Старый северянин Авдей Маркелов с молодой женой и маленьким сыном ехал на поезде, катил по материку, держа курс на юг.

Все его в дороге раздражало — и грязные вагоны, и плохая кормежка в ресторане, и вредные татарки-проводницы, не бравшие чаевых. Даже стая рябчиков за окном, приковылявшая по первому снегу прямо к полотну дороги, вдруг разозлила его.

«Довели природу, черт возьми, — подумал он, — бедной птице и жить негде!»

— На юг, на юг! — шептал он в такт колесам. — Там хоть снега нет.

Но этот первый сибирский снег уже и без того таял на глазах, а когда подъехали к Москве, там вовсю светило солнце, и люди будто вовсе не подозревали, что есть Сибирь, где недавно был снег, и есть Чукотка, где снег есть всегда.

— Вишь, какая очередь… — печально вздохнула жена, когда они приехали на другой вокзал.

За билетами действительно была очередь. На Курском, как и на Казанском, за ними всегда очередь.

— Вот и хорошо, Глафира, — сказал Авдей. Он терпеть не мог стоять в очередях. Даже в очереди за пивом, если было больше пяти человек, он никогда не стоял. — Вот и хорошо, — повторил он. — Поживем дня два у друзей, время терпит, а сейчас идем напротив, в предварительную, там народу поменьше.

Народу там совсем не было. Авдей взял билеты в двухместное купе. Глафира была рада и лишний раз подумала, как хорошо быть за крепкой широкой спиной такого умного мужа. «Вот пил бы поменьше», — чтоб не сглазить, тут же подумала она и стала привычно нудеть о том, что у нее для юга нет пляжного костюма, и звать Авдея в магазин.

— Ты еще за лифчиками меня возьми! — посоветовал он. — Во будет картина! Ты хоть соображаешь? Кандидат географических наук у прилавка рассматривает лифчики! Да ты знаешь, сколько тут в Москве можно встретить знакомых? Они ж со смеху попадают!

— Ладно, ладно, успокойся, Авдюша, успокойся! Я сама схожу, сама…

Честно говоря, жена его частенько раздражала. Когда-то она работала у него в лаборатории машинисткой. Они встречались. Вскоре в институте начали про них поговаривать. Пришло время — надо ей идти в больницу. Авдей отговорил. И вместо больницы повел в загс, а вскоре, отправив ее в декрет, оставил дома воспитывать сына Тимошку, которого безумно любил.

И вот их первый совместный отпуск. Глафира вообще ни разу не была на материке, и Авдей понимал, что тут она будет его раздражать еще больше.

— Если чего не понимаешь, — объяснял он ей, — смотри на меня и молчи. Главное — молчи. Да?

— Ага, — кивнула она.

Феодосийский таксист, помогая выгружаться своим пассажирам, поднял чемоданы Авдея и крякнул:

— Ого! Консервы небось? Да вы не беспокойтесь — тут в Доме творчества кормят хорошо.

«Знал бы ты, что у меня в чемодане», — ухмыльнулся Авдей про себя, а вслух сказал жене:

— Видишь, ребенок мучается? Чего стоишь? Веди его в кусты… не стесняйся… детям можно… Да не в розы, они колючие! Вон под то дерево!

— Под пальму?

— Под фикус! Какая тут пальма?! Где ты ее видишь? Тут отродясь пальмы не водилась! Они в Ялте! Или еще дальше!

Во время этого горячего монолога Тимошка деловито полил асфальтовую тропинку и вернулся к родителям, выяснявшим разницу уже между туей и кипарисом.

— Сидите здесь, на скамейке, — сказал Авдей, а сам пошел к дежурному администратору оформляться.

Получил ключи от уютного коттеджа с верандой, с тремя шезлонгами, с коммунальными удобствами, с клумбами и тропинками вокруг, а главное, в такой чаще, что в самую пору играть в индейцев. Даже ворчавшему с утра Авдею место очень понравилось, он заулыбался, тут же деловито устроился на веранде, достал из саквояжа две бутылки «Магаданского пива» десятидневной давности и с удовольствием раскупорил их.

— Живут же люди! — вздохнул он, обозревая все вокруг.

Глафира была на седьмом небе.

После обеда пошли втроем прогуляться по набережной. И тут Авдей по привычке все изучать и из всего делать результативные выводы пришел к заключению, что задача курортника — выглядеть как можно нелепей.

Глафира смотрела на все, открыв рот. Старушки, гарцевавшие в шортах… Девчушки, без бюстгальтеров, глянцево-шоколадные, окружили мороженщицу… два грузина в папахах и босиком… знойная яркая брюнетка с длинной папиросой в зубах, в накинутой на голое тело вывернутой дубленке. Два мускулистых красавца, несущих на плечах по роскошной блондинке, а на каждой блондинке по огромному рюкзаку, — это туристы направляются в горы…

Поглядев на себя со стороны, почувствовал Авдей собственную ветхозаветность и приближающуюся старость.

— Это иностранцы, да? — тихо спросила Глафира.

— Какой к черту иностранцы! — начал заводиться Авдей. — Наши все! Доморощенные! И ты через неделю такой будешь!

— Что ты, Авдюша, что ты…

Тут уж Авдей явно перебрал.

— Извини, Глаш… Идем к морю…

Воды Глафира боялась. Плавать не умела. Они позагорали немного. Авдей повозился в воде с Тимошей.

— Домой пора… много сразу нельзя, Глаш… Много солнца вредно…

Купила ему Глафира белую полотняную фуражку с надписью по козырьку: «Ну, погоди!», где вместо кокарды эмблема с волком, немыслимой расцветки плавки, шлепанцы — японские гета на деревянном ходу, которые он тут же отдал Глафире, решив ходить босиком.

Многому научился в своей жизни Авдей, одного не умел — отдыхать. И здесь он с утра отправлял жену и сына на пляж, а сам садился на веранде, доставал книги, папки, рукописи, карты и схемы и работал в тишине, пока солнце не ударяло.

Перед обедом уходил на пляж, отыскивал своих, окунался в волну, лежал минут десять, затем торопливо одевался и тащил всех в столовую.

На пляже он с интересом всматривался в лица отдыхающих. Жизнь и без того коротка, чтобы отдавать ее всю нуждам производства — вот и все, что мог он прочесть на блаженных лицах отдыхающих.

После обеда, пока жена и сын спали, он сидел в библиотеке. На полдник они не ходили. А вечером, взяв малыша, Авдей уходил в кафетерий напротив Дома творчества. Там он покупал сыну безе — кулинарить тут умели, — а себе брал бутылку минеральной.

Он понимал, что такой распорядок у него только от того, что нет рядом друзей, нет товарищей. А заводить новые знакомства он не любил, даже за столом ни с кем не разговаривал.

В еде он понимал толк. Дома он даже брился после завтрака, чтобы запах одеколона, обязательно после бритья, не мешал ему ощущать ароматы кофе и хорошего табака.

А между тем жизнь на курорте текла под шепот волн и ласковое поглаживание солнца. «Боже, так хочется дождя, как омовения, — думал Авдей. — Так хочется дождя!»

И дождь пришел откуда-то с юга, с тяжелыми турецкими тучами, и обрушился ливнем на Коктебель и округу. И вместе с дождем появился на веранде человек, постучал в стеклянную дверь. Распахнул ее Авдей — вот тут и начались «ахи» да «охи».

— Каким дождем тебя занесло? — смеялся Авдей.

— Чукотским!

Это был старый приятель — журналист Коля Бобров. Давно они на Чукотке вместе, в одном поселке начинали.

— Решил заглянуть, узнать, как ты устроился. Путешествую по Крыму. Ребята дали твои координаты.

— Это ты здорово придумал! Это ты здорово! — засуетился Авдей. — Совсем я тут одичал от скуки — никого наших. В отпуск с друзьями надо ездить, с друзьями! Ни в коем случае с женой!

Глафира улыбнулась, качая головой. Она тоже давно знала Николая и была рада земляку.

— Вот тут парятся груши, — Авдей выдвинул ящик письменного стола, — и орехи. Миндаль. Надо кожицу с них снимать, пусть высыхают, знатные орехи. Самый раз. Никогда не пробовал. А ты?

— Я тоже.

— Ходил в горы? — спросил Николай.

— Лазил… горы как горы… только разговоры… у нас ничуть не хуже, даже лучше, — тоскливо пробормотал Авдей.

Глафира ушла в коридор мыть стаканы.

— Как отдыхаем? Доволен?

— О! Конечно, — ответил Авдей. — Рай, а не место. Работать хорошо, никто не мешает. Но долго я здесь не выдержал бы. Уже готовлю чемоданы, через две недели уезжать.

— Понятно, — вздохнул Николай. — Я тоже по Чукотке скучаю. Отсюда в Москву, а там на самолет. А ты мучайся здесь на юге, — засмеялся Николай, — мучайся.

Глафира поставила на стол стаканы, и тут Николай заметил на ее руке серебряное колечко с темным камнем.

— Местное? — спросил Николай.

— Ну да! — махнул рукой Авдей. — Тут все чокнулись. Ну, всем-то ладно, а тебе-то, Глаша! Опозорила!

Глафира улыбалась.

…У всех курортников на пляже было одно занятие — рылись в гальке и собирали на берегу, величиной с ноготь мизинца, разноцветные камушки. Это были осколки яшм, агатов, сердоликов, кварца, кальцита, кремня. Среди разноцветной окатанной морем каменной мелочи попадались красивые камушки, которые предприимчивые люди оправляли в металл, и получалось вполне приличное кольцо с вполне приличным камушком. На берегу местный промкомбинат построил даже две палатки, где можно было выбрать или заказать кольцо с любым камнем. Тут же работала мастерская по обработке камня. Дело было поставлено на широкую ногу — ни одна отдыхающая не уезжала без сувенира.

Камни были «болезнью» Авдея. Во время ежегодных летних экспедиций в горах и тундре Чукотки ему удалось собрать большую минералогическую коллекцию. Специализировался он на драгоценных и полудрагоценных минералах, а также на поделочных камнях. Объяснить это можно тем, что еще на заре своего увлечения, когда он мало что смыслил в геологии, в основу коллекционирования он положил эстетику камня. Так и пошло.

Будучи известным в своих краях ученым, он не стеснялся во время отпуска уходить с отрядом в три-четыре человека в геопоход, на поиски камней. И ни одной экспедиции, где он был рабочим, со всеми на равных, не было неудачной. «У тебя легкая рука, — говорили ему геологи. — Так бывает. Был бы ты геологом, тебе бы везло».

В Коктебель он приехал, использовав месяц отпуска в тундре, опять с отрядом в три человека, и это поле его было столь удачным, что о нем писали в газетах. В частности, и Николай писал, предлагая передать государству как можно скорее открытое этим отрядом месторождение на Омвееме, не волокитить с документацией и ассигнованиями.

И тут, в Коктебеле, Глафира заныла: «Хочу кольцо».

— Не позорь меня! — сказал Авдей. — Ты знаешь, сколько тут можно встретить знакомых?! Авдей Маркелов, обладатель собственного минералогического музея, стоит у киоска и выбирает колечко. Да все со смеху попадают! Сколько дома этих агатов?

— Тонна…

— Ну, не тонна, чуть больше. Хранить негде, в сарае уже лежат. А ты хочешь пятнадцатирублевое колечко…

— У тебя лежат булыжники… Ты никогда ничего мне из них не делал…

— И не буду делать… Грешно камень пускать на украшения…

— Ты псих. Все люди делают.

— А я не люблю… Камень, он и так красив… А ну тебя… Иди и покупай что хочешь… Только никому не рассказывай, засмеют…

Она пошла и купила в палатке серебряное кольцо с раухтопазом.

— О-ой!.. — схватился за голову Авдей и рассмеялся.

— Чего смешного?! — вспылила вдруг Глафира.

— Ничего, ничего, — успокоил он ее, а сам вспомнил сарай на Чукотке, и бочку с капустой, и лежащий в бочке вместо гнета кристалл раухтопаза весом в пятнадцать килограммов. «Гм… колец бы из него хватило на весь коктебельский пляж…»

А сейчас, показывая на Глафиру, Авдей молча развел руками, мол, ничего не поделаешь, все женщины одинаковы: извини, мол, Коля.

Наступило время ужина, но в курортной столовой гостей не кормили, и, чтобы не оставлять Николая одного, Авдей решил в знак солидарности с гостем на ужин в столовую не идти.

— Ты с Тимошкой иди, а мы с Колей поужинаем в кафе. Тут уютное заведение есть неподалеку. «Горные вершины» называется.

Кафе «Горные вершины» в десяти минутах ходьбы от территории курорта. Напоминало оно большой стеклянный ящик. Этот ящик прилепился к небольшой горушке, вершин никаких вокруг не было, тем более горных. Вершины были на горизонте — острые зубцы гор на фоне светлеющего горизонта.

— Скоро луна взойдет, — сказал Авдей и показал на горизонт.

…В кафе было малолюдно. Оставалось меньше часа до закрытия. Авдей взял два вторых и закуску, Николай — первое, второе и закуску. Светлое сухое вино стояло тут же в ящиках рядом с кассиршей. Вино она давала вместо чая, вместо компота и вместо сдачи — шестьдесят копеек бутылка. Столовое вино местного производства не отличалось хорошим качеством — приходилось компенсировать количеством. Гости взяли три бутылки — на первый раз, а там видно будет.

Они выбрали самый дальний столик за спиной у кассирши, у здоровой бочки, из которой рос разлапистый лимон с большими сочными листьями.

— Сядем под деревом, как на природе… будет вроде пикника, — предложил Николай.

Старенькая уборщица уже начинала протирать пол, убирать со столов, в кафе остались только Авдей с Николаем.

— Можете курить, — махнула им уборщица, заметив вороватый жест Николая. Вместо пепельницы они приспособили пустую бутылку из-под вина.

Уборщица потушила в общем зале свет, он горел только над кассой и над раздаточным отделением, в зале был уютный полумрак.

Они тихо продолжали прерванный перед ужином разговор.

— Ты еще что-нибудь писал об Омвееме?

— Нет, — сказал Николай. — Меня убедили, не стоит пороть горячку. Вот если б ты, Авдей, золото нашел — тогда другое. А камни подождут. Пока с ювелирной нагрузкой Урал справляется, да и Казахстан тоже.

— Ты обещал прилететь на реку?

— Да, — сказал Николай. — Ты уехал в отпуск, а через неделю я был там, на вертолете. Сели на полчаса.

— Ну и как? — засмеялся Авдей.

— Взяли твой подарок.

Это был рюкзак с вулканическими бомбами! Разрезать алмазной пилой любую — и можно увидеть на срезе великолепный агат.

— Стояки на месте. И стол. И запас дров. Примус и свечи в полиэтиленовом мешке… — рассказывал Николай. — Да! И фанера твоя сохранилась…

— Текст не выцвел?

— Как же! Сохранился…

Покидая место стоянки, Авдей на фанере вывел черным фломастером: «Если не балда ты — собирай агаты!»

Они сидели в полумраке, беседуя тихо, вполголоса.

Вернулась кассирша, а с нею мужчина в таком же, как она, белом халате. Они сидели у кассы.

— С ящиками Федора Федоровича все? — спросил он.

— Полностью…

— И…

— Вот пакет, — сказала кассирша. — Передайте. Это только ему.

— Остальное?

— Я подвела бабки, вот это вам, — она что-то протянула ему.

— Себя не забыла?

— Нет.

— Скажешь Марье, чтобы ящики не сжигали, а отнесли в подсобку. Товар будет на той неделе.

— Ладно.

Они встали и ушли. Кассирша потушила лампу над кассой, свет остался только в раздаточной.

Авдей и Николай допили вино, отнесли пустую посуду к кассе. Пошли к выходу.

Дверь была закрыта.

— Дверь закрыта, — догадался Николай. — Видишь, замок с той стороны?

Большая стеклянная дверь была закрыта на висячий замок.

— Идем через кухню.

Они пошли в кухню, оттуда в служебный коридор, нашли дверь, толкнули ее — она была заперта.

— По-моему, нас закрыли окончательно, — догадался Авдей.

— Стучаться?

— Не стоит. Прибежит милиция, начнутся опросы, протоколы, перекантуемся до утра, не зима, чай. Жить можно. Вон и вино есть, и закуску они не убрали в холодильник. Не умрем.

Они вернулись на свое место, захватив по дороге из ящика две бутылки вина.

— Только записывай, сколько берем, — сказал Авдей.

Николай аккуратно записал на салфетке: «Вино — две бутылки, хлеб, свекла — одна, яйцо под майонезом — две порц.»

— Как отпуск? — спросил Авдей.

— Деньги еще есть…

— У меня тоже… стареем, что ли? Помню, раньше всегда SOS давали под конец, как-то даже неловко…

— Я тоже об этом подумал, — сказал Николай.

— У меня еще много времени, я еще успею набегаться по телеграфам.

— Дашь мне телеграмму в случае чего, я ведь через неделю буду дома.

— Хорошо, — сказал Авдей.

Они налили.

— Ого, это вино лучше!

— Из другого ящика, — сказал Николай. — А сорт тот же. Ящики-то Федора Федоровича кончились, ты слыхал?

— Значит, это дороже…

— Утром узнаем…

— Понимаешь… — продолжал Авдей разговор о камнях, — не поверишь, но чертовщина какая-то… Спускаюсь в Москве в переход с площади Дзержинского в «Детский мир»… И что-то тянет меня вернуться. Возвращаюсь и на самой верхней ступеньке нахожу грязный, весь в песке, камень. Вытираю его о полу куртки и… здравствуйте! Прекрасный, с затейливым рисунком окремненный агат.

— И как он туда мог попасть?

— Я думал. Ничего странного. По первому снегу боялись гололеда и откуда-то с карьера привезли на машине песок. Машина посыпала дорогу песком. В песке и мог оказаться камень. Но почему он заставил меня вернуться?

— Это явление знакомо… есть объяснение, правда, не очень-то научное и материалистическое…

— Подожди, — перебил Николая Авдей. — В прошлом году в Прибалтике, в Доме творчества тоже, захожу оформляться, стойка дежурной как раз напротив двери. Оставляю у стойки чемодан, отдаю документы, а сам ухожу к двери… Что-то меня потянуло вернуться. Гляжу на стену, а слева от двери, очень незаметно, заподлицо, строители вмазали в бетон большую щетку осветленных аметистов. Я ее тут же нашел, будто флюиды какие-то вели меня к ней, погладил ее, крепко стоит, не выковыряешь. И успокоился. Потом многим показывал — они даже не подозревали, что она там.

— У моего соседа — эгвекинотского геолога — есть интересная идея. Я, возможно, не очень внятно тебе объясню, но суть в том, что и камень и человек одинаково должны реагировать на солнечные возмущения, магнитные бури, земные силовые пояса и так далее. А изменения внутренней структуры вещества под действием невидимых сил — это своеобразные колебания ионов, нейтронов, молекул и прочего, тебе видней. У человека и у камня момент колебания может совпадать, составляющие этих колебаний совпадают, получается понимание, узнавание, предчувствие. Конечно, это не шибко научное объяснение, но не исключено, что идеи древнего Плиния Старшего о том, что один камень помогает человеку, а другой нет, где-то в основе и несли догадку этого эгвекинотского геолога. Только не каждый камень и не всякому. Поэтому нет сомнений, что были люди, которым камень помогал от сглазу, от пьянки, от укуса змеи и в добрых делах, и по-разному. А? Как ты считаешь?

— Ну, братец, ты загнул. Не скрою, теория весьма привлекательна, но до науки ей далеко… Пока не понять этого с точки зрения формул…

— А мне думается, органику с неорганикой можно подружить. Одно из другого и одно в другое уходит, и ничего не поделаешь.

— Коля, мы так до мистики скоро доберемся.

— Конечно, пора еще по одной, — он встал и направился к ящикам.

— Закуску не забудь, какая есть.

Коля вернулся и сделал пометку на салфетке.

— Вот ты не веришь, — продолжал Николай, — а как объяснить, что твой сын Тимошка, где бы ни находился, всегда спит, ориентируясь головой на север? А?

— Точно. Всегда по меридиану, как ни поворачивай его во сне.

— Вот-вот… А здесь проверял?

— Здесь его кровать поставлена точно, ногами на юг.

— А объяснить это явление можешь?

— Нет… никто не может…

— Вот и хорошо. Очень хорошо, — обрадовался Николай, — что есть на свете много непонятных вещей. Если б все можно было объяснить, представь, сколько очарования потеряли бы сказки, как скучно было бы жить…

— Ты молодой, — сказал Авдей, — тебе еще можно в сказки верить.

— А ты?

— Гм… мне надо бы сочинить самому для себя идею, внушающую оптимизм. Иначе конец пути беспросветен. Жизнь проходит, а вокруг красивые девушки. И чувствуешь, что жил зря, если в конце пути красивые девушки проходят мимо. Несправедливо это, — вздохнул Авдей.

— Просто ты давно не выступал, — засмеялся Николай.

— Забыл уже когда…

— Вот отсюда и пессимизм.

— Давай выпьем… чтобы наступила после вина вибрация души, чтобы вибрация была! Чтоб захорошело!

— Давай…

Они чокнулись.

— Нельзя одному приезжать на Юг… — повторил свою старую мысль Авдей. — Надо с друзьями…

Они достаточно захмелели.

— Уж полночь близится… — сказал Николай.

— Давай устраиваться здесь, на стульях!

— Как в анадырском аэропорту в далекие времена!

— Э… нет! Тогда кресла доставались только счастливчикам! А остальные на полу или на прилавках. Да? — сказал Авдей.

— Помнишь, ты дружил с буфетчицей? — спросил Николай. — Ровно в шесть вечера она отдавала нам полтора квадратных метра пола за стойкой. Ты расстилал палатку, так мы и коротали ночи от самолета до самолета…

— Хорошо было, — вздохнул Авдей.

Кафе «Горные вершины» открывалось в семь часов утра, но ночные гости проснулись еще раньше от стука дверей в служебном коридоре.

Оторопевший директор кафе — это был тот самый вчерашний мужчина в белом халате — недоверчиво смотрел на двух невыспавшихся помятых визитеров с явными следами вчерашней перегрузки на лицах.

— Вы откуда? К кому? Как вы сюда попали?! Что тут делаете? — затараторил возмущенный директор.

— Мы тут спали… — промямлил Авдей и зевнул. — Нас закрыли…

— Кто закрыл?!

— Вы и закрыли…

— Ночевали, что ли?

— Угу…

— Надо проверить… много чего могло пропасть… надо вызывать милицию! — решил директор. — Марья! — крикнул он.

— Не надо! — как-то уныло сказал Николай.

— Что не надо? — удивился директор.

— Не надо милицию… Вот список продуктов, которые мы ночью ели… — он протянул салфетку. — Мы заплатим, подведите бабки. Но учтите, что вина Федора Федоровича мы выпили всего три бутылки, и то в самом начале, когда брали у кассирши. За него мы рассчитались.

Директор побледнел.

— Это… как его… гм… что ж мы тут стоим? Нехорошо как-то… произошло недоразумение, мы виноваты… закрыли вас случайно… я извиняюсь… пройдемте ко мне, пройдемте! — уже решительней сказал он, взял под руки обоих посетителей, вывел в коридор и открыл своим ключом боковую дверь.

— Вот, пожалуйста, тут диванчик, мягкие кресла… сейчас я чаю спрошу… Марья!

Появилась буфетчица, которую раньше ребята не видели.

— Чаю нам, и сама понимаешь, принимаю гостей… чтобы все первый сорт…

— Понятно, — протянула она, зевая, видать, не выспалась тоже.

— Только продукты с витрины пусть не продает, — мигом оценил ситуацию Авдей. — Вообще-то, продукты на ночь надо прятать в холодильник. Тут Юг, все портится, А у вас образцы стоят, доступные всем. Вот придет сейчас посетитель и возьмет с витрины. А все вчерашнее, порченое, а?

— Я пойду предупрежу, — всполошился директор.

Он вернулся, неся в руке бутылку коньяка «Коктебель». За ним шла Марья с подносом, на котором вперемешку лежали груши, яблоки, помидоры, желтый сладкий перец и айва.

— К коньяку айва очень хороша, — порекомендовал директор. — А вы, извините, кто будете?

— Вот они, — показал Николай пальцем, — известный ученый, про океаны и течения книги пишут. Потому его к писателям в Дом творчества, и определили. Он такое может про Черное море написать — три дня шторм будет!

— Не надо шторм, профессор, — засмеялся директор.

— А он северный журналист. С Чукотки.

Журналисты в планы директора не входили.

— Северяне! О, я так рад познакомиться с чукотскими отдыхающими! Я встречал некоторых — они много чаю пьют. Всегда пьют чай — с вином, с коньяком, с водкой. Всегда запивают чаем. Я сейчас! — И директор выскочил в кухню.

Авдей удивленно толкнул в бок Николая:

— Смотри-ка, волокет… Что делать-то будем?

— Сначала лечиться…

Пришла Марья с чаем и конфетами. Пришел директор.

— За знакомство!

Коньяк с чаем пошел хорошо, и вскоре наступил момент, когда возникла необходимость во второй бутылке.

За горячим чаем и непринужденной беседой о погоде на Юге и о погоде на Севере, о питании на Юге и питании на Севере опустела и вторая.

— Нет, нет, больше не надо, — запротестовал Авдей. — Давайте мы заплатим.

— Ни в коем случае! — возражал директор. — Вы мои гости.

Была как раз та стадия, когда незнакомые люди обнимаются и обмениваются адресами, приглашая друг друга в гости.

Авдей и Николай вышли из кафе «Горные вершины», обнявшись и поддерживая друг друга. Настроение улучшилось.

— А с директором… ничего делать не надо… ни-че-го! — увещевал Авдей Николая.

— А я и не буду…

— Правильно… психологически… он знает о том, что мы знаем, и будет мучиться тем, что его заложат… и сейчас же прикроет свою деятельность… бросит мошенничать, а? Как ты думаешь?

— Думаю, ты прав…

— Мы заплатили?

— За вино заплатили… А за его угощение нет…

— Зря…

— Так не принимал же…

— Ну и черт с ним…

— Пусть думает…

— А мы?

— Что мы? — спросил Николай.

— Что мы Глаше скажем?

— Что нас закрыли…

— Так она и поверит! Не знаешь женской логики… Ты когда последний раз развелся, Коля?

— Пять лет тому…

— О! Значит, уже забыл прелести семейной жизни! Не мешает освежить в памяти, вот увидишь!

— Брось! Глашка баба ничего, с понятием!

— Где ты видел жену с понятием? — спросил Авдей.

— Нет, не говори, бывают…

— Это чужие жены всегда с понятием, а собственные — никогда!

Так они, поддерживая друг друга, вошли под своды Дома творчества. Было восемь часов утра.

Сторожа на проходной не удивил факт появления знакомых отдыхающих в столь раннее время на территории курорта. Его удивило другое — где могли знакомые в такую рань надраться, когда все заведения функционируют только с одиннадцати? Это наталкивало его на другую мысль — о неизвестных и, главное, неиспользованных возможностях, что для старожила само по себе очень обидно.

— С добрым утром, соколики! — приветствовал он их, но отдыхающие ему только кивнули.

— Надо придумать какую-нибудь… легенду… — предложил Авдей. Чем ближе он подходил к коттеджу, тем больше волновался. Но никаких светлых идей почему-то под рукой не оказывалось.

— Явились — не запылились, — встретила их Глафира. — А я волнуйся и всю ночь не спи. На старое потянуло?

— Ну, что ты, что ты, Глаша! — пытался успокоить ее Николай. — Ничего такого не было.

— Чего такого, а? — ехидно прищурила Глафира глаза. — Проболтались? Кто она?

— Какая она? Глаша, неудобно, — пытался урезонить ее Авдей и подмигивал в сторону Николая, нельзя, мол, при посторонних выяснять отношения, давай, мол, как-нибудь потом.

— Ну?

— Чего ну? — мямлил Авдей. — Нас это… закрыли… в кафе…

— Закрыли? В кафе? Ну вот, я так и знала — пообщался тут две недели с писателями и сам начал сочинять. Постыдился бы товарища! Нет чтобы признаться… так ведь лучше сочинять будет черт-те чего! Кто тебе поверит?! Кто из нормальных жен тебе поверит? Закрыли, видите ли, его бедненького…

— Не шуми, Глаша, не шуми…

— В каком кафе?

— В «Горных вершинах»…

— Так. Теперь понятно. Знаю, кто закрыл! Официантка Клава!

— Ну, — махнул рукой Авдей, — Клава.

Он опустился в шезлонг, отвернулся от жены и вздохнул.

— Конечно… Она и напоить в такую рань может… — Глафира заплакала. — Так и сказал бы сразу… чего скрывать…

Она вытирала слезы и шмыгала носом. Николай растерянно молчал. Потом тоже опустился в шезлонг. Глафира стояла и печально смотрела на них.

— Ты же блондинками раньше интересовался… — всхлипнула она, — тоненькими… а она брюнетка… полная…

— Ну и что же? Если брюнетка к тебе с душой… тоже хорошо, — защищался Авдей.

— Я ей скажу, что ты дома не ночуешь, — плакала Глафира.

— Она знает, — парировал Авдей. Постепенно к нему возвращалось хорошее настроение.

— Хоть бы вы, Коля, на него повлияли… Там, на Чукотке, домой к утру возвращается, с друзьями как бы в шахматы играет… Знаю я эти шахматы! Те, значит, бабы, что на стороне, — королевы, а мы, которые дома, — пешки? Так понимать ихние шахматы?

— Да бросьте вы, Глаша. Все-то вы придумываете. Он действительно задерживается из-за шахмат. Он же кэмэ…

— Что?

— Кэмэ — кандидат в мастера…

— Кэмэ! — вскричала она… — Кэмэ… Кобелирующий мужик — вот что такое ваше кэмэ!

— Не надо напраслины, — сказал Николай. И тихо Авдею: — Мне понятно, почему иногда люди разводятся… Когда у одного из них нет чувства юмора…

— Мне слезы, а ему юмор! О ребенке бы подумал… лучше б я раньше ушла… лучше б за молодого вышла… сколько у меня предложений было!

— Молчать! Хватит! — сделав вдруг круглые глаза, заорал Николай. Авдей, раскрыв рот, испуганно Смотрел на друга. Глафира шарахнулась. — И не возникать больше! Не позволю разрушать советскую семью! Не был он у Клавы! Не видел даже ее! Закрыли нас, понимаешь! Закрыли! Справку могу принести! Ну? Тащить справку?!

Глафира присела и во все глаза смотрела на Николая. Он почувствовал, что немного переборщил:

— Вот… извини. Ты такая молодая и красивая, а делаешь глупости.

Глафира простодушно приняла комплимент и не успела догадаться, с чего бы это…

— Вот деньги, — Николай протянул ей две красненьких. — Иди в «Горные вершины». Тебе отпустят сразу и до одиннадцати. Скажи — бутылку коньяку. Скажи — я жена профессора, которого вы вчера закрыли. Только иди прямо к директору. Тебе, молодой и красивой, да еще жене профессора, сразу дадут. А нам надо подлечиться. От всех этих событий голова болит. Ты уж помоги, Глашенька, а? Будь человеком…

Лицо ее просветлело. Куда-то пропали слезы. Она улыбнулась, встала, взяла сумку, деньги и ушла.

— Спасибо, — тихо сказал Авдей. — Как это мы выпутались?

— Эх… — вздохнул Николай. — Давно я не был при семейном скандале, отвык даже. А сейчас хорошо так на душе… как будто с бывшей женой поговорил… прямо потеплело.

До обеда они отсыпались, а проспав обед, с легким сердцем пошли на пляж. Граница писательского пляжа обозначена двумя решетками, в начале и в конце, сам пляж невелик — не будет и ста метров.

Никто не купался, вода была холодной, но солнце еще грело — последние теплые лучи в конце сезона. Немного людей было на пляже — только те, кто недавно приехали и пытались загореть.

Глафиру и Тимошку Авдей нашел быстро, хотя и подивился, как незаметно успели они загореть, стали совсем коричневыми, Николай тут же расщедрился на комплимент, Глафира расплылась в улыбке, мужчины взяли Тимошку и пошли в дальний конец к шахматистам.

Но оказалось, что это не шахматисты. Группа мужчин перебирала в большом тазу мокрые камешки, сортировали они их, выбирали, что получше.

С ними была маленькая девочка пяти примерно лет — подруга Тимошки.

— Подари это ей, — сказал Авдей и протянул малышу ладонь, на которой сверкала небольшая щетка аметистов, большой сердолик и агат — срез вулканической бомбочки.

Тимошка застеснялся, но, подталкиваемый отцом, подошел к девочке, отдал ей камни и убежал. Мужчины стали рассматривать, восторженно ахать, а Авдей с Николаем поспешно покинули это место, чтобы избежать расспросов.

— Где взял? — спросил, смеясь, Николай.

— Далеко, отсюда не видно…

— Все ясно… Мистифицируешь?

— Пусть гадают…

А вечером Авдей вытащил из чемодана два больших мешка, набитых образцами.

— Вот чего я сюда привез… — сказал он. — Таксист чуть не надорвался с чемоданом.

Сердолик и карнеол с реки Кремянки, голубой халцедон и агаты с реки Олы, сардер с реки Алазеи и еще какие-то камни, которых Николай не смог определить.

— Да-а… — только и протянул он. — И стоило везти такой груз за тысячи километров?

Авдей пожал плечами.

— Все отсюда увозят, а ты сюда привез, — сказал Николай.

— Вот стемнеет, — ответил Авдей, — пойдем дарить.

— Выйдем, аки тати, на ночной промысел? — засмеялся Николай.

Ночью после ужина штормило. Авдей, Николай и Тимошка вышли на берег моря. У мужчин в руках было по мешочку. Издали они напоминали сеятелей, бросающих зерно в землю. Они кидали камни в море, на берег, в дальнюю сторону пляжа — шли, разбрасывая камни, даже Тимошка бросил два образца, не докинув до волны…

— Это ты хорошо придумал, — сказал Николай.

— Я знаю. Кто найдет — будет рад. У них тут камни с пуговицу, а мои — в полкулака… То-то будет радости…

— Прошло время собирать, настало время разбрасывать? — спросил Николай. — Омвеемские есть?

— Среди них не было. Два у меня с собой — хотел в местный геологический музей, в пансионат «Приморье». Но он на ремонте. Возьмешь себе, ладно?

— Спасибо.

— Они пришлифованные, их бросать жалко.

— Кому-то из писателей в будущем сезоне повезет… — сказал Николай.

— Не кому-то, а многим… Да и за одно лето все не найдут. А кто найдет — привет, значит, от меня хорошему человеку. Камень — он вечен. Глядишь, и меня уже не будет, а кто-то найдет мой подарок… привет от меня. Вот и хорошо.

…Днем к ним в коттедж постучался незнакомый человек.

— Я поэт… из Ужгорода… — представился он. — Это вы, наверное, подарили вчера дочке Винтовкина три красивых камушка?

— Это он… Тимошка…

— Среди них не было северного образца?

— Они все с Севера…

— Я угадал один. Я коллекционер. У девочки есть, а у меня нет… Гм… у, вас не осталось?

Авдей порылся в ящике стола, протянул:

— Это ольский агат…

— А на берегу не вы разбрасывали?

— Мы. А что?

— Винтовкин четыре образца нашел, прекрасные образцы. Эх! Сколько же вы разбросали?

— Сто два…

— Сто два! Зачем?

— Так… Пусть люди находят…

— Винтовкин четыре образца нашел, а я ни одного… Надо же!

— Значит, Винтовкину везет… — сказал Николай.

— Зачем разбрасывать? — чуть не плакал поэт. — Мне бы отдали… А завтра все уезжают… сезон закрывается… Как искать?

— На будущий сезон, значит, писателям работы хватит, — засмеялся Николай.

Авдей сидел молча, ему были неприятны причитания немолодого уже человека.

Поэт распрощался и ушел, бормоча:

— Ходят тут магаданские миллионеры и швыряются…

— Слыхал? — спросил Николай.

— Угу… а Винтовкин, видать, неплохой человек. Переводит с английского, Генрих Семенович… Правда, детективы переводит… Ну, это ничего, их ведь тоже читают… а тому поэту бог камня не пошлет.

— Почему же?

— Не знаю… но уверен, — ответил Авдей. — Должно быть, потому, что корыстный он… мне показалось… и дурак. А дурак, он и у моря дурак, тут уж ничего не поделаешь.

— Сегодня вечером мне уезжать, — вздохнул Николай. — Сходим куда-нибудь.

— Вот только возьмем с собой Тимошку. У меня есть на примете кафетерий, Тимошке пирожные тамошние нравятся.

— Вы куда? — спросила Глафира.

— Переодень Тимошку, нам втроем поговорить надо… Коля уезжает… проводим.

Глафира сменила Тимошке куртку и тревожно посмотрела на мужчин.

— Ужинай одна, — сказал Авдей. — Мы с сыном вернемся к отбою. Может, чего принести?

Все молча стояли на веранде и смотрели в разные стороны.

— Да не думай ты ничего, — начал раздражаться Авдей. — «Горные вершины» сегодня закрыты.

Глафира печально улыбнулась.