О, доколе топтать мне песчаные груды, За высокими звездами мчаться в тревоге? Звездам ног не дано, не устать им в дороге. Как в степи устают человек и верблюды. Смотрят звезды – и нет у них вежд воспаленных, Словно тяжкие вежды скитальцев бессонных. Лица наши обуглены солнцем пустынным, Но не стать уже черными этим сединам. Судия ли небесный к нам будет жесточе Наших дольных, не знающих жалости судей? Я не жажду в пути: дождь омоет мне очи И воды мне оставит в дорожном сосуде. Я верблюдов, не гневаясь, бью в назиданье: Да поймут, что идут с господином в изгнанье. Говорил я верблюдам, пускаясь в дорогу: «Пусть нога подгоняет без устали ногу!» И, покинув Египет, рванулся стрелою Джарс и Аль-Элеми у меня за спиною. Конь арабский за мною летит, но покуда Голова его – рядом с горбами верблюда. Знает стрелы дружина моя молодая, Как ведун, что их сыплет на землю, гадая. Воин снимет чалму – вьются волосы черной Шелковистой чалмой, на ветру непокорной. Первый пух над губою, – а если нагрянет Свалит всадника наземь, коня заарканит. Больше жданного воины взяли добычи, Но несытую ярость я слышу в их кличе. Мира, словно язычник, не хочет мой воин, И, встречаясь с врагом, он, как в праздник, спокоен Копья, в сильных руках заиграв на раздолье, Научились свистеть, словно крылья сокольи, А верблюды, хоть в пене, но жесткой стопою Топчут Рогль и Янем, красят ноги травою. От чужих луговин отдаляемся ныне, Там – на дружеской – мы отдохнем луговине. Нас не кормит ни перс, ни араб. Приютила Дорогого султана Фатиха могила. И в Египте подобного нет на примете, И другого не будет Фатиха на свете. Не имел ни сильнейших, ни равных по силе, С мертвецами Фатих уравнялся в могиле. Напрягал я мой взор, повторял его имя, Мир пустым пребывал пред глазами моими. И увидел я снова дороги начало, Взял перо и вступил с ним в былую забаву; Но перо языком своим черным сказало: «Брось меня и мечом зарабатывай славу. Возвращайся ко мне после трудного боя. Меч прикажет – перо не запросит покоя». Так перо наставляло меня в разговоре. Нужно было б от глупости мне излечиться, Не послушался я – и мой разум не тщится Опровергнуть, что сам он с собою в раздоре. Можно цели достичь лишь оружьем да силой, А перо никого еще не прокормило. Если только ты принял скитальческий жребий, Для чужих ты – как нищий, молящий о хлебе. Племена разделяет неправда и злоба, Хоть единая нас породила утроба. Буду гостеприимства искать по-другому И с мечом подойду я к недоброму дому. Пусть железо рассудит, кто прав в этом споре: Угнетатель иль те, кто изведали горе. Мы надежных мечей не уроним до срока: Наши длани – без дрожи, клинки без порока. Мы привыкнем глядеть на страданья беспечно: Все, что въяве мы видим – как сон, быстротечно. И не жалуйся: каждое горькое слово, Словно коршуна – кровь, только радует злого. Вера прочь улетела и в книгах осела, Нет ее у людского реченья и дела. Слава богу, что мне посылает в избытке И труды, и несчастья, но также терпенье; Я в изгнанье моем нахожу наслажденье, А другие в неслыханной мучатся пытке… Удивил я судьбу, ибо выстоял гордо, Ибо телом я тверже руки ее твердой. Люди стали слабее метущейся пыли, Жить бы древле, а ныне лежать бы в могиле! Время смолоду наших отцов породило, Нас – никчемных – под старость, с растраченной силой…