После праздников Сомов и Кобзарь не явились в школу. А еще через день, утром, я увидел их возле класса в тесном кругу мальчишек нашего этажа.

— Дай попробовать. Ну что тебе, жалко? — клянчил что-то у Сомова Митя Васнев.

— Открой рот!

Митя изготовился, как галчонок. Сомов сплюнул, вытащил изо рта белый комочек и сунул его Мите на язык. Черт знает что!

Заметив меня, Сомов опасливо покосился и отошел.

— Ты всем раздаешь конфеты?

Сомов молчал. Несколько человек, выплюнув на ладони комочки, любезно протянули их мне.

— Попробуйте, Григорий Иванович.

— Это не конфеты. Это резинка.

— Американская!

— Путешественники привезли!

— А сладкая, так и хочется проглотить.

— Витька, дай Григорию Ивановичу новую.

Спасибо деточкам, не дали помереть, не повидав знаменитую американскую жвачку. Я повертел в руках резинку в аккуратной белой обертке и, вернув ее оделившему меня Кобзарю, спросил:

— Где достали?

В ответ послышались восторженные голоса ребят вперемежку с дискантом каких-то незнакомых младшеклассников.

— Так они в Приморск ездили!

— А чего? Погода летная!

— Они на крейсере катались!

— Настоящих американцев видели!

— Сашка даже разговаривал с ними: хау ду ю ду!

Мне стало не по себе, как той девице из притчи, которая сидела под высоким деревом и плакала. «О чем ты плачешь?» — спросили девицу. «Как же мне не плакать, — отвечала она, — я люблю хорошего парня, и скоро мы поженимся. Родится у нас сын, славный мальчик. А мальчишки известно что за люди! Залезет мой сын на это высокое дерево и сорвется с него. Как же мне, несчастной, не плакать?»

Я почувствовал себя таким же безутешным. Воображение уже крутило скоростной фильм. В кадре Сомов и Кобзарь. Они вдохновенно рассказывают о своем путешествии. Затемнение. Новый кадр. Группа моих ребят на крыше вагона мчится в сторону моря. Тревога! Ребята бегут от злого проводника на другой вагон. Один, прыгнул — удачно! Второй… Третий… Сорвался! Упал между вагонами! Кто это? Затемнение…

И все это случилось потому, что я не принял вовремя нужных мер. Но что я могу сделать? Обсудить Сомова и Кобзаря на собрании? Бесполезно. Победителей не судят. Наказать? Но кто в силах наказать юную колдунью, зеленоглазую Романтику? Надо как-то задержать события. Остановить. А там видно будет. Василий Степанович — вот кто меня выручит!

— Кобзарь и Сомов, пойдемте со мной!

Василий Степанович только что пришел и раздевался. Я вкратце рассказал ему суть дела. Он оценивающе оглядел путешественников и обратился к Сомову:

— Найди, пожалуйста, Игоря Макеевича, передай ему эти списки и возвращайся назад.

Василий Степанович нашел на столе тетрадку и протянул ее Сомову.

— Кстати, и твоя фамилия есть в списках. В сборной команде по легкой атлетике.

Сомов торопливо вышел из кабинета. Я понял, что Василий Степанович выпроводил Сомова, чтобы сначала поговорить с Кобзарем.

— Ну, рассказывай, — нейтрально начал Василий Степанович. — Как вам гулялось?

— Неплохо, — отвечал в тон Сашка. — Иллюминацию на кораблях смотрели. Ночью знаете как здорово!

Зря я поднял панику! Мальчишки отлично придумали. Надо было всем классом съездить. Сколько впечатлений привезли бы!

— Что же вы сами поехали, а нам ничего не сказали? — не удержал я обиду.

Но еще большую обиду услышал в ответ:

— А чего? Я же теперь не староста, чтобы за всех думать. Пусть Бабушкина…

— Родителей предупреждали? — перебил Василий Степанович.

— Я написал записку, чтоб не волновались. А Сомов брату говорил.

— Денег много истратили?

— Не очень.

— А все-таки?

— Я не считал.

— А кто считал? Сомов?

Сашка умолк и машинально задергал застежкой «молнии».

— Что-то Сомов задерживается, Григорий Иванович, — кивнул головой на двери Василий Степанович.

Витьку я захватил уже у ворот школы. Выполнив поручение, он навострил лыжи, даже забыв захватить книги. Мы молча вошли в кабинет.

— Сомов, — обратился к нему Василий Степанович. — А ты зачем ездил в Приморск?

— К тетке на праздник ездил, — был неохотный ответ.

— А Кобзаря за компанию прихватил?

— Я про него ничего не знаю. Мы там встретились.

— Как фамилия тетки?

— Сомова.

— Зовут?

— Кого?

— Тетку?

— Наталья Васильевна.

— А адрес ее?

— Я знаю, где живет. А адреса не знаю.

— Сейчас узнаем.

Василий Степанович спокойно снял трубку и набрал номер.

— Междугородная? Соедините меня, пожалуйста, с адресным столом города Приморска… Да, да… пожалуйста.

Я с глубоким уважением посмотрел на фантастический пока еще телефон, который без предварительных заказов в минуту связывал с иногородним абонентом. Василий Степанович с заправским видом детектива хранил непроницаемую мину, пока «ожидал» ответа. Вот он оживился и снова громко заговорил в трубку:

— Адресный стол? Девушка, отыщите, пожалуйста, адрес Сомовой Наталии Васильевны. Что? Возраст?..

Силен старик! Даже детали не забыты.

Прикрыв ладонью трубку, Василий Степанович обратился к Сомову:

— Сколько лет тетке?

— Не знаю.

— Приблизительно? Как я будет?

— Будет.

— Алло! Вы слышите? Сорок пять. Да. Хорошо. Подожду. — Снова небольшая пауза. И финал. — Что? Нет такой? Не проживает? Спасибо. Извините за беспокойство.

Василий Степанович медленно опустил трубку на рычаг.

— Так вот, Сомов, нет у тебя никакой тетки в Приморске.

Послышался звонок. Я ушел на урок.

Когда я вернулся, в кабинете появилось новое лицо. Небольшая худенькая женщина в поношенном пальто сидела напротив Василия Степановича. Она обернулась, и я узнал мать Виктора Сомова. Она мне запомнилась другой, гораздо моложе, когда на спартакиаде, радуясь за сына, опускавшего флаг, жала мне руку от полноты чувств, приговаривая: «И моему сыну хоть раз почет выпал! Каков орел? А?»

Теперь она сидела с опущенными плечами, бледная и заплаканная. Поздоровавшись, сделала попытку улыбнуться и виновато развела руками:

— Рано я радовалась, Григорий Иванович. Думала, в новой школе все по-новому пойдет. А вот видите…

— Почему вы нам сразу не сказали, что он уехал? — спросил я.

— А что бы вы сделали? Я в милицию сообщила. Там его хорошо знают.

— Он и раньше бегал?

— И бегал, и воровал, и в милиции сидел… Всякое было. В прошлом году по той же дороге на крыше вагона ехал, так чуть голову не снесло в тоннеле. Еле живого привезли. Из-за того год потерял. С четвертого класса пошла у него такая жизнь. Как кто подменил.

— А кто? Дружки, наверное?

— Нет. Отец. Бросил меня с двумя. Первое время я растерялась. Не работала. Жилось трудно. Вот он и начал бродяжить по базару. Сначала с лотков таскал, соседи видели, потом и дальше пошел… Я оправилась, нашла работу. Живем теперь не так уж плохо. Стараюсь, тяну… да уже поздно, видно. Засела в нем эта зараза. Я уж и по-плохому и по-хорошему, всяко с ним пробовала. Верите, на коленях просила…

Сомова разрыдалась, утираясь мокрым платком.

— Ну что ж, давайте на этом и решим, — заключил Василий Степанович прерванный моим приходом разговор. — Напишите о своем согласии, я со своей стороны приму меры и определим его в трудколонию…

На этих словах Витька взвыл. Не хныкал, не плакал, а выл каким-то дурным голосом на одной-единственной ноте. Я тряс его за плечи, кричал и просил, но он словно не видел никого и продолжал свою музыку.

Василий Степанович встал и молча вышел из кабинета. Вскоре он вернулся в сопровождении школьного врача Анны Семеновны. Василий Степанович защелкнул двери, включил электроплитку, которую принес с собой. Анна Семеновна поставила на нее стерилизатор с двумя шприцами. Витька скосил в сторону плиты глаза и моментально приглушил свою сирену.

Уцепившись за руку врача, он часто заговорил:

— Не надо делать уколов! Не надо!

— Почему же ты кричишь, как ненормальный?

— Я не хочу в колонию! Не пойду туда! Я больше не буду! Мама, скажи!

Сомова встала и, подойдя вплотную к сыну, гневно спросила:

— Где ты взял деньги? Отвечай?

— Нашел.

— Опять нашел! Как зимой? Да? Когда твою руку вытащили из кармана старой женщины. Нет! Нет! Больше ты меня не уговоришь! Ты мне и Славку испортишь! Из-за тебя людям в глаза стыдно смотреть!..

Я усадил Сомову. Василий Степанович протянул стакан воды, и сказал:

— Успокойтесь, пожалуйста. Решим, как договорились.

Витька бросился к столу.

— Василий Степанович, не надо в колонию! Я больше не буду. Вот увидите! Последний раз, честное слово!

— Товарищи, поверим ему на этот раз, — не выдержал я униженного Витькиного вида, его сухих глаз, бегающих по нашим лицам.

Василий Степанович посмотрел на Сомову. Она встала, поправила сбившийся платок и устало проговорила:

— Я пойду. На работу опаздываю. — Взглянув на сына с глубокой неприязнью, она добавила: — Делайте с ним что хотите. Моих сил больше нет.

Анна Семеновна вывела Сомову из кабинета.

Взяв со стола лист бумаги, Василий Степанович протянул его Витьке.

— Держи. Напишешь все, что обещал, и вернешь мне. Не выдержишь — будет обвинительный документ против тебя. Отправляйся в класс.

Витька схватил с поспешностью бумагу и вышел.

— Ну, — обратился Василий Степанович к Сашке, забившемуся в угол и с угрюмой ухмылкой наблюдавшему всю сцену. — Это точно, что твоих нет дома?

— Точно. Отец в санатории, мать на работе. Я не Сомов, чтобы врать.

— Да, ты не Сомов, — спокойно согласился Василий Степанович. — А праздники прогулял на сомовские денежки. Или, может, не знал, какого они происхождения?

Кобзарь скучно глядел в сторону окна и молчал.

— Как вы эту жвачку приобрели? — спросил я.

— Туристы в порту разбрасывали пацанам.

— А другие в это время фотографировали, как несчастные советские дети грызутся из-за паршивых резинок. Продал ты, Сашка, и честь свою и мою веру в тебя. Думал, что ты мне опора. Выходит, ошибся. Ты хоть понимаешь, что натворил?

— Я все понимаю, Григорий Иванович.

— Это слова. Дело хочешь?

— Какое?

— Надо Сомова отучить от воровства.

— А как его отучишь?

— Было б твое желание. Подумаем вместе. Согласен?

— Ладно.

— Иди в класс.

На летучке я не стал подробно распространяться насчет беглецов. Сказал только, что за самоволку и попрошайничество перед иностранцами Сомов и Кобзарь строго предупреждены. В случае повторения проступка они будут определены в трудколонию для малолетних преступников. Резкость решения высоких инстанций и сугубо официальный тон моего сообщения были восприняты классом как нечто естественное и неизбежное. На перекрестке бродячих дорог был вбит осиновый кол с надписью: не сметь!

Надолго ли?