Фантазия Эрколэ Сабенэ опять заработала. Это добровольное, расставание с жизнью произвело на него неизгладимое впечатление; хотя он по прежнему не мог смотреть на неге иначе, как на самоубийство.

Когда его товарищи обсуждали разницу культур двух известных им теперь планет и находили, что Марс опередил Землю, он с ними не соглашался. Правда, регламентация отношений между обоими полами обуздывала эротический инстинкт и обеспечивала здоровье и совершенствование расы; хищническая борьба за существование была укрощена; возможность перенаселения, предотвращена; яростный эгоизм вырван с корнем, ибо разрушено было наваждение, заставлявшее гнаться за мнимыми ценностями и нечего стало присваивать; пьянство и прочие виды одурманивания были выведены; религиозное чувство вылилось в простые, примитивные формы, более естественные, чем запутанные измышления земных умов. И, тем не менее, Эрколэ Сабенэ казалось что вся эта идиллическая простота обесцвечивает жизнь на Рале, делает её какой-то скудною, жалкою. Земное существование питалось куда более богатыми — пусть фантастическими — источниками; оно было хаотично, ярко, красочно, — богато! Культура на Марсе вернулась к примитивному монастырскому быту, где главную роль играли растения, Роскошное разнообразие животного мира было, истреблено, наслаждения ограничены, жизненные инстинкты урезаны, радости сокращены, Жизнь утратила всю прелесть ожидания, напряжения, любопытства, стремления к неизведанному.

Аванти утверждал, что мерилом истинной ценности культуры является отношение к смерти: чем раса выше тем слабее в ней страх смерти; добровольный уход марсиан от жизни являлся, по его мнению лучшим доказательством обоснованности и целесообразности миросозерцания. Но Эрколэ упрямо не соглашался с тем, что возведенное в систему самоубийство свидетельствует о безбоязненном отношении к смерти. По его мнению, это, напротив, свидетельствовало о трусливом отвращении к смерти, мешавшем людям взглянуть в глаза смерти естественной.

Марсиане ненавидели болезнь и всякие изъяны. Беспощадно истребляли все хилое, неудачное, порочное. Они не понимали, что страдание — наиболее облагораживающая сила, что природные несовершенства, вольные и невольные неудачи и ошибки лучше, чем невозмутимое счастье, способствуют внутреннему росту и развитию души, что истинная свобода в покорно-радостном подчинении своей воли законам всебытия. Марсиане не знали возвышенного учения об испытании. И смерть, тление внушали им только отвращение.

Но что было на земле прекраснее и чище скорби у смертного одра, оплакивания порвавшихся духовных и сердечных уз? Что больше сближает нас с всебытием, как не охладевающая в наших руках рука умирающего? И можно ли найти лучшее выражение присущего человеку благоговейного смирения перед законами всебытия, нежели овеянные глубокою скорбью и ненарушимым покоем кладбища — земные хранилища наших воспоминаний?

Марсианам было чуждо подобное благоговейное чувство. Эти утонченные сверхэстеты и усовершенствователи природы не выносили вида трупов. Поэтому они и смастерили себе топорную систему, избавлявшую их от всякой возни, со смертью и ее жутью. Им нестерпим был вид смертного одра, трупный запах, всякое напоминание а скелете, который все мы носим под своей внешней оболочкой. Они старались увильнуть от мыслей о разложении и от картин смерти. Они вбили себе в голову, что отплывают на острова блаженных или возносятся на небо в огненной колеснице, вместо того, чтобы, подобно обитателям Земли, научиться бесстрашно смотреть смерти в глаза, взять как Гамлет, в руки чей-нибудь пустой череп и сознаться, что раб и господин равны перед смертью.

Вместе с тем Эрколэ Сабенэ не мог отделаться от любопытства, возбужденного в нем каналом Смерти.

Никто и никогда еще не возвращался из плавания по этому потоку. Никто не сделал дерзкой попытки исследовать его русло. Стремление к новым открытиям, на своей планете, по видимому, совсем угасло в марсианах. Они всецело ушли в культуру своих растений и в заботы об улучшении расы. Но они не знали ни искусства, как формы выражения человеческих идеалов, ни радостей мореплавателей, ни инстинкта исследователей, ни той жажды знания, которая, гонит земные поколения за поколениями-в опасные моря, к ледяным полюсам или на недосягаемые выси гор.

Марсиане в конце концов сами превратились в род растительных организмов, которые боятся границы вечных, снегов, холодных пустынь, чреватых опасностями океанов. Все это стало для них царством смерти, леденящей неизвестности. Превращавшиеся в прах руины древности опоясали пустынями их населенные оазисы. И они даже не имели карты планеты, — на которой жили, так как не выходили за пределы своих плодоносных рощ и садов..

Эрколэ Сабенэ видел в этом признак упадка энергии, недостаток любознательности, которая в сущности является, пожалуй, наиболее идеальным стимулом для человеческого духа! Что за радость была им в познании мириад с недостижимых звезд вселенной, когда они не знали того, что было в двух-трех днях пути от их жилищ? На что им их превосходные живые летуны, если они не рискуют облететь и обследовать всю пустыню вдоль и поперек, оставляют большую часть своей планеты загадочным мертвым царством? Но Эрколэ говорил с глухими. Никто не интересовался его планами новых открытий. Никто не соглашался отправиться с ним в экспедицию для исследования тех загадок, которые находились за пределами узкого населенного экваториального пояса. На судне, побольше и покрепче хрупких ладей смертников, снабженном достаточным количеством, провианта, без сомнения, можно было бы безопасно проплыть по стремительному потоку и узнать в какие новые и чудесные края он ведет. Может, быть, такое исследование произведет переворот в мировоззрении; марсиан и в их равнодушном отношении к участи своих мертвецов. Ни один марсианин не осмеливался ведь заглянуть за последнюю черту. Ни один еще не встретил смерть зрячими глазами. Раз погрузив свое лицо в снотворное лоно цветка, отплывающий уже не поднимал больше взгляда и, одурманенный, отплывал в «первобытное лоно», откуда никто еще не возвращался.

Пока другие ревностно изучали мир живых, Эрколэ Сабенэ все сильнее и сильнее проникался желанием доказать жителям Раля, как химеричны их представления о смерти, обусловленные, их боязнью исследовать русло потока Смерти. Все чаще и чаще предпринимал он путешествия через пустыню к каналу, каждый раз с таким обильным запасом пищи, что мог откладывать из него порядочное количество для экспедиции.

В пути он редко бывал одиноким. Часто нагонял он или встречал «живые похороны», как он их называл, самоубийц с красным цветком в руках, в сопровождении большего или меньшего числа родных и друзей. Всегда в полном молчании, самоубийца добровольно смыкал свои уста, пускаясь в последний путь.

Реже шествие провожало подлинно умершего от несчастного случая, от разрыва сердца или другою внезапною смертью. Друзья и родственники несли носилки с покойником, лицо которого прикрывала красная маска снотворного цветка. Это было зрелище, понятное Эрколэ Сабенэ. Он одобрительно кивал, словно желая сказать живым: «И вам всем следует ждать, пока смерть сама придет за вами. Не надо идти ей навстречу. Природа, создавшая вас, сумеет и освободить вас. Плоды не падают с деревьев по собственной воле, но по закону тяготения. Раз вы верите в высшую разумную волю, то ждите, пока она не призовет вас».

Иногда попадались ему караваны, доставлявшие в «бухту Прощания» ладьи смертников; Приходилось ведь пополнять запасы гробов. Понемногу он хорошо освоился со всеми условиями. Только одна лодка имела постоянное назначение и место стоянки, была больше размерами и прочнее других, а кроме того, снабжена веслами, рулем и багром, лодка, буксировавшая гондолы Смерти в «бухту Прощания». Эрколэ Сабенэ наметил себе это более прочное судно, чтобы попытаться с открытыми глазами пуститься вниз, по течению и открыть конечную цель канала Смерти.

Этот план казался ему куда важнее стараний его товарищей составить карту и подробное описание населенного пояса Раля. Становилось стыдно за марсиан, не знавших собственной планеты, оставлявших лежать втуне, в бесплодии и во мраке неизвестности большую ее часть. Нельзя было вернуться на Землю, не выполнив этой задачи, не научив марсиан познать страсть открытий, исследований.

Кроме того, Эрколэ Сабенэ питал тайную надежду оставить по себе здесь прочную память, как о чужестранном госте, давшем толчок к введению обитателей Раля в полное владение Красною планетою и к отмене унизительных самоубийств.