В какой-то момент мне пришло в голову, что мне хотелось бы, чтобы Онейриды насылали мне только ложные сны. Они, несомненно, причиняли боль, но было очень-очень слабое утешение в осознании позже того, что этого не было на самом деле. Все же мои несколько последующих снов были правдивыми и я была вынужденна продолжать вновь переживать прошлое.

Одно воспоминание возвратило меня в Флоренцию пятнадцатого столетия. Сначала я ощутила легкий расцвет радости от повторения этого. Итальянский Ренессанс был чем-то прекрасным и я трепетала, созерцая искусность людей, повторно проснувшись после прошедших нескольких унылых столетий. Все было сделано намного интересней, потому что церковь всегда противилась расцвету искусства. Такой конфликт способствовал процветанию моего вида.

Другая суккуб и я жили в одном доме, роскошно существуя за счет текстильного бизнеса, которым мы якобы управляли, в то время как наш дядя торговец (инкуб, который постоянно отсутствовал) путешествовал. Это была хорошая схема, и я, зовущаяся именем Бьянка, была любимым ребенком нашей местной демоницы, Тавии, благодаря удачным результатам по завоеваниям.

Все пошло наперекосяк, когда я наняла эксцентричного и очень красивого художника по имени Никколо, чтобы создать фреску для нашего дома. Он был ярок, забавен и умен — и был увлечен мной с первого дня. Тем не менее, чувство приличия и профессиональные принципы вынуждали его держаться на расстоянии. Это было чем-то, что я намеревалась изменить, и я часто оставалась с ним, пока он работал над стеной, зная, что это просто вопрос времени, когда он поддастся моему очарованию.

— Овидий ничего не знал о любви, — однажды сказала я ему. Я бездельничала на диване, придираясь к одной из литературных дискуссий, в которых мы так часто сталкивались. Его способность к беседе такого рода, добавляла ему очарования. Он посмотрел на меня с притворным недоверием, прерывая свою живопись.

— Ничего о любви? Женщина, прикуси язык! Он авторитет! Об этом он писал книги. Книги которые все еще читаются сегодня.

Я приняла сидячее положение из своего недостойного отдыха. «Они не существенны. Они были написаны в разные периоды. Он посвящает страницы сильным мужчинам, повстречавшим женщин. Но в тех местах вокруг никого нет. Женщины не устраивают состязания или драки. Мы даже не можем подольше задержаться в общественных местах». Это прозвучало более горько, чем я предполагала. Художественная культура того времени была замечательна, но она существовала с ограничениями женских ролей, которые отличались от тех, к которым я привыкла в других местах и эпохах.

— Возможно, — согласился Никколо. — Но принципы остались прежними. Также как и методы.

— Методы? — фыркнула я. Честно говоря, что может простой смертный знать о методах обольщения? — Нет ничего, кроме мнимых жестов. Подари своей возлюбленной комплименты. Поговори об общих вещах, типа погоды. Помоги ей поправить платье если возникнет неразбериха. Что из этого списка заставляет любить?

— Что из этого списка заставляет любить? Во всяком случае, эти замечания применимы именно сейчас. Все дело в браке как в бизнесе. Он наклонил голову в свойственной ему манере. — Кстати, ты что-то сделала со своими волосами сегодня, они очень красивы.

В свою очередь я остановилась, принимая во внимание комплимент. — Спасибо. В любом случае. Ты прав: брак — это бизнес. Но случаются и браки по-любви. Или любовь приходит со временем. И множество тайных связей, независимо от их «греховности», основаны на любви.

— Так ты думаешь, что Овидий губит то, что еще осталось от любви? Его глаза пробежались по окну и он нахмурился. — Разве похоже что будет дождь?

Я с рвением подхватила эту тему, его резкие перерывы все больше раздражали меня. — Да… что? Я имею в виду, нет, дождя не будет, и, да, это — то, что он делает. Любовь уже настолько редка. Подходя к этому как игре, он унижает то немногое, что есть.

Никколо забросил свои кисти и краски и сел рядом со мной на диване. — Тебе не кажется, что любовь это игра?

— Иногда — да, большую часть времени — да, но это не означает, что мы не можем… Я остановилась. Его пальцы скользили по краю выреза моего платья. — Что ты делаешь?

— Тут примялось. Я поправил.

Я посмотрела на него и затем мы начали смеяться ведь он проявил свою хитрость. — Ты сделал это. Следовал его совету.

— Он работает?

Я потянулась к нему: — Да.

Он отступил. Он не ожидал этого. Он только хотел подразнить меня, доказать свою точку зрения в этой игре. Пряча глаза он поднялся.

— Я должен вернуться к работе… Он редко отступал, я разоружила его.

Захватывая его с удивительной силой я дернула его обратно ко мне и прижалась своими губами к его. Они были мягкие и сладкие, и спустя несколько ошеломительных моментов он ответил, его язык жадно двигался к моему. Затем, понимая что он делает, снова отодвинулся.

— Извини. Мне не следовало…

Я могла увидеть тоску в его глазах, желание, которое он сдерживал работая со мной. Он хотел меня, но даже этот плутоватый тип с художественной натурой понимал, что не правильно делать это с незамужней женщиной более высокого положения, особенной с той, кто его наняла.

— Ты начал, — предупредила я низким голосом. — Ты пытался доказать мне что не так с Овидием. Похоже сработало.

Я положила свою руку на его шею и придвинула его рот обратно к моему. Он по-прежнему сначала сопротивлялся, но ни как в прошлый раз. И когда его рука начала медленно приподнимать складки моей юбки, я знала, что я победила и сейчас настало время переместиться в спальню.

Оказавшись там, он отказался от любых попыток к приличию. Он толкнул меня на кровать, пальцы, что так ловко окрашивали стены, теперь шарили по мне, освобождали от моего сложного платья и слоев дорогой ткани.

Когда он раздел меня до тонкой сорочки, я возглавила процесс, снимая его одежду с эффектной проворностью и радовалась, чувствуя его кожу под моими пальцами, исследуя его тело. Расположившись на нем я опустила лицо и позволила моему языку танцевать на его сосках. Они твердели под моим ртом и я с удовольствием слышала его тихие крики когда мои зубы слегка прикасалась к его нежной коже.

Двигаясь вниз, я продолжила поцелуи вниз к животу, туда, где он стоял твердый и большой. Деликатно я пробежалась по его стволу, от основания до кончика. Он снова закричал, крик перешел в стон когда я взяла его в свой рот. Я чувствовала как он растет под моими губами, становясь еще тверже и больше, когда я медленно двигалась вверх и вниз.

Я думаю даже не подозревая что он делает, его руки зарылись в мои волосы, пальцами подхватывая мои тщательно закрепленные уложенные кудри. Засасывая сильнее, я увеличила темп, больше чувствуя его в моем рту. Ранние потоки его энергии стали просачиваться в меня, как сверкающие потоки цвета и огня. Хотя не физически это приятно само по себе, подобным образом это пробуждает голод моего суккуба и разжигает мою плоть, заставляя меня дольше прикасаться к нему и быть обласканной в ответ.

— Оо… Бьянка, ты не должна…

Я моментально выпустила его изо рта, позволив руке продолжать гладить его все ближе к кульминации. — Ты хочешь чтобы я остановилась?

— Я… о да, хорошо! Нет, но такой женщине как ты… ты не должна…

Я рассмеялась низким и опасным голосом. — Ты и понятия не имеешь что я за женщина. Я хочу закончить. Я хочу чувствовать тебя во рту… пробовать тебя…

— О боже, — простонал он, закрыв глаза и разомкнув губы.

Его мышцы напрягались, тело немного выгнулось, и мне как раз удалось во-время вернуть свой рот к нему. Он излился, и я проглотила все, пока его тело продолжало сотрясаться. Жизненная энергия поступала в меня мощными резкими скачками, и у меня чуть не случился собственный оргазм. Мы только начали, а я уже получала от него больше жизни, чем ожидала. Это будет хорошая ночь. Когда его дрожащее тело, наконец, успокоилось, я переместилась так, чтобы мои бедра обернулись вокруг него. Я облизала губы.

— Боже, — повторил он, тяжело дыша с широко раскрытыми глазами. Его руки прошлись по талии и легли на мою грудь, заработав мое одобрение. — Я думал… я думал, что только шлюхи делают такое…

Я приподняла брови: — Разочарован?

— О, нет. Нет.

Наклоняясь вперед я приблизила свои губы к его. — Тогда отблагодари меня!

Он был однако весьма нетерпелив, несмотря на его усталость. Стянув сорочку через мою голову, он обрушился на мое тело своим ртом, его руки обхватили мою грудь, в то время как его губы сосали, а зубы дразнили мои соски, также, как я это делала ему. Мое желание росло, мои инстинкты побуждали меня брать все больше и больше его жизни и погасить острую необходимость моего тела. Когда он опустился ртом между моими ногами, разводя бедра, я потянула его голову вверх.

— Ты однажды сказал, что я думаю как мужчина, — тихо прошептала я. — Тогда относись ко мне также. Встань на колени.

Он моргнул от удивления, озадаченный, но я могла сказать, что принуждающая команда что-то пробудил в нем. В его глазах вспыхнуло что-то животное, когда он опустился коленями на пол, а я находилась перед ним, мой зад располагался на кровати.

Сжимая руками мои бедра, он прижался своим лицом к участку мягких волос между ними, его язык скользил между моими губами и поглаживая жжение, заставлял замирать мое сердце. При первом же прикосновении, все мое тело содрогнулось, и я выгнула спину дугой. Поощряемый этой реакцией, он страстно ласкал, позволяя своему языку танцевать с устойчивым ритмом. Запуская руки в его волосы, я притянула его ближе, заставляя его еще больше пробовать себя, увеличивая давление его языка.

Когда жжение, восхитительное ощущение в моей нижней части тела достигло предела, произошел взрыв, подобный вспышке солнца. Как будто огонь и звездный свет пронеслись через меня, заставляя каждую часть меня покалывать и кричать. Повторяя то, что я делала ему ранее, он не убирал рта, пока мой оргазм наконец не утих, мое тело все еще вздрагивало каждый раз, когда его язык пробегал и дразнил самую чувствительную область.

Когда он наконец отстранился, он смотрел с ошеломленной улыбкой. «Я не знаю, кто ты. Рабыня… госпожа… я не знаю, как с тобой обращаться».

Я улыбнулась в ответ, мои руки гладили каждая свою половину его лица. — Я та, которую ты хочешь видеть. Как ты хочешь обращаться со мной?

Он обдумал это и наконец сказал дрожащим голосом: — Я хочу… я хочу думать, что ты богиня… и брать тебя, как шлюху…

Моя улыбка стала шире. Будто итог моей жизни, подумала я.

— Я та, которую ты хочешь видеть, — повторила я.

Вставая, он толкнул меня на кровать, заставляя подчиниться. Он снова был готов, хотя я видела, что для этого потребовались усилия. Большинство мужчин свалилось бы в обморок после такой потери жизненной энергии, но он боролся с последствиями своего истощения, чтобы взять меня снова. Я ощутила на себе его твердость, и затем он толкнулся, почти пропихнулся, прямо в меня, почти без усилий проскальзывая теперь, когда я была настолько влажной.

Издавая стоны, я переместилась так, чтобы он мог занять лучшее положение и взять меня глубже. Его руки сжимали мои бедра, когда он толкался с почти животной агрессией, и звук наших, сталкивающихся друг с другом, тел, заполнял комнату. Мое тело откликалось ему, любя то, как он наполнял меня и входил в меня. Мои крики становились громче, его толчки сильнее.

И, ох, жизнь, льющаяся в меня. Это теперь была река, золотая и обжигающая, обновляющая мою собственную жизнь и существование. Вместе со своей энергией, он открыл некоторые из своих эмоций и мыслей, и я буквально могла ощущать его страсть и привязанность ко мне.

Эта жизненная сила боролась с моим физическим удовольствием, и то и другое пожирало меня и сводило с ума настолько, что я едва могла думать или даже отличить одно от другого. Это чувство росло и росло во мне, сжигая до костей, делая это с такой интенсивностью, что я едва могла вместить его. Я прижался лицом к нему, приглушая мои крики.

Пламя разгоралась внутри меня и я перестала пытаться сдержать свой оргазм. Оно переполнило меня, вспыхивая, окутывая все мое тело огромным, удивительным экстазом. Никколо не проявил милосердия, не на миг не замедляясь, от чего удовольствие сокрушало мое тело. Я корчилась от него, с каждым разом я кричала все сильнее.

Такое поведение могло сделать Никколо безнравственным в глазах церкви, но по своей сути, он был порядочным человеком. Он был добр к другим и имел сильный характер, принципы которого не легко было пошатнуть. Как результат, у него было много доброты и много жизни, чтобы отдать; жизни, которую я поглощала без раскаяния. Она, распространяющаяся во мне, пока наши тела двигались в унисон, была слаще любого нектара. Она горела в моих венах, заставляя меня ощущать себя живой, превращая меня в богиню, о чем он продолжал шептать.

К сожалению, такая потеря энергии взяла свое, и он после всего лежал на моей кровати неподвижно, часто дыша, с бледным лицом. Голый, я сидела и смотрела на него, вытирая рукой пот заливающий ему лоб. Он улыбнулся.

«Я собирался написать сонет о тебе… Но не думаю, что мне удастся описать это словами». Он попытался сесть, движение причинило ему боль. Тот факт, что ему это все таки удалось, был просто замечательным. «Я должен идти… городской комендантский час…»

— Забудь. Ты можешь остаться на ночь.

— Но твои слуги…

— Им хорошо платят за их благоразумие. — Я провела своими губами по его коже. — Кстати, ты не хочешь… еще пофилософствовать?

Он закрыл глаза, но улыбка осталась. — Да, конечно. Но я… извиняюсь. Я не знаю что со мной. Сначала мне нужно отдохнуть…

Я прилегла рядом с ним. — Тогда отдыхай.

После этого у нас развилась система отношений. В течении дня он работал над фреской, правда, его продвижение значительно замедлилось, а свои ночи проводил со мной. Тот отголосок вины никогда его не покидал, заставляя меня чувствовать двойное возбуждение. Моя сущность пила от его души, пока мое тело получало удовольствие от его умений.

Однажды, он уехал, выполняя поручение и не вернулся. Прошло два дня, а от него не было не единого слова, и я начала беспокоиться. Когда он явился на третью ночь, беспокойство сменилась опустошением от взгляда на него. Тревожась больше чем когда-либо, я поспешила впустить его внутрь, отмечая сверток под его рукой.

— Где ты был? Что случилось?

Разворачивая свой плащ, он показал стопку книг. Я воззрилась на них с восхищением, которое у меня всегда вызывали такие вещи. «Декамерон» Боккаччо. «Любовные элегии» Овидия. Бесчисленное множество других. Некоторые я читала. Некоторые я хотела прочитать. Мое сердце трепетало, а мои пальцы жаждали полистать страницы.

— Я собрал это у некоторых моих друзей, — объяснил он. — Они беспокоятся, что головорезы Савонаролы воспользуются ими.

Я нахмурилась, вспоминая наиболее влиятельного священника города. — Савонарола?

— Он собирает «предметы греха» чтобы уничтожить их. Ты можешь спрятать их тут? Никто не заберет их от кого-то как ты.

Книги почти сияли для меня, гораздо более ценные, чем все накопленные мной драгоценности. Мне хотелось все бросить и начать читать.

— Конечно. — Я пролистала Боккаччо. — Поверить не могу, что кто-то захочет это уничтожить.

— Это темные дни, — сказал он с холодным выражением лица. — Если мы не будем осторожными, все знания будут утеряны. Несведущие сокрушат сведущих.

Я знала, что он говорит правду. Я видела это, снова и снова. Знания уничтожались, растаптывались теми, кто был слишком глуп, чтобы понять, что делает. Иногда это происходило с применением силы, кровавых набегов, иногда менее насильственно, но с тем же коварным умыслом, как здесь, с Фра Савонарола. Я так к этому привыкла, что теперь уже едва это замечала. По какой-то причине, в этот раз было гораздо больнее. Может, потому что я видела это его настойчивыми глазами, а не просто наблюдала со стороны.

— Бьянка? — Николло тихонько рассмеялся. — Ты меня слушаешь? Я надеялся провести ночь с тобой, но возможно ты предпочтешь Боккаччо…

Я оторвала свои глаза от страниц, ощущая полуулыбку на своих губах: — Разве я не могу быть с вами обоими?

В следующие несколько дней Никколо продолжал тайком приносить мне все больше и больше произведений. И не только книги. В моем доме накапливались картины. Маленькие скульптуры. Еще больше незначительных вещей, таких как экстравагантная одежда и драгоценности, все это считалось предметами греха.

Мне казалось, что я очутилась в раю. Я часами изучала картины и скульптуры, поражаясь изобретательности людей, завидуя их способности к творчеству, которой я никогда не обладала, ни как смертная, ни как бессмертная. Это искусство наполняло меня неописуемой радостью, совершенной и сладкой, почти так же как, когда моя душа принадлежала мне.

И книги … ох, книги. Скоро на плечи моих служащих и партнеров легла дополнительная работа, поскольку я пренебрегала ею. Как можно заботиться о счетах и отгрузках, когда в моих руках сосредоточенно столько знаний? Я поглощала их, наслаждаясь словами — словами, которые церковь осуждала как ересь. Меня наполняло скрытое самодовольство от осознания той роли, которую я играла, защищая эти сокровища. Я хотела сохранить человеческие знания и расстроить планы Небес. Светило таланта и искусство не исчезло бы из этого мира, и самое лучшее то, какое удовольствие я смогла бы получить на этом пути.

Все изменилось в день, когда Тавия явилась с проверкой. Демоница была довольна моим докладом о завоеваниях, но была сильно озадаченна, когда заметила у меня на столе маленькую скульптуру Бахуса. У меня не было ни какой возможности спрятать статую с моей «коллекцией».

Тавия потребовала объяснений и я рассказала ей о моей роли в защите запрещенных предметов. Как и всегда, ее ответа пришлось ждать долго, но когда это случилось, мое сердце почти остановилось.

— Ты должна немедленно прекратить это.

— Я… что?

— Ты должна вернуть эти вещи обратно отцу Бетто.

Я недоверчиво изучала ее, ожидая, что сейчас это была шутка. Отец Бетто был моим местным священником. — Ты не можешь… не можешь иметь это ввиду. Эти вещи не могут быть уничтожены. Мы поддержим церковь. Предполагается, что мы идем против них!

Тавиа приподняла темную резкую бровь. — Предполагается, что мы приближаем зло во всем мире, дорогая, который возможно и не соглашается с планами церкви. В этом случае, соглашается.

— Как? — прокричала я.

— Потому что нет большего зла, чем невежество и разрушение таланта. Невежество ответственно за большее количество смертей, фанатизма и греха, чем какая-либо иная сила. Это разрушитель человечества.

— Но Ева согрешила, ища знание…

— Уверена, — ухмыльнулась демонесса. — Ты и вправду знаешь, что есть добро, а что — зло?

— Я… я не знаю, — прошептала я. — Они кажутся неразличимыми.

Это был первый раз с тех пор, как я стала суккубом, когда эти грани на самом деле стали для меня столь размытыми. Потеря моей смертной жизни омрачила меня, и я бросилась в бытность суккубом, никогда не ставя под сомнение роль Ада или развращение таких людей, как Никколо.

— Да, — согласилась она. — Порой так и есть. — Улыбка исчезла с ее лица. — Это не обсуждается. Ты немедленно все отдашь. И, может, за одно попытаешься соблазнить отца Бетто. Было бы неплохо.

— Но я… Слово «не могу» застыло на моих губах и я кусала их. Под ее властью я ощущала себя очень маленькой и очень слабой. Не следует пересекаться с демонами. Я сделала глоток: — Да, Тавиа.

В следующий раз когда Никколо и я занимались любовью, он устал, но был счастлив предложить беседу в его пост-сексуальном истощении: — Ленсо завтра принесет мне свои картины. Подожди, пока увидишь их. Они изображают Венеру и Адониса…

— Нет.

Он поднял свою голову: — Ммм?

— Нет. Больше ничего мне не приноси.

Было так тяжело, боже, так тяжело говорить с ним таким холодным тоном. Я продолжала напоминать себе, кем была и что должна делать.

На его красивом лице появился недовольный взгляд.

— О чем ты? Ты уже собрала столько…

— У меня их больше нет. Я отдала их Савонароле.

— Ты… ты шутишь.

Я покачала головой: — Нет. Этим утром я связалась с его Поясом Надежды. Они пришли и все забрали.

Никколо попытался сесть. — Погоди. Это не смешно.

— Я не шучу. Они все пропали. Их бросили в костер. Это предметы греха. Их нужно было уничтожить.

— Ты лжешь. Прекрати, Бьянка. Ты же не думаешь…

Мой голос повысился. — Они не правильные и еретичны. И они уничтожены.

Наши глаза встретились, и я могла видеть, когда он изучал мое лицо, что он начал понимать, что возможно, только возможно, я сказала правду. И я сделала. Вроде. Я очень хорошо умела заставлять людей, в особенности мужчин, верить в то, что я хотела.

Мы оделись, и я отвела его его в кладовку, в которой раньше прятала предметы. Он уставился, с бледным и не верящим лицом, на пустое помещение. Я стояла рядом, со скрещенными руками, выражая жесткую позицию и неодобрение.

Он повернулся ко мне с широко открытыми глазами: — Как ты могла? Как ты могла так поступить со мной?

— Я же сказала тебе…

— Я доверял тебе! Ты сказала, что они будут в безопасности!

— Я ошибалась. Сатана затуманил мой рассудок.

Он болезненно схватил мою руку и склонился ко мне. — Что они с тобой сделали? Угрожали? Ты бы не сделала это. Что они предложили тебе? Это тот священник, которого ты всегда посещаешь?

— Никто не заставлял меня делать это, — ответила я мрачно. — Это нужно было сделать.

Он отстранился, как-будто не мог выдержать мое прикосновение и мое сердце болезненно сжалось от его взгляда. — Ты понимаешь, что сделала? Некоторые из них никогда не заменить.

— Я знаю. Но так будет лучше.

Никколо пристально смотрел на меня в течении нескольких секунд и затем неуверенно направился к двери, не заботясь ни о комендантском часе, ни о своем ослабленном состоянии. Я смотрела ему в след, чувствуя себя мертвой внутри. Он — просто еще один человек, думала я. Позволь ему уйти. У меня было так много их в моей жизни; у меня будет еще много. Какое он имел значение?

Глотая слезы, я кралась к подвалу на нижнем уровне, стараясь не разбудить спящих домашних. Я совершала точно такую же вылазку вчера ночью, бережно перенося часть коллекции сюда вниз, ту часть которую я не отдала слугам церкви.

Разбирать предметы искусства и книги было как решать между своими детьми, кому жить, а кому умереть. Шелка и бархат не имели значения; все они отправились к Фра Савонароле. Но остальные… это было тяжело. Я отдала большинство из Овидия. Его работы были настолько широко распространены, я должна была верить, что копии их сохраняться, если не во Флоренции, то, возможно, в других местах, незатронутых этим фанатизмом. Другие автора, которые, как я боялась, издавались ограниченным тиражом, остались у меня.

Тяжелее всего было с картинами и скульптурами. Я не могла надеяться на возможное существование других копий. Но я знала также, что не смогу сохранить их все, не с проверками Тавии. И так, я выбрала те, которые, как я думала, больше всего стоит сохранить, защищая их от церкви. Однако, Никколо не мог этого знать.

Я не видела его в течение почти трех недель, пока мы не столкнулись друг с другом на большом костре Савонаролы. Позднее история его назовет Костром Тщеславия. Это была большая пирамида, состоящая из топлива и греха. Особо рьяные бросали все больше и больше предметов, от чего казалось, что пламя никогда не погаснет. Я видела как сам Боттичелли бросил туда одну из своих картин.

Приветствие Никколо было коротким: — Бьянка.

— Здравствуй, Никколо. Я сделала свой голос холодным и твердым. Не внимательным.

Он стоял передо мной, его серые глаза потемнели при дрожащем свете. Казалось, с нашей предыдущей встречи его лицо постарело. Мы оба повернулись и тихо наблюдали за тем, как все больше и больше прекраснейших вещей приносились в жертву.

— Ты уничтожила прогресс, — сказал Никколо наконец. — Ты предала меня.

— Я придержала прогресс. И у меня нет никаких обязательств перед тобой. Кроме этого. Покопавшись в складках платья я достала тяжелый кошелек с флоринами. Последняя часть моего плана. Он взял его, удивляясь весу.

— Здесь больше, чем ты мне должна. И я не закончу фреску.

— Знаю. Все в порядке. Возьми его. Уезжай куда-нибудь, подальше от всего этого. Рисуй. Пиши. Создавай что-нибудь красивое. Все, что сделает тебя счастливым. Меня это не волнует.

Он уставился на меня, и я боялась, что он вернет деньги.

— Я до сих пор не понимаю. Как все это может тебя не волновать? Как ты можешь быть такой жестокой? Почему ты так поступила?

Я снова смотрела на огонь. Сейчас я поняла, что людям нравится жечь вещи. Предметы. Друг друга. — Потому что люди не могут превзойти богов. По крайней мере пока.

— Прометей никогда не предполагал, что его дары будут использованы подобным образом.

Я улыбнулась без юмора, вспоминая наши старые дебаты о классической мифологии, произошедшие в наши сладкие дни. — Нет. Полагаю нет.

Мы больше не о чем не говорили. Мгновение спустя, он ушел, исчезая в ночи. На миг, мне хотела рассказать ему правду, что большая часть его сокровищ все еще была в безопасности. Я хорошо заплатила за их тайный вывоз из Флоренции, подальше от этого безумного уничтожения.

На самом деле я послала эти блага к ангелу. Как правило, я не любила ангелов, но этот был ученый, которого я встретила в Англии и рискнула. Еретично или нет, но книги и предметы искусства были таким же вызовом к нему как и ко мне. Он сохранит их в безопасности. Как иронично, подумала я, что обратилась за помощью к врагу. Тавия была права. Иногда добро и зло невозможно отличить друг от друга. Если бы она знала что я сделала, мое существование вероятно прекратилось бы.

Поэтому я никому не могла сказать об этом. Секрет останется со мной и ангелом, неважно как сильно я хочу поделиться этим с Никколо и успокоить его. Я должна жить с осознанием того, как забрала его жизнь, душу и надежду. Он возненавидит меня навсегда и меня ужалило то, что я возьму это знание, которое будет постепенно делать мое существование все более и более несчастным.

Мой мир растворился в темноте. Я снова была в коробке, все еще в тесноте и не удобстве. Как обычно я ничего не видела, но мои щеки снова были мокры от слез. Я чувствовала себя изнуренной, немного дезориентированной и сердце ныло от боли, которую я не могу вложить в два слова. Я не видела онейридов, но что-то подсказывало мне, что они рядом.

— Это была правда, — прошептала я. — Это действительно произошло.

Подозрительно, но голос ответил мне из темноты и я вдруг поняла реальную причину, по которой они показывают мне правдивые мечты.

— Ваши истины хуже вашей лжи.