Я вошел в Жекин двор и уселся на ту самую скамейку, на которой встретил начало войны. Во время чрезвычайного положения, когда квартиры полностью укомплектованы слоняющимися от безделья жильцами, а каждая комната — как проходной двор, проходные дворы становятся идеальными рабочими кабинетами.

Было пусто, тихо и сосредоточенно. Подъезды, как пылесосы, втягивали последних прохожих — чем ближе, тем быстрее. И даже Жека, как образцовый обыватель, вписался в рамку окна и слегка почернел на желтом фоне с голой лампочкой, коптя небо.

Вот я и получил возможность не торопясь все спокойно обдумать. Но обдумывать было уже особенно и нечего. К эндшпилю на доске осталось слишком мало черных фигур: Ленка, да Жека с Кирой Бойко в уме. Дневник Левика обелил как его самого, так и «черного» хасида. Террористический «Совет по Чистоте и Вере» в полном составе мирно гонял чаи у меня дома, с очищенной предсмертной исповедью тещей. Несостоявшимся убийцам чай разливала потенциальная. То есть, что значит — несостоявшимся? Первую-то женщину отравила теща. Но не преднамеренно. А двух моих любовниц — Ленка. Что против нее? Яд хранила, за мной следила. Достаточно, чтобы прижать и расколоть. Но, как мать моего сына, она заслуживает не менее бережного отношения, чем какая-нибудь партийная номенклатура. Значит, за нее я возьмусь при полном и окончательном отсутствии альтернатив.

Является ли Жека альтернативой? При наличии воображения — да. Израильский мафиози. Меня ненавидит. Считает вопросом своей уголовной чести отомстить. А тут еще теща «подбрасывает» ему труп, и он как-то узнает, что я занят в расследовании. Следит за мной, обнаруживает двух любовниц. Узнает через своих людей в полиции каким ядом была отравлена первая жертва, «стреляет» дуплетом, и я надолго у параши. А Кира Бойко — исполнительница. А потом прячет ее в «Саудовскую Аравию». Полный бред.

* * *

— А-а…ты… — уныло сказал Жека, — приятнее слышать сирену, чем твой голос… Но учти, в хэдэр-атум я тебя пускать не обязан. И не пущу. Поэтому советую не задерживаться.

Задерживаться, действительно, смысла не имело. С Жекой надо работать быстро и примитивно.

— Киру Бойко вчера видели в городе, — блефанул я. — Зачем врал?

Жека пожал плечами:

— Так только вернулась. Прекрасно отдохнула, заработала, даже поправилась на рахат-лукуме. Между прочим, я ее возвращение рассматриваю как патриотический поступок… Вроде этого дирижера — разорвала контракт и приехала первым же верблюдом…

Неформальность наших отношений была обоюдоострой. Он мог позволить себе надо мной издеваться. Но и я мог себе позволить…

Пока Жека в ванной заговаривал матом кровь из носа, я осмотрелся. Хотя осматривать было особенно и нечего. Квартирка тянула разве что на приют барахтающегося наркомана, а не на логово крутого мафиози. По-видимому, в израильской мафии Жека занимал ту же экологическую нишу, что я — в полиции: «спец по русским олим». Наверное страдает, что ему не доверяют ничего серьезного. Говорят — «савланут»,«леат-леат» и намекают, что ментальность не та. Кстати, о ментальности — это штука интимная. Столь же интимная, как, скажем, место, где хранишь наркотики. В Союзе после трехчасового шмона мы нашли их в футляре от фотоаппарата…

— Замри! Сейчас вылетит птичка! — я игриво помахал футляром перед выползшим из ванной Жекой.

Жека не замер, и мы слегка поборолись за роль фотографа. Волю к победе Жека утратил только после полной потери фотогеничности.

— Ну что, что тебе от меня еще надо? — прохрипел он.

— Женщину. Киру Бойко.

— Да не знаю я никакой Киры Бойко! — истерично завопил Жека.

Первая ампула хрустнула на каменном полу под моим каблуком. Даже секретарь парткома, узнав, что я уезжаю, не смотрел на меня более укоризненно.

— Тихо, тихо, — попросил Жека, — дай договорить… Она теперь Линда Киры больше нет… Хочешь, я ей позвоню?

Я захотел. И даже номерок запомнил.

— Шалм, Йоси. Это Юджин, — грустно сказал Жека. — Линда у тебя? Пригласи, пожалуйста… Здравствуй, моя птичка!

Птичка вполне могла щебетать телефонными гудками, поэтому я подошел поближе. Но птичка щебетала, как положено:

— …какая там жизнь! Школьные каникулы. Если война не кончится, я сама через неделю мужикам платить буду…

— Не, лапа, я этого не допущу, — пообещал Жека. — Вот клиент рядом слышишь, в трубку дышит…

— С олимами больше не буду!

— Не, у него с валютой все в порядке, он в полиции работает.

Возникла пауза.

— Тварь, ты же знаешь мою ситуацию! — с чувством произнесла Линда и повесила трубку.

— Ну вот видишь, — развел Жека руками, — я сделал для тебя все, что мог!

— Тварь! — с чувством произнес я. — Ты что, не знаешь своей ситуации? — и раздавил вторую ампулу.

— Ментяра ты позорный! — взвыл Жека. — Ничего в тебе человеческого не осталось! Я же старался! Меня же прибить могли!.. Дави! Все дави! Думаешь, мы в Совке? А я и там всегда достать мог!.. Я трубку подниму, мне через пять минут доставят! Ничего я тебе больше не скажу… Не найдешь ты Линду, зря телефон запоминал. Это кафе. Она теперь его за квартал обходить будет!

— Ничего, — успокоил я Жеку, — я ее сам к тебе на свидание приведу. Когда ты два пожизненных отбывать будешь.

— Ты что ж, гад! — задохнулся Жека. — Теперь уже два «мокряка» вешаешь! Ненавижу!!

Зря он схватился за стул. Стул был слишком тяжелый — от такого и лунатик увернется…

…Когда Жека очнулся, он был привязан к этому стулу, основательному, под старину.

— Надеюсь, — сказал я, — у тебя установлена телепатическая связь с наркотикодателем, — и хрустнул третьей ампулой. Остальные оставил в футляре, перекинул его через плечо и пообещал: — Не отчаивайся. Я буду тебя навещать.

— Ты до полиции не дойдешь! Гадом буду, тебе это не пройдет! Это тебе не Совок! Прощайся с погонами!!!

Я вернулся, достал носовой платок и отпечатал Жекины пальцы на каждой ампуле. Потом подошел к столу, накорябал несколько ивритских букв и сообщил:

— Перевожу для перенесших легкое сотрясение мозгов. «Я — наркоман. Меня привязал мой друг, чтобы вылечить. Всех, явившихся на мои крики, прошу на мои слова не реагировать, а вызвать полицию».

Жекин стул отбил чечетку, наконец замер, и Жека тускло произнес:

— Что ты хочешь?

— Киру Бойко.

— Ладно, — простонал он, — сдам я ее тебе, фашист.

— Когда?

— Через недельку.

— Бесэдэр, — согласился я, — так я зайду через недельку? — и стал уходить.

— Завтра! — заорал Жека. — Завтра вечером! В семь, в кафе «Тамар».

— Хорошо, — смиренно сказал я и отвязал изумленного Жеку.

— А чего это ты мне так сразу поверил? — насторожился он.

— А чего не поверить хорошему человеку? — удивился я. — Который оставляет тебе самое дорогое, что у него есть, да еще с дактилоскопическими автографами, — и я чуть тряхнул «фотопогремушкой».

Жека дернулся.

— Ну, до завтра, — сказал я. — За сводничество получишь свои фотопринадлежности. А если встреча сорвется, получишь за фотопринадлежности…