Отправив Осецкого, Малинин придвинул к себе материалы Пронько. Стекло, выдавленное преступниками в стройконторе, найти так и не удалось. Выбросили все осколки, остеклили заново, вставили еще и решетку. Тут, конечно, Кондратенко проглядел. Настолько был уверен, что преступники проникли со двора, что стеклом тогда как следует не заинтересовался. Вот что значит инерция мышления — как пошел по наезженной колее, так и мчишь вперед, пока не остановишься уже в тупике.

Сильный порыв ветра качнул распахнутое окно, зашелестели бумаги на столе у майора. После грозы погода была неустойчивой, солнышко пополам с ветром, с набегающими и сулящими дождь тучами. Курортникам, конечно, обидно, а работающим — самая лучшая погода. Хоть такой жары нет… А судить чужие ошибки — самое милое дело. Ну, что бы та сам делал, если бы не стык двух этих историй? Если бы не приехал из Шиловска настырный Пронько, у которого уже и глаз был настроен? Кто бы увидел, что шурупы шевеленые? А даже и увидел — кому бы пришло в голову просеивать чердачную гарь? Задним умом все крепки. Хотя тут же не без удовольствия и сам себя похвалил Малинин — послал ведь Пронько в стройконтору, додумался, хотя мог вполне за ним Шиловск оставить, раз уж он оттуда и полностью в курсе дела. Нет, неплохие ребята. Вон как Коля Осецкий развернулся. Откуда что взялось! Кравец пока не слишком понятен. Что все-таки означало это его заявление по поводу Кондратенко? Неужели хочет так карьеру сделать — на чужих ошибках?

Телефон ударил резко и пронзительно. Малинин уже знал — это звонят из Черданиц. Междугородная. Больше некому.

— Малинин, Пал Николаич? — кричали в трубке. — Солодкий говорит. По твоему запросу.

Солодкий был начальником в Мощанском райотделе милиции, Черданицы — это его зона.

— Есть что-то? — спросил Малинин.

— Что значит — есть что-то? — сразу же закипятился Солодкий. — Мы, считай, год назад ориентировку дали, а вы только теперь чесаться начинаете!

— Ну, хватит, — остановил его Малинин. — Говори толком.

Солодкий рассказал практически то же самое, что было зафиксировано в сводке.

— У вас словесные портреты есть? — спросил Малинин.

— Да они и у вас есть, в управлении. Давали уже вам. Там должны быть. Могу еще раз выслать. А то это дело на нас и так висит.

— Двоих описывали?

— Двоих. А что — еще кто-то был?

— Мог быть третий.

— Нет, у нас только двое.

— Машина не фиксировалась никак в этом деле?

— Нет. Машину никто не видел. Мы по автобусам проверку провели и наших водителей по району опросили, но результата не взяли.

— Словесный портрет — по показаниям старика?

— Да. Больше никто их и не видел. Ночь была.

— Слушай, ты пришли мне все это дело, а?

— В копии, пожалуй, могу…

— Давай! Требование я тебе сегодня отправлю.

— Сразу и вышлю, а то у меня от этого грабежа загривок пухнет.

— Ничего твоему загривку не будет.

Малинин повесил трубку. Солодкий был веселым, шумным и энергичным человеком, любителем охоты и преферанса, душой застолий. Но дело свое знал хорошо.

Майор снова позвонил Чумакову:

— Кравец не вернулся?

— Нет еще, Павел Николаевич.

— Как приедет — сразу ко мне. Сразу.

— Понял.

Чумаков расстроился от этого звонка. Что-то ведь там варится. А тут сидишь как жареная мышь, роешься в бумагах, какие-то бланки, справки, проверки номеров. Черт знает что вместо дела. Снова зазвонил телефон, и Валерий с раздражением поднял трубку.

— Товарищ старший лейтенант, к вам тут просится гражданин Тюриков, — казенным голосом отрапортовал Витя Наумец. Он, видно, дежурил.

— Кто? — недоуменно переспросил Чумаков.

— Тю-ри-ков, — по слогам продиктовал Витя. Потом раздалось невнятное бормотанье — Наумец объяснялся с посетителем.

— Сварщик он, говорит. Сварщик.

— Ну, пусти сварщика, — сказал Чумаков.

Среди тех, кто уже был у него на беседе, Тюрикова не значилось — это Чумаков помнил точно. А фамилия была знакомая, где-то попадалась уже. Чумаков торопливо пролистал списки и нашел Тюрикова уже в самом их конце, на последнем листе: учебные курсы ПТТУ — Приморского трамвайно-троллейбусного управления. Мастера Кононенко, Тюриков, Ваксберг.

Стук в дверь был уверенный и четкий.

— Войдите.

При виде вошедшего Валерий автоматически встал. В дверях стоял огромный, метра под два, а то и за два, здоровенный мужик с буйной седоватой шевелюрой, с широким и крупным лицом, изрезанным полосами морщин. Морщины текли на этом загорелом лице как реки. Лоб пересекала отчетливая белая полоса — Тюриков и летом ходил в кепке, ее и держал сейчас в ручищах. Двух шагов ему хватило на то, чтобы пересечь комнату. Остановившись у стола, сварщик вытянул вперед здоровенную — в две чумаковских — ладонь.

— Тюриков Александр Сергеевич. И голосочек был подходящий как труба.

— Чумаков. Старший лейтенант. Садитесь.

Тюриков с опаской оглядел стул, сел осторожно, и стул под ним взвизгнул жалобно.

— Жидковата меблишка у вас, — сказал сварщик.

— Рассчитана на средний вес. Ничего не поделаешь.

— У меня как раз и есть средний. Ровно сто. — Когда сварщик улыбался, морщинки двигались, разбегались по лицу.

“Симпатичный мужик, — подумал Чумаков. — Ну ладно, пусть освоится”.

Но Тюриков был еще и деловой мужик.

— Я вот что… — Он положил кулак на стол, и Чумаков снова поразился силище, которая так и перла из сварщика. — Я слышал, вы тут сейфами интересуетесь, автогенными аппаратами… Нет секрета?

— Ну, секреты у нас всегда есть, — уклонился Валерий. — А вам кто, собственно, сказал?

— А меня Гвоздь прислал. Гвоздиков Петр Анисимович. Вы его вызывали. Был он у вас.

Чумаков оставался серьезным, и Тюриков понял его:

— Он меня предупредил, что это у вас секрет, так что вы не волнуйтесь. Гвоздь — старик серьезный, хотя и зануда редкая. Но зря он болтать не станет.

— И вам, значит, сказал не зря?

— Ну, уж наверное, не зря, раз я пришел. — Теперь и сварщик был серьезен. — Только мне надо бы тоже эту коробку посмотреть.

— А в чем дело — вы можете объяснить?

— Знаете, — сварщик запустил ручищу в шевелюру, — я ведь еще и не решил, есть ли дело-то. Лучше я гляну сперва.

— Ну, пожалуста. — Чумаков подошел к стоящим в углу кабинета сейфам, накрытым клеенкой. Все равно собирался он вызывать и этого Тюрикова, и предъявлять “работу”, так что днем раньше, днем позже — значения не имело.

Тюриков только присвистнул, увидев развороченные огнем стенки железных ящиков, шагнул поближе, нагнулся, легко повернул руками одну из тяжелых коробок, пригляделся внимательно, провел пальцами — темными, загрубелыми — по оплавленному металлу. Потом осмотрел и второй сейф. Лицо его было серьезно и грустно. Вернувшись к столу, Тюриков снова с осторожностью уселся и сказал, разводя руками:

— Да, Гвоздь — старик приглядчивый.

Чумаков терпеливо ждал. И тогда сварщик сокрушенно вздохнул:

— Ну, пишите. Это, конечно, моя работа.

Вот тут Валерий остолбенел. Если уж на кого-то не был похож сварщик Тюриков, так это на преступника, да еще пришедшего с повинной. Быть того не может…

— Давайте-ка помедленней, — сказал Чумаков. — С самого начала и толком.

— Ну, толком так толком, — согласился сварщик. — Значит, тут дело такое. Пришел ко мне вчера Гвоздиков Петр Анисимович. Я как раз руки мыл, обедать собрался, его, конечно, сразу к столу, но дед отказался, и пошли мы с ним разговаривать. Я удивился — уже лет пять его не видел, а вот он меня разыскал. Ну, сели, я ему предложил выпить по маленькой — он раньше любил, но тут тоже отказался, и я уже понял — дело, значит, важное.

— Петр Анисимович меня еще пацаном ремеслу учил — на ЗОРе, на заводе Октябрьской революции, знаете?

Чумаков кивнул: знаю.

— Он сейчас, наверно, самый старый остался из прежних мастеров, таких больше и нет. Характер у него, конечно, тяжелый, но дело знает как никто. Он даже в Англию ездил на какой-то конкурс, медаль оттуда привез и письмо ихнего министра, что ли. Сильно гордился. Он и Останкинскую телевышку варил. В общем, что говорить… Хотя теперь уже старый совсем и рука не та.

Тюриков говорил все это, а Чумаков наблюдал за ним с тревогой. Признание сварщика было так неожиданно, так не вязалось со всем, что раньше думал об этих взломах Валерий, теперь он даже надеялся — еще минута—другая, и недоразумение разъяснится…

— В общем, сидим. И он мне прямо излагает: серьезнейшее дело, Сань. И толкует: вызывали в милицию, вели разговор. Уголовный розыск не шутки. Показывали два сейфа распоротых. И на сейфах тех, Сань, это он мне говорит, твоя рука.

Я, конечно, смеюсь. Откуда моей руке на сейфах да еще в милиции, а он глядит на меня пронзительно, словно сам уже следователь на старости лет, и чешет: ты ж меня знаешь? Ну, говорю, знаю. Вот ты перед тем, как разрез вести, маленькое окружье делаешь — словно металл пробуешь. Так? Ну, так, говорю. Ты же сам и учил. Во! — он говорит. Я же и учил. И тут аккуратность, точность такая, что спутать нельзя ни с кем. Если б я, говорит, не знал, что это ты, я б подумал, что это я сам резал. А нас — таких, только двое. Я да ты, Сань. Вот и подумай теперь, как тебе быть. Я ему говорю: дядь Петь, ты в уме ли? Ты меня сколько лет знаешь? А он мне свое: вот потому и пришел к тебе, что знаю. Потому ничего там в уголовном розыске не сказал, а решил сперва с тобой повидаться. И по всему городу искал тебя в свои семьдесят пять. Это, он, значит, на совесть меня берет. — Тут Тюриков неожиданно улыбнулся, и лицо его стало таким радостным и светлым, что Чумаков растерялся еще больше.

— А он мне всю главную идею выкладывает. Иди, говорит, Сань, в милицию. Иди сам, а не пойдешь, тут уж мне придется. Распрощались мы с ним, нехорошо, надо сказать, простились, потому что я тут как дурной был — и смеяться смеюсь, и старик вроде серьезно говорит, хоть, наверное, совсем из ума выжил. Сел я обе дать, а потом меня как осенило. Ну а сегодня уж освободился с работы и вот сразу к вам.

— К нам — это понятно, — сказал Чумаков. — Так это вы резали эти сейфы?

Тут уж Тюриков растерялся, но взял себя в руки и сказал гудящим своим басом:

— Резал, конечно, не я. Но рука тут и вправду как моя: Гвоздь прав. Так что я знаю, кто это резал. И аппарат даже этот знаю. Наш это был аппарат.

— Чей — наш?

— Ну, наш — с курсов.

— А сейчас он где?

— А черт его знает. Сперли его. Украли то есть.

— Когда его украли? Кто?

— Кто — не знаю. Хотя могу догадываться. А украли в прошлом году. В конце июня. Сразу после выпуска и стащили.

— После какого выпуска? — Чумаков понимал уже, что значит для следствия этот сварщик.

— У нас трехмесячные курсы, — как малому ребенку, объяснил ему Тюриков. — Каждые три месяца — выпуск. В конце квартала. Вот в июне выпустили очередной набор, а аппаратик и пропал.

— Хорошо. К этому мы еще вернемся, — сказал Чумаков. — А чья же это, по-вашему, рука. Кто это резал?

— Ну, подписку дать, что это он резал, я, конечно, не могу, — сказал сварщик. — Мало ли какие бывают совпадения. Что ж сразу на человека клепать! Вот и Гвоздь ошибся. Но похоже — его это работа. Больше некому.

— Подписаться, значит, не можете, а похоже? Так? — Чумаков не выдержал, улыбнулся.

— Выходит, так, — бухнул Тюриков. — Раз я говорю — так и есть. У нас ведь не только наши — трамвайщики, к нам и с других предприятий шлют на курсы. Вот получил я в марте прошлого года сборную группу в девять человек. Четверо наших, пятеро сторонних. Нормальная группа, ребята все взрослые — уже после армии. А один парень был — прямо талант. Три месяца отзанимались, всем второй разряд, а его я хотел на третий. Мы обычно выше второго не даем — пусть им потом производство разряды повышает, если фонд зарплаты есть. Но тут я сам сказал — не ниже третьего, иначе уже не по совести. А он мне говорит: дядь Саш, мне не надо, пусть как всем. Ну, не надо — так не надо.

Тюриков замолчал, словно вспоминая, сокрушенно покачал кудлатой, в густой седине головой.

— Теперь даже поверить не могу, — сказал он. — Парень сильно способный. Все с лету брал. Другому толкуешь, толкуешь, а ему раз показал. Второй он сам все сделает. Рука точная. Он шов ведет — я смотрю — как сам варил. Курсы у нас не ахти какие, три месяца всего, но основу даем, откуда к аппарату подойти — понимают. А тут вот такой парень. Знал бы я тогда…

— А почему вы решили, что сейфы резал именно он?

— Ну а кому ж еще? Это ведь Гвоздь точно углядел — моя рука.

Каким бы замечательным специалистом по газорезке ни стал Валерий Чумаков за эти дни, но представить себе, что можно “по почерку” со всей определенностью назвать имя сварщика, да еще и заявить уверенно, что он и никто другой… — этого Чумаков не мог. А потому к словам Тюрикова относился все с большим недоверием и разочарованием. Очень уж понравился сразу же Чумакову этот огромный и красивый человек, и тем обиднее было понимать, что он, судя по всему, человек несерьезный…

— Вот что я вам скажу, — Тюриков отвернулся, он все глядел на сейфы, теперь уже снова прикрытые клеенкой. — Я за свою жизнь много народу выучил. И конечно, отличить, где кто резал, — это трудно. Но у нас, у старых сварщиков, есть свои тонкости, свои приметы. И бывает, когда вот раз в жизни попадается ученик — вроде бы ты его учил, как всех. А выучился он больше всех. И не просто выучился — постиг. Вот для дяди Пети я был такой. А у меня — Гриша этот. Мой он ученик. Моя рука. Понимаете? И больно уж все сходится…

— Что — сходится?

— Да все. Я ведь многих сварщиков знаю. Меня осенью как раз спрашивали — искали хорошего специалиста, на паромную переправу нужен был. Работа интересная, заработок хороший. Ну, конечно, надо ездить, молодой нужен. Вот я подумал про этого Гришу: и молодой, и деньги ему нужны, и краснеть я за него не стану. Сказал ребятам, чтоб они его нашли. Потом приходят: нету нигде, не знают его. Его Ремтрест на курсы направлял. Зашли туда ребята, спросили — а его никто и не видел. Тогда мне первый раз подумалось — а может, аппарат как раз он потянул? Раньше у меня про него таких мыслей не было, знаете, если человек интерес к делу имеет и руки у него стоящие, на кой ляд ему воровать?

Чумаков подумал, что мог рассказать по этому поводу немало интересного. Но нить разговора сейчас Валерий держал крепко:

— Как фамилия этого Гриши?

— Коваленко.

— Сколько ему лет?

— Точно сказать не могу. Лет двадцать семь. До тридцати, во всяком случае.

— Так что же случилось с аппаратом?

— Да ничего не случилось. Было шесть — стало пять, вот и все. Стояли они в мастерских, в учебном классе. Сначала мы думали — взял кто-то, ну, мало ли, взял поварить. Потом смотрим — нет, и все. Аппарат уперли, баллон оставили.

— Сообщили кому-нибудь? — словно ненароком поинтересовался Чумаков.

— Да сначала не сообщали. Думали, кто-то из своих прихватил — взял чего-нибудь сварить. Вернет. А когда смотрим — нету, я пошел к начальнику курсов, сказал. Но он, в общем, спокойно отнесся. У нас ведь водительские курсы, сварка только сбоку припека. А через пару дней я ему бумагу написал: акт о пропаже. Он прочел, меня вызвал, смеется: что ты из меня дурака делаешь? Ясно же, кто-то из своих и попер. Прихватил домой, теперь будет подхалтуривать.

На лице сварщика внезапно появилось очень детское — странное для этого огромного человека — выражение обиды.

— Я честно скажу — у нас не без того. Иногда попросят — и не откажешь. Но что, подойдешь к вахтеру, переговоришь или у начальства разрешение возьмешь. Вышел с аппаратом, резанул там или сварил, тебе ж обратно привезли. Раз, а то и два в месяц это с каждым бывает. Но чтобы украсть, себе домой уволочь…

Конечно, иметь резак дома — милое дело. Готовый кусок хлеба. Но у нас и раньше такого не было, и ребята свои все. Поэтому я, честно говоря, обиделся, когда он так сказал. Сперли, говорит, сами, а теперь бумаги пишете. Составь акт о списании, как пришедшего в негодность, и не морочь мне голову.

Я пришел, ребятам нашим, мастерам, это все рассказываю. А сам думаю: фигу тебе. Если мы сейчас такой акт напишем, ты нас и вовсе жуликами будешь считать. Посоветовались, пошел я снова: говорю — не брали наши аппарат, украл кто-то. А это уж нешуточное дело. Он только рукой махнул на меня: не буду я из-за вашей жадности и глупости курсы порочить, милицию вызывать. Только начни — потом не оберешься хлопот.

— И вы списали?

— Я — нет, — сказал Тюриков. — Я ему докладную оставил, и все. А они уже сами списали. Я же не ответственный материально. Там завхоз есть, кладовщик — они акт составили, начальник подмахнул — и все. Я через месяц только узнал.

— А дальше?

— Ну, что дальше? Работали. Потом, как стал я этого Гришу разыскивать — на паромную, я вам говорил, вот тут я подумал: а не он ли аппаратик упер? Хотя парень был спокойный, мастеровитый. Руки хорошие.

— А кто его на курсы направил, как вы сказали?

— Да сам-то я направления не видел. Ребята болтали — Ремтрест.

— Ясно. А начальника вашего как зовут?

— Миропольский. Геннадий Александрович Миропольский.

Чумаков записал имя, отчество и фамилию. Придется, конечно, познакомиться с товарищем Миропольским. А еще лучше было бы познакомить его с Кондратенко, с товарищем капитаном. С Кондратенко, который по всем райотделам запросы направлял: не было ли случая пропажи автогенных аппаратов? И отовсюду ответ получил: не было, не зафиксировано. Вот кого бы с Миропольским познакомить и оставить где-нибудь на берегу моря вечерком — без чинов, без должностей — просто по душам поговорить…

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился Кравец.

Чумаков остановил его фразой:

— Малинин ищет. Сказал, чтобы сразу к нему.

Кравец молча повернулся и закрыл дверь.

— Адреса Гриши Коваленко вы, конечно, не знаете?

— Нет. В кадрах ребята смотрели, там тоже адреса не было. Он же не наш — сторонний.

— Ловкие люди у вас в кадрах, — только и сказал Чумаков. — Вот что, Александр Сергеевич, вы уж извините, но вам придется все, что вы мне рассказали, написать.

— Понимаю. Когда?

— А прямо сейчас. Садитесь на мое место, бумага есть, ручка вот, и подробно напишите.

— Ну что ж делать. — Тюриков сел к столу, из-за которого поднялся Валерий, повертел тоненькую шариковую ручку, казавшуюся спичкой в его огромной руке, начал писать, и неожиданно оказалось, что у него крупный красивый почерк, словно всю жизнь он держал в руках перо, а не инжектор сварочного аппарата.

Приход сварщика был удачей. Случай? Нет, не случай. Не вспомни бы про Тюрикова старый мастер Гвоздиков, все равно раньше или позже попал бы Тюриков в этот кабинет, увидел развороченные сейфы и рассказал бы про Гришу Коваленко. Но радости Чумаков не испытывал. Прав, наверное, оказался Кравец. Если Гриша Коваленко действительно резал эти сейфы, то учился он этому делу тут, в Приморске. И даже если он ворюга из ворюг, то все равно учился и готовился тут. Вот и учитель его сидит, вторую страницу дописывает.

И еще одно не позволяло сейчас Валерию порадоваться удаче. Если Коваленко — взломщик, то ведь все могло быть иначе. Все с самого начала. Его схватили бы за руку еще тогда, когда он уволок аппарат с курсов. В конце июня. Почти за полгода до первого взлома. И не было бы ничего! Кстати, и срок совсем другой получил бы этот Гриша. Ну, ладно, не нашли бы его тогда, не взяли, но хоть пропажу зарегистрировали бы, тоже все было бы иначе. После первого грабежа раскрутили бы — до второго дело не дошло бы. И мальчишка-сторож был бы жив.

Не раз и не два сталкивался уже Валерий с ситуацией, когда отчетливо понимал: преступления могло не быть. Вовсе могло не быть, если бы… И всякий раз его охватывало бешенство. Все про бюрократизм, про волокиту, про равнодушие казенное пишем, когда инструкция дороже человека… Правильно, все правильно. Но сколько же другого — обыкновенного разгильдяйства, ленивой неразберихи! Сколько же раз наплюют на эту инструкцию и забудут. А ты потом расхлебывай! Кто-то махнул рукой — подумаешь, пустая формальность. Кто-то рукой махнул, а мальчишки в живых нет. Вот тебе и пустая формальность! Сколько лет надо бубнить и втолковывать — ну не зря эти формы придумывали, не зря. Кто-то аппарат упер, кто-то подхалтурит на нем… Искать — себе дороже. Составили акт и списали потихоньку. Вроде никто его и не крал.

Тюриков аккуратно отложил ручку:

— Вот, кажется, все.

Чумаков прочел написанное. Грамотно, толково и кратко изложил сварщик все, что рассказал.

— Хороший слог у вас, Александр Сергеевич, — сказал Чумаков, скалывая листы скрепкой. — Все точно, и лишнего ничего нет. Стихов случайно не пишете?

— Да нет, — широко улыбнулся Тюриков. — Хоть и Александр Сергеевич, а стихов не пишу. Читать люблю. И то не стихи, а больше историческое что-нибудь.

— Завтра, наверное, увидимся, — сказал Чумаков. — Только пока, прошу вас, никому ни одного слова про нашу встречу и этот разговор.

— Понятно, — сказал сварщик. Он протянул Чумакову руку, и Валерий осторожно пожал ее.

После ухода сварщика Чумаков снова перечел написанное. Все так. Звонить Малинину было пока рано. Во-первых, майор сейчас с Кравцом занимается. Во-вторых, надо удостовериться хотя бы в том, что Гриша Коваленко существует, найти его. А Гриш таких в Приморске может оказаться множество. Коваленко — самая распространенная фамилия в ми ре. Коваль, Коваленко, Кузнецов, Смит, Шмидт… Правда, считается, что еще более распространенная фамилия — Ли. Вот именно — ли. Найдется ли, товарищ Чумаков? Трезвонить было рано…