Мы давно не заглядывали в дом сеньора Молины. Здесь не многое изменилось. Только глуховатая кон­сьержка, завидев клиентов хозяина у калитки, кричала, что сеньор Молина болен и никого не принимает. Таким образом, весь квартал знал о болезни антиквара. По-прежнему около полуночи возвращался тореро Габри­эль и, как обычно, валился на койку, почти не разде­ваясь и не испытывая желания болтать с соседями.

Койка Андреса несколько дней пустовала — Габри­эль и Роб знали, что в университете большие волнения.

Роб вел размеренный образ жизни. Утренняя заряд­ка. Однообразный завтрак — тыквенная каша, желтова­тая мякоть плода агуакате, кружка черного кофе. Воз­вращался он с работы не поздно, читал газеты, жур­налы, делал для себя выписки. С Габриэлем у Роба установились ровные, дружеские отношения, но сердеч­ность первой встречи улетучилась.

Андрес узнал, что пять — шесть лет назад они встре­чались на спортивных площадках. Роб был начинаю­щим боксером, Габриэль отлично дрался на рапирах и входил в сборную стран Центральной Америки. Импрес­сарио сыграл с Робом некрасивую шутку: он выставил против него под видом любителя боксера международ­ного класса Черную Кошку, и шестнадцать раундов для увеселения публики «любитель» избивал профессионала, гоняя его по рингу и методично нанося удары в пе­чень. А на семнадцатом — мощным нокаутом перебро­сил через канат. Роб решил отказаться от бокса, но прежде расквитаться с Черной Кошкой и импрессарио. Второе было легче: он разоблачил его приемы в ин­тервью, которое дал репортерам, и репутация импрес­сарио оказалась подмоченной.

К повторному матчу с Черной Кошкой Роб готовил­ся год и был уверен в победе. Он не учел только, что импрессарио Черной Кошки зорко следил за трениров­кой молодого негра и за месяц до их официальной встречи предложил им негласный джентльменский матч. В первом же раунде Роб получил удар кастетом, кото­рый выбил бы негра из жизни, не обладай он богатыр­ским организмом. Шесть месяцев его кроили, зашивали и перебинтовывали в больнице. Вышел он другим че­ловеком. Спортивный мир его потерял из виду, но зато Пуэрто-Барриос приобрел веселого грузчика и отлич­ного товарища.

Встреча с Габриэлем всколыхнула в нем горькие воспоминания. Они беседовали односложно, скупо. У каждого, как видно, были свои неудачи. Андрес слы­шал, как Роб с досадой сказал:

— Ради успеха у толпы. Великая цель? Так?

— Не положи Черная Кошка в перчатку кастет, — разозлился Габриэль, — ты и сам лез бы к спортивной славе.

— Может, и так, — согласился Роб, — но я был мо­ложе и знал меньше. Сейчас я вижу славу в том, чтобы...

Он задумался.

— Чтобы грузить бочки в трюмы ЮФКО?  — спро­сил Габриэль.

 — Чтобы не отставать от рабочих людей.

— А если я попрошу тебя не говорить со мной об­щими фразами? — попросил тореро.

Роб засмеялся.

— Тогда заведем другую пластинку. Я хочу посмо­треть любимца толпы в работе.

Габриэль повернулся к стене:

— Знай себе коли быка, да береги живот от его ро­гов и копыт.

Что-то дрогнуло в его голосе.

— Ты мне не нравишься, —быстро сказал Роб. — Почему твоего носа я не видел на афишах?

Габриэль сел на постели.

— Господи, да неужели ты не понимаешь, что я всего лишь правая рука тореро — его помощник и его страховой полис? Слава покинула меня в тот день, ко­гда я струхнул перед мордой быка. Бык был голодный и злой. Толпа улюлюкала, ревела, мне в голову летели гнилые бананы, хлопушки, даже башмаки. Я заработал в тот день кличку «Убегающий» и сошел на ступеньку вниз. Ну, и довольно об этом.

— Слава испарилась, — медленно  произнес  Роб. — Ради чего же ты?..

Ради звонкой монеты, — отрезал Габриэль. — Прикрываю собой первого тореро, а вечерами учу моло­дых оболтусов испанской хоте.

— И больше тебе ничего не нужно?

Габриэль отвернулся.

...Андрес не возвращался, Габриэль спал. Роб съел традиционный завтрак, наскоро выпил кофе, привел в порядок свои курчавые волосы, натянул комбинезон и отправился на рынок.

Гватемальский рынок, поражающий красками своих плодов и тканей, считается у латиноамериканских тор­говцев наиболее опрятным. Для него было выстроено специальное помещение неподалеку от главной площади за кафедральным собором. Архиепископ не стал воз­ражать, хотя до его слуха дошла острота о том, что рядом разместились две торгующие «точки». Архиепи­скоп был неглупый человек и понимал, что тысячи при­езжающих на рынок, проходя мимо собора, отдадут должное и церкви.

Специальная бригада мусорщиков по нескольку раз в день очищает мясные, мучные, овощные, фруктовые ряды от соломы, огрызков провизии, давленых плодов и, принимаясь за уборку прилегающих улиц, сгоняет с тротуаров торговок национальными лакомствами, ко­торые изготовляются тут же. Разбегающиеся индианки разносят по городу ароматы своих корзин с маисовыми тортильями, наперченными томали, дымящимся кочидо — говядиной, стушенной в овощах, острыми припра­вами, блюдами с поэтическими названиями и обжигаю­щими рот начинками: энчиладас, фиамбре, револькадо...

Один из мусорщиков переехал в провинцию, и на вакантное место претендовали чуть ли не все жители глинобитных домиков окраины. Но директор рынка взял Роба.

— Вас рекомендовал мой большой друг, — сказал он лаконично. — Надеюсь, ни в какую скандальную исто­рию вы меня не впутаете. Я только сочувствую. — По­следнее слово он произнес подчеркнуто. — Не более того.

Роб не мог удержаться от искушения поспорить:

— Сеньор директор, я не буду вас беспокоить. Беда только в том, что сочувствующих они тоже вешают.

Директор молча улыбнулся. Так Роб стал мусорщи­ком.

— Может быть, тебе это дело будет неприятно, — сказал ему Ривера. — Может быть, оно покажется тебе на первых порах мелким. Но на рынке столько людей! И столько департаментов! Завязывай знакомства. При­слушивайся к настроению приезжих. Особенно — из ко­фейной зоны. Приедет Карлос, — и мы найдем тебе бо­лее подходящее место.

— Слушай, товарищ Ривера, — удивился Роб. — По­чему только прислушиваться? Почему нет хорошего плана? Ударить их из кофейной зоны не хуже, чем из банановой.

— Я немного растерялся, — признался Ривера. — Каждый день хожу как по канату. В голове десятки имен, адресов. Связные новые, многое путают. Карлос где-то задержался. Члены Цека выехали на плантации. Работают с пеонами. Здесь появляться не могут. Кое-кто в эмиграции. А самое главное — я получил дурац­кое амплуа — учитель фонетики. Только потому, что бедняга Ривера недурно владеет тремя языками и ра­ботал переводчиком у Гильермо Ториэльо.[44]Министр иностранных дел в демократическом правительстве Арбенса

— Перемени роль!

— Поздновато. Да и не могу без товарищей. При­едет Карлос — решит.

Роб легко выпросил себе фруктовые ряды, где вла­дельцы мелких плантаций заключают сделки или сбы­вают свой товар через торговцев.

Сегодня удачный день. Шум разноязычного говора — индианки говорят на своих наречиях, иностранцы на своих, — возгласы продавцов, стук ножей и звон монет, истошные крики попугаев, которых каждая семья за­хватывает для увеселения с собой, не помешали Робу услышать разговор двух владельцев участков.

— Черт знает что такое, — кипятился один. — Аме­риканцы с первого июля сократили закупки нашего кофе. У меня валяется весь урожай. Сорт «Арабика» им, видишь ли, не годится. А у знатоков он под первым номером. Стань на колени, продай себе в убыток — тогда возьмут.

— Да разве это впервые! — со злостью ответил его собеседник. — Я помню их пшеничную операцию. Они навязали нам пшеницу, и за каждое зерно мы платили, как за драгоценный камень. А у нас пшеница лучше травы растет. Как жить?

— Мы заживем после Армаса, — многозначительно отозвался первый.

Робу очень понравились эти слова: «после Армаса»! Уж если в первые месяцы твоего правления, дон Кастильо, земельные собственники хотят тебя сплавить, на кого же тебе надеяться: на разорившихся офицеров, мо­нахов, земельную знать? Не слишком много...

В обеденный перерыв Роб идет в кафе «Гватемала». Солнце жжет сильно. Роб тихо напевает песню своей маленькой приятельницы:

Он распахивает дверь кафе и тотчас же ее захлопывает. Никуда не годится: Мигэль.  Что ему  здесь надо? Зачем он пришел к Росите?

 

Мигэлю запрещено связываться со своими. Или что-то случилось, или маль­чик просто устал.

Мигэль и впрямь устал. После приема у президента он не успел вернуться домой, как примчался секретарь Кастильо Армаса. Сеньор президент отмечает храбрость своего юного соратника и преподносит ему в знак осо­бого расположения именной пистолет, а также кольцо со своим вензелелем. Секретарь добавил, что президент пожелал сфотографироваться с Хусто, и со стороны юного сеньора было бы любезным принять это пригла­шение.

Мигэль обрадовался подарку: при нем будут оружие и кольцо — лучше пропуска не надо, куда угодно с ними проберешься.

— Передайте сеньору президенту — вещички приго­дятся, — сказал Мигэль и, увидев, как округлились от удивления глаза секретаря, быстро поправился: — Пере­дайте, что эти штучки не заваляются.

Он вконец запутался и решил замолчать.

— Когда Хусто примет приглашение президента?!— улыбнулся секретарь.

— Через неделю, — ответил Мигэль.

— Вы шутите, сеньор, — холодно заметил секре­тарь. — Заставлять сеньора президента ожидать целую неделю?

«Зачем ему понадобилась моя ватрушка? — лихора­дочно соображал Мигэль. — Проверяют? Или для чего другого? »

Полковник пришел на помощь мальчику.

— Хусто просто боится красных, — пояснил он. — Они уже убрали его отца и могут взяться за сына, если снимок появится в газете.

— Понятно, — засмеялся секретарь. — А я было ре­шил, что ослышался. Неделю! Ха-ха… Но снимок при­дется опубликовать. Так желает президент. Если Хусто будет угодно, мы выставим пост у подъезда.

— Нет, — живо возразил Мигэль. — Зачем пост, по­камест я в столице? Будь в провинции, — другая кол­баса.

Секретарь опять хохотнул и поднялся:

— Итак, решено. Завтра в полдень.

Когда он ушел, полковник сказал:

— Хусто, дружок, вместо, «другой колбасы» можно было сказать «другой разговор».

— На лесных выработках и не то еще услышишь, — выкрутился Мигэль. — Да и у отца язык пришит крепко.

Дон Леон погладил мальчика по голове.

— Я тебя всему научу. Прими мое поздравление с подарком. Вечером тебя поздравят друзья.

А Мигэль лихорадочно думал, как бы рассказать своим о разговорах, что велись у президента. Что ж из того, что своих ему запретили разыскивать? Бывают такие обстоятельства, когда нужно нарушить приказ. Он искал случая выбраться из дому, но, как назло, дон Леон привел в гости дочь Линареса — советника пре­зидента. Жеманная, вертлявая девчонка с хитрым взглядом и длинными, все время шевелящимися руками не понравилась Мигэлю. Полковник просил «занять сеньориту Линарес», но Мигэль с удовольствием вы­толкнул бы ее взашей.

— А у вас в поместье много комнат? А во что вы играете? А лошадей там объезжают? — забрасывала девочка его вопросами.

Мигэль решил отделаться от нее и угрюмо ответил:

— Играем мы вот во что...

Он прицелился в девчонку из пистолета, и она с виз­гом выбежала за дверь. Полковник привел ее обратно.

— Хусто напугал вас, сеньорита, — засмеялся пол­ковник, — но не солгал. Последнее время он воинствен­но настроен.

И он снова оставил их вдвоем. Девочка заходила по комнате и затрещала:

— Хусто, вы любите играть в теннис? Приходите ко мне, у нас свой корт. А у вас есть знакомые девочки?

Мигэль вспомнил Роситу: только ее допускал он в свои игры, только ей показывал свои значки, обменен­ные у туристов и спрятанные в камнях на берегу. Дру­гих девчонок он презирал: стоило их толкнуть — они ревели; спросишь о дальних странах — не знают. Росита была не такая: она знала все сказки на свете и много песен. И в обиду себя не давала. Мигэль однажды под­ставил ей ножку, но мгновенно оказался в канаве. «Эй, — посмеялась Росита, — с сеньоритой не разгова­ривают сидя в канаве».

Что понимает девчонка, которая сидит перед ним, в жизни? Слов «портовик», «забастовка», «пароль», «явка» она и не слыхивала.

— У отца в поместье мы жили одни, — наконец от­ветил Мигэль.

— А у меня есть один знакомый мальчик, — жарко зашептала Линарес, — он научил меня целоваться. Хо­чешь — и тебя научу?

И, прежде чем Мигэль успел отшатнуться, она об­няла его за шею руками и влепила прямо в губы влаж­ный поцелуй.

Мигэль вырвался и так сильно отбросил девчонку» что она отлетела к этажерке и громко заплакала.

— Слушай, — угрожающе сказал Мигэль. — Если ты еще раз это сделаешь, я тебя застрелю. И предупре­ждать не буду.

Ему было очень противно. Его никто никогда не це­ловал. Агенты компании лишили его Каверры-отца и мамы Кучиты, когда он был еще ребенком; других род­ных Мигэль не знал. Они, мальчишки Пуэрто, всегда смеялись над влюбленными парочками, которые сидели у моря. Они слышали, что есть на свете настоящая лю­бовь, и каждый в душе мечтал, что станет отважным мореплавателем или быстроногим охотником и похитит из какого-нибудь горного селения первую красавицу. Для Мигэля такой красавицей была Росита. Но он не из тех, кто выдает свои чувства. Только один раз, когда они выпускали с Хосе из клетки кецаля, он тихонько выдернул из пышного хвоста изумрудное перо и засунул его под рубашку. Он отдал Росите перо кецаля, когда уходил с отрядом.

— Это тебе, — просто сказал он, и кровь прихлы­нула к его лицу. — Когда встретимся снова, — отдашь.

Росита с удивлением на него посмотрела.

— Вот какой ты, Мигэлито... Ведь это первый на­стоящий подарок в моей жизни. Роб говорил, что только знатные сеньоры Америки носят перья кецаля.

— Нам наплевать на знатных сеньор Америки, — сказал Мигэль. — Гватемальские перья должны носить гватемальские девушки.

Он поднял на нее глаза и про себя поклялся когда-нибудь похитить ее.

Все это было в Пуэрто.

А от того, что произошло здесь, в особняке дона Леона, становилось противно и гадко.

— Подумаешь, недотрога! — ревела Линарес. — Уку­сили тебя, что ли?

Мигэль подумал, что не стоит очень вооружать про­тив себя девчонку, и примирительно сказал:

— Ладно. Не хнычь. Хочешь, я покажу тебе альбом с фотографиями?

Он нашел в шкафу у полковника снимки городов, по которым скитались изменники-офицеры, бежавшие из республики. Буэнос-Айрес, Колон, Манагуа, Тегуси­гальпа...  Девчонка всхлипывала, но альбом рассма­тривала с интересом.

— Здесь мы были с отцом, — запищала она. — Город самых высоких пальм. И здесь были: целая на­бережная небоскребов... А это отец! — вскрикнула она.

Рядом с Леоном стоял бочкообразный человек в со­ломенной шляпе, из-под широких полей которой вызы­вающе выглядывали злые глаза и короткие усы, при­крывающие сложенный в усмешке рот. Чем-то девчонка походила на отца: Мигэлю показалось, что у них оди­наково длинные руки, но он оставил это открытие при себе.

Так он и не сумел выбраться до прихода гостей в го­род. А ему необходимо было туда попасть. В этот вечер много пили, много шумели. Об удаче юного Орральде друзья полковника уже прослышали, и каждый пони­мал, что президентский подарок мальчику — это косвен­но выраженная благодарность его опекуну. Офицеры потребовали, чтобы счастливчик произнес тост. Мигэль одернул на себе легкую рубашку из шелкового полотна и, по знаку полковника, привстал.

— Сеньоры! — выкрикнул он. — Пусть все здесь раз­валится — лишь бы наше дело победило!

Офицеры зааплодировали... Ах, как пожалел Ми­гэль, что здесь нет ни одного мальчишки Пуэрто, кото­рый оценил бы его находчивость! Он пожелал им всем развалиться, и они еще хлопают. Индюки!

Офицеры ждали продолжения. Мигэль вспомнил мальчишескую клятву, которую когда-то в Пуэрто они дали втроем: он, Хосе и Руфино. Маленький, всего на свете боявшийся Руфино служил в конторе у Ла Фрутера, но в трудную минуту он остался верным друзьям. Его уже нет, а клятва осталась.

— И пусть я сгорю в огне вулкана, если мы не от­правим к дьяволу всех тех, кто мешает нам жить! — закончил Мигэль под нестройный рев гостей.

Что-то заставило его оглянуться: в дверях стоял Аугусто Чако — человек, опознавший в Руфино брошен­ного сына. Чако боялся своего грязного прошлого и расправился с маленьким боем. И вот сейчас этот убий­ца смотрит в упор на Мигэля, словно пытаясь извлечь из памяти слова услышанной когда-то клятвы. И, чтобы убийца не вспомнил, как эти слова бросил ему в лицо умирающий Руфино, Мигэль подбежал к гостю с бока­лом в руке.

Я не пью перед дорогой, — сказал Чако. — Но за любезность — спасибо, Хусто.

«Перед дорогой», — повторил про себя Мигэль. — Нужно выбираться! Нужно скорее выбираться!»

Чако вызвал Леона в кабинет, и через четверть часа полковник вернулся к гостям один. Был он задумчив и встревожен.

— Неприятное известие? — спросил Мигэль, когда гости разошлись. — Или я говорил не то?

Ты держался по-офицерски, — похвалил его Леон. — Просто мы получили кое-какие сведения о Кон­доре.

— Он жив? — с нарочитым испугом опросил Ми­гэль. — Но ведь мы сами видели их загнанными в бо­лото.

Кто может знать, — зевнул полковник. — Потеря­но дорогое время.

Он задумчиво побарабанил пальцами по столу:

 — К сожалению, из Ливингстона поздно сообщили... Исчез старый кариб. Он знал все дороги в джунглях. А вчера целый эшелон с фруктами был пущен под от­кос. Совсем в другой стороне, где-то в нижнем течении Мотагуа, но рука та же. Готов в этом поручиться. Ну, спать, спать, Хусто!

Только утром Мигэль смог выбраться в город.

— Я хочу навестить сеньориту Линарес, — объяс­нил он.

— Отлично сделаешь, — одобрил его намерение пол­ковник. — У ее отца большие связи. С этой семьей нам стоит подружиться.

Наконец-то Мигэль вырвался из своего проклятого гнезда. Он идет по улицам и чуть слышно насвистывает мелодию, которую напевала ему мама Кучита:

Хорошо жить на свете, когда ты Мигэль, а не Хусто. Когда рядом друзья, а не враги. Когда ты спишь под открытым небом — в пустом ящике на берегу залива Аматике, а не в богатом особняке на мягкой постели.

— Эй, теленок, да разве так запускают кораблик?

Мигэль подбегает к фонтану, у которого возится ма­лыш, выхватывает фрегат из черепашьего панциря, и через секунду лоскутный парус взвивается над фрега­том и кораблик скользит в чаше бассейна. Мигэль огля­дывается: никто не видел — и ладно, сыну Орральде не очень-то пристало возиться с оборвышами.

Он снова бредет по авенидам, бросая гордые взгля­ды на прохожих.

— Мигэлито! — кричит чистильщик сапог.

— Чего тебе? — отзывается Мигэль и зажимает рот: да ведь окликнули не его.

«Забудь, кто ты, — приказывает себе Мигэль. — Ты Хусто. Хусто Орральде. Вот если крикнут «Хусто», — отзовись».

Торговка, сидя на мостовой, растирает валиками маисовые зерна, замешивает муку и тут же выпекает тортильи. Мигэль смотрит, как ловко прыгают в ее ру­ках зеленоватые валики; он знает, что это вулканиче­ское стекло и окрестности полны им, оно прочнее лю­бого камня. Ноздри мальчика раздуваются от запаха лепешек; он лезет в карман за мелочью, но тут же по­ворачивается и проходит мимо торговки: знатные сеньо­ры не едят на улицах.

Вот и витрина с кофейным кустом. В утренние часы кафе пустует. Мигэль смотрит влево, вправо и отворяет дверь. За столом сидит официантка. «О чем ты задума­лась, Росита? Скучаешь по нашему Пуэрто и по нашему морю? Все это еще вернется. Какая ты красивая, Ро­сита! Я никогда тебе этого не скажу, чтобы ты не за­зналась. Но ты очень красивая. Только кто велел тебе выкрасить блестящие черные волосы? Теперь они ры­жие. Но, когда мы вернемся в Пуэрто, они снова станут прежними».

Росита замечает, что она не одна, и пугается:

— Сеньор, извините... Дева Мария, это ты?

Они стоят друг против друга, и каждому хочется сказать такое, чтобы запомнилось на всю жизнь. Но разум подсказывает иные слова.

— Не ходи сюда больше, — сердится Росита. — За­кусочных много в столице.

Ах, как хочется дернуть ее за косу! Мигэль сейчас проучит гордячку.

— Да нет, я зашел случайно, — небрежно сказал он. — За пером кецаля.

— Зачем оно тебе? — удивилась Росита.

— Нас с полковником пригласили на именины. К од­ной девчонке. Неудобно с пустыми руками...

Краска заливает лицо Роситы. Глаза ее мечут мол­нии. Губы бормочут что-то злое.

— Перо осталось в Пуэрто, — лжет она. — Я его вы­бросила в первый же день.

Нет, такое перо не выбрасывают, и Мигэль об этом догадывается.

— Ладно, обойдусь, — решает он.

— Между прочим, подарки обратно не отбирают, — выпаливает Росита. — Хотя ты всегда был ослом. Дев­чонки тебя так и окрестили: «Голосистый осел».

— Врешь. Они прозвали меня «газетой», а маль­чишки тебя — «москитом».

Росита улыбается:

— Помнишь?

— Я все помню, Росита. И как ты приносила мне лепешки и как столкнула в канаву.

Они, наконец, вспоминают, что стоят не на берегу Аматаке, и Мигэль объясняет, зачем пришел. Если Ро­сита связана с верными людьми, пусть предупредит, что армасовды спохватились. Их известили, что в столице ждут крупного рабочего вожака. Чако отправлен в по­гоню... будто за Кондором. Неизвестный отряд пустил под откос эшелон компании.

— Мигэль, тебе очень трудно у них?

— Очень. Лучше мешки в порту таскать.

— Ты стал джентльменом, Мигэль. И одежда у тебя барская.

— Я стал Орральде, — грустно сказал Мигэль. — Прочтешь обо мне в газете, — не удивляйся. Это буду не я. Это будет другой — тот, Хусто...

Он опустил голову.

— Мигэлито, кецаль мой, — шепнула Росита, но, как ни тихо она произнесла эти слова, Мигэль услышал.

Услышал, поднял глаза, полные боли и счастья, свои большие черные глаза, и срывающимся от волнения го­лосом сказал:

— Росита! Как хорошо, что ты здесь! Как это чер­товски хорошо!

Взмахнул рукой и вышел. Вышел и снова вернулся:

— Передай товарищам... Я выдержу, сколько надо.

Он идет по улицам, и радостно у него на душе. Хо­чется петь и смеяться. Ни за что не пойдет он сегодня к этой липкой трещотке Линарес. В другой раз, не сегодня!

Дождавшись ухода Мигэля, Роб вернулся в кафе и переговорил с Роситой.

— Беги к Ривере, — посоветовал он и устало доба­вил: — Я его увижу к ночи, раньше не добраться.

— Бедный Роб, — девочка взлохматила ему воло­сы. — А почему тебе не сменить дело? Стань тореро, как твой сосед.

— Сеньор Эспада, — засмеялся Роб, — по ночам клянет свое дело.

Так его зовут Эспада? — Росита задумалась. — Я слышала это имя... только вчера. Хозяин говорил с каким-то сеньором Эспада о взрывчатке... Он при­торговывает оружием... Назначил ему встречу в парке «Аврора».

— Взрывчатка   для   боя   быков? — Роб   покачал головой. — Певунья ослышалась или... Впрочем, в сто­лице найдется еще десяток Эспада. Мой — не торгаш.

Часом позже Росита вышла из кафе и направилась тем же путем, каким на днях бежали Андрес и Рина. Она хорошо запомнила обоих приветливых и сердечных студентов. С того дня они не появлялись. Настоя­щие люди, — решила про себя девочка. Запомнила она и других студентов. Тот, что сидел рядом с Риной — его называли Адальберто — все время острил и смеял­ся и мешал Андресу вести серьезный разговор. Росита убирала с соседнего стола, когда появился бегущий человек, и услышала, как Адальберто оказал Рине: «Надо его отстоять!» Потом он сказал громче: «Не сидеть же нам, когда убивают человека!» Росита ви­дела, что в конце потасовки Адальберто смешался с другими посетителями кафе, но удалось ли ему спас­тись, — не знала.

Росита — у того же подъезда, в котором скрылись Андрес и Рина. Но ей это неизвестно. Она не входит в патио, но поднимается по узкой лесенке на второй этаж и минует галерею комнат. Легко стучит в послед­нюю дверь. Ждать надо долго. Такое условие. Из патио выходит высокий худощавый человек, с улицы подни­мается по лесенке вслед за Роситой и издали всматри­вается в фигурку девочки. Он подходит, молча кивает и отворяет дверь. Комната имеет два выхода: второй — в патио. На столе — наждаки, сверла, тисочки, в углу груда заготовок.

Ривера внимательно выслушивает Роситу, часто переспрашивает. Он взволнован. Его измученное бес­сонницей лицо заострилось, нахохлилось.

— Печально, — говорит он, — очень печально.

Его интересует Мигэль. Как от держится? Вошел ли в свою роль? Что просил для себя?

— Он оказал так: «Продержусь, сколько надо бу­дет», — с гордостью повторяет Росита.

— Вы дружите? — быстро спросил Ривера.

Росита покраснела.

— Да... Но он не потому пришел.

— Может быть, вы и сумеете когда-нибудь видеться чаше, — мягко сказал Ривера. — Дружба — самое пре­красное, что есть у юности. Но пока ему нельзя прихо­дить. Пока нельзя. Как нам всем нужен Карлос! — вздохнул он. — Спасибо, Росита; я приму  меры.  Да, послушай, — оживился  Ривера, — стычка в кафе была при тебе? Расскажи. Все, что видела и слышала.

...В дверь постучали.

— Выйдешь через сад, — быстро сказал Ривера. — Вот в эту дверь. Я бываю здесь только по средам, остальное время в отеле. Приходить туда не надо, но вызвать по телефону можешь. Как обычно: «Урок фо­нетики мы перенесли на завтра...» Если сверхсрочное...

— Урок фонетики отодвинем на час, — отозвалась Росита.

— Умница сеньорита. Иди не спеша. Возьми за­паянный кофейник — пусть видят...

— Один кофейник у меня уже лежит в корзинке, — хитро сказала Росита.

— Умница вдвойне. Береги себя, девочка.

— А отец? — шепнула она.

— В надежном месте. Лети.

Росита не догадывалась, что на смену ей пришли два человека, вызвавшие у нее такие различные чувства: Рина, которая показалась ей заводилой студенческой компании, отчаянная, бесшабашная мексиканка, и тот, что поддразнивал Андреса и подбивал Рину вмешаться, но сам потасовки избежал.

А Рина, входя в знакомый подъезд, тоже вспомнила, как укрывалась здесь с Андресом. Сейчас ее сопрово­ждал другой; у него были хорошие манеры, он модно одевался, был непринужден и галантен, с ним не скуч­но девушке, — но только не Рине.

Рину и Адальберто вызвал к себе Ривера. Расспро­сил о положении в Университете. Узнав, что аресты продолжаются, заметил, словно бы для себя:

— Самое страшное во всякой борьбе — это провока­тор и провокация.

— У нас не может быть провокаторов, — возразил Адальберто. — Члены комитета знают друг друга давно.

— А случай в «Гватемале»? — строго опросил Ри­вера.

Рина вскрикнула:

— Что вы хотите сказать, товарищ? Что мы... или я... спровоцировали скандал? Это низко. Это подло так думать!

— Я хочу сказать, — оборвал ее Ривера, — что во­влечь в драку с офицерами весь студенческий забасто­вочный комитет в момент, когда сотни товарищей ждут от вас указаний к действию, — равносильно самой элементарной провокации. И я хочу знать, кто в этом виноват.

— Виновата я, — сказала Рина. — Андрес здесь ни при чем. Первая начала я. — Она бросила взгляд на Адальберто, но он молчал. — Возмущались все, а в дра­ку полезла я, — вздохнула она.

— Кто все? — спросил Ривера.

— Ну, не помню. — Взглядом она призвала на по­мощь Адальберто, но он сосредоточенно думал о своем. — Словом, это не так важно. За мной потяну­лись остальные. Если вам нужен провокатор, — значит, это я, — с вызовом заявила Рима.

— Не нужно многое брать на себя, Рина, — наконец остановил ее Адальберто. — Мы могли удержать тебя и не сделали этого.

Рина презрительно усмехнулась, и Адальберто по­краснел, что не укрылось от Риверы. Юноша продол­жал:

— Рину Мартинес мы знаем давно, товарищ. Отец ее воевал под Мадридом и там остался лежать. Рина ребенком приехала к нам с матерью... Впрочем, о ма­тери Рины не стоит говорить...

— А ты скажи, — вспыхнула Рина.

— Мать вышла замуж за следователя из тайной по­лиции, но Рина ушла из дому и с этой семьей не свя­зана. С первого курса Рина участвует в нашей борьбе. За нее поручится весь факультет.

— О Рине достаточно. Расскажите об остальных членах комитета. Об Андресе, о себе, — попросил Ри­вера. — Я вас мало знаю.

— У Андреса жив только отец, — начал Адальбер­то. — Он учитель в Кецальтенанго. Получает мало. Андрес подрабатывает уроками. Это активный това­рищ. Он спас от отчисления многих из нас. Мои роди­тели живут в Сакапа. У них небольшой надел земли, свой дом. Я мало успел поработать в комитете, но кое-что сделал. Несколько листовок — моих рук дело.

Ривера все выслушал и спокойно оказал:

Дальнейшую связь будем держать через Андреса. Здесь вы меня больше не найдете.

— Скажите прямо, что вы нам не доверяете, — усмехнулась Рина.

— Когда я говорил это прямо, вы упрекнули меня в подлости, — мягко сказал Ривера. — Не следует торо­питься с выводами. Подумайте о нашем разговоре.

— А где может быть Андрес? — спросил Адаль­берто.

Ривера пожал плечами.

— Мы ему ничего не поручали. До свидания, моло­дые люди.

И, глядя им вслед, заметил:

— Есть здесь что-то такое, чего я не знаю.

Рина сказала в патио:

— Посиди здесь. Я выйду из подъезда первая.

— Рина, мне нужно с тобой поговорить, — попросил Адальберто.

— Опять о чувствах? Право же, Адальберто, у нас есть более важные дела.

— Рина, ты недовольна мною?

— Я недовольна собой, — спокойно заметила Ри­на. — Когда ты шепнул мне в кафе: «Надо его отсто­ять!» — мне следовало предложить тебе заткнуться.

Ривера увиделся с Робом только поздней ночью. Они обсудили новость, переданную Мигэлем.

— Не пустить ли в это дело Вирхилио? — задумчиво предложил Ривера.

— Ему не очень доверяют. — Роб был тоже озабо­чен. — Не понимаю: Карлос молчит, мальчишки ис­чезли...

— И Андрес не откликается, — прибавил Ривера. — Нет, Чако надо обезвредить. И, кроме Вирхилио, это вряд ли кто может сделать.

— Слушай, Ривера, одно странное совпадение, — Роб улыбнулся. — Хозяин кафе торгует оружием с не­ким сеньором Эспада, а мой сосед по койке — тоже Эспада.

Ривера быстро взглянул на него:

— За спекулянтами может следить полиция. Не сменишь ли квартиру?

— Я уже думал об этом. — Роб развел руками. — Но мой Эспада — вне политики и вне сделок. Жизнь его согнула.

— Не ошибись, Роб, — прищурился Ривера. — Он может думать это же о тебе.

Оба засмеялись.

...Росита вышла из душного кафе подышать воз­духом. В маленьком скверике она увидела знакомую фигуру девушки с зачесанными назад блестящими во­лосами. Девушка сидела и плакала.

— Сеньорита Рина, — обратилась к ней Росита, — вы опять забыли нашу поговорку?

Рина прижала ее к себе и разрыдалась во весь голос.

— Тогда слушайте сказку, — быстро предложила Росита. — Когда наши предки убили завоевателя, его вдова Беатриса приказала избрать себя капитан-гене­ралом Гватемалы и заставила индейцев на двадцать шесть суток погрузиться в траур. Но в полночь ударило землетрясение и страшный Агуа напустил на столицу потоки ревущих вод. Вода затопила храм, где укрыва­лась Беатриса. Она была капитан-генералом всего сутки, и с той поры, когда женщина очень убивается, у нас говорят: «Двадцать шесть суток скорби — слиш­ком много даже для капитан-генеральши».

Рина улыбнулась сквозь слезы.

— Если бы у тебя был человек, которого ты очень любишь, — спросила она, — и ты знала бы, что он дол­жен скрываться, прятаться, а тебя упрекают в том, что ты хотела его погубить, — что бы ты сделала?

Росита засмеялась:

— Я еще никого не любила, сеньорита. Как я могу сказать? — И опросила с любопытством: — Любить — это очень страшно?

— Любить — это прежде всего радостно, — сказала Рина. — Любить — значит бороться вместе с другом, жить с ним одной мечтой, радоваться всему, чему ра­дуется он. И верить в него, очень верить.

— Вы знаете, сеньорита, — с испугом сказала Ро­сита. — Мне кажется, что я тоже начинаю любить.