Киев встретил их мелким дождем вяло стучащим по карнизам домов и куполам зонтов над головами прохожих. Вяло сочащаяся с небес противно-холодная влага, серые, мокрые улицы, чавкающие под ногами грязью лужи и унылая блеклая толпа местных жителей вечно куда-то спешащих с замороженными погруженными в себя лицами. Серый город, серая осень, серый туман на душе… Слякоть, мерзость и грязь. По-крайней мере так воспринимал окружающий мир Севастьянов. Даже то обстоятельство, что они успешно миновали таможню на границе и теперь уже ничто не могло помешать осуществлению его планов, не радовало. Слишком легко и буднично все произошло. Досмотра российской стороной он изначально не боялся, наверняка, насчет них с Мариной было дано указание особо не усердствовать. А вот украинские коллеги наших доблестных пограничников вызывали у Севастьянова вполне объяснимое беспокойство, совершенно напрасное, как оказалось. Пограничники с вилками на кокардах проскочили мимо галопом, быстро сквозь зубы представляясь и просматривая документы так торопливо, словно куда-то опаздывали. Когда Севастьянов протянул прапорщику в зеленой форме вместе с паспортом потертое удостоверение личности офицера у того мгновенно исчез какой-либо интерес к проверяемым. Можно было дать голову на отсечение, что пограничник даже не прочел его фамилию, так поспешно он вернул назад документы. На паспорт Марины потом вообще лишь взглянул искоса, и заторопился дальше, затопал по узкому вагонному коридору. Таможенники были поусерднее, но тоже не настолько въедливы, чтобы лазить по сумкам перетряхивая чужое белье. Мгновенно определив по количеству ручной клади, что в купе едут отнюдь не мелкие перекупщики дефицитных товаров, оба борца за пошлины и декларации вяло попрощались, традиционно пожелав счастливой дороги и поспешили в другой конец вагона, где их коллеги уже увлеченно потрошили какого-то предприимчивого азербайджанца провозившего не задекларированные доллары. По-человечески Севастьянов их очень хорошо понимал. Еще бы, с азербайджанца можно поиметь немалую взятку, не то, что с военных нищебродов.

Впрочем, ему самому такое пренебрежение было только на руку. Завернутый в промасленную ветошь и упакованный в полиэтиленовый пакет ствол, в итоге остался лежать необнаруженным на дне его сумки с вещами. Конечно, авантюра чистой воды. Достаточно было кому-нибудь пожелать порыться в его барахле и на всем предприятии можно было ставить жирный крест — уголовные статьи, карающие за хищение оружия и его нелегальное хранение никто не отменял. Севастьянов еще вчера вечером, только сев в поезд носился с идеей спрятать пистолет где-нибудь в вагоне: в туалете например, или в тамбуре, долго бродил по коридору осматриваясь, вызывая немалое раздражение не понимавшей причин такой активности Марины. Однако всякий раз, когда ему казалось, что подходящее для тайника место найдено, он поразмыслив немного от него отказывался. Всюду был слишком велик риск случайного обнаружения оружия, если не любопытными пассажирами, то проводником. В конце концов, ближе к ночи, он положившись на удачу, решил оставить все как есть. В сущности разница была не велика, что пистолет найдут в его сумке, что просто в вагоне. По номеру оружия легко вычислят его принадлежность, а сверив списки пассажиров найдут и хозяина. Так что можно особо не напрягаться и с полным основанием надеяться на неистребимый русский авось. Чему быть, того, как известно, не миновать. Судьбу не обмануть никакими людскими ухищрениями, а следовательно можно спокойно расслабиться и предоставить событиям идти своим чередом, не пытаясь на них влиять. Так он и поступил промучившись несколько часов и плюнув наконец на конспирацию. Как показало будущее такое решение оказалась вполне обоснованным. Границу они проскочили вполне благополучно. А вскоре уже показалась на горизонте и цель их путешествия — стольный град Киев.

Вокзал оглушил бестолковой суетой и пестротой красок. Множество самых разных людей от грязных воняющих помойкой бомжей, до одетых с иголочки представителей бизнес-элиты, толклось одномоментно под его крышей. Горели яркие вывески киосков, торгующих всякой всячиной, перемигивались световые табло расписания поездов и рекламные плакаты. Севастьянов на какой-то момент элементарно растерялся, застыв прямо посреди шумно бурлящего беспорядочным броуновским движением людского моря. Он вдруг явственно ощутил себя маленьким мальчиком потерявшимся в огромном магазине и не знающем в какой стороне выход из этой вертящейся кругом суеты. Его толкали какие-то дородные тетки с баулами, шепотом материли юркие потрепанные личности так и шнырявшие в гудящей толпе, об него спотыкались несущиеся куда-то стремительно пассажиры с тележками и чемоданами… Хорошо, что Марина не потеряла присутствия духа и быстро сориентировавшись в обстановке отволокла его в сторону от бурлящего у выходов на перроны людского потока. Уже в относительно спокойном месте, прижавшись спинами к мраморным плитам облицовывавшим стены они смогли наконец осмотреться по сторонам. Человеческий вал все так же катился мимо плотными волнами, но теперь уже не задевал их, не пытался увлечь в свои кружащиеся у дверей из прозрачного стекла водовороты.

Севастьянов смотрел на спешащих мимо людей, точно таких же, как в России: так же одетых, так же пахнущих, так же вечно озабоченных собственными делами. Смотрел и думал, что вот этим мужчинам и женщинам, бегущим к замершим у перронов в готовности умчаться за тридевять земель поездам, наверняка глубоко наплевать на парламентскую комиссию, на результаты ее расследований, да и в целом на то, что всего пару месяцев назад, пожалуй впервые за много лет реально сошлись на поле боя русские и украинцы, братские народы натравленные друг на друга амбициозными продажными политиками. Нет, этим, несущимся к перронам под грузом кошелок и баулов людям не было до этого никакого дела. Они не желали ничего об этом знать. Не желали об этом задумываться. Потому что подобные мысли выбивали из привычного ритма, из вечной погони за материальным благополучием, заставляли вспоминать о ненужном, о неприятном, не вписывающемся в старательно выстроенный в мозгу комфортный мирок, где высшими ценностями являлись вкусная жратва, квартира с евроремонтом и престижная машина. Ведь это так просто и ясно — заработай или укради достаточно денег, чтобы жить безбедно и обеспеченно. И все, это единственная вменяемая цель, единственное мерило успеха и единственный смысл. А для остального есть стопроцентное оправдание — это не я, это правительство виновато! Это оно ведет братоубийственную, русофобскую политику, а я просто живу здесь, и я не при чем. Лично я ничего не сделал плохого.

"Суки! — неожиданно даже для себя самого скрипнул зубами Севастьянов. — Со всех бы вас спросить! С каждого! Жаль мне не по силам, но ничего, зато я могу достать тех троих… Этого мало, но хоть так… Хотя бы так!"

— Ты что-то сказал? — Марина наклонилась к нему подставляя нежно подсвеченное падающим через окно солнечным лучом розовое ушко.

Надо же, расслышала его шепот в таком гаме. Надо быть осторожнее, еще не хватало насторожить ее раньше времени.

— Нет, ничего, тебе показалось, — напрягая голос прокричал в ответ Севастьянов. — Давай выбираться отсюда, а то, того и гляди затопчут!

Фээсбэшница согласно кивнула и первая принялась решительно проталкиваться в сторону виднеющегося вдалеке табло с надписью "Вихiд до мiста". Севастьянов пробирался за ней по пятам, все еще с ненавистью оглядывая мелькающие тут и там равнодушные лица. Нет, товарищи оперативники, вот теперь я точно вижу, что ваши планы полное говно. Чтобы расшевелить эту массу нужна кровь, много крови, никакие сенсационные разоблачения не заставят их даже почесаться, не то что выйти на улицы и сбросить захвативших власть ублюдков. Максимум на что можно рассчитывать, так это на вялый обывательский интерес к жареным фактам, пару дней кухонной болтовни за бутылкой дешевого портвейна с неизбежным выводом — в правительстве одни уроды. Но это и все! Все! И ради этого оставить в живых тех, кто убил Никитоса? Помиловать? Простить? Нет уж, вот это хрен вам по всей морде! Око за око и кровь за кровь, по-другому не будет, и не надейтесь!

Наконец они выбрались из здания вокзала, и тут же оказались буквально атакованы оборотистыми таксистами, многие из которых были явно не славянского вида. Причем именно эти последние отличались наибольшей настойчивостью. "И тут от них проходу нет, — неприязненно подумал Севастьянов, аккуратно отстраняя очередного настырного горца. — Или они здесь прием грузинских беженцев открыли?" Мысль показалась забавной и он невольно хихикнул, в голове тут же вторя ему раскатился привычный уже издевательский смешок. В последнее время Севастьянов частенько ловил себя на том, что внутри него похоже обитает еще один человек, который тщательно маскирует это, но порой выдает свое присутствие таким вот издевательским смехом, деловитыми советами и замечаниями, аккуратно навязываемыми мыслями… А порой этот незнакомец может даже переключить на себя управление Севастьяновским телом, так уже было во время достопамятной драки с кавказцами… Этакое раздвоение личности внутри одного человека… Впервые Севастьянов подумал об этом настолько связно, не отмахиваясь досадливо от давно уже происходящего с ним. Э, батенька, да вы похоже форменный псих! Он даже остановился настолько эта мысль поразила, такое вызвала неприятие. А ведь и правда все сходится, он ведь читал когда-то, что именно так это и происходит, причем сам больной напрочь отказывается верить, что с ним, что-то не так… так может и вся цель его личного мщения тоже лишь навеяна горячечным бредом… может она вовсе не так чиста и благородна, как кажется ему самому… есть ли у него право казнить и миловать, распоряжаться чужой, не им данной жизнью… Мелькнувшая мысль показалась настолько жуткой, что додумывать ее до логического финала разом расхотелось, да к тому же впереди уже замаячили более-менее приличные такси желтого цвета с черными шашечками на борту. Не государственные конечно, какая-то частная фирма, но все же это был более надежный вариант чем не имеющие лицензий извозчики у входа.

Марина остановилась у первой же машины и после непродолжительных переговоров сделала знак Севастьянову чтобы он садился назад. Сама фээсбэшница без малейших сомнений расположилась на переднем сиденье, всем своим видом демонстрируя полнейшую независимость. "Да, женушка похоже досталась изрядно зараженная феминизмом! — усмехнулся про себя Севастьянов, покорно занимая указанное место. — Но мы до поры до времени от супружеских сцен воздержимся, пусть пока порезвится всласть!" Он отметил про себя, что Марина сразу назвала таксисту точный адрес гостиницы, значит готовилась заранее, изучала карту, возможно смотрела даже фотографии, для сотрудника спецслужб мелочей при выполнении задания не существует. Скорее всего и гостиница в которой они перед отъездом забронировали себе двухместный номер тоже не простая, наверняка среди персонала есть доверенные лица, которые возможно даже не подозревают, что получают деньги от российского ФСБ, но без малейшего колебания окажут необходимую помощь и содействие прибывшему в город оперативнику. Хотя возможно это лишь домыслы его воспаленного мозга, в последнее время везде ищущего заговоры и шпионов. В любом случае держаться стоит того, что везут его сейчас вовсе не в обычный, случайно выбранный по соотношению цена-качество, отель. Надейся на лучшее, а рассчитывай на худшее, так что будем пока исходить из этих соображений, а уже на месте осторожненько разберемся. Ну а пока можно немножко расслабиться и не думая о предстоящем поглазеть на местные достопримечательности.

Удобно откинувшись в мягком эргономичном сиденье иномарки Севастьянов с любопытством глядел в окно. Таксист свое дело знал и ловко ввинтившись в транспортный поток текший по городским улицам держал равномерную скорость никуда особо не торопясь, но и не позволяя особо ретивым участникам дорожного движения подрезать и обгонять свою машину. Севастьянов бывал в Киеве и раньше, правда очень давно, еще при Союзе, да и сам он в то время был еще вовсе мальчишкой. Детская память сохранила немногое, но даже это немногое, разительно отличалось от той картины, что открывалась ему сейчас из окна неспешно плывущего в транспортном потоке такси. Киев изменился, строгая красота зданий, широких проспектов и усаженных каштанами аллей оказалась размыта неоном реклам, множеством ярких броских плакатов на чужом языке, порой английском, порой украинском. Город напоминал сейчас Севастьянову женщину вульгарно размалеванную гротескным слишком агрессивным и оттого безвкусным макияжем, хотелось оттереть с его лица все эти чужеродные пятна. Смыть, чтобы из-под них проступила так врезавшаяся в память прежняя краса, чтобы хоть на миг вернулось то беззаботное солнечное детство в котором он неспешно шел по тротуарам, что мелькали сейчас за автомобильным стеклом уносясь прочь. Он даже придумал что-то вроде игры — смотрел на вынырнувшее впереди из толчеи жмущихся друг к другу домов здание с особенно броским плакатом на фасаде, переливающемся неоновым огнем, врезающимся в глаза с беспощадной эффективностью, просчитанной десятком художников и дизайнеров от рекламы. Смотрел, а потом, прикрыв на секунду глаза, пытался представить себе, как выглядел бы дом без этого чужеродного спрута, охватившего его щупальцами растяжек. И город на глазах преображался в его воображении, радостно избавляясь от густыми безвкусными мазками нанесенного грима, вновь обретая прежнее величие. Так он и ехал, стирая силой мысли слой за слоем накопившееся здесь уродство, очищая город, делая его прежним, милым и добрым. Он так увлекся этой нехитрой игрой, что чуть не пропустил момент прибытия, очнувшись лишь в тот момент, когда такси ловко прянув вправо вывалилось из общего потока машин в тихую узкую улочку, зажатую с двух сторон высящимися как неприступные стены горного ущелья многоэтажками.

В одной из них и располагался выбранный для них отель. Ничего особенного, даже на стандартные три звезды он вряд ли мог претендовать, но так и задумывалось. Не стоило привлекать к себе лишнее внимание слишком уж выламываясь за рамки скудного бюджета офицерской семьи, пусть даже и прибывшей из относительно благополучной России.

С оформлением никаких проблем не возникло, персонал оказался в меру вежлив, а сервис, как и ожидалось, совсем не навязчив, и уже через полчаса Севастьянов переступил порог двухместного номера, который должен был стать их домом на ближайшую неделю. Именно столько отводилось предварительным планом операции на работу с Громовым и Маркухиным. Неделя плюс-минус три дня. Все как на скучном и рутинном производстве: задания, графики, сроки выполнения, отчетность… Вот только Севастьянов планировал внести в эту рутину некоторое незапланированное разнообразие.

Первую ночь на новом месте заснуть для Севастьянова всегда было мучением. Даже вымотанный долгой дорогой он никак не мог погрузиться в столь желанное забытье, плавая на самой границе яви, уже не принадлежащий реальному повседневному миру, но все еще мыслящий, не могущий окончательно от него отключиться. Номер, как и полагалось по легенде они сняли двухместный, что накладывало определенные неудобства. Несмотря на постоянные подначки фээсбэшницы их отношения так и не перешли в интимную плоскость. Севастьянов ничего не мог с собой поделать и даже мысленно не воспринимал Марину, как женщину, а уж тем более, как возможного сексуального партнера. Ладно хоть в номере изначально стояли две обычные кровати, просто сдвинутые между собой, растащить их в разные стороны было делом одной минуты. Чтобы он делал если бы здесь оказался огромный двуспальный траходром подполковник боялся и подумать. А так все удалось устроить достаточно пристойно. Он даже деликатно отвернулся в тот момент когда «супруга» выпорхнула из ванны в абсолютно ничего не скрывающей невесомой ночнушке, и мог бы поклясться, что потом в ее привычно насмешливых глазах мелькнуло-таки на одно короткое мгновение тщательно скрытое разочарование. Видно девочка всерьез надеялась его соблазнить, закрепив тем самым контроль над партнером старинным, но до сих пор абсолютно безотказным способом. То есть это женщины обычно считают его безотказным, на деле все обстоит несколько иначе. Но Севастьянов не собирался просвещать в этом вопросе партнершу, равно как и давать ей хотя бы малейший шанс в предстоящем поединке. В том, что рано или поздно их интересы должны столкнуться он ни минуты не сомневался и от того изо всех сил старался не забывать, что несмотря на все женские хитрости и попытки понравиться, перед ним враг, враг хитрый и коварный, который сделает все, чтобы помешать ему выполнить главную задачу.

Время текло неспешно уходя сквозь пальцы, секунду сбивались в мелкие рыбьи стайки, образуя минуты, те наслаиваясь друг на друга спрессовывались в часы. Ночь неумолимо текла к рассвету… к рассвету того дня, когда придется действовать, окончательно перейдя черту, за которой уже не будет возврата. И первой станет пожалуй самая трудная цель, неправильная, безобидная. Было бы намного легче начать с какой-нибудь другой. С любой, только не с этой. С некоторых пор Севастьянов запретил себе думать о бывших однополчанах, как о людях, запретил себе вспоминать, что когда-то они были его друзьями. Эти мысли разрушали поселившуюся в душе уверенность в собственной правоте, в праве на месть, будили сомнения и нерешительность, которые в свою очередь грозили обессилить в решающий момент, ослабить морально, не позволить выполнить самому себе поставленную задачу. Потому больше нет Померанца и Грома, нет Вовки Маркухина. Только цели. Первая, вторая и третья, безликие, безымянные мишени, которые необходимо поразить, наиболее эффективно и в кратчайшие сроки.

Выход на первую цель будет завтра, ей станет Маркухин Владимир Дмитриевич, учитель не престижной государственной школы города Киева, офицер запаса по прозвищу Капеллан. Померанец рассказывал, что Вовка в последнее время истово уверовал в бога, принял католичество и регулярно посещает церковь. Надо же, каким пророческим оказалось давнее прозвище! Вроде бы первым его так обозвал Гром, за любовь к чтению «проповедей» о марксистско-ленинском учении… Да, Вовка и раньше не мог жить не служа какой-нибудь сверхидее, не отдаваясь чему-то особенному неземному, будь то марксизм, мировая революция, или спасение антарктических пингвинов… Лишь бы конечная цель была недостижима и обязательно возвышенна и благородна. Так и жил, постоянно чему-то служа: тогда построению коммунизма, теперь вот, говорят, католичеству… Так и до рукоположения в духовный сан не далеко. А что, одно время это было модно, отставные вояки то и дело оказывались на должностях попов и дьяков маленьких деревенских церквушек. Что они там искали полностью отрешившись от жестокого и несправедливого мира? Истину? Прощение? Справедливость? Наверное, каждый свое…

Только вот Капеллану уже точно не светит поповская сутана, или что там принято у католических священников? Для него уже все решено и записано в книге Судеб, завтра он перестанет быть. Перестанет существовать в этом мире…

Севастьянов крепче зажмурил тяжелые горячечно полыхающие веки, пытаясь представить себе Вовку Маркухина в школе, ведущим урок, стоя у доски в том самом убогом пиджаке, что на показанной фээсбэшным генералом фотографии. Вышло неожиданно легко и органично. На Вовку это было похоже, он всегда любил учить других, любил выступать и председательствовать на комсомольских собраниях, любил произносить прочувствованные речи, которые заранее тщательно готовил и репетировал перед зеркалом. Вообще он был увлекающейся, легко поддающейся чужому влиянию натурой и если уж окунался во что-то то отдавался этому с головой. Замполиты млели от его активности в комсомольской работе, командиры не могли нарадоваться на шикарного наставника молодежи. Да, он всегда легко загорался новыми идеями и оставался им беззаветно верен, пока они полностью не разбивались в прах. Из него наверное вышел хороший учитель… Да и священник получился бы хоть куда… Может быть… Если бы не одна маленькая ошибка… Если бы не поездка на чужую войну…

Он, наверное, согласился только ради денег. Возможно даже не отдавал себе полностью отчета в том, что едет туда убивать. Наверняка, гнал от себя эту мысль, стараясь думать лишь о бумажках с рожами американских президентов, бумажках которые можно будет потом обменять на красивое платье для жены и учебу в престижном институте для сына. Наверное и им говорил, прощаясь, что просто едет на заработки. Маленькая подработка, халтурка, шабашка… А что, любой мужик не прочь подработать в свободное время. Почему бы и не срубить лишних деньжат, сделав то, что умеешь много лучше других, то чему тебя так долго и тщательно учили… Ведь никого не удивляет каменщик, выкладывающий в свободное время стены чьего-то гаража, или маляр, клеящий кому-то обои… Просто они умеют это делать лучше остальных и продают другим свой труд. Каменщик умеет класть кирпичи, маляр красить и клеить обои…

Капеллан умел сбивать самолеты… Любые, всех классов и типов, умел захватывать их в луч сопровождения и отправлять им навстречу ракету. Знал, как лучше занять позицию, чтобы ударить наверняка, умел гарантированно вывести засвеченную машину из-под ответного удара. Мог грамотно организовать воздушное прикрытие любого объекта. Его этому учили, шлифовали его умения до уровня мастерства, а потом сказали, что он больше не нужен и может отныне жить как хочет и зарабатывать как и сколько сумеет… Так разве он виноват в том, что хотел продать свои знания и навыки, чтобы обеспечить безбедную жизнь семьи, жизнь тех людей, что были для него дороже всех остальных вместе взятых? Обеспечить их жизнь, отнимая чужие…

— Виноват, — жестко скрипнул зубами Севастьянов. — Виноват, и завтра за это заплатит!

— Правильно, — поддержал возникший сам собою в мозгу тихий голос. — Мне отмщение и аз воздам, кровь смывается только кровью, и тогда успокаивается душа и перестает болеть сердце… А если было бы по-другому, то кто стал бы тратить время на месть?

Подполковник испуганно дернулся на кровати, усилием воли разлепляя тяжелые веки. Темнота в номере была весьма относительная. Сквозь неплотно прикрытую штору краем глаза подглядывала луна, серебря все вокруг неверным мутноватым светом, пряча в углах гротескные, нелепые тени. Севастьянов обвел комнату пристальным взглядом. Никого… Марина свернувшись калачиком на своей постели дышит ровно и глубоко. Спит… Больше никого вокруг, только луна, бесстыдно щурится из-за шторы, подмигивает заговорщицки. Вот так вот — лицом к лицу, человек и глядящая на него луна. Во взгляде стынет вопрос не ответить на который просто нельзя. И Севастьянов точно знает, что это за вопрос, знает о чем беспокоится бессонной ночью, глядящая в его окно луна.

— Я смогу, — вслух произносит человек. — Я сделаю все как надо.

Голос звучит хрипло, ломается на полуслове, с трудом выталкивая короткие, немудрящие фразы, но, несмотря ни на что в нем слышится четкая уверенность, в нем звенит сталь и кисло пахнет сгоревшим порохом и свежей кровью. И это нравится пристально смотрящей на него луне, она ничего не отвечает, только бережно гладит лицо лежащего на постели человека чуткими холодными пальцами сотканными из перемешанного с тьмой света. В этой мимолетной ласке ответ. Веки человека тяжелеют, наливаясь свинцом, серебристый свет давит на них, заставляет закрыться. "Спи, завтра у тебя трудный день, ты должен хорошо отдохнуть". Мягко скользят по щекам призрачные пальцы, успокаивают и баюкают. "Ты сможешь. Я тебе помогу". Обрушившийся внезапно как выстрел сон похож на глубокий обморок, а может на смерть. Под ногами вдруг разверзается бездонная пропасть, кружащая голову, манящая своей непроглядно-черной глубиной. Человек делает шаг и ласковая чернильная тьма подхватывает его в свои объятия, растворяя в себе, погружая в полное забытье.

В подъезд попасть оказалось неожиданно просто. Севастьянов просто зашел вслед за нагруженной кошелками пожилой женщиной. Помог ей протиснуться в проем, придержав тяжелую металлическую створку, и уверенно шагнул следом с видом чрезвычайно занятого человека. Местная жительница не возражала, да и вряд ли она могла знать в лицо всех жильцов многоквартирной высотки. За спиной лязгнула железом дверь, и смачно щелкнул, входя в паз, ригель кодового замка. Севастьянов не раз поражался этой вспыхнувшей в последнее время моде блокировать кодовыми дверями доступ в подъезды жилых домов. Дорогостоящее удовольствие на поверку сплошь и рядом оказывалось абсолютно неэффективным, причем в первую очередь благодаря стараниям самих же жильцов. У Севастьянова в подъезде тоже стояла прочная металлическая дверь, при нужде могущая выдержать, пожалуй, весьма длительную осаду. Казалось бы все хорошо, но код, открывающий волшебный сезам уже на третий день стал известен всем местным пропойцам, так как семья самогонщиков со второго этажа элементарно не пожелала терять отлаженный бизнес. Вот и здесь тоже самое — стоило скидываться на установку двери, если сам же пускаешь потом в подъезд кого ни попадя. Севастьянов осуждающе покачал головой вслед направившейся к лифтам женщине и двинулся вверх по заплеванной лестнице.

Судя по всему, за последнее время не один он без лишних затруднений умудрился проникнуть в этот подъезд. На лестничных маршах в изобилии попадались измазанные изнутри засохшей кровью шприцы, использованные презервативы и прочая дрянь, что обычно оставляют после себя компании определенного рода. Севастьянов брезгливо переступал через эти следы человеческой жизнедеятельности, поднимаясь все выше. Капеллан обитал на шестом этаже и с непривычки к хождению по лестницам подполковник даже слегка запыхался. "Правильно говорят, старость не радость", — горько сыронизировал он про себя прислонившись к выщербленному подоконнику на площадку выше Маркухинской двери и с удивлением прислушиваясь, как ноют после внеплановой нагрузки икры. Раньше за собой такой слабости он не замечал, впрочем, и не поднимался выше родного третьего этажа тоже давно. Однако, симптомчик не из приятных, может пора уже начинать бегать трусцой по утрам и делать какую-нибудь китайскую дыхательную гимнастику для паралитиков?

"Ага, как же! — зло оборвал Севастьянов невольно ползущие в голову мысли. — Тебе уже не понадобятся ни гимнастика, ни пробежки. На то, что нужно сделать здоровья еще вполне хватит, а дальше оно уже не будет иметь никакого значения".

При мысли о предстоящем противно засосало под ложечкой и явственно кольнуло сердце горькое сожаление о пистолете. ПМ с таким трудом и риском похищенный из комендатуры и провезенный через границу сейчас мирно покоился на дне сумки с его вещами в гостиничном номере. Ах, как бы он пригодился теперь, насколько все было бы легче и проще… Но чертова фээсбэшница не дала ему и малейшей возможности незаметно взять оружие с собой. Будто чуяла что-то зараза, ни на секунду не оставляла его без контроля. Что ж, значит придется все делать в ручную, только и всего. Это намного труднее, но другого выхода нет… Вот только сможешь ли ты? Севастьянов с тревогой прислушался к себе, пытаясь вызвать из глубины души уверенность в своих силах, внутреннюю готовность совершить то, что должен… Для исполнения приговора нужно не многое: безграничная вера в его справедливость и совсем немного мужества. Еще с утра все это было, а вот теперь в душе царило полное смятение, даже хуже того, там поселился противный липкий страх.

Севастьянов прижался пылающим лбом к холодному влажному стеклу. На несколько секунд это принесло облегчение. Мелко завибрировало, само собой сотрясаясь нервной дрожью, колено правой ноги. Взмокшие потом ладони так и хотелось вытереть о штаны. Да что со мной?! Лишним совершенно ненужным жестом, лишь бы не стоять в бездействии, он поднес левую руку к глазам и долго вглядывался в циферблат часов не в силах сообразить, сколько же времени они показывают. Наконец разобрал — без двадцати три… Несколько томительных секунд вспоминал, зачем хотел знать время. Ах, да! Без двадцати три, значит еще почти двадцать минут ждать. Капеллан приходит домой около трех часов. Уроки в школе заканчиваются в половине третьего. Идти от школы до дома примерно полчаса, если спокойным неспешным шагом. Хорошо устроился, гад, для большого города работать в получасе ходьбы от места жительства — нешуточное везение. Да, вот повезло-то! Всего каких-нибудь полчаса неспешным шагом и вот уже приходишь после работы домой, усталый, в надежде на отдых, а в подъезде тебя поджидает убийца…

"Не убийца, мститель. Мститель!" — зло поправил себя Севастьянов

— Мститель! — хрипло выдохнул он вслух.

Слово будто взлетело в воздух и повисло, запутавшись в паутине свисающей с неряшливо побеленного потолка. Неожиданно стало легче, звук собственного голоса в настороженной тишине подъезда успокаивал, придавал столь необходимую сейчас уверенность. Жаль, что не с кем поговорить. Даже фээсбэшница и та сошла бы в эти оставшиеся минуты за желанного собеседника. Все что угодно, лишь бы не длилась эта лишающая сил тишина ожидания. Но нет. Марина сейчас тоже ждет, нервно курит, тиская тонкими пальцами длинную дамскую сигарету, сидя на лавочке у подъезда напротив. Ждет, когда в поле зрения появится объект, после этого она должна позвонить. Просто набрать телефонный номер Севастьянова и дождаться пока он не даст отбой. Это единственный обусловленный сигнал. Других нет, да они и не нужны для случайной встречи старых друзей. А фээсбэшница уверена, что Севастьянов будет играть на первом свидании случайную встречу, как они с ней и договаривались.

Разработанный накануне план прост как три копейки, убийственно примитивен и тем самым обречен на успех. Как ни странно, но лихо закрученные многоходовки спецслужб срабатывают только в кино и детективных романах, на практике самыми действенными оказываются самые примитивные схемы. Вот и сегодня они играют вариант под рабочим названием "Ба, кого я вижу!". Бывший однополчанин, забегавший по объявлению к молодому человеку двумя этажами выше, продающему подержанный компьютер, ничего не подозревая, спускается по лестнице и вдруг нос к носу сталкивается с армейским сослуживцем. Взаимные объятия, восторги, обмен впечатлениями и конечно необходимая завязка общения, которое в нужный момент обернется прицельной вербовкой. Так по-крайней мере представляет себе происходящее Марина. Для нее в сегодняшнем подходе всего две сложности — вовремя предупредить Севастьянова о подходе к дому Маркухина, чтобы "старые друзья" не дай бог не разминулись, и встреча выглядела естественно и непринужденно, и сомнительные актерские таланты подполковника, сумеет ли достоверно сыграть удивление и радость встречи? Больше волноваться не о чем… Севастьянову проще, для него сложность в сегодняшнем мероприятии только одна — оставленный в номере пистолет. Убивать Маркухина придется голыми руками. Это не так-то легко, если до этого никогда никого не убивал. Говорят, в первый раз невыносимо трудно даже выстрелить, особенно если убийство происходит не в горячке боя… Так это выстрелить, просто нажать на спусковой крючок, всего одно короткое движение указательного пальца, а вот так… не знаю… получится ли?

"Должно получиться, должно!" — как заклинание шепчет себе под нос Севастьянов, переминаясь на все сильнее дрожащих в коленях ногах.

Робко ворохнувшись в кармане, оживает мобильник, летят вверх, ударяясь об закопченный потолок аккорды "Прощанья славянки". "Очень символично!" — нервно скалится Севастьянов, отрубая нажатием кнопки вызов. Далеко внизу гулко хлопает железная дверь. Это Маркухин, возвращается домой после рабочего дня, ничего не подозревает и даже не может предположить, что на лестнице его ждет… Кто? Случайно забредший в его подъезд сослуживец? Мститель? На то чтобы сделать выбор есть всего несколько минут. Всего через несколько минут все должно окончательно решиться. А пока еще есть возможность для отступления… После такого шанса уже не будет.

Севастьянов судорожно сглотнул, прислушиваясь к долетающим снизу звукам. Хоть бы он поднимался пешком по лестнице, так будет дольше, дольше на несколько бесконечных минут, в течение которых все еще может само собой измениться, как-то утрястись, уладиться… Мало ли какие случайности могут быть в жизни? Ну, пожалуйста, пусть он пойдет по лестнице! Гул приведенной в действие лифтовой тяги ударил в уши тяжелым набатом. Нет, все-таки поедет на лифте…

Все, теперь счет пошел уже на секунды. Последние секунды до встречи, быстротечные, уходящие как вода в песок мгновения, когда еще можно что-то изменить. Достаточно лишь подняться на один лестничный пролет, дождаться пока хлопнет дверь Маркухинской квартиры и все, можно будет просто уйти, сделав вид, что оказался здесь случайно. Потом наврать фээсбэшнице, что бывший однополчанин не стал с ним разговаривать и захлопнул дверь у него перед носом. Такой вариант развития событий тоже учитывался, так что неожиданностью не будет. А после можно будет сказать, что передумал, что не хочу больше участвовать в шпионских играх, и сегодня же, максимум завтра утром, уехать домой. Уехать и постараться выкинуть из головы погибшего Никитоса, никогда больше не навещать брата и вытрясти, вырвать с мясом все еще стоящий в ушах истеричный крик его жены: "Это ты во всем виноват!" Нет, не виноват он конечно ни в чем, она и сама, наверное, уже поняла это, поняла и приняла, когда горе затмившее разум притупилось, стало не таким пронзительным и острым. Вот только ответить за эту несуществующую вину все равно кто-то должен. Не важно кто: он сам, или тот, кто брал на сопровождение российский самолет над грузинскими горами, тот, кто нажал кнопку «пуск» и радовался, поздравляя расчет с удачной работой… Так что, если по-честному, выбор не богат, даже если уйти сейчас, все равно жизни дальше не будет. Не выплаченный долг, несуществующая вина растравят душу концентрированной серной кислотой, разорвут изнутри на кровоточащие ошметки. Ну же, выбирай, Севастьянов! Чего ты ждешь?

Скрипят в лифтовой шахте тросы, неумолимо ползет вверх кабина с Маркухиным внутри. Ну, что ты решил? Время! Дальше тянуть уже некуда…

Ах, как трудно сделать первый шаг, онемевшие непослушные ноги отказываются подчиняться. Лишь неимоверным усилием воли удается переступить правой на ступеньку ниже. Шаг, еще шаг… Лестничная площадка с рядами металлических дверей стыдливо отделанных под дерево наплывает словно во сне. Скрипят, отчаянно воют под нагрузкой лифтовые тросы. Снова шаг вперед. Еще одна ступенька остается позади. Теперь он видит перед собой только двустворчатые двери лифта, весь мир сузился до их размера, сжался, концентрируясь в двух пластиковых створках. Через мгновение они распахнутся, и из кабины выйдет Маркухин. Все наработки первых фраз тщательно продуманные и отрепетированные с Мариной, повторенные каждая сотню раз, начисто вылетели из головы. Не важно. Они не понадобятся. Капеллан все поймет сразу, он не поверит в случайную встречу. Севастьянов был в этом уверен на двести процентов… Еще одна ступенька, зубы безжалостно впиваются в губу, во рту разливается солоноватый привкус собственной крови. Зато боль возвращает способность думать, рассеивает клубящийся вокруг бордовый туман, делает мир резким и четким. Лифтовая кабинка с характерным кряхтением замирает на этаже. С натугой распахиваются, разъезжаются в стороны двери.

Капеллан почти не изменился внешне, только кожа лица будто посерела и увяла, да плечи согнулись, растеряв былую строгую выправку. А так все тот же, что и много лет назад, разве что одет в непривычный гражданский костюм и дешевый затрепанный плащ, вместо всегда безупречно сидевшей на нем военной формы. Бывшего однополчанина он сразу не заметил, увлеченный какими-то своими мыслями, не обращающий внимания ни на что вокруг, погруженный в решение одному ему ведомых проблем. Секунду или две Севастьянов с болезненным любопытством пытался угадать, о чем же думает сейчас бывший офицер, а ныне школьный учитель. Может быть разбирает сам с собой только что проведенные уроки, прикидывает о чем станет рассказывать своим ученикам завтра, что будет спрашивать у них. Или наоборот, полностью отключившись от работы, с нетерпением ждет встречи с женой, с сыном, размышляет куда бы устроить на учебу своего оболтуса, чтобы уж наверняка дать ему шанс вырваться из родительской нищеты… Да, теперь он вполне может об этом думать, денег заработанных на чужой крови наверняка хватит чтобы оплатить учебу родному чаду, даже если тот выберет самый престижный ВУЗ. Ненависть, внезапно вспыхнувшая внутри багровой волной, ударила в голову, пальцы сами собой сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки. Севастьянов вновь остро пожалел о том, что у него нет пистолета, все было бы кончено в течение нескольких секунд. Предатель перестал бы существовать, подохнув на пороге собственного дома, подавившись кровавыми баксами, ради которых он продал душу. Но пистолет остался лежать в гостиничном номере, и был сейчас также недосягаем, как если бы продолжал себе лежать в оружейной комнате военной комендатуры далекого отсюда российского полигона. Что ж, придется обходиться тем, что есть. Стиснув зубы, и с трудом усмиряя безумный порыв броситься с высоты оставшихся ступенек прямо на эту сгорбленную внизу у лифта спину, Севастьянов широко шагнул вперед, в два прыжка преодолев разделявшее их расстояние и оказавшись на лестничной площадке, всего в метре от Маркухина.

— Здоровеньки булы, Капеллан, — задыхаясь от злости, просипел подполковник в спину бывшему сослуживцу.

И добавил, стараясь влить в звякнувшую металлом фразу весь отпущенный ему природой сарказм:

— Так, кажется, у вас теперь принято здороваться, а? Друже, шановний громодянин! Пан свидомый украинец!

Голос его произвел эффект разорвавшейся бомбы. Маркухин в ужасе отпрянул, ударившись спиной о стену, вжался в нее, огромными выкаченными из орбит глазами уставясь на Севастьянова и все сильнее и сильнее вдавливаясь в покрытый краской бетон, словно надеясь продавить эту преграду и вывалиться по другую ее сторону. Туда, где не будет этого гостя из прошлого, где можно будет спастись.

— Узнал? — неприятно улыбнувшись, спросил Севастьянов и, не дождавшись ответа от Капеллана, сам же себе ответил: — Вижу, что узнал… Значит, понимаешь, зачем я здесь?

Маркухин что-то неопределенное промычал, широко раскрывая сведенный судорогой рот.

— Смотрю не рад ты мне? — издевательски скривился Севастьянов.

Чужой страх стремительно возвращал подполковнику утраченную было уверенность в собственных силах, а главное в своей правоте. Не зря же этого урода так колбасит, значит тоже чует свою вину, понимает, на чьей стороне правда. Так уже намного легче, когда точно знаешь, что правда на твоей стороне, и что враг тоже это понимает. А Маркухин сейчас был для него врагом. Несмотря на былую дружбу, несмотря на годы совместной нелегкой службы за которые случалось с ними всякое… Все равно, теперь бывший друг превратился во врага, быть может даже в более страшного, именно потому, что когда-то был другом. А врагов следовало уничтожать. Вместе с осознанием этого полностью вернулась рациональность мышления, отступили прочь все терзания и душевные метания. Сейчас Севастьянов был спокоен и рационален, как автомат, раз за разом делающий одну и ту же работу, выполняющий ее без лишних чувств и эмоций, максимально просто и эффективно. Разум был холоден и кристально чист. Мысли сделались ясными и конкретными.

Для начала следовало немедленно уйти с лестничной клетки, ни к чему лишние свидетели, что смогут потом опознать человека приходившего к убитому. Севастьянов воровато огляделся по сторонам, коря себя за то, что раньше не подумал о такой простой и очевидной возможности. В подъезде кроме них двоих никого не было, но кто знает, сколько глаз сейчас прильнуло к новомодным панорамным глазкам выходящих на площадку дверей, а у кого-нибудь из соседей к тому же вполне может оказаться вмонтированная в косяк видеокамера. Нет, решительно не стоит здесь задерживаться.

— Так что, Капеллан, неужели не пригласишь армейского друга на рюмку чая? — уцепив все еще трясущегося учителя за плечо, Севастьянов энергично встряхнул его. — Или на чашку водки? Законы гостеприимства, и все такое, а? Ну, очнись ты, наконец!

Рывок за плечо возымел-таки свое действие, заставив Маркухина немного очнуться. Взгляд его сделался более-менее осмысленным и, как показалось Севастьянову, в нем шальным огоньком вспыхнула, заметалась робкая надежда.

— Почему ты? Как… — он поперхнулся словами, язык еще не очень его слушался. — Ведь должен быть кто-нибудь из разведки… Ты же не…

— Да ты не переживай так, — кривясь от ненависти заспешил Севастьянов. — Все хорошо, какая разница из разведки, не из разведки… Ждал ведь? Значит понимаешь зачем и за что? Так что пойдем быстрее, нечего здесь стоять!

— Да, да… — покорно бормотал Капеллан, будто сомнамбула разворачиваясь к двери своей квартиры, трясущимися руками извлекая из кармана связку ключей и с трудом выбирая нужный.

Дверь им в итоге все же отперли изнутри. Оказалось, что мелко трясущийся в нервном тике Маркухин просто не может сам это сделать. После нескольких бесплодных попыток, когда не до конца вставленный в скважину замка ключ бесполезно скрежетал не в силах повернуть ригель, дверь распахнулась перед ними, явив взору Севастьянова худенькую брюнетку в домашнем халате и тапочках на босу ногу. Окинув мужа и гостя встревоженным взглядом, она нерешительно поздоровалась, отступая в глубь квартиры. Севастьянов почти силой впихнул внутрь внезапно заартачившегося на пороге Маркухина и поспешно захлопнул наружную металлическую дверь.

— Вова, кто это?

Вопрос женщины повис в воздухе. Капеллан явно был не в состоянии сейчас на него внятно ответить. Впрочем, по бледному, покрытому холодной испариной лицу мужа она и так поняла все, ну или почти все. Глаза ее расширились, зрачки почти полностью затопили радужку, и Севастьянов ясно прочитал в них намерение закричать, метнуться в глубь квартиры, распахнуть окно и позвать на помощь прохожих, словом что-то делать, бороться с агрессивным чужаком, сопротивляться. От немедленных действий ее пока удерживала лишь общая нереальность сложившейся ситуации, боязнь сделать какую-то нелепость, оказаться в дурацком смешном положении.

Когда день за днем обитаешь в привычном устоявшемся мирке, где течет размеренная и спокойная жизнь, очень тяжело мгновенно перестроиться, осознать, что уютная повседневность вдруг дала трещину и в нее уже тянет ледяным ветром смертельной угрозы. Практически невозможно принять такое развитие ситуации и начать предпринимать адекватные меры. Все кажется нереальным, наигранным, воспринимается, как неуместная шутка, не больше. Оттого никак не получается всерьез позвать на помощь или броситься на врага с кулаками, невольно ждешь, что вот сейчас он улыбнется и скажет, что все происходящее розыгрыш и самому будет неловко за столь бурную реакцию.

Вот этот момент последнего колебания и успел поймать Севастьянов. Он каким-то внезапно проснувшимся интуитивным чутьем понял, что именно сейчас надо ломать волю женщины, подчинять ее себе, сбивать с почти принятого решения, иначе не избежать ненужных и чреватых провалом задуманного осложнений.

— Старый друг. Можно сказать сослуживец, коллега по работе, — принужденно растянул губы в улыбке Севастьянов. — Зашел навестить Володю по старой памяти, о делах минувших поговорить. Все нормально, вы не пугайтесь… Нет необходимости, правда, Вова?

Незаметный со стороны тычок кулаком под ребра немного взбодрил совсем сникшего Капеллана.

— Да, Лена, не волнуйся, все хорошо. Это мой старый друг… — совершенно неубедительной испуганной скороговоркой промямлил Маркухин.

Севастьянов сказанному таким тоном ни за что не поверил бы, жена Капеллана, похоже, придерживалась того же мнения. Лицо ее совершенно окаменело, а в широко распахнутых глазах плеснул уже вовсе нешуточный испуг.

— Ты иди, Лен, пока сходи куда-нибудь… К соседке в гости… Или еще куда… Мы тут сами… Посидим, поговорим о том, о сем… Да, Вик? — он искательно заглянул в глаза Севастьянову, скособоченный и жалкий, с просительно искривленными нервно вздрагивающими губами.

И без того маленькая, субтильная Лена от этой сцены стала будто еще меньше ростом, не часто, наверное, приходилось ей видеть мужа таким. Может, и вовсе не приходилось. Как помнил Севастьянов, в свою офицерскую бытность Капеллан особой кротостью не отличался и ни перед кем никогда не заискивал. Неизвестно уж что больше напугало женщину: смертельный ужас мужа, или мертвое, застывшее лицо незваного гостя, но только готовность к сопротивлению в ее глазах сменилась вдруг разом испуганной покорностью. Подчиняясь умоляющему взгляду Маркухина, она начала бочком, вдоль стеночки двигаться к входной двери, аккуратно протискиваясь мимо так и застывших посреди прихожей мужчин.

— Стоять, — вполголоса приказал Севастьянов, когда она почти поравнялась с ним.

И столько в его тоне прозвучало властной уверенности, что женщина замерла, как вкопанная, безвольно облокотившись спиной о стену.

"Ее нельзя отпускать, — с беспощадной ясностью вдруг понял Севастьянов. — Она свидетель, причем такой, что в случае чего стопроцентно меня опознает. Слишком долго стояли мы с ней лицом к лицу. Не могла не запомнить. Да и голос слышала… А если станет известно, кто именно пришел за Маркухиным, то милицейские следователи легко свяжут концы с концами и тогда до остальных будет уже не добраться. Нет, этого допустить нельзя. Никак!"

Мысль отнюдь не добавила оптимизма. Севастьянов шел сюда, чтобы свершить акт справедливости, как он сам ее понимал, осуществить месть. Распалял в себе ненависть, надеясь, что ее жгучее пламя поможет в нужный момент переступить через непреодолимую грань божеского и человеческого закона, перешагнуть с детства затверженное "Не убий!". Не был он до конца уверен в том, что сможет это сделать, но успокаивал себя тем, что в нужный момент подкрепленная ненавистью рука все же не дрогнет. Потому и жалел так об оставленном в номере пистолете — вдавить пальцем спусковой крючок было в его понимании куда как легче, чем задушить человека, или зарезать ножом. А теперь вот вам, пожалуйста, к итак не простой задаче неожиданно добавилась и вовсе невыполнимая. Как ни крути, женщина была ни в чем не виновата, да и то, что она именно женщина тоже играло свою роль. Западло отрываться на слабых, нехорошо сводить счеты с бабами, так что вмешивать ее в это дело получалось совершенно не правильно — не месть уже, а расчетливое, хладнокровное убийство. Но и в живых оставить, никак не выходило. Не по понятиям и чувствам, по уму не выходило, по рассудочному холодному подходу к задаче.

Севастьянов быстрым взглядом окинул коридор, чуть дальше он поворачивал, видимо в кухню, и там за поворотом виднелась дверь с замочком-защелкой под фигурной ручкой с наглой претензией на сходство с изящной чугунной ковкой. Туалет, или кладовка — неважно, главное дверь запиралась снаружи. Это было именно то, что нужно. Изолировать женщину на время разборок с Маркухиным, о том, что с ней делать дальше можно будет подумать и после… После чего? Он упорно гнал от себя эту мысль. Просто после! После, и все! Не нужно сейчас никаких уточнений!

— Иди сюда, — он поманил рукой жену Капеллана, и абсолютно уверенный в ее покорности сделал шаг вперед, направляясь к двери с замочком.

Это оказалось ошибкой. Он недооценил Маркухина, вернее сказать переоценил его изначальный испуг, рассчитывая, что бывший однополчанин полностью парализован страхом и не способен даже на малейшее сопротивление. Севастьянов безоговорочно отводил ему роль покорной жертвы и совершенно не принимал в расчет. Но такой расклад был верен лишь до тех пор, пока дело касалось самого Капеллана. До тех пор, пока мститель угрожал только ему, смирившийся с уготованной ему участью Маркухин вел себя абсолютно пассивно, как бык, ведомый хозяином на заклание. Теперь же ситуация изменилась, угроза касалась не только его, но и самого близкого и родного на всей земле человека.

— Лена, беги! Он убьет тебя! Беги, спасайся!

Отчаянный крик ударил Севастьянова в уши, на мгновенье оглушив и ошарашив, сбив с толку, лишив возможности адекватно отреагировать на опасность. А в следующую секунду ему в затылок с гулким костяным звуком врезался кулак Маркухина. Еще и еще раз… Полыхнули перед глазами яркие звезды, покачнулся из стороны в сторону и подернулся мутью, стал расплывчатым коридор, исказилось и поплыло меняя очертания лицо женщины с распахнутыми в ужасе глазами. "Черт, как глупо…" — хвостатой кометой успела пронестись в гаснущем мозгу последняя мысль. А потом обрушившаяся откуда-то сверху тьма поглотила все, сбрасывая Севастьянова в чернильную пропасть беспамятства. Окончательно гася еще слабо тлеющую искру сознания…

Мститель очнулся уже через секунду, хотя очнулся здесь не вполне точное слово. Скорее уж вырвался наконец на свободу, воспользовавшись тем, что удар Маркухина отключил Севастьянова, погрузил в ступор его сознание, освободив тем самым дорогу тому темному, почти животному, что таится в каждой человеческой душе. Освободил путь Мстителю. И тот не замедлил прийти.

Осторожно сквозь узкую щель под опущенными веками Мститель оглядел стоящих над ним мужчину и женщину, оценил обстановку. У женщины, похоже, начиналась истерика, мужчина ее успокаивал, ласково приобняв за мелко вздрагивающие плечи гладил ладонью по щекам, стирая катящиеся из глаз мелкие слезы. Мужчина был одной из трех намеченных целей, Мститель сразу его узнал. Женщина значения сейчас не имела, она никто — просто досадная помеха, не такая впрочем, большая, чтобы всерьез обращать на нее внимание. Опасен только мужчина, причем, гораздо более опасен, чем рассчитывал наивный лопух Севастьянов. Вот кстати и наглядный результат его ошибок — вместо того, чтобы спокойно сделать то, зачем сюда пришел, подполковник теперь в полубеспамятстве валяется на полу и за дело приходится браться ему — Мстителю. Он незаметно напряг и расслабил мышцы рук и ног, проверяя, как они слушаются, еще не хватало, чтобы какая-нибудь из конечностей в решающий момент подвела. Итак уже напорол тут косяков товарищ Севастьянов, теперь все должно быть четко и предельно эффективно. Ни одного лишнего шанса врагу! Мужчина и женщина были слишком заняты друг другом и не обращали на него никакого внимания. Что ж, тем хуже для них — любая беспечность наказуема, сами виноваты. Убедившись, что тело Севастьянова практически не пострадало и вполне послушно, Мститель осторожно миллиметр за миллиметром принялся сгибать правую ногу, готовясь к прыжку. Действовать следовало только наверняка.

— Кто это, Вова? Зачем ты его ударил? Я так испугалась… так испугалась… — слова женщины перемежались горловыми всхлипами, речь ее звучала бессвязно.

Мститель про себя улыбнулся. Молодец девочка, давай, давай, отвлекай муженька и дальше, мне нужно еще совсем немного времени, самую малость…

— Я тебе говорил, что даром такое не пройдет, — быстрым горячечным шепотом отвечал жене Маркухин. — Я тебе говорил, что они обязательно захотят отомстить? Ты же видел по телевизору, как отравили Литвиненко? Вот! Они всегда сводят счеты, со всеми! Странно только что прислали не профессионального убийцу из разведки, а Витьку Севастьянова. Мы же с ним вместе служили когда-то…

— Вова, Вова… ты совсем сошел с ума, — причитала женщина, укоризненно качая головой. — Ну, с чего ты взял, что он решил тебя убить? Здесь наверняка какая-то ошибка! И ты набросился с кулаками на старого друга… Это безумие какое-то!

Мститель опять усмехнулся про себя, слушая ее слова. Он уже был готов действовать и лишь выжидал удобного момента.

— Что ты понимаешь?! — зло оскалился Маркухин, возмущенно отстранившись от жены. — Да я…

Что хотел объяснить супруге Капеллан, какие пытался привести аргументы так и осталось неизвестным. Потому что в этот момент Мститель ударил. Просто и бесхитростно, прямо с пола ногой в пах, так развернув стопу, чтобы носок ботинка влетел противнику точно между ног, впиваясь в промежность подобно копью. Маркухин подавился собственным криком, скорчился, прижав ладони к травмированному месту и ощутимо просев в коленях. А Мститель, уже, ловко извернувшись, оказался на ногах, как раз между ним и женщиной. Легкий танцующий пируэт и он перекрыл ей путь к входной двери. Впрочем, жена Капеллана и не пыталась бежать. Застыв на месте, она смотрела на мужа в ужасе закрыв рот ладонью, не в силах ничего произнести. Мститель не стал особо церемониться с женщиной, ладонь правой руки свистнула в воздухе, рубанув ей по шее точно в то место, где находится сонная артерия. Аккуратно поддержав безвольно валящееся тело, он усадил обмякшую женщину на пол, приперев спиной к стене, и развернулся к Маркухину. За несколько коротких секунд тот уже немного оправился от полученного удара и явно готовился ринуться в бой. От первого тычка его кулака размашистого и неловкого Мститель играючи увернулся, также легко нырнул под второй, коротко шагнул вперед, оказавшись неожиданно совсем рядом и чуть с боку, и с наслаждением впечатал сложенную копьем ладонь противнику под ребра.

Расплывшийся, разжиревший от спокойной жизни Севастьянов даже не подозревал о существовании таких приемов рукопашного боя, а если бы даже подозревал, то ни за что не сумел бы грамотно применить. Вот только Мститель и Севастьянов были совершенно разными личностями, хоть и жили в одном на двоих теле. Каким образом и почему такое произошло Мститель не знал, да он и не задавался этим вопросом. Как впрочем не думал и о том, кто он на самом деле такой, какие силы и с какой целью вызвали его из мрачного небытия подсознания российского офицера, потерявшего любимого племянника на короткой пятидневной войне. Он не знал и не хотел знать чем все это закончится, когда главнейшая задача — физическое уничтожение трех предателей, будет выполнена. Все его существование, все его помыслы и побуждения были подчинены одной цели — осуществлению мести. И тут уж Мститель действовал не оглядываясь ни на какие запреты и рамки, действовал так, как умел. А умел он достаточно много…

Вроде бы не сильный удар, тем не менее, заставил врага болезненно охнуть и отступить на шаг назад. Развивая успех, Мститель ударил его ногой в живот. Дистанция вполне позволяла, да и удар был топорный, вовсе не из почти балетного арсенала каратэ или кунг-фу. Однако связки под коленом предательски натянулись, стрельнув в мозг предупреждающей болью, сигнализируя о запредельной для них нагрузке. Это Мстителю совсем не понравилось, тело в котором он сейчас жил, оказалось не слишком функциональным и накладывало на выбранный рисунок боя определенные ограничения. Это требовалось спокойно обдумать и учесть на будущее, но потом, после… А сейчас поединок требовалось срочно заканчивать избирая более простые, но радикальные средства. Решив быть впредь осторожнее, Мститель скользнул вперед, ударом плеча отбрасывая согнувшегося пополам Маркухина в просторную комнату с разнокалиберными шкафами модерновой мебели вдоль стен и потертым диваном в углу. "Гостиная", — мельком подумал он, мощным ударом под колено сбивая хозяина квартиры на пол покрытый тонким дешевым паласом. На этом бой можно было считать оконченным. Старая истина армейских рукопашников: "Упал — приграл!", сработала со всегдашней беспощадной эффективностью, врезавшийся в висок каблук ботинка, окончательно вырубил пытавшегося подняться Маркухина. Теперь действовать следовало быстро.

Мститель выскочил в коридор и волоком затащил в ту же комнату все еще не пришедшую в сознание женщину. По пути он отметил, что ее глаза под закрытыми веками уже начинают дергаться, реагируя на свет и перемещения. Это было верным признаком того, что с минуты на минуту она должна очнуться. Мститель заметался по комнате, бестолково распахивая дверцы шкафов, бесцеремонно выбрасывая на пол груды одежды, книг, посуды… Наконец, на самом дальнем антресольном шкафу он обнаружил то, что было необходимо.

Здесь супруги держали старую ненужную одежду, а на полках во втором отделении нашлись стопки чистого постельного белья. Вывалив содержимое шкафа прямо на пол, Мститель ухватил одну из простыней и несколькими быстрыми движениями разорвал ее на полосы, скрутив из них вполне прочную веревку. В первую очередь жертв следовало обездвижить. Кроме того ему нужен был кляп, а его тоже несложно было соорудить из нашедшихся здесь же махровых полотенец. Он справился всего за несколько минут. Надежно стянутые по рукам и ногам супруги теперь лежали на полу лицом друг к другу, рты их надежно затыкали куски полотенец веселой яркой расцветки, позволявшие пленникам только мычать и то негромко. Несколько секунд Мститель позволил себе полюбоваться добротной работой, успокаивающе погладил по волосам первой пришедшую в себя женщину, постаравшись ей дружелюбно улыбнуться. Правда от его улыбки у той чуть не начался истерический припадок. Однако время не ждет, пора и заканчивать. Что-то немузыкально насвистывая себе под нос, Мститель направился на кухню. Нужные ему инструменты, скорее всего, должны были обнаружиться именно там.

Севастьянов пришел в себя от лязга захлопнувшейся металлической двери. Ах да! Он же так и не закрыл эту проклятую дверь на замок, когда входил сюда, какая непростительная беспечность! И вот вам пожалуйста, результат не заставил себя долго ждать, теперь в квартире оказался кто-то посторонний! Кто-то, кто бесцеремонно пытается отвлечь его от дела, которым он занят. Ну, неужели нельзя не мешать! Всего на несколько минут оставить его в покое! Раздражение так и кипело в душе подполковника, бурлило, грозя захлестнуть с головой. Но постепенно сквозь этот пенистый вал с трудом пробилась первая ясная и четкая мысль. Он прислушался к ней, внимательно рассмотрел ее, даже попробовал на вкус и удивленно качнул головой. Как ни странно он не мог вспомнить, чем таким важным был занят, что его просто нельзя было отвлекать. Что за вселенская задача стояла перед ним? Что он только что делал? В памяти зияла впечатляющих размеров лакуна, заполнить которую несмотря на нешуточные волевые усилия никак не удавалось. Он с трудом вспомнил, как зашел в квартиру, толкая перед собой деморализованного и сломленного Капеллана, оттесняя в глубь прихожей тоненькую женщину с испуганными глазами. Что же произошло потом? Капеллана он хотел убить… А женщина?

Опустив глаза, он непонимающе уставился на зажатый в руке кухонный нож, темное лезвие оказалось покрыто бурыми пятнами. Вязкой уже подсыхающей жидкостью того же цвета были щедро испачканы пальцы и рукава куртки. Несколько бесформенных пятен появилось на брюках.

Кровь… Догадка пришла внезапно, вышибив из груди воздух, жесткими пальцами сдавив судорожно трепыхнувшееся сердце. Кровь, точно кровь… Только у нее бывает такой густой тошнотворный запах… Еще надеясь, что ошибается он несколько раз втянул ноздрями воздух и чуть не подавился подступившими к самому горлу рвотными массами. В квартире пахло, как на бойне в разгар жаркого рабочего дня. Откуда здесь кровь? Чья она? Кто пролил ее? Увы, ответы были слишком очевидны… В голове поплыл тяжелый колокольный перезвон.

Значит, я все-таки сделал это?

В бреду, в беспамятстве, но все же сумел, преодолел себя?

А вдруг нет? Почему ты так уверен?

Сердце гулко забилось, норовя расплющиться о неподатливые ребра. Он огляделся по сторонам в поисках трупа, но комната была пуста, лишь посреди старого выцветшего от времени паласа огромной чернильной кляксой расплывалось темное, похожее на амебу пятно. Севастьянов несколько секунд заворожено следил за тем, как бурая амеба осторожно расправляет свои щупальца — псевдоподии, растет, ползет по ковру… Да, с такой кровопотерей наверняка не выживают… Впрочем откуда тебе знать? Разве ты доктор? Или можешь на глаз определить количество пролитой здесь крови? Хотя крови действительно много, а вон еще жирные масляные потеки на стенах, прямо поверх светлых обоев в веселенький цветочек… Абстракция безумного художника…. Глаза бездумно скользящие по комнате зацепились за неровные выведенные кровавыми сгустками буквы: "Кровь за кровь". Севастьянова передернуло, это уже явно было чересчур. Да, он хотел отомстить, он хотел смерти Маркухина и двоих других предателей. Но это была уже не месть, точнее не та месть, праведная и справедливая, о которой он грезил бессонными сжигающими нервы ночами. Это было уже нечто другое — ненужный садизм, звериное сладострастие пополам с пошлой опереточной трагикомедией. Святое дело превращалось в гнусный кровавый шабаш…

И все же, где труп?

Ответ на этот вопрос он получил практически сразу — из коридора донесся придушенный вскрик, явно женский, судя по тембру голоса. Севастьянов рванулся на звук, разом вспомнив о предательски лязгнувшей двери. В квартире кто-то был, и теперь этот кто-то автоматически становился опасным свидетелем, а может и не только свидетелем. Мало ли что в жизни бывает, нарвешься вот так на народного героя способного в одиночку задержать опасного преступника! Вылетев в коридор, Севастьянов чуть не врезался со всего маху прямо в спину застывшей на пороге ванной комнаты фээсбэшницы. Не успев толком затормозить, он инстинктивно схватился за узкие девичьи плечи и тут же отлетел в сторону отброшенный неведомой силой, больно врезался боком в дверной косяк и даже выронил на пол все еще зажатый в пальцах нож. Покрытое бурыми разводами лезвие глухо стукнуло, входя в щель между половицами, пластиковая наборная рукоятка, хищно дрожа в бессильной ярости, мотнулась из стороны в сторону.

Марина, ловко крутнувшись вокруг своей оси и благодаря этому маневру оказавшись в нескольких метрах от Севастьянова, замерла, сгорбившись и выставив перед собой руки с плотно сжатыми кулачками. Да она что, драться, что ли собралась? Севастьянов едва подавил подступивший к горлу истеричный смешок. Фээсбэшница и впрямь выглядела бы комично, если не замечать позеленевшее лицо, нервно дрожащие губы и затопившие всю радужку глаз неестественно расширенные зрачки в глубине которых плескался даже не страх, а какой-то дикий смертельный ужас. Севастьянов сделал было шаг к ней навстречу, но она проворно отскочила назад угрожающе выставив перед собой руки.

— Стой, где стоишь!

— А то что? — его голос звучал непривычно хрипло, как воронье карканье.

Он сам удивился этому, что уж говорить о бедной девушке и так насмерть перепуганной тем, что она увидела в ванной. Кстати интересно бы знать, что это такое было? Он, конечно, уже догадывался что, но продолжал упорно гнать от себя эту догадку.

— Стой, я сказала! Не трогай меня! — по звякнувшим в голосе истерическим ноткам он безошибочно понял, что если не остановиться, обезумевшая фээсбэшница точно выкинет что-нибудь ужасное: бросится на него с кулаками, свалится на пол и забьется в истерике, или еще что-нибудь столь же неуместное сейчас как и два первых варианта.

— Да не собираюсь я тебя трогать, — для пущей убедительности он отступил на шаг и даже спрятал руки за спину. — С чего ты взяла?

— С чего взяла?! — женщина всплеснула ладонями, словно призывая невидимых зрителей происходящего в свидетели. — Там, в ванной, это ты? Ты сделал?

— Что сделал? — внутренне холодея, переспросил Севастьянов, на самом деле уже зная ответ.

— А ты не знаешь? — подбоченилась, сверкая глазами, Марина. — Ну, так поди, загляни! Ну? Что же ты? Иди, посмотри, а потом ответь!

Севастьянову совершенно не хотелось ни смотреть, что там, ни отвечать, но ноги сами двинулись вперед к приоткрытой двери с пластиковой картинкой, где веселый карапуз выглядывал из-за бьющих из стилизованного душа водяных струй. Такие немудрящие украшения модно было вешать на двери санузлов в далекие советские времена. Здесь эта мода несколько задержалась, но отчего-то выглядела сейчас вполне органично и к месту. Он поймал боковым зрением напряженно следящий за ним взгляд фээсбэшницы. Не выкинула бы чего девка… В любом случае спиной к ней лучше не поворачиваться, ишь, как смотрит, так и прожигает безумными своими глазищами… Ладонь легла на круглую пластиковую ручку двери, гладкую и холодную… Запах, что витал по всей квартире, заставляя ежеминутно помнить о скотобойне, здесь был особенно концентрирован и в буквальном смысле валил с ног.

Неловко кособочась, чтобы не выпускать из виду стоящую в конце коридора Марину, Севастьянов протиснулся в ванную. Заглянул и тут же отпрянул, желудок свело судорогой и подбросило вверх, выбивая в рот, кислю струю желчи. Он закашлялся, согнулся пополам забыв об осторожности, забыв обо всем на свете, силясь удержать внутри прущую наружу горько-кислую массу… Перхал, кашлял, заглатывая обратно рвотные комки и все же не смог удержаться, с утробным стоном вывалил щедро мутно-зеленую жижу на кафельный пол. Плеснуло по ботинкам, по брюкам, по обнаженным ногам с синюшными сведенными трупным окоченением ступнями… Ботинки и брюки были своими, ступни принадлежали Маркухину…. Мертвому Маркухину…

Если тяжелый кровяной дух чувствовался по всей квартире, то в ванной он давил, ощущался почти физически. Трупы лежали один на другом, сплетшиеся в извращенном посмертном объятии. Вспоротые животы с вывалившимися на кафельный пол сизыми лохмами внутренностей, пустые, еще сочащиеся темной сукровицей глазницы, какие-то куски и ошметки плоти, разбросанные всюду… И кровь, кровь, расплывающаяся кляксами на стенах, стынущая густыми потеками на серебристой амальгаме зеркала, срывающаяся вязкими тяжелыми каплями с заляпанной ею же раковины…

Они оба были тут, и мужчина, и женщина. Зря беспокоился Севастьянов, похоже в беспамятстве он не делал разницы между правыми и виноватыми. Вырвавшегося на свободу зверя не тревожили эфемерные понятия человеческой морали. Где-то в глубине души Севастьянов был ему за это даже благодарен, перестал точить изнутри маленький червячок сомнений в себе — вопрос с не вовремя подвернувшейся под руку женщиной был решен самым радикальным образом и больше не беспокоил. Другое дело — как это было сделано, вот тут Севастьянова обуял самый настоящий ужас. Страх за себя, вернее страх перед собой, никогда он не предполагал, что способен на такое. Да, когда ехал сюда заклинал, уговаривал, убеждал самого себя в том, что способен выполнить задуманное, способен убить… Почти верил в это. Считал, что сможет… И вот смог…

Только теперь он отчетливо понимал, насколько превышена им сейчас мера простого воздаяния. Да никто не отменял древнюю формулу "око за око", месть оставалась священным правом каждого, справедливое возмездие оставалось осознанной, выстраданной необходимостью. Маркухин заслужил смерть, и должен был умереть… Но умереть не так… Не разделанной буквально на куски сумасшедшим мясником тушей, не жертвой, растерзанной зверем вынырнувшим из бездны подсознания своего больного сослуживца. Тут уже впору было вести расчет опираясь совсем на другую арифметику: "за глаз оба глаза, за зуб все зубы". И было случившееся отвратительно, гадко и мерзко… А еще страшно… До тряски в поджилках пугало оно Севастьянова, пугало не столько своей чудовищностью, сколько неуправляемостью собственного тела, вышедшего вдруг из-под контроля сознания.

— Ну, что поглядел?! Нравится?!

Резкий окрик заставил его вернуться к реальности. Зачарованный видом смерти Севастьянов совсем позабыл о своей напарнице, хотя какая она к черту была напарница? Так, следящий глаз «конторы», пришпиленный к нему фээсбэшным генералом маячок из плоти и крови, точно также как и любой другой человек становившийся теперь для него из простой помехи, смертельно опасным свидетелем. Что же убить и ее? Севастьянова передернуло от мелькнувшей мысли, вновь подкатила предательская, кружащая голову тошнота… Нет уж, увольте, на сегодня крови достаточно… Вообще достаточно на всю оставшуюся жизнь, которая к тому же, судя по всему, не обещает быть слишком долгой. Нужно взять себя в руки, нужно что-то придумать, как-то выкручиваться…

— Не понимаю, что на меня нашло… Как в тумане все… — сжав руками раскалывающуюся от прострелившей вдруг виски ослепляющей боли голову просипел он, подумал секунду и добавил как мог убедительно: — Ты не бойся… Тебя не трону…

— Вот спасибо, хорошо! — истерично хохотнула Марина. — Успокоил!

Но он видел, что напряжение и испуг постепенно покидают ее, уступая место привычной деловитой сосредоточенности. Фээсбэшница уже справилась с шоком и теперь лихорадочно просчитывала варианты дальнейшего развития ситуации и своего поведения внутри нее, выбирая наилучший способ действий. Даже оглушенный головной болью, Севастьянов не мог не восхититься качеством учебы в «конторе». Большинство известных ему женщин на месте Марины валялись бы сейчас в обмороке, а эта вон, хоть и напугана до полусмерти, но явно готовится действовать. Вот только теперь нужно сориентировать ее в правильном направлении… Черт, если бы еще не болела так голова… Если бы не путались, не обрывались мысли…

— Что произошло? Зачем ты убил их? — вопрос прозвучал сухо, по-деловому, видимо фээсбэшница уже практически справилась с вышедшими из-под контроля нервами.

— С самого начала собирался завалить всех троих, — не стал крутить Севастьянов. — Жена случайно под раздачу попала. Не хотел. И так… — он замялся, пытаясь подобрать слова, но сумел только обвести всю картину в ванной рукой. — Так тоже не хотел… Словно планку сорвало… Ничего не помню… Почти ничего…

— Посттравматическая амнезия, — коротко констатировала Марина и вздохнула с явным облегчением. — Выходит, надул генерала, а? Говорила ведь я ему, не верь, легко слишком переубедил человечка, не бывает так… А он свое… Мужики, одно слово, вам бы нас баб почаще слушать, насколько проще жить было бы… Ну да хорошо уже, что не псих. Даже и не знаю, что мне с тобой делать, если ты реально с катушек съедешь…

— Не псих? — уцепился он за то единственное в ее речи, что действительно заинтересовало, зацепило за живое. Вцепился намертво, как утопающий за последнюю соломинку. — Уверена?

— Чего ж тут быть не уверенной, — на этот раз вздох, сопровождавший слова, был уже просто усталым. — Уверена, конечно. Ты же заранее все просчитал, продумал, план разработал… Значит мозги на месте… А что сейчас тебе крышу снесло, так это дело известное, первый раз жизнь чужую взять, да еще людей знакомых, да не из снайперки за полкилометра, а своими руками, чего же ты еще хотел? Не проходит даром такое, дело известное…

— Откуда такие сведения? Что самой приходилось? — он хотел пошутить, как-то разрядить жутковатую, давящую обстановку, показать, что они по одну сторону баррикад, но прозвучало в итоге глупо и неловко, как-то совершенно неуместно.

Марина не ответила, лишь глянула остро в глаза, да слегка дернулся нервно уголок губ, кривя их в злой гримасе, да на миг мелькнуло что-то такое в глазах. Словно бы затуманило их, как бывает когда человек мысленно что-нибудь себе представляет. Этакая сама за себя говорящая реакция на вопрос.

— Ладно, дело сейчас не во мне, — в ее голосе вновь зазвучали прежние стальные нотки. — Вопрос, что с тобой делать…

— Ничего не надо делать, — твердо отрубил Севастьянов. — Все данные на двух остальных у меня есть. Найду без твоей помощи. Так то езжай назад, в Россию. Доложишь, что не сложилось с их операцией…

— С нашей операцией, — с нажимом поправила Марина. — Думаешь, не сложилось?

— Уверен.

— И, наверное, полагаешь, что я позволю тебе спокойно зарезать остальных?

— А ты всерьез считаешь, что сможешь как-то мне помешать? — он неприятно улыбнулся ей, широко растянув губы, стараясь чтобы глаза при этом оставались холодными и угрожающими.

— Конечно, — ничуть не спасовала перед практически явной угрозой фээсбэшница. — Например, сообщу в местную милицию об этом убийстве и твоих дальнейших планах, как и должен поступить каждый порядочный человек. Они возьмут тебя в течение суток…

— И я на первом же допросе поведаю следователям о том, с какой целью прибыл сюда из России, — подхватил Севастьянов. — То-то радости всем местным русофобам, такие козыри в руки! Не много же потом будет стоить такое вожделенное для вас заключение парламентской комиссии.

Фээсбэшница прищурилась, испытующе глядя на него.

— Вот значит как? И ты готов предать свою страну, предать ее интересы? Да что там, в конечном итоге ты предашь даже погибшего родственника, за которого так рвешься отомстить!

— Не надо передергивать, — качнул головой Севастьянов. — Как раз наоборот. Я, в отличие от вас, не собираюсь делать из гибели Никиты шоу. Воздать по заслугам убийцам — да, но не устраивать из этого политический цирк с публичными покаяниями. Так что не приплетай этот аргумент — не сработает.

Она продолжала с вызовом глядеть на него, явно ожидая продолжения речи, и он, облизав пересохшие от волнения губы, заговорил снова:

— Что до страны, то ее давно уже нет. Я давал присягу Советскому Союзу, а офицер дважды не присягает. Я выполнил свой долг до конца и теперь свободен от обязательств. Защищать ублюдочную Эрэфию, я не подписывался. Так что не нужно на меня давить патриотизмом, мне глубоко плевать на то, кто именно заработает очередные очки в бесконечных русско-украинских разборках. И не нужно жечь меня глазами и демонстрировать презрение. Меня слишком часто предавали мои верховные главнокомандующие, так часто, что я поневоле решил, что ничем им более не обязан. А раз так, то мои личные дела гораздо выше их интересов, и в первую очередь я буду решать и устраивать именно их.

Марина скептически улыбнулась, укоризненно покачав головой. Именно так ведут себя умудренные жизнью взрослые люди, слушая, как наивный ребенок пытается отстаивать свой взгляд на мир. Она ни на йоту не верила в успех задуманного им предприятия, ничуть не боялась его самого и была озабочена сейчас лишь тем, что под угрозой срыва оказалась порученная ей операция. Убеждать ее в чем-то было не время и не место, потому Севастьянов жестко отрубил, глядя прямо в насмешливо улыбающееся лицо:

— Короче так! Я сейчас ухожу, забираю из гостиницы свои вещи, и больше мы не встречаемся. Что ты будешь делать, мне все равно, но если меня попробуют остановить твои коллеги, если информация о моих планах будет передана местным ментам или эсбэшникам, то на первом же допросе я подробно выкладываю все что знаю по вашей операции, и то же самое повторю потом в суде, журналистам и вообще где только потребуется…

— А если ты сам на чем-нибудь запорешься? — прервала его Марина.

— Если бы у бабушки было что-то, она была бы дедушкой, — отрезал Севастьянов, разворачиваясь к ней спиной и решительно направляясь к входной двери. — Буду смотреть по ситуации… А сейчас, счастливо оставаться!

Он шагнул в маленькую прихожую и уже взялся за дверную ручку, когда фээсбэшница произнесла ему в спину, сопроводив слова наигранно сожалеющим вздохом:

— Что, так и пойдешь по улице с ног до головы кровью забрызганный?

Он замер оглядывая свою перемазанную одежду, ведь и вправду забыл совсем, заговорился с ней. Ведь шел сейчас и обкатывал в голове какие-то еще аргументы, продолжая мысленно самим же и законченный спор. Выходит, зацепила она тебя своими словами, не прошли они даром, как ни старался ты себя убедить. Вон даже о такой элементарной вещи позабыл начисто! Хорош, нечего сказать!

— Эх ты, конспиратор! — в голосе ее было даже не презрение, а усталость школьной учительницы, вынужденной раз за разом объяснять всем известные вещи особенно тупому первоклашке. — Посмотри, может, что из хозяйских вещей тебе подойдет. А свое барахло забери с собой и потом уничтожь. Только не забудь, ради бога, а то, я гляжу, с тебя станется в собственном чемодане все улики таскать…

Севастьянов пробурчал в ответ что-то мало вразумительное, но, решив последовать дельному совету, направился в комнату, где успел приметить набитый одеждой платяной шкаф. Когда проходил мимо Марины, та развела руками:

— Тебя и сдавать не надо, сам впорешься как миленький. Лучше бы уж сразу не мучился, да шел с повинной… Дилетант…

— Ну да, куда уж нам до вас, профессионалов… — пробурчал себе под нос Севастьянов, протискиваясь мимо.

Входная дверь хлопнула как раз в тот момент, когда он отыскал в недрах шкафа подходящие джинсы и прыгал на одной ноге, освобождаясь от собственных брюк. Неужели ушла? Преодолевая себя, он все же закончил нелегкую операцию с переодеванием и только потом выглянул в коридор. Фээсбэшницы нигде не было. Наверное, понеслась докладывать о том, что притянутый для пущего антуража лох окончательно спятил, старшему куратору операции, а может, отправилась вызывать в адрес украинских ментов анонимным звонком, кто знает… В любом случае задерживаться надолго здесь не следовало. Севастьянов, осторожно прокравшись мимо полуоткрытой двери в ванную, прошел на кухню и как мог затер уляпавшие рукава кожаной куртки бурые пятна. Наконец, придирчиво оглядев себя в зеркало, он решил, что следы происшедшего с его одежды полностью убраны, и вряд ли теперь что-то вызовет лишний интерес к его персоне на улице. Пора было уходить… С каждой минутой что он оставался в квартире в геометрической прогрессии росли шансы засыпаться. Но Севастьянов отчего-то медлил… Что-то еще оставалось не сделанным, не законченным, мешало просто взять и уйти…

Он подошел к двери в ванную, с минуту стоял, положив на нее руку, ломая себя, заставляя сделать еще один шаг. Шагнул, наконец, замер на пороге, вглядываясь в открывшуюся картину. Конечно, внутри ничего не изменилось. Все так же отвратительно пахло свежей кровью и сочащимся ею парным мясом, человеческим мясом… Сплетшиеся в последнем извращенном объятии тела даже не очень походили на людей — невозможно вывернутые в суставах руки и ноги, чудовищные раны, обнажающие внутренности, содранная кожа — все это делало их похожими на нелепые манекены из школьного кабинета биологии, или экспонаты анатомического театра. Да, тот кто проделал такое был не просто диким зверем. Зверь никогда не станет терзать жертву из любви к мучительству, из желания упиваться чужой болью и страданиями. На такое способен лишь венец творения природы — человек. Но и человеку подобная запредельная жестокость тоже недоступна, здесь чувствовалась вырвавшаяся на свободу поистине потусторонняя, дьявольская злоба, совершенно дикая в своем изощренном садизме… Нелюдь — вот единственное имя тому, кто мог совершить подобное…

Севастьянов заставил себя сделать еще один шаг. Нагнулся, осторожно дотронувшись до уже холодной кожи женщины, тихонько будто боясь разбудить. Она оказалась неожиданно легкой. Маленькая и хрупкая, словно кукла Барби. Он перевернул ее на спину, стараясь не глядеть на изуродованное лицо, специально расфокусировав зрение так, чтобы видеть вместо человеческих черт только расплывчатые цветовые пятна. Теперь разметавшиеся волосы женщины, слипшимися в крови сосульками лежали на лице Капеллана, закрывали его неопрятными мокрыми прядями. Это было неправильно, и Севастьянов аккуратно сдвинул их, открывая черные запекшиеся багровым дыры, на месте выколотых глаз и криво располосованный на лоскутья рот. Вгляделся пристальнее, нет, не узнал. То что лежало сейчас перед ним не было Маркухиным, просто распотрошенная кукла, не имеющая никакого отношения к живому человеку. Но все же так было лучше. Теперь супруги лежали рядом, голова женщины покоилась на плече мужа.

— Все уже… Все… Уже все кончилось… — неизвестно для кого шепотом приговаривал Севастьянов, то ли мертвых пытался утешить, то ли себя.

Нужно было уходить. Он распрямился, оглядев последний раз ванную и случайно зацепил взглядом висящее над раковиной зеркало. Серебристая амальгама исправно отразила крепкого сорокалетнего мужика, чуть больше меры раздавшегося вширь, но все еще по-молодому крепкого, плотно сбитого, с резкими волевыми чертами лица. Вот именно в нем, в лице, что-то вдруг показалось Севастьянову неправильным. Настолько неправильным, что он даже остановился и развернулся обратно к зеркалу вглядываясь в него внимательнее.

Тому другому Севастьянову, что смотрел из зеркала явно было весело — он улыбался, скаля в кривой ухмылке пожелтевшие от никотина зубы, щурился на свет электрической лампочки под потолком и из узких щелочек его глаз явственно посверкивал опасный стальной блеск. Несколько секунд человек удивленно рассматривал свое отражение внезапно зажившее собственной жизнью. Потом, еще робко надеясь на чудо, поднял к лицу правую руку и махнул ею из стороны в сторону. В ответ зеркальный двойник уже откровенно расплылся в кривой ухмылке и подмигнул Севастьянову, махать рукой вслед за ним он даже и не подумал.

Из зеркала на подполковника смотрел Мститель, он смеялся, ему было весело…