Гертруда уже была здесь когда-то. Она помнила медные полосы на полу, разделяющие святилище на части. И эти стрелки – всё, что осталось от древних часов.
«Salle impénétrable» – последнее прибежище того, что Чарли и Гертруда хотели сохранить.
Туристы часто приезжали в Монастырь Святой Марии. Многие говорили, что их тянет к этому месту. Лишь некоторые признавались, что ищут скрытый вход в подземелье. И никто не предполагал, что сюда невозможно попасть.
Гертруда направилась в центр зала. Там на возвышении – за небольшой оградой – стоял шестигранный мраморный постамент. Гертруда узнала и его: это купель. Заметила на купели изображённые семь раз латинские буквы «P»; она помнила: «P» здесь – это «peccatum». А написанное «P» семь раз символизировало Septem Peccatta Mortalia – «Семь смертных грехов».
Стены Непроницаемого Зала покрывали символы: звёзды, печати, кресты, пирамиды, знаки зодиака. Ни один камень не остался без рисунка.
Мистер Агнус Гробб лежал на полу. Он тяжело дышал, из последних сил хватая губами воздух. Рядом лежал ремешок с шипами, весь в крови. Позади – тот самый взгляд. ОН – здесь. А значит, мистер Гробб обречён.
Возле купели, опустив в неё руки, стоял… Оливер Бинг. Тот самый Оливер. Он не сбегал из монастыря. И никогда не покидал его. Он ждал. ОН ждал.
Был только ОН.
Оливер хотел что-то достать из купели, опуская руки глубоко в воду. И что-то бормотал. Хотел разбить купель.
Гертруда делала то, что должна была. Она подошла ближе к мистеру Гроббу. Ему больше не нужна была помощь.
– Оливер? – наконец заговорила Гертруда.
Парень посмотрел на неё ЕГО глазами; ничего не ответил, продолжая опускать руки в купель.
Гертруда услышала, как несколько алых капель упали на пол – раны на её руках снова сочились. Распухшее тело болело и ныло.
И вновь воспоминание. Непроницаемый Зал изменился. Под его сводами на полу теперь была изображена земная поверхность, где золотом разлились реки и моря. По кругу, будто живые, выстроились статуи. Высоко над головой поблёскивал и мерцал восьмигранный купол, будто сложенный из тлеющих углей.
Здесь когда-то была гробница.
Воспоминание исчезло.
Оливер опускал руки в купель. Гертруда знала, что там. Она сделала несколько шагов, подойдя ближе. И услышала, как несколько капель крови упали в купель откуда-то сверху. И только сейчас Гертруда увидела. Чарли. Без сознания, он висел высоко под куполом – вниз головой – прямо над купелью.
– Чарли! – крикнула Гертруда. Хотела взмахнуть крыльями, но что-то произошло. Она упала на каменный пол. Прямо над ней стоял Оливер: он всматривался в неё ЕГО глазами. Безжизненными. Слепыми.
– Saligia, – прошипел Оливер. – Я хочу то, что вы оставили здесь.
Он поднял Гертруду за крылья, что-то прошипев. Затем подвёл прямо к купели.
Купель была глубиной больше метра. Её стены плавно спускались в шестиугольную ёмкость, заполненную водой. Глубоко внизу находилось то, что хотел заполучить мистер Агнус Гробб. То, ради чего ОН завладел Оливером. То, ради чего многие жертвовали собой. То, что давало жизнь, могущество, богатство и бессмертие.
Оливер прошипел, царапая по поверхность купели:
– Superbia, avaritia, luxuria, invidia, gula, ira, acedia.
Он прикоснулся к рукам Гертруды. Кровь капала в воду и, смешиваясь с кровью Чарли, окрашивала её в алый цвет. И вновь Оливер опустил руки в купель.
Ничего не происходило. Блестящий предмет оставался глубоко под водой.
Оливер взвыл не своим голосом. Горло неестественно выгнулось; его облик исказился. Оливер ревел, извиваясь от злости.
– Остановись! – закричала Гертруда. – Ты же губишь его!
Оливер замер, вновь посмотрев на неё ЕГО взглядом. Он долго рассматривал Гертруду перед тем, как заговорить:
– Я всегда был в нём. Здесь нет души. Ты знаешь, что нужно мне!
– Чарли, – произнесла Гертруда. Она не знала, как освободить брата… – Как он…
– Он всегда был рядом, – перебил её Оливер. – Ведь смог вспомнить. Готов был пожертвовать собой. И пожертвовал. Как и Гробб.
– Мистер Гробб?
– Через него я мог видеть вас. Каждый день. Я был рядом. Всегда. Я подталкивал тебя. Тогда, после наказаний в монастыре, ты хотела закончить всё. Хотела сама! И уже готова была пойти до конца… И ты была бы МОЕЙ!
– Мистер С. Он тогда появился. И…
– Он поклялся быть на вашей стороне, – прошипел Оливер, подбираясь к купели словно Samael. – До тех пор, пока всё не завершится.
Гертруда поняла, что попала в ловушку. Всё было подстроено. Она попыталась отползти назад. Успела лишь выкрикнуть – через секунду, подвешенная чем-то за ноги вниз головой, она оказалась возле Чарли. Из ран сочилась кровь.
Оливер вернулся к купели, продолжая погружать руки в алую воду. Блестящий предмет оставался недосягаем.
– Сейчас сюда прибудут гренадёры! – не сдавалась Гертруда. – Оливер!
– Никто! Никто не придёт! Сюда невозможно попасть! – ЕГО глаза смотрели на Гертруду. – Зал непроницаем!
И снова Оливер наклонился к купели.
Гертруде не оставалось ничего, кроме как ждать. И верить, что Эдварду и Кристоферу удастся перейти через мост. Нужно было тянуть время. И Гертруда продолжила:
– Мистер Гробб. Он ведь сюда попал. И я…
Оливера это начало злить. И он закричал ЕГО голосом:
– Ты здесь, потому что нужна МНЕ! И Гробб здесь, потому что Я так хочу! – Его лицо исказилось. И в нём проявился тот, кого Гертруда видела на Александрийском маяке, в Мрачном Тумане. Тот, кто приходил в воспоминаниях. – Гробб выполнил свой долг. А я выполню свой. Orcos Diatheke. А теперь очень прошу: проявите милосердие, мисс Бо́гранд!
– Без надежды, – произнесла Гертруда. Её голова, казалось, могла вспыхнуть от боли.
Оливер вернулся к купели. Снова попытался достать из него блестящий предмет. И снова безуспешно.
Гертруда видела в отражении алой воды своё распухшее тело. И раны на лбу, будто оставленные шипами.
По залу разнёсся крик. Оливер упал на пол. Какое-то время он не дышал. Гертруда даже подумала, что его не стало. Но затем тело Оливера содрогнулось. Оно извивалось.
Вдруг произошло то, чего Гертруда больше всего боялась. И она закрыла глаза. Не хотела видеть это. Послышался хруст. Затем – шипение. И вновь всё прекратилось.
– Чарли! – выкрикнула Гертруда. – Чарли!
Она не могла этому противостоять.
А Чарли был уже возле купели. Гертруда видела, как он опускает руки в алую воду. Как тянется к блестящему предмету. Как прикасается к нему. И не было теперь никакой сложности в том, чтобы его достать.
Иуда.
Гертруда вспомнила. Много-много лет назад. Его поцелуй. А затем – ту ночь, когда к ней и Чарли пришли вымаливать прощение. Тот момент, когда они простили предателей. Готовые терпеть боль.
И ожидание. Когда Отец просил их остаться, но они всё же решили вернуться сюда.
А теперь Чарли держал его – одно из орудий Страстей. О нём писали в романах о Персифале; в книгах, которые давала читать бабушка Матильда. Неиссякаемый сосуд из древних кельтских легенд. Золотая чаша. Gradalis. Та самая чаша, которую Чарли и Гертруда оставили перед приговором. Украшенная жемчужинами, гранатами, сапфирами, изумрудами, аметистами и рубинами. Чаша, из которой испили во время таинства. Чаша, которую обещали хранить до их возвращения. Оставленная перед Смертью.
Ужасная боль жалила глубокие раны на руках и ногах; из них сочилась кровь. Будто тысячи ножей вонзались в тело Гертруды. И капли крови теперь стекали в золотую чашу.
– Ты сильная, – сказал Чарли, рассматривая царапины на лбу у сестры ЕГО глазами. – Терновый венец.
– Зачем? – прошептала Гертруда. – Зачем ты всё это делаешь?
– Мне нужна Жизнь!!! – крикнул Чарли. – Нос est in votis! Вот чего я хочу. Твоя кровь вновь даст мне всё, чего я был лишён. И я вернусь! Я завершу то, что начал. Мир – это подчинение! А тот, кому ты пытаешься служить… Кого защищаешь… – Чарли всматривался в глаза сестры. – Знаешь, почему вы всё ещё живы? Потому что с вашей смертью эта кровь будет мертва.
Чаша медленно наполнялась. Эдварда и Кристофера не было. Но Гертруда верила: друзья успеют. Они отправят «молнии». Позовут на помощь.
И вновь воспоминание. Какое-то далёкое. В нём была та самая белоснежная птица. Её пение вновь завораживало. Она поднималась высоко к звёздному небу, купаясь в молочной радуге. Но затем резко сорвалась вниз. Казалось, вот-вот разобьётся. Но рядом появилась ещё одна птица. И вместе они закружились в безумном танце.
Они всегда были рядом. Всегда оберегали её и Чарли.
Воспоминание исчезало. Гертруда пыталась ухватиться за него. Хотела вернуться в те дни. Хотела остаться там навсегда.
Чарли держал Gradalis. В его теле ОН упивался победой.
А ведь это из-за НЕГО она чуть не разбилась, упав со скалы во время Вертопраха. Часть НЕГО и до сегодняшнего дня была в Чарли.
Гертруда чувствовала, как теряет силы. Понимала, что может никогда не увидеть родных. Она не знала, как всё остановить, как исправить. Алые слёзы капали вниз.
– Est quaedamflere voluptas, – она услышала ЕГО голос. – В слезах есть что-то от наслаждения.
Последнее, что Гертруда увидела, – счастливых мистера Агнуса Гробба и Оливера. Он обнимал своего внука. Благодарил Гертруду. Молил простить. Говорил, что не мог поступить иначе, ведь так сильно хотел быть с ним. Мистер Агнус Гробб и Оливер будто растворялись. Теперь никто им не мог навредить.
Последний стук сердца.
Где-то рядом ОН сделал глоток из золотой чаши.
Чарли боролся. Он слышал: Гертруда покидает его. Хотел вырваться, бился, пытался кричать, но им полностью овладел ОН. Чарли казался себе хрупким и беспомощным. Он хотел выкрикнуть имя сестры, хотел избавиться от НЕГО, заставить уйти. Но силы покидали его.
И теперь уже Чарли слышал пение белоснежной птицы. Она кружила совсем близко. Чарли знал: ей безразлична его боль. Но сейчас она готова была избавить его от страданий. Судьба.
– Vale et me ama, – прошептал Чарли. – Прощай и люби меня.
Песня белоснежной птицы укутывала его. Она звучала отовсюду. Наполняла его. И Чарли вспомнил. Как прощался с Гертрудой в прошлый раз. Как они клялись друг другу. И как давали обещание:
– Vivere est militare. Жить – значит бороться.
Казалось, теперь Чарли был далеко.
* * *
– Нельзя уходить, – сказал женский голос. Такой знакомый. Родной.
– Возвращайся, – сказал мужской голос. – Мы будем рядом. Пускай ваши души снова будут едины.
* * *
И вдруг Чарли почувствовал: Гертруда обняла его. Она была здесь.
Ещё немного.
Внутри ОН будто впитывал в себя его душу.
Чарли не сдавался. Нет. Ещё немного. Совсем чуть-чуть.
– Noli me tangere. Не тронь меня.
Внутри ОН желал, чтобы Чарли молил о смерти.
Перед тем, как снова покориться тьме, Чарли увидел воспоминание. Они с Гертрудой вместе. Гуляли по летнему Верхнему Саду. Здесь ещё не успели установить памятники Пятигузу VII Благочестивому, не работали фонтаны, а яблони не слышали запретов. Где-то далеко (Чарли был уверен) за ними наблюдал Руперт. Именно тогда Чарли и Гертруда дали клятву друг другу. «Orcos Diatheke». И обещали сделать то, что должны. А после…
Чарли снова оказался в Непроницаемом Зале. Он чувствовал жгучую боль. Он задыхался. Будто ослеп. И уже слышал, как рвутся нити.
Нет! Он не сдастся. Они не сдадутся.
В этот миг они были едины. Нужно только сделать… Но ОН не позволял.
ОН заставлял молчать. Проклинал. Требовал остановиться.
Как вдруг будто чёрные воды расступились перед ними. Чарли слышал Гертруду. Он знал: она здесь.
И словно языки пламени объяли их. Чарли услышал ЕГО истошный крик. Он пронизывал тело, причиняя невыносимую боль. Руки обжигало, на них проступали раны Гертруды. ОН вопил, но Чарли и Гертруда не сдавались. Будто раскалённые иглы пронизывали тело Чарли. Изнутри огонь поглощал их, вырывая ЕГО.
Чарли и Гертруда видели ЕГО. ОН готов был разорвать их. Крик разлетелся по Непроницаемому Залу.
И снова боль. Теперь ОН не мог покинуть их. Языки пламени душили ЕГО.
ОН кричал. ОН проклинал их.
И будто чёрные вороны закружили вокруг, впиваясь в НЕГО острыми когтями. Они клевали ЕГО. Истязали тело Чарли. Алые слёзы Гертруды текли из глаз брата. Но он выстоит! Не даст ЕМУ вернуться. Они не позволят.
И снова боль. ЕГО жуткий крик. И стены Непроницаемого Зала теперь горели чёрным огнём.
ОН кричал. ОН вырывался. И золотой купол непроницаемого зала будто тлеющими углями разбивался на миллионы осколков.
Воск сотен свечей стекал к телу мистера Агнуса Гробба.
– Fecit, – прохрипел Чарли. И шёпотом его устами произнесла Гертруда. – Исполнил.
Всё вокруг охватило пламенем.
Где-то совсем близко в безумном танце кружили две белоснежные птицы. И плакала женщина в длинном чёрном хитоне.
* * *
Яркий солнечный свет, отражаясь от радуги, прорывался через открытое окно. Воздух наполнился весенним ароматом распустившихся тюльпанов, лилий, шафрана, нарцисса, кориандра, полыни и мяты. Он смешивался с запахом вишнёвого пирога и булочек с корицей. Можно было услышать жужжание проснувшихся от долгого сна светлячков и воркование голубей на соседней яблоне.
Гертруда приоткрыла глаза.
Её комната. Тёплая постель. «Пылающие жуки» на «Пиратском радио». Она не могла привыкнуть к яркому свету.
Что-то белоснежное прохаживалось туда-сюда. Несколько белых комков переползали один за другим. Тёплые и пушистые. Они мяукали.
– Удивительно. – Она услышала знакомый голос у окна. – Они уже третий раз сюда пробираются. А ведь никто из жителей 66-й улицы не думал, что кот по имени Кот на самом деле кошка по имени Кот.
В ногах у Гертруды ползали белоснежные котята.
– Нужно спешить! – Гертруда хотела приподняться. – Непроницаемый Зал!
– Тише, тише. Всё уже позади.
Тело Гертруды казалось тяжёлым словно камень. Но раны больше не пронизывала острая боль. Голос продолжил:
– Вы с Чарльзом проявили невероятное мужество. И хотя благодарность – самое малое… Я всё же хочу поблагодарить вас.
Гертруда испугалась:
– Чарли! Он там! Эдвард, Кристофер!
– Не переживай, – снова ответил голос. – И Чарльз, и твои друзья – в безопасности. Сейчас вам всем нужно набраться сил. И хорошенько отдохнуть. Булочку с корицей?
– Gradalis! Он в руках…
– Ты снова переживаешь. Я понимаю твоё беспокойство. Но уверяю: Gradalis в надёжном месте. И вы с Чарли по-прежнему можете им распоряжаться. Насколько мне известно, вы многое вспомнили. Это очень важно. Может быть, булочку? Или пирог?
Гертруда вздохнула:
– Так мы справились?
– Более чем!
– Но как? Ведь ОН…
– Ваши души снова были вместе! Бердолька! – радостно прокричал голос. – Детское слово, которое вы придумали, чтобы побороть Самый Большой Страх. Жажда власти, к которой ОН стремился, ЕГО и погубила. ОН осушил Gradalis, но так ничего и не получил. Ведь вы с Чарльзом снова были едины. Как светлое и тёмное. Как две противоположности. Вы боролись так, будто сумели вспомнить, кто вы. Говорят, настоящая любовь – это когда находишь родственную душу. Или же вторую половину своей души. Нет-нет! Я знаю о твоих переживаниях. Прошу: не нужно. Это – лишнее. Вы скоро обретёте воспоминания. Обещаю. – Голос какое-то время молчал. – Мне также известно, что у тебя много вопросов. Но, повторю, в воспоминаниях есть ответы на них. Ваш с Чарльзом поступок стал надеждой для многих. А воспоминания… В том числе и о тех, благодаря кому вы появились на свет… Ты ведь и об этом хотела спросить? Скажу только одно. И ты можешь сердиться на меня бесконечно. Но всему – своё время. Кстати, слушания по Consolamentum перенесли. Так что набирайся сил. Отдыхай. Завтра вам с Чарльзом станет легче.
– Я хотела узнать, – произнесла Гертруда. Её веки казались тяжёлыми. – О пожаре в монастыре. Это мистер…
– Это не вина мистера Агнуса Гробба. Здесь нет ничьей вины. Как поют «Пылающие жуки», «finis coronat opus».
– Конец венчает дело, – повторила Гертруда. Её снова окутывал сон. И она ему поддалась.
* * *
Чарли и Гертруда проснулись на следующий день. Рано утром их разбудил странный треск. Громкий и настырный. Он раздавался в гостиной дома 6/66.
– Ой! – крикнул Чарли, спустившись с сестрой по лестнице на первый этаж, где всё заволокло голубым дымом. Бабушка Матильда не успевала раскладывать разноцветные коробки прибывающих подарков и «молнии»:
– Родные! – Она бросилась обнимать внуков. – Бедные мои. Ещё болит? Да-да. Я очень аккуратно. – Она разрыдалась. – Я ведь не хотела! Не хотела вас отпускать. Но… Но…
Снова раздался треск.
Бабушка Матильда не могла говорить. Она всхлипывала, обнимая внуков. Крепко прижимала к себе. Только когда немного успокоилась, сказала:
– Я ведь дала вам клятву, что доверюсь Гроббу. Мне и представить страшно! Вы ведь могли… Ох! Больше никуда не отпущу вас!
А подарки всё прибывали. Бабушке Матильде пришлось объяснить:
– Я Тутси по секрету сказала, что вам сегодня будет лучше. Мы ведь больше месяца ждали, пока вы поправитесь. И теперь – вот.
Бабушка Матильда указала на два завёрнутых в праздничную обёрточную бумагу велосипеда – подарок от мистера Роберта Готли.
– Тутси и сама прислала подарок с поздравлением, – увидела бабушка Матильда. – Не лень же было. Могла ведь через дорогу перейти.
Чарли улыбался. Подарки прибывали один за другим. Они потрескивали. Розовая коробка от миссис Виктик, две красные – от мистера Джоунса, большие фиолетовые коробки от мадам Варахиил Ви Ванны и мистера Пятигуза VII Благочестивого (а также благодарности). Были поздравительные «молнии» от Верного Незнакомца («Надеюсь, мы скоро встретимся» – её Гертруда нашла в «Книге снов»), от Кристофера («Вы это сделали!!!») и Эдварда («С возвращением! Опять!»). И даже от Мистера С. – две шляпы-балагурки.
Бабушка Матильда накормила внуков блинчиками с грушевым джемом (со вкусом яблок) и зачитала вслух поздравительную молнию от дедушки Филиппа:
…ЗДЕСЬ многие в ярости. Но я счастлив!
Вы у меня – самые храбрые внуки на свете!
А вечером возле озера собрались жители всей 66-й улицы. Они радовались и поздравляли друг друга. В такой важный день многие надели «церемониальные» хитоны. Гертруде даже показалось, что среди огромной толпы она увидела мистера Агнуса Гробба и Оливера. Почему-то была уверена, что вскоре с ними встретится.
Прилетели все участники Сообщества «Плющ». Эдвард набросился с объятиями на Чарли и Гертруду (он так радовался, что долго не отпускал друзей). Многие извинялись. Каждый признался, что гордится поступком Чарли, Гертруды, Эдварда и Кристофера; а Рупертина Никльби даже расплакалась. Друзья передали небольшие подарки. Кристофер опаздывал.
Каждый гость принёс угощения: ритуальные блюда, сочиво, гоголь-моголь, пироги, булочки, пирожные; был даже «особенный торт дедушки Филиппа» из кондитерской «Шванильный щербет».
Не забыли оставить две наполненные угощением тарелки для тех, кто скоро должен был здесь оказаться.
По небу пролетали светлячки. Приближался сезон Светлых Ночей.
Мистер С. под бурчащим о плохой погоде зонтиком наливал себе амриту «Black». Рядом Чарли пил неразмешанный чай с сахаром и о чём-то беседовал с невидимым другом Рупертом.
Радовался даже Левиафан, проплывающий по гладкой воде озера среди сотни тысяч маленьких жёлтых фонариков.
Мистер Гордон Пипкин развёл огонь возле дома номер шесть, чтобы приготовить зефир «Мальва болотная» (Мистер С. перепрыгнул через огонь – на счастье), но миссис Эндора Пипкин его потушила.
Тутси «Ласточка» Фридерман беседовала с мистером Робертом Готли. В прошлом месяце его дочь и внук выиграли в лотерею «Лютроо»:
– И теперь они могут начать всё с чистого листа, – сказал мистер Готли. Он так и не заметил (или не хотел замечать), что Тутси Фридерман весь вечер подливала ему в бокал с вишнёвым соком вино «Вдова Клико».
По 66-й улице пробежал пёс по имени Дьякон в сопровождении двух чёрных воронов.
Неподалёку Харгест грыз праздничную кость «Флотифло», а из окна комнаты Гертруды за всеми наблюдала кошка по имени Кот.
По всему городу гремели салюты. В честь Чарли, Гертруды, Эдварда и Кристофера произносились тосты. Старушка Трухти Кимор зачитала праздничный стих (в каждой строчке упоминались совок и пыль, но финал всем понравился). Все были счастливы.
В тот вечер у Чарли и Гертруда возникло новое чувство – какое-то единение с Эдвардом и Кристофером. Будто кровные узы. Это нельзя было описать словами. Чарли и Гертруде даже казалось, что у них появились братья. И тогда Гертруда решилась: попросила Чарли, Эдварда и Кристофера лететь за ней.
Все четверо незаметно покинули веселье (когда мистер Гордон Пипкин всё-таки развёл огонь, у которого все собравшиеся – как маленькие дети – готовили зефир «Мальва болотная»). Они взмыли в небо, поднимаясь высоко-высоко к звёздам.
Внизу остались 66-я улица, озеро (где с волнами играл Левиафан), реки, парки, разведённые мосты. В сопровождении тысяч светлячков они пролетели над Верхним Садом (где шумели фонтаны, а Samael обвивался вокруг Той-Самой-Яблони), над Площадью Трёх (где из пасти дракона вырывались струи огненной воды) и над Александрийским маяком (он будто освещал путь заблудшим душам). Пока не оказались далеко-далеко за скалами, где не было ни одной живой души.
Гертруда хотела разделить с друзьями лучшие мгновения в жизни.
Где-то внизу снова проплыли парусники «Джойта» и «Летучий Голландец». А на небе яркая луна будто заигрывала с молочной радугой. Компанию им составляли тысячи светлячков и крик чаек.
Чарли, Эдвард, Кристофер и Гертруда сидели на скалах. Их не пугали появившиеся повестки из Верховного СтраСуда на «повторное оглашение вердикта в связи с окончанием Consolamentum». И не пугало то, что заседание должно состояться уже на рассвете.
Кристофер признался: по-настоящему ему было страшно в первый день – когда он здесь оказался. Страх, что его могут забыть.
А Гертруда призналась Эдварду: она начала вспоминать, что раньше они были знакомы. И даже больше. Эдвард сиял.
Сам же Эдвард признался, что этот год дался ему нелегко. Ведь пришлось ждать, пока Чарли и Гертруда смогут вспомнить.
Никто не говорил о НЁМ. Даже вскользь. И думать не хотелось о том, кто уже стал воспоминанием. Как и Gradalis.
– После Consolamentum я снова уезжаю, – сказал Эдвард. – Надеюсь, что осенью смогу вернуться.
– А мы с родителями собираемся навестить Фредерика, – сказал Кристофер. – Пробудем там до августа.
– Тогда давайте пообещаем, – сказала Гертруда. – И даже поклянёмся. Мы осенью обязательно встретимся.
– Orcos Diatheke? – улыбнулся Эдвард.
– На этом месте! – поддержал Кристофер. – Главное – не забудьте про воспоминания!
Они смеялись, шутили, подначивали друг друга. И никто не заметил надкусанное яблоко в руках у Чарли.
А утром – с первыми лучами солнца – Эдвард, Кристофер, Чарли и Гертруда взмыли в небо. Они направились в Верховный СтраСуд.
И никакого страха. Каждый был уверен: теперь всё будет хорошо.