Джек собирался в австралийскую поездку с дурными предчувствиями. Положение в торговом отделе иностранной валютой было так сомнительно, что следовало, наконец, заявить им об этом. Двое старших торговцев Малькольма, обойдя своего руководителя, лично приходили к Джеку, чтобы выразить беспокойство по поводу некоторых позиций. Мировые центральные банки общими усилиями не смогли выиграть борьбу за остановку падения итальянской лиры против немецкой марки, а финансовые теоретики делали прогнозы еще мрачнее для обменного курса остальных валют. Валютные дилеры, обычно осторожные относительно вмешательства центральных банков, пробовали свои силы, учитывая факт, что немецкий центральный банк — «Бундесбанк», не склонен поддерживать лиру. Глория, с благословения Малькольма, продолжала скупать стерлинг, шедший ко дну на валютном обмене. Джек хотел закрыть эту позицию. Его чутье подсказывало, что если Глория права, и государственное казначейство ответит дилерам валютной интервенцией, возможные прибыли будут малы, а риск велик.
Три фактора играли роль в рассуждениях торговцев валютой. Во-первых, как скоро и как интенсивно Английский Банк предпримет действия, чтобы поддержать стерлинг против марки? Во-вторых, стерлинг лежал в одной постели с двумя партнерами — слабым долларом и сильной маркой. Что же может произойти с ним в этом неудобном menage a trois? Наконец, как проголосуют французы на референдуме о присоединении к маастрихтскому валютному договору, который должен состояться в двадцатых числах сентября?
Все это, вместе взятое, делало игру блефом, как в мексиканской версии покера, и Джеку не нравилось, что Глория Мак-Райтер сидит за столом, придерживая карты. Он хотел выйти из игры. Глория и Малькольм все время твердили ему, что он — зеленый новичок, и только они могут судить об игре правильно. Глория ссылалась на то, что Английский Банк уже начал валютную интервенцию, хотя и с бесполезной осторожностью, и, наверное, будет ее продолжать. Она утверждала, что правительство не одобрит девальвацию стерлинга, и, соответственно, французы не одобрят девальвацию франка. Значит, стерлинг крепко держится против доллара и иены, и будет усиливаться.
Джек решился на последнюю схватку с Глорией и Малькольмом. Как он и ожидал, они оба держались тверже алмаза.
— Джек, дружок, посмотри, что сказал Норман Ламонт? — возражала Глория. — Давай, я тебе прочитаю: «Девальвация уменьшит доверие к рынку и опасно поднимет обменный курс валют. Отклонение от валютного курса… вызовет обвальное падение фунта и взрыв инфляции». Он направит их как надо, дружок. Его единственные возможности — производить сильную валютную интервенцию или поднять обменный курс. В любом из этих случаев мы выглядим хорошо, а половина торговцев этого проклятого города останется без штанов.
Джек покачал головой, отказываясь соглашаться с ней.
— Он должен был сказать это, Глория. Что, по-твоему, ему следовало сказать — мы проведем девальвацию стерлинга или опустим курс валюты? Тогда рынок отправит его в уборщики мусора.
— Взгляни на шведов, Джек, — вмешался Малькольм. — Они подняли цены на семьдесят пять процентов, взяв взаймы двадцать два миллиарда фунтов, чтобы поддержать крону. Глория права. Ламонт не собирается быть битым спекулянтами.
— Мы — не шведы, Малькольм. Наше положение нельзя сравнивать со шведским. Между прочим, что ты скажешь о вчерашнем слухе, будто «Бундесбанк» хочет девальвации лиры и стерлинга?
— А как насчет того, что прошлым вечером первый министр сказал, что любое изменение или девальвация стерлинга будет ненадежным выбором и предаст будущее Англии? Если он не будет настаивать на этом, то потеряет и свои голоса, и голоса партии тори. Он соображает, что приближаются выборы. Джек, негодяй, если ты будешь верить каждому слуху, тебе лучше и носа не показывать в комнату сделок! — накинулся Малькольм на своего босса, а Глория засмеялась:
— Такие слухи, как мухи, пролетают каждые десять минут, малыш Джек. Не горячись. Доверься мне, — она послала ему воздушный поцелуй. — «Бундесбанк» несколько раз собирался опустить обменный курс за последние недели. Сейчас самое время покупать слабые валюты — вы, англичане, склонны идти на поводу у расхожих мнений в ожидании маастрихтских критериев. Все идет хорошо для стерлинга. Поверь мне. Подожди еще две недели.
— Я не могу ждать две недели, Глория. Сейчас уже одиннадцатое сентября, меня не интересует, что сказал Мэр — он пытается рассказать о собственном пути выхода из кризиса, только и всего. Если немцы сдержат свое обещание не повышать обменный курс, и если французы скажут «да» в двадцатых числах, и если другие валюты останутся стабильными до голосования, тогда у Мэра есть шанс. Я не доверяю «Бундесбанку» и не поставил бы на то, что французы поступят, как нам нужно. А вдруг французы скажут «нет»? Вдруг Европейский Валютный Союз скоропостижно скончается? Ты действительно хочешь поместить деньги в такое, Глория? Мои деньги?
— Наши деньги, Джек. Да, я это сделаю. И это сделает мой босс, — Глория ткнула Малькольма в ляжку. — Итак, нас двое против одного, дружок.
Лицо Джека окаменело.
— У меня здесь решающий голос, Глория, попрошу не забывать об этом, — жестко сказал он, — и я принял решение. Я улетаю в Сидней в воскресенье вечером. Я вернусь в четверг, семнадцатого сентября. Если к моему возвращению дела не пойдут гораздо лучше, в четверг ты закроешь позицию, согласна?
Малькольм уставился в пол, ощетинившись от негодования. Глория сверлила Джека взглядом, полным возмущения. Никто из них не сказал ни слова.
— Я сообщил вам свое решение и не нуждаюсь в вашем чертовом согласии. — Джек развернулся и вышел из комнаты сделок, мысленно проклиная их обоих.
Дойдя до своего кабинета, Джек достаточно успокоился, чтобы проклинать себя. Он неверно провел беседу и сознавал это. Если чутье подсказывало ему, что позицию нужно закрыть, следовало приказать Малькольму сделать это немедленно. Малькольм с Глорией разозлились бы, но «Хэйз Голдсмит» был бы в безопасности. Теперь Малькольм с Глорией все равно разозлились, но банк не был в безопасности. Банк был на краю пропасти, а Джек просто попросил его постоять, балансируя на краю, до четверга.
Джек думал о своем разговоре с Тедди на предыдущей неделе, вспоминая, как убеждал ее, что верит не в удачу, а в принятие продуманных решений и в ответственность за них. Итак, на этот раз он принял решение, которое ни на что не повлияло, и понесет за него ответственность, как бы ни сложились обстоятельства. Он стоял у окна кабинета, смотрел на Каннон-стрит и очень надеялся, что не разгневал госпожу Удачу.
Тедди тихо и незаметно провела субботу, а в воскресенье утром вылетела в Нью-Йорк. Ей нужно было провести несколько собеседований для подбора специалиста по финансовой стратегии в «Морган Стэнли» и выкроить время на ужин с Эстер воскресным вечером. Тедди хотела сообщить Эстер о паре других возможных мест в Лондоне. Эстер договорилась с Тедди о встрече в «Запатас», мексиканском ресторане на Пятьдесят Третьей восточной улице, и предупредила, чтобы та не ожидала увидеть шикарный деловой ресторан. Тедди была признательна за то, что ей не потребуется надевать вечернюю одежду, и отправилась на встречу в обтягивающих джинсах и белой блузке с черепаховыми пуговицами от «Мирен де Премонвиль». Эстер дожидалась ее с пивом в одной руке и сигарой в другой.
— Не ругай меня за это, Тедди, — отмахнулась она. — Я знаю все тонкости по поводу того, как вести себя, дожидаясь малыша, но даже ради спасения собственной жизни ничего не могу с этим поделать. К тому же, это всего лишь пиво — в нем мало алкоголя. Ты хорошо долетела? Что ты будешь пить? «Маргариту»? Охлажденную или со льдом? Что-нибудь еще? Ты выглядишь так, будто тебе нужно выпить. Как там этот пройдоха Пол Драйвер? Ты хочешь меня куда-то направить? Ты выглядишь великолепно — мне никогда уже не залезть в джинсы. Знаешь что? Сделай стрижку, пока ты здесь, в Нью-Йорке. Я знаю отличного парня — Рамон Давир на Пятьдесят Шестой улице. Скажи ему, что я тебя послала. Он перегружен работой, конечно — да кто в этом городе не перегружен? Ты, надеюсь, меня понимаешь…
Тедди уже забыла, как много и как быстро говорит Эстер. Она даже с трудом сидела спокойно. После пары глотков пива Эстер остановилась, чтобы перевести дух.
— Итак, скажи мне, Тедди, — поинтересовалась она. — Как выглядит мое будущее? В розовом цвете или у меня нет ни одного собачьего шанса? Отвечай мне прямо.
— Как я уже сказала по телефону, с ФРЖ ничего не вышло, — напомнила ей Тедди. — Они выбрали немца, а он почти наверняка примет предложение. Нужно будет немного подработать его контракт, но я уверена, что условия подойдут. Мне очень жаль, что получилось так.
— Это не твоя проблема. И не твоя вина. — Эстер говорила с полным ртом, а Тедди в ужасе наблюдала, как та вывалила две столовых ложки итальянского перца на своего цыпленка по-чилийски, добавив туда немного сметаны. Одному Богу было известно, как это выдерживал ее желудок, не говоря уже о ребенке.
— Эй, Тедди, не смотри на меня так — я ведь ем за двоих, не забудь. А теперь скажи мне, почему я провалилась с этим. Наверное, мне нужно было малость подготовиться. Мой стиль проведения собеседований изрядно устарел.
— В вашем стиле нет ничего плохого, — убежденно сказала Тедди. — По-моему, им не понравился ваш пол. Пол объяснил отказ тем, что вы американка, но я этому не верю. Когда я работала в «Стейнберге», то, должна сказать, не замечала никакой дискриминации — может быть, мне везло, да и учреждение было американское, а может быть, я не слишком задумывалась над этим. Привыкнув к обстоятельствам, люди не замечают их. Как вербовщик, я все больше вижу, с какими трудностями приходится сталкиваться женщинам.
Эстер энергично кивнула.
— Рассказывай мне об этом, милочка… Я всю жизнь проработала в американских учреждениях, и большей частью мне приходилось так трудно, что я буквально висела на ногтях! Так что же с этим делать? Откатиться в угол и помереть? Дьявол, нет! — она яростно вцепилась зубами в цыпленка по-чилийски.
— У меня есть несколько идей, — продолжила Тедди. — Я хотела бы предложить вас в «Маркус Дрюкер»…
— Милая еврейская фирма.
— У вас какие-то проблемы с этим? — пошутила Тедди. — Можно также вступить в переговоры с «Флетчер Филдинг», или закинуть предложение в «Андерсон Сквайр», когда вы будете проездом в Лондоне.
— «Андерсон Сквайр»? — холодно сказала Эстер.
— Да. Это еще одно агентство по трудоустройству, наши конкуренты. Охотники за головами.
— Нет, Тедди. Я предпочитаю остановиться на вас. Я уверена, что если ты не найдешь мне работу, то ее не найдет никто.
— Я тронута этим, Эстер, но вы ошибаетесь. Пойдите к ним с моего благословения. У них хорошие связи с «Фирст Бостон» и «ДП Морган», вы просто должны повидаться с ними. Сделайте это, — убеждала ее Тедди.
— О'кей, о'кей. Сделаю. Я сделаю все, что ты скажешь, Тедди.
— А как насчет продолжения курения?
— Ты хуже моего доктора, — проворчала Эстер, но потушила сигару.
После обеда обе женщины вместе прогулялись по Лексингтон авеню. Эстер уговорила Тедди остановиться в «Джексе», ресторане неподалеку от ее квартиры, державшем комнаты для посетителей, которые были куда приятнее, чем в большинстве лондонских отелей. Для входа в комнаты, побольше обычных мини-квартир, нужно было пройти через бар ресторана. Тедди простилась на улице с Эстер и обещала, что будет сообщать ей о ходе поисков работы, а та обещала бросить курить.
Едва войдя в помещение ресторана, Тедди увидела Майка. На момент она подумала, что ошиблась — мало ли смуглолицых, приятно выглядящих мужчин в Нью-Йорке — но выражение, появившееся на лице Майка, не оставило ей никаких сомнений.
— Тедди! — он вскочил из-за стола, бросив двух своих собеседников. — Что ты здесь делаешь?
— Ну, конечно, я не разыскиваю здесь тебя. Я остановилась здесь. У меня деловая поездка.
Майк оглядел ее с головы до ног.
— Ты не выглядишь так, будто ты в деловой поездке…
— Я прилетела только сегодня, — резко ответила Тедди. — Знаешь, Майк, тебе лучше вернуться к своим друзьям. Я устала и хочу спать. По лондонскому времени сейчас четыре часа утра.
— Тедди, это жизненно важное совпадение! Это божья воля. Ты не хочешь видеть меня в Лондоне, ты вечно околачиваешься со своим дружком Чарльзом… отвлекись и на меня. Давай, я угощу тебя глотком вина. Посиди со мной хотя бы десять минут, о'кей?
Тедди с сомнением окинула взглядом двоих людей за столиком Майка. Те с любопытством уставились на Тедди, чуть не свернув себе шеи, чтобы получше разглядеть ее.
— Не беспокойся из-за них, — услышала она Майка. — Эти двое парней из «Стейнберга». Давай сядем вон туда.
Майк взял ее под локоть и потащил к небольшому столику у окна.
— Ты будешь пить шампанское?
— Нет, Майк. Я хочу только спать, и в одиночестве, и больше ничего. — Тедди не давала ему ни малейшей возможности чем-то угодить ей. — Я бы выпила бокал вина. Красного. Только один, а затем я уйду, понял?
— Конечно, конечно. — Майк пододвинул ей сиденье и повесил ее жакет. Он был полон рвения и вел себя наилучшим образом, выражая Тедди внимание, которого она не видела от него в течение долгого времени. Такое обхождение не выглядело естественным для Майка, он выучил его, как учат иностранный язык. Хотя он и освоил произношение, акцент выдавал в нем иностранца.
— А что ты делаешь в Нью-Йорке, Майк?
— Просто присматриваюсь. Через несколько дней я хочу начать торговать отсюда.
— Как же нью-йоркское отделение обходится без Глории? Или, следовало бы сказать, как же ты обходишься без Глории?
— Не язви, Тед, — лицо Майка вспыхнуло. — Сколько раз я должен тебе повторять, что это была случайность?
— Сколько раз я должна тебе повторять, что это не было случайностью, Майк? Если я правильно понимаю, случайность — это когда попадают под автобус, или падают с поезда, или ломают шею. Лапать коллегу женского пола — это не случайность. И случайности не повторяются, они происходят только однажды. — Тедди говорила саркастически, обида просвечивала в ее голосе.
— Ты права, — уступил Майк. — Это была не случайность. Это была ошибка. Огромная ошибка.
Тедди ничего не ответила. Майк понизил голос и заговорил быстро и настойчиво:
— Разве тебе все равно, что я в отчаянии, оставшись без тебя? Разве то, что я действительно жалею об этом, не меняет дела? Почему ты хочешь выбросить все из-за того, что я протрахался однажды…
На этих словах Тедди изумленно подняла бровь.
— Ладно, ладно, больше, чем однажды. Просто протрахался, о'кей? Но я больше не буду этого делать. Это многому научило меня, Тедди. Я понял, что ты нужна мне. Это так. Ты действительно нужна мне. С тех пор, как мы расстались, я не могу спокойно спать, я не могу сосредоточиться на работе, я чувствую себя так, словно потерял вкус ко всему. Я могу думать только о том, каким подонком я был.
— Какое несчастье. — Тедди смотрела поверх головы Майка на огоньки, мелькающие на улице. В оконном стекле отражались лица его коллег, она могла видеть, как они смеются и показывают на нее, пытаясь подслушать, что говорит Майк.
— Тедди, ты слышишь меня? Ты дашь мне еще шанс? Ты пойдешь за меня замуж?
Тедди повела себя так, будто ничего не слышала.
— Майк, не угостишь ли ты меня сигаретой?
— Ты же не куришь, — растерялся Майк.
— Я хочу сигарету. Ты угостишь меня или мне взять свою?
Он вытряхнул из пачки сигарету «Мальборо», зажег и протянул ей.
— Что ты сказал, Майк?
— Я просил тебя выйти за меня замуж.
Тедди глубоко затянулась, наслаждаясь ощущением проходящего по горлу дыма.
— Почему?
— Почему я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж? Потому что ты нужна мне. Потому что я люблю тебя больше всего на свете.
Тедди медленно выдохнула дым.
— А ты не хочешь узнать, что чувствую я?
— Конечно, хочу! Это очень важно для меня! — он схватил ее руку и крепко сжал.
— Я не хочу выходить за тебя замуж. Я больше тебя не люблю, но также, если это тебя утешит, больше не чувствую к тебе ненависти. Я просто больше не хочу быть с тобой вместе, ни сейчас, ни потом. Я не сожалею о том, что ты спал с Глорией, сколько бы раз ты это ни делал. Это показало мне, что как бы ты ни любил меня, как бы ты ни нуждался во мне — мне не хочется, чтобы меня любили так.
— Я знаю это, Тед. Теперь я научился любить тебя, теперь этого никогда не повторится.
— Это уже не имеет значения. Если бы я любила тебя, я не задумывалась бы над тем, расстроит ли это меня, если повторится снова. Но я больше не люблю тебя. Ты как ребенок, Майк. Ты действуешь не думая, ты настолько занят собой, что даже представить себе не можешь, как твои поступки затронут других. Если бы ты был моим ребенком, я могла бы заставить себя это понять и найти оправдания такому недостатку душевной чуткости. Я надеялась бы, что ты разовьешься в будущем, что с возрастом ты возмужаешь и станешь более чутким к людям. Но ты — не ребенок. Я не вижу в тебе никаких возможностей изменения, никаких признаков развития… — Тедди запнулась на полуслове и оборвала свои рассуждения. — Я не хочу поучать тебя, Майк. По правде говоря, я просто устала от всего этого, с меня достаточно.
Майк молча слушал ее, все еще сжимая ее руку.
— Ты ведешь себя по-детски, потому что всегда помнишь только о чем-нибудь одном, — вновь заговорила Тедди. — Если тебе нужен секс, а рядом Глория, ты берешь ее. Если ты голоден, то ты ешь. Если тебе нужна я, ты не думаешь ни о чем, кроме того, чтобы получить меня. Не знаю, способен ли ты думать больше, чем об одной вещи в одно и то же время. Так сделай же себе любезность, сосредоточься на других делах. Подумай о работе. Подумай о торговле. Как ты можешь не думать о ней сейчас, когда весь рынок трясет? Выкинь меня из головы. Я уверена, что тебе это будет нетрудно, — она погасила сигарету и встала. — Тебе следует беспокоиться о своих позициях, а если тебе нужен секс, ты найдешь кого-нибудь, чтобы удовлетвориться. А теперь я ухожу спать. Доброй ночи.
Тедди прошла через ресторан, холодно глянув на коллег Майка, которые подтолкнули друг друга локтями, когда она подошла к ним. Она остановилась у их столика и вежливо обратилась к ним, чистейшим, в высшей степени английским тоном:
— Не будут ли так добры двое таких приятных молодых джентльменов, чтобы помочь моему знакомому? Он восполнит вам те обрывки нашего разговора, которые вы, возможно, упустили.
Когда Тедди, измученная, забралась в постель, она не побеспокоилась о том, чтобы включить телевизор и послушать вечерние новости. Если бы она сделала это, то узнала бы, что мистер Хельмут Шлезингер, президент «Бундесбанка», мистер Карло Кьямпи, управляющий Итальянского Центрального Банка, мистер Тео Вигель, министр финансов Германии, мистер Жан-Клод Триче, директор французского казначейства, мистер Норман Ламонт, министр финансов Великобритании, и, наконец, мистер Лей-Рембертон, управляющий Английского Банка, провели выходные в напряженных телефонных переговорах. Они пришли к соглашению о семипроцентной девальвации итальянской лиры, последовавшей за урезанием немецкой процентной нормы. В воскресенье вечером Норман Ламонт дал в прессу следующую заметку:
«Правительство Великобритании повторяет для разъяснения, что не возникает никаких вопросов об изменении центрального курса фунта против немецкой марки и что будут предприняты все необходимые меры для предотвращения этого. Центральный курс стерлинга против немецкой марки остается равным 2,95».
«Дэйли Экспресс» провозгласила итоги воскресных переговоров как ошеломляющий успех Нормана Ламонта.
Останется ли фунт стерлингов в горящем положении после девальвации лиры, или будет спасен благодаря ограничению немецких процентных ставок? Этого не мог предсказать никто. Глория, услышав об объявлении, устроила скандал Малькольму Фиачайлду. Джек Делавинь вздохнул с облегчением, узнав по прибытии в Сидней о внезапном подъеме доллара и стерлинга против немецкой валюты на австралийском и новозеландском рынках. Майк Мичинелли не слышал объявления. Он сидел в баре «Джекс» тремя этажами ниже спальни Тедди и доканчивал четвертую бутылку бурбонского.
В понедельник утром Джек позвонил Малькольму в офис. Малькольм был напыщенно самодовольным, в его голосе сквозило удовлетворение.
— Я не могу добавить ничего к тому, что я уже сказал, Джек.
— Разве, Малькольм? Ты удивляешь меня.
— Я рад, что теперь стало понятно, что тебе не следует вмешиваться в наши торговые решения. Мы знаем, что делаем.
— Об этом еще рано судить, Малькольм. Посмотрим, как сложатся обстоятельства к моему возвращению в четверг.
— Бога ради, Джек, между сегодняшним днем и французским референдумом ничего не случится. Я гарантирую, что все будет спокойно до следующего понедельника.
— Мы рассмотрим положение в четверг, как я уже говорил. Сообщай мне о любых новых изменениях, ладно? Я хочу знать, как развиваются дела.
— Не волнуйся, Джек — мы будем извещать тебя даже о том, какой у Ламонта стул. Мы здесь держим руку на пульсе торговли.
Во вторник утром, пятнадцатого сентября, Глория опоздала на работу. Она потратила массу времени со дня отъезда Майка в Нью-Йорк, чтобы уговорить Малькольма пригласить ее в «Аннабель». Вчера вечером ей наконец это удалось. Глория, однако, выглядела так, будто легла спать в восемь вечера, выпив на ночь чашку горячего шоколада. Она увидела Малькольма за рабочим столом, с трубкой, прижатой к уху. Тот выглядел так, будто вообще не ложился спать — глаза красные, лицо опухшее. Он был небрит, казался пятидесятилетним, чувствовал себя вдвое хуже. Глория постучала в стеклянную стенку, отделявшую его кабинет от остальной части комнаты сделок. Когда Малькольм обратил на нее внимание, она выпятила губы и прикоснулась ими к стеклу, оставив алый отпечаток.
Малькольм нервно отмахнулся, и Глория вразвалку вернулась на свое рабочее место, нарочито виляя бедрами. Кинув взгляд на деловые экраны, она просмотрела валютные цены. Как она и ожидала, все было спокойно, и Глория возложила ступни на свой рабочий стол, выставив напоказ почти тридцать восемь дюймов ног — семьдесят шесть, если сложить длину обеих — и расслабилась. Дела шли так, что она могла получить прибыль на стерлинге, а это было хорошо, даже превосходно. Еще превосходнее было то, что Майк твердил ей, что ее позиция бесполезна, что она проиграет. Каких-нибудь два часа — и она восторжествует над ним.
— Эй, Глория, ты видела последние новости? — Марк, один из ведущих торговцев «Хэйза», вырвал ее из мечтаний.
— Только не говори мне, что там сообщили о девальвации марки, — протянула Глория.
— Ничего подобного. Мэр объявил, что отменяет свою поездку в Севилью на Экспо-92.
Глория села прямо и уставилась на главный экран. Марк не лгал — первый министр отменил поездку «из-за большой загруженности делами».
— Дурацкая задница! — прошипела Глория.
Смысл того, что первый министр слегка изменил расписание дел, выглядел невинной и глубоко скучной новостью для большинства людей, но был достаточен, чтобы довести до апоплексического удара бизнесменов и дельцов Сити. Чтобы ни говорили на Даунинг-стрит, какие бы ни приводили извинения этому событию, вывод мог быть только один — Мэр достаточно озабочен здоровьем британского фунта, чтобы отменить поездку. Первый министр был вынужден остаться у постели больного.
Сразу же после обеда валютные дельцы мира возобновили нападение на итальянскую лиру, а изменение курса фунта относительно немецкой марки стало неуклонно набирать скорость. Стоило торговцам бросить взгляд на экраны, как становилось ясно, что фунт движется только в одном направлении — вниз. После полудня фунт упал до 2,80 против немецкой марки, несмотря на то, что Английский Банк провел валютную интервенцию на рынок, затратив, по слухам, три миллиарда фунтов, чтобы защитить валюту.
Не нужен был выдающийся ум, чтобы понять, что происходило. Дилеры добивали лиру. Они скупали ее по дешевке, зная, что смогут продать ее в Итальянский Банк с гарантированной прибылью. Это было противостояние центральных банков против остального мира. Конкурировать было невозможно. Дилеры, казалось, почуяли вкус крови и добивались повторения девальвации лиры. В добавление к ней они, осторожно примериваясь, выбрали еще одну жертву — Английский Банк.
Воздух в застекленном офисе Малькольма был непроглядным от табачного дыма. Глория откинулась в кресле, двое других валютных торговцев перегнулись через край стола Малькольма, глазея в экраны, пока сам Малькольм мерил комнату шагами туда и обратно.
— Что за дьявольщина происходит? — вопрошал Малькольм в пространство. — Почему стерлинг так обделался?
— Не трясись, Мальк. Совершенно ясно, что происходит — мне-то в любом случае. — Глория изучала свои ногти, подчищая на них кожицу так, чтобы получился идеальный полукруг.
— В таком случае, Глория, не просветишь ли ты и нас, бедных дураков?
— Разумеется. Слухи каждые пять минут трясут рынок. Что бы ни случилось, на нем будет бешеное движение. Фунт упадет с 2,80 до 2,78. Его нижняя граница на валютном рынке равна 2,778. Я уверена, что вы — умные мальчики и знаете это. Как только фунт упадет до нее, центральные банки должны будут начать валютную интервенцию. Либо интервенция подействует…
— …либо не подействует, — мрачно добавил Марк Митчелс. Он был известен как ослик Иа-Иа на торговом рынке — всегда придерживался самых пессимистических взглядов на любую ситуацию.
— Либо не подействует, — медленно повторила Глория. — В этом случае Норман Ламонт резко поднимет обменный курс фунта, мы получим много денег и спокойно разойдемся домой.
— А страна будет ввергнута в еще более глубокий спад.
— Кого волнует эта страна? Нам платят не за то, что мы беспокоимся о стране, нам платят за то, что мы делаем деньги.
— Насколько, по-твоему, высоко поднимется обменный курс, Глория?
— Я бы сказала, что Ламонту нужно быть готовым поднять его на пятнадцать процентов, — прикинула она.
— Пятнадцать процентов! Это же на пять процентов поднимет цены! Он не пойдет на такое!
— А куда ему деваться? Если он поднимет курс на двенадцать-тринадцать процентов, это будет всего лишь отсрочка. Здесь речь идет о доверии к нему. Ламонт говорил, что возможность изменений на валютном рынке равна нулю. Следовательно, там попытаются договориться, чтобы вытащить себя из трудностей. Торговцы рассчитывают на то, что ты только что сказал, Мальк. Они ставят на то, что Ламонт не посмеет поднять обменный курс. А я говорю — да, он посмеет. Ему придется посметь, и я буду за него, — самодовольно закончила Глория.
Малькольм возобновил свое хождение. Ему хотелось верить Глории. Верить любому, кто громче всех настаивает на своем, было в характере Малькольма. Подчиненные прозвали его «губкой» за то, что он впитывал все, что плескалось в комнате сделок, и выпускал назад от малейшего намека на давление, от малейшего напора.
— Так что же, по-твоему, мы должны делать? — спросил он Глорию, совсем как малыш, спрашивающий совета матери.
— Все зависит от того, насколько ты решителен, дружок, — улыбнулась ему она. — У нас в «Стейнберге» было такое правило — никогда не задерживай позицию. Если ты считаешь, что она пойдет вниз — продай ее, если считаешь, что она пойдет вверх… — Глория сделала паузу, взглянув на каждого из троих собеседников, — …купи еще.
Малькольм уставился на нее в изумлении, его глаза почти выскочили из орбит.
— Глория, сейчас ты играешь на повышение, имея позицию почти в миллиард фунтов. Неужели ты искренне считаешь, что мы должны выйти на рынок и купить еще?
Глория улыбнулась, но не взглянула на него. Она вновь изучала свой маникюр.
— Я же сказала, дружок, все зависит от того, насколько ты решителен.
Малькольм начал грызть свои ногти. Его взгляд нервно бегал, устремляясь на Глорию, потом на Марка, на Дика Роджерса, и вновь на Глорию.
— Я предпочел бы позвонить Делавиню. Мы должны сообщить ему о том, что происходит. Я должен получить разрешение купить еще стерлинга. Я позвоню в Сидней.
Глория встала и огладила сзади свою микроюбку.
— Не делай этого, дружок. Мы уже знаем, что он — слабак. Вопрос в том, каков ты.
Когда к пяти вечера торговля затихла, стерлинг опустился до самого низкого уровня, какой был возможен — 2,778 против немецкой марки. Это была его нижняя граница с октября 1990 года, когда Англия вступила в систему европейской «валютной змеи». Итальянская лира и испанская песета тоже разительно упали.
Малькольм из-за своей стеклянной перегородки наблюдал за торговцами, оставшимися в офисе. Глория выглядела вызывающе, Марк казался виноватым, на остальных отражался весь набор эмоций, кроме беспристрастности. Суматоха на валютном рынке оказывала странное влияние на душевное состояние торговцев — она действовала на них подобно алкоголю. Кого-то из торговцев она делала агрессивным, кого-то возбуждала, остальные замирали, как в шоке. Только на очень немногих она не оказывала заметного эффекта — годы торговли привили им иммунитет. Малькольм полез в нижний ящик стола, раздвинул бумаги и вытащил полупустую бутылку шотландского виски. Он щедро плеснул виски в чашку с кофе, сделал пару больших глотков прямо из бутылки и угрюмо уставился на экран. Слабый зеленый свет отражался на лице Малькольма, усиливая его бледность.
Мистер Рей Сейтц, посол Соединенных Штатов при дворе Сент-Джеймса, устроил вечерний прием в Регентском Парке. Среди высоких гостей и сопровождающих лиц был канцлер казначейства Норман Ламонт и его жена Розмари. От внимания гостей не укрылось, что мистер Ламонт дважды покидал стол, чтобы переговорить со служащими казначейства в Уайтхолле.
Робин Лей-Рембертон, управляющий Английского Банка на Триднидль-стрит, тоже не отходил от телефона. Он дважды звонил в загородный особняк неподалеку от Франкфурта — домашнюю резиденцию Хельмута Шлезингера, президента «Бундесбанка».
Кандида Редмейен на Примроз Хилл отдавала последние распоряжения относительно заказанного на дом в соседнем ресторане ужина, намереваясь блеснуть кулинарными изысками. Она приказала, чтобы первыми были поданы тонко нарезанные ломтики пряного ягненка со свежими огурцами и листьями мяты, затем — boeuf en croute, и, наконец, набор французских сыров. Убедившись, что порядок подачи правилен, она вернулась в небольшую гостиную к своему единственному гостю.
Тедди Винингтон с нетерпением дожидалась своей дорожной сумки в аэропорту «Хитроу». Она сделала ошибку, сдав вещи в багаж, и теперь расплачивалась за это. Ее обратный рейс из Нью-Йорка был задержан на шесть часов из-за предполагаемого террористического акта в нью-йоркском аэропорту. Тедди летела назад первым классом, но это ее мало утешило. Ее тянуло домой, в горячую ванну. Ей казалось, что она всю жизнь проводит в небе и аэропортах.
Майк Мичинелли молча наблюдал за экранами, сидя в самом центре делового зала размером в сорок тысяч квадратных футов — сердца нью-йоркского офиса «Стейнберг Рот». Там были первые сообщения срочной службы новостей, взявшей интервью у «Уолл Стрит Джорнэл» и немецкой газеты «Хендельсблатт». Хельмут Шлезингер ясно давал понять, что девальвация стерлинга неотвратима. Майк вытащил из кармана пиджака клочок бумаги и набрал лондонский номер на своем переносном телефоне.
В Сиднее было шесть часов две минуты утра. В коридоры «Сидней Регенси», роскошно убранные коврами, вышла с пылесосами армия персонала, следившего за чистотой. Машины работали быстро и бесшумно, не беспокоя гостей отеля. Джек Делавинь проснулся на семнадцатом этаже после короткого, не освежающего сна. Он позвонил Малькольму Фиачайлду, но тот уже ушел из офиса. Он позвонил Малькольму домой, но не получил ответа.
В тихих, благоразумных офисах Федерального Резервного Банка в Нью-Йорке и Японского Банка в Токио две команды дилеров скупали фунт стерлингов в течение ночи.