Мой чичероне! Здесь вот, на колонне, Неясное, незнаемое имя Оставил путник в знак, что был он в Риме… Где путник тот? Скажи, мой чичероне! Быть может, вскоре скроется он в пене Ворчливых волн, иль немо, бессловесно Поглотят жизнь его и злоключенья Пески пустынь, и сгинет он безвестно. Что думал он, – хочу я догадаться, Когда, блуждая по чужой отчизне. Слов не нашел, сумел лишь расписаться, Лишь этот след оставил в книге жизни. Писал ли это он, как на гробнице, В раздумье, медленно рукой дрожащей; Иль обронил небрежно уходящий, Как одинокую слезу с ресницы? Мой чичероне, с детским ты обличьем, Но древней мудростью сияют очи, Меня по Риму, полному величьем, Как ангел, водишь ты с утра до ночи. Ты взором в сердце камня проникаешь. Один намек – и делается зримым Тебе былое… Ах, быть может, знаешь Ты даже то, что будет с пилигримом!

[Рим, 30 апреля 1830 г.]