Мой чичероне! Здесь вот, на колонне,
Неясное, незнаемое имя
Оставил путник в знак, что был он в Риме…
Где путник тот? Скажи, мой чичероне!
Быть может, вскоре скроется он в пене
Ворчливых волн, иль немо, бессловесно
Поглотят жизнь его и злоключенья
Пески пустынь, и сгинет он безвестно.
Что думал он, – хочу я догадаться,
Когда, блуждая по чужой отчизне.
Слов не нашел, сумел лишь расписаться,
Лишь этот след оставил в книге жизни.
Писал ли это он, как на гробнице,
В раздумье, медленно рукой дрожащей;
Иль обронил небрежно уходящий,
Как одинокую слезу с ресницы?
Мой чичероне, с детским ты обличьем,
Но древней мудростью сияют очи,
Меня по Риму, полному величьем,
Как ангел, водишь ты с утра до ночи.
Ты взором в сердце камня проникаешь.
Один намек – и делается зримым
Тебе былое… Ах, быть может, знаешь
Ты даже то, что будет с пилигримом!
[Рим, 30 апреля 1830 г.]