3
«Кавказ – это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. Штурм будет стоить дорого, так поведем же осаду» – эти слова Ермолова заключали в себе целую программу его десятилетнего правления.
Перед ним была, однако, не одна, а несколько крепостей: Чечня и Дагестан – на восток от Военно-Грузинской дороги, Кабарда и Закубанье – на запад.
Ермолов начал с Чечни.
Чечня была покрыта непроходимыми лесами, являвшимися для местных жителей естественными крепостями. Здесь проживал самый воинственный из кавказских народов, своими набегами и разбоями наводивший страх на окрестные области и державший под контролем все движение по Военно-Грузинской дороге. Чеченские аулы подходили к самому Тереку, что облегчало набеги на русских.
Один из русских писателей, определяя характер военных экспедиций в Чечню, происходивших до появления Ермолова, заметил: «В Чечне только то место наше, где стоит отряд, а сдвинулся он – и это место тотчас же занимает неприятель. Наш отряд, как корабль, прорезывал волны везде, но нигде не оставлял после себя ни следа, ни воспоминания».
«Таким образом, – комментировал это высказывание известный историк кавказских войн В.А.Потто, – чеченцы являлись, в сущности, не воинами в обыкновенном смысле этого слова, а просто разбойниками, варварами, действовавшими на войне с приемами жестоких и хищных дикарей. Кто-то справедливо заметил, что в типе чеченца, в его нравственном облике есть нечто, напоминающее волка. И это верно уже потому, что чеченцы в своих легендах и песнях сами любят сравнивать своих героев именно с волками, которые им хорошо известны; волк – самый поэтический зверь, по понятиям горца. «Лев и орел, – говорят они, – изображают силу: те идут на слабого; а волк идет и на более сильного, нежели сам, заменяя в последнем случае все безграничной дерзостью, отвагой и ловкостью. В темные ночи отправляется он за своей добычей и бродит вокруг аулов и стад, откуда ежеминутно грозит ему смерть… И раз попадает он в беду безысходную, то умирает уже молча, не выражая ни страха, ни боли». Не те же ли самые черты рисуют перед нами и образ настоящего чеченского героя, само рождение которого как бы отмечается природой; в одной из лучших песен народа говорится, что «волк щенится в ту ночь, когда мать рожает чеченца». При таких типичных свойствах характера понятно, что чеченец и в мирное время, у домашнего очага, выше всего ставил свою дикую, необузданную волю и потому никогда не мог достичь духа общественности и мирного развития».
В 1818 году Ермолов оттеснил чеченцев за реку Сунжу и начал прорубать в их лесах обширные просеки, подводившие русские отряды к наиболее значительным чеченским поселениям.
Первая такая крепость – Грозная – появилась в 1818 году в низовьях Сунжи. Чеченцы пытались остановить работы, беспрестанно налетая на русские передовые посты. Однако батальон Кабардинского полка и казачьи отряды отучили чеченцев от набегов. Когда крепость Грозная была сооружена, горцы, жившие между Сунжей и Тереком, стали оказывать совершеннейшее повиновение.
Лесные дебри сделались доступными русским солдатам. Большая часть жителей богатых аулов Андреевского и Костековского, имевших сношения с аварским ханом, изъявили покорность России. Ермолов доносил императору 7 июня 1818 года: «Строгим настоянием моим и усердием старшего владельца прекращен (в Андреевском) торг невольниками, которые свозились из гор и дорогою весьма ценой продавались в Константинополь. Большая часть таковых были жители Грузии…»
С неумолимой последовательностью, планомерно двигался Ермолов на воинственные горские племена. «Они противятся, – сообщал он бывшему инспектору артиллерии Меллер-Закомельскому. – С ними определил я систему медления и, как римский император Август, могу сказать: "Я медленно спешу"».
Привыкшие к тому, что русские задабривают их, горцы пробовали и с новым главнокомандующим проводить прежнюю политику выманивания подачек. Но Ермолов сразу показал пример твердости, которая только и могла привести к успешным результатам.
По дороге в Тифлис, направляясь в Персию, в крепости Георгиевск главнокомандующий узнал о некоем, казалось бы, незначительном событии, которое тем не менее взволновало всю военную Россию. Речь шла о пленении чеченцами майора Грузинского гренадерского полка Павла Шевцова, одного из лучших боевых офицеров Кавказского корпуса и любимого ученика Котляревского.
Шевцов ехал из Шемахи в отпуск повидаться с родными и, чтобы сократить путь, направился не по Военно-Грузинской дороге, а через дагестанские владения, Кубу и Дербент, рассчитывая скорее пробраться в Кизляр, где один из его старших братьев был полицеймейстером.
Прибыв вечером 5 февраля 1816 года в Кази-Юрт, Шевцов просил начальника укрепления снабдить его конвоем, но получил отказ, так как на посту находилась только рота пехоты и двадцать пять казаков. К тому же за безопасность пути между Дербентом и Кизляром отвечали горские владельцы, которым принадлежали попутные земли. Начальник поста посоветовал дождаться оказии, но Шевцов ответил, что ему нельзя терять времени, и обратился с просьбой о конвое к одному из кумыкских князей, который прислал сына с четырьмя узденями. Собралось еще несколько жителей, и образовавшийся таким образом отряд из двадцати верховых выехал из Кази-Юрта.
До Кизляра оставалось всего шесть верст, когда из придорожного кустарника вдруг грянул залп, и партия, сидевшая в засаде, с диким ревом ринулась на путников. Лошадь под Шевцовым была убита, он упал вместе с нею, но едва вскочил на ноги, как целая толпа чеченцев навалилась на него. Отчаяние придало майору силы и мужества – он выхватил шашку. Трое чеченцев были изрублены, остальные отпрянули. Только тогда Шевцов увидел, что остался один. Из девятнадцати его спутников трое успели ускакать в Кизляр; одиннадцать лежали убитыми и трое – тяжело израненными; оба денщика майора были взяты в плен; вьюки – разграблены.
А на линии уже подняли тревогу, и по ветру доносились глухие удары пушечных выстрелов. Чеченцам нельзя было медлить. Столпившись в кучу и отвлекая внимание Шевцова, они старались выманить с его стороны последний выстрел, меж тем как один из них скрытно, словно змея, прополз к нему в тыл и внезапным ударом поверг майора на землю. Наброситься на раненого, скрутить его арканами и закинуть на лошадь было делом одной минуты. Теперь оставалось только избежать погони, и шайка, дабы запутать след, пустилась не прямо к горам, а камышами к Каспийскому морю.
А погоня уже неслась из Кизляра. Старший брат Шевцова быстро собрал шестьдесят конных ногайцев, по пути от раненых узнал, что брат его жив, но в плену, и помчался наперерез похитителям. Увидев, что им не уйти без боя, разбойники остановились. Они вывели вперед пленного и объявили, что будут драться до последнего человека, если их не пропустят, однако тотчас зарежут Шевцова. Сам майор, понимая безнадежность своего положения, просил брата не добиваться его освобождения, а уповать на милосердие Божие. В итоге чеченцы, отпустив одного из пленных денщиков, спокойно ушли в горы.
Через несколько дней горцы прибыли в аул Большие Атаги, еще издали возвестив единоплеменников ружейными выстрелами об удачном набеге. Старые и молодые теснились возле пленного, а иные из фанатиков подбегали к нему, чтобы плюнуть в лицо, ударить камнем или, обнажив кинжал, показать, с каким наслаждением изрезали бы его на кусочки. Пленного посадили в тесную каморку, заковали в кандалы и, протянув тяжелую цепь сквозь стену сакли, приставили караульных. В таком положении Шевцов оставался около двух месяцев. Чеченцы, не видя с его стороны никаких поползновений к побегу, все-таки ослабили цепи, стали лучше кормить и наконец позволили написать родным, назначив выкуп – десять арб серебряной монетой.
В это время родственники Шевцова, кабардинские князья, собрав полтораста отчаянных головорезов, скрытно отправились в Чечню, чтобы выкрасть или отбить пленного. Однако чеченцы узнали, что в окрестных лесах скрываются кабардинцы, и без труда догадались, в чем дело. Тогда они вырыли яму глубиной до четырех аршин, вкопали столб и спустили в яму на веревках несчастного Шевцова, скованного по рукам и ногам, бросив ему для подстилки пук гнилой соломы. Верх ямы разбойники заделали толстыми досками, оставив лишь небольшое отверстие, чтобы узник не задохнулся. В этом подземелье майор должен был провести год и четыре месяца.
Между тем посланное с денщиком письмо Шевцова было получено на линии. Генерал Дельпоццо тотчас сообщил об этом его матери. Он только просил ее ничего не писать сыну о намерении выкупить его из плена, надеясь, что чеченцы сами собьют цену. И действительно, те стали требовать за несчастного майора двести пятьдесят тысяч рублей. Таких огромных денег взять было неоткуда. Тогда герой Ленкорани Котляревский обратился к своему другу контр-адмиралу Головину, и оба они выступили в газетах с воззванием к русскому обществу. По всей России была открыта подписка для посильных приношений. Даже простые солдаты не хотели отстать в этом движении. Так, нижние чины бывшего корпуса графа Воронцова, стоявшие во Франции, решили отдавать на выкуп Шевцова половину своего жалованья. Пожертвования собирались в общую кассу и скоро достигли значительной суммы.
В это время и явился на Кавказ Ермолов. Торопясь в Персию, он тем не менее круто повернул дело. «Честью отвечаю Вам, – писал он матери Шевцова, – что заступающему мое место поставлено будет в особую обязанность обратить внимание на участь сына Вашего и он столько же усердно будет о том заботиться, как и я сам».
Выезжая из Георгиевска, Ермолов приказал генералу Дельпоццо вызвать всех кумыкских князей и владельцев, через земли которых разбойники провезли Шевцова, заключить их в Кизлярскую крепость и объявить, что если через десять дней они не изыщут средств для освобождения майора, то все будут повешены на крепостном бастионе.
«Такая решительная мера, – писал В.А.Потто, – заставила арестованных подумать о спасении уже собственной жизни, и они скоро успели склонить горцев понизить сумму выкупа до десяти тысяч рублей. Но Ермолов не хотел платить и этих денег от имени русского правительства; он вступил в секретные переговоры с аварским ханом, «с другом всех мошенников» – так называет его сам Ермолов, и устроил дело так, чтобы тот вел переговоры от собственного лица и предложил на выкуп собственные деньги. Пока дело улаживалось, Ермолов все время держался в стороне, и только тогда, когда Шевцов уже был на свободе, он, как бы в виде особой милости, приказал возвратить аварскому хану истраченную им сумму. Таким образом, только энергии Ермолова и обязано было это тяжелое дело скорым окончанием».
Когда главнокомандующий вернулся из Персии, то уделил освобожденному пленнику особое внимание. Через два-три года Шевцов после ряда замечательных подвигов был уже командиром Куринского полка, и только внезапная болезнь оборвала в 1822 году его блестящую карьеру воина.
Таким образом, уже самые первые распоряжения Ермолова внушали страх, убеждая горцев, что кончилось время, когда от их подлых набегов откупались, а если русские и вторгались в их земли и жгли аулы, то и сами несли огромные потери и, всякий раз уходя, ничего не приобретали для будущего. Решив перенести передовую линию за Терек, Ермолов тем самым добивался обуздания так называемых «мирных чеченцев».
«Мирные чеченцы… – замечает Потто, – составляли одно из главных зол в наших отношениях с горцами. Еще в 1783 году, во время управления Кавказским краем Потемкина, чеченские выходцы, жившие до того в вассальной зависимости от кумыкских князей, сбросив с себя это иго, просили позволения переселиться на плоскости между реками Сунжей и Тереком, обещая составить передовые посты для Терской линии. Обещания этого они, конечно, не сдержали, а между тем весь правый берег Терека, издавна принадлежавший казакам, отошел под чеченские поселения. Таким образом явилось это особое сословие мирных чеченцев, самых злых и опасных соседей прилинейного жителя. Мирные аулы служили притоном для разбойников всех кавказских племен; в них укрывались партии перед тем, чтобы сделать набег на линию; здесь находили радушный прием все преступники; и нигде не было так много беглых русских солдат, как именно в этих Надтеречных аулах. Приняв магометанство, многие из дезертиров женились, обзавелись хозяйством и при набегах бывали лучшими проводниками для чеченских партий. Ермолов видел зло, которое приносила нам близость этих аулов; он признавал необходимым возвратить казакам их древние затеречные владения и просил о дозволении желавшим из них переходить на Сунжу целыми станицами».
Однако из Петербурга кавказские дела выглядели иначе. Государь и его окружение никак не могли взять в толк, отчего там не прекращаются разбои и хищничества и к чему приведут наступательные действия. Европейские понятия о войне, которыми руководствовался Александр I, шли вразрез с крутыми мерами Ермолова. Император, требовавший кроткого обращения с горцами, не понимал, что любая уступка воспринимается ими как слабость. «В столице, – писал Потто, – считали полудиких горцев чем-то вроде воюющей державы, с которой можно было заключить мирный договор и успокоиться. Но Ермолов, стоявший у самого дела, сознавал, что чеченцы совсем не держава, а просто шайка разбойников, и рядом представлений, разъясняя сущность дела, настойчиво добивался действовать наступательно».
Строгое проведение в жизнь ермоловской системы началось с весны 1818 года.
Проконсул Кавказа желал прежде всего преподать урок «мирным чеченцам». Он вызвал к себе старшин и владельцев всех ближних аулов, расположенных по Тереку, и объявил, что если они пропустят через свои земли хоть одну партию разбойников, то находящиеся в Георгиевске заложники будут повешены, а сами они загнаны в горы.
– Мне не нужны мирные мошенники! – заявил Ермолов. – Выбирайте любое: покорность или истребление ужасное…
25 мая 1818 года войска перешли за Терек, причем авангардом командовал майор Шевцов. Чеченцы издали следили за русскими, надеясь, что, пробыв некоторое время на Сунже, отряд непременно воротится на линию. Только тогда, когда была заложена крепость Грозная, они бросились укреплять и без того почти неприступное Ханкальское ущелье. И с этих пор редкая ночь проходила для русских без тревоги.
Ермолов решил наконец проучить чеченцев, дабы отвадить их от своего лагеря.
Главнокомандующий приказал пятидесяти отборным казакам из конвоя выехать ночью за цепь на назначенное место с батарейным орудием, а затем, подманив к себе чеченцев, бросить пушку и уходить врассыпную. С вечера местность была осмотрена, расстояния измерены, орудия наведены. И как только наступила ночь и казаки вышли из лагеря, артиллеристы с пальниками в руках стали ожидать появления горцев. Этот маневр не мог не напомнить старым охотникам волчьих засад, которые устраиваются крестьянами в степных губерниях.
Чеченские караулы, заметив беспечно расположившуюся сотню, дали знать о том в соседние аулы. Пушка оказалась отличной приманкой – и волки попались в ловушку. Горцы решили, что могут отрезать казакам отступление, и вот уже тысячная партия на рассвете вынеслась из леса. Казаки, проворно обрубив гужи, бросили орудие и поскакали в лагерь. Чеченцы их даже не преследовали. Радуясь редкому трофею, они сгрудились возле пушки, соображая, как бы ее увезти.
В этот миг шесть батарейных орудий ударили по толпе картечью, другие шесть – гранатами. Ни одна пуля, ни один осколок не миновали цели. На землю пали сотни людских и конских трупов. Чеченцы настолько оторопели, что в первую минуту паники потеряли даже способность бежать. Между тем орудия были заряжены вновь, грянул залп, и только тогда, словно очнувшись, горцы бросились в разные стороны.
Двести трупов и столько же раненых, оставшихся на месте засады, послужили для чеченцев хорошим уроком и надолго отбили у них охоту к ночным нападениям.
Суровой рукой пресекая вылазки горцев, Ермолов в своей обычной иронической манере писал генералу от артиллерии барону Петру Ивановичу Меллер-Закомельскому: «Теперь судьба позволила царям наслаждаться миром… Один я, отчужденный миролюбивой системы, наполняю Кавказ звуком оружия. С чеченцами употреблял я кротость ангельскую шесть месяцев, пленял их простотой и невинностью лагерной жизни, но никак не мог внушить равнодушия к охранению их жилищ, когда приходил превращать их в биваки, столь удобно уравнивающие все состояния. Только теперь успел приучить их к некоторой умеренности, отняв лучшую половину хлебородной земли, которую они не будут иметь труда возделывать. Они даже не постигают самого удобопонятного права – права сильного».
Однако, видя на примере Чечни угрожающую им опасность, горская знать спровоцировала в 1818 году против русских восстание. Местные феодалы попытались создать для борьбы с Россией союз горских народов. К этому союзу присоединились внутренние ханства – Аварское и Казикумыкское, так называемое вольное Акушинское общество, а также области, примыкавшие к Каспийскому морю, – Мехтула, Кара-каддаг и Табасарань. Правители Дагестана старались привлечь на свою сторону также шамхальство Тарковское на севере и Кюринское ханство на юге, некогда отторгнутые от Казикумыка и оставшиеся верными России.
Еще весной 1818 года русский отряд под командой начальника корпусного штаба генерала Вельяминова вошел в Дагестан и занял Андреевский аул, где началось сооружение крепости Внезапная. Тогда аварский хан распустил слух, будто русские захватили в ауле всех женщин, распродали их на рынках и что подобная же участь грозит всем мусульманам. Стекавшиеся под его знамена горцы большей частью никогда не видели русских и верили ему на слово. К их толпам присоединились качкалыкские чеченцы и лезгины.
2 июля в лагерь прибыл Ермолов.
К тому времени русский отряд был окружен мелкими и крупными партиями горцев. Однажды ночью чеченцы произвели удачную вылазку и угнали до четырехсот артиллерийских и полковых лошадей. Дело принимало серьезный оборот. Для сообщения с линией приходилось отряжать сильный конвой. Кроме того, создалась угроза и Кизляру, для защиты которого пришлось отправить две роты и два орудия. В лагере оставалось не более четырех батальонов, из которых один был составлен из необстрелянных рекрутов и потому не мог быть употреблен на боевой службе. Отряд окружали измена и заговоры: большая часть окрестных кумыкских селений одно за другим переходили на сторону аварского хана.
Но Ермолов не терял присутствия духа. Он ходил по лагерю и шутил с солдатами, которые, в свой черед, любили переброситься шуткой с «батюшкой Алексеем Петровичем». Занятые тяжелой работой по строительству крепости, они не терпели ни в чем нужды. Впрочем, случались изредка и бытовые недостачи. Однажды солдатам два или три дня не выдавали положенной винной порции, и они решили заявить протест. Как всегда, возвращаясь с работ с песнями, они перед самой ставкой главнокомандующего грянули:
Жомини да Жомини,
А об водке ни полслова!..
Усмехнувшись в усы, Ермолов вышел им навстречу.
– Здорово, ребята! – крикнул он своим зычным голосом. – Идите к котлам! Водка – перед кашицей!
И водка явилась.
Сам Ермолов, однако, ни водки, ни вина не потреблял, строго карал за случаи пьянства, а также картежничества, что было особенно трудно искоренить в буднях лагерной жизни. Проконсул Кавказа и здесь оставался верен своим привычкам. В обед к его столу имел право являться без приглашения всякий, так что слугам приходилось приставлять деревянные скамьи, изготовленные солдатами. Он здоровался с гостями, не делая никаких различий, и приглашал сесть рядом некоторых начальников, за едой решая военные задачи. Ответ на них был уже готов у Ермолова, так как перед обедом он в течение нескольких часов занимался делами со своими адъютантами, отдавая как словесные, так и письменные приказания тому, кто первый попадался под руку. Вечерами, когда расходились приближенные, собиравшиеся за чаем, проконсул Кавказа читал любимых римских авторов и писал письма. Он никогда не пользовался карманными или стенными часами и ложился спать тогда, когда у его окна сменялся караул. Однако прежде чем пушечный выстрел возвещал приближение зари, Ермолов был уже на ногах и производил осмотр лагеря. Главнокомандующий терпеливо ожидал подкреплений, которые начали прибывать во Внезапную в конце августа. Теперь он решил заставить чеченцев уйти с Кумыкской равнины за Качкалыкский хребет. Для этого, по мнению Ермолова, необходимо было преподать жестокий урок. Выбор пал на богатый аул над Тереком Дады-Юрт, жители которого занимались разбоем. Донской генерал Сысоев в кровопролитном бою взял аул штурмом, уничтожив его до основания. Лишь четырнадцать мужчин да сто сорок женщин и детей остались в живых: умирая, чеченцы сами резали кинжалами собственных детей и жен. Велики были потери и с русской стороны: ранение в ногу получил сам Сысоев, из строя выбыло десять офицеров и около двухсот двадцати нижних чинов, то есть более четверти отряда.
Ужас охватил качкалыкские селения. Между тем Ермолов спокойно расположился лагерем на границе их земель.
И только 1 октября со стороны крепости Внезапная, извиваясь длинной лентой и сверкая штыками, двинулись шесть батальонов при шестнадцати орудиях – прямо на качкалыкские аулы. Напуганные примером Дады-Юрта, чеченцы спешили сделать именно то, чего желал и сам Ермолов: отправляли в горные леса свои семьи, а сами готовились к отпору. Но один за другим пали селения Исти-Су, Ноим-Берды и Аллаяр-аул. Только аул Хош-Гельды, встретивший русских хлебом-солью, был пощажен, и жителям его Ермолов разрешил оставаться в домах и возделывать поля. Остальные аулы были пусты: жители их бежали за горы. Таким образом Кумыкская равнина в несколько дней была очищена от чеченцев.
Из-за недостатка войск Ермолову приходилось действовать поочередно в разных провинциях: летом – в Чечне и Казикумыкской области, зимой – в Дагестане. Природа превратила Дагестан в необычайно сильную укрепленную крепость. Особенно неприступной была Авария, лежавшая в центре свободных дагестанских обществ. В 1819 году в покоренное уже русскими Кубинское ханство прибыл генерал-майор Мадатов. Поводом для вторжения в Дагестан явились попытки аварского хана Султан-Ахмеда оказать помощь чеченцам. Мадатов без пролития крови покорил Табасарань и вслед за тем проник в уцмийство Каракалдагское. Нижний, то есть равнинный, Каракалдаг покорился русским добровольно, но уцмий Адиль-Гирей укрепился в Верхнем, нагорном, Каракалдаге – столице своих владений ауле Башлы. 5 октября Башлы был взят штурмом, а 20-го Мадатов разгромил главные силы уцмия. После этого весь Каракаддаг признал себя подвластным России.
В то время, когда Мадатов действовал с юга, Ермолов шел на Дагестан с севера. Еще до появления Мадатова горцы разбили высланный против них небольшой отряд генерала Пестеля и произвели ряд нападений на шамхальство Тарковское. В особенности непримиримыми были мехтулинцы, хан которых – Гассан – был личным врагом Тарковского шамхала. Неприятель встретил Ермолова на Аскорайских высотах, и у Талгинской горы произошел кровопролитный бой. В нем особенно отличился Шевцов, которого Ермолов вызволил из плена. Лезгины были сбиты с гор и освободили проход в Мехтулу.
Ермолов повел войска на аул Большой Джангутай. В это время на помощь мехтулинцам прибыли акушинцы, одно из храбрейших лезгинских племен. После нового боя Джангутай был взят русскими. Мехтулинский хан был лишен своего владения. Так же поступил Ермолов и с аварским ханом, который обратился к русскому главнокомандующему с просьбой о примирении. Затем Ермолов двинулся в самые недра гор, на вольный Даргинский союз, лежавший между Каракалдагом, Казикумыком и Мехтулой, по берегам рек Кара-койсу и Кумыкское-койсу. Здесь собрались и аварский и мехтулинский ханы, и Шейх-Али Дербентский, получавший помошь от Персии, и уцмий каракалдагский. Во главе даргинцев стояли акушинцы, самое могучее из союзных обществ, некогда разгромившее войско самого Надир-шаха.
Ермолов предупредил акушинцев, что они будут прощены, если останутся спокойными и выдадут всех укрывшихся у них мятежных ханов, но те ответили отказом. Тогда главнокомандующий, приказав Мадатову наступать с юга, сам с севера двинулся в глубь Дагестана.
* * *
Тропа уходила в лесную чащу, и Ермолов приказал принять все меры предосторожности, чтобы войска не подверглись внезапному нападению. Ночью он самолично отправился вместе с начальником штаба Вельяминовым проверять расставленные пикеты и секреты и нашел одного из солдат спящим. Он тотчас потребовал к себе полкового командира Шульца и сделал ему перед всеми строгий выговор.
Шульц был отличным офицером, знакомым Ермолову еще со времен наполеоновских войн, когда он состоял адъютантом у графа Ланжерона. На следующем же ночлеге Шульц отправился в цепь. Он пробирался верхом по густому орешнику, разговаривая со своим спутником, батальонным командиром Ганеманом, по-немецки, и не услышал пароля, подаваемого из цепи. Сильный ветер относил оклик в сторону, и оба всадника продолжали ехать прямо на пикет. Из цепи был послан выстрел, и смертельно раненный в живот Шульц упал с лошади. На смертном одре, за несколько минут до кончины, он призвал того солдата, который поразил его выстрелом, и отдал ему все наличные деньги. Ночью товарищи на руках отнесли простой гроб в могилу, вырытую на придорожном кургане, и в присутствии главнокомандующего похоронили Шульца. Не было ни музыки, ни ружейных залпов, дабы не привлечь внимания неприятеля и охранить могилу.
Между тем чеченцы следили за каждым движением русских, и на обратном пути, когда отряд шел той же дорогой, солдаты и офицеры, просившие остановиться возле кургана, нашли могилу пустой. Тело Шульца украли горцы, надеясь получить за него богатый выкуп…
Потеряв командира, отряд двинулся дальше и 14 ноября вступил в Тарки. Здесь его задержали сильные метели. Более двух тысяч солдат ежедневно высылалось на расчистку дорог. Сбывалось старинное поверье, что русские приносят с собой зиму. В то же время сильные отряды акушинцев уже двигались к владениям шамхала Тарковского, и их передовые разъезды стали появляться на высокой горе Калантау, через которую пролегала единственная дорога в даргинские земли.
Важно было занять главный перевал, прежде чем акушинцы могли бы поставить там заслоны. Ермолов мастерскими переговорами, то льстя, то угрожая неприятелю, задержал их, дав время князю Мадатову со своим отрядом овладеть перевалом без единого выстрела. Теперь дорога на Акушу была открыта.
Только 12 декабря русский авангард спустился с гор. Проводники из местных жителей охотно указывали дорогу, скорее всего желая заманить русских как можно дальше в глубь страны. Они как бы в насмешку показывали места, где были разбиты войска Надир-шаха, и дороги, по которым они бежали. «Таково было мнение о могуществе акушинского народа, – говорит Ермолов в своих «Записках», – и немало удивляло всех появление наше в сей стране».
Оттеснив неприятельские посты, авангард занял первую акушинскую деревню – Урму. Верстах в десяти от нее виден был высокий хребет, подымавшийся амфитеатром, тремя уступами. Там, наверху, масса народа толпилась вокруг небольшого укрепления. Это была передовая позиция двадцатипятитысячного акушинского ополчения. Вскоре подошли главные силы Ермолова, но главнокомандующий медлил открывать военные действия. Он то и дело ездил сам осматривать позиции, проводил съемки. В русский лагерь приезжали акушинские старшины, их угощали, и они отправлялись восвояси с твердой уверенностью, что русские не готовы воевать.
– Что это затевает наш Петрович? – рассуждали между собой солдаты, теряясь в догадках.
Все было просто. Ермолов понимал, что взять с фронта неприступную неприятельскую позицию нельзя. Можно было потерять сотни, а то и тысячи людей и потерпеть неудачу. Между тем стоило обойти правый фланг акушинцев, как горцы оказывались зажатыми в клещах. Правда, фланг этот упирался в неприступный утес, у подошвы которого пенилась в диком ущелье речка Манас, и надо было отыскать тропинку, мало-мальски подходящую, чтобы втащить пушки.
На третий день, в сумерках, несколько казаков и татар прискакали с известием, что такая тропинка есть. Как раз в это время в лагере гостили акушинские старшины, самонадеянность которых росла с каждым днем. Даже самые умеренные предложения Ермолова теперь встречали отказ. Тем не менее главнокомандующий приказал относиться к ним с предупредительной вежливостью, угощать как можно лучше и не отпускать до полуночи. Ермоловские переводчики упражнялись в восточном красноречии, и старшины уехали домой в твердом убеждении, что русские находятся в таком жалком состоянии, что против них вообще едва ли достойно употребить оружие…
Но лишь акушинские вожаки оставили лагерь, как войска тихо стали в ружье и бесшумно двинулись к неприятельской позиции. Пройти нужно было около восьми верст. Хотя на небе сиял месяц и ночь была ясная, русские прошли незамеченными. Огни в акушинском стане уже угасали, когда весь отряд расположился на пушечный выстрел от него. Впереди виднелась большая деревня Лаваши, окруженная окопами, левый фланг позиции оканчивался укрепленным холмом, а правый упирался в обрыв, по дну которого бежала речка Манас.
В эту бездну спустился ночью отряд князя Мадатова. Отряд перебрался через речку вброд и по открытой казаками тропинке поднялся на противоположный гребень гор, откуда можно было вести огонь вдоль всей неприятельской линии. Одновременно главные силы, где находился сам Ермолов, развернулись против фронта вражеской позиции. Еще правее стала милиция, набранная в Тарках и в Мехтулинском ханстве по чисто политическому расчету. «Не имел я ни малейшей надобности в сей сволочи, – говорит Ермолов в «Записках», – но потому приказал набрать оную, чтобы возродить вражду к ним акушинцев и возбудить раздор, полезный на предбудущее время».
19 декабря, едва рассеялся густой предрассветный туман, акушинцы с ужасом увидели отряд князя Мадатова, который уже начал обходить их правый фланг. В смятении бросились они со своей укрепленной позиции, чтобы защищать другие высоты, где находились их жены, дети и имущество. Ермолов воспользовался замешательством горцев и приказал штурмовать окопы. Огромный и устрашающий, он поднял над головой пук Георгиевских крестов. Не выдержав перекрестного артиллерийского огня с фронта и фланга, горцы обратились в бегство. В покинутое укрепление ворвалась татарская конница из закавказских ханств и Южного Дагестана. Поставленная здесь батарея громила отступающих в панике акушинцев с тыла, а стрелки, взобравшись на утесы, нависшие над самой дорогой, по которой бежали горцы, провожали их фланговым огнем. Триста казаков, опрокинув слабую конницу неприятеля, обскакали толпу и рубили бежавших. «Бой продолжался не более двух часов, – сообщает Потто, – и полный разгром акушинцев, столь гордых победою над Надир-шахом, стоил победителям только двух офицеров и двадцати восьми нижних чинов убитыми и ранеными».
* * *
Союз распался: казикумцы, койсубулинцы и мехтулинцы оставили даргинцев. Ермолов прошел через все вольное Акушинское общество, являя подчиненным пример неустрашимой личной храбрости, которая производила огромное впечатление и на горцев, умевших ценить мужскую доблесть.
Когда русские приближались к Акуше, навстречу им вышли сто пятьдесят старшин, между которыми находился некий кадий из селения Мокагу. Выйдя вперед и остановившись перед главнокомандующим, он принялся исступленно выкрикивать, что одержанная русскими победа ничтожна и что хотя потери акушинцев и велики, но для целого народа, известного своей отвагой и воинственным духом, временное поражение ничего не значит, что у них осталось еще много войска и что они могут не только прогнать русских, но и истребить их всех до единого.
– Взгляни, – кричал кадий, указывая на узкие горные тропы, – и вспомни, что это те самые места, где была рассеяна, разбита и совсем уничтожена предками нашими многочисленная армия Надир-шаха! Так может ли после того горсть русских покорить нас и предписать нам свой закон!..
Глаза кадия сверкали, он пришел в неистовство. Окружавшие Ермолова офицеры, опасаясь, что фанатик кинется на него с кинжалом, взвели было курки пистолетов и обнажили сабли. Ермолов удержал их и с величественной осанкой, опершись на эфес шашки, хладнокровно выслушал его, глядя ему прямо в глаза. Когда же кадий замолк, главнокомандующий обратился к старщинам и, объяснив им довольно резко опасность речей дерзкого мятежника, потребовал, чтобы они сами осудили и наказали его. Старики признали, что кадий этот более прочих возбуждал к сопротивлению против русских, схватили его и забили палками…
21 декабря Ермолов праздновал в Акуше победу, и депутаты от всех даргинских обществ объявили, что их союз подчиняется России.
После Акуши настал черед казикумцев.
Ермолов очень хорошо помнил воинственное лезгинское племя. Это они уничтожили во время зубовского похода отряд Бакунина. 19 января 1820 года Алексей Петрович объявил Казикумык присоединенным к подвластному России Кюринскому ханству.
Одного словесного объявления было, конечно, мало. Казикумцев приходилось покорять силой оружия. Ермолов отправил Мадатова, который 12 июня подошел к центру Казикумыка – аулу Хозрек. Горцы оказали отчаянное сопротивление и едва не отбили атаки русских. Хозрек пал только после штурма. 16 июня 1820 года Казикумык был объявлен подвластным России.
Без малого через год, в апреле 1821 года, Ермолов присоединил к России шамхальство Тарковское и заложил здесь крепость Отрадную, которую впоследствии стали называть Бурной. Аварский хан Султан-Ахмед пытался поднять против русских Дагестан, но ермоловские победы над Мехтулой, Акушей и Казикумыком были столь памятны, что он смог набрать лишь тысячу всадников. Ермолов послал на усмирение аварцев начальника штаба своего корпуса Вельяминова, и тот оттеснил Султан-Ахмеда в Мехтулу, а затем разгромил его отряд у аула Аймяки.
Таким образом, почти весь Дагестан был покорен, и только у аварцев сохранился призрак независимости. Последовательно, все теснее и теснее сжималось русское кольцо вокруг неприступных дагестанских гор. Тем не менее в Дагестане продолжалось брожение. В 1823 году мятеж поднял буйнакский бек Амалат, влюбленный в дочь Султан-Ахмеда Аварского Салтанету.
Молодой бек был некогда облагодетельствован русским офицером Верховским, но затем перешел на сторону мятежников и после боя у Аймяки был взят в плен. Верховский упросил Ермолова простить Амалата. Однако Султан-Ахмед разжег честолюбие и ревность буйнакского бека. Он пообещал ему и Салтанету, и помощь, чтобы отвоевать у русских шамхальство Тарковское, если Амалат убьет Верховского. В любовном ослеплении горец заколол русского офицера и появился в столице Аварии – Хунзахе, но не нашел в живых Султан-Ахмеда. Предательство Амалата по отношению к Верховскому возбудило к нему такое презрение, что вдова Султан-Ахмеда выгнала его вон из своей сакли.
Вскоре взялись за оружие добровольно присоединившиеся койсубулинцы, среди которых был и Амалат-бек. Усмирять их явился сам Ермолов и целую зиму 1823 года провел в ауле Казанищи. После этой ермоловской стоянки в Дагестане сохранялось спокойствие вплоть до персидской войны 1826 года.
Укрепив за Россией восток, главнокомандующий обратил свое внимание на запад, прежде всего для обеспечения безопасности Кабарды. Расположенная между реками Кубанью, Малкой и Тереком и разделяющая Кавказ на две части – Чечню и Дагестан с одной стороны и прикубанскую Черкесию – с другой, Кабарда добровольно вошла в состав России еще в 1557 году. Для защиты от набегов закубанских горцев и турецких войск Ермолов поставил крепости в долинах рек Малка, Баксан, Чегем, Урух, Нальчик. Одновременно он перенес Военно-Грузинскую дорогу на левый берег Терека, что позволило обеспечить надлежащее сообщение с Закавказьем. Старая дорога от Моздока до Владикавказа, весьма неудобная, а главное – подверженная частым нападениям, была оставлена. Из Екатеринодара к Владикавказу проложили новый путь, прикрытый слева от чеченцев Тереком, а справа – рядом возведенных в Кабарде новых укреплений. Движение по Военно-Грузинской дороге сделалось безопасным, и русские получили, как писал Ермолов, «свободный вход в Грузию, которого отнять нет никакой возможности».
Обеспечив таким образом пути сообщения, Ермолов занялся правым флангом Кавказской линии.
Прежде всего он добился включения в состав Отдельного Грузинского корпуса Черноморского казачьего войска. Затем, верный своей политике – «я медленно спешу», – главнокомандующий начал постепенно, но неуклонно теснить черкесские племена от Кубани. До его начальствования черноморцы, опасавшиеся набегов, старались селиться возможно дальше от берегов Кубани, оставляя границы лишь под защитой слабых кордонов. Ермолов задумал разрушить это предубеждение и вызвал со всего казачества охотников поселиться на самой Кубани. Превосходная земля, рыбная ловля и двухлетняя льгота служили достаточной приманкой, и тысяча семейств старожилов отозвалась на вызов. Прибавив к ним новых поселенцев из Малороссии, Ермолов основал на Кубани многолюдные селения, ставшие опорой кордонной стражи и препятствовавшие нападениям мелких отрядов.
Однако все попытки Ермолова добиться прочного спокойствия на Западном Кавказе потерпели неудачу. К воинственным черкесским племенам Закубанья слишком близка была Турция, имевшая на побережье сильные крепости Анапу и Суджук-Кале и тайно поощрявшая набеги горцев в русские пределы. В этой обстановке походы Ермолова в Абхазию в 1821 и 1824 годах не привели к установлению спокойствия на Северном Кавказе. В следующем, 1825 году вспыхнуло обширное восстание в Чечне.
При Ермолове явился в своем зародыше мюридизм, родоначальниками которого были фанатики муллы Магома и Кази, решившие объединить все мусульманские племена Кавказа. Всю осень 1824 года по Чечне неизвестные лица распространяли весть, что появился Божий посланник – имам, который призывает всех правоверных к газавату, то есть к священной войне против русских. У чеченцев нашелся и свой вождь, знаменитый наездник Бей-Булат, и собственный пророк, герменчугский житель Яук. Магома объявил себя великим имамом Чечни, и мятеж вспыхнул.
Мичиковцы, ичкеринцы, качкалыковцы и вся Большая Чечня поднялись против русских и заняли аул Атаги за Ханкальским ущельем, против крепости Грозной. Эти простые наивные люди были так ослеплены Магомой, что искренне верили в легкую победу. Им казалось, что стоит только Магоме произнести священное заклинание, как русские сами убегут за Терек. Но русские под начальством Грекова пошли вперед, чеченцы не удержались, отступили и очистили Ханкальское ущелье. Греков, имевший всего батальон егерей, видя бегущих чеченцев, вообразил, что этого достаточно, и возвратился в Грозную.
Тогда Бей-Булат распустил слух, будто русские бежали перед ним, после чего восстание приобрело новый размах. Поднялся весь левый фланг, от Аксая и Сулака до Владикавказа. Горцы всей массой навалились на укрепление Амир-Аджа-Юрт и захватили его. Во время штурма взорвался пороховой погреб, что еще более разъярило нападавших. Они ринулись на укрепление Герзель-аул и крепость Внезапную. 12 июля 1825 года Герзель-аул был осажден. Окружной начальник генерал Лисаневич, герой зубовского похода, персидской и турецкой войн, и генерал-майор Греков поспешили ему на выручку.
Вступив в укрепление, Лисаневич потребовал, чтобы были собраны все кумыкские старшины, которых он подозревал в сношениях с чеченцами. Их оказалось триста восемнадцать человек, наиболее уважаемых среди народа. Лисаневич, прекрасно знавший местный язык, вышел вместе с Грековым к ним и после речи начал вызывать по списку наиболее подозрительных. При допросе мулла Учарходжа кинулся с ножом и заколол Грекова, а Лисаневичу нанес рану, от которой тот умер через несколько дней.
Восстание запылало еще жарче. Сам Ермолов, тяжело больной, должен был подняться с постели и возглавить экспедицию. Поход начался, когда до главнокомандующего дошла, еще неофициально, весть о кончине императора Александра I. Предчувствуя близость войны с Персией, Алексей Петрович спешил укрепить внутреннее спокойствие в пределах Кавказа. 30 января на реке Аргунь состоялся решительный бой, в котором полковник Ковалев рассеял многотысячные силы чеченцев и лезгин. После этого Ермолов прошел через всю Чечню, сурово наказывая немирные аулы и вырубая леса, что во многом обезопасило русский тыл, когда в том же, 1826 году огромная персидская армия вероломно вторглась в пределы Закавказья.
Разумеется, укрепляя и защищая новые южные границы России, Ермолов осуществлял колониальную политику царизма, карательные операции которого вызывали справедливое возмущение народов Кавказа и протест передовой части русского общества. Правительство Александра I (как и впоследствии Николая I) преследовало свои узкоэгоистические, захватнические цели. И все же в глубинной, исторической перспективе присоединение Кавказа к России было явлением безусловно положительным, прогрессивным, особенно сказавшимся впоследствии.
«Включение нерусских народов Восточной Европы и некоторых народов Азии в состав Русского централизованного государства имело для них определенные объективно прогрессивные последствия. Многие из этих народов в результате присоединения к России избавлялись от угрозы порабощения более отсталыми, чем царская Россия, восточными деспотиями или от господства более реакционных политических режимов, установленных средневековыми завоевателями. Это относится, в частности, к народам Закавказья, которые благодаря присоединению к России были избавлены от тормозившей их развитие военно-феодальной экспансии Персии и Турции».
