеркнем, в отличие от государств Прибалтики такой подход имеет давние исторические традиции, ресурсные и географические предпосылки.

Немецкая версия неолиберальной модели гораздо менее критична к государственному участию. Хозяйственная практика направлена на воспроизводство условий ограниченно свободной конкуренции. Такая конкуренция предполагает то, что рост рынка происходит на основе следующих принципов: рынок для всех, благосостояние для всех, а общий рост экономики сопровождается ростом доходов большинства субъектов рынка и покупательной способности денежной единицы.

Важными формами влияния государства на развитие экономики в рамках немецкой модели являются кредитно-денежная и валютно-финансовая системы регулирования. Влияние на уровень цен, структуру спроса и предложения осуществляется посредством поддержки оптимального соотношения между величиной совокупного заемного капитала и величиной капитала, занятого в промышленности и торговле, через связанную с ним величину кредитного процента. Важно обратить внимание на то, что немецкая модель хозяйствования построена на согласовании интересов всех субъектов рыночной экономики, в т. ч. влиятельнейших профсоюзов. Именно этот принцип положен в основу системы государственного регулирования экономики. Мощные предпринимательские союзы, «сталкиваясь» с влиятельными профсоюзами, вынуждены привлекать государство даже там, где без этого можно было бы обойтись. Важнейшую роль в немецкой модели хозяйствования играет политика доходов и занятости трудового населения.

Немецкая модель близка шведской модели с ее социальной направленностью. Объектом государственного регулирования выступают трудовые отношения на общенациональном уровне. За счет государственного бюджета обеспечивается высокий уровень удовлетворения социальных потребностей населения посредством трансфертных платежей. Однако для этой модели характерны и определенные противоречия между политикой государства по поддержке высокого уровня занятости, реализации социальных программ и возможностями обеспечения высоких темпов роста экономики, повышения эффективности хозяйствования.

Швеция занимает третье место в мире по интегральному показателю государственной институциональной способности, рассчитанному по показателям Worldwide Governance Indicators, при этом доля совокупных расходов госсектора в ВВП – 50, 62 %, существенно больше, чем в любом прибалтийском государстве. Высокий уровень налогов в этой стране влечет за собой повышение цен на отечественные товары, что обусловливает некоторую замкнутость этой системы, необходимость защиты внутреннего рынка от экспансии более дешевых товаров из других стран и активную внешнеторговую политику. Кроме того, низкий уровень доходности капитала способствует его перетоку в другие страны. Именно это – одна из причин захвата шведским банковским сектором государств Прибалтики – здесь просто более благоприятная экономическая среда, практически лишенная ограничений, связанных с социальной политикой.

Либеральная и неолиберальные модели сами по себе не являются «плохими» или «хорошими». В рамках данного исследования мы исходим из того, что они могут быть весьма успешны, в том случае если они адекватны историческим, географическим, политическим предпосылкам и стартовому экономическому капиталу. Именно этот вопрос следует рассмотреть применительно к государствам Прибалтики.

* * *

Для Прибалтики, которая была, есть и будет частью Восточной Европы, вопросы модернизации следует рассматривать в соответствующем региональном контексте. Переход Восточной Европы и республик СССР к новому качеству экономического развития был обусловлен всей совокупностью внешних и внутренних факторов развития. Дискуссия могла возникнуть и возникла лишь по вопросу о темпах развития, приоритетах, стратегических целях. Основной экономической целью трансформации провозглашалось повышение уровня и качества жизни населения на основе устойчивого экономического роста. Реализация поставленной цели была связана со следующими задачами.

1. Преодоление кризисных явлений, углубившихся после вступления общества в переходную экономику.

2. Формирование рыночных отношений и рыночной инфраструктуры, включая фондовую, валютную, товарные биржи. Дерегулирование.

3. Финансово-экономическая стабилизация посредством проведения, как правило, жесткой денежно-кредитной политики с целью ограничения инфляции.

4. Использование государства как механизма защиты формирующейся рыночной экономики.

5. Реформирование отношений собственности как основы экономической системы. В том числе реституция собственности и земельная реформа.

Трансформационная, или переходная, экономика представляет собой особое состояние экономической системы, когда она функционирует в период перехода общества от одной сложившейся модели (системы) к другой. При этом главная характеристика системы – это устойчивые взаимосвязи между элементами и подсистемами, состав которых может меняться, не внося при этом дисбаланса в существование системы в целом. Трансформационный период – это временной отрезок, в течение которого общество осуществило радикальные экономические преобразования, а экономика страны перешла в новое, качественно иное состояние в связи с кардинальными реформами экономической системы. С нашей точки зрения, современное состояние экономики Прибалтийских стран позволяет говорить о завершении процессов радикальной трансформации экономики. (Трансформация политической системы, с нашей точки зрения завершилась существенно раньше, но это не является темой данной главы.)

Следующий принципиально важный вопрос – о соотношении трансформации и модернизации. С нашей точки зрения, любая модернизация это трансформация. Однако обратной связи нет. Трансформация может быть успешной, способствующей социальному и экономическому прогрессу, в этом случае перед нами модернизация. Возможен и иной вариант: трансформации, приведшие к деградации экономической системы. Такие примеры на постсоветском пространстве тоже есть.

Если говорить об экономических системах Прибалтики, то изначально они формировались не просто под лозунгом трансформации и модернизации. Именно здесь ключевым компонентом стала т. н. вестернизация. Отрицание собственного историко-экономического опыта в республиках (государствах) Прибалтики может быть объяснено пропагандистской победой тех ученых и политиков, которые заявляли, что без полноценной вестернизации процветания еще никто не достигал. При этом авторитаризм и тоталитаризм, идеологии и практики коммунизма, фашизма рассматривались как досадные отклонения на светлом пути к цивилизации через вестернизацию. Отрицание вестернизации, в том числе в форме евроскптицизма в государствах Прибалтики до недавнего времени было равносильно маргинализации. Лишь в 2015 году произошло знаковое событие. Распределение Брюсселем миграционных квот вызвало масштабную дискуссию на тему, в какой степени Европейский союз – это не только права, но и обязанности.

* * *

Версии модернизационных теорий, примененные в Прибалтике, предполагали быстрый и эффективный прорыв к евроатлантической экономической системе, основанной на концепции постмодерна и неолиберализма. Однако «ни постмодернистская, ни неомодернистская (включая неомодернизм на этнооснове) теории не объясняют сложностей и особенностей задач, стоящих перед этими странами, не характеризуют перспективу их развития с достаточным учетом их специфики и не позволяют управлять процессами изменений в этих странах». Единство политических элит государств Прибалтики базируется на тезисе о том, что «существует только один способ управления современной экономикой», наиболее активно продвигался именно в Восточной Европе, а особенно в государствах Прибалтики. Так началась эпоха трансформации. При этом в государствах Прибалтики игнорировали в общем-то известное обстоятельство: модернизационные проекты могут быть связаны с деградацией традиционных институтов и игнорированием традиционных национальных ценностей. Ситуация начала меняться после 2009 года, а дискуссия о том, всегда ли евроинтеграция благо, возникла еще позже – в 2015 году.

В государствах Прибалтики идея прорыва в глобальную и европейскую экономику сформировалась в условиях, когда общество было расколото в этническом и политическом плане, а предельно замкнутые элиты ориентированы на удержание власти без какой-либо внятной программы действий в экономической сфере. С другой стороны, парадоксальным образом советский режим в Прибалтике способствовал не только формированию новой элиты, но и складыванию общегосударственных экономических интересов. М. Олсон, не касаясь специально прибалтийской проблематики, пишет: «…оккупационные власти устраняют узкие спаянные интересы, носители которых в прошлом присосались было к государственной власти. И тем самым освобождается поле для реализации общих и всеохватывающих интересов». Т. е. «в обществе есть носители “сверхохватывающих интересов”, или “сверхинтересов”: группы, которые… при перераспределении дохода от меньшинства в пользу их самих потерпели бы убытки». Советская партийно-политическая элита в соответствии с декларируемой идеологией и являлась в Прибалтике таким носителем «сверхинтересов», регулируя производство и потребления, обеспечивая экономическую и социальную стабильность. Целесообразно выделить и аспект экономической психологии. «Демонстрационный эффект» западных стандартов качества жизни, превосходящих восточноевропейские, был очевиден. Также следует отметить то, что 25 лет назад значительная часть общества в Прибалтийских республиках СССР действительно была готова к экономическим издержкам обретения независимости. Это стало одним, но не единственным признаком трансформационной модели в этом регионе.

Рассматривая вопрос об оценке российских и европейских подходов к проблематике трансформационного развития, следует признать то, что большинство работ российских политологов, посвященных постсоветским политико-режимным трансформациям написано с четко видимых идеологических позиций. Политические приоритеты в дискуссиях о трансформационных процессах в Прибалтике также оказались очень существенны. Тем не менее, с нашей точки зрения, трансформационная экономика в государствах Прибалтики характеризовалась рядом ключевых характеристик. Рассмотрим их последовательно.

 

3.1. Эффект исторической базы как фактор формирования экономической модели

Отвечая на данный вопрос, следует выявить основные характеристики современной экономической модели в государствах Прибалтики. Следует уточнить, какие фундаментальные факторы определяли характер развития экономики Балтийских стран в прошлом. В настоящее время. экономика государств Прибалтики развивается под влиянием ряда исторических эпох. В экономике указанных стран еще прослеживается влияние модели сельского хозяйства имперской эпохи, последствия запуска крупных инфраструктурных проектов советской эпохи.

Социально-экономическое развитие в 20-е – 30-е годы и в последние двадцать пять лет протекало по несколько различным сценариям. При всех сложностях развитие в начале XX века было разновекторным, с ориентацией на западные и восточные рынки. Рассмотрим этот вопрос на примере Эстонии. В 1936 году на каждую тысячу жителей Эстонии приходилось по 136 судовых брутто-регистровых тонн. Это был седьмой показатель в мире после Норвегии, Англии, Голландии, Дании, Греции, Швеции. Построено 3 новых узкоколеки и 1 ширококолейная ж/д – Таллин – Петсери, электрофицирована ж/д – Таллин – Нымме – Раэскюла. Уровень жизни населения был выше, чем в государствах Южной и Восточной Европы, в том числе Латвии и Литве, но отставал от уровня развитых индустриальных стран. Росту экономики дала импульс земельная реформа, были конфискованы крупные землевладения остзейских немцев. В 1919 году был создан Эстонский банк. Важнейшие успехи были достигнуты в сланцевой промышленности. Доля промышленной продукции в эстонском экспорте выросла с 36 % в конце 1920-х до 44 % к концу 1930-х. После 1934 года расширены государственные функции по регулированию экономики. Особенностью экономики Эстонии 1930-х годов стало развитие кооперативного движения.

В 1939 году «Кооперативный союз Эстонии» объединял свыше 3 тыс. кооперативов, насчитывавших 284 тыс. членов. 200 кооперативных банков обслуживали 77 тыс. клиентов, располагали 52 % всех депозитов в стране и выдали 51 % всех ссуд. 314 молочных кооперативов с 32 тыс. членов произвели 98 % масла и 17 % сыра Эстонии. Устойчивыми лидерами во внешней торговли Эстонии были Великобритания, Германия, СССР, эта многовекторность способствовала относительно стабильному экономическому развитию. Деиндустиализация имела место, но никогда не считалась экономической задачей. Впрочем, ситуация в межвоенные годы была не блестящей: «Нам казалось, что море по колено, и звучала ода солидности и предприимчивости эстонской экономики. Даже тогда, когда идущие впереди увидали разверзшуюся пропасть и стали отступать, в задних рядах возникло небольшое замешательство и зазвучали подбадривающие выкрики и прямые угрозы, чтобы заставить первых идти дальше».

Однако в настоящее время, в последние 25 лет, реализуется модель одновекторной западной интеграции.

В начале 90-х годов ХХ века наши соседи разработали достаточно сходные модели экономического развития, примерно одинаковые в Вильнюсе, Риге и Таллине. В республиках советской еще Прибалтики осмысление предстоящих реформ началось с ностальгических, а потому и не всегда адекватных воспоминаний о «первых республиках» и создания концепций регионального хозрасчета.

Мифологическое восприятие своей экономической истории стало важнейшим компонентом отрицания настоящего.

Следует отметить, что в канун перестройки, в 1986 г. на одного жителя страны приходилось 5875 рублей стоимости основных фондов. Разброс по этому показателю, между республиками носил характер острейшей диспропорции: с одной стороны, в Эстонии – 8007 р., в Латвии – 6923, Литве – 6111, с другой стороны, и Белоруссии – 5500, Молдавии – 4500, Азербайджане – 3823, Таджикистане – 2291 р.

Еще более ощутимы были возраставшие различия между республиками по уровню заработной платы. В 1940 г. «расстояние» в заработной плате рабочих и служащих в межреспубликанском сопоставлении доставляло 10 рублей, в 1960 г. – 21 рубль, в 1970 – 33, а в 1988 г. уже 78 рублей. Если учитывать только сельское хозяйство, то в сельской местности контрасты были еще более резкими: в 1970 г. оплата труда колхозников в межреспубликанском сопоставлении различалась между верхними и нижними значениями на 74 рубля, а в 1989 г. уже на 159 рублей. Не трудно догадаться, что все лидирующие позиции были заняты Литовской, Латвийской и Эстонской ССР. Интересно и то, что Советская Эстония по этому и другим показателям была впереди Советской Латвии и Литвы. В 2015 году ситуация осталась идентичной. «Реконструкция и расширение производства проводились в Прибалтийских республиках более высокими, чем в других регионах СССР, темпами, прежде всего потому, что Латвия и Эстония представляют собой резерв квалифицированной рабочей силы для всего Советского Союза. Да и инфраструктура в Прибалтике почти не пострадала во время войны».

В Прибалтийских республиках к 1990 году доля населения, имеющая совокупный доход свыше 300 рублей, была наиболее значительной. Если в целом по СССР этот показатель был на уровне 8,8 %, то в Эстонии он равнялся 19,8 %, Латвии – 14,5 %, Литве – 13,8 %. В этих же республиках уровень бедности был самым минимальным. Доля населения с доходом до 75 рублей в Эстонии и Латвии не превышала 1 %, а в Литве была на уровне 1,2 %. Республики с наибольшей долей бедного населения показали и высший уровень автократии в период постсоветского развития.

Получая более высокую отдачу от капиталовложений, центр старался именно здесь размещать новые производственные мощности, которые осваивались быстрее, чем в других регионах. Доля новых основных фондов в республиках Прибалтики была выше, чем в целом по СССР, а материально-техническая база – более современной и менее изношенной. Аналогичная картина наблюдалась и в сельском хозяйстве. Колхозы и совхозы пользовались льготами при распределении фондов удобрений, сельхозтехники и кормов, элитных пород скота, закупленных за рубежом, и т. п. «Сельское хозяйство дотировалось на десятки миллиардов долларов в год за счет экспортировавшейся СССР нефти. Например, от колхозов и индивидуальных крестьян молоко закупалось по 55 копеек за литр, а в магазинах литр молока стоил 22 копейки. То же самое было с мясом и другой сельхозпродукцией. Представляете, какая огромная государственная дотация! Независимому латвийскому государству негде было взять такие деньги». Для нас очевидно то, что первоначальные экономические успехи государств Прибалтики были во многом, но, конечно же, не полностью обусловлены «советским наследством» в виде инфраструктурного и промышленного потенциала, качества человеческого капитала.

В 1987 году руководство КПСС и Правительство СССР приняли первые решения положившие начало радикальным изменениям системы управления советской экономикой. (Июньский пленум ЦК КПСС.) Трансформация экономики Балтийских стран – Эстонии, Латвии, Литвы – началась не с 1991 года, как ошибочно считает ряд исследователей, а с 1987 года.

Начало политических реформ в Латвии, Литве и Эстонии – 1990 год, однако уже в 1989 году понимание необходимости и неизбежности реформ стало фактором, консолидирующим общество. Общий характер реформ был очевиден – разгосударствление экономики, сочетающееся с обретением новой территориальной рамки масштаба экономики. С точки зрения экономического управления Прибалтика вышла из СССР еще в 1989 году. Закон СССР от 27.11.1989 «Об экономической самостоятельности Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР» содержал следующее положение: «Республика на взаимовыгодных и добровольных началах принимает участие в финансировании из своего бюджета общесоюзных (межреспубликанских) научно-технических программ, страховых фондов по охране окружающей среды, а также образовании резервных и других денежных фондов для нормального функционирования союзного рынка». Это на практике означало одноканальный бюджет, т. е. распад СССР.

Тезис о значимости советского наследства в экономическом развитии был поставлен нами еще в 1991 году. В дальнейшем он неоднократно затрагивался и развивался в ряде работ. К сожалению, наряду с объективными оценками «до советского» развития встречаются и заведомо политизированные оценки. Прибалтика «по уровню экономического развития примерно соответствовала уровню некоторых стран Центральной Европы и Скандинавии». (?) Однако даже такие «эксперты», считающие, что в довоенном 1938 году уровень жизни в Польше был равен шведскому, признают, что в советской экономике республик Прибалтики «большинство предприятий выполняли функции социального и культурного обслуживания для занятых на них работников и их семей.

Сюда относились детские сады, магазины, спортивные центры и центры отдыха, летние лагеря, библиотеки, культурные центры и т. д.».

По мнению коллектива авторов под руководством Григорьева Л.М., «в странах Балтии существовали наилучшие стартовые условия (среди республик бывшего СССР) для построения рыночной экономики. Здесь был накоплен обширный инновационный потенциал. В советские времена регион служил своеобразной лабораторией по совершенствованию хозяйственного механизма.

Международный фонд «Демократия» издал в 2015 году уникальный сборник документов: «Советская модель экономики: Союзный центр и республики Прибалтики. 1953 г. – март 1965 г.». В этой фундаментальной книге, не имеющей аналогов в советской и российской науке, содержится комплекс убедительных доказательств того, что в экономике Прибалтика превратилась в масштабный инвестиционный проект, обеспечивший опережающее повышение уровня жизни населения. Иными словами, уровень жизни в Прибалтике рос быстрее производительности труда.

Прибалтийские республики всегда были на особом положении в СССР, что выражалось и в объеме средств, направляемых на развитие региона: в 1970–1980-е годы они лидировали по объему инвестиций в основной капитал на душу населения. По этому показателю Эстония фактически находилась на первом месте в СССР: он превышал общесоюзный на 6–8 %. (Формально первое место занимала РСФСР, но здесь концентрировались общесоюзные инвестиции в ВПК, за вычетом которых инвестиции в Эстонии превышали общесоюзные более чем на 15 %.)

Традиционно большими были инвестиции в Латвии, а во второй половине 1980-х годов заметно возросли вложения в экономику Литвы.

В республиках Прибалтики продвижение к рыночной экономике обусловлено рядом факторов: существованием основ рыночной экономики до поворота к административно-командной системе; экономическими и историческими связями с Западной Европой; относительной сбалансированностью структуры народного хозяйства; консенсусом среди всех слоев населения в отношении необходимости перехода к рыночной системе.

Оперативно проведен был и ряд ключевых реформ: денежная, ЖКХ, медицинская, местного самоуправления были проведены или начаты до 1993 года. Предпринимательские способности населения и помощь западных стран также способствовали относительно быстрому преодолению кризиса, связанного с распадом хозяйственных связей в рамках т. н. единого народнохозяйственного комплекса СССР. Закономерно и то, что был провозглашен лозунг о переориентации экономики на хозяйственные связи с Западом. Справедливости ради следует отметить, что первоначально руководители советских Прибалтийских республик, а затем и независимых Прибалтийских стран очень осторожно говорили о перспективах экономического развития и подчеркивали необходимость сохранения экономических отношений с Россией.

Понимание ограниченности возможностей в связи с ориентацией на Запад придет позже. В начале 90-х годов все самые ценные объекты государств Прибалтики были скуплены за бесценок западными партнерами. Фактически повторилась ситуация начала 20-х годов прошлого века, когда скандинавские, а затем и немецкие банкиры скупали активы. И в 20-е, и в 90-е годы у власти не было понимания реальной стоимости продаваемого и уничтожаемого имущества. Оно пришло значительно позже, когда перераспределять было нечего.

Первое десятилетие второй независимости потребовалось для осознания реальной стоимости национальных богатств. Матти Маасикас, замминистра иностранных дел Эстонии, так оценивал советское наследство: «Мы выбрали самый радикальный из всех возможных вариантов экономической реформы. Политические силы, пришедшие к власти в 1992 году, шли на выборы с лозунгом “Очистим площадку от старого!”. Они исходили из того, что советская экономика не оставила Эстонии ничего, чем можно воспользоваться. Все нужно было переделывать или создавать заново, причем быстро и решительно». Однако только транзит, транспорт и торговля с Россией давали чуть менее половины ВВП. В настоящее время оценки экономического потенциала советских республик несколько изменились, но эта дискуссия приобрела исключительно академический смысл.

Экономическая ситуация в государствах Прибалтики определяется тем, что произошло исчерпание экономического потенциала, полученного от СССР в сочетании с отсутствием внутренних ресурсов развития, за исключением внутреннего потребления, основанного на европейских трансфертах. Вторая важнейшая причина системного экономического кризиса – это отсутствие концепций и стратегий развития национальной экономики. Это закономерно, т. к. не существует национальной экономики, а есть часть экономики Европейского союза, находящаяся в границах Эстонии, Латвии, Литвы. Если это независимость, то только в том смысле, что от Таллина, Риги и Вильнюса уже ничего не зависит. Анализ советских практик экономического федерализма убедительно свидетельствует о том, что Государственные плановые комиссии и правительства ЭССР, ЛитССР, ЛатССР имели существенно больший объем полномочий.

Экономика советской Прибалтики, к примеру Латвии, действительно была уникальной в масштабе СССР. Для этого были исторические предпосылки. К 1914 году промышленность Риги не только была более развита, чем в Гельсинфорсе, Минске, Ревеле. Она не уступала Варшаве, Харькову, Киеву и обладала мощным инновационным потенциалом. В межвоенный период Рига также была промышленным лидером в регионе. Узнаваемость Латвии в мире базировалась не только на знаменитом бальзаме. Мы помним о том, что славный VEF разрабатывал и производил самолеты и мотоциклы, пылесосы и фотобумагу. Закономерно то, что и советский ВЭФ не был обижен зарплатами и орденами. Таких лидеров как минимум союзного значения в Латвии было не менее 9–10. Уцелели в глобализирующейся экономике немногие, связанные с легкой или пищевой промышленностью: «Дзинтарс», «Огрский Трикотаж», «Latvijas Balzams», или предприятия транспортно-транзитной инфраструктуры. Однако эти бренды в России теряют популярность. Поколение тех, для кого они были символом европейского качества, уходит. Новое поколение россиян предпочитает есть дораду в Испании, лосось в Норвегии, а не салаку в Риге.

 

3.2. Волатильность ключевых экономических процессов как региональная особенность экономик государств Прибалтики

Большинство экономистов, относящихся к разным экономическим школам, не без оснований отмечают, что быстрый рост не менее, чем быстрое падение, свидетельствует о серьезных структурных и финансовых диспропорциях в национальных экономиках. Этот тезис не относится к начальному периоду реформирования, трансформации национальных экономик. То, что в ходе трансформационного кризиса экономический спад в странах Балтии оказался очень глубоким: –35 % в Эстонии, – 49 % в Литве и –52 %, в Латвии, – закономерно. Эту картину мы наблюдали от Казахстана до Чехии. Столь же предсказуемо то, что первой последствия кризиса преодолела Эстония, которая в 2001 г. вышла на докризисный уровень 1989 г. В результате к началу 2008 г. ВВП страны составил 158 % от этой базы. Экономические успехи Латвии и Литвы существенно скромнее: соответственно 115 и 111 %. Однако кризис 2008 привел к новой дестабилизации. К примеру, за три года (2007–2009 гг.) 10 % рост ВВП в Латвии сменился 19 %-ным падением. Вплоть до настоящего времени мы наблюдаем не только непредсказуемость экономики, но и непредсказуемую волатильность прогнозов. Но и в этом контексте прогноз (2008 года) роста эстонской экономики на 5,6 % в 2009 году претендует на рекорд антинаучности и политизированности.

Рассмотрим душевой ВВП в странах Прибалтики в 2006 и 2007 году. В Латвии он вырос более чем на 33 %. Возникает вопрос, за счет чего? «После десяти лет расцвета, питавшегося бумом строительства, дешевым производством и российским транзитом, Латвии сегодня необходимы новые источники доходов». Об этом же думают и в Эстонии. Аналитик крупнейшей финансовой группы Скандинавии – Skandinaviska Enskilda Banken (SEB) Рута Арумяэ считает, что экономический спад носит широкий характер и его влияние на потребителей – вопрос времени. Ситуацию могло бы изменить ускорение внешнего спроса, однако признаков такого ускорения нет. Факторы, способствовавшие масштабному кризису, можно разделить на две группы.

Первая группа – внешние факторы. К ним относятся сформировавшийся дефицит платежного баланса, неконтролируемый приток капитала, игнорирование валютных рисков, раздувание «пузырей» на рынке недвижимости. При всей их значимости, по нашему мнению, список этим далеко не ограничивается, иначе глубина спада была бы на уровне большинства других стран (а мы наблюдали больший спад в рассматриваемом регионе).

Вторая группа – национальные практики. Пытаясь открыть дорогу частной инициативе, к примеру, эстонское прави тельство выбрало путь максимальной либерали зации: абсолютное дерегулирование, свертывание субсидирования любых предприятий, оказавшихся неэффективными в 1991 году, отказ от прогрес сивных налогов. В результате вновь возникший частный сек тор переживал настоящий бум. Каждый год регистрировалось около 15 тыс. новых фирм, правда, разорялось чуть меньшее количество юридических лиц.

Макроориентиром стала политика евроинтеграции любой ценой, с односторонней внешнеэкономической ориентацией стран Прибалтики на партнеров в Европейском союзе и игнорированием экономических возможностей, связанных с восточным вектором политики, с политической деиндустриализацией и деаграризацией экономики, передачей контроля над финансово-кредитной сферой скандинавским банкам.

В течение первых десяти лет такая политика давала хорошие результаты. Однако эксперты во всем мире. в т. ч. и в России, и в Прибалтике, отмечали нарастание кризисных явлений как минимум с середины 2007 года: во второй половине 2007 г. начала нарастать неустойчивость на мировых финансовых рынках, возникло напряжение в банковской сфере, специалисты все чаще стали говорить о возможности замедления темпов роста мировой экономики. Поскольку указанные процессы развиваются в условиях глобализации, когда события даже на периферийных рынках могут серьезно подорвать общую стабильность в мире, для нейтрализации последствий негативных тенденций в таких важнейших секторах экономики развитых стран, как фондовый рынок и банки, потребовались скоординированные действия их денежных властей. На постсоветское пространство проявления кризиса прежде всего пришли в Латвию, Эстонию, Литву (именно в этом порядке). Форсированная интеграция, не основанная на реальных экономических достижениях, не могла продолжаться бесконечно.

В чем же причины глубокого спада 2009 года? С нашей точки зрения, это следствие гипертрофированного развития нескольких секторов экономики: финансового, операций с недвижимостью и торговли. Экономистом давно известен феномен спекулятивного экономического роста, не обеспеченного развитием реального сектора. При этом в банковской сфере Латвии, Литвы и Эстонии сегодня безраздельно доминируют транснациональные финансовые корпорации Северной Европы. Такая структура банковского сектора – готовый механизм формирования тенденций в прибалтийских экономиках. Выбор направлений предпочтительного кредитования, например, позволяет стимулировать рост тех отраслей, которые не составляют конкуренции материнскому капиталу. Литва, Латвия и Эстония еще несколько лет назад позиционировались как «балтийские тигры»: их экономики, разогретые на доступе к дешевым кредитам, строительном буме, расширении сферы услуг, поддержке из структурных фондов ЕС, демонстрировали «завораживающие» темпы роста. Их считали странами, продемонстрировавшими не просто наиболее успешные на всем постсоветском пространстве результаты европейской интеграции, но и наиболее убедительный пример для всех остальных, раздумывающих над тем, какой геополитический вектор избрать в дальнейшем. Неслучайно именно Прибалтика была «назначена» на роль популяризатора идей программы «Восточного партнерства».

Важно отметить, что даже полный провал указанной политики не привел к пониманию необходимости переосмысления итогов 1991–2009 гг. Вместо этого появилась еще одна книга, содержание которой полностью противоречит экономическим реалиям и частично названию. Во время кризиса экономика Балтийского региона сократилась примерно на 20 %. В 2011 г. страны Балтии продемонстрировали самый высокий рост, составивший в среднем 6,3 %.

Провал по всем экономическим показателям привел к запуску механизма пересмотра прогноза ключевых экономических показателей государств Прибалтики в сторону уменьшения. Так, в 2014 году Danske Bank прогнозировал для Эстонии экономический рост – 1,5 %, а на 2015 – в 1,8 %. Аналогично для Латвии банк прогнозировал 3,7 % экономического роста на 2014 год и 2,6 % на 2015, для Литвы – соответственно 2,4 и 2,7 %.

Однако уже согласно утвержденной правительством Латвийской программе стабильности на 2015–2018 гг., в 2015 году рост латвийской экономики планируется в 2,1 %. По прогнозу Банка Латвии, сделанному в конце апреля 2015 года, ВВП в 2015 году может вырасти на 2 %. Напомним, что и Европейская комиссия тоже понизила Латвии прогноз экономического развития. По мнению Брюсселя, ВВП Латвии в 2014 году вырастет только на 2,6 %. Весной в Брюсселе полагали, что этот рост составит 3,8 %. То есть экономические перспективы Латвии за полгода рухнули в полтора раза. По мнению Европейской комиссии, Латвия оказалась «слишком чувствительна к внешним рискам». Более того, экономический советник представительства Еврокомиссии в Латвии Мартиньш Земитис в мае 2015 года отметил, что в Латвии в 2016 году предстоит консолидация бюджета в размере 0,3 % от внутреннего валового продукта (ВВП). По его мнению, Еврокомиссия не возражает против планов Латвии увеличить расходы на оборону и провести реформы в здравоохранении, но Латвия не должна тратить больше, чем может себе позволить. «Еврокомиссия не уверена, что у Латвии есть столько денег, сколько она намерена выделить на эти отрасли».

В Эстонии появились более основательные данные о ВВП за 2015 год, в свете которых цифры экономического роста за прошлый год оказываются еще более мизерными. В принципе, ничего удивительного. Каждый прогноз в Прибалтике начинается обещаниями догнать и перегнать Швецию, а заканчивается поиском «виноватых»: «Если в 2014 году рост экспорта свел к минусу недостаточный спрос северных соседей, то в 2015 году причиной этого стал глубокий экономический кризис в России». Объем расходов госбюджета составит 8,9 млрд евро, что на 4,2 % или на 358 млн евро больше, чем было запланировано на 2015 год.

В 2015 году внутренний валовой продукт (ВВП) Латвии в сравнительных ценах по сезонно не выровненным данным увеличился на 2,7 % по сравнению с 2014 годом. В 2015 году ВВП Литвы вырос на 1,6 %. Эти показатели, возможно и выглядят достойно для Румынии. Однако вызвали бы гарантированный правительственный кризис в Польше.

В профессиональной среде складывается понимание того, что ход нормального экономического развития государств Прибалтики нарушен. Если раньше мы говорили о диалектическом взаимодействии экономики и политики, то сегодня политика подчинила экономику своим целям. Золотой век европейской экономики (50-е годы XX века – первые семь лет XXI века) закончился. Европа не будет расти темпами в 3–5 % в течение длительного времени, до смены парадигмы политико-экономического развития. Для нашего случая это означает, что при любых формах поддержки экономики Эстонии, Латвии, Литвы Европейский союз не будет и не может обеспечивать реальное развитие, максимум возможного – удержание достигнутого.

 

3.3. Промышленная политика в общей системе экономических приоритетов государств Прибалтики

Сегодня трудно представить, что в Российской империи Рига была одним из крупнейших промышленных центров европейской части, равным Варшаве, Киеву, Харькову. Промышленность Риги специализировалась на высокотехнологичных отраслях и характеризовалась большой долей предприятий с иностранным капиталом, уступая по этому показателю только столице империи. В межвоенной Латвии машиностроение не то чтобы развивалось динамично, но и не исчезло. Авторитарный режим К. Ульманиса способствовал сохранению промышленности, развитию транспорта и энергетики. При этом промышленность практически исчезла в Эстонии и не существовала в этот период в Литве в принципе. Как уже было отмечено, СССР создавал современную промышленность в Прибалтике, исходя из экономических соображений, сокращая издержки и учитывая комплекс факторов региональной экономики.

Бывшие промышленные флагманы-гиганты Латвийской ССР, такие как рижские РАФ, ВЭФ, «Радиотехника», «Альфа», даугавпилсский Завод химического волокна, были приватизированы и обанкрочены в течение 90-х годов. Рижский вагоностроительный завод, лиепайский металлургический, даугавпилсский локомотиворемонтный оказались более успешными, но вектор промышленной политики не оставил для них шансов. В 1990 году рижский вагоностроительный завод можно было назвать ненужным придатком советской экономики и создать для него банкротные условия в 2013 году. В 2015 году очередным провалом закончилась попытка найти для него эффективного инвестора. Развернувшаяся в кругу специалистов дискуссия показала, что инвестора интересуют потенциальные рынки как минимум российского размера. Автосборочный завод «Руссо-Балт» был предприятием иностранного капитала, но собирал машины для всего рынка Российской империи. Рижский вагоностроительный завод как предприятие для латвийского и даже европейского рынка не может быть инвестиционно привлекательным. Единственное крупное промышленное предприятие – бренд Латвийской республики, еще не испытывающее системных трудностей, – это АО Latvijas balzams – более 600 рабочих мест, действительно один из крупнейших экспортеров в Латвии – его продукция отправляется в более чем 30 стран мира, и каждый год осваиваются все новые экспортные рынки.

Результаты деиндустриализации очевидны. Рассмотрим причины. Во-первых, постиндустриальное общество (постмодерн), использующее знания и глобальные электронные технологии в качестве главного ресурса развития, формируется лишь на базе зрелой экономики модерна. Именно таким путем прошла Германия.

«Если скандинавские страны чрезвычайно искусно хеджировали и “социализировали” риски, связанные с развитием научных исследований и опытно-конструкторских разработок (НИОКР), инновациями и модернизацией промышленного производства, то балтийские экономики в 1990-е – начале 2000-х гг. занимались хеджированием и “социализацией” рисков, сопутствующих краткосрочному буму активов и потребления. Первые научились справляться с финансовой нестабильностью и обеспечили долговременный экономический рост, а у вторых не осталось никаких средств для преодоления колоссальной нестабильности, привнесенной в систему стремительным краткосрочным ростом экономики». Согласно данным Eurostat 2014 г., в Латвии в среднем 23,4 % предприятий были инновативными, в то время как в странах ЕС этот показатель в среднем составляет 52 %. Доля, расходуемая на научные исследования и разработки (R&D), равна 0,46 % от ВВП. Это самый низкий в ЕС объем государственных и частных инвестиций в R&D (для сравнения ЕС (28) – 2,01 % от ВВП).

В-третьих, ставка на деиндустриализацию имела двойной политический подтекст. Рабочие на крупных и средних предприятиях в республиках Прибалтики, как правило, не принадлежали к титульным нациям, при этом были организованы именно по социально-производственному признаку. Разгром промышленности в силу этого стал не экономической, а политической задачей. Далее, реализация либерального проекта неизбежно должна была столкнуться с сопротивлением тех, кто ориентировался на концепцию социального государства, столь популярную в Германии и северных странах. Для этого методика силового подавления профсоюзов, апробированная латиноамериканскими правыми диктатурами, не подходила, либерализация в сочетании с постепенным закрытием восточных рынков дала нужный политический эффект.

Отметим и то, что дискуссия о характере экономического развития в государствах Прибалтики неизбежно проходит в рамках мирового и европейского экономического контекста. Это следует считать абсолютно правильным; сравнивать макроэкономические условия 2006(7), 2008(9), 2012(13) и 205 гг, методически неверно. Сегодня экономический блок правительств Прибалтики ссылается на неблагоприятную конъюнктуру, подчеркивая, что 2015-й (2016-й) год не показателен. С этим можно согласиться. В начале века Лиепайский металлургический завод или Литовское морское пароходство испытывали сложности, но не находились за банкротной чертой. Сегодня ситуация иная, экс-министр экономики Латвии так оценивает экономическую систему своей страны: «Имеющаяся у нас сейчас – близка к так называемой “китайской системе развития”. Она ориентируется на производство, а инвестиции в ней проводятся в фиксированные средства. В такие, например, предприятия, как Liepājas metalurgs…» Действительно, хороший пример, банкротное предприятие с масштабными долгами государству, в стадии остановки производственной и финансовой деятельности. Что же касается сравнения с китайской моделью, оставим этот сюжет без комментариев.

Для обоснования наших тезисов следует рассмотреть и ключевые бизнес-рейтинги.

Какие предприятия Эстонии входят в десятку самых успешных по версии Äripäev (Деловые ведомости)? Еще раз отметим, речь идет о «междукризисном» 2012 годе.

1. EMT AS – телекоммуникации.

2. BLRT Grupp AS – судостроение.

3. Vopak E.O.S. AS – грузоперевозки.

4. Norma AS – производство пластмасс.

5. Pakterminal AS – транзит.

6. Merko Ehitus AS – строительство.

7. Olympic Entertainment Group AS – развлечения.

8. Elion Ettevõtted AS – телекоммуникации.

9. Swedbank AS – финансы.

10. Henkel Makroflex AS – производство строительных материалов.

По результатам ежегодного исследования известности и репутации крупных предприятий, проведенного компанией TNS Emor, Swedbank шестой год подряд признается самым известным крупным предприятием Эстонии. Роль реального сектора видна достаточно четко, т. е. как раз не видна…

Ситуация существенно измениться к 2015 году. Топ-10 Латвии лишился промышленности полностью.

В сводном рейтинге для всех трех государств Прибалтики в 2015 году промышленность отсутствует в принципе, как и сельское хозяйство, зато из 10 позиций – 5 под полным контролем иностранного капитала.

Подведем промежуточные итоги. В настоящее время, столкнувшись с указанным явлением общество и государства в регионе ищут новые сугубо нестандартные для государств Прибалтики варианты участия в международном разделении труда. Независимо от результатов для нас очевидно, что, уничтожив промышленность (как, впрочем, и сельское хозяйство), государства Прибалтики не стали современными постиндустриальными странами. Индустриальная цивилизация будет по-прежнему существовать и тогда, когда утопический эксперимент саморегулирующегося рынка уже успеет стать историей. Позиционирование государств Прибалтики в этой неиндустриальной цивилизации маловероятно.

 

3.4. Неолиберальная социальная политика в системе приоритетов «прибалтийской модели»

Неолиберальный подход, «обосновывающий» целесообразность отказа от любых гарантий государства, пропагандируется в государствах Прибалтики с 2008 года. Ведущий эксперт Swedbank по социальной экономике писал в 2009 году так: «Структуру общественного сектора необходимо преобразовать так, чтобы ее работа стала эффективнее… Передача функций частному сектору. Это не означает, что прежде бесплатные услуги станут платными – государство может передать только выполнение функций, сохранив за собой их финансирование. Перераспределение средств между основными функциями общественного сектора (государственное управление, безопасность, образование и пр.). Структурные изменения в рамках функций общественного сектора, например объединение учреждений. Реформы в рамках организаций общественного сектора с целью повышения эффективности и качества. При этом “обеспечение социальной справедливости – это не только некий гуманистический принцип, но в первую очередь – необходимая предпосылка эффективности экономики”.

Реализация структурных реформ не только необходимость, но и возможность. Хотя это понятие сегодня ассоциируется с отъемом и урезанием, целью реформ служит не ухудшение, а улучшение жизни – через какое-то время». Это время так и не наступило, хотя правительства государств Прибалтики де-юре провозглашают подобные цели. К примеру, в Эстонии: «Цель политики правительственной коалиции в области рынка труда и социальных отношений – рост доходов, качества жизни и социальной безопасности людей. Относительная ставка безработицы 16,5 %. Процент занятости в возрастной группе 20–64 года 72 %». О какой социальной политике может идти речь, если изначально закладывается подобные параметры безработицы?

«Все эстонские стратегии и программы развития единодушны в том, что налоговая политика должна содейстовать экономическому развитию и мотивировать предпринимательство. Из этого следует вывод, что налоги с дохода от предпринимательской деятельности и рабочей силы должны быть низкими». С точки зрения экономической теории и практики неолиберализма это вполне логично, однако этот подход категорически не позволяет отнести Эстонию, Латвию к северным странам.

В основе государственной социальной политики государств Прибалтики лежит отказ от концепции «социального государства», предполагающей контракт между государством и гражданским обществом, а конкретно – между государством, работодателями, профсоюзами и общественными ассоциациями и неправительственными организациями. На практике это означало изменение и резкое сокращение изначально развитой системы социальной защиты и социальных гарантий, коммерциализацию здравоохранения. «Изменения в экономической структуре не повысили производительность в намеченном масштабе и тормозят возможности решения внутригосударственных социальных проблем. Эстония по-прежнему тратит на социальную защиту одного жителя менее 40 % аналогичной средней суммы ЕС. Ставка социальной отверженности не сократилась в Эстонии за последнее десятилетие, в группу риска отверженности входит четверть населения». Swedbank провел анализ расходов жителей Таллина, Риги и Вильнюса на питание и жилье. Анализ показал, что семья из четырех человек, живущая в принадлежащей ей квартире площадью 70 м2, тратит на еду, жилье и транспорт в Риге 44 %, Вильнюсе 41,5 % и в Таллинне 25,5 % семейных доходов. Семья, состоящая из двух взрослых и двух детей, тратит на минимальную продуктовую корзину, жилье и общественный транспорт в Риге 591, Вильнюсе 513 и в Таллинне 499 евро в месяц. Из стран Прибалтики самая высокая брутто-зарплата в первом квартале 2015 года была в Эстонии – 1010 евро, самая низкая – в Литве, где она составила 700 евро, сообщает LETA со ссылкой на данные Центрального статистического управления Латвии. В Латвии в первом квартале брутто-зарплата составляла 785 евро. По сравнению с 1-м кварталом 2014 года быстрее всего росли брутто-зарплаты в Латвии – на 6,1 %. В Эстонии и Литве годовой прирост зарплат составил соответственно 4,5 % и 4,3 %. Однако в Латвии после уплаты налогов работники получают более низкие зарплаты, чем в соседних странах. Средняя нетто-зарплата в Латвии составила в первом квартале 74 % от брутто-зарплаты, тогда как в Литве – 78 %, а в Эстонии – 81 %. Данный раздел следует закончить программных тезисом британских экспертов, полностью применимым к практике социальной политики государств Прибалтики: «Происходящие сегодня перемены имеют большое значение и не являются просто сокращением уровня предоставления услуг. Концепция разгосударствления тоже не отражает полноты происходящего, хотя во многих странах баланс обеспечения перешел от государства к “независимому” (частному и добровольческому) сектору».

 

3.5. Внешнеэкономические факторы постсоветской трансформации в государствах Прибалтики

Как уже было отмечено, первоначально руководители советских Прибалтийских республик, а затем и независимых Прибалтийских стран очень осторожно говорили о перспективах экономического развития и связывали их с необходимостью сохранения экономических отношений с Россией. Была поставлена задача развития транзитного потенциала, и как минимум до 2004–2007 гг. она более-менее решалась. Объем экспорта стран Балтии в Россию в этом году уменьшится из-за санкций примерно на пятую часть, считают аналитики Bloomberg. Снижение экспорта составит от 18 % до 25 %, что обойдется Латвии, Литве и Эстонии примерно в 690 млн евро, прогнозирует Danske Bank. В Латвии экспорт в Россию составляет 6,3 % от общего объема экспорта, в Литве – 4,4 %, в Эстонии – 5,5 % от общего объема. Снижение экспорта будет обусловлено рецессией в России и падением рубля. По мнению экспертов Bloomberg, именно из-за этого развитие экономики Балтии в 2015 году будет более медленным, а экспорт государств Прибалтики в Россию уменьшится в этом году на 18–25 %.

Еще один важный момент – учет реэкспорта. Весь экспорт литовских товаров в Россию в 2014 году составил 2,5 млрд литов, между тем стоимость товаров, реэкспортированных из других стран, была в 6 раз больше и превысила 14 млрд литов. К сожалению, в научном и экспертном сообществе не всегда присутствует адекватное восприятие процессов, проходящих в государствах Прибалтики: «Страны Балтии заинтересованы в сохранении торговых отношений с Россией. Для того, чтобы оградить прагматическое экономическое сотрудничество от ухудшающейся атмосферы в высокой политике, потребуются значительные усилия с обеих сторон». Не понятно, на каком основании сделан подобный вывод, не ясно и на каком основании государства Прибалтики (в т. ч. Литва) отнесены к Северной Европе.

В Эстонии за 2015 год экспорт сократился по сравнению с 2014 годом на 4 %. Таким образом, третий год подряд экспорт товаров снижается – в последний раз он увеличивался в 2013 году. В 2015 году экспорт товаров из Эстонии в текущих ценах составил 11,6 млрд евро, а импорт в Эстонию – 13,1 млрд евро, помимо прочего, дефицит торгового баланса достиг отметки в 1,4 млрд евро.

 

3.6. Коррупционная составляющая в экономической практике государств Прибалтики

На протяжении 10–15 лет с момента провозглашения независимости Литвы, Латвии и Эстонии как внутри этих государств, так и в научных кругах России в представлении общественности преобладала точка зрения, что им не присущи некие черты восточноевропейской и советской действительности, в том числе определенная склонность к коррупционным схемам. 25 лет назад Литва, Латвия и Эстония достаточно быстро стартовали и провели успешные реформы. Например, в ЖКХ. В Прибалтийских странах реформы в сфере ЖКХ закончились, когда в России о них только начали говорить. В целом, неплохо была проведена земельная реформа. Меньшее количество ошибок и скандалов было с прибалтийской формой приватизации. При этом наблюдатели из Варшавы, Берлина и Лондона видели, что процессы в Прибалтике идут позитивно в сравнении с Москвой, Киевом, Минском, Кишиневом, Тбилиси. На определенном этапе положительное воздействие оказало демонстративное желание Прибалтики позиционировать себя в качестве западных и северных стран. Все это в совокупности работало на пользу этих государств и стало для них своего рода уникальным политико-психологическим ресурсом. В настоящее время мы наблюдаем исчерпание и этого ресурса.

В Прибалтике проблема коррупции стоит достаточно остро. Согласно проведенному недавно опросу компанией Ernst & Young, выяснилось, что 21 % работающих в Латвии, Литве и Эстонии предприятий готовы давать взятки. Ранее Министерство внутренних дел Эстонии провело исследование, в результате которого выяснилось, что 35 % местных предприятий не видят в коррупции большой проблемы. Выраженный в процентах от внутреннего валового продукта (ВВП), объем теневой экономики Латвии в 2014 составил 23,5 %. По сравнению с 2013 годом уровень теневой экономики в Латвии сократился всего лишь на 0,3 % от ВВП. В свою очередь, в Эстонии и Литве теневая экономика в 2014 году достигала 12,5–13,2 % от ВВП, и эти страны продолжали свою долгосрочную тенденцию к постепенному снижению объема теневой экономики. Львиная доля – 57 % – руководителей в сфере бизнеса в Эстонии сталкивались с коррупцией. Это стало известно из результатов исследования, проведенного в Эстонии в рамках проекта Европейской комиссии.

Рассматривая вопрос об участии политических сил в продвижении и реализации крупных инфраструктурных проектов, следует отметить, что политическая система государств Прибалтики существенно отличается от российской не только формально правовым признаком, но и по размеру, величине политических элит, масштабом потенциально коррупционного капитала. Однако тезис о том, что малые государства силу своего размера имеют качественно иные характеристики своего правящего класса, следует считать ошибочным. Действительно, размеры территории, численность населения и объемы распределяемых ресурсов предполагают наличие более сложных схем сращивания интересов политиков и бизнесменов. Ресурсы госбюджета настолько ограниченны, что средства Евросоюза становятся практически единственным источником возможного перераспределения. Причем специфика системы контроля в ЕС и государствах Прибалтики такова, что прямые дотации находятся под жестким контролем. С другой стороны, средства на инфраструктурные проекты в классической Европе традиционно являются оптимальным инструментом перехвата ресурсов политическими элитами. Однако лоббирование бизнесом своих интересов повсеместно.

В Эстонии и Латвии модель отношений «политика – бизнес» с середины 90-х годов прошлого века пытались строить как подражание «северной, или скандинавской, модели».

Эксцессы типа продажи рублевой массы в Чечню и перевозки оружия на пароме «Эстония» с последующей гибелью судна вместе с большинством пассажиров, вызвали достаточно жесткую реакцию в компетентных структурах США и Европы. Скандалы удалось погасить, но именно после этих событий произошла ревизия внешних признаков сращивания политических элит и бизнеса, был успешно запущен PR-проект, рекламирующий правящую элиту в категориях традиционных национальных ценностей. Экспортно-ориентированные легенды типа «президент Мери в такси» призваны снять общественное внимание с таких проблем, как масштабный «seemukapitalism» т. е. «капитализм братанов». Примерами масштабных коррупционных проектов, основанных на сращивании политической власти и бизнес-проектов в Литве, следует считать закрытие Игналинской АЭС, продажи и перепродажи Мажейкяйского НПЗ, строительство национального стадиона в Вильнюсе. По неофициальным данным, строительство национального стадиона использовала в своих целях коалиция «Порядок и справедливост». Строительство Дворца правителей в Вильнюсе и как символ текущей политики Литвы новое здание Департамента госбезопасности – примерно 400 млн литов и более 10 лет строительства – считаются проектом «Союза Отечества». Примером эффективности коррупционных схем в Литве стал закон об учреждении национального инвестора «LEO Lt». Leo LT была учреждена в мае 2008 года путем слияния госпредприятия Lietuvos energija, RST и предприятия частного капитала VST, которым руководила NDX energija. Правительство владело 61,7 % акций Leo LT, NDX energija – 38,3 %. В 2009 году Правительство Литвы и NDX energija пошли на мировую и подписали договор о ликвидации Leo LT. При этом получила NDX energija реституционную компенсацию в размере 680 млн литов. Компания не смогла реализовать какие-либо значимые проекты в энергетической сфере и вошла в историю как литовская версия Панамского канала.

Специфика Литвы заключается в том, что именно здесь в СМИ упоминаются факты, связанные с использованием инфраструктурных проектов в политических целях. Абсолютным лидером по количеству скандалов является ведущая сегодня партия: Союз Отечества – Литовские христианские демократы. Речь идет прежде всего о предпроектных и проектных работах, связанных с закрытием Игналинской АЭС и строительством Висагинской АЭС. Например, почти за миллион литов были куплены услуги предоставления информации об АЭС, которая даже не строилась. Компания Visagino atominė elektrinė («Висагинская атомная электростанция») путем негласных переговоров купила дополнительные юридические услуги, услуги бизнес-консультантов и финансовых советников, услуги планирования интегрированной коммуникации и СМИ. Руководитель временной комиссии Сейма по энергетике Артурас Скарджюс сказал, что на покупку услуг, необходимых компании Visagino atominė elektrinė (ныне Lietuvos energija), реализовывавшей проект АЭС и объединявшей основные энергетические предприятия, в 2010–2013 годах было потрачено около 80 млн литов – во всех этих сделках обнаружены нарушения.

Аналогичных примеров достаточно и в Латвии: строительство в Риге Южного моста, покупка мэрией Риги автобусов «Daimler AG». Однако наиболее масштабные проекты инфраструктурного характера и политические мероприятия редко удостаиваются внимания общественности.

По данным Госконтроля, Рижский порт неэффективно распорядился 22 миллионами латов (22 168 049 латов). Без процедуры закупки был заключен договор на сумму 11 млн латов (11 266 934 латов) о строительстве железной дороги на Кунздиньсале, а 10,7 млн латов (10 752 422 Ls) были потрачены на работы по углублению фарватеров. Учреждение Логинова нарушило закон «О портах» и осуществило проекты по развитию порта общей стоимостью 24,9 млн латов, которые не были предусмотрены в программе развития Рижского свободного порта.

Итак, спецификой рассматриваемого региона является предельно высокая степень интегрированости правящего класса. Политики и бизнесмены заканчивает одни и те же школы, учатся в одном и том же университете, проводят время в одних и тех же студенческих корпорациях и, естественно, сохраняют эти связи на всю жизнь. Безусловно, внедрение в политический класс влиятельный группы лиц, чья карьера состоялись за пределами Прибалтики, в США и Канаде, несколько изменило указанную ситуацию. Тем не менее сделанные выше оценки остаются в силе. Масштабы скандалов и конфликтов бизнес-интересов носят в Прибалтике такой же характер и масштаб, как и на остальной части постсоветского пространства. Сегодня прямое лоббирование тех или иных инфраструктурных проектов в Прибалтике возможно только при их грамотном легендировании под «национальный проект». Именно это мы и наблюдаем при вбрасывании т. н. крупных инфраструктурных проектов. Определить личную заинтересованность конкретного политика в большинстве случаев затруднительно. Как правило, сегодня применяются схемы с использованием дружественных бизнесменов с последующими пожертвованиями посредникам и сбросам в партийные кассы, зарубежные активы, родственникам. Проследить цепочки зависимости между теми или иными политиками и инфраструктурными проектами сложно.

Наличие мощных, но не официальных каналов информации (все знают всех) практически исключает прямое личное использование тех или иных бизнес-проектов в личных целях. Отметим, что организационная деятельность по предпроектным работам и экспертизам, выполняемая «своими» фирмами, юридически безупречна. Последующие перечисления в партийные кассы де-юре законны. Т. е. лоббирование де-факто очевидно, но де-юре отсутствует. В этом и заключается специфика прибалтийской модели.

 

3.7. Финансово-экономические отношения с Европейским Союзом

Рассматривая перспективы экономики государств Прибалтики, можно с уверенностью сказать, что эти страны достаточно эффективно воспользовались всеми возможностями европейской интеграции. При этом «финансирование из общего бюджета ЕС очень выгодно сравнительно менее развитым странам. Правда, эти деньги могут иметь негативный эффект, если их тратить на плохо отобранные проекты, слабо структурированные задачи или программы, которые запускаются с помощью средств ЕС, а потом оказываются предоставлены сами себе».

Именно ресурсы ЕС способствовали тому, что со времени вступления в эту организацию в 2004 году внутренний валовой продукт (ВВП) Эстонии в расчете на душу населения вырос с 55 % от среднего по Европе до почти 75 % в 2014 году. Этот тезис применительно к своим странам используется и в Латвии и Литве. В данном случае следует отметить, что за прошедшие годы существенно изменилась методика расчета ВВП (обеспечив его бумажный рост). Во-вторых, расширился ЕС, причем и Болгария и Румыния объективно уменьшили средние европейские показатели.

«Если сравнить на уровне Балтии, заплаченные в бюджет ЕС и полученные от ЕС суммы в период с 2000 по 2011 г., удачнее всего деньги в оборот пустила Литва, даже если не считать особую поддержку ЕС на закрытие Игналинской АЭС. Литовцы с каждого заплаченного в бюджет ЕС евро возвращают себе 4,4 евро, Латвия – 3,7 евро, а Эстония – 3,4 евро. Но если сравнивать общую полученную поддержку ЕС на одного жителя страны, в конкурентной борьбе между странами Балтии сильнее оказывается Эстония (2,72 евро на одного жителя), которая немного опережает Литву (2,68 евро на жителя) и на 20 % – Латвию (2,17 евро на жителя». Тем не менее существует «опасность, что приток средств окажется пирровой победой… слишком большой поток может вызвать негативный эффект. Часто инвестиционные решения принимаются исходя из “возможностей”, предлагаемых различными европейскими программами, а не на основе “потребностей” населения. В условиях, когда подрядчик не чувствует всех издержек распоряжения своим бюджетом, есть риск чрезмерного капиталовложения. Есть множество примеров, когда крупные строительные проекты начинались без учета реальной потребности в них или без достаточных ресурсов для покрытия хотя бы текущих расходов в долгосрочной перспективе».

В последние годы у правительств государств Прибалтики на переговорах о дотациях в национальные бюджеты были три приоритетные задачи: 1) увеличить средства Фонда сплочения, 2) увеличить субсидии фермерами по линии общей сельскохозяйственной политики (ОСП), 3) обеспечить финансирование проекта «Рэйл Балтика» по линии программы «Соединить Европу».

Надежда на помощь ЕС – ключевой фактор формирования текущей политики государств Прибалтики. Однако вопрос об экономических перспективах ЕС в целом не ясен. В многолетнем финансовом плане (МФП) на 2014–2020 гг. Европейский совет установил «потолок» бюджета на уровне 959,9 млрд евро, что на 3,39 % меньше, чем в текущем цикле (2007–2013 гг.).

Существующие в настоящее время проекты взаимодействия прибалтийских государств и Европейского союза в области инфраструктуры потребуют затрат, сопоставимых с затратами на строительство советской инфраструктуры в 1950–1980-х годах. Разница заключается в том, что тогда окупаемость затрат на инфраструктуру опиралась на потенциал трехсотмиллионного советского рынка. Сегодня у ЕС нет возможностей оплачивать подобные проекты, однако нет и желания прямо сказать об этом Таллину, Риге, Вильнюсу. Инвестиции в общественный сектор на 75–90 % осуществляются за счет различных дотаций Евросоюза. Если исходить из того, что бюджет Эстонии состоит из ста единиц, то 76 из них зафиксированы законами – пенсии, пособия, прочие расходы, предусмотренные законами. Свободными являются 24 %, эта та часть бюджета, которую может обсуждать парламент. В последние годы доля средств ЕС составляла в бюджете Эстонии 16–18 %.

Прибалтийская модель экономики держится и будет держаться за счет денежных вливаний из ЕС. Сама система не генерирует постоянного потока средств.

 

3.8. Политические аспекты экономической трансформации

Предельная политизация процессов экономического развития, большая, чем где бы то ни было на постсоветском пространстве, является характеристикой экономического режима Прибалтийских стран. Экономическая мифология в Эстонии и Латвии стала частью политики, нормой государственного управления. Объяснение сложнейших экономических процессов через простые политические лозунги и критику предшествующих экономических практик стало нормой для современной Прибалтики. Отметим то, что «запаса» политизации экономики хватило почти на двадцать лет, но «в данный момент все большее количество людей интересуется конкретными результатами политики, а не ее идеологическими основами». В качестве конкретных результатов общество требует предъявить именно эти западные стандарты качества жизни, но их-то как раз и нет. В Эстонии «правительство правых удерживается за счет исторического опыта эстонцев, привыкших к долготерпению» Но разве иначе этот механизм действует в Латвии и Литве?

Дэвид Вудрафф, профессор политологии в Массачусетском технологическом институте, полемизируя с известнейшим экономистом – транзитологом М. Олсоном, пишет: «Успех демократии состоял в том, что она способствовала выработке адекватной политики, приспособленной к локальным условиям. То есть речь идет о политике, основанной на понимании и того, что просто взорвать унаследованную от социализма промышленность вряд ли будет наилучшим выбором…» Только 25 % жителей Латвии, 25 % – Литвы и 22 % – Эстонии «скорее согласны» с мнением о том, что их голос учитывается в ЕС (в среднем по ЕС – 33 %). Впрочем, для сравнения: 32 % латвийцев, 16 % литовцев и 53 % эстонцев «скорее согласны» с мнением, что их голос учитывается в их собственных государствах (в ЕС – 52 %).

Подведем итоги. Государства Прибалтики прошли через две волны трансформации. Первая волна – 1990–2004 г. На этом этапе были в целом успешно решены задачи ключевых структурных реформ. Вступление государств Прибалтики в ЕС стало формальным подтверждением этого обстоятельства. С определенной долей условности этот период можно отнести к модернизационному проекту. Вместе с тем в этот период были заложены основы для формирования экономической модели, которая при всей ее неустойчивости способна функционировать в режиме привилегированной периферии Европейского союза.

На втором этапе страны Прибалтики безуспешно пытались преодолеть периферийность путем догоняющего развития, но, несмотря на такие попытки, все-таки, остаются периферийной зоной затухающего модернизационного процесса, центр которого находится в Западной Европе. Безусловно, этот центр для своего функционирования нуждался в периферии и потому создавал ее в ходе собственной эволюции. Улучшение качества жизни населения в принципе было способно привести к изменению базовых характеристик экономической модели, однако это не является целью существующей модели в экономике и политике. Элитам Прибалтики нужен управляемый кризис, в рамках которого стабилизация достигается через поиск внешнего врага.

Формирование значительного массива эмпирических данных, творческое обобщение российских и мировых теорий и российского опыта позволяет экономистам и политологам перейти к построению теорий, основанных на новой модели исследования трансформаций в Прибалтике. Во-первых, она основана на использовании компаративистских методов исследования в транзитологии. Во-вторых, она базируется на признании того факта, что время, когда в российской науке использовались преимущественно линейно-прогрессивные концепции постсоветских трансформаций, закончилось. Условно рыночные и условно демократические экономические и политические системы в Эстонии, Латвии, Литве построены. Эта часть трансформационного развития в Прибалтике и ЦВЕ оказалась практически идентичной. Однако примерно с 2004 года начался новый этап постсоветских трансформаций, исход которых далеко не предрешен и во многих случаях труднопредсказуем.

Еще один важный момент. Прибалтийская экономическая модель, несмотря на ритуальные заклинания о евроинтеграции, оказалась далекой от базовых европейских ценностей и приоритетов, эволюционировав в направлении экономической практики англосаксонских неоконсерваторов 80-х годов ХХ века. Параметры, формирующие основу европейской экономической политики, даже сегодня, в 2016 году, предполагают масштабное регулирование, связанное с идеей государства всеобщего благосостояния. Текущая ориентация на сферу обслуживания предполагает столетие(я) индустриального развития и протекционистское отношение к национальной промышленности. Проведение успешной экономической политики в Европе предполагает политический плюрализм, сменяемость власти. В существующих государствах Прибалтики этого нет. В «первых республиках» это явление начало исчезать к концу 20-х и было уничтожено начисто к 1934 году. В современной Эстонии, к примеру, двадцать пять лет у власти правые и правоцентристские партии, в оппозиции не левые, их просто нет, а центристы Э. Сависсара – «отца» эстонских экономических реформ. И в этой оппозиции они находятся более двадцати лет. Однако представим себе ситуацию, при которой к власти пришла оппозиция. И в этом случае для экономической модели практически ничего не изменится. Вспоминаются дискуссии о путях экономического развития Эстонии в 20-е годы: «Нам казалось, что море по колено, и звучала ода солидности и предприимчивости эстонской экономики. Даже тогда, когда идущие впереди увидали разверзшуюся пропасть и стали отступать, в задних рядах возникло небольшое замешательство и зазвучали подбадривающие выкрики и прямые угрозы, чтобы заставить первых идти дальше».

Подведем итоги. Постсоветская трансформация в государствах Прибалтики завершена. Действующая экономическая модель может быть охарактеризована как либерально-англосаксонская. Однако классическая экономическая модель либерализма предполагает свободу рынка во всех географических и экономических направлениях. Именно это не характерно для государств Прибалтики. Что же получилось? Либеральная англосаксонская модель, с постсоветской коррупционностью, деиндустриализацией в восточноевропейском стиле, северокорейской идеологизированностью и североевропейской самоидентификацией.