Это страшный вопрос, но он-то и побудил к написанию всей книги.

Легкое отношение к потерям традиционно для русской армии. Это на Западе армия была наемной, профессиональной и дорогостоящей. За потери приходилось расплачиваться содержанием семей, за увечья пенсиями, и капитуляция не считалась таким уж позором. Перехитрил нас противник, переиграл, не платить же за свою ошибку кровью ни в чем не повинных солдат… (А слово "солдат" -нерусское слово, оно от итальянского "сольдо", что значит - гони монету!) Посмотрите полотно Веласкеса "Сдача Бреды". Побежденный удручен, но победитель мил и галантен. Это потом настали революционные времена, а энтузиазм масс красной нефтью отапливал войну, по хлесткому выражению Цезаря Куникова, да и в о йны пошли насмерть, поскольку какие компромиссы, если война не продолжение политики другими средствами, а революционный порыв к искоренению инакомыслящих…

Но в России и до революции пушечное мясо было недорого. Мысль, что воюют не числом, а умением, экзотична и, можно сказать, иностранна для русских военачальников. "Бить врага малой кровью на его территории ", этот принцип командармов-идеалистов, выношенный ими в ужасах Гражданской войны, был необычен и подкупил даже такого знатока русской истории, как Ал.Толстой. Он воистину пророчески, еще до войны, и не без влияния этого лозунга проговорился о традиционном подходе на страницах своего "Петра":

" Ништо, людишек много! " Суворов был скуп вынужденно. Турок всегда было больше, им только выучку и можно было противопоставить. А экспедиционная армия и сама была мала, да и потери в Швейцарских Альпах возмещать куда как было не просто. При других обстоятельствах самые даровитые русские полководцы не скупились - ни Потемкин, ни Румянцев, ни даже Кутузов, стратег и дипломат. Правда, как и Жуков, за спины солдат не прятались, в отличие от великого вождя.

А безумный храбрец Скобелев? Просмотрите-ка еще разок Шипкинский цикл В.В.Верещагина. А Куропаткин?

Так не станем же требовать того, чего вообще не было в русской традиции, от Жукова. Тем паче от Жукова, руководимого Сталиным.

Впрочем, и этот злодей имеет одно оправдание. Ядовитое, как все, связаное с ним, отравителем, интриганом и убийцей, оно на сей раз объективно и уже сформулировано на страницах книги. Многократность повторения не украшает стиль, но в данном случае многократность пропорциональна кратности как потерь, так и упреков в адрес сталинских полководцев, а Жукова прежде всех. Итак, в войне, которую пришлось вести СССР, никакого иного решения в 1941 году не было. При той войне, которую Сталин навлек на страну, при условиях, в каких подставил ее под удар, не было иной тактики, как стоять насмерть фронтами ли, жидкими ли заслонами, а при малейшей концентрации войск любой ценой наносить врагу встречные удары, чтобы спутать если не план "Барбаросса", то хоть график его выполнения, иначе из авантюры план превращался в реальность.

Разумеется, при ином командовании дело до этого не дошло бы. Как и до войны. Да и случись война, даже внезапная, при ином командовании война и ее потери не могли быть таковы. Никакая внезапность не была настолько тотальна, как та, какую обрушил на страну великий вождь. Но ведь об этом вся книга…

Летом 1942 года положение изменилось, и удар в неожиданном для Сталина месте (опять! о чем особо…), не принес вермахту ожидаемого результата. Пятиться Красная Армия научилась. И вождь подучился. Хотя бы то понял, что, если удар получен, бесцельно рычать " Ни шагу назад!", ибо это и есть желание врага. Войсками надо маневрировать, отводить их на новый рубеж, а врага ставить перед нуждой в новой концентрации и новом ударе - пока не удастся стать в такую оборону, при которой у врага уже и удара не получится.

Но оправдание вождя (с приведенными оговорками) правомерно лишь до завершения Сталинградской битвы. Беспощадная трата людских жизней после достижения перелома в войне ничего не имеет общего с выживанием страны, но прямо связана с мечтами вождя о власти над Европой и миром.

***

Не было в Великой Отечественной войне ни одной успешной операции фронтового масштаба, в которой не создано было навальное превосходство в живой силе и технике. Так было под Москвой и Сталинградом, так было на Курской дуге, где лишь глубоко эшелонированная оборона помогла устоять против таранного удара вермахта, а обилие резервов сломило его упорство. Немецкие цифры пока остаются наиболее надежным источником статистики советских потерь. Поэтому об потерях оборонительного периода войны можно говорить с б о льшей уверенностью, чем о потерях в годы побед. В первом случае потери считали немцы, во втором свои. Для примера сопоставим хотя бы данные потерь несравненного по доблести, проявленной обеими сторонами, встречного танкового сражения 12 июля 1943 года у Прохоровки. В пыли, поднятой танковой армадой, при нулевой видимости авиация бездействовала, управление стало невозможно, и сражение распалось на поединки. Ярость достигла безумия, русские шли на таран, и у немцев не хватило сил. Советская ститистика численное превосходство при Прохоровке признала, но соотношение потерь исказила. Сражение было выиграно, но что советские потери были почти вдвое выше немецких ясно стало лишь из немецких источников.

Это сражение - хорошая модель навальной сталинской тактики.

Другие тенденции подавлялись.

Одного из советских полководцев я уже помянул - маршала Федора Ивановича Толбухина, да будет ему пухом родная земля. Больной диабетом, он дни и ночи просиживал над операциями и руководил ими, не считаясь с самочувствием. Тяжело переживал потери. Командующие фронтами все так или иначе противились ранним срокам операций. Толбухин, такой мягкий, в этом был неумолим. Предусматривал возможное. Старался и невозможное предусмотреть. Он первый применил двойную и даже тройную артподготовку и ложные атаки, чтобы выявить и сразу же подавить огневые точки врага. В результате терял меньше других и последним из комфронтов стал маршалом. А Героем и вовсе посмертно, к двадцатилетию Победы.

Успешный командир Красной Армии - безжалостный командир. И не только на уровне комфронта.

Исключения были редки. Командиры военной выучки, щадившие людей, большей частью вышли из запаса. Образование, как бы то ни было, не лишне для основ гуманизма, отличных от основ ленинизма.

Хорошо знакомый мне пример - Цезарь Куников. От поста заместителя наркома боеприпасов он отбился назначением командиром отряда водного заграждения. Отряд водного заграждения - это заградотряд. Его забота -хватать отступающих, пеших или плывущих, и стрелять. Это карательный отряд. Куникову оказано было высшее доверие, но он не оправдал его и превратил отряд в боевой. Он весьма формально выполнил приказ о занятии рубежа второго эшелона на восточном берегу Днепра в районе Запорожья, тогда как немцы уже захватили берег. После головоломных приключений в безлунную ночь отряд бронекатеров на автомашинах с выключенными фарами совершил шестидесятикилометровый марш, не потеряв ни единого человека и выведя с собой другой заблудившийся отряд, кстати, боевой. Жестокий экзамен Халхин-Гола сдал не нюхавший пороху штатский, кабинетный чиновник, даже и не строевой командир, политрук, тем доказав полноправность жуковского экзамена и, технически говоря, корректность его требований. Простая истина: командир обязан знать свое дело и думать. Именно поэтому, если не погибали в первом же бою, успешнее действовали моряки. Лучше подготовленные в общеобразовательном отношении, не считая себя компетентными и не зная шаблонов, они тщательнее продумывали ситуации. Еще и тем страшна была морпехота, что состояла из команд, спаянных на судах годами службы. Ценность каждой жизни в таких коллективах выше, взаимовыручка надежнее. Это помимо того, что на флот и нынче берут самых-самых…

Но слали на смерть и таких. Война! Триста спартанцев царя Леонида в Фермопильском ущелье разве не были оправданной жертвой? - Но не надо же крокодильих слез.

В критические для Ленинграда дни 1941 года в тыл вражеских войск у Петергофа высажен был морской десантный отряд с целью содействовать приморской группе в проведении операции. То есть, послали для отвлечения врага, без надежды снять десант с места, где его уже при высадке обнаружили. И неприятно читать у маршала следующий текст:

"Увлекшись первыми успехами, моряки преследовали бегущего противника, но к утру сами оказались отрезанными от моря. Большинство из них пало смертью храбрых. Не вернулся и командир героического десанта полковник Андрей Трофимович Ворожилов."

Увлекшись первыми успехами… оказались отрезаны от моря… Дескать, сами виноваты. Словно численность десанта была такой, что и немца гнать он мог, и коридор к морю удерживать…

Моряки не преследовали бы противника, если бы боевая задача была иной. Но задача была - гнать! И они гнали, отрываясь от моря, зная, на что идут. Война!

И маршал это знал. Не зря, прибыв в Ленинград, пообещал вождю навести порядок, не останавливаясь ни перед чем. И навел. Война! Вот только слов таких не надо. В том, что против одного немецкого солдата уложено пять советских, основная вина не его. И слова об увлечении успехами вряд ли его. Жуков понимал неизбежность потерь, да еще в такой войне. Но редакторам велено было подыскивать оправдания и щадить чувства современников, шокированных войной. Это еще было свежо…

Все же вернемся к Жукову и обвинениям в жестокости. Мало кто винит его в потерях в оборонительный период войны, зато как ополчаются на маршала за наступательный! О том, что Жуков не западного покроя полководец, уже сказано. Но вот какая вещь. На конференции, посвященной столетию со дня рождения маршала и состоявшейся в Российском посольстве в Вашингтоне 25 ноября 1996 года, один американский историк задал ядовитый вопрос о советских методах наступления на минные поля. И тут как-то сам собой встал вопрос о том, кого из союзнических генералов Второй Мировой войны можно причислить к великим полководцам в традиционном смысле слова ("Great captains", - выразился об этом председательствовавший на торжестве посол Эйзенхауэр, сын генерала Дуайта Эйзенхауэра). В зале были противники маршала, но и они остереглись возразить против того, что один лишь Жуков может претендовать на это звание. Пылко вскочили не говорившие по-английски ветераны: "Да вы знаете, чего больше всего ждал солдат? Кухни? Бани? Шиш, наступления! Жукова ждали! Где Жуков, тма наступление!" Историку пришлось скромно ретироаться.

Но, как Бог не в состоянии проследить за судьбами праведников своих, так и Жуков не мог проследить за судьбой рядовых своих. Ни даже за действиями командиров соединений и частей. Их слишком много, их готовят годами, учат понимать команду или совет с полуслова. И даже эти полслова в решающие часы наступления невозможно сказать каждому командиру, ибо нельзя увидеть обстановку на его участке. А если говорить эти полслова, они сложатся в часы, катастрофически потерянные для операции. Время боя - не время наставлений и поучений. Командующий планирует операцию в целом и координирует ее выполнение. Задача ставится командирам, и они держат всю картину в уме - хорошие командиры: к такому-то моменту войска обязаны выйти на нужный рубеж. Это императив, это надо выполнить, не то возникнет невыгодная конфигурация фронта, противник контратакует, используя разрывы между наступающими, и тогда потери будут страшнее и будут напрасны. Еще командующий еомандует резервами, держит до последней крайности и бросает туда, где отставание войск опасно. А это оибо укрепрайоны, либо участки, на которых войсками командуют некомпетентные командиры. Там-то и случаются самые большие потери.

Этот второй случай наиболее характерен в формировании тех потерь, для которых и цифры нет. Немецкие генералы отмечают слабость командования Красной Армии, наипаче в среднем звене. (Вспомним 40 тысяч репрессированных командиров РККА…) Командиры среднего звена не блистали ни опытом, ни эрудицией и людей своих бросали напролом. Немцы отмечают, что прямолинейность и навальность цепных, ряд за рядом, атак Красной Армии свидетельствовала не об уверенности в успехе, а о страхе командиров быть обвиненными в пассивности. Эфир пестрел командными радио- и телефонограммами с угрозами, в серьезности которых не было сомнений. СМЕРШ до конца войны не оставался без работы.

Мог Жуков заменить всех некомпетентных командиров? Заменял, если случался рядом. Но на фронте такой протяженности инструктировать всех, кого не проинструктировали, не выучили, не натренировали в свое время и поставили взамен командиров, убитых еще до начала войны - нет, это никому непосильно.

Чтобы покончить с потерями и никогда больше к этому болезненному вопросу не возвращаться, замечу, что майор Куников, назначенный (после высадки на плацдарме полковников с широкими орденскими планками) старшим морским начальником, погиб на десятый день после высадки при стечении невероятных обстоятельств как самого ранения, так и странно запоздавшей доставки раненого с Малой земли в госпиталь. Удостоен посмертной славы, оплакан и похоронен с редчайшими для военного времени почестями. С ним похоронена тайна того, как майор, вчерашний штатский, уговоривал заслуженных полковников прекратить дневные атаки, не класть в них золотых людей, героев Одессы и Севастополя, прошедших ад Керчи, Тамани и Новороссийска, а плацдарм расширять, не давая врагу закрепиться, ночным поиском, знакомым морпехоте и ужасающим для врага.

Но этот пример отношения к потерям контрастен, уникален.