К горлу, словно прибой, мерно подкатывались волны тошноты. Сухой язык наждачной бумагой обдирал небо. Папа с трудом разлепил веки: белый потолок, казенный плафон. Уснул на дежурстве, что ли? Черт, какое дежурство — сто лет уже не дежурю. Кровати железные, тумбочки белые, больничные. Все в пижамах. Ну все. Психушка. Да нет, вон посетитель в палате. Ну почему так мутит? А, ясно. Отхожу от наркоза. Несчастный случай, операция. Занятная галлюцинация с превращением в ребенка. Мало же мы знаем о действии наркоза. Надо будет узнать у анастезиолога — под каким делали. Не отрезали ли чего? Папа похолодел. Руки и ноги чувствовались, но как врач Папа знал, что и ампутированные конечности ощущаются. Вошел врач. На голове у него кучерявилось, под носом пробивалось, на лице читалось: «Отработаю оставшиеся два года, и к чертовой матери всех вас и вашу дыру».

— Коллега, — простонал Папа. — У меня передозировка наркоза! — Папа повертел перед глазами ручонки и испуганно прошептал: — Вот. Нарушение схемы тела. Верхние конечности кажутся ненормально малых размеров. Коллега, по поводу чего было оперативное вмешательство?

Палата оживилась.

— Так ты еще и из медицинской семьи? — возмутился врач. — Спирт в аптечке нашел, что ли?

— Нет! — в ужасе заорал Папа. — Не шути так! Я что, бредил? Я же знаю, что это все наркоз.

— Тихо, тихо, — сказал врач, — не суетись. Все будет хорошо. Как ты себя чувствуешь?

— Я же говорю — нарушение схемы тела! Вот — руки… Кстати, а где мое обручальное кольцо? И часы?

Палата хором заржала.

— Ну, шпан дает! — прокомментировал тенорок с соседней койки. — Так ты не только бухаешь, а у тебя еще и баба есть?

— Черт знает что! — возмутился Папа. — Где я в конце концов нахожусь? Почему я не в клинике своего института? Где моя жена? Вызовите ее. Что произошло, в конце концов? Дайте сюда мою историю болезни!

— Может быть, тебе еще трешку на опохмелку? — съязвил врач. — Молчи уж, герой… Слушай, — вдруг посерьезнел он, мучительно что-то припоминая, — а ты ничего необычного вокруг не видишь? Ну, там, животных каких-нибудь. Или людей, которые тебе угрожают…

— Сопляк! — возмутился Папа. — Принять меня — за алкоголика! Делириум тременс! Сначала симптомы белой горячки выучи, троечник! — взбешенный Папа рывком сел. Взгляд его уперся в собственные рахитичные ножки, не достававшие до пола. Фантастические события трех минувших дней — звено к звену — сковывались в железную цепь — не оборвать, не перегрызть. Папа схватился за голову, упал лицом в подушку.

— Здорово отбрил! — восхитился тенорок. — Прям как по-писаному.

Багровый врач медленно наматывал на кулак резиновую трубку фонендоскопа. Палата продолжала обсуждение:

— Башковитый. Если не сопьется — ученым станет. Слышь, парень, ты больше не пей. Я вот в школе трехзначные числа в уме перемножал.

— Э! А он не псих? Э, пацан… Доктор, он не псих?..

— Я знаю. Он лилипут. Точно — все сходится: жена, часы и обручальное кольцо. Среди них тоже алкашей полно. Точно. От горя пьют — потому что лилипуты…

Папа смотрел в подушку и погружался в ее белый мрак. Пусть все катится к черту. Пойду в цирк на посмешище. Научусь перемножать в уме трехзначные числа. Или лучше выдрессирую дога и буду демонстрировать на нем чудеса джигитовки.

— Ну ладно, — мрачно сказал врач. — Повернись, я тебя послушаю.

— Оставьте меня в покое! — выдавил Папа. — Не дали мне умереть спокойно, так хоть теперь не приставайте!

Врач насторожился:

— Так это что, была попытка…

Папа повернулся и, зло уставившись на врача, процедил:

— Да. Суицидальная. Как говорят у нас в деревне — суицидальная попытка — не пытка.

Врач помолчал.

— Так. Ну, а откуда ты взялся?

Папа криво усмехнулся:

— Врач, а спрашиваете.

— Да кто ты такой, в конце концов?! — вспыхнул врач.

— Я?! — Папа сел на кровати и гордо вскинул голову. — Я великий вождь вольного племени апачей!

— А-а, ну да, — протянул врач с облегчением, и Папа понял, что судьба его решена. На вопрос о родителях Папа пожал плечами и ответил:

— Козе понятно: отец — великий вождь племени апачей, мать — жена великого вождя.

Что будет дальше, Папа представлял вполне ясно: еще несколько стандартных вопросов, потом накачают нейролептиками и сдадут в областную психбольницу — что еще ждать от этого недоучившегося троечника? Ну и ладно. Ну и хорошо. Все лучше, чем скакать на собаке по арене.

— Ну а какое сегодня число? — спросил врач.

Папа взял с тумбочки очки, неторопливо нацепил их и задумчиво почесал в затылке:

— Дай бог памяти… Вроде бы сто двенадцатое дуракобря двести одиннадцатого года от бракосочетания голубой черепахи и священного медведя гризли.

Врач понимающе покивал головой и, огласив приговор:

— Все ясно. Отдыхай, — пошел к выходу, поигрывая фонендоскопом.

Злой на весь мир Папа тяжело посмотрел ему в спину и вдруг заорал:

— Постойте! Вы же меня даже не послушали! Что за отношение к больному?!

— Конечно, конечно, — вкрадчиво сказал врач, возвращаясь. — Сейчас мы тебя послушаем.

После двух прикосновений холодного кружка Папа извернулся, приблизил губы к мембране и, как в мегафон, проорал боевой клич индейцев. Отшатнувшийся врач схватился за уши и замотал головой. Из окна донесся ответный клич Сына. Папа встрепенулся, вскочил на подоконник и был таков.

В кустах вновь обретшие друг друга Папа и Сын поделили одежду. Сын остался в трусиках и рубашке, Папа получил майку и шорты. С помощью Сына Папа кое-как воссоздал события минувшей ночи.

Вышантажировав у бабки чекушку, они зарылись на ночь в стог сена. Дождавшись, когда Сын уснет, Папа выпил самогон, а потом, очевидно, пошел гулять по селу. Так же было очевидно, что при этом он натворил что-то ужасное, потому что когда Сын, проснувшись утром, отправился на его поиски, вся деревня знала, что какой-то пьяный пацан в больнице, и судачила о его ночных похождениях. Сам Папа только смутно вспомнил, как приставал к какой-то девушке и обещал устроить ее в городе лаборанткой. Во всяком случае ясно было одно — надо скрываться. Пытаться же скрыться можно было только в существовавшем несколько обособленно от сельской жизни филиале Папиного института.

…Через проходную их не пустили.

— Папа, зачем мы сюда пошли? — удивился Сын. — Давай через забор.

Лезть через этот, непреодолимый для солидного человека забор, было весело и приятно. Папа задержался на нем, глядя на мир с высоты нормального человеческого роста. «Может, и всю прежнюю жизнь я просидел на заборе, сложенном из прожитых лет», — подумал он и спрыгнул.

Припекало. По двору бродили научные сотрудники в джинсах и футболках. С полотенцем на плече прошла Вера из Жениной лаборатории, улыбнулась Папе и дала ему карамельку.

— Отгрызай половину! — потребовал Сын.

Папа с силой вонзил резцы в карамель. Боль в деснах напомнила, что резцы ему по возрасту не положены. Папа сплюнул конфету вместе с кровавой слюной.

— Твою… — Папа осекся. — Колобок в бок!

Хотелось плакать и сквернословить. Папа пошел к реке. Роскошный в прошлом пляж базы отдыха был завален нераспакованным оборудованием.

— Это останки кораблей, — заявил Сын, и они стали играть в водолазов. До синевы наплававшись, водолазы врылись в горячий песок. Сын развинчивал добытый со дна микроскоп.

— Перв-в-вый раз-з-з так д-д-долго куп-п-паюсь, — проклацал Папа. Сын возмущенно встрепенулся:

— А мне так…

— А спорим, — поспешил Папа исправить педагогический промах, — что в реке живут микробы. Захочу, покажу их тебе в микроскоп.

— Ну, захоти, — потребовал Сын, с сомнением глядя на прибор.

Микроскоп оказался испорченным безнадежно.

— Так всегда, — обиделся Сын. — Наобещаешь, а потом…

— Не ной! Я тебе сейчас в институте в исправном все покажу. Пошли играть в ученых.

…В самом начале прохладного коридора слышалась уникальная лексика Слинько:

— Этот жучара отправляет меня в отдел. Захожу — там все бичары. Начинаю пристраиваться к кассе — отметают. Тут один столичный рванина подвернулся…

Папа понял, что Слинько снова ездил в министерство подписывать документацию.

— …Наконец, подмахнул. Мету дальше. Перед дверью — телочка. Я к ней. То да се. Приходи, говорит, завтра подпишу. Как же завтра? Горючее в баке кончается, а еще две подписи. Дотянул до родного аэродрома на мужском обаянии… Ну там сейчас волчары собрались! На что я сам кремень, а еле урвал.

Слинько был правой рукой Петрина. Создав филиал, Петрин понял, что только разоблачение нескольких знахарей-экстрасенсов придаст ему необходимый авторитет. Он хорошо знал психологию своих коллег: они признают истинным специалистом в области народной медицины только того, кто отточенным мечом сразит несколько популярных шарлатанов. Самой громкой была история с Инной Ветровой — молодой, но уже очень известной, красивой и дерзкой ворожеей. Слинько провел разоблачение виртуозно — на одном мужском обаянии. Инна Ветрова канула в безвестность.

— А это что за детсад? — строго спросил вышедший из комнаты Слинько.

Недавно Слинько назначили и. о. заместителя директора филиала по научной работе, и теперь он рьяно следил за порядком.

— Кто вас сюда пустил? К кому вы пришли? Где твоя мать? — Слинько решил начать с Папы.

— Умерла.

— Здесь находиться нельзя, — Слинько мог разжалобить любого — от секретарши до министра, но сам жалости не знал, равно как и других человеческих слабостей, мешающих хорошо и приятно жить. — Здесь храм науки!

— Тогда подайте! — Папа протянул руку и поджал босую ножку.

— Сейчас! — Слинько разозлился и, схватив его за протянутую руку, потащил к выходу. Сын вцепился в другую руку и испуганно заорал:

— Отпустите! Мой папа здесь работает!

— А-а-а, — обрадовался Слинько. — У тебя папа здесь работает? Как его фамилия? Сейчас мы его замочим!

В Папином сознании промелькнул образ змеи, заглатывающей свой хвост.

— Слинько! — завопил он на весь коридор. — Мы — разнояйцевые близнецы Гог и Магог Слинько! Наш папа теперь зам директора, он вас уволит по статье! — Папа старался кричать как можно громче.

По всему коридору начали открываться двери, но выглядывать, правда, не решались.

— А мама твоя — английская королева? — не чуя опасности спросил Слинько.

— Ветрова моя мама!! Инна!!! — заорал Папа, радуясь звонкости своего голоса. Он вдруг понял: играть с детьми ему не интересно, общаться со взрослыми — скучно. Радость доставляла только игра со взрослыми.

Как по команде из дверей высунулись головы. Слинько пошел красными пятнами. Он вспомнил, что сегодня на ученом совете будет обсуждаться его характеристика для утверждения в должности «зама».

— Ох и натерпишься ты от нашего папки! У него знаешь сколько родительской любви за семь лет скопилось! Одних алиментов на десять тысяч! Веди нас к нему! — потребовал Папа. — Мы теперь с ним жить будем. И смотри, чтоб без обмана. У него золотое кольцо на правой руке!

В позе Наполеона Слинько выглядел очень внушительно.

— Клевета! — ревел он в коридор. — Грязная интрига! — Опомнившись, он резко выдернул правую руку из-за левого борта пиджака и, воздев ее над головой, возмутился: — Да это же обручальное кольцо! Ишь, жучары! Его носит каждый порядочный человек.

Головы втянулись, и двери захлопнулись.

— Так, сынки, — озираясь по сторонам, сладким шепотом завел Слинько. — Пойдемте, милые, ко мне в кабинетик.

Говоря это, он все сильнее и сильнее подталкивал Папу и Сына вверх по лестнице.

— Ну-ка, сынки! Дайте-ка я на вас посмотрю хорошенечко! Садитесь на диванчик… У-у, волчата какие вымахали. А свидетельство о рождении у вас с собой?

— В опекунском! — заявил Папа, стараясь занять на диване как можно больше места. — А ты, папка, я вижу — жучара. Когда домой поедем?

— Нельзя нам сегодня домой ехать, кремешочки… Дома ведь дисциплина… Руки мыть. Умываться… Да я вас в такой интернат устрою! С таким уклоном! С каким хотите, с таким и устрою!.. Нож метать умеете? Там научат.

— Это когда-нибудь потом. Сейчас мы хотим к нам домой. Мы хотим посмотреть на братика, на новую маму… Она же нам разрешит завести овчарку?

— А мне дога! Ты мне обещал! — наконец прорвало ошалело молчавшего Сына. — Они с овчаркой подружатся и у них родится много щенков! Да?! Да, папа?!

— Нет, — сказал Слинько. — Нет!

Недавно Слинько закончил 30-укольный курс вакцинации от бешенства. Мрачный Слинько вытащил из сейфа бутылку армянского КВ и, позвякивая горлышком по краю стакана, наполнил его до краев.

— Хотите? — спросил он, доставая из сейфа плитку шоколада.

— Хочу! — сказал Папа и схватил стакан. Но опрокинуть его не успел из-за сильного подзатыльника. Папа оскорбился:

— Что, родительские чувства, наконец, взыграли?

Сын был счастлив.

— В общем так, — сказал Слинько и стукнул пустым стаканом по полировке стола. — Гены в вас мои, и сейчас мы друг друга поймем.

— Хорошо, — жестко сказал Папа, — только игрушки и мороженое оставь своему законнорожденному.

Слинько вздохнул.

— Я только пристроился к кассе, а тут парочка волчат хотят меня отмести… Я предлагаю вам вместо пошлого домашнего уюта, о котором только и мечтают разные бичары, свободную и обеспеченную молодость: лучшая школа-интернат и карманные расходы в размере алиментов. По пять невыплаченных тысяч кладу каждому на сберкнижку. Если не согласитесь, вы мне не сыновья!

— По десять и на руки! — сказал Папа, входя в азарт.

— Я подумаю до вечера. Ждите меня здесь и никуда не уходите.

«Переиграл!» — понял Папа. Он рванулся за выходившим Слинько, но тот успел закрыть дверь перед Папиным носом и провернуть ключ. Папа обернулся, увидел в руке Сына полный стакан коньяка, влепил ему подзатыльник и, напрягшись, ждал, что будет — Сын был намного крепче. «Опять переиграл», пронеслось в голове. Сын захныкал:

— Я не хочу к новой маме. Какая мама может быть у такого папы, как этот. И в интернат не хочу! Сам иди в интернат! У меня дом есть.

— Хорошо, — сказал Папа ледяным тоном. — Завтра я отвезу тебя к маме.

Сын внимательно посмотрел на стиснутые губы Папы и виновато произнес:

— Ничего, папа. Мы вместе вернемся к маме. Она ведь у нас добрая. Она и такого тебя будет любить.

Папа представил всю семью на воскресной прогулке и содрогнулся.

— Папа, мне здесь надоело. Придумай, как нам убежать, — потребовал Сын.

Папа вспомнил про балкон и расправил плечи.

Уютно пристроившийся на плечах четырех кариатид балкон тянулся через приемную и соединял кабинеты директора и зама. Кабинет директора и приемная пустовали — начался обеденный перерыв. Обретенная свобода оказалась относительной — дверь из приемной была запертой. Петринский кабинет и каморка с телетайпом, наоборот, были открыты. Очевидно, Лидочка должна была вот-вот вернуться. Заработал телетайп. Папа оживился и подскочил к нему.

— Ой, смотри-ка, — сказал Сын. — Машинка сама печатает.

— Ага, — обрадовался Папа и прочитал: «Директору Занзибаровского филиала Петрину. Вам надлежит в недельный срок представить отчет по форме 6 по теме 812.223 за минувшее полугодие. В отчете дополнительно указать коэффициент использования научной аппаратуры. Криволапов».

— Хочешь сыграть в Папу и министерство?

Сын хотел. Папа лихо отбил: «Задолбали требованиями дурацких справок. Мешаете делать научные открытия. Стройноножкин».

Некоторое время телетайп задумчиво молчал, переваривая информацию. Наконец отстучал: «Непонятно. Подтвердите прием указания».

— Кто вы такие, чтобы мне указывать! — возмутился Папа.

«Оборудование создает интерьер с большим коэффициентом научности. Случаи ошибочного причаливания моторных и безмоторных водоплавающих средств сократились за истекший период вдвое, в связи с урбанизацией бывшего пляжа наукоемкой аппаратурой».

«Непонятно. Повторите».

«Колобок в бок!» — огрызнулся Папа.

— Теперь я! — потребовал Сын и напечатал: «Потопленный пиратами микроскоп сдох и микробов не видно». Телетайп отключился. Вскоре телефон запищал по-междугородному учащенно. Папа отодрал от рулона на телетайпе использованную бумагу.

— Я знаю, как отсюда убежать, — объявил Сын. — Надо связать простыни и спуститься с балкона.

— Не болтай ерунду, откуда здесь простыни.

— Берутся же они откуда-то в книжках, — уверенно сказал Сын. — Надо поискать.

— Простыни? «Простыни» здесь только бумажные. Так называют огромные такие таблицы. А там цифры, данные, результаты… Идея! Сейчас мы его самого замочим. Чтоб сирот не обижал.

Папа вернулся к телетайпу и, не включая аппарат, просто, как на печатной машинке, отстучал:

«Занзибаровский филиал. Прошу пригласить лично Слинько. Криволапов».

«Слинько у телетайпа».

«Где обещанные документальные доказательства фальсификации Петриным научных результатов?»

«Материалы готовы, жду оказии».

«Поторопитесь, коллегия в понедельник».

— А это что за игра? — спросил Сын.

За дверью послышался заразительный Лидочкин смех и беззаботный перестук каблучков. Злоумышленники юркнули в директорский кабинет. Увидев знаменитого петринского попугая. Сын пришел в восторг:

— Пещера людоеда! Настоящая. Да, Папа?

Папа затравленно озирался, ища куда спрятаться. «Опять переиграл!» пронеслось в мозгу. Пушок, в котором было его рыльце, могли вот-вот подпалить. В приемной послышался голос Петрина:

— Лидок, ну сколько можно повторять! Опять телетайп не заперт.

— Ой! А я запирала! Может, кто-то открыл?

— Это кто же? Ты думаешь, это просто для инструкции? Знаешь, какие бывают случаи?

— Ты что, мне не веришь? Да хоть Слинько. У него тоже ключ.

Только за третьей дверцей шкафа оказалось достаточно свободного пространства. Два первых отделения были плотно набиты документацией.

— Лезь! — приказал Папа.

Сын сострил попугаю рожу, гаркнул: «Занзибар!» и юркнул в шкаф.

— Как мягко! — сказал он оцепеневшему от страха Папе. — Садись на подушечку. Вот где есть простынь. И совсем даже не бумажная. Давно бы сбежали.

Петрин вбежал в кабинет:

— Ну какая сволочь подучила попугая! Да запирай же ты двери, когда уходишь!

— Я запирала…

— Насочиняли дурацких легенд! Теперь его хоть выкидывай. Повтори, что ты сказал, Гамаюн!

— Петя, Петя хор-р-роший, — подхалимски заворковал попугай и постучал по пустой кормушке.

— Умный, собака, — растаял Петрин. — Еще раз услышу это слово — отдам кошке.

Папе очень захотелось выкрикнуть: «Занзибар!» Справившись с собой, он на всякий случай поднес кулак к носу Сына. Тот вздохнул.

— Лидок! — крикнул Петрин. — Свяжи меня с Криволаповым по телетайпу.

Минуту спустя бледная Лидочка ворвалась в кабинет, сжимая в дрожащих руках криво оборванную Папину месть.

— Слинько! Предатель! Дерьмо! А сам-то!

— Успокойся, — сказал Петрин. — Опять телетайпограмма криво оторвана.

Лидочка швырнула в Петрина бумагу и зло заплакала.

— Криво?.. Зато тебе теперь голову ровно оторвут!

Петрин уткнулся в телетайпограмму. Сдавило сердце, он откинулся назад. Спинка кресла уперлась под левую лопатку. Петрин отчетливо ощутил торчащую из спины рукоятку кинжала. Слинько был проверенным товарищем по команде. Петрин чувствовал себя играющим тренером, с паса которого лучший игрок умышленно забил мяч в свои ворота. Что-то происходило с окружающими его людьми. Жена отказалась ехать в Занзибаровку, сын, Слинько… Послать бы все к черту. Да только что потом?..

— Сначала я ему голову оторву! — мужественно сказал Петрин, глядя на до смерти надоевшие, прыгающие Лидочкины губы. — Сколько еще до ученого совета? Пора идти? — Петрин нервно закурил. — Но зачем ему это? Он же еще даже в должности не утвержден… Кому же верить? — голос Петрина дрогнул. — Ладно… Пока меня прижмут, я его с таким «волчьим билетом» отсюда вышвырну, этого волчару… Но зачем ему это надо?.. Слушай, а может, это не он? И как он мог такую улику забыть…

— Как не он? — возмутилась Лидочка. — У кого еще ключ от телетайпа? Если не он, значит, я? Это ты хотел сказать?

Петрин сокрушенно махнул рукой, сунул под язык таблетку валидола и пошел на ученый совет. Через минуту Лидочка последовала за ним. На этот раз открытыми остались все три двери.

Пока Сын снова прыгал перед попугаем и орал: «Занзибар!», Папа испытывал уколы совести. Кто бы ни был Слинько, но его с ним связывали многолетние приятельско-деловые отношения. Папа не смог бы объяснить, за что он так взъелся на Слинько. Ну, запер в кабинете. Запер двух наглых пацанов. Подумаешь. Любой нормальный человек поступил бы так же. Но вспоминая захлопнувшуюся перед носом дверь, Папа впадал — нет, даже не в ярость, а в чисто детский азарт отмщения. Тем более, что он оборачивался изысканным развлечением. Петрина было по-человечески жалко, и Папа успокоил себя мыслью, что если Петрин клюнул на такую грубую фальсификацию, то это характеризует и его жизненные устои.

…Когда Папа просунулся в приоткрытую дверь актового зала, директор уже читал доклад. Поэтому собрание вел Слинько. Сидевший у входа Женя Скобельцев, зав. лабораторией охраны материнства и детства, с небрежностью профессионала взял Папу за ухо и выкинул за дверь. «Всегда был хам». Со слезами на глазах Папа бросился к двери, ведущей на сцену. Появившись из-за спины Слинько, «близнецы» непринужденно уселись рядом. Слинько дернулся.

— Мы по тебе так соскучились! Папочка! — страстно прошептал Папа.

— Что за дети?! — страшным шепотом спросила ученый секретарь.

Взгляд Слинько заметался по залу.

— Э… э… — сказал он. — Так ведь первое июня. День защиты детей! — Слинько упивался своей находчивостью.

— А-а, — сказала ученый секретарь. — Я и забыла.

Петрин дочитал доклад и под жидкие аплодисменты сидевших в первых рядах вернулся на место. Встретившись с Папой взглядом, директор изумился:

— Что это такое?

— День защиты детей! — поспешно ответила ученый секретарь.

— Чьи это дети? — не понял Петрин.

— День защиты детей, Петр Альбрехтович, — повторил Слинько.

— Товарищи! — громко сказал Петрин в зал. — Чуть не забыл! Сегодня у нас первый день лета. День защиты детей…

Слинько судорожно захлопал. Зал охотно поддержал. Папа взял довольного Сына за руку, они вышли на авансцену, раскланялись и, к удивлению присутствующих, вернулись на свои места в президиуме.

Вопросов по докладу не было. Ученый секретарь торжественно зачитала проект характеристики со всеми «грамотный специалист», «пользуется уважением коллектива», «дисциплинирован», «политически грамотен», «морально устойчив»… Слинько скромно потупил глаза и погладил Папу по головке.

Они ласково улыбнулись друг другу… Слово взял Петрин.

— Налей-ка себе нарзану, — сочувственно посоветовал Папа.

Петрин начал издалека. Он рассказал коллективу, каким прекрасным и дружным коллективом является возглавляемый им коллектив. Как быстро растут на благодатной занзибаровской почве в творческой атмосфере филиала научные кадры. Как прекрасен дух царящих в филиале неформальных отношений.

— Однако, — продолжил Петрин, — как нет худа без добра, так нет и добра без худа. Нам пора в чем-то пересмотреть наши отношения. Быть принципиальнее в оценке друг друга. Начну с самого себя…

Папа набрал в легкие воздуха.

— …Чего греха таить, со Слинько мы старые приятели. Вероятно, это как-то сказалось на моем решении выдвинуть его кандидатуру на должность заместителя директора по науке. Вот уже месяц исполняет Слинько обязанности зама. И, к сожалению, вы все могли убедиться, что я поспешил, назначая Слинько на такой ответственный пост…

— Дядя Петя, — звонко выкрикнул Папа. — А кто это — старик Криволапов?

Затаивший дыхание зал оживился. Судьбы филиала в министерстве вершил именно Криволапов.

— Ты что, мальчик? — опешил Петрин.

— Ничего. Я просто умею читать мысли. И мама моя умела. Вот вы сейчас подумали: «Будешь, жучара, знать, как вести двойную игру. Сам подгонял результаты, а теперь стучишь старику Криволапову и валишь все на меня». Старик Криволапов — это что, медведь?

Петрину казалось, что он оглох — весь зал трясся от смеха, но не издавал ни звука. Научные сотрудники прятались за спины друг друга. На директора было жалко смотреть.

— Я такого не думал, — растерялся он. — Что за ерунда!.. И что это за дети? Кто твои родители?

— Мать мою погубил, теперь и за отца взялся?! — гордо и грозно ответил Папа.

Слинько, не в силах отвести глаз от Петрина, шарил рукой по столу в поисках стакана. Папа заботливо налил ему нарзан:

— Выпей, папочка, и не волнуйся.

— Почему он называет тебя «папочка»? Это же не твой сын! — закричал Петрин. — А… а… Кто же мать?

— Нет… — тихо сказал Слинько.

— Вы правильно только что подумали! — Папа взял Сына за руку, они снова чинно раскланялись. — Мы два потомственных разнояйцевых близнеца-телепата. Наша мама — Инна Ветрова! — Папа резко обернулся к Слинько. — Не смей думать о маме так плохо в моем присутствии! — И обратился к залу: — Правда же непедагогично, когда один из родителей плохо думает о другом в присутствии детей?..

Вопрос оказался риторическим. Все лица были обращены к полу. Перед Папой сидел спешившийся эскадрон всадников без головы. Плечи и спины тряслись. Сдавливаемые похрюкивания, повизгивания и блеяния прокатывались по полу и захлестывали сцену.

Петрин зло уставился на Слинько:

— Докатился! Детей подучил подавать нужные реплики!

— Да я их впервые сегодня увидел! Черт их знает, может, действительно в мать пошли…

— Товарищ Слинько! — возмутился Петрин. — Вы же говорите с учеными. В мать пошли… Да вы же лично доказали, что Ветрова шарлатанка!

— Но я не доказывал ее неспособности иметь детей-телепатов!

— Да, уважаемый коллега. Мы видим, что вы сделали все возможное, чтобы доказать обратное.

— Смешно! — крикнул Женя Скобельцев с места. — Даже самые отъявленные парапсихологи не приводят примеров рецепции мыслей такими шпендриками. Кто-то спутал первое июня с первым апреля. Но и два месяца назад это был бы розыгрыш для домохозяек!

«Шпендрики», неожиданно для Папы, больно ранили. И ухо еще горело. Папа знал все обстоятельства Жениного перехода в филиал с кафедры акушерства и гинекологии.

— А вы, дяденька, не злитесь и не жалейте, что тогда отказали папе в его просьбе. Все равно мама не согласилась бы нас убивать.

Зал насторожился: лица поднялись от пола. Не слишком красивую историю о Жениной сверхурочной работе, вынудившую его уйти с кафедры, знал не один Папа.

— Я не просил! — реакция у Слинько была лучше.

— Я не жалею! — Женя нашел не самую удачную формулировку.

Единственным человеком, им поверившим, был Папа.

Сын дернул Папу за рукав:

— За что ты так дядю Женю? Помнишь, он мне паровоз подарил? Смотри, из-за тебя над ним все смеются.

На мгновение в Папе проснулся отец. Конечно, надо было Сына взять за руку и увести подальше отсюда. Но Папа уже себе не принадлежал. Зал жаждал продолжения, и его понесло. Папа подошел к Слинько, энергично пожал ему руку:

— Ты прав, папа! Все эти рванины занзибаровские только и думают, как тебя отмести от кассы. Вот, например, знаешь, что сейчас этот с лысиной думает…

Неизвестный Папе солидный лысый мужчина вскочил и истерично заорал:

— Да, думаю! И скрывать это не намерен! Вся наука Слинько — эта… — лысый запнулся. Папа произнес неприличное слово на мгновение раньше, чем лысый продолжил: — …основывается на некорректных экспериментах!

Раздались хлопки. Папа раскланялся на аплодисменты. Сына он больше не стыдился, наоборот, выругаться перед взрослыми казалось отважным и заслуживающим восхищения.

— Устами младенца глаголет истина, черт побери! — воскликнул лысый.

Папа решил в дальнейшем придавать его мыслям благородный оттенок.

— Пусть Слинько зайдет в свой виварий! — заорал кучерявый с Камчатки. — В клетках дыры! Мыши сбегают! Перемешиваются опытные с контрольными! Какие после этого результаты? А статьи печатают!

— Прошу слова! — сказал Яша Шикун, вставая. Его подчеркнутый академизм, появлявшийся неизвестно откуда в нужную минуту, действовал безотказно. Зал сосредоточился на Яше.

— Глубокоуважаемый председатель! Глубокоуважаемые члены ученого совета! — начал Шикун.

Впрочем, истоки шикунского академизма вполне прослеживались. В свое время Яша был исключен из трех вузов: с физфака МГУ, Семипалатинского мединститута и, наконец, из ВГИКа. Курсу к третьему Яше становилось скучно, и он начинал развлекаться. Во всех трех вузах легенды о Яше ходят до сих пор.

— …результаты на кроликах всегда оказывались лучше, чем на других животных, — продолжил Яша. — Позвольте поделиться своими соображениями на этот счет. В рационе лаборантов Слинько крольчатина занимает видное место. Кролиководство в Занзибаровке не развито… Источник крольчатины, увы, ясен. Всякий, знающий человеческую природу, поймет, а незнающие пусть поверят мне, как лаборанту — животных берут не из опытной, а из контрольной группы. Причем самых здоровых и жирных. Это, естественно, ухудшает показатели в контрольной группе. И опыт выигрывает. Не являясь членом ученого совета, я не настаиваю, чтобы мое скромное мнение заносили в протокол, — Яша скромно сел, и свара разгорелась с новой силой.

Зная подноготную филиала достаточно хорошо, Папа осуществлял режиссуру с легкостью и изяществом.

— Ой, как интересно получается! — Папа решил, что пора обобщить опыт свары. — Вот вы ссоритесь, а думаете во многом одинаково. Вот прямо все-все думают: «Довели филиал черт-те до чего, занимаемся черт-те чем! Кому это все надо?!» И еще каждый думает, что мог бы вместо этого заниматься настоящей наукой. А дальше все уже думают по-разному. Дядя Петя думает: «Какая может быть серьезная наука, когда министерству нужны только отчеты, а завлабы дорвались до своих высоких окладов и ничего уже не хотят». А вот эти дяди, — Папа поочередно ткнул пальчиком во всех заведующих лабораториями, отделами и секторами, — думают, что можно было бы делать что-то настоящее, не заставляй их директор строго следовать этой дурацкой тематике, и не будь среди их сотрудников стольких безграмотных и ленивых дураков. А все остальные, — Папа сделал плавный жест рукой, — думают, что давно бы уже сделали что-то путное, если бы шефы не мешали работать.

Папа сел на место. Все ошалело молчали.

Наконец, Дуня Дунаевская, первая красавица филиала, явно подражая Шикуну, торжественно попросила слова. В элегантном костюме, с раздвоенным румянцем на щеках — натуральным и наведенным, Дуня была и впрямь хороша.

— Спорим, — азартно сказал Папа Слинько, — встала, чтобы показать костюм!

Получив слово, Дуня, теперь уже подражая Петрину, рассказала, какой хороший коллектив в филиале. Дуня работала у Слинько, и отношения у них были прекрасные. Обнаружив, что Слинько зашатался, она со всей непосредственностью дуры решила продемонстрировать лояльность директору:

— …периодически возникающие с моим научным руководителем сложности…

— Красивая девочка, но дура, — доверительно прошептал Папа Слинько.

— Так, например, в этом году я не ограничивалась, как прежде, простым изучением методов народной медицины по лечению алкоголизма. Но и параллельно проводила большую атеистическую работу среди стоящих у нас на учете народных врачевателей. А товарищ Слинько не хотел понять важности этой работы и все время подтрунивал надо мной. А между тем, не занимаясь этой атеистической пропагандой, можно скатиться… просто, знаете ли, к чему угодно! И вообще, в последнее время я часто не понимаю, что Слинько от меня хочет. Ну просто не понимаю!

— А я знаю! Я знаю! — Папа запрыгал по сцене на одной ножке.

— Что? — растерялась Дуня.

— Сказать?

— Что сказать?

— Ну, что он от вас хочет. А-я-яй, папочка! Так сказать?

Папе пришлось довольно долго повторять «сказать?» на разные лады и прыгать на одной ножке. Наконец, естественный Дунин румянец поглотил искусственный.

— Молчи, сопляк! — крикнула Дуня и беспомощно оглядела окружавших ее мужчин, ища защиты.

— Ну?! — нетерпеливо крикнул Женя. Подобные ситуации всегда просто возрождали его к жизни. — Что он от нее хочет?

Дуня процокала через весь проход и скрылась за дверью.

Папа резко перестал прыгать и, повернув ухо в сторону Жени, сделал вид, что прислушивается.

— Ишь, какой хитренький! — неодобрительно сказал он. — Думаешь: «Пусть шпендрик выдаст намерения этого бабника Слинько, и разговор пойдет не только о его научной деятельности, но и моральном облике. Тогда он уж точно в замы не прорвется, а назначат, скорее всего, Федю. А мы однокашники. А при своем заме уже можно жить». Нет! И не надейся! — Папа нахмурился. — Не буду я в угоду тебе разоблачать своего родного папочку!

— Дайте мне его на пятнадцать минут! — попросил Женя. — И я узнаю, какая сволочь его подучила!

— А-а! — Папа погрозил пальчиком Жене. — Хочешь надрать мне уши, запугать, а потом объявить, что меня подучил Леонид Васильевич? Чтобы отомстить ему за отрицательную рецензию?!

— Не выйдет! — взвился Леонид Васильевич — самый склочный в институте тип, которого год назад с большим трудом сослали в Занзибаровский филиал. — Мне все равно, кто его подучил, но пора разобраться с вами со всеми по-крупному!

— Нет, Леонид Васильевич, успокойтесь! — крикнул Папа. — Здесь вы не правы! Честное слово, ни один из них ни разу не подумал, что если вас загнали в эту дыру, то вы будете молчать. Наоборот, они все считают, что теперь-то уж вам терять нечего. И для каждого из них вы являетесь грозным и удобным в управлении оружием против противника.

Лысый зааплодировал. К нему присоединились еще несколько человек.

— Ах, я еще и оружие?! Даже орудие?! — Леонид Васильевич обвел зал тяжелым и подозрительным взглядом. — Так я, позвольте заметить, оружие обоюдоострое!

— Ух, как здорово! — заорал Папа. — Ух, как мысли у всех забегали!!! А у вас, дядя Петя, быстрее всех! Даже понять сразу трудно…

То, что до сих пор у него еще были какие-то тормоза, Папа понял только сейчас — когда они исчезли.

— Ох и мысли у всех пошли! — рванул он майку на груди. — Буду сейчас их вслух читать! Все! Всем! Каааааааааааайф!!!

Мысли Петрина действительно мелькали с лихорадочной быстротой — дело заходило слишком далеко. Контроль за течением Совета он утратил, в любой момент могло произойти что угодно, а ответственность за все происходящее возложена на него. Пора было распорядиться вышвырнуть пацанов из зала. Петрин уже открыл рот, но тут мелькнула мысль: «Есть повод потянуть время, окончательно разобраться со Слинько, продумать ходы, „отлежаться“». Петрин закрыл рот, задумчиво пожевал губами и объявил, что поскольку рабочий день заканчивается, заседание Совета будет продолжено завтра.

Папа сжал кулачки и чуть не заплакал. Это же был его звездный час! Лучшее мгновение в обеих его жизнях. Наконец-то детское и взрослое «я» слились воедино. Сколько раз мечтал Папа на подобных чинных пустых собраниях сказать правду и возмутить спокойствие — всегда что-то мешало. И вот, когда это почти удалось, его сшибли на взлете одной фразой.

В отчаянии Папа пытался объявлять мысли выходивших из зала, но всего, что он добился — была маленькая пробка в дверях. Скакать козлом по опустевшему залу было неинтересно. Сын хмуро восседал в президиуме, отводил взгляд.

— Ну, как я их? — заискивающе спросил Папа.

— Хочу кушать! — угрюмо ответил Сын.

Когда Папа и Сын подошли к магазину, шел уже седьмой час. На улочке змеился хвост очереди из сосредоточенных мужчин. Не слышно было ни ругани, ни пустых разговоров. В магазине ворочалась плотно вбитая толпа.

— Папа, спой, как в автобусе! — потребовал Сын. — А то я умру от голода. Давай, тебе яблоко дадут или конфетку.

— Ты что? — испугался Папа. — Там я просто шутил. Так делать нельзя.

— Но яблоко же с яйцом ты взял. И деньги тоже… Пошути и сейчас!

— Мы же не попрошайки, — Папа судорожно искал аргументы. — Человек должен питаться на честно заработанные деньги!

— А ты честно пой!

— Не буду!

— Тогда я буду. Я тоже такие песни знаю:

— Эй, анархисты! — окрикнул с газона Яша Шикун. Он сидел на траве рядом с неопрятного вида субъектом с пульсирующим кадыком. — Как там говаривал князь Кропоткин? «Хлеба и воли»?

— Хлеба и водки! — заржал неопрятный.

— Так что вам надо? — продолжил Шикун. — Хлеба или воли?

— Хлеба, — сказал Сын.

Шикун смутился:

— Обождите, сейчас принесут.

Из толпы выскользнул вертлявый тип лет тридцати и ринулся к Шикуну, прижимая к груди две бутылки и сверток.

Шикун выделил детям полбулки и по «Гулливеру». Неопрятный профессионально вдарил бутылку ладонью по дну. Дети и взрослые расположились на газоне, забыв друг о друге.

Сына что-то мучило. Наконец, он наморщил лоб и спросил:

— Папа, а вот те люди в зале… Ты вместе с ними работаешь?

Папа помолчал и сказал:

— Да.

— Теперь буду плохо учиться, — сообщил Сын.

— Почему?

— Ну, это же были ученые… А мама говорит: «Будешь хорошо учиться, станешь ученым».

Блестя глазками, к ним подошел Вертлявый:

— Вундерсенсы! А слабо вам без очереди бутылку взять? Это вам не мысли читать, экстракинды…

— Не тронь мальчиков! — оборвал Шикун. — Это на мне.

Он двинулся, как ледокол, рассекая выдвинутым вперед животом сбившуюся в толпу очередь. У двери его попытались задержать.

— Участник войны! — бросил Шикун и исчез за дверью.

Толпа заворчала ему вслед:

— Водка — не предмет первой необходимости. Мог бы и постоять.

— Это кому как…

— На какой это он войне был, такой молодой? Ничего святого!

— Да мало ли на какой…

С появлением Шикуна, державшего бутылку как скипетр, все разговоры прекратились. Шикун причалил к родному берегу и королевским жестом протянул бутылку Вертлявому. Тот суетливо начал сдирать пробку зубами. Неопрятный забрал бутылку и снова продемонстрировал мастерство.

— Яков Иванович, так вы, оказывается, ветеран войны? — подобострастно начал Вертлявый.

— Мальчик! Это называется массовый гипноз.

— Зря мы взяли эти «Гулливеры». — Сын пнул смятый фантик. — Папа, скажи, а когда ты был взрослым, ты тоже был таким, как все эти?

— Нет, конечно, — и прежде, чем Папа успел переключить внимание облегченно улыбнувшегося Сына, тот спросил уже по инерции:

— А чем ты от них отличался?

Чем дольше тянулась пауза, тем сильнее вытягивалось лицо Сына.

— Тем, что никогда не врал, — сказал он с горькой усмешкой.

Рядом допили бутылку и Неопрятный попробовал повторить маневр Шикуна. Сеанс массового гипноза на этот раз не удался. Толпа проглотила Неопрятного, но тут же брезгливо выплюнула.

— Что-то Сенька сегодня опаздывает, — проворчал Шикун.

— Вот это дог! — заорал Сын, увидев появившегося из-за угла огромного сенбернара.

— Сеня, мальчик мой! — позвал его Шикун.

Сенбернар неторопливо подошел к протянувшему руку Шикуну и церемонно подал лапу. Шикун очень серьезно пожал ее. Потом он достал деньги и сунул бумажку за ошейник. Сенбернар пошел в магазин. Если Яша раздвигал толпу, то теперь она раздвигалась сама. Папа с Сыном бросились к окну. Возникавшее перед мордой сенбернара свободное пространство вывело его прямо к винному отделу. Пес поставил передние лапы на прилавок. Продавец вытащил из ошейника деньги, выставил перед сенбернаром бутылку, продемонстрировал псу сдачу и передал ее в соседний мясной отдел. Там ему быстро и вежливо отвесили колбасы. Сеня, утратив ненадолго флегматичность, торопливо сожрал ее и спокойно вернулся за своей бутылкой.

— Чертовщина какая-то! — пробормотал Папа.

Сзади подошел Шикун:

— Городская псина, хозяйская.

— Сбежала?

— Такие не сбегают. Хозяин, наверное, умер. Уже с месяц здесь. Жрать-то надо. Не по помойкам же сенбернару шарить. Умный. Приспособился, — голос Шикуна был непривычно грустен. — Вот и приспосабливаешься. Находишь свою экологическую нишу. Скучно…

Увидев на пороге магазина сенбернара с бутылкой в зубах. Вертлявый пришел в восторг и, приманивая собаку надкушенным «Гулливером», зачмокал губами. Сенбернар, даже не взглянув на него, поставил бутылку около урны и ушел в сторону леса. Сын долго смотрел ему вслед.

— Бедная собака, — сказал он. — Живет в лесу, а питается у гастронома на честно заработанные деньги.

Вряд ли Сын хотел вложить в эту фразу какой-то особый смысл, но Папа долго переваривал его слова.

Молчание прервал Сын:

— Папа, а ты навсегда останешься таким или будешь расти вместе со мной?

Папа не знал, что ему ответить.

— Хорошо бы, если со мной, — продолжал Сын. — Нет! — вдруг замотал он головой. — Я не хочу становиться взрослым!

— Брось! Ты-то точно будешь расти…

— Да… Тебе повезло… целых два раза быть маленьким…

— Тебе тоже повезло.

— Почему?

— Мы будем расти вместе.

Великий смысл происшедшего внезапно дошел до Папы. «Если бы начать жизнь сначала!» Сколько раз его мечты, съехав на обочину, буксовали на этой фразе… Стало страшно и здорово, в голове звенело, и в прозрачном воздухе цвета обретали первозданную чистоту. Папа ошалело помотал головой.

— А может, можно как-нибудь остаться маленьким? — безнадежно спросил Сын.

Папа погладил Сына по голове, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Его больше не мучила двойственность отношений с Сыном. Какая разница — отец или друг. Он отвечает за Сына. Он отвечает за будущее их обоих, а это главное.

— Понимаешь, — сказал Папа. Находить нужные слова было неимоверно трудно. — Мы будем не такими взрослыми. Все зависит от нас. Другими. Ты даже не представляешь, как трудно стать настоящим человеком. Этому надо отдать все детство. Этому надо отдать всю жизнь.

Папа запнулся, тоскливо осознавая всю банальность и заезженность снизошедшего на него откровения. Наверняка Сыну уже не раз говорили что-то подобное и в детском саду, и в школе. Все это общие слова. Надо говорить о главном:

— Самое главное — не врать. Понимаешь? Даже самому себе. Нет! Прежде всего самому себе. Знаешь, как это трудно… Как это лучше объяснить… Ведь большей частью врут не от лживости. Чаще от слабости, от глупости, от невежества, от трусости. Врут потому, что так удобнее и проще. Надо быть сильным и мудрым, чтобы избежать этого.

Широко раскрыв глаза, Сын смотрел на Папу. В слова он особо не вслушивался. Достаточно было одного ощущения правды. Теперь он готов был идти за отцом куда угодно.

— Знаешь, — продолжал Папа, — как много мы теперь будем учиться! Не для оценок, не для того, чтобы стать как эти ученые. Чтобы не стать такими! Стать такими очень легко. Но, кажется, я теперь знаю, как этого избежать. Ты веришь?

Время приближалось к семи. Очередь заворчала и смялась.

Сын нетерпеливо схватил Папу за руку:

— Папа, а ты точно говоришь правду? Ты не передумаешь? Тогда давай поклянемся! Будешь есть землю? — Сын смотрел испытующе.

— Буду! — Папа вдруг почувствовал, что должно скрепить союз.

Оба трижды произнесли: «Клянемся!» Сын торопливо запихнул в рот горсть земли. Папа не захотел отставать…

— …Папочка! — закричал Сын. — Зачем? Как же я теперь один?

Скрипнули тормоза, и Сын юркнул за дерево.

Из окна машины махал рукой широко улыбающийся Слинько:

— Привет, волчара!

Папа тоже собрался дать деру, но что-то было не то — Слинько смотрел на него снизу вверх. «Превратился!!! — пронеслось в голове. — Земля, что ли… микроэлементы…» Особой радости Папа не испытывал. Было чувство облегчения, но какое-то безрадостное.

— Где такую оправу урвал? Опоздал на Совет, жучара? — в глазах Слинько мелькнула радость. — Ничего, командировку отмечу. Кстати, приятная новость — пристроил нашу статью в «Вестник АМН»! Подбросить до города? Нет? Слушай, а у меня к тебе дело, — Слинько вылез из машины и, оглядевшись, двинулся к Папе. — Помнишь, у тебя на дне рождения был какой-то бичара — директор интерната… Ну, здорово!

Слинько протянул руки. Папа оглянулся — из-за дерева испытующе смотрел Сын.

Конец

Июль 1984 — февраль 1986