Эрколэ Сабенэ сидел в полном изнеможении. Впечатления были слишком сильны. Он сознавал только, что он один и что никогда еще в своей жизни не наслаждался столь абсолютной тишиной.

Тишина не нарушалась ни единым звуком. Окружающий мир словно исчез. Эрколэ как-будто находился под гигантским стеклянным колпаком, из-под которого выкачали все звуки. Ни скрипа отдаленных шагов, ни собачьего лая, ни выстрела, ни шума взрывов. Сколько времени прошло с тех пор, как он жил в аду окопов? Он прислушался к самому себе, но и внутри себя не мог уловить кипения жизни. Пульс не бился. В крови произошло короткое замыкание.

Тогда он напряг зрение и словно увидел бесконечную тишину, царившую в окружающем мраке. Она лилась на него мощным водопадом и низвергалась в бездонное ничто…

Тьма окутывала его подобно свивальнику мумии. Но его расширенный взор вдруг словно пронизал ее насквозь, чтобы через эту длинную, зияющую, прореху во тьме вырваться на свободу, улететь за сотни миль. Там, в этой длинной прорехе, вдруг показались, закишели звезды — одна за другой, до бесконечности.

Он видел только лоскуток звездного неба, среди которого не умел ориентироваться: что знал он о звездах, кроме самых элементарных сведений? Эта прореха пересекала мир звезд, которые холодно и чуждо воззрились на Эрколэ. В них не было обычного сверкания, подобного сверканию алмазов, рассыпанных по черному бархату открытой шкатулки. Они не искрились и не мерцали, а неподвижно горели каплями застывшего пламени. Оли не способны были то излучать из себя, то вновь вбирать в себя свой свет, как настоящие звезды на настоящем небе.

Эрколэ Сабенэ стал понемногу приходить в себя и вновь обретать свое обычное снисходительное превосходство. Этот шедевр искусства и техники имел таки существенные и бросавшиеся в глаза недостатки! Режиссер, изобретатель этой астрономической косморамы, не сумел заставить свои звезды мигать. Хотя задача вовсе не представлялась неразрешимой. Любой сколько-нибудь искусный машинист может заставить свое театральное звездное небо мерцать, — создать более или менее сносную иллюзию; это ничуть не труднее, чем инсценировать плеск волн или серебристую лунную рябь на море.

У Эрколэ Сабенэ не осталось никаких сомнений в том, куда он попал. Очевидно, в крупный, очень дорого стоящий и блестяще оборудованный космотеатр, в программу которого входили астрономические сенсации. Для открытия, очевидно, будет дана грандиозная фильма с помпезным названием «Через всю вселенную» или что-нибудь в этом роде. Первая картина «Вид на Землю с Луны» была импозантна; эта вторая — значительно слабее: нельзя изображать звездное небо без звездного мерцания!

Вскоре он открыл еще один важный недостаток: этой вселенной недоставало вращения. Звезды не перемещались, но оставались неподвижными, как долго он ни наблюдал за ними; например, Большая Медведица, вдобавок, еще расположенная вверх ногами, не говоря уже о том, что Полярная Звезда вовсе отсутствовала! Это и кое-что еще следовало исправить. Нужно бы показать и северную и южную части звездного неба, притом заставить его вращаться, чтобы на протяжении получаса или целого часа можно было наблюдать все, включая движение планет, вписывающих свои орбиты между неподвижными звездами.

Несмотря на все это, он не мог не признать, что и в этом виде картина производила своеобразное, возвышающее душу впечатление. Особенно завораживала, полная тишина. Тот, кто придумал посадить зрителя как бы на веранде Бесконечности, предоставив ему созерцать бездонную мировую глубь, несомненно отличался недюжинным полетом фантазии. Идея была плодотворна. Из этого безусловно можно было создать благородную и стильную сенсационную фильму. Но непременно придать ей и вращение и мерцание.

Эрколэ Сабенэ различил возле себя какую-то фигуру, силуэт, обрамленный звездами, и по голосу узнал Аванти.

— Как поживаете, земляк? Устояли вы перед этим зрелищем?

Эрколэ Сабенэ встал:

— Да, теперь-то я удержусь на ногах. Но не обижайтесь на меня, если я скажу, что ваши эффекты начинают надоедать мне — все равно, пускаете вы в ход свет или мрак. Не вернуться ли нам обратно на землю? При обычной двадцатипятисвечной лампочке я лучше сумею высказать вам свое мнение. Простите, но многое нуждается в поправках.

— Ха-ха-хаІ Ну, что я говорил? — послышался из темноты низкий бас, по видимому, доктора Крафта.

— Я не знаю, что вы говорили, — с раздражением ответил Эрколэ. — Но я повторяю: пожалуйста, дайте свету. Я привык видеть того, с кем говорю.

— В «одиночку» свет не проведен. Но если вы желаете вернуться на «землю»…

— Весьма охотно. Я это как-раз и предлагаю. Мы, может быть, пройдем прямо в вашу контору?

— Ха-ха-ха! — снова загрохотал великан.

— Пусть тот, кто потешается надо мной, лучше покажется мне! — возмутился Эрколэ Сабенэ.

Ответа не было. Крафт, по видимому, исчез. Эрколэ почувствовал, что его силой усаживают на место, и звонкий, как бой часов, голос зазвучал у него над ухом:

— Я понимаю, что слишком сильные впечатления ударили вам в голову.

— Моя голова совершенно здорова.

— … потому я и поместил вас в «одиночку». Мы всегда уединяемся здесь, когда нуждаемся в некотором охлаждении разгоряченного мозга.

— Мой головной мозг вовсе не нуждается в этом. Зато глаза очень нуждаются. Меня ослепило слишком яркое освещение вашей «Панорамы Земли», или как вы там называете ту картину. Я достаточно хладнокровен, чтобы учесть все ошибки. И вот, например, это, — он широким жестом указал на звезды, — вы, право, не можете предложить публике. Ваши звезды и чересчур крупны и вдобавок не мигают!

— Великий Озирис, не мигают! Неужели мне нужно еще объяснять вам, почему они не мигают?

— Если вы сами сознаете ошибку, то вам следует исправить ее прежде, чем показывать свои «картины» публике. Тут ведь дело не в колдовстве, насколько я знаю, а в механике.

— Да неужели вы все еще не поняли? Все еще не сообразили, где вы находитесь?

— Вы же не потрудились мне объяснить это. Но я не так глуп, чтобы не догадаться: вы решили использовать меня в качестве наивного зрителя, взятого прямо с улицы на одну из довольно неудачных, выражаясь мягко, репетиций сенсационной новинки вашего кинематографа.

— Репетиция! Кинематограф!

Эрколэ Сабенэ почувствовал, что рука Аванти ощупывает кисть его руки.

— Вам нет никакой надобности щупать мой пульс!

— Вы грезите? Или у вас разум помутился? Неужели вы в самом деле думаете, что находитесь в кинематографе?

— А где же еще? — сухо спросил Эрколэ Сабенэ, различая явное изумление на близко склонившемся к нему лице Аванти.

— Где же еще? О, наш милый «товарищ поневоле», пойманный нами в последнюю минуту! Способны вы уразуметь мои слова, или у вас все-таки произошло легкое сотрясение мозга? Разве вы потеряли способность видеть? Вы слышите мои слова? Вы на борту «Космополиса», на пути с Земли к планете Марс.

Эрколэ Сабенэ не нашелся сделать ничего другого, как только пролепетать по-детски:

— «Космополис»?… С земли… к планете Марс?… Значит, не в госпитале, а в сумасшедшем доме! Света! Света!

— Здесь нет другого освещения, кроме наружного, — спокойно ответил Аванти. — Я оставлю вас одного собраться с мыслями.

— Так вот почему вы называете это «одиночкой»! Но я не желаю здесь оставаться. Я хочу выйти! Слышите! Выпустите меня немедленно! Вы не имеете никакого права запирать меня. Я хочу выйти! Помогите! Или я выпрыгну в окно.

— Прыгайте, сколько угодно!

Эрколэ Сабенэ принялся колотить кулаками по направлению к звездам, но встретил сопротивление стекла, толщиной с фут.

— Помогите! Я хочу выйти! Сию же минуту проводите меня к выходу! Дайте свет! Я хочу выйти! Помогите!

В ответ зазвенел, как бой часов, голос Аванти:

— Да полно же вам! Вас ведь не слышит здесь никто, кроме звезд.