Из кофейной зоны поступали тревожные вести: ар­мия действовала пассивно, в открытые столкновения с бастующими не вступала. Кастильо Армас снова гро­зился обратиться к своим верным батальонам и сдер­жал бы слово, не случись в эти дни чрезвычайное со­бытие.

Американское посольство сообщило, что правая рука и личный представитель президента США мистер Лайкстон готовится совершить дружественную поездку по странам Центральной Америки. Если дон Кастильо не возражает, смотр начнется с Гватемалы. В воздухе за­пахло деньгами. Был спешно созван кабинет министров. Президент безапелляционно заявил:

— Мы поклялись сделать нашу республику цвету­щим образцом антикоммунистической страны. Сеньоры, у нас выбора нет: мистер Лайкстон должен увидеть в Гватемале такой образец. В противном случае, — го­лос Армаса поднялся до фальцета, — ни о каком займе мечтать не приходится. Америка не швыряется день­гами, как южное небо звездами. Ваши предложения, сеньоры?

Министр земледелия пробормотал, что готов пока­зать мистеру Лайкстону процветающее кофейное ранчо. Но путь к нему долог, оно у самой мексиканской гра­ницы и сбывает продукцию непосредственно через кордон. Министр хозяйства и труда, адвокат американской электрической компании, вызвался представить высоко­му гостю нескольких старых мастеров гончарного ис­кусства.

Кастильо Армас вытащил из кобуры пистолет и цар­ственным жестом подвинул его министрам:

— Вот что нам нужно сейчас, сеньоры. Ранчо не убежит, гончары не перемрут, а красные нам могут под­ложить великолепную свинью.

Он повернулся в сторону своих советников.

— Дон Аугусто, — обратился он к Чако. — Поручаю вам личную охрану нашего гостя.

— Мой друг Линарес, — сказал Армас шефу тайной полиции, — вы изловите подпольный комитет до приезда мистера Лайкстона.

— Мой президент, — Линарес решился возразить, — это почти невозможно. Отложите на месяц-другой при­езд гостя, и я доставлю вам головы красных.

— Молчать! — крикнул Армас. — Вы обезглавите или парализуете их немедленно! У президента тоже есть границы терпения. Ни одной их листовки, ни одного транспаранта я не потерплю — вы слышите, Линарес?

— Я сделаю все, что смогу, мой президент, — пожал плечами Линарес.

Но Армас его уже не слушал:

— Полковник Леон, наш друг мистер Лайкстон обожает мальчишек. Две — три встречи на улице... Слу­чайные, разумеется... с разносчиком пирожков или юным клерком. Внушите им, что за преданность нашим идеям их ждет щедрая награда.

— Слушаюсь, организовать случайную встречу с пре­данным мальчишкой, — отчеканил полковник.

— И побольше во всем этом гибкости. Триумфальные арки, приветственные стяги, ковры из живых цве­тов — все должно быть подчинено встрече гостя. Стре­ляйте, жгите, вешайте, но сьюдад Гватемала должен смеяться!..

В президентском дворце прошла целая серия сове­щаний, и после каждого Линарес возвращался в свою загородную виллу взбешенным. Ради получения высо­кой должности он готов был пойти на любое унижение. Но маньяк с вздернутой тульей н выпученными глазами требует невозможного. Линарес исподволь готовил кап­кан для всей подпольной верхушки. Он ждет сигнала от Ласаро. Поспешностью можно только сорвать заду­манную операцию.

Однажды он приехал в особенно мрачном настрое­нии. Ярость душила, и Линарес не заметил, что расха­живает по веранде, где с беспокойством следят за его порывистыми движениями Аида и Хусто.

— Папа, у нас гость, — остановила его Аида.

— Всем молчать! — заревел Линарес. — Гостям, хо­зяевам, красным, черным! Говорить будет мистер Лай­кстон. Ни одной листовки... Боже мой, этот наивный президент сведет меня в могилу. Ни одной листов... Слепец, маньяк, самозванец, мнящий себя любимцем толпы...

— Сеньор, — вежливо сказал Мигэль, — я не могу вам помочь в беде?

— А, что? Кто здесь? — Линарес узнал гостя и усмехнулся. — Что ты можешь, Хусто, если даже я, стреляный волк, бессилен? Не принимай всерьез вопли и стоны — дон Кастильо поставил передо мной трудную задачу. Мы ждем личного представителя американского президента, и город Гватемала должен смеяться.

Он подошел к столу, налил себе рюмку мадеры и, морщась, пригубил:

— Чересчур приторно. Боюсь, что приторная улыбка не очень понравится мистеру Лайкстону.

Он ушел в кабинет, расположенный в глубине виллы.

— Папа последнее время очень нервничает, — ска­зала Аида. — Как ты думаешь, Хусто, скоро мы зажи­вем спокойно, как в былые времена?

Глаза Мигэля насмешливо сверкнули. — А ты помнишь эти...  былые  времена? — спро­сил он.

Что ты, — смутилась Линарес. — Я была совсем маленькой, когда мы бежали из Гватемалы. Но папа много раз рассказывал о нашей жизни. Когда он про­ходил по улице, индейцы жались к стене.

Мигэль прыснул:

— Ну нет, — сказал он уже серьезнее. — Такое, ко­нечно, не вернется. Индейцы осмелели. К стенам они жаться не будут. А спокойнее... Спокойнее будет. Не всем, я думаю. Тем, кто сильнее.

— Я к тебе очень хорошо отношусь, — покраснела девочка. — Ты сильный и смелый, Хусто. Я верю, что тебя будут бояться босоногие.   

— Я хочу другой славы, — ответил Мигэль, думая о своем, — я хочу, чтобы меня боялись не босоногие, а обутые.

Он подумал, не сболтнул ли лишнего, и туманно за­метил:

— Интересно потягаться с сильным. Слабого поло­жить на спину — что в море плюнуть.

Аида следила за его речью и не упустила случая поправить своего гостя:

— Зачем же так грубо?

— Да уж такая поговорка у нас на побережье.

— На каком побережье? — не поняла девочка.

— На берегу реки Усумасинты, — чуть смешался Мигэль. — Я наблюдал там за сплавом леса.

Их разговор прервал полковник Линарес.

— Аида, ко мне на виллу приведут... одного... По­заботься, чтобы прислуга из кухни не выходила. Ми­гэль может подождать здесь.

— Хорошо, папа. А я тебе понадоблюсь?

— Как в случае с монтером. Переоденься и будь готова.

Аида вышла. Линарес засвистел и предложил Ми­гелю:

— Дон Леон уверял, что ты любитель сильных ощу­щений. У меня нет от тебя тайн. Побудь в кабинете во время допроса одного студента. Только — ни слова.

Пришлось согласиться. Мигэль уселся за книжным шкафом и потерялся в полумраке. Через несколько ми­нут двое солдат втолкнули в кабинет худощавого свет­ловолосого юношу. Он знал, что находится у врагов, тем не менее на губах его бродила мягкая, даже за­стенчивая улыбка.

— Молодой человек, — сказал Линарес, пристально смотря на юношу, — вы не можете пожаловаться на пло­хое обращение. Вас не били, не истязали, не морили голодом. Так?

— О, я не жалуюсь, — тихо сказал юноша. — Если бы не истязали половину населения, а вторую половину не морили голодом, — было бы совсем отлично.

— Вы не на студенческом комитете, Андрес, — мно­гозначительно произнес Линарес; думая, что произвел впечатление своей осведомленностью, он язвительно прибавил: — Как видите, мы знаем, с кем имеем дело. В отличие от вас...

Андрес бросил быстрый взгляд на Линареса.

— Нет, почему же, — протянул он, — Гватемала дала вам кличку: Бочка Желчи, сеньор Линарес.

Линарес крикнул солдатам:

— Подождите за дверью!

Он хмуро перелистал дело Андреса и резко сказал:

— Повесить вас — дело минуты. Можно с решением трибунала, можно без него. Но вы молоды, красивы и хотите жить. Мне не нужно от вас ни показаний, ни нарушения подпольной клятвы. Одно слово — и вы сво­бодны. Оно вас ни к чему не обязывает. Кондор в сто­лице?

Мигэль прижался к стене шкафа: вот зачем ему по­надобился студент!

— Я не знаю такого имени, — сказал Андрес.

— Врете! — фыркнул Линарес. — Все ваше подполье им бредило. Болотный герой, гордость Пуэрто...

— Я никогда не был в Пуэрто, — искренне сказал Андрес.

— Охотно вам верю. Но имя Кондора вы не могли не слышать.

— Я догадываюсь, что речь идет о какой-то под­польной кличке, — заметил Андрес, — но повторяю, я никогда не видел этого человека.

— А кто вами руководит?

— Наш ректор, один из самых уважаемых ученых американского континента...

Не считайте меня дураком, — прервал его Лина­рес. — Я говорю о подполье.

— Сеньор Линарес, вы ошибаетесь. Не скрою, что я участвовал в студенческих демонстрациях, но этим моя политическая деятельность и ограничилась.

— Адальберто Барильяс утверждает обратное.

— Лжет. Он не посмел бы сказать мне это в глаза.

— Кто вами руководит в подполье?

— Вы повторяетесь. Такой вопрос уже был, — мягко отвел его назойливость Андрес.

Мигэль знал, что сейчас последует удар, но не до­гадывался, откуда Линарес его готовит. Шеф тайной полиции повернул под столом какой-то кран, и сильная струя горячей воды обожгла лицо Андреса.

— Руки прочь от лица! — крикнул Линарес. Мигэль боялся поднять глаза, увидеть лицо Андреса.

— Кто вами руководит? — раздался вопрос.

— Траур Гватемалы, — глухо ответил Андрес.

Снова зашипела вода. Струя   настигала   Андреса всюду; он метался по кабинету, как загнанный зверек, а Линарес глухо хохотал и повторял свой вопрос. Через четверть часа, так и не сумев подавить сопротивление студента, он вызвал солдат и велел положить арестован­ного в соседней комнате.

— Я закушу и еще его обмою, — громко сказал Ли­нарес.

Мигэль был готов вцепиться в горло палача и заду­шить его.

Линарес живо притянул Мигэля к стене и отодвинул заслонку. Сквозь щель Мигэль увидел распростертого на диване Андреса. А возле него сидела одетая в платье горничной Аида Линарес.

— Сеньор, — шептала она, обтирая лицо Андреса влажной тряпкой, — да посмотрите же на меня, сеньор. Я прислуживаю в доме этого палача. Если вам надо передать что-нибудь своим...

Мигэль чуть не застонал. Линарес прикрыл его рот ладонью.

— Не хохочи, — шепнул он. — Девчонка отлично работает, не так ли?

— Сеньор, — повторяла хитрая девчонка, — кому со­общить о вашей беде?

Андрес глубоко вздохнул и поднял голову.

— Спасибо, голубушка, — с трудом сказал он. — У меня в столице мало друзей... Вот разве молодой Барильяс... Разыщите его, милая, и передайте, что я был о нем лучшего мнения, чем он сам о себе.

— Адрес, адрес, сеньор, — шептала Линарес. — Я бегу из этого проклятого дома. Где мне укрыться?

Шеф тайной полиции затрясся в беззвучном смехе.

— Она будет великой актрисой, — выдавил он из себя.

Андрес застенчиво улыбнулся:

— Вас укроет любая рабочая семья, голубушка.

— Но я никого не знаю! — в напускном отчаянии воскликнула Аида. — Помогите же мне!

Андрес устало сказал:

— Оставьте меня, сеньорита... Вы идете по дурному пути.

Он потерял сознание. Линарес чертыхнулся. Мигэль торжествовал. Что, получила, мерзкая крокодилиха!

Он чувствовал, что больше не в силах терпеть, и хо­тел попрощаться, но зазвонил телефон. Линарес взял трубку.

— Да, это я, Генри. Положение критическое. Пере­дайте Королевской Пальме...

Мигэль насторожился.

— Если к утру, — приказал шеф полиции, — он не выдаст мне хотя бы половину головки, я выдам его всей головке. Припугните его хорошенько, Генри. Посиль­нее.

Он набрал еще один номер и приказал:

— Круглосуточный наряд к пятнадцатому... Луч­ших агентов. Следить в оба глаза. Если он скроется,— не сносить вам головы.

Мигэль догадался, что Королевская Пальма и есть пятнадцатый. Эх, почему бы Линаресу не назвать ад­реса. Все было бы просто и ясно.

— Хотел бы я очутиться на месте Королевской Пальмы, — решился он вдруг. — Я не терял бы столько времени, сколько эта старая кляча.

Линарес загадочно улыбнулся:

Положим, он молод. Но старая кляча плетется быстрее — в этом ты прав. Все дело в том, что нам нужно захватить комплект. Пальма делает, что может. Эти красные чертовски скрытны.

Выходит, тот молод. Еще одна важная деталь. Ско­рее из этого дома!

Линарес приказывает конвойному офицеру:

— Увезите арестованного в камеру. Доставьте мне его послезавтра в это же время.

Мигэль запоминает: послезавтра, в это же время...

Он спускается к своей машине, а сверху из окна что-то веселое щебечет Аида Линарес. Мигэль знает: он поднимет голову, и девчонка прочтет в его лице и его глазах жгучую ненависть. Так уж лучше не смотреть. Пусть себе пищит. Но в последнюю минуту злость пе­ревешивает выдержку, и он говорит без улыбки, серь­езно:

— Я все-таки думаю, они никогда больше не будут жаться к стенке.

— Кто? — кричит Аида.

Мигэль захлопывает за собой дверцу машины и при­казывает шоферу везти себя домой. По дороге он оста­навливается у цветочного магазина и передает Росите то, что узнал. Затем, злой, молчаливый, идет к дому. Разрешат ли ему послезавтра в это же время попытаться спасти Андреса?

А Росита звонит о новостях Ривере, но Риверы нет. Тогда она решается использовать явку, к которой можно обращаться крайне редко: маленький ресторан с зеле­ной неоновой вывеской. Она знает: нужно подойти к бу­фету и отстучать по стойке пять легких ударов. Пять ударов — пять слогов: «Я из Пу-эр-то». Буфетчик отве­тит тоже пятью слогами: «И я от-ту-да». Если отве­тит, — он свой человек.

Росита видит склонившуюся над стаканами плотную жилистую шею. Лица не видно. Буфетчик шарит на нижней полке. Росита тихонько постукивает: «Я из Пу-эр-то». Из-под стойки доносится знакомый голос:

— И я оттуда.

— Дон Гарсиа, — шепчет Росита.

Бармен из Пуэрто! Всего несколько месяцев прошло с той поры, как бармен напугал ее в винном подвале отеля. А сколько событий вошло в ее жизнь!

— Каталина подросла, — ворчливо говорит бар­мен, — стала зазнайкой, проходит мимо ресторана — не здоровается...

Добрый старый дон Гарсиа. Вы не обманете меня своей воркотней. Вас очень выдают глаза.

Она быстро передает новости и, поднявшись на но­сках, целует дона Гарсиа в кончик носа.

— Не откуси, — строго говорит он. — Потеряю спо­собность нюхать, тогда уволят. Возьми шоколад — это тебе за то, что узнала старика.

Антиквар выслушивает бармена и переспрашивает:

— Значит, Королевская Пальма молод? Любопытно. Что ты скажешь, Ривера?

Лицо Риверы суживается, голос становится мягким, почти мяукающим:

— Я предупрежу низовые организации.

Карлос опечален. Юноша, которого он полюбил, — в руках самого свирепого из армасовцев. Его надо спа­сти. Но после неудачной попытки вырвать четырех сту­дентов из застенка армасовцы усилили охрану полити­ческой тюрьмы. Он выслушал рассказ о пытке, которой Линарес подверг студента, и быстро прервал бармена: — Гарсиа, дорогой, не могу больше. Ничего не го­вори.

Он сжал голову и тихо сказал:

— Подлецы. Грязные, низкие, отвратительные... Ри­вера, неужели мы не спасем его?

Ривера сухо сказал:

— Завтра приезжает мистер Лайкстон. Послезавтра я готов заняться Андресом.

Он отвернулся, заметив блеснувшую слезу в глазах друга. Но он не мог ответить иначе. Он был человеком дела, этот Ривера. Не зря партия доверила ему связь между подпольными группами столицы и объединенным руководством.

Бармен ушел. Карлос молчит. Ривера ждет. Сире­невый полумрак входит в окна и напоминает друзьям, что день не вечен.

Карлос поднимает голову. Ривера стоит лицом к окну, но даже спиной он выражает немой укор.

Не злись, — говорит Карлос. — Почему-то всегда получается так, что люди, к которым я привязываюсь, попадают за решетку.

— А ты привязывайся к людям из окружения Армаса, — насмешливо замечает Ривера, — у тебя будет больше шансов на длительный срок дружбы.

Шутка выводит Карлоса из оцепенения. Он начинает разрабатывать план встречи мистера Лайкстона, который в некоторых пунктах совпадает с планом армасовцев. Те планировали транспаранты и стяги — что ж, Рина Мартинес и ее друзья отлично рисуют и пишут. Те заготовили цветы — что ж, у Роситы много подру­жек-цветочниц. Те намечали показ гончарного искус­ства — что ж, у Роба среди гончаров десятки друзей. Остальное народ дополнит стихийно — у него неисто­щимая фантазия.

— Ты забыл об одном человеке, — сочувственно го­ворит Ривера.

— А я не хочу терять всех друзей, — закипает Вельесер. — Я имею право пощадить хоть одного из них.

— Карлос, не сердись, но Хосе должен встретиться с мистером Лайкстоном. Тот любит детей. Такого сюр­приза они не ожидают.

— Хосе не дитя, он юноша, — защищается Карлос. — Встреча может не получиться. Да и что он сумеет ска­зать?

— Встреча  получится, — парирует Ривера. — А на­счет того, что Хосе скажет... Несколько месяцев назад, листая газеты, я натолкнулся на отчет о пресс-конфе­ренции в Пуэрто. Ее затеял один из боссов фруктовой компании. Он вытащил с плантации маленького негра­мотного пеона и пытался одурачить его древними индей­скими сосудами. Точно такие расписывал отец маль­чика. Перед пеоном замаячило денежное будущее: он переходит на службу к боссу, будет расписывать такие же чаши, как его отец, спать под крышей, есть досыта... И все это — за один ответ журналистам: он отказы­вается от надела земли, компания ему мать родная. Если не ошибаюсь, мальчишка здорово насолил боссу. Он заявил, что в клетке жить не любит, и сорвал пресс-конференцию.

— С той поры, — прибавил Ривера, — Хосе Паса стал личным врагом сеньоры Фруктовки и знаменем борьбы гватемальцев за свою землю. Итак, ты не знаешь, что он сумеет сказать мистеру Лайкстону?

Карлос не отвечает.

— За безопасность Хосе я ручаюсь, — говорит Ри­вера. — Мой лицейский приятель Фернандо Дуке будет лично охранять мальчика.

Карлос молчит.

— Карлос, я отдал бы свою жизнь, если бы мог заменить Хосе. Но его никто не заменит. Хосе — пеон, про­стой пеон и не простой. Вечно недоедающий, ежедневно штрафуемый, неграмотный, он вдруг поднялся на го­лову выше тех, кто его обирал, и заявил, что желает получить свою землю. Он вырос с народом и стал сим­волом его страданий, надежд и борьбы. И от имени народа он будет говорить завтра...

— Кликни его, — устало сказал Карлос. — Я попро­бую объяснить...

Хосе не сразу понял, чего от него ждут. Взвалить больного команданте на спину и нести через лес — он готов. Вывести семью смелого человека Аррьоса из-под носа армасовцев — он тоже готов. Но говорить его не учили. С важным американцем? Он не знает, как гово­рить с таким человеком.

— Давай попробуем, — шутит Карлос. — Я буду важный американец, ты — пеон Хосе Паса. Нравится ли тебе новый президент, Хосе Паса?

— Тьфу! — плюет Хосе. — Он бросил мою землю к ногам Фруктовки.

— Что я могу для тебя сделать, мальчик?

— Отдай Хосе землю, себе возьми Фруктовку — и мы в расчете.

— Достаточно, — засмеялся Ривера, — ты великолеп­но умеешь говорить, Хосе. А чистить туфли ты умеешь?

— Научился, — говорит Хосе. — Кто же будет чи­стить туфли сеньору Молине и жильцам? Консьержка должна видеть, что я прислуживаю. Я нарочно каждое утро выставляю начищенные туфли ей под нос.

— Прекрасно, — Ривера доволен. — Завтра ты зай­мешь на одном перекрестке место чистильщика. Запом­ни: после встречи с американцем к тебе подойдет капи­тан и скажет: «Идем, Хосе из Пуэрто». Ты пойдешь за ним, куда бы он тебя ни повел. Понял?

— Понял, — Хосе озадачен. — Но я могу сказать не то, что надо.

— Хосе Паса скажет то, что думает пеон Хосе Паса, — ободряет его Карлос.

— Хосе будет думать, — улыбается подросток. — Хосе не будет спать ночь. Хосе скажет такое, что у них кишки лопнут.

Друзьям остается решить последний вопрос: что де­лать с Ласаро?

— Я не очень поверил его объяснениям, — замечает Карлос. — Все ладно, все точно пригнано друг к дру­гу, — это и вызывает недоверие. В жизни не всегда все легко объяснить. Скажи он нам по-человечески просто: «Не хотелось рассказывать про отца, он творил мерзо­сти» — я понял бы, отругал бы и, наверное, простил. Но он завилял: «устно заявил, в анкете обошел»... Скользко. С листовкой ты виноват, ты подвел его, Ри­вера. Но тем более он обязан был поставить в извест­ность комитет, что мог сесть за решетку, что мы рабо­таем неточно, грубо. Дело у коммуниста должно быть на первом плане, а соображения самолюбия — на два­дцатом.

— А его последняя выходка? — спросил Ривера. — Как ты расцениваешь ее?

— Безобразно, недостойно руководителя. Я не бе­русь судить, кто стрелял первым. Я задаю другой во­прос: что привело Адальберто к Ласаро?

— Адальберто заметил за собой Донато. Возможно, не знал, куда скрыться. Жилье Ласаро оказалось бли­жайшим. Рассчитывал отсидеться. Они знакомы по уни­верситету.

— Не верю, что только по университету. Как Ласаро удалось скрыть следы убийства?

— Он подкупил служителей морга, и те забрали тело Барильяса.

Карлос прошелся по комнате.

— Мы вызовем Ласаро на комитет, — решил он. — Сразу после отъезда мистера Лайкстона. Предупреди его об этом. Пусть объяснит все комитету. Довольно разговоров наедине. Товарищи решат, можно ли его оставить в руководстве. Мы не имеем права обходить Ласаро при подготовке больших акций, но поручи ему что-нибудь самостоятельное, не связанное с нашими людьми. Скажем, разоблачение армасовских законов. Пусть поработает с молодыми адвокатами... С моло­дыми...

Карлос запнулся и, как всегда в минуты глубокого раздумья, провел несколько раз тыльной стороной руки по высокому, нахмуренному лбу.

— А ведь Ласаро тоже  молод, — произнес он. — Мигэль говорит, что Королевская Пальма молод... Глу­пость какая-то лезет в голову. — И он постарался ото­гнать от себя случайную мысль.

Человек, о котором они говорили, в эту минуту ме­тался по комнате. Растрепанные волосы, красные бес­сонные глаза, измятый галстук — это был не тот выло­щенный и подтянутый адвокат фирмы, о котором его шеф острил: «Неточности в его речах не бывает, как и пылинки на костюме». Ласаро только что получил угрозу от имени Линареса и заметался. В первый раз он про­клял ту минуту, когда поддался на уговоры отца и при­нял на себя обязанности шпиона и провокатора. Он мечтал уехать за границу, — сейчас он понял, что спо­койную жизнь в любой дыре готов променять на все блестящие посулы Линареса. Но было поздно. Ему дали срок до утра. Выдать головку... Болваны, глупые, ник­чемные люди, — где он достанет головку, если вот уже неделю к нему не заходят даже связные. Если бы не слу­чай с Адальберто... Невезенье, ужасное невезенье.

Он привел себя в порядок и вышел на улицу. Куда идти? Где искать? Он помнил, что кто-то из членов комитета снимает комнату у антиквара. Но он не знал, где этот дом, а партийная этика воспрещала задавать излишние вопросы. Может быть, о ком-нибудь знает Рина Мартинес? Вместе с нею он выпускал один номер подпольной газеты. Да, она дружила с Андресом, она должна знать, где он жил. Рина снимала комнату с тремя подругами у белошвейки на улице Реформы. Ласаро однажды к ней заходил за рисунками. Он пом­нил калитку — зеленую, с двумя колокольчиками: верх­ним и нижним. Верхний когда-то предназначался для благородных всадников, нижний — для простых смерт­ных: такой порядок привезли в страну испанцы, и время его сохранило только в десятке старинных зданий. Ка­жется, вот она, эта калитка.

Ласаро стучится в первую попавшуюся дверь. Ему отвечают, что Мартинес здесь не проживает. Он обходит много дверей и, уже отчаявшись найти студентку, стал­кивается с нею в маленькой полутемной прихожей.

— Сеньор, вы ищете меня? Что случилось?

— Да, вас. — Вид у Ласаро лихорадочный, сухие губы запеклись, глаза растерянные, блуждающие. Рина его с трудом узнает. — Сеньорита Мартинес, я получил известие об Андресе...

Рина вскрикивает:

— Что-нибудь плохое? Не тяните же!

— Нет. Не думаю. — Ласаро уже составил для себя маленький план атаки и не дает Рине опомниться. — Может быть, есть возможность его спасти, вырвать из тюрьмы. Мы должны немедленно разыскать с вами то­варищей.

— Я никого не знаю, — в отчаянии говорит Рина. — Меня даже вывели из состава студенческого комитета. Подождите, сеньор Ласаро... Только что у меня был Ривера. Но вы опоздали. Он дал задание и ушел.

— Куда? Может быть, вы знаете, где он живет?

— Нет, я не знаю, где его искать. Что же делать?

— Думать, думать, — лихорадочно бросает слова Ла­саро. — Не знаете ли вы, где жил Андрес?

Рина не знала, где он жил. Но однажды, проходя по бульвару, она увидела Андреса выходящим из подъ­езда двухэтажного домика. Было раннее утро, и Рина догадалась, что Андрес поселился здесь. Увидев ее, он как ни в чем не бывало поздоровался и только днем позже спросил: «Нужно ли мне менять адрес или ни врагам, ни друзьям ты не заикнешься, где я ночую?» «Ни врагам, ни друзьям», — поклялась она.

И вот сейчас друг и, возможно, один из партийных вожаков искал его адрес. Она замешкалась. Ласаро не­терпеливо спросил:

— Что же вы? Или жизнь Андреса вам безраз­лична?

Рина покачала головой.

— Я никогда не знала его адреса.

Чувствуя, что добыча ускользает из рук, Ласаро уси­лил натиск.

— Я один не справлюсь, — зашептал он. — Знаете вы имена Роба, Кинтаны, Кондора?

— Никогда их не слышала.

И чем больше горячился Ласаро, тем спокойнее и безразличнее становилась Рина. Она вспомнила предо­стережения Риверы, Андреса. В подполье дает инфор­мацию старший младшему, но не наоборот. Назойли­вость Ласаро была странной. Рине почему-то вспомнил­ся шепот Адальберто, когда они сидели в кафе. Она поддалась его горячности, искренности — а что получи­лось? Возможно, Ласаро хочет от души выручить Андреса, но Рина уже знала, что для такого дела есть лучшие пути.

Ласаро остановился.

— Что ж, оставим Андреса погибать, — бросил он и сделал шаг к двери.

— Подождите! — Рина прижала руку к сердцу; оно билось часто и горячо. — Может быть, я одна могу по­мочь?

— Нет, вы девушка. Нужны мужчины — сильные и выносливые.

— Я могу обратиться к студентам.

— Без комитета я не имею права решать столь слож­ный вопрос.

Ласаро поклонился и вышел. Рина долго стояла, прислонясь к косяку двери; слезы текли по щекам, под­бородку, шее, но она не замечала их, всматриваясь в темноту и шепча: «Андрес, милый Андрес!» Такой ее и застали выбежавшие подруги. Они ничего не могли по­нять из ее скупых реплик, но затащили в комнату, за­ставили выпить кофе и напомнили, что работы много: сто цветных карикатур должны быть к утру готовы. Работали по конвейерной системе: Рина набрасывала карандашом силуэты деятелей армасовской хунты, вто­рая из подруг обводила их и размечала цвета, третья накладывала краски, четвертая выводила подписи.

Посреди ночи Рина сказала:

— В эту минуту его могут пытать.

Она размашисто вывела парящего кецаля, которого пытались пронзить штыками министры армасовского ка­бинета. Но птица отбивалась крылом и клювом; чув­ствовалось, что с нею не сладить.

Ласаро, выбежав от Рины, еще долго бродил по ули­цам. Нет, он никого не отыщет. Дорогое время потеря­но. Нужно бежать. Навстречу ему прошел музыкант, неся на спине устремленную на два метра ввысь и обер­нутую в чехол маримбу. «А ведь в чехол мог бы спря­таться и я», — подумал Ласаро. Фонари слепили глаза, яркое освещение улиц в столице — наследие диктатор­ских режимов: правители боялись темноты, ночных схо­док, ночных сговоров, ночных шорохов. «Будь темнее, — я бы скрылся», — пробормотал Ласаро. В каждом прохожем он искал спасителя, в каждом подъезде — укры­тие. Но люди шли по своим делам, двери открывались и затворялись, провокатор был никому не нужен.

Он зашел к себе, бросил в чемодан две смены белья, пачку денег, несколько фотографий и выскользнул из комнаты.

— Сеньор адвокат меня извинит, — раздался голос Пласиды. — Но ко мне приезжает племянник... Я буду просить сеньора подыскать что-нибудь другое.

Ласаро понял, что появление в квартире незнакомых лиц, стрельба в его комнате, приход служителей морга обеспокоили хозяйку. Итак, ему предлагают выбираться. Но он опередил донью Пласиду. Он выбирается до ее предложения.

— Я был мирным жильцом, — примирительно сказал адвокат. — Я скоро вернусь, и мы обсудим, как лучше поступить.

Она закивала головой, радуясь, что жилец отнесся к ее словам спокойно.

Ласаро вышел из подъезда и остановил первое так­си. Шофер распахнул дверцу; адвокат сел рядом с ним.

— На вокзал! — приказал он.

Машина не трогалась, шофер безучастно смотрел в окошечко.

— В чем дело? — резко спросил адвокат.

— Дело в том, — раздался приветливый голос с зад­него сиденья, — что вам лучше не делать глупостей, сеньор адвокат. Возвращайтесь к себе домой, — вас ни­где не ждут.

— С кем я говорю? — глухо спросил Ласаро. Вместо ответа задний пассажир посоветовал:

— Возвращайтесь домой, включите радио, на волне сорок четыре бывают интересные передачи.

Ласаро понял, что его загнали. Линарес предусмо­трителен. Адвокат вышел из машины и поплелся обрат­но в свою квартиру. На лестнице ему встретился маль­чик — разносчик газет. Низкорослый и черноволосый, он остановил адвоката и передал ему слово в слово то, что поручил Ривера:

— Сеньор, вас просили завтра рассмотреть послед­ние законы. Привлеките молодых адвокатов. После отъ­езда гостя приглашаетесь на комитет.

Ласаро не поверил своим ушам. Редкая удача. Нет, редчайшая! Наконец-то Линарес получит, как и хотел, полный комплект. Чудесные миры снова открылись во­ображению адвоката. Белые яхты. Европа. Эйфелева башня. Дворец Дожей в Венеции... Он постарается не скоро вернуться в осточертевшую ему страну вулканов.

Он осмотрелся. Мальчишка исчез. Решено. После отъезда мистера Лайкстона он тоже исчезнет. Жизнь снова становится прекрасной, и даже высокомерное лицо хозяйки не вызывает отвращения.

— Донья Пласида, — весело говорит адвокат. — Я получаю большое наследство и на следующей неделе вас покину. Вы не возражаете, если я задержу комнату еще на несколько дней?

Большое наследство? О, это меняет дело. Донья Пла­сида расточает улыбки.

Адвокат радостно швыряет чемодан на пол, запирает дверь и приступает к передаче. Он ловко научился об­ращаться с рацией. Долгожданное известие летит к шефу тайной полиции.

— Я Королевская Пальма, я Королевская Пальма. Наберитесь терпения. Наберитесь терпения. Через два-три дня готовлю подарок. Через два-три дня...

За такое известие он должен получить полную амни­стию. Первый раз за несчетное число ночей Ласаро будет спать. К черту поручение Риверы! Он будет спать.

А Рина Мартинес заканчивает шестидесятую кари­катуру.

А Роб рассматривает с гончарами рисунки кувшинов. А Ривера в чем-то долго убеждает своего лицейского друга.

Вдыхает нежный запах цветов Росита; неспокойно ворочается в своей постели Хосе; прижался к двери и ловит каждый звук из коридорчика Наранхо.

Столица Гватемалы будет смеяться.