В застольных беседах, касаясь личности Сталина, фюрер сделал немало занятных замечаний. Они все достойны внимания: оба злодея, никогда в жизни не встретясь, понимали друг друга. Фюрер, в частности, заметил, что Сталину идеологическая сторона правления безразлична, он более всего олицетворяет Россию царей и так справляется с делом, что именно ему целесообразно было бы поручить гауляйтерство над оставшейся незанятой частью территорий.

В книге К.Рейгардта "Поворот под Москвой" есть любопытное место:

"… были доставлены дивизии, предназначенные для вновь формирующихся армий в тылу. Эти войска, занимаясь боевой подготовкой, имели задачу создать в районах формирования глубоко эшелонированные оборонительные рубежи и сразу же занять их. В случае прорыва немцев под Москвой и выхода их к Волге они могли бы продолжать вести боевые действия. Это подтверждает, что если бы Москва и пала, то Сталин не считал бы войну проигранной, как на это надеялось немецкое командование, а был бы готов сражаться дальше в глубине территории страны".

Вопрос о продолжении сопротивления после падения Москвы остается открытым. Сопротивление продолжилось бы, но, скорее всего, в каком-то ином качестве. Потеря Москвы вряд ли была переносима. Эвакуация наркоматов и управлений мало что значила. Эвакуированные наркоматы так и не развернули нормальной деятельности в тыловых городах, в помещениях, куда их наскоро свалили с их архивами. Да и не могли развернуть при нищете связи. Страна стояла перед коллапсом управления. Не секрет, что с директорами крупных заводов Сталин общался напрямую. Чиновников вывезли из Москвы, чтобы не оставлять немцам информаторов и пособников.

Как современник свидетельствую: ненависть была необъятна, но отчаяние еще больше. Оно нарастало по мере приближения немцев к Москве. Падение столицы стало бы катастрофой вне зависимости от агитационных воплей. Телевидение было еще научной фантастикой, во многие места новости доходили в самом общем виде - в виде фактов. Падение или даже отсечение Москвы прерывало коммуникации европейского СССР и влекло за собой распад единого фронта из-за невозможности оперативной переброски войск с фланга на фланг. И вопрос о сопротивлении не принимался бы, а складывался сам собой, как и происходит в катастрофах, с одним лишь эмоциональным учетом политико-экономических реалий:

Оценки Гитлером того, что военный потенциал Германии развернут, а потенциал зауральского СССР остается практически неизвестен. Значит, небезопасно оставлять Сталину или неСталину (при катастрофическом ходе событий возможны любые перестановки) индустриальные районы Урала и Сибири. Но если для продолжения кампании сил у вермахта все равно уже нет и нужна передышка, то возможны временные уступки в расчете на то, что он, Гитлер, кинется на запад, покончит с Англией и снова вернется к России, упредив ее так же, как упредил этим летом. А пока, возможно, не требовать смещения Сталина, напротив, даже гарантировать его физическую безопасность (а тем самым и послушание Гитлеру) и сохранение за ним власти над тем обрубком СССР, который Гитлер нашел бы для себя безопасным. Никакой обрубок не был бы безопасен, но ведь Гитлер не дал бы Сталину времени, и, начни он новый поход с линии Одесса-Москва-Ленинград, не видно конца войны в 1945-м…

Военно-политического положения и сохранения путей лендлиза (Мурманск, граница с Ираном, хотя Гитлер несомненно потребовал бы и того и другого. Да и котроля над оставшейся промышленностью тоже.)

Готовности союзников поддерживать СССР в его уже отчаянной при этих условиях борьбе.

Но над всеми соображениями стратегической точки на карте, как центра власти, как узла коммуникаций и промышленности, как источника людских ресурсов, Москва нависала эмоционально - воспетая Москва-столица, которой мы бредили тогда, страшной осенью 1941 года, Москва майская, моя Москва, в которой я - это не о себе, это всех нас общие были чувства - никогда не бывал, только в кино видел, но которая культом вождя, а попутно Кремля, и Мавзолея, и всего облика столицы и ее истории возведена была в уникальный образ: "Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве!" На человека, бывавшего в Москве, ходили глядеть, он вызывал почтение. Расспрашивали и впитывали каждое слово неумелых и невнятных описаний этого особого города, который, вроде, и не так прекрасен, как Ленинград, но что-то в нем такое есть, такое!..

Сдать Москву из целесообразности? Потерять Москву - не значит потерять армию, не значит проиграть войну?

Боюсь, что стойкость наша, обескровленная бегством, утратой крова, перечислением сданных городов тогда. в 41-м, находилась на последней черте. У нас в семье сдача Москвы была чревата самоубийствами.

***

Почему Гитлер рвался на Украину? на Кавказ? Почему не взял Москву в августе-сентябре, пока город был достижим врасплох с дальних рубежей? Столица еще не ощетинилась укреплениями, а дивизии с Дальнего Востока еще даже не были в пути. Тогда он мог взять Москву, позднее нет.

Причин две.

Первая (не главная), как уже сказано, - он не поверил своим генералам. Стратег фон Бок понимал роль удара в голову, после которого вся масса Красной Армии становилась эффективна не более, чем мускулы силача, сраженного инсультом. Он вполне понимал обстановку, но не мог внушить этого главнокомандующему, маньяку, завороженному собственной целью. В политике Гитлер и впрямь был мастер. Но в стратегии нуль, возомнивший себя мастером на основании мастерства в дипломатии и политике.

И тут время вспомнить Наполеона. Что дала Наполеону Москва? Гитлер не сумел отрешиться от опыта великого человека.

Вторая причина - нефть. Нефть - это реальность! Нефть была ахилловой пятой Германии. Стремление к нефти завораживало и смещало приоритеты. Захватить нефть Кавказа прежде, чем до нее дорвутся англичане, они уже теперь, при живом правительстве СССР, на случай его падения разрабатывают в своем военном кабинете планы захвата источника, питающего моторы войны. Англичане алчут нефти. Это показалось Гитлеру важнее всего. Жадность одолела.

Глянем здраво. Не могли бритты в обстоятельствах 41-го года, с тех рубежей, где находились, не располагая силами для надежной защиты Суэца, предпринять серьезную экспедицию в район Баку. Даже если бы вермахт к тому моменту оставался у Одессы, при том соотношении сил, при той разнице в длине перебросок экспедиция была гибельна для англичан. В лучшем случае их могло хватить на диверсию.

Но суть дела в том, что, если Россию фюрер презирал, то Англии он трепетал. Если Россией пренебрегал, то Англию преувеличивал. Хрупкость властных структур в ту пасторальную эпоху не была еще очевидна. Крепость королевской Великобритании фюрер оценивал не по шкале монолитности рейха. Возможно, по праву. Идеологические параметры не имеют эталонов и количественной оценке не поддаются. Если принять монолитность рейха за единицу, что есть крепость Великобританиии? Ее традиции насчитывают сотни лет и прошли испытания, исторические и природные. А традиция рейха пока что - лишь курица в кастрюле да разрыв с традициями.

Словом, экономические мотивы, во-первых, и неверие в генералов, во-вторых, сыграли свою роль. Англичане ближе к нефти, чем к Москве. Москву они не защитят, нефть могут перехватить. Москва не убежит. Нефть важнее.

Он ошибся фатально. Да, в сорок втором падение Москвы уже не означало победы. Но осенью сорок первого важнее Москвы не было ничего.

И дело не только в том, что захват московского узла рассекал систему перевозок. Не в том, что рушился бюрократический аппарат. Не в том, что оборонная индустрия ослаблялась кадрово и по мощностям. И даже не в том, что у Москвы собраны были все армейские резервы, и они неизбежно оказались бы перемолоты. Даже совокупность всего этого не перевешивает морального фактора потери Москвы.

Страна еще не втянулась в войну. Ожесточение еще не стало главным мотивом. Падение столицы подводило черту под границей страха и страданий.

***

Начало операции "Тайфун" было великолепно.

Фон Бок и Гудериан нанесли удары в сходящихся направлениях против Западного, Резервного и Брянского фронтов (Конев, Буденный, Еременко). По данным Жукова, в составе фронтов насчитывалось около 800 тысяч солдат, 782 (?) танка, 6808 (?) орудий и минометов, 545 самолетов.

Откуда эти данные? Вероятнее всего, цифры сообщили маршалу в ответ на его запрос в главный военный архив Министерства обороны. Но за шесть лет военная статистика полевела. 4-й том "Истории Второй Мировой войны", вышедший из печати в 1975 году, уже после смерти полководца, дает существенно отличные (и разумно округленные) цифры: 1250 тысяч личного состава, 7600 орудий и минометов, 990 танков и 677 (все же!) самолетов.

"Противник, произведя перегруппировку своих сил на московское направление, превосходил все три наших фронта, вместе взятые, по численности войск - в 1.25 раза, по танкам - в 2.2 раза, по орудиям и минометам - в 2.1 раза и по самолетам - в 1.7 раза."

Альтернативные цифры рушат соотношения маршала.

Но не в них суть, и даже не в том, что советская статистика всегда оперировала цифрами так: свои силы - то, что в строю, а силы противника -списочный состав. Численного превосходства у немцев не было и быть не могло. Уместно напомнить, что пресловутое подавляющее преимущество в технике со стороны вермахта места тоже не имело. При вторжении, как раз наоборот, подавляющее преимущество в технике было у советской стороны. В умелых руках имевшиеся в наличии "тридцатьчетверки" и "КВ" могли перебить все немецкие "марки" куда легче, чем те в умелых руках своих водителей исстребляли советские танки, несмотря на их неоспоримое тактико-техническое превосходство.

Почти то же и в авиации.

Но суть в том, что и техника и люди находились в неумелых руках. Учили наскоро. Общевойсковые командиры не умели распорядиться своими людьми и не знали тактических возможности техники, а Сталин к тому же отдал в руки врага важнейшее в войне - инициативу. Люфтваффе реализовало ее в первые же часы и обрело господство в воздухе. Отсутствие воздушного прикрытия обрекло колонны советских танков на превращение в металлолом, и тогда лишь общевойсковые командиры - Жуков в числе первых - стали догадываться, как прав был генерал П.Л.Романенко, подчеркивая, что танки нужно применять массировано и только с мощным авиационным прикрытием.

Ссылки на преимущество в живой силе и в технике с немецкой стороны надо понимать в том смысле, что вермахт умел создавать преимущество на оси главного удара во время его наносения. Затем силы перебрасывались (помните жуковский вопль Кулику - "Противник мобильный!"?) и создавали перевес на другом узком участке - при пассивном суммарном преобладании Красной Армии, подобной жирному гиганту перед маленьким, но юрким врагом. Тогда и начались победы Красной Армии, когда она стала маневрировать. Вот к концу войны инициатива безраздельно перешла в руки советских войск, и лишь раз, у озера Балатон в Венгрии, вермахту путем невероятного напряжения войск и изощренного мастерства командующего группой "G " генерала Балка снова удалось потрясти советские войска.

К Московской битве численность вермахта отнюдь не возросла. После взятия Киева суммарные потери немцев с начала войны достигли 534 тысяч человек. Вдумайтесь: полмиллиона отлично обученных солдат! Хорошая для вермахта новость заключалась лишь в том, что боевая мощь танков поднялась к концу сентября до семидесяти процентов от списочного состава.

Итак, Гудериан нанес удар в направлении на Брянск, Орел, Тулу. Погода стояла сухая и ясная. Практически не встретив сопротивления, танковый корпус Гейра фон Швеппенбурга совершил марш и ворвался в Орел, находившийся в 200 километрах от стартовой линии наступления и защищаемый женским батальоном. Фронт был далеко, и в городе шла нормальная жизнь. Магазины были открыты, трамваи переполнены, а заводское оборудование на платформах ожидало погрузки в эшелоны. Фон Швеппенбург не продолжил из Орла своего великолепного рейда на Мценск и Тулу только потому, что, оторвавшись от баз снабжения, сжег запасы топлива и не сумел раздобыть его в Орле - факт, неважно характеризующий административные способности этого вояки и, вероятно, поясняющий, почему он не поднялся выше в армейской иерархии. Так или иначе, он застрял в Орле, пока Люфтваффе по воздуху не перебросила ему горючего для продолжения броска. Мценск брать пришлось уже с боями, а там пошли дожди, русские опомнились, и - и Тулу вовсе брать не пришлось.

Жуков, в момент несчастья (не найду иного слова, когда речь идет о захвате врагом важного города в двухстах километрах за линией обороны, в тылу более чем миллионной армии) все еще находившийся в Ленинграде, объяснений не дает. Приходится прибегать к параллельным источникам, из коих ясно, что командование Западного фронта доложило в Ставку об обнаруженной перегруппировке немецких войск 26 сентября и полагает новое немецкое наступление возможным с 1 октября. Комфронта приказывает войскам готовиться к отражению немецкого наступления и просит пополнений и координации Ставкой оборонительных мероприятий. Ставка отреагировала изданием директивы от 27 сентября, в которой указывалось на необходимость перехода к жесткой обороне.

Какая там жесткая оборона? Противник танковые клинья готовится вгонять. А в нашем распоряжении девятьсот девяносто танков. Пусть даже у немцев вдвое больше, но мы же в обороне! Будем же подвижны. Танковые бригады будем держать на танкоопасных направлениях для перехвата врага и станем оперировать ими, пользуясь превосходством "тридцатьчетверок", немцы их на дух не выносили.

Впрочем, и эта директива не поспела в войска (странно! за три дня - и не поспела!), и удар опять оказался внезапным. Немцы ведь играли, удары отвлекающие наносили и здесь и там, а фронтовое командование направления главного удара вермахта опять не разгадало (а танками своими пользоваться не умело!), и резервы фронтов находились не там, где было нужно. Следствием этого была слабость в местах прорыва и пустота тылом за ними, за что Жуков упрекал командование Западного фронта (Конев), считая его ответственным за последствия.

Знал об ошибке и упрекал. Но только в статье "Битва за столицу" ("Военно-исторический журнал", 1966, No 8). В мемуарах упрека не повторил.

Чувствуешь, читатель, как не хватало еще одного генерала Жукова в качестве начальника Генштаба в Ставке в этот тяжелый для нашей Родины час? Как не хватало двойников в войсках? Они зарыты были, а могилы сровнены с землей. Никто не положит цветка на могилы легендарных командармов, готовивших войну малой кровью на чужой территории…

А как назвать главнокомандующего, который не учится на ошибках? На своих собственных, на дорогих ошибках.

Да не дороги ему они были. Не своей же кровью платил.

Летом 1942 года та же ситуация повторится снова.

***

Жуков появился в Ставке 7 октября: лишь 5-го вождь отозвал его из Питера. Гордыня не позволяла сознаться, что "…мы тут посовещались с Политбюро и…" - и снова, извините, обделались.

Сталин "… был простужен, плохо выглядел и встретил меня сухо…

– А где, по вашему мнению, будут применены танковые и моторизованные части, которые перебросил Гитлер из-под Ленинграда?

– На Московском направлении. Но, разумеется, после пополнения и проведения ремонта материальной части.

Кажется, они уже действуют."

Похвальна честность жуковского признания. Даже он не полагал, что немцы мобильны до такой степени.

К моменту прибытия Жукова войска Западного и Резервного фронтов были окружены, а с можайской линией (маршал С.М.Буденный) связи и вовсе не было. Возникло опасение, что орловский конфуз может повториться в Москве. Ночью 8 октября Жуков выехал в направлении на Малоярославец.

"Войдя в райисполком, я увидел склонившегося над картой С.М.Буденного. Мы тепло поздоровались. Было видно, что он много пережил в эти тяжелые дни.

– Ты откуда? - спросил С.М.Буденный.

– От Конева.

– Ну, как у него дела? Я более двух суток не имею с ним никакой связи. Вчера я находился в штабе 43-й армии, а штаб фронта снялся в мое отсутствие, и сейчас не знаю, где он остановился.

Я нашел его в лесу налево, за железнодорожным мостом через реку Протву. Тебя там ждут. На Западном фронте, к сожалению, значительная часть сил угодила в окружение… Поезжай в штаб фронта, разберись в обстановке и сообщи в Ставку о положении дел, а я поеду дальше. Доложи Верховному о нашей встрече и скажи, что я поехал в район Юхнова, а затем в Калугу. Надо выяснить, что там происходит."

Описание встречи даже в столь деликатном варианте не вызывает сомнений, что генерал армии Жуков крепко выручает своего бывшего начальника маршала Буденного, потерявшего штаб и понимание хода событий, тупо сидящего над картой, на которой нет обстановки, и ждущего участи Павлова с Климовских. Жуков находит его, вздергивает, утирает, извините, сопли и, вместо себя, дает возможность доложить в Кремль: все под контролем, товарищ Сталин, я во главе штаба, докладываю положение, а Жукову я разрешил отправиться дальше, на Юхнов, а затем на Калугу, пусть выяснит, что там происходит…

Но дадим слово шоферу маршала Жукова А.Н.Бучину:

"Примерно через полчаса Георгий Константинович вышел, подтянутый, с каким-то пронзительным выражением в глазах. А за ним вывалился обмякший Буденный, знаменитые усы обвисли, физиономия отекшая. С заискивающим видом он пытался забежать впереди Жукова и что-то лепетал самым подхалимским тоном. Георгий Константинович, не обращая внимания, буквально прыгнул в машину. Тронулись. В зеркале заднего вида запечатлелся замерший Буденный с разинутым ртом, протянутой рукой, которую Жуков не пожал. Маршал! За ним толпились выкатившиеся из двери охранники…"

Да, поздоровались-то тепло, но распрощались не очень… И не зря. Ибо встреча эта о многом говорит. Кричит. Вопиет, как говаривали прежде. Жуков с двумя-тремя сопровождающими, с риском в любой момент угодить к немцам, почти вслепую объезжает несколько фронтов и находит их штабы, а маршал Буденный с оравой охранников нескольких человек не оторвет от себя, чтобы отыскать штаб своего же фронта. Так ли нелепо предположить, что не хочет, боится, ибо, если найдет, то там и связь и, значит, надо звонить товарищу Сталину и докладывать: "Так и так, и даже не знаю - как…" Что и говорить, с другим командиром, потерявшим штаб, соседей, войска и в одиночку горюющем над картой, Жуков беседовал иначе. Говорят, он и постреливал. Но долг платежом красен. С Буденным расплатился он сполна. Буденный, возможно, спас Жукова в 37-м - Жуков спас Буденного в 41-м.

А в 1942-м Буденный "все в той же позицьи на камне сидит", уже в качестве главкома Южного направления. Скажете - "Чудные дела в Красной Армии творились." Да, господи, некого же было ставить!

Но германская армия милостями Провидения тоже оставлена не была. В момент наибольших успехов Гудериана, рвавшегося вперед на южном фланге группы войск "Центр", в момент, когда судьба Москвы висела на волоске, фюрер велел фон Рунштедту наступать на Ростов и далее, на Кавказ. Это куда больше назначения Буденного на ратные подвиги 42-го года.

Мои генералы ничего не понимают в экономике… После снятия Хрущева шутили, что в списке деяний, которых Никита не успел свершить за время правления, осталось присвоение звания Героя Союза императору Николаю II за создание революционной ситуации в стране. Упомянутым приказом Рунштедту заявляет о себе еще один претендент на высшую награду СССР - фюрер германского народа. Его решение штурмовать Киев было роковым, а двум роковым не бывать, так что решению одновременно с Москвой брать Ростов остается звание глупейшего из решений. Оно пренебрегало азбукой войны: решающий удар наносить кулаком. Гитлер бил растопыренной ладонью. 1-я танковая армия фон Клейста с фланкирующими 6-й и 17-й полевыми армиями удалялась от Гудериана, обнажая его фланг и вынуждая оттягивать войска из ударного клина для своей защиты в решающий этап московского наступления.

Впрочем, в результате разгрома трех фронтов две крупные группировки Красной Армии были окружены в районах западнее Вязьмы на севере (19-я и 20-я армии Западного, 24-я и 3-я армии Резервного фронта) и в районе Трубчевска на юге (3-я и 13-я армии Брянского фронта), а части 50-й с раненым Еременко, несостоявшимся победителем Гудериана, пробивались из окружения в районе Брянска в направлении на Белев. Самые страшные потери понес Западный фронт бывшего комиссара Конева - около 600 тысяч человек. Катастрофа казалась непоправимой и действительно была непоправима - в любой другой стране.

В такой ситуация Жуков, принимая Москву под защиту, совершал свою отважную рекогносцировку в передовых линиях, не имея под рукой ни войск, ни связи и ежеминутно рискуя нарваться на противника.

Из его мемуаров нельзя составить представления об общей картине. Как ни досадно, приходится обратиться к генералу Курту Типпельскирху:

"7 октября головные части обеих охватывающих танковых армий встретились в тылу противника восточнее Вязьмы и замкнули кольцо окружения. К 13 октября этот котел был очищен. В сводке германского командования сообщалось, что русские потеряли шестьдесят семь стрелковых, шесть кавалерийских и семь танковых дивизий - 663 тыс. пленными, 1243 танка и 5412 орудий. Это был новый потрясающий успех. Но оправдывал ли он многообещающее заявление от 9 октября начальника имперского управления информации о том, что " исход войны решен и с Россией покончено "?

Аппарат пропаганды можно понять, он был радостно потрясен: за две недели два котла, под Киевом и Вязьмой, а количество пленных и трофеев превышает половину мощи вермахта. Это ли не победа?

"При ясной погоде воздушная разведка и поддержка Люфтваффе были великолепны, тем не менее Гот жаловался на сильную активность советской авиации 4 октября. В районе Холма (на Днепре) его бригада была яростно контратакована советской танковой дивизией с Дальнего Востока, полностью оснащенной новыми американскими танками и действовавшей по старым уставам. (Выделено мной.) Это танковое соединение, не имевшее боевого опыта, было почти полностью уничтожено и потеряло 65 танков в течение нескольких часов."

Так пишет американец Альберт Ситон.

Еще ужаснее описание прорыва немцами насыщенного живой силой, но не связанного советского фронта в самом начале операции "Тайфун":

"Мертвые и умирающие валялись грудами там, где их застиг пулеметный огонь немецких танков, которые к тому времени прорвались далеко вперед. Всюду было брошенное вооружение, включая американские легкие "джипы", невиданные прежде германскими войсками. За два дня танковые соединения продвинулись на 80 миль. Потери были очень легкими. Хорошая погода держалась." (А.Ситон).

Эта картинка, кстати, крайне неудобна новым: худой пример того, как именно Красная Армия в начальный период войны не сопротивлялась. Ложились мертвыми - но не отступали.

"Нужно было создать новый фронт обороны и во что бы то ни стало остановить врага на подступах к Москве… Сюда выдвигались резервы Ставки, ряд соединений и частей Северо-Западного и Юго-Западного фронтов, почти все силы и средства Московского военного округа. Всего в течение недели на Западный фронт прибыло 14 стрелковых дивизий, 16 танковых бригад, более 40 артиллерийских полков (численность каждого равнялась дивизиону, полками они лишь звались. - П.М.) и другие части…

10 октября войска Западного и Резервного фронтов были объединены в один, Западный. Командующим фронтом был назначен генерал Г.К.Жуков.

К 10 октября, в разгар работ по созданию можайской линии обороны, обстановка на фронте еще более обострилась. Враг захватил Сычевку, Гжатск, вышел к Калуге, вел бои у городов Брянск, Мценск, на подступах к Понырям и Льгову… Им удалось пробиться вдоль Волги на северо-восток и 14 октября ворваться в Калинин…"

(ИСТОРИЯ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ).

Но так было пока действовал фактор внезапности и пока Рунштедт не перенацелен был на Ростов.

Уже под Мценском, после остановки для заправки горючим во взятом Орле, немцам пришлось тяжко. Соединениям Гудериана противостояла здесь лишь 4-я танковая бригада полковника Катукова, имевшая на вооружении танки Т-34. Клаус Рейнхардт пишет, что

"…немецкой 4-й танковой дивизии пришлось пройти через тяжкие испытания. С помощью быстро предпринятых контрмер русским удалось приостановить продвижение основных сил 24-го танкового корпуса (лихо взявшего Орел. - П.М.) и нанести ему такие потери, что Гудериан писал по этому поводу: "Тяжелые бои постепенно оказали свое воздействие на наших офицеров и солдат…И это было не физическое, а душевное потрясение, которое нельзя было не заметить. И то, что наши лучшие офицеры в результате последних боев были так подавлены, было поразительно."

Там немцы и впрямь имели преимущество в численности - и что же?

Катуков сделал то, чего не сделало командование Красной Армии, чтобы предотвратить катастрофу под Вязьмой. На танкодоступном направлении, у моста через речку Лисица, полковник Михаил Ефимович Катуков расположил свои танки в два эшелона - и преимущество в численности перестало играть роль. И дело не в Т-34, не все танки Катукова были "тридцатьчетверки", а в Катуковых, уничтоженных отцом народов. Как их не хватало Красной Армии…

Теперь, ценой страшных потерь, лучшие командиры Красной Армии учились и научались. Этого Гудериан в своей книге не признал.

Не признал он и другого.

И тут время для небольшого психологического экскурса.