Тедди была немного разочарована тем, что проведет мало времени в Лондоне, но Кандида настояла, чтобы она выехала в Париж чуть ли не в день прибытия из Нью-Йорка. В ФРЖ спешили нанять кандидата, а Кандида по опыту знала, что когда клиент спешит, он возьмет и павиана, если того поставить перед ним. Во всяком случае, у Тедди не было причин задерживаться в Лондоне, кроме желания побыть немного с Майком. Они провели вместе только одну ночь, и она снова улетела в Париж.

Майк тоже был разочарован, но сумел взбодрить себя, быстро и жульнически урвав восемь миллионов на операциях с французским франком. Глория потребовала это отметить и теперь собиралась приехать на кенсингтонскую квартиру Майка, чтобы вытащить его на ужин. Достаточно хорошо зная Глорию, Майк дожидался ее в джинсах и твидовой рубашке.

Глория явилась в блестящем красном платье в обтяжку, которое надевала на вечеринку у Майка и Тедди. Ее прямые, обесцвеченные волосы растрепались по спине, руки были оттянуты двумя огромными хозяйственными сумками. Она взгромоздила их на кухонный стол, вытащила оттуда бутылку «Столичной», которую сунула в морозилку, затем две бутылки шампанского, килограммовую упаковку белужьей икры, закуски, лук и два лимона. Майк с интересом смотрел на это от кухонной двери.

— Полагаю, мы никуда не пойдем отмечать?

— Я подумала, что это будет скучно… почему бы не поменять набитый людьми ресторан на пустую квартиру? Я позвонила в местечко с каспийской икрой, о котором ты говорил, но у этих паршивцев нет доставки, поэтому все пришлось тащить самой!

— Ты ждешь знакомых? — Майк уставился на огромную упаковку с икрой.

— Нет, все это нам, дружок.

— Килограмм белужьей икры…

— Да, я люблю круглые числа. Я взяла это по моей карточке «америкен голд» в банке «Стейнберга».

— Кажется, тебе скоро понадобится криптоновая карточка, Глория. И золотой и платиновый кредит ты быстро исчерпаешь.

— Ну, так воздай всему этому должное… и не обращай внимания на мои расходы, милый.

Глория была как дома в квартире Майка. Она точно знала, где найти хрустальные рюмки, сама отыскала пепельницу и прошествовала в гостиную. Когда Майк присоединился к ней, рюмки уже были наполнены водкой, Брюс Спрингстин разрывал динамики, а сама Глория удобно устроилась на белом дамасском диване, перелистывая один из журналов Тедди.

Майк наблюдал за ней, восхищаясь контрастом ее красного платья и желтых волос на фоне чистейшей белизны комнаты. Когда отдыхала Тедди, она лежала свернувшись, как котенок, и подобрав под себя ноги. Глория лежала вытянувшись, короткое платье едва прикрывало ее, одна нога свешивалась с дивана, тонкая загорелая рука покачивала сигаретой, волосы роскошно раскинулись по подлокотнику.

— Иди сюда, Мичинелли, занимай место, и начнем праздновать, — хрипло сказала Глория, поднимая рюмку для тоста и указывая на диван рядом с собой.

Майк почувствовал, как вместе со скользящей по горлу водкой ускользают и его мрачные предчувствия. Ему не нравилось, что Глория управляла событиями, ему не нравилось, что она приняла решение без него, ему не нравилось, что она считала его готовность само собой разумеющейся. Но он любил смотреть на нее. Он любил смотреть, как прищуриваются ее глаза, так не похожие на глаза Тедди — светло-карие, кошачьи, с желтыми искорками, придающими им что-то тигриное. Он любил погружать руки в ее растрепанные светлые волосы, любил чувствовать, как напрягаются ее мускулы, когда он проникал в нее. Он любил хрипоту ее голоса, мягкое рокотание ее акцента. Она была крупной, сильной и опасной. Ее присутствие, ее «Мичинелли», сказанное этим хрипловатым голосом, делало его крупным, сильным и опасным, и это было хорошо. Они повели себя как обычно, когда оставались вдвоем. Глория давала Майку понять, когда была готова, а тот выбирал время, когда прийти к ней. Она была достаточно умна, чтобы оставлять ему конечное решение.

Этим вечером Майк сел напротив Глории, воспротивившись приглашению сесть рядом с ней на диване. Не от равнодушия с его стороны — он хотел распалить ее, увидеть, как ее глаза темнеют от желания. На мгновение он вспомнил о Тедди, ее доверчиво распахнутых глазах, таких ясных и ласковых, но тут же выбросил ее образ из памяти. Тедди была в Париже, или во Франкфурте, или какой-то другой проклятой богом континентальной дыре и, без сомнения, была слишком занята, чтобы вспоминать о ней.

— Расскажи мне об этом удивительном предложении работы, — поинтересовался Майк.

— Я не из тех, кто хвалится победами, Мичинелли, но они хотят меня зверски. Я встретилась с Малькольмом Фиачайлдом, и он почти на коленях умолял меня прийти. Мы обговорили серьезные деньги. Это побольше, чем у моего начальника. Как ты думаешь, мне согласиться?

— Это твое дело, — пожал плечами Майк. — Место, кажется, приличное. «Хэйз Голдсмит», конечно, не «Стейнберг Рот», но ты будешь крупной рыбой в этом пруду и, думаю, прекрасно устроишься, — он наполнил рюмки. — Не знаю, как ты справишься с работой без моего присмотра и поддержки, но ты уже большая девочка, да и я буду недалеко, на другом конце телефона.

Глория ощетинилась, как он и ожидал.

— Справлюсь, Мичинелли. Настоящий вопрос в том, как ты обойдешься без меня.

— Дьявол, Глория! Я никогда в жизни ни от кого не зависел. По правде говоря, я уже начал уставать возиться с ученицей, — он видел, как искривились ее губы, и почти слышал ее рычание, — но я буду скучать по тебе. Чуть-чуть. — Майк ухмыльнулся ей в лицо.

— Итак, ты считаешь, что рынок достаточно велик для нас двоих?

— Мы проверим и увидим, что получится. Я просто не хотел, чтобы моя малышка испугалась, и только.

— Когда ты в последний раз видел меня испуганной? Я не пугалась с тех пор, как мама водила меня к дантисту, когда мне было шесть лет.

— Что тогда случилось?

— Я чуть не откусила ему руку. С тех пор я ничего не боялась. Ну и осел же он был, точь-в-точь ты!

Она разразилась густым, самодовольным смехом, иголочками пробежавшим по крови Майка.

— Почему бы тебе не подойти сюда и не показать, что ты сделала с ним?

Теперь настала очередь Глории притворяться равнодушной.

— А как насчет ужина, Мичинелли? Он, наверное, остыл.

— Это икра, детка, она не остывает. Если ты не придешь сюда к своему ослу, он и будет тем, что остынет, — сказал он медленно, угрожающим тоном.

Глория тянула время, медленно поднимаясь с дивана, откидывая назад волосы и не сводя глаз с Майка. Она молча пошла к нему через комнату, покачивая бедрами и расстегивая молнию платья, так, что оно упало к его ногам, когда она остановилась перед ним. На ней были только белые кружевные трусики, чулки с поясом и красные туфли на высоком каблуке. Ее большие груди с выступающими сосками были загорелыми, без следов бикини. Майк не прикасался к ней. Мгновение он молча смотрел на нее, разглядывая ее полную грудь, плоский живот и плавно изгибающиеся бедра.

— Занавески открыты, Глория. Ты хочешь, чтобы нас видел весь мир?

— Почему бы и нет? Почему бы не поделиться с ними твоей удачей, Мичинелли?

Ему было не совсем наплевать на соседей. Не двигаясь с кресла, он провел руками по золотистому, упругому животу Глории, просунул их между ее ног. Ее трусы были теплыми и влажными. Кожа блестела от мелких капелек пота.

— Сними туфли, — потребовал Майк.

Глория наклонилась перед ним, ее груди легли в его ладони. Майк медленно обводил их округлости холодными пальцами, чувствуя ее глубокое дыхание. Затем он отстегнул застежки резинок, удерживавших чулки, и его руки остались на возвышении ее ягодиц, пока она медленно спускала чулки. Склонившись над ним, она сняла его галстук, расстегнула рубашку и легко провела длинными, пожарно-красными кончиками ногтей вниз по его груди к животу. Ее руки неловко задевали его напрягшуюся плоть, пока она пыталась расстегнуть пряжку ремня его джинсов. Майк позволил ей немного побороться с пряжкой, получая удовольствие от вида ее стиснутых зубов и досадливо поджатой нижней губы, затем отстранил ее, чтобы встать и раздеться. Физически они были хорошей парой, ее золотистая голова была всего лишь на дюйм-два ниже его темной, оба были длинноноги и мускулисты. Два стройных, длинных тела прижались друг к другу, разделенные только белой полоской трусов Глории. В следующий момент она сняла и их.

Руки Глории тут же обхватили его затвердевший член, двигаясь медленно и умело, ее голова нагибалась все ниже, ее язык ласкал его грудь, облизывая и нежно покусывая выступ ключицы, крепкую шею, спускаясь к соскам. Она опустилась на колени и взяла член в рот, действуя как профессионал, без спешки, без нерешительности, равномерно и четко, углубившись в работу, ее большой рот был полон им.

Майк стонал от наслаждения, направляя голову Глории, массируя кожу ее волос, его руки вцеплялись в ее растрепанные волосы. Вдруг он грубо повалил ее на пол и улегся сверху, втиснув колени между ее ног и прижимаясь к лобку. Его рот исследовал выпуклости и впадины ее тела, напряжение ее мускулов, кисловато-соленый привкус кожи. Каждый дюйм ее тела отвечал на его касания, ее бедра жадно терлись о его собственные, ее голова раскачивалась из стороны в сторону на подушке ее волос. Его пальцы проскользнули в нее, теплую и влажную, ее дыхание стало быстрым и учащенным. Он остановился, удерживаясь на одной руке, и поднял голову, чтобы заглянуть в ее прищуренные кошачьи глаза, золотые и распаленные. Он вошел в нее резким усилием, которое, он знал, было нужно ей, и увидел, как ее глаза вспыхнули, словно удивляясь, почувствовал ее внутреннюю дрожь. Майк прекрасно владел собой. Сжав рот в тонкую, жесткую линию, он сосредоточился на лице Глории, на ее диких глазах и хриплом дыхании.

— Итак, я больше тебе не нужен, а, детка? — заговорил он быстро, грубым, злым голосом. — Так ты уже достаточно выучилась?

— Нет, Мичинелли, ублюдок, ты нужен мне, — прошептала Глория.

— Я не расслышал, детка, повтори еще раз.

— Ты нужен мне, Мичинелли. Ты нужен мне, нужен, нужен, нужен… — захныкала она, повторяя слова как мантру, зажмурив глаза и закусив нижнюю губу, ее восхитительные груди напряглись, ее ноги плотно обвились вокруг его талии.

Майк почти отодвинулся, мучая ее, и глубоко вонзился в нее снова, увидев, как ее глаза распахнулись от шока. Ее руки взлетели на его спину, заталкивая его теснее и глубже в себя, боясь, что он может покинуть ее.

— Запомни, Глория…

— Я помню. Никаких царапин, — в самом пике страсти она закинула руки за голову, в позу полного подчинения и покорности. Это был его любимый момент. Она стонала и содрогалась, шепча: «Ты ублюдок, Мичинелли, ты ублюдок, ублюдок, ублюдок…»

— Верно, детка, я ублюдок, и сейчас мой ход!

Потребовалась вся решимость Тедди, чтобы отказаться от ужина с Кристианом де Клемент-Гранкуром. Она встретилась с ним за чашкой кофе по возвращении в Париж и с твердостью отклонила его ухаживания. Когда он спросил, можно ли пригласить ее на ужин, Тедди сказала, что уже приглашена. Это было правдой — она договорилась поужинать с Чарли, приехавшим в Париж по делам.

Кристиан выглядел так, словно его сердце было разбито, но втайне ликовал. Он любил всяких женщин — и тех, кто падал в его объятия, как переспелая слива от первого прикосновения к дереву, и тех, кто сопротивлялся ему, как дикая кошка, и тех, кто оставался отчужденными и noli-me-tangere — все они были хороши для охоты. Чем дольше тянулась охота, тем более захватывающей была окончательная победа. Как бы то ни было, он знал, что получит их — всех, любого типа. В конце концов.

Тедди наконец согласилась встретиться с Кристианом позже за невинным светским глотком кофе, и обещала не упоминать там про «Барнеков». Она договорилась о встрече с Чарльзом в кафе «Клодери де Лила» на бульваре Монпарнас в восемь вечера, поэтому предложила Кристиану прийти туда к семи. Она тщательно оделась, уговаривая себя, что это вовсе не для Кристиана, а просто ей хочется провести приятный вечер в Париже с самым своим старым и дорогим другом. Она надела пышную шелковую юбку, за которую руку была готова отдать в магазине фирмы «Николь Фарни», с обтягивающей блузкой и жакетом, и уложила волосы в высокую прическу, оставив несколько завитков, спускающихся вдоль шеи сзади. Чарльз даже и не заметит ее усилий, но Кристиан, безусловно, оценит. Тедди позвонила домой, чтобы поговорить с Майком, но натолкнулась на разочаровывающее сообщение автоответчика.

«Клозери» кишел молодыми, и не слишком молодыми обитателями Парижа. Тедди увидела Кристиана, занявшего столик в углу набитого людьми бара, и протолкалась к нему. Он поцеловал ей руку.

— Дух захватывает, глядя на вас. Такая красота, такая элегантность! Каково же мне сознавать, что вы проведете этот вечер не со мной? Мне следовало бы похитить вас, украсть у этого вашего мистера Бартоломью.

Трудно было не подпасть под обаяние Кристиана. Последние несколько месяцев Тедди недоставало мужского внимания и лести, и она розой расцвела в опытных руках Кристиана. Он мастерски вел разговор, давая ей почувствовать, что отзывается на малейшую ее прихоть. Он не сводил глаз с лица Тедди, в отличие от Майка, которого ей иногда приходилось встряхивать, чтобы заставить выслушать себя. Его предупредительность, возможно, и была основой его привлекательности. Кристиан был в наилучшей форме — любезен, остроумен и обходителен. Он хотел знать о ней каждую мелочь и заметно упал духом, узнав, что она помолвлена.

— Ох, вы так прекрасны, Теодора, но так жестоки! Как вы могли позволить мне увидеть вас такой обворожительной, а затем сказать, что выходите замуж за другого? Всем этим мужчинам конца не видно. Мистер Бартоломью, а теперь этот ужасный английский жених… разве кто-то из ваших английских поэтов не сказал, что женщины красивы настолько, насколько они добры?

— Этого я никогда не слышала, но слышала, что лучше быть красивой, чем доброй… что-то такое сказал Оскар Уайльд.

— Возможно, он был прав. Но что касается вас, я знаю, что вы и красивы, и добры, — он взял ее руку и задержал в своих, склонившись поближе к ней.

— Эй, Кристиан, старая лягушка! Что ты здесь делаешь?

Крупный мужчина в костюме в тонкую полоску, выглядящий очень по-английски, сердечно хлопнул Кристиана по спине. Не оборачиваясь, Кристиан возвел глаза к небесам и сказал:

— Теодора, я рад — или точнее, не рад познакомить вас с моим старым другом Филипом Редмейеном, одним из величайших rosbifs Парижа.

Филип подтянул стул и втиснул свое большое тело в пространство рядом с Тедди.

— А кто наша обворожительная знакомая? — спросил он, не сводя глаз с Тедди.

— Ее зовут Теодора Винингтон. И она моя обворожительная знакомая, а не твоя, и мы находились в разгаре очень неофициальной деловой встречи, пока не были грубо прерваны неким толстым англичанином, — голос Кристиана звучал слегка язвительно, но в основном был добродушно-шутливым. Двое мужчин были старыми друзьями и вступали в настоящие перепалки, обычно выглядевшие как шуточки по поводу их национальных особенностей.

— Неужели вам хочется проводить время с этой пятидесятилетней старой лягушкой, Теодора? Вспомните Нельсона. Это долг каждого англичанина — и англичанки — ненавидеть французов, как самого дьявола. Как, о Боже, этот старый педик сумел заставить такую девушку разговаривать с ним?

— У нас действительно было деловое обсуждение. Я — агент по трудоустройству.

— Неужели? — Филип подкрепился из бокала Кристиана. — Моя сестренка тоже агент по трудоустройству.

Тедди подалась вперед.

— Ваша фамилия, кажется, Редмейен?

— Правильно, но зовите меня Филипом.

— Филип, ваша сестренка — мой босс.

— Не говорите! — восхитился Филип. — Какое совпадение! Ну, скажу, это следует отметить! Будь хорошим парнишкой, Гранкур, обеспечь нам бутылку шипучего.

Какое-то время Филип уговаривал Тедди пойти на ужин к нему и его жене.

— Каждый друг Гранкура — мой друг, каждый сотрудник Кандиды — мой друг, а каждый мой друг — друг моей жены, поэтому вы просто обязаны пойти.

— Извините, мне очень приятно, но я жду знакомого, который может подойти в любой момент…

— Тогда берите и его тоже! Я не хочу слышать никаких «нет»! Вы можете даже взять с собой Гранкура, если очень настаиваете. Что скажешь, старый парнище?

— Нет, Филип, — отказался Кристиан. — Ты уже расстроил мой tete-a-tete. Я предвижу, что ты расстроишь и весь мой вечер с Теодорой.

Тедди тоже пыталась избежать приглашения Филипа, но тут в бар вошел Чарльз Бартоломью. Филип приветствовал его так дружески и был так убедителен, что Тедди и Чарльз согласились составить ему компанию. Они попрощались с Кристианом — Филип выдал ему еще один дружеский шлепок по спине, Чарльз отвесил незнакомцу вежливый поклон, а Тедди подарила самую теплую свою улыбку и протянула руку.

Кристиан притянул ее к себе и наделил поцелуями каждую щеку.

— Мы еще встретимся, Теодора. У нас еще много чего есть для обсуждения. Личного.

Было девять вечера, когда Филип, Тедди и Чарльз прибыли на квартиру Филипа. Как только они вошли в дверь, хрупкая темноволосая женщина с блестящими черными глазами бросилась в объятия Филипа.

— Пип, дорогой мой, мы решили, что ты бросил нас! Заходи, будь хозяином и приветствуй гостей…

Она весело взглянула на Тедди и Чарльза.

— Вы пришли на ужин? Как замечательно! Я Бертина, жена Филипа. Позвольте ваши вещи, как мило, что вы пришли, я так счастлива с вами познакомиться! — она обняла обоих, будто они были ее старыми друзьями, а не вовсе незнакомыми людьми, прибывшими на вечеринку без приглашения. Тедди начала извиняться, но Бертина быстро заставила ее замолчать.

— Нет, дорогая, вы не должны извиняться. Пип сделал это для меня — он знает, как я люблю знакомиться с новыми людьми, — она сжала руки Тедди в своих. — Вам очень рады у нас в доме. А теперь проходите — Филип нальет вам немного выпить, — проходите и познакомьтесь с остальными нашими друзьями.

Бертина потащила Тедди в элегантную и уютную гостиную, богато отделанную старинной парчой, где беседовали несколько человек. Сначала она обернулась к шикарной блондинке:

— Дельфина, это наша знакомая Тедди. Филипу удалось уговорить ее присоединиться к нам сегодня.

Следующим был маленький подвижный француз с жидкой бородкой.

— Тедди, это Герви Биланкур, муж Дельфины и коллега Филипа.

Затем она повернулась к высокому подтянутому англичанину.

— Тедди, это наш дорогой зять, Джек Делавинь. Джек, позволь тебя представить Тедди Винингтон.

Они пожали друг другу руки, как и полагалось. Тедди почувствовала себя слегка взволнованной и оглянулась на Чарльза, ища поддержки, но тот уже углубился в разговор с Дельфиной Биланкур. Филип и Герви тоже о чем-то спорили, поэтому она осталась с похожей на птичку женой Филипа и Джеком Делавинем. Бертина почти сразу же извинилась и ушла присмотреть за готовящимся ужином, и Тедди осталась вдвоем с бывшим мужем Кандиды.

— Вы в Париже по делу или для развлечения? — вежливо спросил Джек, глядя на нее вниз с высоты своего роста.

— По делу. Знаете, я несколько смущена встречей с вами — в общем, я работаю в ЭРК. С Кандидой. Вашей бывшей женой, — сказала Тедди напрямик. Ей не нравился этот мужчина, не было никаких причин с ним церемониться. — А с Филипом я познакомилась только час назад и здесь оказалась совершенно случайно.

Она вела себя невозможно грубо. Если Джек и замечал это, он не выказывал никаких признаков неловкости.

— Надеюсь, у вас собеседование не с Филипом — я представляю, какой он сверхтрудный субъект.

— Нет, не с ним. Я встретилась с ним случайно, — ответила Тедди. Ее подбородок воинственно вздернулся, пока она отвечала Джеку. Он казался ей слишком вежливым и неприятно хладнокровным — мог бы из приличия чуть-чуть и опечалиться, услышав имя бедняжки Кандиды.

При первой же возможности, как только Бертина подлетела к ним, Тедди отошла и присоединилась к Филипу и Герви, рассуждающим о Маастрихтском договоре. Это не слишком захватывало, но она была не готова к приятной светской беседе с Джеком Делавинем.

Ужин был превосходен благодаря мастерству Бертины как хозяйки. Венгерский фарфор был наполнен соблазнительными лакомствами, Филип следил, чтобы рюмки не пересыхали от чудесных вин — все австралийские, как он самодовольно сообщил Герви. Беседа протекала на смеси английского и французского. Чарльз и Филип объединились в нападении на недостатки французов, подбрасывая Герви кусочки, на которые тот кидался, словно прожорливая рыба. Филип не пропустил ничего, даже дорожного движения, чтобы найти оправдания для нелестного отношения англичан к французам. Герви обратился к Тедди, чтобы рассказать о последней поездке в Лондон.

— Мне очень понравился Лондон, но уличное движение там просто отвратительно. Как вы это называете — трасса М25…

— Никто не попадет, куда нужно, используя М25, — парировал Чарльз в притворном ужасе. — Единственные места, где нужно бывать в Лондоне — это Сити, Западный Лондон, Хитроу и Готсволд. Причем здесь М25?

— Совершенно верно. В любом случае, слишком роскошно будет рассуждать об М25, когда даже вы, лягушки, признаете, что транспортное сообщение на периферии у вас чертовски жалкое! — Филип Редмейен расхохотался, а Герви застонал от возмущения.

Темы разговора менялись от злополучного падения Маргарет Тэтчер до изящества последней коллекции Христиана Лакру, пока настойчивый крик маленького ребенка из какой-то задней комнаты не прервал журчание голосов.

Филип возвел глаза к небесам.

— Боже мой, от этой крохи совершенно нет покоя! Лучше уж открыть в доме биржу!

Все понимающе засмеялись, Бертина встала, извиняясь, что вынуждена оставить гостей. Джек Делавинь тоже поднялся на ноги.

— Можно мне, Бертина?

Он вышел из комнаты, и вскоре тонкое писклявое нытье затихло, а затем сменилось счастливым хихиканьем.

Разговор возобновился. Когда Джек вернулся на свое место справа от Бертины, она пожала ему пальцы в знак благодарности.

— Спасибо, Джек. Мари-Клер так огорчалась, что не увиделась с тобой вечером. Я догадываюсь, что таким способом она решила заманить тебя в свою комнату.

— Я точно так же огорчался, не повидавшись с ней. Она быстро растет — уже не младенец, а чудная маленькая девочка.

Тедди отрывисто спросила через стол, не пытаясь скрыть резкости в голосе:

— Я так понимаю, что вы просто обожаете детей, да? — вопрос был откровенно враждебным.

Джек с любопытством взглянул на нее, строгое, упрекающее выражение его серых глаз заставило Тедди ощутить неловкость. Однако он ответил вежливо и серьезно.

— Да, я обожаю детей, но особенно обожаю малышей. Малыши очень, очень милы. Куда милее, чем все мы.

Тедди отвернулась, смущенная чистосердечным ответом на ее колкий вопрос, и заметила горячее одобрение в улыбке Бертины, посланной Джеку. Ясно, Бертина обрадуется и людоеду, если тот приласкает ее детей — сделала она вывод и окончательно ожесточилась против Джека.

Прибыв на вечеринку поздно, Тедди и Чарльз не стали долго засиживаться в гостях и ушли оттуда в «Дьюс Маготс». Несмотря на поздний час, в баре было очень людно, и они с трудом нашли столик. Стычка с Джеком Делавинем не улучшила настроения Тедди. У нее была склонность делить людей на категории — хороших, плохих, обыкновенных — и сейчас она боролась с желанием поместить Джека, словно бабочку на булавке, в свой «плохой» ящик, чувствуя раздражение от этого усилия.

Тедди не любила загадок и была на стороне Кандиды. Зная плохое отношение Кандиды к этому человеку, она не смягчилась после стычки с ним, а, напротив, чувствовала себя обескураженной и злой. Плохие люди должны и выглядеть плохими. Ей не нравилось, когда они выглядели хорошими, ей не нравилось и то, как легко одобрил его Чарльз. Был у Чарльза такой недостаток — оценивать все по внешнему виду. Тедди считала это возмутительной наивностью.

— Ты была чертовски груба с ним, Тедди, — заметил Чарльз. — В этом вопросе о любви к детям. У тебя на него зуб?

— Нет, не у меня лично, а у Кандиды. Не вижу причин, зачем ему выставлять себя этаким добреньким дядюшкой после того, что он сделал с женой и собственным ребенком. Это вопрос принципа. В любом случае, я больше не хочу о нем говорить.

Выбросив из мыслей Джека Делавиня, Тедди вспомнила о Глории.

— Помнишь, Чарльз, ты обещал рассказать мне о своих отношениях с Глорией?

Чарльз заказал еще два кальвадоса, явно нуждаясь в подкреплении.

— Это был… хм, интересный эксперимент, — начал он неопределенно, — очень интересный эксперимент, — Тедди внимательно ждала, зная привычку Чарльза начинать рассказ издалека. — Думаю, она не в моем вкусе, вот и все.

— Как, после таких трудов? Давай рассказывай мне, что случилось! Выкладывай все! Тебе ведь не удалось затащить ее в постель, так? — Тедди ткнула Чарльза кулачком в ребра, и он сердито взглянул на нее.

— Это в высшей степени обидное обвинение, молодая леди, и не достойное леди, могу добавить. В действительности ты ошибаешься. Я затащил ее в постель, это оказалось нетрудно. Это было чрезвычайно легко — я даже не поставил ей ужин. Она согласилась, что мы останемся дома.

— Итак? — Тедди была как на иголках. — Что случилось? Ты не увлекся ею? Или ты не справился с этим делом? — рассмеялась она, и Чарли принял вид оскорбленного достоинства.

— С возрастом ты становишься все вульгарнее, Теодора. Боже, что на это сказала бы твоя безгрешная бабушка! Вижу, однако, что мне придется спуститься до твоего уровня. Нет, ты не права во всех отношениях. Должен сказать, что параметры юной Глории достаточно высоки на шкале трахпригодности, как говорится между нами, парнями, и у меня не было проблем с исполнением. Никаких. — Чарльз и выглядел, и говорил в высшей степени напыщенно.

— Тогда что же с ней не так? — настаивала Тедди. — Она выглядит так, будто твои мечты воплотились в реальность… привлекательная, сговорчивая, дешевая… Догадалась! Ее рот! Она тебе ни слова не дает высказать.

Чарли заговорщически склонился к ней через стол.

— По правде говоря, Тед, на что я не могу пожаловаться, так это на ее рот… если не говорить о том, что оттуда выходит. Рот этой женщины способен прососать мячик для гольфа через поливальный шланг…

— Ты отвратителен, Чарльз! — засмеялась Тедди, а Чарльз, увлекшись рассказом, продолжал.

— Нет, вся проблема в том, что она не в меру страстная. Впервые в жизни я столкнулся с подобным. Она буквально не может от меня отцепиться. Я из-за этого чувствую себя… как бы сказать… так, будто я — женщина и меня используют.

На лице Чарльза вновь отразилось оскорбленное достоинство, так как бар зазвенел от хохота Тедди.

— Я никогда еще не слышала ничего смешнее!

— И еще кое-что о ней, Тед. У меня сложилось впечатление, что она весьма неразборчива в своих партнерах.

— Конечно, нет, если она спала с тобой! — Тедди хохотала так, что на них стали оглядываться.

— Прекрати, я не это имел в виду. Я намекал, что она спит с женщинами…

— И ты называешь это неразборчивостью? Это уж слишком! Она сама говорила тебе о своей бисексуальности?

— Не совсем, но она много говорила о других женщинах… в сущности, она много говорила о Майке. Но еще больше — о тебе.

— Подумаешь, большое дело! Просто у нее богатая фантазия. Честно говоря, Чарльз, ты с каждым днем становишься все более ограниченным и занудливым! Я не верю ни единому твоему слову. Ты и сам с фантазиями…

Чарльз взглянул на нее серьезно, отставив все шутовство.

— Я признаю это, Тедди. Я всегда мечтаю о тебе, когда я с другими женщинами — по крайней мере, с некоторыми другими женщинами. Я всегда фантазирую и, может быть, всегда хочу фантазировать. Но запомни мои слова, что-то смешит Глорию Мак-Райтер. Она насмехалась над тобой. Я бы не хотел оказаться в дураках насчет нее.

Тедди взглянула на свой бокал, словно хотела взболтать кальвадос.

— Майка очень многое с ней связывает по работе, и, конечно, он много времени проводит с ней. Гораздо больше, чем со мной. Она считает, что я сдерживаю его, мешаю его карьере, — ее голос стал тихим и грустным, а во взгляде, брошенном на Чарльза, заблестели слезы.

Чарльз почувствовал приступ гнева. Какого дьявола сердце Тедди принадлежало такому человеку, как Мичинелли? Кто был такой этот Мичинелли, чтобы ему принадлежало чье-то сердце? Меньше всего на свете он хотел разговаривать о Майкле Мичинелли.

— Это звучит грубо, Тедди, но есть ли у тебя хоть капля понимания, что из себя представляет Майк? — высказался он. — Ты отдала ему больше, чем ему следовало даже мечтать.

— Не знаю, Чарльз. С недавних пор меня преследует чувство, что он больше меня не любит. Он кажется таким… отчужденным. И моя работа нам мешает — мы не видимся неделями, он больше не рассказывает мне о своих делах…

— Знаешь, Тед, если ты выйдешь замуж, такое рано или поздно наступит в любом случае. Не беспокойся об этом. Я уверен, что он любит тебя.

Тедди тоскливо взглянула на него сквозь слезы.

— Ты уверен? Ты в самом деле уверен?

Чарльз долго избегал обсуждения с Тедди ее жениха, опасаясь, что любые нападки на Майка просто положат конец их долгой дружбе, но замечательный кларет Филипа Редмейена, а затем и кальвадос, добавили огня в его пристрастность и пустили его осторожность на ветер.

— Ну, если ты настаиваешь — нет, не уверен. Если ты и впрямь хочешь знать, что я думаю, так вот — я думаю, что он не любит тебя. Я думаю, что он любит только себя. Я думаю, что он — негодяй, подонок и полный ублюдок, а ты — дура, раз собираешься за него замуж. Вот! Именно это я и думаю!

Тедди вскочила со стула, слезы катились по ее побледневшему лицу.

— Я ухожу. Я возвращаюсь в отель, — прошептала она.

Чарльз побежал за ней и ухватился за дверцу такси, когда Тедди уже закрывала ее.

— Тедди, прости. Я не должен был говорить этого. Я не знаю, как к тебе относится этот чертов Майк — я уверен, что он любит тебя, — прости. Я просто ревную, и все. Я тоже люблю тебя, милая. Я и себе не могу помочь. Ты — мой лучший друг и я хочу тебе только самого лучшего…

Тедди вырвала дверь из его руки, чуть не сломав ему запястье, и захлопнула ее.

Чарльз проклинал себя. Его первое побуждение было правильным. Ему не следовало говорить Тедди, что он об этом думает.

4 февраля, 1984

Кандида даже не сняла пальто. Она села, сжалась в комочек в кресле перед камином и уставилась на колеблющиеся язычки пламени.

— Мой ребенок умер, — ее голос сорвался, но Роберт Балантайн не вскочил на ноги, не подал свой носовой платок, как ей представлялось. Он продолжал бегло писать, просматривая лежащие перед ним бумаги.

— Когда?

— Три, четыре месяца назад. В прошлом октябре. Он умер, когда мы были в отпуске.

— Сколько лет ему было?

— Почти два.

— Он умер, пока вы были в отъезде?

— Нет. Он был с нами. Мы были вместе в отпуске. Он утонул… В отеле. В купальном бассейне.

— Я очень сочувствую вам.

Кандида чувствовала его взгляд на своем лице, чувствовала, как его глаза проникают в нее, чувствовала теплоту его симпатии, окружающую ее подобно теплому одеялу, но не могла заставить себя смотреть на него. Слезы медленно катились и незамеченными капали с ее щек.

— Извините. Вы, наверное, думаете, что мне пора перестать плакать. Это случилось так давно…

— Вовсе не давно. Я очень хорошо понимаю, почему вы плачете. Вы хотите рассказать мне, что случилось? — ласковый голос мистера Балантайна звучал, словно с далекого расстояния.

Кандида откинулась в кресле, ее глаза были закрыты, слезы струились…

— Я настаивала, чтобы мы поехали в отпуск. Это была моя ошибка. Если бы я не потребовала этого, Томми был бы жив сейчас. Знаете, мой муж так много работал, он так мало времени проводил с Томми, и я подумала, что нам всем нужен перерыв. Джек был так измучен — и я тоже, — а Томми так нуждался в общении с нами обоими. Джек сказал, что вряд ли сможет выбраться, но я настояла. Я сказала, что устрою все — даже позвоню Дику, его боссу, и заставлю позволить ему уехать, но Джек не разрешил мне. Наконец он договорился об отпуске. Он не отдыхал по-настоящему с самого нашего медового месяца, брал только иногда по нескольку дней. Дик неплохой человек, и он очень зависит от Джека. Все зависят от Джека, — осколок горечи промелькнул в ее голосе. — Итак, я заказала две недели в отеле, в Мексике, где мы проводили медовый месяц. Мне казалось правильным взять туда Томми — ведь мы были так счастливы там. Первая неделя была чудесной — погода отличная, и Томми там нравилось, и он так любил отца. Однажды мы засиделись за ленчем. Я не спала почти всю ночь с Томми — он плохо спал, знаете — и была такой усталой. Джек отправил меня в постель. Он сказал, что пойдет купаться с Томми. Томми смеялся и смеялся: «Спокойной ночи, мамочка, пора спать, — говорил он, — папа пойдет купаться с Томми». Мы все смеялись.

Кандида открыла глаза и уставилась на потолок. Маленькое пятно сырости в углу привлекло ее внимание, ее взгляд застыл на нем. Она чувствовала себя так, словно была в другом месте, словно была посторонней, описывающей сцену из фильма. Она продолжала говорить бесцветным, деревянным голосом.

— Вверху, в комнате, я вышла на балкон и помахала им рукой. Из нашей комнаты был виден бассейн. Был такой светлый день, такой синий… Я всегда считала, что настоящая небесная синь — такая яркая, чистая — мексиканская, а не средиземноморская. Я купила коврик такого оттенка. Он в кладовке. В Средиземноморье так зелено… Я помахала Томми, а он мне в ответ. Он так любил воду. Джек держал его, а я крикнула, чтобы он надел на него детские вожжи. Я знаю, он слышал — он кивал и улыбался. Я ушла спать. Я не знаю, как долго спала. Когда я проснулась, то отдернула занавески и снова вышла на балкон. Сначала я увидела Джека. Он лежал на шезлонге. Лицом вниз. Он заснул. Потом я увидела Томми… Он плавал в бассейне. Лицом вниз. Кажется, я тогда закричала. Я почти прыгнула вниз с балкона. Джек вошел в воду. Было слишком поздно. Он умер. Говорят, что утопленники вздуваются и синеют, но Томми таким не был. Он был очень белый, с зеленым оттенком у рта. Совсем не синий.

Комната наполнилась такой тишиной, что Кандида слышала тиканье часов на каминной доске и даже дыхание мистера Балантайна. Своего дыхания она не слышала, и на момент ей показалось, что она перестала дышать.

— Как вы себя чувствуете?

— Как я себя чувствую? — повторила она тупо, оборачиваясь лицом к терапевту впервые за все время разговора и впиваясь побелевшими пальцами в подлокотники кресла. — Как я себя чувствую? Я хочу убить его!

— Кого?

Слово утонуло в тишине комнаты, Кандида вновь сжалась на стуле.

— Джека. Я хочу убить Джека. Он убил моего сына.