— Девочки, дайте хворосту.

— А хворостинки не хотите?

Этот игривый вопрос был всего лишь кокетством. Девочки охотно делились содержимым своих кульков. Поджаристый, хрустящий хворост затем и распространял свой аромат в классе, чтобы прославить мастериц, объединенных Петром Алексеевичем в кружок ЮК — юных кулинаров. Петр Алексеевич приглашал к себе на занятия и мальчиков, но те сразу отказались («Фи! Пирожки лепить!»). Однако продукцию ЮК, приносимую девочками в класс, они дегустировали охотно и прожорливо.

Девочкам не терпелось показать свое искусство в полном блеске. Нужен был повод, чтобы собраться всем за чашкой чаю. И он появился на горизонте в образе календарного листа с памятной датой — Восьмое марта.

Нам сразу повезло с помещением. Сославшись на то, что зал был занят под агитпункт, учительницы склонили Дору Матвеевну не проводить общешкольного вечера («Нам и дома хватит хлопот праздничных!»).

Таким образом, мы могли заполучить всю школу в собственное распоряжение, если бы заведующая агитпунктом отдала нам на вечер актовый зал.

Подлизаться к Антонине Тимофеевне, пожилой, суровой на вид женщине, оказалось не таким уж трудным делом. Мы вызвались приглашать избирателей на лекции и после первой удачи попали к ней в друзья. Антонина Тимофеевна согласилась перенести свое мероприятие на седьмое и поставила нам только одно условие: если придет кто из избирателей на нашу художественную часть, не отказывать. Ну, это само собою разумеется!

До праздника оставалось две недели, когда девочки объявили, что вечер — это не утренник. На вечере должны быть танцы. Поэтому всем срочно нужно научиться танцевать.

Мальчишки, конечно, подняли их на смех и тут же принялись выбрыкивать самодельные па. Однако в назначенный день все, как один, явились на площадку первого этажа в правом крыле. Мальчишки в одну минуту очистили круг и, подперев стены, скептически уставились на затейниц танцевального таинства.

Для начала мы с Валей покружились немного под веселый Пашкин аккордеон. Паркетный пол словно специально был создан для дансинга. Покончив с демонстрацией вальса, мы предложили ребятам образовать общий, круг. Но как ни старались, бублик получился наполовину отгрызенный: мальчишки никак не отклеивались от стен. Пришлось открыть срочную летучку. В прениях выступал в основном хор девочек.

— Ну, чего вы стоите? Пенсионеры? Да?

— Ломаются, как будто кавалеры какие-нибудь!

— Можете катиться, сами будем танцевать!

Наконец мальчишки сдались и стали в круг. Валя вошла в середину и принялась командовать:

— Поставьте ступни, как буква «Т»! Вот так! Видите? Правая упирается в середину левой. Начинаем с правой! И-раз-два-три! И-раз-два-три…

Так закружилось еще одно колесико в механизме, который называется школьная жизнь.

Накануне праздника не на шутку заволновалась мужская половина класса. Хотя девочки и говорили, что на нашу долю останется только столы таскать, но нас эта перспектива мало увлекала. Хотелось отличиться чем-то более существенным. Ну, хотя бы подарками.

Мы собрались на совет.

— Не надо было шиковать. Я ж говорил… — начал с упрека Генка Воронов.

Лорд хранитель сберкнижки намекал на то, что мы легкомысленно растранжирили последние деньги на аттракционы новогоднего утренника и теперь сидим без гроша.

Как все истинные лорды, он презирал тех, кто как куры, гребут от себя. Генка за то, чтобы только к себе. Делать было нечего. Решили: организовать мужской воскресник для пополнения Генкиной казны.

Утром Восьмого марта мы впустили девочек в класс перед самым звонком. Дверь распахнулась прямо в весну: на учительском столе и на девчоночьих партах цвели веселые подснежники. Однако «ахи» девочек были не очень эмоциональны. Умеренность чувствовалась и в ответном слове Оли. Девочки оказались вульгарными материалистками.

Дело в том, что в день Советской Армии они положили под открытки всем будущим воинам по толстенной книге об Отечественной войне и теперь, очевидно, ожидали столь же существенных ответных знаков внимания.

На перемене Юрка Вертела подливал масла в огонь.

— Да… Пожадничали, чего там! Девчонки нам вон какие сделали, а мы…

Девочки молча и с достоинством проходили мимо, оставляя толстокожих мальчишек казниться запоздалым раскаянием.

Ничего, они еще ахнут!

Учителя, словно сговорившись, опрашивали мальчиков, а только по желанию — на пятерку. Но вот окончились необыкновенно длинные уроки, и мы собрались на летучку, чтобы принять последние решения на вечер. Форма одежды: у мальчиков пионерские костюмы. Девочки проголосовали за неформенные платья. Сбор в пять ноль-ноль. Встреча гостей в шесть. Класс разбился на группы: «А» — артисты, «3» — зал, «Р» — раздевалка, «Г» — гости, «М» — музыка, «У» — угощение и «С» — самовары.

Никому не сиделось дома. Ребята собрались раньше срока. Это был наш первый большой сбор, в котором не участвовали шефы. По своей традиции десятый «А» собирался в этот день вместе с Викторией Яковлевной в просторной квартире своей старосты Жени Жолоховой. Мы понимали, у старших своя жизнь. И все-таки было непривычно, что в самые хлопотливые минуты не слышался рядом даже Валин голос. Не будет и нашей любимой учительницы Виктории Яковлевны.

Группы принялись за дело, не дожидаясь конца второй смены. Взмыленные «зешники» перетаскивали столы и стулья из буфета в спортивный зал, где выкладывали из них огромную букву «П». «Ашники», мешая уборке актового зала, затеяли срочную прогонку своей пьесы. Но больше всех кипятились «самоварники». Они насобирали в классах гору мела, истолкли его и так надраили свои агрегаты, что в них свободно можно было любоваться, как в зеркало. Приспособив все, что можно под опахала, они изо всех сил во дворе раздували пожар в топках. На полдюжины самоваров ребята заготовили мешок угля и кучу чурок.

Расталкивая толпу любопытных из второй смены, они покрикивали:

— Расходись! Не загораживайте ветер!

Толпа не редела и по-своему комментировала события:

— Братцы, пятый «В» чайную открывает!

— Где вы столько самоваров достали?

— А чего это будет? Вечер для старых избирателей?

Мартовский ветерок разносил по двору самые невероятные слухи о нас. Слух как подкидыш — ни отца, ни матери. Но скоро я поймал одного «отца».

— Не слыхали? — удивлялся Юрка Вертела. — Американская делегация приезжает. Будем их самоварным чаем угощать. По старинному этикету. Понятно?

Я отозвал Юрку в сторону.

— Чего ты треплешься?

— А чего ж! И так все заедаются. Как чуть, так начинают: пятый «В», пятый «В»… Как будто им кто-то не дает придумывать…

Группа «Г» изощрялась в галантности. Гости — учительницы нашего класса, мамы, изредка бабушки и папы — встречались еще во дворе и «конвоировались» до раздевалки. Здесь двое снимали пальто, третий вешал, а четвертый провожал в зал.

Четвертого время от времени подменял я.

— Спасибо, Григорий Иванович. — Зоя Антоновна, отвечая на поздравление, задерживает мою руку. — Если вы желаете мне счастья не только на сегодня, выполните одну мою просьбу.

— Хоть тысячу!

— Я слышала про вашу группу продленного дня. Возьмите в нее Бориса.

— Но ведь он отличник.

— Теперь я собираюсь снова на завод. А за Бориком нужен снайперский глаз. А у нашей бабуси уже не то зрение.

— Но Борька самостоятельный человек!

— Это я уже от него слышала. После гайдаровского сбора он так и заявил: Гайдар в шестнадцать лет командовал полком, а я что, в тринадцать не могу собой командовать? И представьте, командует! Недавно залез на крышу антенну поправлять, а с мамой плохо сделалось. Я тогда еще подумала о вашей группе. Я понимаю, это дополнительный труд для вас, и было бы справедливо, чтобы он как-то оплачивался. Мы говорили с мужем.

— С этим надо обращаться в Совет Министров.

— И обращусь, что вы думаете! Ведь это же каторга всю жизнь дрожать за ребенка, как премудрый пескарь. Ну, так как, возьмете Бориса?

— Сегодня все желания женщин — закон для нас.

Вечер открыла старейшая среди нас Елизавета Юрьевна. С бабушкой Лизой мы познакомились случайно. Созывая избирателей на концерт в агитпункте, ребята встретили в одной из квартир приболевшую старушку. Елизавета Юрьевна оказалась одинокой пенсионеркой, и визит наших пришелся кстати. С того дня девочки бывали у нее, помогали по хозяйству, носили ей книги. Старушка привязалась к нам, приходила в школу, грозилась, оправившись окончательно, обучать девочек кройке и шитью и вообще стала своим человеком.

Нить речей Елизаветы Юрьевны обычно бывала длинной, но на этот раз она оборвалась в самом начале. Дальше «моих дорогих деточек…» бабушка не пошла.

На помощь ей подоспел внимательный Петр Алексеевич. Он поздравил женщин с праздником. Отметив благо, которое принесло с собой равноправие, он счел своим долгом извиниться за то, что обязанностей у женщин пока что больше, чем у мужчин, от имени которых он имел честь выступать.

Староста Оля поблагодарила гостей за то, что они, не посчитавшись со своими привычками встречать этот праздник на торжественном вечере, пришли к нам на скромную чашку чаю. Оля попросила самым строгим образом оценить кондитерское мастерство ее подружек.

Девочки направились было за подносами с угощением, но тут-то и преградил дорогу командир засекреченной до сих пор группы «П» — подарки.

— Девочки! — сказал Валерка. — Мы поздравляем вас и желаем сегодня хорошо хозяйничать, а поэтому… вот!

«Вот» оказались шуточные носилки, увитые гирляндой. Их торжественно внесли в зал четверо достойных рыцарей группы «П». На носилках возвышалась гора из одинаковых бумажных пакетов. Процессия с носилками двигалась в кругу озадаченных девочек. Рыцари с низким поклоном преподносили им пакеты. Девочки хотели было деликатно отложить их в сторону, но извечное, так называемое женское любопытство взяло верх, и вскоре из таинственных пакетов были извлечены нарядные, всех цветов радуги, хлорвиниловые фартуки.

Мальчишки (молодцы!) сохранили тайну до самого вечера. Тем радостней был сюрприз. Что и говорить, подарки пришлись по вкусу и как нельзя к сроку. Девочки тут же облачились в обновку и цветистой гурьбой с улыбками побежали за подносами.

Музыканты не дремали у радиолы. Грянул марш. Торжественно вступили в зал самоварники и водрузили на столах сверкавшие никелем «пережитки прошлого века».

И тут же появились пирамиды сухого пирожного, печенье самых затейливых рисунков. То ли оттого, что из самовара чай покрепче, а может, важно не, то, что в стакане, а то, что на душе, — не знаю, но начались застольные речи. Хвалили мастерство девочек и их шефа Петра Алексеевича. Досталось от пирога «Славы» и мне с мальчишками.

Когда хвалят, не говорят ничего нового. Совсем другое дело, когда критикуют. В канун Нового года, чтобы очиститься от старых грехов, мы провели беседу под девизом: «Долой все, что мешает моему товарищу стать еще лучше!» Вот там были речи! Оказалось, что Валерке мешает мягкотелость, Генке — скаредность, Ларисе — завитушки. Свете — сплетни, Вовке — верхоглядство. «Мы с Васневым» — неусидчивость… Всем попало, даже мне за то, что я больше люблю мальчишек. (Чепуха! Девчачий выпад!) Как бы то ни было, а каждый узнал себе цену. Не зря мы тогда постановили: с Нового года начать новую жизнь.

Так что застольными речами нам голову не вскружить. А все-таки приятно послушать. Можно даже без сахара чай пить под такие речи — все равно сладко.

Группа «М» не дала опустеть самоварам. Довольно прозрачно намекая на то, что веселье все-таки не в пирогах, «эмники» завели свою радиолу. Расчет оказался точным. Гастрономия отступила под натиском искусства. Стулья покинули столы и выстроились вдоль стен. Петр Алексеевич со всей галантностью начала века предложил было руку Елизавете Юрьевне, погрозившись показать молодежи, что такое истинный фигурный вальс. Но тут артисты напали на музыкантов и выключили радиолу. Ведь по программе раньше идет самодеятельность, а потом танцы. Гостей проводили в актовый зал.

Гвоздь концерта «ашников» — одноактная пьеса о мальчике, который был положительным но отношению к маме и бабушке только один день в году — Восьмого марта.

Пьеса оказалась злободневной и доходчивой. Зал жил одной жизнью со сценой до тех пор, пока на ней чуть не оборвалась жизнь главного героя Феликса, которого играл Коля Шушин. По ходу действия Феликс — Коля напихал за обе щеки сухого печенья, съел вместе с ним свою реплику, закашлялся и выкатил глаза. К счастью, бабушка, роль которой достойно вела Оля, не растерялась, стукнула внука по спине, чем и спасла пьесу, а главное — артиста, настоящая мама которого, не в пример сценической, разволновалась совершенно реалистически.

Еще не было случая, чтобы на нашей сцене что-нибудь не приключилось. На гайдаровском сборе в инсценировке из «Судьбы барабанщика» Сашка всадил такой заряд серы в самопал, что все решили — уж не в самом ли деле убит шпион?

На сборе «Работе — время, потехе — час» тоже была потеха. Ставили пьесу «Два друга» Н. Носова. По ходу действия Валерка показывал, как он дрессирует собаку. Валеркин Пушок на сцене не выдержал ликующего приветствия публики, ощетинился, завизжал и кинулся через зал к дверям. Пушка пытались вернуть «в образ», но тщетно. От «Мы с Васневым» искусство потребовало немалых жертв — по нескольку уколов против укуса собаки.

Так что зритель у нас закаленный, и Коля — Феликс никого не напугал, кроме своей мамы.

Когда аплодисменты проводили занавес в последний путь, грянул вальс. Нет, это не был суррогат, как отзывался о нынешних вальсах Олин дедушка. Наш тоже был фигурным, и особенно хороша была в нем первая фигура. Парадный Митя Васнев подбежал к своей маме, неловко сунул ей подарочный пакетик и, повинуясь не то принятому накануне ритуалу, не то велению собственного доброго сердца, поднялся на носках и ткнулся ей в щеку. Елена Марковна, ломая праздничную прическу сына, притянула его к себе и принялась целовать вне всякой программы, приговаривая:

— Ах ты, паршивец этакий! Первый раз за тринадцать лет мать поцеловал!