Где-то в давно заброшенных и абы как законсервированных технических коридорах, там, где не было даже крыс, нуждающихся в воде и еде, в глубокой стенной нише с содранным со стен оборудованием, на грязных тряпках брошенных на каменный пол исходил болезненной дрожью киборг. Над почти наполовину искусственным телом висели оборванные провода — остатки снятого оборудования. Казалось, что киборг и провода соединены в одно целое, что это дрожащее существо больше не индивидуум, а просто часть гигантской городской системы, простая шестеренка, что вот-вот выйдет из строя.
Ниша находилась между ЖилМодом Рамиресом и местом где проживал покойный Гизо Игольщик. На нее Нортис наткнулся случайно, выискивая путь, по которому смогла бы проехать его гусеничная платформа – в то время у него еще не было прекрасных стальных ног. Тогда он не придал находке особого значения, но цепкая память поставила метку. После бессвязных извинений, он с огромным трудом добрел до платформы и повалился на нее. С помощью затылочного гнезда отдал мысленную команду, платформа пришла в действие, неверно двигаясь вперед и часто натыкаясь на препятствия. Следом тащился АКДУ, что позднее перегородил вход в узкую нишу, став надежной баррикадой.
Мокрое от пота тело содрогалось в резких спазмах, протез руки намертво ухватился за выступающую из стены трубу, безжалостно смяв пластик. Голова замотана обрывком комбинезона – Нортис пребывал в бреду, а не во сне, глазные имплантаты не отключились, к его собственным галлюцинациям добавлялись дрожащие картинки потолка и настенных выпотрошенных технологических кожухов. Намотанная в момент прояснения тряпка открывала только губы, что кривились, пытаясь что-то сказать, о чем-то попросить. Перед мысленным взором Вертинского раз за разом повторялась сцена убийства его родителей и маленькой сестренки, крутились хороводом ухмыляющиеся лица преступников. Но одно лицо потухло раз и навсегда. Лицо клятого брата Джорджи что «всего лишь держал ее ноги»… И бесконечный повтор сцены убийства уже не был таким ярким и страшным. Странно, но выжженная в памяти картинка чуть поблекла, потеряла цветовую насыщенность, звуковую надрывность. Все также кричала мать, плакала сестренка и хрипел отец. Но теперь это не воспринималось с дикой болезненностью. А чувство полной беспомощности, неспособности помочь родным, исчезло полностью.
Дрожащий в бреду киборг рывком пришел в себя, хотя трясущая его дрожь никуда не делась. Нащупав рядом с собой таблетки и тубу с водой, он разжевал горькую химию, выпил как можно больше воды. Через силу, через тошноту и отвращение заставил себя разгрызть пару кусков пищевого концентрата. И снова обмяк, слепо улыбаясь в потолок. Его душе стало гораздо легче. Нортис почти физические ощущал это и почти воочию видел — как из тела мысленно слепленного семилетнего пацана с заплаканными глазами выдернули стальную трубу, одну из тех, что пригвоздили ребенка-галлюцинацию к полу в темной пустой комнате. Нортис видел надпись на выдернутой трубе — «Брат Джорджи». Он извлек мерзкую занозу из своей души. Ему стало легче. Но остались еще занозы, торча в его мозгу, раня и калеча его мысли, прочно связав его со страшным прошлым, не отпускающим его ни на секунду вот уже десять лет…
Опять накатила волна бреда. Вновь закружились кричащие лица родных и гогочущие искаженных хари злобных ублюдков. Но одна харя не «зажглась». Эта темная «лампочка» погасла навсегда… навсегда…
Застонавший киборг дернулся, захрипел, внутри его деформированного тела раздался механический гул, равномерное хлюпанье. Внутренние устройства пытались сделать все возможное для спасения человека, что с такой фанатичной упорностью цеплялся за жизнь. Очистить от токсинов кровь, вывести опасные вещества, увеличить поступление воздуха, ускорить сердцебиение и ток крови. Повторить весь процесс снова и снова. Между бедер побежала струйка воняющей химией и гнилью мочи. Следом воздух наполнила вонь переваренной органики. Организм спешно избавлялся от мусора.