В субботу Вадим весь день просидел за письменным столом. Лена стирала, гладила, делала с Машкой уроки. В будние дни не успевала, но по субботам — святое. Садились девочки часа на два и повторяли задним числом все, что проходили в школе за неделю. Особой необходимости в этом не было — Машка училась вполне прилично, но Лена считала, что психологическая связь с ребенком — это важно. А как было ее поддерживать, если утром, когда Машка собиралась в школу, Лена либо еще спала, либо, едва проснувшись, как сомнамбула, варила себе кофе и только успевала на автопилоте чмокнуть дочку и сказать пару дежурных фраз, типа — «учись хорошо». Вадим с Леной старались по субботам, пока Машка не вернется из школы, разобраться со всеми «хвостами» за неделю. Вадим отписывался, готовя бумаги, что все равно рано или поздно надо было сделать, но срочности не было. Лена, закончив с домашними делами, готовилась к лекциям на неделю вперед. Когда возвращалась Машка — общий обед, после которого под смех девочек Вадим отправлялся спать. «Растущий организм», — шутила дочка. «Чего только не придумает, чтобы не делать уроки и не обнаруживать свою необразованность», — поддевала мужа Лена, заговорщически посматривая на дочь. Обе они хохотали, а насупившийся Вадим, теряя чувство юмора, пытался объяснить, что очень устал за неделю, что хоть разок можно и днем прикорнуть. Сцена повторялась постоянно, но участникам она нравилась и разыгрывалась вновь и вновь. Вечером, как правило, ехали в гости. Если у друзей Вадима и Лены были дети, близкие по возрасту Машке, ее брали с собой, нет — забрасывали к родителям Вадима, чему те радовались несказанно.

Утро воскресенья было отведено прогулке на Ленинских горах. Там тоже все происходило практически по одному и тому же сценарию. Через пять минут Машка знакомилась с кем-нибудь из своих сверстников, как и она приехавших с родителями на прогулку, а Лена с Вадимом наконец могли спокойно поговорить. В другие дни, даже если один из них и оказывался свободен от дел, что само по себе было редкостью невероятной, то второй уж точно в это время был чем-то загружен. А вот в воскресенье — святое! Особенно они любили поездки на природу осенью, в конце сентября — первой половине октября. Дорожки парков засыпала опавшая листва, и неспешный разговор супругов сопровождался шуршанием нарочно поддеваемых ногами листьев, еще не скукожившихся окончательно, не ставших одноцветно коричневыми, окрашенных в самые разные цвета — от зеленого до пожухло-бежевого, включая золотой, бордовый, красный и какие-то еще, названия которых ни Лена, ни Вадим Толком и не знали.

— У тебя на этой неделе интересные дела будут? — спросила Лена, давая Вадиму возможность рассказать ей о том, что его увлекало больше всего — о работе.

Вадим, еще молодой адвокат, не случайно любил рассказывать Лене о предстоящих процессах. Он давно уже заметил, что, стараясь связно изложить жене, в чем суть дела, какие аргументы есть у него, какие можно ожидать от оппонентов, он, прокручивая дело не в уме, когда одна мысль сталкивалась с другой и никогда не доводилась до конца, а вслух, вынужден был соблюдать логику изложения. Тем самым, между прочим, выстраивая и логику своего поведения в процессе. Лена же, задавая вопросы — «а почему», «а если», «а вдруг те скажут, что», сама того не осознавая, просто от искреннего интереса к делам мужа, увлекала азартом борьбы за выигрыш процесса и фактически исполняла роль спарринг-партнера.

— Да, есть одно. Не знаю, заслушаем ли на этой неделе. Уже шесть раз откладывали. Дело по отцовству.

— А почему ты раньше о нем не говорил?

— А это дело Коган. Она мне его передала перед отпуском.

— Да, я же забыла — бархатный сезон. Она опять в Юрмалу поехала?

— В Палангу.

— Ой, ну да — в Палангу. Они для меня — одно и то же.

— Давай на следующий год съездим туда, тогда будем знать разницу.

— Ага! С тобой съездишь! Ты же всегда говоришь, что осень — самая жаркая пора. Основные дела после отпусков.

— Что есть правда. Но не стоит мною прикрываться. Это у тебя в институте занятия начинаются.

— «Ля-ля» — не надо! Мои студенты — на картошке. До 10 октября как минимум.

— Свидетель, вы путаетесь в показаниях! Тогда к каким занятиям вы вчера готовились? — Вадим рассмеялся.

— Товарищ адвокат, ваш вопрос снимается как дурацкий! Свидетель писала методичку. Вот!

— Простите, ваша честь! Кстати, помнишь, как я из Сухуми приезжал на работу из отпуска?

— Конечно, помню! Меня небось также дурачишь? — Теперь уже смеялась Лена.

— А как же! — в тон жене согласился Вадим. Некоторое время шли молча, вспоминая, каждый на свой лад, историю четырехлетней давности. В тот год зимой Машка постоянно болела — то ангина, то простуда, то грипп. Короче говоря, врач сказала, что надо вывозить ее на море, причем надолго, месяца на два, а лучше на три. Родители Вадима подписались на весь сентябрь. Лену с работы отпускали сразу по окончании вступительных экзаменов, то есть с середины июля.

Дело было за Вадимом. В юридической консультации, где он работал, молодым сотрудникам, как правило, отпуска давали с ноября по апрель. Заведующий консультацией Феликс, так запросто звали его между собой подчиненные, приговаривал неизменное: «Водку теплую не любишь? Пойдешь в отпуск зимой». Вадиму он благоволил, видел, что парень вкалывает не за страх, а за совесть, и очередной отпуск летом разрешил. Но нужны были еще недели две. Вадим пошел было к Феликсу, но в дверях его кабинета столкнулся с выходившим оттуда таким же молодым коллегой, жутко расстроенным тем, что начальник ему отдохнуть летом не дал.

Понимая всю бесперспективность просить помимо отпуска еще и две недели за свой счет, Вадим решил, что проще будет поставить Феликса перед фактом. Позвонить уже из Сухуми и сказать, например, что обратных билетов нет?

Пятнадцатого июля Вадим с Леной и Машкой улетели на море. Двенадцатого августа Вадим позвонил из Сухуми Феликсу и сообщил, что билетов нет. Правда, и дел, назначенных к рассмотрению в суде, тоже, так что он, если Феликс Исаакович не возражает, задержится дней на десять. Может, чуть меньше или чуть больше — как получится.

Феликс взъерепенился: «А кто будет 49-е вести? „Старики“? Хитрее всех хотите быть, Вадим Михайлович?!» Вадим попробовал было что-то сказать в свое оправдание, но Феликс просто взревел раненым львом и, проорав, что никакому больничному он не поверит, бросил трубку. Лена стала говорить, что Феликс — не человек, не хочет войти в их положение, но Вадим неожиданно взял его под защиту. Адвокатский инстинкт сработал, что ли? Подтвердил, что Феликсу и вправду трудно. Летом поток сорок девятых меньше не становится, а сотрудники в отпусках, и в суд посылать некого. Лена заявила, что это нелогично, если все отдыхают, то и дел меньше, так как судьи — тоже люди и тоже в отпуска уходят.

Вадим стал терпеливо объяснять, что летом ситуация усложняется из-за «чердака». Так на жаргоне называли дела, по которым сажали в тюрьму людей за проживание в Москве без прописки. Ночевали бомжи тогда на чердаках, весной и летом их отлавливали в больших количествах, а к августу-сентябрю дела этих несчастных лавиной сваливались в суды из кабинетов следователей, успешно раскрывавших сии криминальные действа сограждан всю первую половину лета. Приговоры штамповались, как гайки на конвейере, те гайки, которые советская власть так любила периодически немного подзакрутить. Но для правильного производственного процесса в деле должен был быть адвокат. «Вот Феликс и мучится!» — заключил защитительную речь Вадим.

Получилось складненько — Феликс не виноват, советская власть виновата. Объяснение в те времена для интеллигенции абсолютно удовлетворительное. Но вот заявление Вадима, что придется возвращаться в Москву раньше, по крайней мере ему, а жена останется на две недели с Машкой, пока ее не сменят родители, Лену никак не удовлетворило! Взрыв был мощный, сокрушительный и направленный. На Вадима.

И тут вдруг Лена произнесла магическую фразу, которую столько раз слышал в напряженных, рискованных ситуациях от отца: «Включи голову!» Ну, он и включил.

В консультации Вадим должен был появиться пятнадцатого августа, в среду. Дежурство начиналось в три часа дня. Первый рейс из Сухуми в Москву прилетал в девять утра, так что Вадим легко успевал добраться из аэропорта до консультации, даже с учетом времени, необходимого, чтобы заехать домой переодеться. Но не только для этого. По дороге в консультацию Вадим заскочил к школьному другу, с которым они за год до этих событий опять стали тесно общаться, Автандилу.

Тот работал детским урологом в больнице недалеко от дома Вадима и Лены, Автандил сделал ему укол чего-то, накапал в глаза что-то, и Вадим появился в консультации красный как рак, со слезящимися глазами и распухшим носом.

Когда к шести вечера в конторе появился Феликс (как Вадим ждал его прихода, описать невозможно), секретарша с ходу ему доложила, что Осипов на работе, но совсем больной. Феликс вызвал Вадима, с трудом скрывая удивление, что тот здесь, поскольку уж от него такого безропотного послушания ждать не мог никак Более того, за неподчинение воле начальника, а что так оно и будет, Феликс не сомневался, Вадиму уже было приготовлено наказание — сорок девятая месяца на три-четыре в Мосгорсуд. Мера крайне жестокая, но справедливая, как полагал Феликс.

И вот Вадим здесь, мало того, больной и «сморкатый». Убедившись, что секретарша не врет, выглядит Вадим действительно ужасно, Феликс отчитал его за выход больным на работу — «Нечего заражать коллег» — и предложил немедленно отправиться домой.

Разумеется, Вадим не лишил себя удовольствия напомнить: «Но вы же сами запретили мне брать больничный!» Уязвленный Феликс процедил сквозь зубы: «Теперь разрешаю!» Он уже думал, кого же и за какую провинность «наградить» той самой сорок девятой в Мосгорсуд, от которой, сам того не ведая, столь ловко увернулся Осипов.

Вадим выскочил из консультации, схватил такси и рванул в аэропорт, где его со сменной одеждой, лакомствами для Машки и парой батонов сервелата ждал отец. Назавтра Осипов-старший получил у знакомого врача больничный для Вадима, а Лена проснулась в пять утра оттого, что Вадим забирался под ее одеяло.

Лишь много лет спустя Феликс узнал о проделке Вадима, но так до конца и не поверил, что его, старого прожженного волка, адвокатищу, обвели вокруг пальца так, что у него и капли сомнения не возникло.

Первой из воспоминаний вышла Лена.

— Надо сегодня заехать к твоим, Эльза Георгиевна обещала постирать пакеты, — нарушила тишину, сопровождаемую звуком шуршащих листьев, Лена.

— Что? — не понял Вадим.

— Эльза Георгиевна обещала постирать для нас пакеты. Полиэтиленовые пакеты.

— А! Хорошо! — отозвался Вадим и подумал, что человеческая мысль идет по своей, неподконтрольной сознанию логической цепочке. Видимо, Лена, вспоминая поездку в Сухуми, что для нее как для хозяйки вылилось в сплошной кошмар, переключилась мысленно на домашние дела и оттуда перескочила на пакеты, которые бабушка обещала постирать.

Ни у кого другого в семье не хватало терпения отстирывать тонкие, рвущиеся от любого неловкого движения полиэтиленовые пакеты, в которые в некоторых магазинах клали продукты. Отдельно пакеты не продавались, но в хозяйстве были очень удобны. Для холодильника особенно. Вот бабушка и стирала их на две семьи.

Вадим вспомнил, как кто-то из адвокатов рассказывал ему, что в Генпрокуратуре идет следствие по делу «цеховиков», наладивших выпуск этих пакетов из неучтенного материала. Где-то на химзаводе покупали гранулы нужного вещества, в подпольном цехе установили списанное оборудование, отладили, наняли рабочих и стали гнать дефицитную продукцию. Поскольку из килограмма гранул получалось несколько тысяч пакетов, то доходы были сумасшедшими. ОБХСС накрыл «цеховиков», и дело завели по хищению социалистической собственности в особо крупных размерах. Посадили человек пятьдесят, и, по крайней мере, половине из них грозила «вышка».

Вадим никак не мог понять, ну кому было плохо от того, что люди работали? Государство-то не смогло наладить производство пакетов! Из мусора делали нужную вещь, а их к стенке?!

Сколько бы ни убеждал себя Вадим, что в политику лучше не вникать, но в последнее время все чаще и чаще стал задумываться по поводу окружавших его глупостей. И не он один. Многие коллеги, клиенты, о друзьях и говорить нечего, удивленно пожимали плечами, пересказывали друг другу, ехидно улыбаясь, злые анекдоты про «дорогого Леонида Ильича Брежнева» или ожившего Ленина, недоумевающего, «чего это я натворил».

Да вот та же поездка на Черное море! За хлебом, который привозили в Каштак, местечко под Сухуми, где Лена с Вадимом и Машкой снимали за немалые деньги домик, больше похожий на просторную собачью конуру без удобств, очередь надо было занимать с шести утра. И не каждый день, а по вторникам, четвергам и субботам. В другие дни хлеба не завозили вовсе.

Сметану, которую так любили и Вадим, и Машка, «выбрасывали» только по понедельникам. И в очередь опять-таки надо вставать с шести утра. Мяса в магазинах не было никогда, так что приходилось покупать на рынке. Но и там его продавали только по средам и по выходным. Так что «отдохнул» Вадим на славу-не отоспался, умотался в поисках пропитания, настоялся в очередях. В Москве его семье жилось легче, по крайней мере, в силу двух причин — и снабжалась столица все-таки получше, и через клиентов, коллег, друзей механизм добывания дефицита по блату был отработан полностью.

— Так что у тебя за дело от Коган? — опять вернула Вадима к реальности Лена.

— Я же сказал, об установлении отцовства.

— Но ты же не ведешь дел о детях? Что-то изменилось? — ласково посмотрев на мужа, спросила Лена.

— Нет! Это только подстраховка. На случай, если вдруг дело пойдет. Но готовиться надо, поскольку я его срывать не стану. Подозреваю даже, что они, та сторона, увидев, что в процессе не Ирина Львовна, а я, «мальчик», полезут вперед.

— Я им не завидую!

— Спасибо за доверие, товарищ генерал. — Вадим посмотрел на жену тем взглядом, о каком мечтает любая женщина, стоя рядом с любимым мужчиной.

— Всегда пожалуйста. Ну а суть дела-то в чем?

— Ситуация крайне необычная. Только, пока буду рассказывать, за Машкой смотри. А то я увлекусь и забуду.

— Про родную дочь?

— А откуда я знаю, что она родная? Она же на меня совсем не похожа! — Вадим любил подразнить жену, прекрасно зная, что Машка-то уж точно его дочь. Без вопросов. А Лена начинала глупо краснеть, и Вадиму это очень нравилось.

— Ну, Вадик, прошу, перестань.

— Ладно, ладно. Шучу!

— Глупо шутишь!

— Все, проехали. Извини! — Вадим вдохнул побольше воздуха и начал рассказ. Улыбка исчезла, брови сдвинулись. О делах Вадим мог говорить только всерьез. — Служили два товарища. Один русский, мой клиент, другой грузин. Так получилось, что их несколько раз разбрасывала судьба по разным гарнизонам, но через некоторое время опять сводила вместе. Дочь грузина родила ребенка. Без отца.

— А это технически возможно? — рассмеялась Лена.

— Я имею в виду, — абсолютно серьезно продолжил Вадим, недовольный тем, что его перебили, — родила вне брака. Приходит грузин к моему клиенту где-то год спустя и говорит, что дочь домой в Тбилиси собирается, а на Кавказе женщина, родившая без законного мужа, — позор всего рода. Словом, он просит его по дружбе установить отцовство в отношении своего внука.

— Погоди, не поняла. Чтобы твой клиент, ровесник отца этой грузинки, пошел и записал себя отцом? Так он же ребенку в деды годится!

— Это на детородную функцию не влияет.

— На что? — не поняла Лена.

— На способность быть отцом, — пояснил Вадим, — хотя в данном деле это обстоятельство будет иметь серьезное значение. Погоди, не забегай вперед. Тот, ну мой, Николай Петрович, посоветовался с женой. Она говорит: «Давай, что нам, жалко?» Спросила только, не придется ли алименты платить. Николай Петрович отвечает, что нет, Гиви Владимирович — отец грузинки, слово офицера дал, а сама дочка напишет расписку, что от алиментов отказывается. Ну, жена успокоилась и опять говорит — вперед! Мол, для того друзья и существуют. Расписку с отказом от алиментов Николай Петрович взял, заявление в ЗАГС написал. Проходит три года, Гиви умирает, и еще через полгода Манана подает иск в суд о взыскании алиментов.

— А расписка? — ахнула Лена.

— А расписка юридического значения не имеет. Это отказ от права, к тому же права не своего, а ребенка. Словом, юридически это филькина грамота.

— А как она объясняет, что дала такую расписку?

— Пока не знаю, еще ни одного заседания не было. Но могу тебя успокоить, я бы десяток хороших объяснений придумал. А Смирнова, поверь, как минимум не глупее меня.

— Какая Смирнова?

— Алла Константиновна Смирнова.

— Ого! Это — серьезно. Я помню, ты о ней несколько раз упоминал. Она, кажется, вечный оппонент Коган?

— Правильно. — Вадиму было приятно, что Лена действительно интересуется его делами и помнит, что он ей когда-то рассказывал. Так получалось, что если одна из сторон обращалась к Коган, московской знаменитости, то другая старалась найти себе защитника того же «калибра». А Смирнова, как и Коган, входила в ту самую «золотую пятерку» цивилистов — адвокатов, ведущих гражданские дела, имена которых были хорошо всем известны, И соответственно, наоборот, если кто-то обращался к Смирновой, то вторая сторона сразу бежала либо к Вайману, либо к Любимовой, либо к Рохлину, либо к Коган, Вот и судились Смирнова с Коган годами, представляя при этом весьма колоритный дуэт: если Коган являла тип классической русской интеллигентки, то Смирнова — тип скандальной одесской еврейки, что выглядело особенно забавно с учетом их национальностей.

Большинство солидных адвокатов любили повторять: «Клиенты приходят и уходят, а мы остаемся». Они вели себя с коллегами, пусть даже оппонентами в процессе, соответственно. Смирнова этого правила не придерживалась. Что для клиентов оказывалось порою как раз хорошо, потому что дралась она за них, как тигрица, защищающая своих детенышей. Короче, удовольствия от встречи с нею в процессе Вадим никак не ждал.

— Но ведь «штаны»-то не она придумала, а ты, — решила поддержать мужа Лена, напомнив ему успех в одном из первых дел.

— Не обольщайся. Она могла бы придумать и покруче. Ладно, пошли дальше. Мой Николай Петрович подал встречный иск о признании акта установления отцовства недействительным. Но проблема в том, что запись об отцовстве можно оспорить только в течение одного года. А прошло уже без малого четыре. Получается, сам записался отцом, в семье бывал часто, знаком с Мананой миллион лет — поди объясни, что все это в силу дружбы с отцом. А когда о деньгах зашла речь — в отказ, мол, я не отец, ничего не знаю! Мало того, Николай Петрович помнит, что у Мананы есть фотография, где он рядом с ней и с ребенком на руках стоит на ступенях родцома. Ну как он объяснит, что ездил с Гиви забирать ее из родцома не в качестве отца ребенка, а в качестве друга ее отца?!

— Ой, извини, — неожиданно перебила Лена, — посмотри на Машку! Как она кокетничает с этими двумя мальчишками! Ну откуда это в ней?

— Да, действительно, откуда?! — Вадим с иронией взглянул на жену. — Для тебя-то это совсем нехарактерно!

Оба рассмеялись, умиленно наблюдая за дочерью. Лена взяла Вадима под руку и прижалась к нему.

— Поцелуй меня! — Лена потянулась к Вадиму.

— Всегда в вашем распоряжении, — улыбнулся Вадим и поцеловал жену…

— Ну ладно, слушай дальше. — Вадим немного отстранился.

— Да ну тебя! — Лена надула губки. — Тебя и вправду ничего, кроме твоей работы, не интересует!

— Да ты же сама просила рассказать! — Вадим искренне удивился Лениной обиде.

— Ладно, сухарь, продолжай, — смирилась с приоритетами мужа Лена.

— Так вот! Минусы я тебе перечислил. — Вадим был явно рад, что его больше не отвлекают от стройного изложения. Впервые проговаривая дело вслух, он почуял — что-то нащупывается. Но что именно, пока не понимал. — Перейдем к плюсам. Первый и основной: у Николая Петровича своих детей нет.

— Ничего себе плюс! — отпрянула от Вадима Лена.

— В данном случае — да! Мало того, их и быть не могло с середины пятидесятых годов, поскольку служил Николай Петрович в Семипалатинске, а там что-то с ядерным оружием экспериментировали. Что — он не говорит, но факт тот, что у него болезнь, точно название не помню, кажется «негроспермия», это когда все сперматозоиды мертвые…

— Ты у Автандила название уточни!

— Ну разумеется. Не перебивай, прошу!

— Так я же для тебя. — Лена удивилась раздражению мужа.

— Это детали. Мне важно все выстроить в цепочку. Не отвлекай!

— Погоди, ты мне рассказываешь или себе?

— Ты моя вторая и при этом лучшая половина, так что получается, по-любому — себе! Ладно! Слушай дальше. Самое интересное, что с точки зрения закона это не абсолютное спасение. Так как факт признания отцовства зачастую перевешивает факт невозможности быть отцом!

— Но это же бред! Чистая формалистика!

— И да и нет! Если экспертиза крови исключит отцовство начисто, то тогда все в порядке. Отцовство не установят. Но дело в том, что в деле есть заключение врачебной экспертизы, более того, в медицинской литературе описаны случаи, когда при «негроспермии» возможно появление менее одной тысячной процента живых сперматозоидов. Получается, что наша справка — отнюдь не стопроцентная гарантия успеха. А вот его идиотское поведение благородного дурака, наоборот, косит нашу позицию под корень. Вадим откровенно злился на своего клиента. Рассказывая сейчас всю историю Лене, он понял, как трудно будет объяснить в суде его поступки. При этом Вадим ни секунды не сомневался, что Смирнова научит свою клиентку представиться бедной обиженной овечкой, а сама будет перебивать и хамить Николаю Петровичу постоянно, желая его смутить и сбить с толку. А он и без того особо толковым не выглядел.

— Так на что ты тогда рассчитываешь? По глазам вижу, что-то у тебя на уме есть!

— Ну есть. — Вадим хитро улыбнулся. — Дело в том, что Николай Петрович знал от Гиви, что Манана подавала иск в суд об установлении отцовства к какому-то мужику, настоящему отцу. Но потом почему-то иск забрала. Больше ему ничего не известно.

— А как бы это выяснить? — заинтересованно спросила Лена.

— В том-то и беда, что Ирина Львовна сделала запросы в несколько судов, но все ответы — отрицательные. Хотя это ничего не значит — канцелярии могли просто формально отписаться, даже не проверяя архивы. Оно им надо? Кроме того, во все суды запросы не напишешь. Я попросил Пашу Острового, помнишь моего однокурсника, по своим каналам разузнать. Он же в КГБ московском работает. Обещал неофициально помочь.

— А что это даст? — удивилась Лена. — Все равно твой заявление писал, фотография из роддома есть.

— А вот приходи в суд, коли твои студенты еще на картошке, и послушай мужа. Хоть там меня перебивать не сможешь!

И оба рассмеялись, ласково глядя то друг на друга, то на продолжавшую безудержно кокетничать теперь уже с тремя мальчиками дочь.

В среду вечером, как всегда накануне процесса, Вадим ушел к себе в кабинет и плотно закрыл дверь. Для Лены и Машки плотно закрытая дверь была более труднопреодолимым препятствием, чем повернутый в замке ключ. Если кто-то из девочек случайно, по забывчивости входил к Вадиму, он смотрел на вошедшую таким взглядом, что та сразу начисто забывала, зачем зашла. Однако на сей раз Лена, приглашенная Вадимом завтра на процесс и чувствовавшая себя его младшим партнером, рискнула побеспокоить мужа. Вошла и с порога, еще не до конца открыв дверь, спросила:

— Ты Автандилу звонил?

— Зачем? — вскинулся недовольный Вадим.

— Узнать название этой негритянской болезни, — попыталась пошутить Лена.

— Какой негритянской болезни? — раздраженно, не поняв шутки, спросил Вадим.

— Той, где в названии негр и сперма, — продолжала улыбаться Лена, осторожно проскальзывая в кабинет.

— А-а! — Вадим наконец ответил на улыбку. — Да, звонил. И слава богу! Мог попасть впросак Смирнова бы поиздевалась надо мной всласть! Правильное название «некроозоспермия».

— Как?!

— Некро-озо-спермия, — разбивая слово на части, повторил Вадим. — Не от «нефа», а от «некро» — мертвый.

— А что с иском Мананы? — попыталась продолжить разговор Лена.

— Так! Девушка, сделайте, чтобы я искал вас по всей квартире и не мог найти! — Вадим давал понять, что на разговор вовсе не настроен.

— Для этого мне придется залезть в постель и ждать тебя там, — кокетливо улыбнулась Лена.

— Ты считаешь, что подготовка к данному процессу включает в себя практические занятия по изготовлению детей? — Вадим, казалось, подхватил шутливый тон жены, но, вдруг став серьезным, жестко сказал: — Ленк! Понимаю, что ты хочешь мне помочь, отвлечь, чтобы я не грузился, но ты же знаешь, мне надо побыть одному. Не обижайся, котенок, дай мне еще часок.

Лена не обиделась, но в очередной раз расстроилась. Так бывало всегда, когда работа Вадима откровенно заслоняла ее от мужа. «Ладно, зайдем с другого боку!» — решила она.

— Хорошо, хорошо! Я просто подумала, что ты захочешь еще раз прокрутить со мной все дело, с учетом новой информации, — крайне серьезно и торопливо объяснила Лена.

— Нет, теперь уж до завтра потерпи, все сама увидишь и услышишь. — Вадим говорил почти сурово и вдруг, улыбнувшись, добавил: — Хитрюшка-хрюшка любимая!

Лена поняла, что дальше — стена, Вадим не станет ей ничего рассказывать. Чмокнула мужа в щеку и вышла из кабинета. Машка смотрела на нее с восторгом и ужасом — зашла к папе в кабинет за плотно закрытую дверь и вышла живая и невредимая! Фантастика!!

Вадим занял место за адвокатским столиком. Николай Петрович сидел в первом ряду рядом с Вадимом. Рядом получалось потому, что стол Вадима был повернут боком к судейскому столу и рядам для посетителей. Вот и получалось, что хотя клиент и адвокат сидели под углом друг к другу, расстояние между ними не превышало полутора метров.

Смирнова с Мананой пришли чуть позже. Вадим, посмотрев на молодую грузинку, одетую нарочито бедно, с головой, обмотанной какой-то невыразительной то ли косынкой, то ли платком, понял, что был прав — Смирнова отвела ей роль обиженной и оскорбленной несчастной женщины. Жертвы мужика-вурдалака. Вадим засомневался, правильно ли он сделал, велев Николаю Петровичу прийти в его полковничьей форме, со всеми орденами и медалями вместо планок Скорее всего, это оказалось ошибкой, но теперь деваться было некуда.

— Скромнее надо в суд одеваться! — обратилась Смирнова к Николаю Петровичу.

— Молчите! — тихо приказал Вадим клиенту, поняв, что Смирнова применяет свою обычную тактику — вывести из себя оппонентов любыми средствами.

— Так вот каким способом вы женщин соблазняете! — не унималась Смирнова.

Николай Петрович посмотрел на нее сначала удивленно, а потом весьма успешно изобразил на лице презрение. И отвернулся к окну.

«Молодец! — подумал Вадим. — Значит, и в процессе сдержится! Умный клиент с хорошими нервами — уже подарок!»

— А вы, я так понимаю, — обратилась уже к Вадиму Смирнова, — тот самый гениальный ученик великой адвокатессы и наставника Коган? Будущая гордость советской адвокатуры, так сказать?

— «Так сказать» — это вы про адвокатуру, про советскую или про гордость? — мягко улыбаясь, откликнулся Вадим. Из присутствующих только Лена знала, что скрывается за этой мягкой улыбкой и вкрадчивым голосом.

— Ну что вы! Как бы я посмела сомневаться в вашей грядущей славе? — ехидно улыбнулась Смирнова. — Кстати, наверное, будете просить об отложении дела? — как бы невзначай поинтересовалась Алла Константиновна.

— Нет, мы вроде готовы, — неуверенно и как-то по-детски наивно откликнулся Вадим.

Смирнова открыла свое досье и, внимательно-оценивающе посмотрев на Осипова, переложила в конец папки бумагу, лежавшую до этого первой.

«Ходатайство об отложении дела, — понял Вадим. — Ну и ладушки, тетя Алла, поиграем!» И опять-таки только Лена поняла значение той улыбки, которая еле заметно тронула губы ее мужа.

Судья, заседатели и секретарь вошли в зал одновременно. Причем секретарь, замыкавшая процессию, на ходу произнесла магическое «Прошу встать, суд идет!», а Вадим, поднимаясь, про себя продолжил ее фразу: «И я с ним!»

Процесс шел именно так, как и предполагал Осипов. Смирнова все время перебивала Николая Петровича, демонстративно вскидывала руки, выказывая свое возмущение, когда он давал не те, что ей требовались, ответы на ее вопросы. Вадим же, наоборот, вел себя очень тихо, старался казаться застенчивым и был предельно вежлив. Почти каждый свой вопрос к Манане он начинал либо с «извините», либо с «если вам не трудно, не могли бы вы сказать». Расчет на то, что судью Смирнова в такой ситуации будет довольно сильно раздражать, начинал оправдываться. И хотя вопросов Вадим задавал никак не меньше, чем Алла Константиновна, его судья не прерывала и его вопросы не снимала. Однажды Вадим чуть было не сорвался, когда Смирнова во второй раз откомментировала его вопрос словами «мой юный коллега считает…», но не успел — судья сама сделала Смирновой замечание за некорректное отношение к коллеге. Вадим в очередной раз подумал: «Что Бог ни делает, все к лучшему!»

К перерыву ситуация выглядела следующим образом.

По версии Николая Петровича, он зарегистрировал себя отцом ребенка по просьбе друга, для спасения репутации Мананы. Из роддома забирали ребенка вместе с Гиви Владимировичем. На снимке Гиви Владимировича нет, потому что он как раз эту фотографию и делал. То, что на фото присутствуют только он, Манана и младенец, — простая случайность. Да, дома бывал постоянно, но не у Мананы, а у Гиви. Детей у него быть не может, так как в связи с облучением страдает некроозоспермией. Манана воспользовалась его добротой и благородством, а теперь хочет еще и получать алименты. В такой ситуации Николай Петрович считает невозможным сохранять запись о его отцовстве.

Не его вина, что он вынужден отказаться от обещания, данного умершему другу, и рассказать публично всю правду.

Версия Мананы в обработке Смирновой являла полную противоположность первой. Манана забеременела от Николая Петровича. Тот умолял ее не открывать правду отцу. Как минимум это грозило бы ему неприятностями по службе, так как Гиви Владимирович был членом парткома Академии имени Фрунзе, где они оба служили. Поэтому заявление в ЗАГС он хоть и написал, но взял с Мананы честное слово, что та никогда отцу не покажет свидетельство о рождении, где он указан отцом. Более того, Николай Петрович где-то раздобыл поддельное свидетельство с прочерком в графе «отец», чтобы именно его и видел Гиви Владимирович. Сейчас это поддельное свидетельство отсутствует, так как после смерти отца Манана его порвала и выбросила. Оно ей «руки жгло. Что касается расписки с ее отказом от алиментов, то, во-первых, деньги Николай Петрович ей всегда давал добровольно, с этим условием она расписку и писала, а во-вторых, юрцдической силы эта расписка все равно не имеет.

Дальше эстафета перешла к Смирновой, по поводу справки о некроозоспермии она представила суду несколько статей из медицинских журналов и плюс заключение врача-специалиста о том, что при этом заболевании с очень малой степенью вероятности, но все-таки могут присутстврвать в сперме и живые, подвижные сперматозоиды. Таким образом, с медицинской точки зрения факт отцовства Николая Петровича исключить нельзя. Ну а фотографии, около роддома, в домашних застольях, с детской коляской — все это не фотографии друга семьи, а фотографии именно отца ребенка. Теперь, после смерти Гиви Владимировича, Николай Петрович отказался платить алименты, вот Манана и вынуждена обратиться в суд. Ее, несчастную, оставшуюся сиротой, теперь защитить некому, поэтому Николай Петрович и осмелел. Так советские офицеры себя не ведут! Позор!

Как только судья объявила перерыв на обед, Лена бросилась к мужу. Вадим не позволил ей и рта раскрыть, показав глазами на Смирнову, внимательно наблюдавшую за этой сценой.

— И правильно! — одобрительно сказала Вадиму Смирнова. — Я тоже в юности, пока опыта не набралась и не научилась хоть мало-мальски работать адвокатом, брала с собой в суд кого-нибудь для моральной поддержки. Правда, я ходила обычно с мамой. А вы, молодой человек, с сестрой?

— Нет, это отец моей дочери, — неожиданно зло огрызнулась Лена. — Причем настоящий отец, а не придуманный ради алиментов! — С этими словами Лена схватила Вадима за руку и потащила из зала.

Когда они оказались в коридоре, Лена внимательно посмотрела на Вадима и спросила:

— А ты уверен, что твой клиент не врет? Мне кажется, Манана говорит правду.

— Теперь уже уверен. Хотя, в принципе, ты знаешь мою позицию — я не судья, чтобы устанавливать истину, а адвокат, представляющий интересы одной из сторон. Все! Остальное — вопросы совести моего доверителя.

— Но речь идет о ребенке! Ты не можешь оставаться просто сухим профессионалом. Ты же человек, в конце концов!! — Лена перешла почти на крик.

— Прекрати! — рыкнул Вадим. — Что за истерика? Я знаю, что делаю! Манана врет! А детские дела, кстати, ты знаешь, я не веду. И не буду! А здесь меня Ирина Львовна попросила.

— Ну и что?! Ирина Львовна! Ирина Львовна! — передразнила Лена. — Это ее проблемы, пусть ее бессонница мучит! А я не хочу, чтобы тебя грызла совесть за то, что ребенка оставил без куска хлеба.

— Откуда такой пафос? — Вадим разозлился не на шутку. На правом виске начала пульсировать жилка, что случалось только в минуты крайнего раздражения, скорее даже бешенства. Но Лена, увлеченная спором, этого не заметила.

— А почему ты уверен, что Манана врет? — продолжала наседать Лена.

— А вот почему! — Вадим открыл портфель, вынул досье и быстро нашел в нем один документ, — Вот почему!

Лена прочитала бумагу, растерянно посмотрела на мужа и спросила удивленно:

— Не понимаю! Что это значит?

— А то и значит, что Манана — щука, хищница! Я тебе еще не все показал! — Вдруг Вадим сменил гнев на милость и ласково добавил: — Потерпи, котенок. Финал будет феерическим. Ты у меня очень добрая, это хорошо, и слишком доверчивая — а это плохо.

— Ну, для тебя-то как раз это особенно хорошо! — Лена улыбнулась, но сомнение во взгляде осталось.

Сразу после перерыва судья объявила стадию дополнений. Смирнова сказала, что дополнений не имеет, а Вадим попросил суд приобщить к материалам дела несколько документов. Смирнова вся напряглась и заявила, что документы надо представлять суду не в конце, а в начале процесса. Вадим, наивно улыбаясь, но с издевкой в голосе попросил уважаемую Аллу Константиновну сослаться на норму гражданско-процессуального кодекса, которая предписывает именно такой порядок представления документов. Смирнова ответила, что помимо норм ГПК существуют еще и этические нормы уважения к суду и коллегам. Тут уже судья не сдержалась и бросила: „Ну, об этом не вам говорить!“ Вадим понял, что первая победа достигнута — судью Смирнова раздражает сильно, а он вроде нет.

Вадим передал судье документы. Это были заверенные печатью копии. Первый документ — заявление Мананы в Дзержинский районный суд г. Москвы об установлении отцовства и взыскании алиментов с гражданина Смирнова Ивана Ивановича. Второй — определение Дзержинского районного суда о прекращении производства по делу в связи с отзывом иска заявителем. И третий документ — копия приговора Московского городского суда в отношении Смирнова И. И., осужденного к десяти годам лишения свободы за получение нескольких взяток в должности заместителя министра бытового обслуживания населения РСФСР. При этом Вадим обратил внимание суда на даты документов. Заявление в суд было подано через три месяца после рождения ребенка. Прекращено по просьбе самой Мананы еще через два месяца. А вот из приговора суда было видно, что арестовали Смирнова как раз между этими двумя датами. Вадим не лишил себя удовольствия по ходу общения с судьей мимоходом поинтересоваться у Смирновой, не ее ли родственник Иван Иванович Смирнов, но тут же был остановлен судьей, сделавшей ему замечание за некорректное поведение. Хотя лукавая ухмылка и промелькнула на невозмутимом лице женщины-судьи…

Манана явно занервничала. Она подбежала к Смирновой и стала что-то шептать ей на ухо. Судья заметила и спросила, не желает ли кто-нибудь попросить перерыв для подготовки ответов на возникающие у суда вопросы. Поняв всю провокационность вопроса судьи, Смирнова ответила и за себя, и за клиентку: „Нет, спасибо! Для нас это все не новость и не неожиданность!“. Вадим оценил хладнокровие Смирновой и подумал, что он бы подобный удар так спокойно перенести не смог. Точно бы растерялся. Конечно, Смирнова суперпрофессионал. Хоть и хамка. Смирнова в это время что-то быстро шептала Манане, которая, наклонившись к адвокату, кивала головой, показывая, что все поняла и все запомнила.

— У вас есть вопросы к истцу? — обращаясь к Вадиму, спросила судья.

— Да, спасибо, товарищ председательствующий. — Вадим повернулся к Манане. — Даже не вопрос, а так, вопросик Скажите, а кто отец ребенка?

В зале повисла гнетущая тишина. Все думали об одном и том же — что может ответить Манана? Не что ответит, это значения не имело, ибо, если ответит неправильно, Смирнова поправит, найдет способ. Именно — что может ответить, какой ответ может ее спасти? Отец — Смирнов? Тогда почему сейчас иск об алиментах к другому? Отец — Николай Петрович? Почему же был иск к Смирнову? Не знает точно, кто отец, — ну, дорогая, извини…

Манана с мольбой смотрела на Аллу Константиновну. Сама же Смирнова с любопытством рассматривала Вадима. А он торжествующе смотрел на Лену. Пауза затянулась.

— Я не помню, — нарушила тишину Манана.

— Стыд-то какой! — неожиданно брякнула одна из народных заседательниц, но сразу осеклась, получив толчок локтем от председательствующей.

На улице к Вадиму с Леной подошла Смирнова. Приветливо улыбаясь, она поздравила коллегу с победой. Казалось, что искренне. Потом, обращаясь к Лене, Алла Константиновна, улыбаясь, сказала: „Решите развестись с этим хитрецом — дайте знать, у меня дочь на выданье!“ Лена, продолжавшая воспринимать Смирнову как противницу мужа, зло бросила: „Не дождетесь!“ На что Смирнова как-то по-доброму, почти по-матерински сказала: „Не злитесь! Я же шучу! Клиенты приходят и уходят, а мы — остаемся! Я правильно говорю, Вадим Михайлович?“. Вадим улыбнулся. И вдруг, посерьезнев, Смирнова добавила: „До встречи в „Клубе пяти“, вы уже на пороге!“ Повернулась и быстро зашагала прочь.

— Это она о чем? — спросила Лена.

— О „золотой пятерке“, — не скрывая удовольствия, ответил Вадим.

На следующий день, придя на работу, Вадим узнал от секретаря, что ему звонила „эта мегера Смирнова“. Вадим слегка напрягся, но, вспомнив ее слова при расставании, набрал номер Аллы Константиновны почти без дрожи.

— Вадим Михайлович! — По телефону голос адвокатессы казался намного благозвучнее, чем наяву. — Боялась вас при жене перехвалить, потому и не поблагодарила.

— Помилуйте, Алла Константиновна, за что?! — почти испугался Вадим.

— За то, что помогли лишний грех на душу не взять — я же ее и вправду пожалела… Теперь буду ждать с нетерпением, когда судьба сведет с вами в суде. Долг-то ведь платежом красен.