Луна мало изменилась за несколько сотен лет, прошедших с первых шагов Нила Армстронга и Эдвина Олдрина, отметившихся на ее поверхности. С них и началось присутствие здесь человека.

Шаги эти, вернее, следы от тех эпохальных шагов, видны до сих пор. Они на века отпечатались в реголите — раздробленном микрометеоритами слое, похожем на пылеватый песок — подобно сладкой присыпке для праздничного пирога он покрывает единственный спутник Земли. Меньше повезло Майклу Коллинзу, третьему участнику экспедиции «Аполло-11». Во время высадки коллег он болтался по орбите и наверняка кусал себе локти, убеждая зудящее эго: «Но ведь кто-то же должен».

Верно. Кто-то всегда должен принести себя в жертву. Его ботинки не топтали лунный грунт, он не стал одним из первых людей, шагнувших на другое небесное тело, помимо планеты-матушки. Его частенько забывают, когда говорят о начале «покорения Луны». Но, справедливости ради, на памятнике, отгроханном тут же, неподалеку, есть и его имя.

Как нетрудно догадаться, вокруг следов первой экспедиции создали музей под открытым небом. Что вполне логично: если закрыть это место куполом и дать ему нормальную атмосферу, от исторических следов, простите за каламбур, очень быстро не останется следа. Кроме того, пришлось бы долго проветривать зал от запаха горелого пороха, свойственного реголиту. Впрочем, если привлечь для этого дела земных бездельников, шатающихся по «местам космической славы» или просто прожигающих дни на Луне, выставив их в ряд и дав в руки веера, возможно, задача обрела бы смысл. Кроме того, звездно-полосатый стяг моей исторической родины наконец-то можно было бы высвободить из пут проволоки или чем они его там укрепили, чтобы не обвисал в безвоздушной среде. И наш древний флаг смог бы, наконец, развеваться и трепетать на ветру, а разве не для этого созданы все флаги на свете?!

Вскоре после начала серьезного освоения Луна потеряла серьезность и стала большим аттракционом для землян. Помимо научных и учебных станций, которыми, конечно, спутник загружен основательно, на нем выросли целые города, сады и джунгли с «площадками крылатых», развешанными и прилепленными к стенам куполов наподобие огромных осиных или птичьих гнезд. Неофициально эти площадки так и прозвали: «гнезда летунов». Слабое лунное притяжение дает возможность человеку осуществить древнюю мечту: парить, словно птица. Причем, опираясь только на силу собственных мускулов. Все земные модели махолетов, даже самые успешные, выглядят лишь пародией на Икара. На современной Луне таких икаров — пруд-пруди, сотни тысяч, если считать туристов. Многие купола построены исключительно с целью расширить зону свободного полета. Между большими куполами на разных высотах проложены широкие галереи, по которым летун может перепорхать из одной области «неба обетованного» в другую.

Последний, самый крупный проект для «крылатых людей», закончили лет двадцать назад. Это удивительный город мыльных пузырей, проткнутых соломинками для коктейля — так он выглядит с высоты нижней орбиты ракетного облета. Прозрачные, матовые или зеркальные купола, соединенные трубами переходов, или, точнее, перелетов, громоздятся друг над другом на высоту до трех километров, и в каждом — свой ландшафтный дизайн, свои земля и небо — где-то имитируется пустыня, где-то — джунгли, где-то — фрагмент прерии или морского острова. Есть и купола как бы «с других планет»: и реальных, например, копии Марса, и фантастических. Есть даже реконструкция прошлого — Ганимед до его преобразования. Но эта модель, как и многие другие, чисто оптическая, обычная иллюзия, создаваемая системой трехмерных проекторов. Купола летунов транслируют подобные иллюзии: сегодня одну, завтра другую. Так у нас во всем. Во всех сферах работы, быта и отдыха нынешний человек находится в плену нематериальных псевдоживых изображений, что коренным образом отличает его от не слишком далеких предков.

В плену иллюзий. В плену миражей.

Мы вызываем их для удобства и развлечения, но глаза-то у нас прежние, обычные глаза homo sapiens, и они искренне верят в обман — ведь для того обман и создается. Мы живем как бы в сказке. Однако стоит однажды пропасть энергии, питающей этот балаган, и вместо пещеры Аладдина, полной сверкающих сокровищ, нам предстанут невычищенные Авгиевы конюшни. Конечно, я преувеличиваю. За чистотой надежно следят роботы. И будут следить. До тех пор, пока есть энергия.

Но энергия, конечно же, не пропадет. С чего бы ей пропасть? И мы продолжаем махать крыльями над иллюзорным миром в искусственной атмосфере под куполом мертвого спутника Земли. Как бабочки. Не замечая, насколько, на самом деле, суров и беспощаден реальный мир вокруг нас, насколько он не прощает ошибок. И цена, заплаченная на Ганимеде, едва ли чему-то научила человечество. Оно как ребенок — упало, всплакнуло, отряхнулось и побежало дальше. Не впервые за историю.

Проживая в «мегакольцах», гигантских тороидах, обеспечивающих привычную силу тяжести, наши ученые, инженеры, их семьи, постепенно подтянувшиеся с Земли или образовавшиеся прямо тут, превратились в настоящих креолов. Они сформировали новую, пусть еще тоненькую и совсем молодую, ветвь человеческой цивилизации. Наземники с родной планеты насмешливо прозвали их лунянами, лунатиками и сателлитами, как бы подчеркивая юный возраст нации, отсутствие у нее корней, обилие иллюзий и неизбежную зависимость от прародины, застывшей прямо над головой и следившей за своими детьми внимательным голубым глазом. Сами же местные обитатели, нередко не покидавшие спутник годами, гордо величали себя селенитами по имени древней богини Селены.

Прекрасная Селена, сиянием наполняющая земные небеса и вдохновлявшая, да и по сию пору вдохновляющая поэтов… Человечество предпочитает видеть лучшее для себя, находить свет в конце тоннеля, луч надежды во тьме, благую весть на будущее… Новые лунные люди зовут себя селенитами, опрометчиво забывая, что другим лицом древней богини была Геката — мрачная колдунья с пылающим факелом в руке и змеями в волосах, покровительница ведьм и убийц, бродящая среди могил и вызывающая к себе на службу призраки мертвых.

Есть и другая мистическая версия, землянам неизвестная.

Давным-давно, на далеком Марсе обитали люди, считавшие нашу родную планету — Владычицей времени, богиней Весенницей, и видели ее не голубой, а зеленой звездой на своем небосклоне. Тот из них, кто обладал острым зрением, или ученые, управлявшиеся с оптическими приборами, могли различить рядом с богиней небольшую тусклую точку. В их поверьях, сила Владычицы времени, стекавшая по складкам ее одежды, порождала «таинне» — пугливых сущностей, наделенных, однако, огромной силой и способных помочь жрецу, правильно выполнившему ритуал. Чтобы не оставаться в темноте, заклинатель использовал специальные ритуальные фонарики, рассеянный и мягкий свет которых не отпугивал таинне, поэтому бледный спутник богини и начали величать Фонариком. Нашу Луну.

Эти люди звали свой мир Жемчужиной, потому что был он тогда еще отнюдь не зловеще-красным, ржавым от старости, искореженным и почти лишенным атмосферы Марсом. Был он жив и зелен, наполнен морями и реками, населен животными и растениями, и неслись над ним, поверх дождевых туч, высокие и почти прозрачные перламутровые облака.

Так было.

Но теперь не так.

И человечество не слышит этого предупреждения. Оно глухо к событиям столь седой старины. Все умерло, ушло и быльем поросло, теперь мы — цари природы, мы строим межпланетную империю, перекраиваем на свой лад иные миры. Мы — боги.

Еще один мираж: коллективная глобальная галлюцинация самоуверенного социума.

Сколько уже их было в разные периоды истории… Не учимся ничему.

Но, как бы там ни было, сейчас Луна бежала перед моими глазами как большой ноздреватый блин, местами растрескавшийся от старости, а где-то покрытый засохшим черничным вареньем. На нем поблескивали огоньки станций, виднелись пятна разработок, площадки ракетодромов, свернувшиеся в круг гусеницы тороидов «мегаколец», тянулись нити монорельсов, сверкали купола… Однако, в целом, поверхность естественного спутника Земли со времен «Аполло-11», действительно, изменилась мало. Диких территорий не то, чтобы хватало — Луна практически вся состояла из них, что Катю как раз и устраивало.

Подозрение, будто нечто из прошлого Марса пытается, используя меня как открытый канал, проникнуть в наше настоящее, заставило нас поискать максимально уединенное место, которого можно было бы, к тому же, достигнуть быстро. И как я ни был против, как ни пытался всю жизнь избегать этой планеты, пришлось все же признать разумность Катиных доводов и лететь сюда.

Я смотрел на проплывающий под ракетой безрадостный пейзаж и сравнивал его с памятью. С теми моментами, когда, будучи ребенком, валялся, раскинув руки, в снегу, и пялился на звездное небо, мечтая поскорее покинуть Землю. Когда я разглядывал красавицу-Луну в окуляр или просто так, невооруженным глазом, и мечтал побродить среди ее кратеров и горных пиков. Когда Гавайи еще не убили моих родителей-вулканологов, и без того лишивших меня детства и обрекших на душевное одиночество. Они похоронены здесь, на «земной» стороне Луны, а я непроизвольно жду невозможного — что увижу их могилу. Хотя даже не знаю, как она выглядит.

Людям из более ранней эпохи мои слова могли бы показаться странными или даже смешными, ведь во времена, предшествующие объединению государств, семейственность оказалась практически разрушенной, и стало нормой воспитываться посторонними — сначала в приемных семьях, затем в «системе интерн» — глобальной сети интернатов и детских домов, куда дети обычно попадали практически с рождения. Часто так и оставалось неизвестным, кто их «биологические предки». Целое поколение, выращенное таким образом, казалось, должно было смести остатки «устаревших догм» семьи. Тем более, что понятие «брак», до того регулировавшее так называемые «нормальные отношения между мужчиной и женщиной», размылось и практически срослось с понятиями «работа по контракту» и «завещание». Тем более, что женщины постепенно перестали вынашивать младенцев, а предпочитали внеутробное оплодотворение с возможностью генетической коррекции и инкубаторным вызреванием плода.

Но произошло обратное.

Возможно, и вправду, все в природе развивается по спирали, и на новом этапе повторяются старые события, обновляется лишь канва.

Рожденные в инкубаторах, воспитанные в «системе интерн», дети, повзрослев, начали разыскивать своих родителей. Родители, передавшие детей на внешнее воспитание, состарившись, принимались разыскивать их. От той эпохи осталось немало трагических произведений, посвященных теме надежд и разочарований от попыток воссоединения. Массовая волна самоубийств сотрясла народы. Человечество, как и в других случаях, споткнулось, отряхнулось, поплакало и забыло, но традиции снова изменились, и вот уже как минимум два столетия дети обычно воспитываются в семьях, из которых и происходят. Их не отдают в интернат при живых папах-мамах; то, как поступили со мной — ненормально.

Шум двигателей изменился и вывел меня из затянувшихся размышлений. Челнок сел в северной части кратера Коперника, на ракетодроме одноименного научного городка. Здесь нас ждала пересадка на заранее подогнанный людьми Бобсона местный ракетолет, внеатмосферный катер, предназначенный для экстренной переброски пассажиров в пределах нижней орбиты. Их создавали специально для Луны.

Формой кораблик напоминал чудное насекомое с торчащими во все стороны лапками, антеннками, углами и усиками, хотя родство с аэродинамическими моделями прослеживалось отчетливо в гладких обводах кабины. Кстати, кабина оказалась намного просторнее, чем на подобных атмосферниках, в ней легко можно не только стоять в полный рост, но даже немножко ходить.

Экипажа не было. По настоянию Кати челнок без опознавательных знаков Контроля и без пилотов, зарегистрированный на одной из научных станций, предоставлялся в наше полное распоряжение. Моя лидер-инспектор не имеет привычки складывать яйца действий в корзину одной версии событий, поэтому, на всякий случай, отсекла потенциальным злоумышленникам возможность вычислить наше местоположение. Если нам угрожает древний Марс, это не поможет, потому что «канал», чем бы он ни оказался, связан со мной. Но ведь мы можем и ошибаться.

— Все, Пол, мы вдвоем, — с видимым облегчением выдохнула Катя, провожая взглядом оставшуюся за спиной взлетную площадку с блестящей рыбкой земного челнока над нею. Автопилот вел нашу ракету по выбранной траектории.

— Ты боялась, что кто-то из них…

— Накинется на тебя? — прервала она меня. — Да, Пол.

— Ну, они и сейчас могут нас выследить… Если кто-то из них. Мы же не особенно скрываемся, — я пожал плечами.

— Во-первых, нет. Нападавшие на тебя действовали импульсивно. Хватали, что похоже на оружие, и бежали убивать. Не ждали и не выслеживали. Во-вторых, мы скрываемся. Сейчас мы летим в Гелиополис. Да, это — немножко риск, там полно народу… — Катя подняла руку, останавливая мои возражения, — но тем и лучше, если за нами следят — затеряемся. Собьем со следа. По дороге изменим внешность и перекодируем коммуникаторы. Прикинемся обычными туристами с Земли, якобы приехали поразвлечься. Там мы снова изменим внешность, разделимся, возьмем два такси и поодиночке вылетим, смотри…

Перед нами появилась стереокарта Луны, где красным огоньком выделялся Гелиополис.

— Вот, смотри, — продолжила Катя, — ты — на базу Кравника, а я — в учебный центр, как его тут… Учебный сектор Полинезийского университета, да.

На карте появились стрелочки с направлением движения и названные ею пункты. Мы должны немного разлететься, сделав вид, что как бы не вместе. Так. А потом собраться, да?

— А потом меняем такси, внешность, переключаем идентификацию в коммуникаторах снова и встречаемся вот здесь, севернее, — кивнула моей мысли Катя. — Туда я от третьего лица заказываю хоппер. Будет ждать пустой.

— Прыгун? — скривился я.

— Туристы любят экзотику, — пожала плечиком Катя и показала язык. Ну точь-в-точь как Жанка. Я вздрогнул от противоречивой потребности отогнать и одновременно притянуть наваждение.

— Ты чего? — ее бровь изогнулась. Совершенно по-Катиному.

— Да… Так. Подумал о Жанне, — лучше не врать. Ей лучше не врать. Неизвестно, какие мысли она понимает и насколько точно.

— А… — протянула Катя и порылась в кармане. — На. Маска с модулятором голоса, цветокорректор для волос.

Она протянула мне малюсенькую капсулу. Не поняла? Не заметила? Сама не заметила, как в ней проявилась Жанна? Или мне мерещится…

— Не бойтесь, мистер Джефферсон, оно маленькое, да удаленькое, — Катя приняла мою растерянность за нерешительность. Странно. Да что это с ней?

— А маска зачем? — за бытовым вопросом я постарался скрыть волнение. — Проекцией нельзя обойтись?

— А если у них сканеры? Не, пусть ловят реальный рельеф. Проекцией перекрасим волосы. Одежда выстроится как надо, только задай режим. Вот, видишь…

И она показала пальцем на обозначения. Действительно, все просто. За пару минут мы сделали со своей внешностью все, что планировали. И еще быстрее перенастроили коммуникаторы.

— Ну, Кинг-Конг, привыкай к своей крошке… — жеманно протянула Катя… Нет, не Катя! На меня смотрела жгучая брюнетка с алебастрово-белой кожей, круглым лицом и маленьким, довольно симпатичным, алым ротиком. Влажный взгляд глаз цвета темного ореха приглашал немедленно отбросить все глупые дела и, подхватив даму на ручки, вознести ее не менее, чем на Олимп. Кстати, там Кинг-Конгам самое место. Жаль, на Луне олимпов нет, но зато есть куча развлечений похлеще.

Новые Катины ресницы оказались очень длинными и изысканно-наивно загибались на кончиках. Она сделала ими хлоп-хлоп, и гигантская обезьяна во мне почти начала искать свой небоскреб, чтобы убежать. Я ведь говорил, что боюсь женщин? Да-да, комплексы проснулись.

— Что ты молчи-и-ишь… — протянула она капризно. — Я тебе не нравлю-усь?

Голос теперь у нее на пару тонов выше и с незнакомыми интонациями. Какой-то легкий акцент, не пойму только, какой…

— Нравишься, что ты, всю жизнь о такой мечтал… — соврал было я, и хотел добавить еще пару ласковых, но звук собственного голоса заставил меня заткнуться. Откуда этот солидный бас? Откуда эта, изредка проскальзывающая, хрипотца?

— Голос можно настроить, мой обезьяночеловек… — нежно улыбнулась э-э-э… Катя. — А как тебе вот это?

И она выразительно приподняла ладонями грудь, раздувшуюся на пару размеров, и похлопала по так же расширившимся бедрам.

— Да-да, дружок, а еще я немножко подросла. А ты, э… окреп. Возмужал, да, Пол, ты очень возмужал, — звонко, переливисто расхохоталась она. Я вздрогнул. Не то, чтобы неприятно, но как-то непривычно слышать такой вот смех…

Программу преобразования подготовила, конечно, Катя, меня, разумеется, не спросив, так что собственная внешность для нее не стала неожиданностью, а вот меня, похоже, ждал сюрприз за сюрпризом…

— Ну, вставай, посмотри на себя, ну же, Пол, сделай одолжение, оцени мою работу, — снова рассмеялась она, а я снова от этого вздрогнул. — Кстати, теперь тебя зовут Пауль. И фамилия твоя Мозель.

Я, слегка помявшись, поднялся и спросил:

— А… Немецкий акцент мне тоже имитировать? — и обратил внимание, что он уже есть. Мощная штука, оказывается, эта масочка… А ведь невесома и на лице практически не ощущается. — Ну… Давай.

И она дала изображение: прямо напротив меня появился коренастый мужчина европейского типа, среднего роста, с узким длинным подбородком и слегка оттопыренными ушами, в стильную меру заросший рыжеватый блондин.

Я задумчиво почесал за ухом — он задумчиво почесал за ухом. Выглядело это по-идиотски. Конечно, исключительно из-за дурацкого лица. У меня совсем другой образ, честное слово, никогда не мечтал стать небритышем блонди.

— Э-э-э… — протянул я, и он открыл рот, очевидно, произнося то же самое. — Надо почаще смотреть на себя со стороны.

— Вот это в точку, пупсик, в самую точушечку… — хихикнула Катя и со стопроцентно поддельным смущением, которое глупые дамочки пускают в ход для очарования болванов, прикрыла ладошкой ротик. На ногтях у нее красовались новомодные объемные накладки. То есть они выглядели объемными, на самом-то деле — стандартные микропроекторы, просто программа новомодная, дизайн. Рассылается подписчицам с очередным обновлением…

Похоже, Катя специально собрала в личине этой девицы все черты, раздражающие или пугающие меня в женщинах.

— Ну и зачем? — вздохнул я, уже привыкнув к тому, что она ловит мои мысли.

— А чтобы ты вел себя с этой… — и она кивнула на свою выпирающую грудь, — не так, как со мной. Кста, — сообщила она, характерно глотая промежуточные звуки и широко раскрывая рот в паузах, — мя звут Джульетта, для тя — Джу. Ко-о-отик.

Последнее слово добавила так, что я скривился. И это не прошло незамеченным:

— Ха-ха-ха, нельзя ж так попадаться! — воскликнула Катя-Джульетта. — Все мужики едят глазами — прям, что покажешь, то и заглотят. И ты, мой любимый, этому живое подтверждение есть!

Закончила она по-немецки. Явно не случайно, если вспомнить, что теперь я зовусь Паулем Мозелем. Судя по всему, двухсторонний синхронный переводчик встроен в маску, ведь немецкого-то я не знаю. Но как начать говорить?

— Пауль, у тебя такой внутренний поиск на лице… Ха-ха-ха. Переключатель режима на коммуникаторе, синхронизирован с маской. Но ты можешь перевести на маску. Хочешь? Как предпочитаешь управлять? Взглядом, морганием, языком, звуковым сигналом?

— Последнее поподробнее, пожалуйста…

— Ну-у, а с кем ты собираешься чирикать на этом грубом языке, мой железный орел? — она кокетливо уклонилась от ответа. Не узнаю Катю. Словно полностью изменилась не только внешне, но и внутри. А что, если она и со мной играет точно также, как… Не надо думать, она ловит… «Какая прекрасная игра, Катя» — со всей отчетливостью, на которую способен, произнес я внутри собственной головы.

— Стараемся, стараемся, — она чиркнула ножкой в подобии старинного книксена.

Я моментально задушил торжество, переведя его в похожую по вкусу эмоцию, в радость и гордость за Катины способности. Получилось. «Значит и у нас все получится. Какая молодец Катя» — примерно такие мысли должна она поймать. А остальное уйдет в оттеночки. В непоняточки. В фон. Значит, чтобы не попадаться, мне надо думать короткими недомыслиями, прерывая их четкими, внятными фрагментами «для нее». Желательно притом, чтобы мои настоящие мысли были неэмоциональными и без четкой словесной формы, а отвлекающие — наоборот. «Теперь мне надо попробовать поболтать по-немецки» — отчетливо, вдавливая каждое слово и пытаясь ощутить воодушевление и неуверенность, произнес я внутри себя.

— А как, все же…

— Смотри, — она показала, как почти незаметно для постороннего глаза сменить режим речи с помощью коммуникатора. — Если не слишком частить с переключением, не заметят.

— Катя, — не выдержал я, — мы шпионами в логово врага идем? Ну к чему такая… проработка образов?

Она ухмыльнулась. Странно было видеть Катину ухмылку на этом, в общем-то, привлекательном, но таком глупом лице «славной девушки с Земли».

— А ты собрался в песочнице поиграть, малыш? Противник неизвестен. Мы должны сделать все, что можем… Пауль.

Наши руки соприкоснулись. Едва заметная дрожь пробежала по моему телу. Все-таки, это — она, Катя, если не смотреть…

— И не хватайся за меня, грубиян, — всплеснула руками Катя-Джу. — Вижу, еще кое-чем задумался, только не глазами!

Я покраснел. Моя Джульетта, определенно, более вульгарна, чем я готов выносить.

Сигнал автопилота о приближении к пункту назначения остановил поток мыслей.

Гелиополис.

* * *

Море Гем потерялось в дымке далеко позади. Под нами плыли зеленые поля и долы, богатые сады и непроходимые, опасные сейские джунгли, в верхних ветвях которых изредка удавалось различить злых и любопытных бурки, выискивающих добычу. На равнинах безмятежно паслись стада валаборов, лениво жующих кустарник на уровне своих негнущихся шей и, вероятно, так и не успевавших понять, пугаться им или нет столь стремительно пролетавшего над головами грохота вирманы. «А, ну его, показалось…» — думали, наверное, они, и, конечно же, мгновенно забывали. Забывать — единственное, что валабор умеет делать мгновенно.

Однажды мне показалось, что на отколовшемся обломке белой скалы разлегся полосатый заур. Зауры — настоящее бедствие в наших краях, и хотя дома моего народа остались намного южнее, я узнавал знакомые черты во всем, мимо чего пролетал.

Грохот не давал разговаривать, но Нарт заметила мое оживление и улыбнулась. Думаю, она поняла, что, несмотря на механическую вонь вирманы и набранную нами высоту, я чувствую запах родины.

Небольшие деревни вистермейсов и гаубов проглядывали плетеными крышами сквозь заросли плодоносящих деревьев и лиан, которыми эти племена имеют склонность обсаживать дома. Трехслойное крышное плетение у них настолько совершенно, что не оставляет дождю возможности просочиться вовнутрь. Я несколько раз бывал у гаубов, а в детстве меня возили и к вистермейсам. Признаться, не вижу между ними особой разницы, если не считать некоторого расхождения в произношении имен да пары десятков слов, применяемых только первым или вторым племенем для обозначения одних и тех же вещей. Мне кажется, они сами-то нередко путают, где кто, если человек неизвестный, и отличают представителей своего народа от соседнего только по этим особенным словам. Что не мешает каждому из племен называть свой язык «вистермейским» или «гаубским», подчеркивая, насколько они уникальны.

Спокойные края, давно забывшие о голоде и нужде, уже много двудевятилетий не слыхавшие слова «война». Не знаю даже, осталось ли такое понятие в местных языках.

Неожиданно мы пошли на снижение. По пологой дуге вирмана обогнул опушку густых зарослей сейсы, никогда не перестающих цвести и стрекотать, и нырнул под своды леса, в зеленый тоннель, образованный сросшимися ветвями и лианами над ленивой мутной рекой. Здесь царил полумрак. Словно бы предтемие, время сумерек, однажды войдя тем же путем, что и мы, задержалось и не смогло покинуть джунгли. Мысль о возможности не вернуться коснулась моего разума и скользнула прочь по внешней его границе — нет резона переживать страхи, когда решение принято, когда ты вверил себя другим и не влияешь на происходящее.

Мы летели почти над самой водой. Летели так неторопливо, что, пожалуй, прыгающий по веткам бурки без усилия обогнал бы нас. Поверхность реки под вирманой морщинилась и проминалась, разгоняя влекомые течением опавшие листья и создавая небольшие волны, кольцами расходящиеся от нас во все стороны. Нередко, когда отжатая горячим воздухом вода отступала, обнажались белесые ленты и лохматые щетки речных водорослей, и если в этот момент мы оказывались слишком низко, они варились заживо в выхлопном пламени древней машины.

Я глядел на реку, перегнувшись за борт, насколько позволял выступ прозрачной крышки кабины. Подняв взгляд, рассматривал проплывающее мимо сплетение ветвей, стволов, стеблей, листьев — настолько плотное, что трудно и помыслить преодолеть его без тесака или огнелуча. Растения яростно боролись за жизнь, карабкались одно на другое, пытаясь лишить друг друга света и любой ценой вырваться наверх, к солнцу, или хотя бы к воде, сумрак над которой был, все же, менее густым, чем в чаще. Растения учились пить чужие соки, присасываясь к жертвам. Они учились ловить подвижную живность и питаться ею. Самые миролюбивые обрели способность довольствоваться крохами, просачивающимися сквозь туго сросшиеся кроны, или уходили в жирную землю, научившись обходиться теплом, жить в темноте.

«Они такие густые возле берега, поглубже должно быть свободнее», — сделал я логичный вывод и взял на заметку, а то, мало ли, вдруг придется оказаться в этом лесу пешком. Зауры здесь точно водятся. Наши говорили, в сейских лесах кто только ни водится… Но бурки хуже зауров. Полосатые ящерицы не лазают по деревьям. А вот гадкие бурки, ловкие шестирукие монстры с длинным раздвоенным хвостом, они не менее кровожадны, чем зауры, но куда опаснее и умнее. Нет, не хотелось бы одному и без оружия ступить в эти терния…

Я снова осмотрел плотную стену растительности у самой воды. Хорошо, вирмана большой и громкий, они наверняка следят за нами, оценивают и боятся… Непроизвольно глянул наверх. Над головой проплывали своды этой своеобразной лесной пещеры, сквозь которые нигде не просвечивал даже маленький клочочек неба. Нередко свесившиеся лианы или застрявший в густых ветвях сухой сук доставали до крыши кабины, неслышно поглаживая или стукаясь в нее.

Нарт показала мне: «Вынь затычки из ушей», и я послушался. Шум вирманы заметно ослаб. Он уже не разрывал слуховых перепонок и, скорее, урчал, нежели ревел, но разговаривать все равно было бы делом затруднительным, разве что орать во весь голос.

Нарт хлопнула меня ладонью по руке и махнула вперед. Нагнувшись, к самому уху, прокричала: «Скоро уже… Там пещера…» — и снова устремила взгляд на реку. Прямой участок русла заканчивался, оно стало уже, течение убыстрилось, зеленый коридор сжался и потолок из ветвей и лиан опустился. Вирмана приник к самой воде, вскипавшей и испарявшейся под его брюхом. Нас окружил пар, и различить что-либо стало возможно только прямо перед собой.

«Как в том сне» — вспомнил я внезапно недавнее, но уже почти забытое видение реки в каменных стенах, огромной тяжелой машины, идущей против течения, дождя… Туман… Туман заклубился вокруг меня, проник в кабину, заполонил глаза, украл звуки.

«Туман способен говорить, способен показывать, не только миражи…» — бормотал мне на ухо едва различимый шепот, пожалуй, мною же и думанные мысли, но они почему-то не шли изнутри, а как бы отражались от молочно-белой слепоты вокруг, отражались шорохами, отражались призрачно, возвращаясь ко мне.

«Туман расскажет тебе…» — нашептывало мне эхо, и вдруг умолкло, словно отброшенное громким и живым, таким знакомым голосом Пола: «Ксената! Я уже думал, никогда… К переводу вернемся позже. Скажи, что такое этот канал? Вы с Лиен открыли канал, вошли сюда, теперь пропали, но мы можем говорить… Кто-то другой может влезть в канал? Ксената, не молчи, это важно!»

«Да, я слышу, подожди, надо подумать» — ответил я, а сам лихорадочно пытался сообразить, что же он имеет в виду. Связь у нас такая, что вот-вот порвется. И манера у Пола такая… Невыносимая. Приходить в самые неподходящие моменты. Или у меня все моменты стали неподходящими? Такова теперь моя жизнь? Да нет же, летели чуть ли не треть дня, что раньше-то мешало… Ладно. Он об этом голосе в тумане? Это, что ли? Но это же мой голос, и мысли мои… Или он… Есть! Вспомнил!

И я начал торопливо складывать внутри себя, боясь, что не успею: «Кто-то говорил, когда я спал. Не ты, не я. Пока канал открыт, говорил, убейте, убейте… Но я не знаю, что это за канал! Поверь уже мне. И я не знаю Лиен, и никогда не знал!»

«Вспоминай же, вспоминай, черт возьми! — Пол тоже торопится и злится, я чувствую это. — Остров, плавучий остров, море, хозяева острова, подводная лодка, там живет Лиен, у тебя на берегу тайник, наверху холма, оттуда подземная дорога с тачкой на рельсе…»

«Но… Что такое рельса?» — Я не могу разобрать, что он имеет в виду.

«Ктар! Черт, ты называл его ктаром!»

И вдруг я увидел. Увидел так, будто сам был там. Ктар. Не он, а она. Она зовется ктар. Из древних машин, но из простых. Их используют жрецы Звездного огня, умеют даже строить. Неужели я в храме? Я несся в подземном тоннеле, ветер свистел в ушах. Темнота. Но вот впереди забрезжил свет, движение ктар замедлилось и она мягко ткнулась носом в стену. Отчетливо запахло морем…

Тьма…

Кругом тьма.

Кто-то тормошит меня.

— Ксената! — обеспокоенные голоса. Свет. Я открываю глаза. Лица плывут, словно смотрю через рябую воду.

— Он очнулся.

— Дай воды. Да просто воды, с ним все в порядке.

Вода брызжет на лицо. Течет в рот. Как тогда, на краю пустыни. Меня поил Трана. Нет, Нарт. Но ее руки были такими неуклюжими… Не то, что сейчас…

Зрение прорезалось: лицо, склонившееся надо мной, видно теперь четко. Зарбат, вдова Траны. Все возвращается на круг, как поется в древнем гимне: «Все возвращается на круг и вырастает вновь, лишь звезды не сгорят».

Не сгорят. Как же.

Вместо Зарбат появляется Армир.

— Он в себе.

И она же, но теперь мне:

— Вставай. Прилетели.

Я сажусь и лишь тогда оглядываюсь по сторонам. Свет исходит от круглых фонариков, встроенных в стену. Негромко журчит вода, пахнет сыростью и мокрым известковым камнем. Это река, подземная река. Она выбегает из темноты и уносится в темноту. Ноздреватые своды большой пещеры, словно изъеденные слизнями, убегают во мрак. На широкой площадке явно искусственного происхождения во всей красе возвышается вирмана. От него до стены всего тройка шагов. И столько же до черной воды. Надо же, как точно вписались… А вирманы ведь не плавают. Я отогнал от себя эту мысль еще когда увидел под собой бескрайнее море Гем. Теперь можно. Теперь бояться поздно.

— Солнечный город, — донеслось до меня. И торопливый ответ: — Да скоро уже…

И появилась Нарт. Ее лицо сияло улыбкой.

— Когда ты теряешь связь с этим миром, я не волнуюсь, — рассмеялась она. — Привыкла.

Но легкая тень тревоги во взгляде, обежавшем меня с ног до головы, заставляла усомниться в полной искренности сказанного. Приятно усомниться.

— Привыкла к тому, что я неизменно возвращаюсь? — мягко подтолкнул ее я.

Нарт не ответила.

К нам подошла Армир.

— Ты можешь идти? — посмотрела на меня она.

— Сейчас проверим, — я приподнялся, выпрямился, сделал несколько шагов взад-вперед. — Даже голова не кружится.

— Тогда идемте, — моя наставница развернулась, традиционно закончив разговор обрубанием.

— Погоди, Армир! — воскликнул я вслед. Она обернулась. — Объясни хоть что-нибудь. Куда мы летели, зачем, куда мы идем? Вы меня тащите как необъезженного ксенги…

Нарт прыснула. Даже в глазах Зарбат мелькнуло что-то, напоминающее веселинку. Арнир тоже чуть улыбнулась:

— А ты объезженный?

— Я заслуживаю доверия, — мой голос звучал предельно серьезно.

— Да? — Армир чуть приподняла тонкую бровь. — Хорошо. Мы идем в Солнечный город. Слышал о нем?

Один из главных городов Башен, еще бы мне не слышать, я там учился. Вторую ступень посвящения почти целиком провел в храме Синеокого, а потом возвращался туда на четвертой… Оттуда и был изгнан.

— И даже бывал, — хмыкнул я.

— Вот и отлично, — снова отрезала Армир и, развернувшись, пошла в проход между вирманой и стеной пещеры. Похоже, дальнейшее обсуждение не предполагалось. Что же. Пусть так.

Каждый из нас взял по фонарику.

Рассеянный свет мягко обнажал каменные своды и натеки, трещины и темные провалы боковых ходов. Мы поднимались. В какой-то момент Армир остановилась, словно не уверенная, куда повернуть, а затем подошла к стене и резким движением обеих рук надавила на выступ. Раздался скрежет, и открылась узкая вертикальная щель.

— Помогите, — приказала моя наставница. Мы налегли все вместе и расширили отверстие так, чтобы в него мог протиснуться человек.

Первое, что бросилось в глаза — пыль. Буквально по щиколотку утопали ноги в густой рыжеватой пыли, занесшей пол за, возможно, тридевятилетия покоя. Армир заметила мой взгляд:

— Давно не пользовались, — суховато хмыкнула она. — Забыли уже.

— Где мы?

— Под Солнечным городом. Слушай меня внимательно, Рожденный Пустыней. Я говорила, жрецы Звездного огня намерены погубить Зеленую звезду. Для этого они хотят с помощью древнего механизма пробудить Вестник. Они думают, дочери берегов Лальм замышляют напасть. Они верят, что дочери Весенницы получают от матери силу не только в наставлениях, но и в людях, в оружии. Они думают, мы готовим вторжение.

Кажется, впервые моя наставница сказала «мы» о себе и жрицах Владычицы времени. Случайная оговорка или она хочет на что-то намекнуть? А что, если святоши не так уж неправы? Что, если Армир послана с острова Лальм в земли под тенью Башен для подглядывания и нашептывания, выведывания и подлога? Тогда понятен ее интерес к Рожденному Пустыней, ох как понятен… И не менее понятна осведомленность в делах жрецов Звездного огня. В самом деле, откуда бы отшельнице, беглой жрице, пусть даже она и нашла бы эти свои хоромы в Нагорной, знать о происходящем в секретных комнатах Великой Башни? Даже если редчайшая машина, вирмана, ждала ее или попалась на глаза случайно в каком-нибудь хранилище древних, она не помогла бы Армир проникнуть в планы высших жрецов. Только информаторы. А информаторы бывают только у шпионов.

— Но жрецы не едины в намерении погубить Зеленую звезду, — продолжала она. — Самые мудрые и самые глупые сомневаются. Они не восстанут. Они подчинятся воле большинства. Но они могут дать тебе ключ.

Она многозначительно замолчала, но я не задал вопроса.

— Ты не спрашиваешь, что за ключ, — констатировала она. — Это мудро. Я тоже не знаю ответа на этот вопрос. Но они могут дать тебе ключ. Ключ, который позволит тебе, рискуя своей жизнью так, как на это не пошел бы ни один из них, обезвредить Вестник. Если мы разделимся, ищи Гаруссу.

— Где мне искать Гаруссу?

— Он жрец, — ответила Армир.

Что же, ответ исчерпывающий. Чтобы найти жреца, достаточно спросить у другого жреца, если он не знает, отведет к тому, кто знает. И, если статус искомого позволяет встречаться с ищущим, преград не будет.

«Святоши ближе к народу, чем можно было бы подумать.» — шевельнулась мысль в моей голове.

«Пол?» — неуверенно позвал я, однако лишь тишина была результатом.

— Но почему жрецы так озабочены судьбой Зеленой звезды? Те, которые против обращения к Вестнику? — вопрос вертелся у меня на губах с момента, как она упомянула о расколе. Такая забота о чужаках не особенно-то свойственна святошам.

— Предзнаменование. Прорицание. Предсказание, — моя наставница слегка скривилась. — Много лет назад, как ты, наверное, знаешь, одна из древних машин в Великой Башне вдруг заговорила. И она предрекла гибель Жемчужине от небесного огня. Жрецы, конечно, тут же решили, что это их Звездный огонь. Машина назвала и год. И даже день. Он наступит при нашей жизни, если богиня раньше не отвернется от нас.

— А причем тут Весенница?

— Зеленая звезда упоминалась в предсказании. Но жрецы не готовы слушать никого, кроме себя. Ученик случайно оказался рядом, когда машина заговорила. Она считалась мертвой. Когда собрались все, большая часть была сказана. Поэтому ни год, ни день точно не известны. Ученик перепугался. Сначала он заткнул уши. Жрецы вытянули все, что могли, но он не мог сказать больше, чем слышал. После допроса ученик умер. К тому же, машина говорила на языке более старом, чем староферсейский, они просто не все поняли. Они считают, Звездный огонь падет на Жемчужину, и это как-то связано с Зеленой звездой. Они всегда недолюбливали нас, но боялись нашей силы. Теперь, когда время приближается, они… нервничают, — снова сухой смешок. Армир, определенно, презирала жрецов, как, возможно, и мужчин вообще. — Но мудрые понимают, Зеленая звезда ни при чем. Что бы ни говорилось в прорицании. Ее просто упомянули. Возможно, огонь пролетит рядом с нею. Или ударит и ее тоже. Или она спасет нас. Или что угодно. Те, кто поумнее, думают, если не будить Вестник, возможно, он сам проснется, когда надо, и сделает, как надо. Или та машина его разбудит, чтобы спасти Жемчужину. Что нельзя ничего трогать, мол, предки знали, что делали, и надо ждать нового предсказания и молиться. Глупцы же… Глупцы боятся мести богини или совпадают с мудрецами в выводах, имея другие мотивы — молиться и доверять Звездному огню.

— А… Я-то тут при чем?

Армир внимательно посмотрела на меня, словно хотела что-то сказать, но потом передумала и произнесла другое:

— В предсказании машины тебя не было. Но они узнали, что тебя видела жрица Владычицы времени. Рожденного Пустыней. Видела в миражах. Узнали и решили, что ты помешаешь им и приведешь пророчество к воплощению.

Сказать, что я был удивлен — ничего не сказать. Выходит, не наши святоши, а жрицы Весенницы обрекли меня на такую веселую жизнь…

— Ты не хочешь узнать, что на самом деле сказали миражи?

— Хочу, — только и нашелся пробормотать я.

— Они сказали, что придут двое из пяти в одном, чтобы спасти всех.

— Мутновато… И почему словами…

— Ты прав, миражи не говорят. Они показывают. Я сказала кратко, суть. Так записано у нас.

— И поэтому вы ждали… меня? Поэтому ты послала Трану?

— Да. Спасти тебя, чтобы спасти всех.

— А что это за «двое из пяти в одном»?

— Мы не знаем. Та, кто видела, была не совсем… нормальна. Но ее слова оправдывались, когда приходил срок, если их понимали верно.

— Ты уверена, что вы правильно поняли это ее… предсказание? — усомнился я.

Армир промолчала.

— Армир… — настоял я.

— Есть разные мнения. Но нет смысла о них говорить, — отрезала она. — Я считаю так.

Отлично. Выходит, и среди жриц нет согласия. Возможно, часть их полагает, что святоши правы, и человек этот, то есть я, принесет гибель, а не спасение. Но, конечно, они не смеют сказать это вслух, ведь тогда они поддержат святош, предполагающих уничтожить Зеленую звезду. Ладно. По крайней мере, моя наставница на моей стороне, иначе давно бы убила меня.

— Армир, прежде, чем выйдем отсюда, прошу, расскажи мне, в чем суть миражей?

Она немного нетерпеливо повела плечом:

— Миражи показывают то, что не здесь, или то, что здесь, но выглядит не так. Миражи всегда показывают то, что есть. Или было. Или будет.

— Но как? — я хотел, чтобы она объяснила, ведь нас ждала опасность и нового шанса поговорить могло не выпасть.

— Ты настоящий ученый, Ксената, — смягчившись, произнесла она. — Хорошо, слушай. Все дело в свете. Мы видим свет, ты знаешь это. Но задумывался ли ты, как свет умеет обманывать? Видел ли ты его игры в воде, когда он преломляет воткнутую в дно палку? Так же и в обычных миражах, только обман сильнее. Свет может обогнуть горы, если воздух ему позволит. Тогда он покажет тебе то, что с другой стороны гор.

— Ты говоришь об обычных миражах, Армир, — вставил я, заметив, что она замолчала.

— Да. Ты прав. Но и в обычном мираже можно увидеть больше, чем он показывает. Это учит тому, как видеть все миражи.

— Я понимаю это. То, что ты сказала о свете. Но как можно увидеть будущее или прошлое?

Армир некоторое время молчала, словно взвешивая, и, все же, видимо, решилась:

— Прошлого и будущего нет. Нет настоящего. Это слова. Мы так видим, так называем, но это наш повседневный мираж, вводящий в заблуждение, мираж, позволяющий нам жить. Мы живем в нем, иначе мы не справимся. Так ограничивает нас разум. Так ограничен он сам. Вглядываясь в миражи, открываясь им, ты на короткое время становишься тем самым слоем воздуха, который проводит свет из-за горы. Но этот твой свет и так здесь, никуда не девался, ниоткуда не берется. Ты только подглядываешь в него. И видишь сразу больше, чем можешь переварить, не сойдя с ума. Разум защищается, ты мешаешь ему. Так сходят с ума. Миражи опасны. Мы всегда бы видели их, если бы не закрывали глаза, но открытые глаза убивают нас.

— Так сошла с ума та предсказательница?

— Да. Поэтому видела больше других. Она остановилась в продвижении безумия, поэтому могла пересказывать.

— С нею можно встретиться? — внезапно для самого себя, вырвалось у меня.

— Она умерла, — мне показалось, в голосе скользнула печаль.

— Вы были знакомы?

— Это моя мать. У тебя есть еще вопросы или мы можем идти? — резко бросила она.

— Армир… У меня есть еще один вопрос.

— Последний.

— Конечно, — быстро согласился я и спросил о самом главном, о том, что давно откладывал, опасаясь ее реакции. — Голос в голове… Бывает, что человек слышит… Что с ним кто-то разговаривает. Это подселение сознания?

— Обычно, нет, — Армир отрицательно повела плечом. — Обычно это усталость или сумасшествие.

— А если он говорит разумные вещи, знает то, чего ты не знаешь, а потом оно подтверждается?

— Почему ты спрашиваешь, Ксената? — ни тени озабоченности в ее голосе.

— Ну… — и я рискнул броситься в воду неизвестности, как когда-то прыгал с утеса на восточном берегу Гем, — я слышу иногда.

— Что же ты слышишь?

— Голос другого человека. Он убеждает меня… — я попытался собраться с мыслями, чтобы выразить их как можно короче и понятнее.

— Убеждает сделать что? — подтолкнула меня собеседница.

— Ну…

— Выдели главное.

— Найти какую-то Лиен. Кстати, похоже, она их ваших… Извини, бывших твоих… Ну, из жриц Владычицы времени…

Только сейчас я обратил внимание, что лицо Армир окаменело, словно при жизни превратившись в предсмертную маску. О чем она задумалась?

— Армир… Ты слышишь меня?

— Да… Да.

— Может быть, ты знаешь, кто эта Лиен?

— Имя указывает на принадлежность к жрицам Весенницы, — немного растягивая слова, согласилась она с моим предположением.

— То есть, мне искать ее там, на берегах Лальм?

— Жрицы Весенницы живут на этом острове, — снова согласилась со мной Армир.

— Но это же невозможно! Меня не допустят туда!

— Да, не допустят. А если проникнешь и попадешься — убьют. Мужчинам не место на берегах Лальм.

— Но что это за голос?

— Я… Не знаю. Будь осторожнее с ним. Ты можешь рассказывать мне все, что он тебе говорит, прежде, чем будешь принимать свое решение?

— Да, конечно, наставница.

— Вот и прекрасно. А теперь идемте, это плохое место для долгих разговоров. Ступайте след в след. Ксената последний, твои следы самые большие. Старайся покрывать наши.

Она пошла впереди, за нею вдова Траны, потом Нарт, я замыкал.

Наконец-то мне доверили хоть что-то.

За поворотом нас ожидала крутая лестница, уходившая прямо в потолок. Я обернулся. Следы, оставленные нами, казались делом ног одного человека.

Лестница несколько раз меняла направление, угол и наклон, в одном месте даже ненадолго превратилась во вьющуюся. Мы все поднимались и поднимались, но это меня не особенно удивляло, Солнечный город расположен на плоском холме, довольно высоко поднятом над равниной. Несколько лет прожил я в нем, обучаясь в храме Синеокого, однако даже не подозревал, что туда можно попасть подземным путем через пещеры.

Удивительно, пыль пропала практически сразу, как мы миновали первые повороты лестницы. Я спросил бы об этом Армир, но она шла впереди, и кричать, наверное, было бы неразумно, а Нарт могла не знать причины, да и, в самом деле, сколько уже можно проявлять неуместное любопытство, будто я первогодок. Так что решил отложить.

Очередной пролет лестницы привел нас в тупик.

Армир ощупала стену, ступеньки, поискала на потолке. Наконец, похоже, нашла скрытую панель, нажала на нее, но ничего не произошло. Тогда она уперлась спиной в противоположную стену и надавила ногой. Очень неохотно камень, закрывавший выход, откатился в сторону. В лицо пахнуло свежим воздухом. Снаружи было еще не очень жарко, первая треть дня только начиналась. Чуть выше Башни, возвышавшейся над городом, висело сиреневое облачко. В прозрачных камнях городских окон разливалось золото раннего солнца. Плоские крыши громоздились одна над другой. В домах богатых жителей их украшали сады, иногда даже в несколько этажей.

Я попробовал сориентироваться.

Ну, конечно, мы в Хабаре, лесном квартале. Здесь запрещено строить и охотиться, он огорожен и охраняется. Местная и приезжая знать, включая координаторов, имеет привычку приятно проводить время в уютных плетеных хижинах рядом с ручейком, выбивающимся из-под живописных камней. Говорят, это сближает господ с народом, на деле же «народа» здесь нет — обычная прогулка на природе, даже в лесу, под надежной охраной и без всяких там внезапно появляющихся бурки или зауров. Несколько раз, слышал, бурки пробирались-таки в город, но стража отлавливала их и истребляла немедленно, еще во внешних кварталах. Отлавливать бурки… Представляю себе, сколько хлопот с этими крышами… Сам не раз скакал по ним, не желая быть застуканным за каким-нибудь неодобряемым занятием.

Святоши редко появляются в Хабаре, и я заглянул сюда лишь однажды, полюбопытствовать. Статус ученика второй ступени позволял посещать лесной квартал под надзором посвященного жреца, и я воспользовался случаем, пристроившись к добрейшему Вартиксе — тот любезно согласился провести меня с собой для демонстрации излишеств и в назидание, какого образа жизни следует избегать прилежному юноше. Ничего особенного, ранее мне незнакомого, я здесь не лицезрел, но оценил стены и охрану. К защите покоя и удобству посетителей квартал Хабара относился серьезно.

Наше счастье, что острие оружия стражников всегда направлено вовне, а не вовнутрь забора, иначе пришлось бы искать другой путь под землей. А так, мы привели в порядок одежду и дождались, когда начнется солнцепад, вторая треть дня. Закрыть выход из подземелья нам не удалось, плита не хотела подаваться, пришлось заложить щель камнями и закидать ветками. Женщины стравили волосы с голов, воспользовавшись каким-то своим, неизвестным мне средством. Лысыми Армир и Нарт стали еще более похожи, но чужеродность их лиц для здешних мест стала менее бросаться в глаза. Зарбат, на мой взгляд, так и осталась дикаркой, но вид ее теперь соответствовал этикету периметра стен Хампураны, внутренней страны Башен.

С достоинством спустившись с холма и для виду постояв у искусно вырубленного водопадика, мы пристроились к большой шумной группе гостей поместнического дома, где женщины легко могли — на первый взгляд, конечно — сойти за чьих-нибудь слуг, а я — за посвященного. Святоши не следовали единому канону в одежде, придерживаясь лишь общих принципов чистоты и скромности, и мое длинное платье полностью им удовлетворяло.

* * *

Как я и предполагал, стражники Хабары не обратили на нас внимания вовсе, мы без помех выскользнули наружу.

Большая площадь перед входом служила местом ожидания, здесь томились слуги и панцирные скакуны — ксенги, ожидавшие своих хозяев. Отдельно и будто бы с особым достоинством возвышались самодвижки — двенадцатиколесные копии древних машин. Святошам удалось-таки научиться воспроизводить их в храмовых кузнях. Питались они, конечно, топливными стержнями, но съедали на удивление мало — в сравнении, например, со стрельбой из выжигателя. Так что редкость этих машин объяснялась не дороговизной содержания, а ограниченным производством, которое, в свою очередь, определялось сложностью работы и труднодоступностью некоторых компонентов. Я слышал, устройство, переводящее теплоту стержня в движение, нуждалось в каком-то редком металле. Возможно, все это было ложью, и малое число самодвижек связано с тем, что устройство, для которого якобы требовался редкий металл, до сих пор не научились делать вообще, поэтому использовали только обнаруженные на каком-то древнем складе.

Мы прошли площадь насквозь и немного расслабились. И печальная Зарбат ненадолго украсилась бледной улыбкой.

Сколько же я не был здесь? Полгода? Но тогда пробегом… Да, почти два оборота, получается… Город совершенно не изменился: те же крытые трехъярусные главные улицы, треугольником сходящиеся к центру, где высилась Башня. Те же очертания крыш. Наверняка садовники посадили девятку-другую деревьев в навесных садах, однако, за исключением этого, едва ли я обнаружу какие-нибудь бросающиеся в глаза нововведения — жители Солнечного чрезвычайно консервативны.

Ворота прибашенной площади встретили нас распахнутыми настежь, но их скоро закроют, близится тьма. Кстати, нам туда и не надо, Башню лучше обходить стороной. Если можно было бы покинуть район Хабара, вообще не проходя через Старый город, мы бы, конечно, так и поступили — подальше от координаторов, поближе к народу.

Новый город начинался сразу за крепостными стенами. Миновав глубокую арку ворот, мы расслабились еще больше. Пока никаких препятствий нашему плану, каким бы он ни был, не возникало. Любопытно, какой же у нас план? Мое знание пока ограничивалось намерением попасть в Солнечный город.

— Могу ли я спросить? — обратился я к Армир, на всякий случай избегая называть ее по имени.

— Можешь. Но ты правильно избегаешь имен, — ответила она.

Я хотел было предложить взять другие имена, однако вовремя вспомнил, как жрицы относятся ко лжи, и язык застрял в моем рту — к слову, давно уже не вкушавшем ничего съестного… Я запнулся, и произнес совсем другое:

— Было бы неплохо перекусить. Наши силы скоро начнут убывать…

Нарт прыснула, прикрыв рот ладошкой. Армир метнула в нее взгляд, и та сразу посерьезнела. Я тоже постарался сдержать улыбку, слишком уж непривычными казались мне эти лысые женщины, слишком уж я изменился и, пожалуй, даже привязался к их красивым густым волосам. Мои-то не вырастут уже никогда: изменения, выполненные жрецами Звездного огня, необратимы.

— В твоих словах есть смысл. Но сначала найдем Гаруссу. Он накормит нас и устроит на ночлег. Скоро уже падут тени, — Армир указала на небо, — до тьмы не дольше девятины.

Насколько я помнил город, наставница вела нас к храму Рыбака, главной звезды хуаргаев, особо почитаемой также центростанниками. Считалось, она покровительствует обмену и ремеслу, связанному с кожей, панцирями, одеждой — всем, чем закрывают тело. Яркая и красная, эта звезда считалась одной из сильнейших в наших краях и уважалась многими народами.

В Солнечном городе храму Рыбака отводилось не самое лучшее место, ближе к южным воротам. Настоящей крепостной стены здесь не было, поскольку о войнах уже почти забыли. Предместья застраивали, заботясь лишь о защите от диких зверей. Храм напоминал ступенчатый кристалл черного камня, венчаемый треугольной жертвенной чашей, всегда наполненной негасимым темным огнем. Такой огонь давали горючие камни, маслянистые на ощупь, но никто никогда не видел, чтобы служители подбрасывали их в чашу. Считалось чудом, что жертва приносится непрерывно и как бы сама собой, питаемая лишь молитвами жрецов. У каждого храма в Хампуране было свое чудо, а у некоторых — и по два. И все они имели естественное объяснение, если покопаться.

Непривычный вес оттягивал мою одежду справа сзади. Еще задолго до подхода к храму Рыбака, когда улицы превратились в двухъярусные, а некоторые и вовсе потеряли статус, пролегая исключительно по мостовой и даже лишившись навесов, наставница, прикрываясь от любопытных глаз, вкрутила мне в пояс выжигатель. Видя мое недоумение, бросила:

— Не доверяй святошам, — и не стала больше ничего объяснять.

У ворот храма оказалось пустынно. Рыбак — не самая популярная звезда-предок в Солнечном городе, тут вам не Хуарга. Никто не встретил нас и в парадном коридоре. Шуршал красный песок дорожки, затем синий песок дорожки, затем снова красный. Наконец, нам встретился жрец. Он сидел на каменной скамье, покрытой пористым дурсом, деревом, известным своим теплом и прочностью. Тонкий узор на бритой голове означал пожизненный статус смотрителя храма. Выше ему не подняться.

Завидев посетителей, он вопросительно шевельнул ладонью.

— Да пребудет святое пламя в незыблемом горении! — произнесла Армир, приветственно поднимая руку в ответ на его вопрос. Но жрец смотрел на меня.

— Женщина говорит от моего лица, — с максимально надменным видом, на который только был способен, поправил положение я. Так себе поправил, конечно: мужчина должен идти впереди, женщина должна молчать. Армир, видать, никогда не ходила с мужчиной по городам в пределах стен Хампураны, а в диких краях, в тени Башен, правила совсем другие, не говоря об острове Лальм. И я сплоховал, не сообразил вовремя… Первая наша серьезная осечка, уважаемая наставница, и, надеюсь, последняя. Иначе все кончится плохо. Пока меня просто засчитали за… странного. За очень странного. Нормальный святоша постеснялся бы такой компании.

— Рыбак доволен вашими словами, — неожиданным басом произнес смотритель. — Пусть сопутствует вам удача в делах.

Ответное пожелание могло бы быть и побогаче, ну да ладно, спасибо и за такое. Армир, кажется, поняла свою оплошность и теперь молчала. Но я знал, что сказать:

— Я ищу Гаруссу и веду к нему этих женщин.

Тяжелым взглядом смотритель окинул нас всех.

— Гарусса будет оповещен. Рыбак предлагает вам подождать.

Кряхтя, он поднялся, явив немалый рост. Указав жестом на скамьи, подобные той, на которой только что сидел сам, он неспешно удалился по коридору, присыпанному белым песком.

Некоторое время мы стояли в тишине. Садиться никто не стал.

Затем Армир с деланным спокойствием произнесла:

— Гарусса всегда сам принимал гостей, и оповещать его не требовалось.

— Наверняка занят каким-нибудь важным делом, — в тон ей ответила Нарт, и я понял по выражению их лиц, что все очень нехорошо.

— Конечно, именно так нам и следует думать, — с небольшим нажимом согласилась моя наставница, делая рукой разматывающий жест и указывая на свою поясницу. Выжигатель. Там у меня вмотанный в пояс выжигатель. Неужели придется стрелять в храме… Хотя, какая разница, где.

Успокоив заладившее было биться сердце, как учил Дсеба, я спокойно, словно ничего особенного не делаю, вымотал выжигатель из пояса и просунул в широкий рукав. Руки теперь держал вместе перед собой, как положено порядочному святоше. Правая быстро и вслепую набрала код бессрочной разблокировки.

— Женщины, — властным голосом заявил я, — хватит здесь болтать. Идите и подождите меня на ступенях храма, там обтачивайте свои лясы.

— Можно ли мне остаться, господин? — неожиданно кротким голосом произнесла Нарт. В черных глазах плескался неподдельный страх, и я понял, что это страх за мою жизнь.

— Останусь я, если господин не возражает, — сухо отрезала ее мать. — Дело ведь касается меня, мне отсюда не уйти, пока… оно не сделается. А вы, давайте-ка, бегите из храма вон. Зря вообще за нами увязались, безмозглые балаболки, не место вам в святилище.

Заметив, что Нарт не двигается, впившись в меня взглядом, я рыкнул:

— Она сказала за меня! Живо прочь! Бегом!

Нарт словно очнулась. Блеснули слезы. Но она развернулась и побежала. Вдова Траны припустила за ней, они быстро скрылись за поворотом. Мы остались в тишине, можно было слышать дыхание.

— Правильно ли она поняла? — задал я иносказательно волнующий меня вопрос.

— Да, — ответила наставница. Это означало, что ее дочь и Зарбат убегут. Что они поняли и не будут ждать нас ни на выходе, ни в городе. И только глубоко в сердцах своих остается им надеяться на наше возвращение.

В коридоре, по которому удалился смотритель, раздались громкие голоса.

Они должны отвлекать внимание. Атака будет с другой стороны. Так учил Дсеба.

Я притянул к себе Армир и закрутился за угол. Позади раздалось характерное шипение — по стенам, где мы только что стояли, полоснули огнелучи.

— Я могу сражаться, — с негодованием оттолкнула меня Армир. Думаю, негодование ее было, скорее, растерянностью. Думаю, растерянностью от того, что мужчина впервые сжимал ее в объятьях. Этого я не учел. И предположу, хотя теперь уже поздно, что из всех мужчин, встреченных ею на жизненном пути, именно мои объятья она бы предпочла. По крайней мере, как мать.

Огненный бич хлестнул из-за угла и срезал ей голову.

Одномоментно.

Я не успел ни затащить ее обратно, ни даже толкнуть.

Выжигатель выпал из обезволенной руки Армир и плюхнулся в песок.

Я не защитил ее.

Странная мысль для хампуранца. Но я был хампуранцем не всю жизнь.

Потом много думал над этим. Видел снова и снова, как падает на песок ее тело. От головы не осталось почти ничего, огнелучи при полной мощности прожигают камень. Правда, не сразу. Голову — почти мгновенно. Кровь, конечно, не текла — рана запеклась.

Почему они, вообще, начали стрелять? Почему широким лучом, на максимуме затрат? Это же одновременный пуск с девяти стержней… Зачем специально целились в голову?

Я думал об этом потом.

А в то мгновение…

Что же…

Как учил Дсеба.

Взвинтить восприятие. Больше воздуха в легкие. Холодную ярость в кровь. Распустить по телу. Контроль ярости. За это придется платить потом. За все придется платить. Но кое-кто расплатится прямо сейчас.

Я подтянул полы платья и связал их на поясе. Присел и тут же прыгнул низко над полом, цепляя по дороге оружие Армир. Движение кажется замедленным, но я знаю, что это не так. Сейчас я перемещаюсь быстро, очень-очень быстро. Мой невидимый друг назвал бы это словом «наркотик», но я не жевал твердую горошину, это идет изнутри меня.

Они стреляют, но не учитывают скорость. Там, где взметнулся оплавленный песок, меня уже нет. Продолжая переворот, дважды коротко отпускаю пламя. Они кричат, потому что я не целился в головы — я выжег им сердца.

Подпрыгиваю под потолок и успеваю заметить выглядывающую из-за угла лысину. Убраться она не успевает, крикнуть тоже — один выплеск огня в полете. Дсеба не зря учил меня.

В широком коридоре ждут молча. Те, кто недавно громко говорили, отвлекая наше внимание. Они не уверены. Они не понимают, что происходит. Один пытается убежать, трое стоят как вкопанные, двое поднимают руки, собираясь стрелять.

«Ну, не-е-ет…» — назидательно шипят мои выжигатели.

Нет, не уйдет никто из вас.

Вслед убегающему огнелучи посылают улыбку. Он падает, рассеченный пополам.

Страшно воняет паленой плотью. Мне никогда не нравился этот запах.

Возможно, я был плохим жрецом.

Возможно, я чрезмерно любил знания и через чур хотел учиться и учить мудрости.

Возможно, я был слишком непокорным и зря поднял голос на старшего.

Но Дсеба учил меня не этому.

Он учил убивать.

Получилось как-то слишком легко. Я бежал по коридорам, не встречая больше никого. На их счастье. В тот момент я мог убить каждого, кто появится на пути. Мне нужно было убедиться, что Нарт успела.

Выскочил из храма с двумя выжигателями в руках и тут же метнулся обратно. Вовремя — штук девять огнелучей заплясали танец смерти на темной стене святилища Рыбака. От испаряющегося камня во все стороны полетели осколки, я отступил глубже в коридор.

Откуда они взялись, эти стрелки? В храме не было столько жрецов. Не осталось. Получается, мы попали в ловушку? Стража? С девятью выжигателями? Ой ли… Но как же Нарт…

Я остановил порыв немедленно броситься наружу.

Имеет ли смысл вернуться и собрать стержни? Нет. Долго. Нужно найти другой выход. Едва ли они оцепили храм. Рассчитывали же уложить нас внутри. Сейчас оцепляют, надо спешить.

И я побежал снова. Примерно представляя себе, как устроено это сооружение, взобрался на самый верх, перепрыгивая через несколько ступенек. Прожег стену там, где, на мой взгляд, должен находиться лаз на крышу, скрытый от наивных посетителей. Разумеется, там он и обнаружился. Я проник в комнатку, заваленную горючим камнем. Отсюда его подбрасывают в жертвенник. Повезло, не задел огнелучом, когда жег дверь. Ага, вот и люк. Распахнул его и вылез на крышу, невидимый для всех, точно под чашей. Посередине чаши обнаружилась треугольная дырка, горело вокруг нее. Нечто в этом роде я и предполагал. Жарко, но работать можно. Только это не моя работа, кормить Рыбака. Моя работа сейчас — бежать.

Разрядив до конца выжигатель — кажется, свой — я прорезал дыру в крыше и, дав чуть остыть, выполз на поверхность. Закрутил его в пояс — выбрасывать жалко, страшно ценная и редкая вещь, потом будет не достать, а вдруг пригодится? Кроме того… память об Армир. Ведь оба дала мне она, и с одним из них в руке — погибла.

Одежда безнадежно измазана пылью горючего камня, но я подворачивал платье не абы как, а чтобы пачкалась только лицевая сторона. Походные платья шьются таким образом, что можно выворачивать и носить их изнанкой наружу, никто даже не заметит. Изнанка-то чиста. Надо постараться и сохранить ее такой.

Уйти отсюда по крышам, к сожалению, невозможно — храм стоит отдельно, не допрыгнешь. Поэтому я прикинул, где меня меньше всего будут ждать, и, с разбегу сиганув туда, бросился наутек. Один, с почти разряженным выжигателем, против всей городской стражи я — не боец. Дсеба учил не только убийству. Он учил выживать.

Прыжок вслепую, но я представлял себе окрестности. Город Солнца не любит меняться.

Приземлившись, перекатился под стену, оттолкнулся от нее, вскочил, добежал до ограждения, но тут же резко метнулся в другую сторону — весь мой путь сопровождало шипение выжигаемого камня. Они чуть-чуть не успевали, тупые валаборы, жевали бы свою жвачку на полях, не брали бы в руки оружие. Они могли просто одновременно пальнуть вдоль храмового переулка, ведь, все равно, кроме меня там никого не было, да и, можно подумать, их бы волновало, если бы кто-то был. Они могли иссечь воздух огнелучами так, чтобы мне стало некуда прыгать. Но тупицы все вместе гонялись за моей тенью.

Еще три мгновения, и тени не осталось — я свернул за угол и понесся, что было сил, прочь от храма Рыбака. Я запомню этот солнцепад, красная звезда, запомню надолго.

Конечно, они бросились следом.

И кто-то из них уже бежал в обход, надеясь отрезать меня от оживленных улиц. Сомневаюсь, что их беспокоило количество жертв, но в толпе я мог бы затеряться.

Подпрыгнув толчком от стены, я взобрался на крышу и тут же рядом ввернулась тяжелая металлическая стрела. С противным визгом она вошла точно в щель между камнями. Отлично, значит, городская стража тоже участвует в охоте. Лучше некуда. Зигзагом уйдя еще от двух стрел, я свалился с крыши в другой переулок, пока пустой. Случайный прохожий шагов за двунадевять от меня шарахнулся в сторону. Ага, там другой переулок. Я понесся к нему, но, едва повернув, лицом к лицу столкнулся с тройкой стражников.

Один держал в руках взведенную стрельницу, двое с дубинками. Прохожий, испугавшись меня, размахивает руками, что-то им объясняя. Обычный патруль, они подключили всех. Они знают, кого ловят. И я знаю теперь, кто стрелял по мне на выходе из храма. Наследники. Не те, конечно, кто загонял меня в коричневые пески, но смысл тот же. И задача у них одна: убить Рожденного Пустыней.

Я подкатился под ноги стрелку и, свалив его, кувырнулся дальше, по дороге прихватив выпавшую из его рук стрельницу. Две дубинки ударили в место, где меня уже не было.

Да, парни, сразу видно, вы никогда не ловили юрцов.

Одной рукой из тяжелого пружинного стреломета стрелять неудобно, но в другой я держал выжигатель и расставаться с ним не собирался. С колена влепил стрелу в горло одному из стражников. Другой думал было напасть, но увидел, чем ему грозит моя вторая рука, сменил храбрость на разум и с неожиданной для такой туши скоростью скрылся за углом, вслед за вконец перепуганным прохожим. Я успел бы срезать его огнелучом, но не увидел смысла. «Действуй рационально, особенно, когда увлечен», — учил Дсеба. И я побежал дальше, закинув разряженную стрельницу на крышу одного из домов.

На перекрестке осмотрелся. Несколько горожан с одной стороны, несколько горожан с другой, но вдали виднеются стражники, спешат сюда. С третьей… Оттуда тоже кто-то приближается, не в форме стражи, но явно по мою душу. Побежал прямо, расталкивая ошарашенных прохожих. По стене чиркнула стрела, высекла искры. Стреляют сверху. Стража тоже умеет скакать по крышам. Особенно — тайная стража координаторов.

Они вытесняют меня в богатый район, но зачем? Там двух- и трехуровневые улицы, скрыться проще… Ах, да… Вот оно что. Это же не просто «богатый район», это Ксечера, как я мог забыть… Глухие высокие стены и узкие щели между ними. И никого. Дома здесь как раковины, защищают владельцев, скрывая все мягкое и сочное внутри. В проулках кое-где встречаются хозяйственные двери, для прислуги, но они, конечно, заперты, да и не так-то просто вломиться через подобную дверь в дом, даже если прожечь ее — лабиринт коридоров нижнего яруса запутает постороннего, а по всему клану разнесется сигнал тревоги.

Я думал на бегу, лихорадочно пытаясь вспомнить, где здесь можно укрыться или как выскользнуть отсюда, чтобы покинуть город. Обратно к выходу из подземелья, пожалуй, не пробиться — слишком далеко, слишком много стражи. Был и еще один, запасной, план, но я оставил его на крайний случай. Храм Синеокого. Найти Дсебу. Возможно, он тут же сдаст меня наследникам. Очень возможно. Или убьет сам. Пожалуй, это еще более вероятно.

Воздух запел, в стену передо мной уперся огнелуч. Бьют издали, тонким крученым шнуром. Я свернул влево, пробежал три по девять шагов и остановился как вкопанный. Вспомнил это место. Глухой узкий переулок, как все они в Ксечере, выложенный треугольной плиткой. От стены до стены можно дотянуться раскинутыми в стороны руками. Высоченные стены, словно смыкающиеся над головой. Я уже видел это. Да, определенно, я бывал здесь.

Пробежал еще немного, пытаясь вспомнить. Никак.

В переулке уже сгущались сумерки. Он вел не прямо, а немного поворачивая, загибаясь вправо, следуя форме домов. Возможно, когда-то они образовывали внешнюю стену квартала…

Далековато от края города. Наследники и координаторы, разумеется, давно подняли парящих и перекрывают дорогу на волю, стягивают всех — по крышам там теперь не пробежать. И не отсидеться до темноты. Очень плохо.

Переулок круто повернул направо. Я последовал за ним и уперся в тупик. Так вот оно что. Попался. Нужно выскочить прежде, чем ловушка захлопнется.

Я побежал назад, но едва приблизился к выходу, как заметил их. Они вошли в проулок и закрыли выход. Я выстрелил. Огнелуч прошил воздух и зацепил плечо успевшего отпрянуть наследника, до меня донесся вой, исполненный боли. Хорошая реакция, молодец, почти увернулся. В ответ запели несколько выжигателей, вокруг меня защелкал и зашипел трескающийся от жара камень. Я чуть отступил и коротко пальнул в их направлении. Чтобы не думали, что у меня кончился заряд. Чтобы не знали, что заряда осталось где-то на три коротких выстрела.

Что же. Пусть боятся. Ведь одним огнелучом я могу срезать их всех в этом рукотворном ущелье. Теперь они будут ждать, пока не сдамся сам или не выскочу на верную смерть. Или пока сверху, наконец, не подберутся мои убийцы. Уверен, они уже спешат сюда.

Они спешат, но я не стану ждать.

Я отошел подальше, временно скрывшись от наблюдения. Осмотрел стены, оценивая их гладкость. Неплохо. Когда-то мне приходилось делать такое. Не думаю, что разучился.

* * *

Гелиополис. Город солнца. Помпезное название, одно из первых поселений на Луне.

Огромное гравитационное колесо жилого сектора крутится прямо на глазах, не скрытое неподвижным чехлом с торчащими в обе стороны створками приемо-выпускающих раструбов, не изуродованное надутыми венами подходных тоннелей. Преимущества безатмосферности. Вместо сплошного чехла, удерживающего вакуум — сетка безопасности, защищающая мегакольцо от случайных повреждений и аварий пролетающих транспортных средств.

На Ганимеде такие штуки не проходят, плотный воздух слишком тормозит движение, да и на Марсе мегакольца строят по закрытой схеме — хоть тощая марсианская атмосфера при малых скоростях почти не влияет на движение, но мешает пыль. А вот монорельсы, использующие аналогичный принцип электромагнитной подвески и линейной тяги, конечно, и на Красной планете задраены по полной программе — на сверхзвуке нужна максимально разреженная среда, чтобы свести к нулю ее сопротивление.

Под управлением автопилота челнок свернул свои антеннки и усики, проскользнул в открытый приемный раструб и подключился к протяжному устройству, чтобы сравнять скорость со скоростью вращения колеса. Нас слегка вжало в кресла и уже не отпустило — девять целых и восемь десятых метра за секунду в квадрате, земная сила тяжести.

Покинув парковочную площадку, мы вышли на Центральную улицу. Она опоясывала все мегакольцо Гелиополиса, как бы разрезая его вдоль посередине. Ниже и выше лежали ее отражения, дублеры: десять над и десять под нами. Каждый дублер был чуть уже предыдущего, и сила тяжести на нем немножко отличалась — чем выше, чем дальше от внутреннего «дна» вращающегося тороида, тем притяжение слабее. Но на практике жители этого почти не замечали.

Летать по городу запрещалось, хотя для крайних случаев предусматривались «окна» — вертикальные шахты, пользуясь которыми, аэрокары Контроля или аварийки могли бы оперативно перемещаться между уровнями. Если не считать этих шахт, а также обычных, гражданских переходов и лифтов, наклонных галерей, обзорных мостов и панорамных площадок с прозрачными стенами, все дублеры Центральной улицы существовали независимо. Казалось, что мы находимся в обычном земном городе, над нами — веселое голубое небо с перистыми облаками. Солнце ярко светит и отражается в стеклах домов, стилизованных то ли под девятнадцатый, то ли под двадцатый век — и даже греет, хотя сообразить, как инженеры добились этого с помощью обычной проекции мне, без Катиной помощи, не удалось.

— Дурачок-дурашка, — кривлялась она вполне естественно для своего образа, — разный угол взгляда. Угол-уголок, понял? Ты идешь — оно идет.

— А… — кажется, до меня дошло. — Оно всегда как бы бесконечно далеко. А потолок низкий. То есть по всему потолку…

— Вот-вот, именно-именно, по всему этому тупому потолочку размазано солнышко, — хихикнула то ли Джу от лица Кати, то ли Катя от лица Джу.

Одежда гуляющих, а таких, оказалось, тут большинство, выглядела весьма разнообразной. Преобладали костюмы то ли времен Вашингтона, то ли Рузвельта, я не очень ориентируюсь в этом деле… в общем, попали мы на бал в стиле ретро. Тут же встречались и какие-то ковбои, и чуть ли не самураи, и более-менее знакомый на вид костюм двадцать второго века. Современно одетых, типа нас с… э-э… с Джульеттой, похоже, меньшинство.

— Скажи мне, Джульетта… — начал я, но был немедля перебит.

— Фу, Пауль, фу! Джу, я же просила, Джу, Джу, Джу! — закапризничала она. Прогуливающаяся мимо чинная пара расцвела улыбками. Господин приподнял шляпу. Кажется, такая называлась «цилиндр». Ну, неудивительно, именно как цилиндр, натянутый на темя, она и выглядит.

— Ты привлекаешь внимание… — зашипел я на нее.

— Еще бы, — заговорщицки подмигнув, громко прошипела в ответ моя самодеятельная актриса, — я ж такая милашка!

— Джу… — попытался я начать заново. — Почему тут словно… бал-маскарад… карнавал… почему…

— Почему у них такой прикид? — перебила она, закончив мою фразу отсебятиной. — Элементарно, Кинг-Конг, они отрываются!

Видя мое недоумение, милашка Джу продолжила:

— Ну, ты тупой… Дома видишь? Стиляги. Снимают комнатки прям с прикидом, нарядились, и в путь по Бродвею. Усек? Эти, вон, с другого сектора, — она очень неприлично показала пальцем на ковбоя. — У них там ранчо, небось. С быками. Или пыльный городишко с салуном и гробовщиком, все в стиле…

— Но зачем для этого лететь на Луну? Все-таки, я чего-то не понимаю…

— Не догоняешь… — передразнив, поправила она меня под свой сленг. — Это кусок шоу. Заодно с остальными. Полетами там всякими, прогулками при Луне, тьфу, при Земле… Мы ж на земной стороне? Ага, на земной… Ну я тупая… И круто ж, в таком марафете по Луне…

— Ты не слишком в образе? Обратно потом выйдешь? — почти всерьез обеспокоился я, глядя, как она чертовски картинно и очень типажненько приложила тыльную сторону ладони ко лбу.

— Дурак, — рыкнула Джу совершенно с Катиной интонацией. — Ладно, пошли, — и, схватив за руку, потащила меня от Центральной в сторону, в переулок.

Мы миновали маленькую площадь с какой-то статуей посередине, свернули еще в один-другой переулок, вышли на неожиданно широкий проспект, уводящий в далекую зеленую даль, в идиллически-натуральные поля, по которым, не сомневаюсь, гулял ветерок, колыша стебли и шепча колосьями спелой пшеницы, где пылили по дорогам машины или дилижансы, что тут у них положено по веку, и куда было приятно посмотреть городскому жителю под вечер, отдыхая от дневной суеты…

— А вот это уже борт, — остановила меня Джу. — Тпру, лошадка! Дальше проекция.

Я не поверил глазам, хотя, вроде бы, человек привычный.

— Ну, и какие у нас планы насчет поразвлечься и затеряться, курочка? — решил я подыграть ей, но, обернувшись, не поверил глазам. Джульетты больше не было, на ее месте стояла очень серьезного вида дама, определенно с двумя, а то и с тремя учеными степенями в области Сверхсерьезных Наук, и скептически оглядывала меня.

— Вторую цепочку, — вместо ответа произнесла она словно бы с легкой брезгливостью.

Я запустил с коммуникатора вторую цепочку действий по трансформации, заранее заложенную туда Катей. Что-то изменилось, поскольку в строгом лице новой дамы промелькнуло удовлетворение.

— Вот так значительно лучше, господин Коллинз. Ник Коллинз. И не забудьте, что вы теперь мулат. Проекцию, увы, не предложу, но зеркальце — извольте.

Она действительно достала из сумочки маленькое аккуратненькое зеркальце, от которого за километр разило подлинной стариной, и показала мне меня. Нда. Ну, хотя бы без волос под губой. Толстоват, но сгодится. Наш парень.

— Прабабкино, — шепнула Катя сквозь личину Серьезной Дамы.

— А, позвольте спросить, как вас величать? — подделываясь под ее вид, спросил я.

— А вам меня величать не придется, друг мой. Здесь мы распрощаемся. Коммуникатор доведет вас до такси. Встречаемся в условленном месте.

Она протянула руку, я пожал. Чуть дольше, чем положено по этикету для Серьезных Дам. Катя сжала мне ладонь и совершенно серьезно произнесла:

— Не дай им себя убить.

Отпустила руку и, развернувшись, как курсант на плацу, совершенно не своей, корявой походкой направилась восвояси. Я немного подождал, любуясь искусственным закатом. Красное солнце плавилось в стеклах или проблескивало сквозь жалюзи, сзади негромко шумел город из далекого человеческого прошлого. Трое господ в черных костюмах неспешно переговаривались в сторонке, одинокая девушка вела белую собачку, держа на плече зонтик.

«Здесь и дожди бывают, что ли? Или это от солнца?» — успел подумать я, и тут запиликал коммуникатор. Над ним возникла стрелка, указывающая направление. Что ж, прощай, Гелиополис, Солнечный город. Так и не посмотрев путем на твои забавы, покидаю я тебя. И слава богу. К черту эти карнавалы-гулянки.

Маршрут, проложенный автонавигатором, был, наверное, самым коротким. А, может быть, вовсе и не авто-, а живой навигатор Катя продумала, как мне максимально избежать скоплений людей или, иначе говоря, свидетелей.

Спустившись по лесенке, я обнаружил перед собой берег самой настоящей реки, закованной в каменные набережные. Головы мраморных львов украшали ее. Я проследовал по набережной до моста, красивой дугой перекинутого с берега на берег, перешел по нему, свернул, затем миновал еще несколько переулков и неожиданно выскочил прямо к парковочной стоянке внешних такси. В Гелиополисе ими служили небольшие легкие вездеходы, в народе именуемые «стрекачи». Стереообраз такой машины вращалась прямо над пустой стоянкой. Обычные стрекачи обходились динамически масштабируемыми колесами, позволяющими им плавно и быстро катиться по относительно ровной местности, даже если она завалена камнями или рассечена небольшими трещинами. Чтобы повысить проходимость на сложных участках, лунный вариант снабжался шагово-хватательными манипуляторами, по шесть телескопических с каждой стороны. В собранном состоянии они спокойно лежали вдоль бортов. На нашем, марсианском, на котором пришлось покататься, их не было. Модель там постарше, что ли…

Над всеми машиноместами горели надписи. Зеленые, желтые или красные. Одна из зеленых гласила: Ник Коллинз. Ага, это для меня. Заказала заранее, умница, правильно, тут наверняка бывает дефицит, с их массовыми увеселениями-то. Решат всей оравой покататься — и жди меня, Катя, пока освободится такси. Зеленая надпись — значит, время подходит, скоро подадут.

Машины подкатывали, люди выходили или садились и уезжали. Не то, чтобы помногу, но то там, то тут… Наконец появился и мой железный конь. Нет, не конь, жук-плавунец на колесиках, со сложенными по бокам лапками. Я подошел, и он, сверившись с моим коммуникатором, распахнул дверцу.

Забравшись в кабину, я устроился поудобнее и дал команду на выезд.

Мы вывернули со стоянки и вошли в тормозящий тоннель. Большое колесо, набитое, в основном, бездельниками, продолжало крутить свои круги, а мы, нанизавшись за монорельс, начали разгон в противоположную сторону. Торможение есть разгон — такова теория парадоксальности гравитационных колес. И снова ускорение чуть-чуть вжало меня в упругую спинку кресла, а когда отпустило, я почувствовал себя почти как на Ганимеде. Здравствуй, настоящая Луна. Право, в свете увиденного, мне должно бы быть неудобно приветствовать тебя без цилиндра.

И покатился вездеход по однообразной серой равнине под черным небом, украшенным ярким диском солнца. В пару к нему, нисколько не стесняясь ослепительного соседства, кривился узкий серп Земли.

Непривычно резкие тени резали глаза, поэтому я скорректировал светофильтры. Автопилот прекрасно справлялся с дорогой, а чего бы от него было еще ожидать? Пейзаж мне быстро наскучил, да и сам я устал изрядно. Не заметил, как уснул.

Открыв глаза, я не смог сообразить, где нахожусь. Под ногами лежала мощеная треугольными плитами дорожка. Шириной она была едва ли метра два и казалась еще более узкой из-за стен, ограничивающих ее с обеих сторон. Стены из гладко отесанного желтоватого камня словно бы пытались сомкнуться над головой, но все же оставляли там узкую прорезь для тонкой полоски голубого неба — единственный путь к свободе.

Меня опять гнали. Преследователи думали, что теперь я в ловушке, и не особенно спешили появляться. Действительно, куда бы мне деться из узкой щели, один выход из которой контролируют они, а другой — наглухо перекрыт. Там тупик, и нет смысла лезть за мной и рисковать поцеловаться с огнелучом, когда можно просто подождать, когда я, рано или поздно осознав безвыходность положения, решу вернуться.

Я усмехнулся. Куда бы мне бежать, говорите? Я предпочел бы погибнуть, приняв бой на выходе, чем сдаться. И гибель моя была бы бесславной. Так бы и произошло, не будь я учеником Дсебы.

«Дсеба…» — это имя вывело меня из ступора. Я — в теле Ксенаты, но я не управляю им, как было когда-то. Попробовал: нет, ни один мускул не слушается, даже дыхание подчинено не моему ритму. Итак, я в его теле так же, как он приходил в мое: все видел, ощущал, но не мог управлять. Не мог управлять, но мог говорить со мной. Впрочем, сейчас от меня ему толку никакого, одна помеха, и я решил обождать.

Тем временем, я — то есть мое тело — то есть тело Ксенаты — ловко подпрыгнул, уперся в противоположные стены босыми ногами и голыми руками и, лихо перебирая ими, пошел вверх. Снятые сандалии лежали на животе, туго примотанные чем-то вроде шарфа. «Ну ты даешь», — подумал я, и в тот же момент его ритм сбился. «Пол», — услышал я, — «прошу, не сейчас».

«Черт, как же мне не думать…» — началась отчетливая мысль, но я перехватил ее, размыл, сделал нерезкой, как бы не очерченной. И все дальнейшие мысли изо всех сил старался смягчать и ни в коем случае не обращать к нему, чтобы не отвлекать. Ведь он боролся за свою жизнь. Или, кто знает, возможно, за наши тоже.

А Ксената все шел и шел вверх по параллельным стенам. Жара, похоже, совершенно не мешала ему. Мне было любопытно, как он выкрутится, когда дойдет до крыш. Но в движениях моего, то есть его, тела ощущалась такая уверенность, словно оно знало, что делать. И действительно, когда подъем закончился и солнечный свет ударил по глазам, я, то есть он, ухватился пальцами за шершавый верхний край, кое-как оттолкнулся ногами и словно влип в камень противоположной стены, распластавшись по нему наподобие ящерки — удар практически не ощутился, и руки, вопреки моим опасениям, не сорвались. Как он умудрился так амортизировать… А. Ну, да. Это же Марс. Сила Ксенаты, конечно, адаптирована к условиям пониженного тяготения, в этом смысле он в несколько раз слабее меня, но вес-то меньше… Ситуация не располагала к долгим умозаключениям и решению уравнений с пределами, то есть какая из функций меняется быстрее при снижении гравитации: уменьшение мускульной силы и крепости костей или уменьшения силы инерции. Кроме того, пришлось бы учитывать весьма возможное изменение массы тела и разницу в росте: я предполагал, что марсиане были значительно выше землян, но, при этом, тоньше. На то имелись основания — достаточно посмотреть на рост деревьев, да и других организмов, в условиях ослабленного притяжения. Впрочем, не все существа увеличивались в размерах, некоторые даже мельчали из поколения в поколение, так что с выводами тоже спешить не стоило. Визуально оценить глазами Ксенаты все это я не мог, возможно, накладывалась его привычная оценка увиденного.

Как бы там ни было, факт на лицо: Ксената удержался. Он перемахнул через парапет и побежал по плоской крыше. Я чувствовал каждый шаг, словно сам босыми ногами скакал по нестерпимо горячему, нагревшемуся на солнце, камню. Словно сам, но, все-таки, чуть со стороны. Как приглушенная боль, как звуки из соседней комнаты, если открыта дверь.

Пробежка получилась недолгой, ведь раскаленная площадка, выложенная уже знакомой мне треугольной плиткой, заканчивалась метров через двадцать, неожиданно обрываясь в сад. Не раздумывая, я-Ксената спрыгнул, ловко перекувыркнулся, гася инерцию, и скрылся в тени густого кустарника, обсыпанного крупными розовыми плодами с твердой кожурой. Про себя я обозвал их гранатами за определенное сходство. Присев, он помассировал мышцы, а затем развязал то, что я принял за шарф, обулся в сандалии и взял в руку устройство, подозрительно напоминавшее боевое. Второе такое же замотал обратно. Так вот что оттягивало одежду и давило в спину, к ней были примотаны… как их назвать…

«Выжигатели, — ответил Ксената. — Не мешай».

Черт, я опять слишком отчетливо задал вопрос… Конечно, сейчас куда важнее спастись. А «от кого» и «почему» можно отложить, это не имеет актуальности, а только отвлекает его.

Шарф оказался широким поясом. Возможно, его использовали и в качестве шарфа или перевязи, не сказал бы, что в тот момент меня это особенно заботило.

Крадучись, пробирался Ксената, стараясь не покидать тень. Солнце скоро сядет, темнота помогла бы нам, но он явно не собирался дожидаться ночи. Миновав фонтан с разноцветными струями — каждая попадала, по видимости, в свой резервуар — мы перепрыгнули через присыпанную розовым песком дорожку и, скользнув вдоль изгороди, образованной искусно сплетенными ветвями пышно цветущего кустарника, оказались перед дверью.

Подумав — и я почти уловил его мысли — Ксената не пошел в дверь. Вместо этого он побежал дальше, так же стараясь не быть обнаруженным. Твердая рукоятка выжигателя успокаивающе оттягивала правую руку. Идя по самому краю дорожки, посыпанной, на этот раз, черным песком, я, то есть он, наконец, добрался до другого края сада. Здесь не было стены, только невысокая балюстрада с резными балясинами в форме танцующих людей. Ни секунды не колеблясь, Ксената перепрыгнул через нее и очутился на плоской крыше, примыкающей к стене. Он пробежал вдоль стены, прыгнул с разгона и перелетел на следующую крышу. Там подтянулся, выбрался на другую, пробежав по которой, спустился на третью.

Я довольно быстро запутался в маршруте, но ощущал общее направление и эмоцию — Ксената спешил на запад, пока не зашло солнце, и в его задачу не входило покидать город. Это мне показалось странным, и я снова непроизвольно выдал себя мыслью.

«В храм Синеокого», — коротко ответил Ксената: «Найду Дсебу. В тьму закроют, надо спешить».

Ага. Таинственный Дсеба, учитель Ксенаты, у меня есть шанс увидеть его… В тьму? Ах, да, третья часть суток. Они же все делят на три, с рассвета до полудня у них — солнцерост; от полудня до заката — солнцепад; а ночью — тьма.

Он спешил, насколько можно спешить, двигаясь по крышам, перепрыгивая ущелья улочек, обходя слишком высокие дома и слишком заметные с них, опасные участки. Диск солнца уже покраснел и почти сполз с неба, когда Ксената, вывернув наизнанку изрядно перепачканное снаружи платье, соскочил, наконец, на землю, отряхнулся и, как ни в чем ни бывало, с вальяжным видом направился к выходу из переулка. Пропустив так же чинно шагающих бритоголовых мужчин в похожем наряде, он пристроился на шаг позади них. Без каких-либо происшествий мы миновали треугольные ворота в, пожалуй, декоративной стене, огораживающей храм, прошли такие же странные треугольные двери и попали вовнутрь — я не успел даже как следует осмотреться, взгляд хозяина глаз был потуплен, направлен чуть вниз и перед собой.

Что же, мы в храме. Наверное, Синеокого.

Вместо обширного зала со статуей бога и алтарем, которые я почему-то ожидал увидеть, нас ждал узкий коридор со стенами, изрезанными сложным орнаментом. Пол присыпан желтым песком, сандалии шуршат и похрустывают в тишине.

Жрецы, шедшие перед нами — а я уверен, это были они — разошлись по разным ответвлениям. Некоторые из коридоров, как и наш, покрывал желтый песок, другие — красный и синий. Освещались они цепочками давно знакомых мне фонариков. Похоже, такие фонарики применяли отнюдь не только в религиозных целях, я слишком поспешил приписать их к исключительно жреческой атрибутике.

«Ксената…» — обратился я как бы сам к себе.

«Подожди, они наступают на пятки», — ответил мне собственный голос.

Отлично. Я отучился различать голоса. Завтра проснусь и пойму, что всегда был Ксенатой, что Пол Джефферсон — только сон… Я исчезну навсегда?

Чувство, близкое к панике, едва не охватило меня, но удалось справиться, почти не сбившись с размеренного ритма шагов — привычно вывести страх на край сознания. Я чуть скосил глаза влево — ничего особенного, письмена воззваний к Синеокому, они всегда здесь были — семь да девятый гимн, песня затмения. Здесь по-прежнему чтут суеверия. На Земле мы тоже… Но как я смог управлять глазами? Марс… Жемчужина… Красная планета… Голубая планета… Зеленая звезда… Катя… Лиен… Жанна…

В голове что-то лопнуло миллионом ярких брызг.

Тело дергалось, словно от судороги, и я пребольно врезался коленом в приборную доску ручного управления. Надо же было так раскорячиться… Кресло пассажира не предназначено для гимнастики…

Осторожно вернул себя в адекватное положение. Выдохнул. В тишине мерно урчал мотор, за псевдопрозрачным окном кабины бежали, слегка подпрыгивая, неровные, перепаханные метеоритами, серые лунные поля. Подняв голову, я поискал в небе красную точку Марса. Не нашел.

«Вот тебе, бабушка, и день Юры…» — пришла на память поговорка, которую мы когда-то, в неописуемо далеком прошлом, обсуждали с профессором Марковым. Почему Игорь? Откуда он всплыл? Да и где он сейчас? Ему повезло тогда — перед самой Ганимедийской Катастрофой бывший начальник бывшей девятой станции Игорь Марков улетел на земной конгресс, посвященный… Да не помню, уже, чему. Главное, он выжил. Начудил тогда, придумал что-то, чтобы присутствовать лично. Соскучился, наверное, по своей русской пастиле и по кофе с коньяком — будто нам в последнее время посылки стали ходить менее регулярно, чем обычно… Да нет, думаю, он соскучился по родине. Той, которая в окне кабинета. Его бывшего кабинета на станции Сикорского. В подвижной стереопроекции. Вечный август и дети, играющие в волейбол… Я так и не спросил его, почему. Не решился.

Интересно, теперь нет девятой станции Сикорского или таки восстановили? Мы с храбрым Юджином ее, конечно, почистили, сложили трупы в холодильник, заставили роботов вымыть и оттереть последствия разложения… Но каково людям там работать после такого? Надо узнать, что ли…

Как вернулся с Ганимеда, всячески избегал новостей. Хотя теперь они, конечно, сплошь хорошие. Примерно как об успешной стройке на кладбище ваших друзей.

Я вздохнул.

Все очень запуталось.

Раньше было просто и понятно. Я хотел в космос, к чертям Землю, но еще дальше — Луну. Я хотел на астероиды, меня притягивал Марс, но попал по распределению на Ганимед. Тоже неплохо, хотя скучно. Ясных планов не было, цель, в общем, достигнута, летная школа и универ не прошли даром. А потом началось… вот это… И никак не кончится, становясь все сложнее, расползаясь, словно грибница, выскакивая новыми веселыми шляпками на кривеньких ножках то здесь, то там… где и не ждешь…

Я вспомнил ощущение, с которым очнулся в тот раз, впервые на древнем Марсе. Словно замороженный мицелий льда во мне вдруг расплавился и открыл дорогу воде. Причем здесь лед? Почему мицелий? Причем здесь вода? Разве что самое распространенное молекулярное соединение во Вселенной… «Вода — это жизнь», — фраза из звуковой книжки для самых маленьких — нам запускали в садике на сон грядущий, считалось, что детишкам лучше засыпать под голос взрослого.

Ворох воспоминаний — слежавшаяся листва, растревоженная палкой. Зачем? К чему? Уверен, это Ксената. Что-то происходит внутри. Оно перебирает пласты памяти, путает, устраняет разделение на «мое» и «его», и это страшно. Но меня ждет Катя. Я должен доехать до станции Кравника, сменить облик, пересесть на другое такси, соединиться с ней.

Не решаясь больше надолго закрывать глаза, я разглядывал то проплывающий однообразный пейзаж, то далекие горы, острыми светлыми краями взрезающие черное небо, то само небо… Почувствовав, что снова засыпаю, вспомнил о проекторе и включил старый объемный фильм о приключениях доблестного инспектора Контроля в пучине Тихого океана. Фильму лет сорок, он старше меня. Там аж три серии, но, судя по хронометражу, мне не удастся досмотреть даже первую. И ладно. Главное — не спать.

* * *

Станцию Кравника я застал в стадии модернизации. На ней шел капитальный ремонт главного купола. В отличие от Гелиополиса, никаких карнавалов здесь не ожидалось — обычный научный поселок, давно выросший из понятия «станция», но официально еще не получивший статус городка.

«Прочный корпус», костяк нового купола незадолго до моего приезда смонтировался из нереструктурируемых микроботов — однажды собравшись, расцепиться они уже не могут, превращаясь в обыкновенный материал с заранее заданными прочностными, термостойкими и иными свойствами. В иной ситуации я бы кусал локти от расстройства, что не увидел процесса самосборки, но сейчас лишь устало пожал плечами. Не судьба.

Инженеры расширяли станцию, не трогая старый купол, чем сохранили в неизменности атмосферу. Теперь его демонтируют. Причем, сделают это тоже микроботы, только уже реструктурируемые, способные собираться и разбираться многократно. Вроде тех, из которых состояли двери и кресла, столь удивившие меня в здании Комитета Контроля на Ганимеде.

В Кравнике микроботы покрывают прочный корпус нового купола снаружи и изнутри. С их помощью могут решаться самые разные задачи: от формирования крепежей под какие-либо подвесные конструкции до создания самих этих конструкций, например, лоджий; от системы пожаротушения до сверхбыстрого наращивания точечной брони и экстренного латания пробоин в случае удара метеорита. И, конечно же, такая простая по нынешним меркам вещь, как проецирование изображений, в частности, имитация двухсторонней прозрачности купола, тоже перекладывалась на плечи (представим, что у них есть плечи) реструктурируемых микроботов.

Вот эти-то мельчайшие механизмы, размером едва ли превышающие пылинку, и примутся за утилизацию старого купола. За распил, так сказать, раскус и разнос, а также за сортировку мусора. Останется куча пыли или щебня установленной фракции, то есть «крупноты помола». Не сомневаюсь, ей уже задумано применение.

Пока технология экспериментальная, опробована лишь в паре мест, но после Кравника, полагаю, ее сделают типовой. Со временем, попомните мое слово, микроботы заменят собой всю производство. Все искусственное, чего коснется человек, окажется микроботовым кооперативом: ложка, ботинки, стол, дом, аэрокар. Для получения нового предмета из старых будет достаточно запустить программу реструктурирования. А старым не будет износа, ведь в случае чего их можно восстановить, просто докинув малюсеньких механических собратьев.

Следующим шагом, в принципе, уже почти сделанным, но находящимся под строгим контролем, станет самопроизводство. Переход от микроботов к микробиотам. И перед человечеством откроются поистине немыслимые перспективы. Достаточно бросить единственный экземпляр микробиотического организма, например, на астероид, чтобы в течении пары часов, в строгом соответствии с программой, получить, допустим, гигантский космический корабль, снабженный супермощными, надежнейшими реакторами — заправленный рабочим веществом и готовый отправиться к ближайшим звездам.

А насколько упростится преобразование планет…

Один шаг отделяет человечество от очередного технологического и психологического скачка, в развитии своем — беспрецедентного. От кардинального изменения условий и внутренних правил существования общества, от нового перехода количества в качество.

Один шаг отделяет человечество от шага в пропасть.

Ведь эта технология невероятно опасна. Она превосходит опасностью все виды оружия, изобретенные людьми за историю развития цивилизации; все эпидемии, посещавшие Землю, и даже все космические катастрофы, уродовавшие ее лик. Одного маленького микробиотического организма со сбившейся программой достаточно для уничтожения планеты. А если программа была сложной, да еще и автокорректирующейся, например, той самой, для сборки гигантского космического корабля? Не породит ли человек вирус галактического масштаба, ограниченный в распространении только скоростью света?

Поэтому до сих пор «почти». И, надеюсь, это «почти» останется еще очень надолго. Потому что даже сверхнадежные программы дают сбой. И потому, что даже сейчас есть отдельные люди, готовые на все ради идеи. Как поступит долбанутый экстремальный натуралист, если ему придет в голову мысль на доступном примере показать миру, к чему может привести преобразование, «насилие над природой»? Не бросит ли он специально запрограммированное микробиотическое зернышко на родную планету?

Вот такие проблемы могут встать перед нами уже в обозримом будущем.

Но пока послушные микроботы послушно распилят старый купол станции Кравника, уберут мусор и реконструкция будет завершена. И даже этого я не увижу, потому что заскочил сюда лишь на несколько минут, сменить свой внешний вид, авторизацию коммуникатора и пересесть в новое такси, которое доставит меня, наконец, к Кате. Куда-то в лунную пустыню, в условленное место, где нас будет ждать заранее заказанный хоппер. Надеюсь, тогда она решит, что достаточно замела следы, и мы сможем, наконец-то, остановиться и попытаться насладиться обществом друг друга, не опасаясь нападений маньяков-суицидников.

Да-да, я знаю, что и помимо нападений есть неразрешенные вопросы. И мы не можем их отложить. Мы должны вернуть наших марсиан. Должны нащупать источник проблем — кто, почему и зачем устраивает на нас покушения. Разобраться, что же вообще происходит — и сделать то, что окажется правильным в прояснившейся ситуации. Все это потом. Я знаю, что этим придется заниматься, но отгоняю такие мысли потому, что просто хочу видеть Катю. Наши коммуникаторы не общаются ни друг с другом, ни с внешней сетью, работая просто как наручные вычислительные центры, локальные библиотеки, навигаторы, идентификаторы и так далее — чтобы исключить возможность проследить связь. Данные передаем только от устройства к устройству в зоне прямого контакта, как вот сейчас с роботакси.

Я не знаю, что с нею. Хотя не вижу причин для беспокойства, но ведь сердцу не прикажешь. И я боюсь за нее.

Наружная, «уличная» автостоянка станции Кравника располагалась в зоне лунной гравитации, в скучном надземном ангаре по типу марсианских — память о временах начала освоения Солнечной Системы.

Конечно, этот ангар не такой старый, но типаж еще из тех времен. Проехал шлюз, и вот ты уже внутри. Обычные клетки для парковки. Несколько машин: два стрекача того же модельного ряда, что мой; минихоппер вроде того, который заказала Катя, лежащий на длинных лапах и небольшой тягач с широкими гусеницами. Для улучшения сцепки с грунтом гусеницы могут выпускать шипы до пятнадцати сантиметров длиной, за что использующие их вездеходы ласково зовутся «кошечками».

А лунные хопперы отличаются от марсианских даже внешне. Их форма не обтекаема, и равновесие удерживается не за счет атмосферных стабилизаторов, гироскопов и внутренних балансиров, но, в основном, внешними рычажными компенсаторами — тяжелыми шарами на длинных, телескопически раздвигаемых палках, свободно вращающихся в разных направлениях. Система компенсаторов позволяет внеатмосферному хопперу легко выравнивать корпус при неравномерном распределении груза и не даст перевернуться даже если пассажиры вдруг, паче чаяния, возьмутся бегать с борта на борт во время прыжка. Эти компенсаторы существенно экономят место внутри аппарата, фактически заменяя встраиваемые механизмы балансировки — ведь на Луне нет воздуха.

Зато атмосферный хоппер может изменить направление полета с помощь одних только рулевых крылышек — кажется, они называются «закрылки». В безвоздушной среде такие штуки не проходят, поэтому тут прыгуны таскают с собой небольшой запас рабочего вещества для верньерных движков, которые, впрочем, обычно не используются.

Вообще-то я мог бы ехать дальше и на своем вездеходе. Судя по всему, он никуда не торопился, следовательно, свободен, и любой заказ в ближайших окрестностях будет принят им в первую очередь. Но на мое новое имя уже было активировано другое такси: один из двух стоящих здесь же стрекачей.

Еще часок-другой в пути, и я обниму Катю. Сначала в скафандре, ведь нам придется пересаживаться в прыгун прямо «на свежем воздухе», то есть, покинув вездеходы. А потом уже нормально. А потом уже, когда мы доберемся-таки до спокойного места…

Теплая волна разлилась по моему телу.

Я поймал себя на том, что как дурак стою посреди пустой парковки, вместо того, чтобы быстренько поменять личность и сесть в новую машину. Зеленая надпись «Дюк Нильсон» уже крутилась над ней — полагаю, так меня будут звать после реавторизации коммуникатора. Оглядевшись, я с радостью обнаружил, что укромное местечко имеется — ради посещения уборной не нужно проходить на станцию. Заскочив в заветную комнату, я забрался в кабинку, чтобы скрыться из виду гипотетического случайного посетителя автостоянки, и запустил программу. Обратно вышел уже совсем другой человек: стал выше сантиметров на пятнадцать за счет надстроившихся платформ, потерял в объеме — прежний-то мой персонаж худобой не страдал — и вернул себе белый цвет кожи. Заметно белее, чем мой естественный, кстати.

Над губой теперь чернели противные темные усики, а волосы, медно-рыжие и вьющиеся, как это сказали бы в старинном романе: «ниспадали на плечи». Какая-то, на мой взгляд, слишком запоминающаяся внешность… Катя отжигала. Хотя, теперь уже без разницы. Остался последний ход в нашей короткой раздельной партии.

Я отвернулся от зеркал, вдоволь налюбовавшись на Дюка Нильсона, вышел на парковку и, в обход гравидорожки, попрыгал к машине, в полной мере наслаждаясь слабостью лунного притяжения. Люблю иногда порезвиться. Вернее, не люблю магнитные дорожки.

Звук открывающегося шлюза привлек мое внимание и заставил обернуться. Стрекач, как две капли воды похожий на уже припаркованные здесь, вкатился в зал и чинно проехал на пустую клетку. Из него выбралась девушка: вполне милая, черноволосая, с азиатскими чертами лица. Завидев меня, помахала ладошкой, мол, «приве-е-ет, а где здесь Статуя Свободы?» и поскакала ко мне.

— Приве-е-ет, я — Мэри, а вы — местный?

Ну, чуток другой текст, однако смысл мало меняется. То ли ей нравятся высокие рыжие парни типа моего Дюка Нильсона, то ли она без ума от усиков, то ли нужно поднести чемодан со взрывчаткой.

— Привет, я — Дюк, — приятным баритоном ответило мое горло через мимикрирующую маску. — Не, я проездом, уже мотаю отсюда, — и мотнул головой на надпись над машиной, мол, точно мотаю, прямо сейчас.

— А-а-а… — будто бы слегка разочарованно протянула она. — А я к маме…

И не уходит. Словно ждет продолжения. Ну какое может быть продолжение, лапушка? Дюку Нильсону от роду пять минут, и жить ему осталось несколько часов. А Пол Джефферсон мало того, что не заводит случайных подружек, так еще и его подружка, Катя Старофф… Эээ… В общем, лучше не надо.

— Ну, вы время неудачное выбрали. Реконструкция. Купол меняют… — многозначительно сообщил я, словно был в курсе дел станции.

— Ясно… — опять протянула она. И опять не уходит.

Я уже собрался было извиняться и сваливать, как вдруг выражение ее лица переменилось, причем так резко, что я испугался, не стало ли ей худо.

Но, думаю, с ней случилось нечто иное, потому что сила, с которой она заехала мне по горлу, оказалась нешуточной. Если бы не воротник спецодежды контроля, моментально распознавший критическую энергию по скорости деформации и за долю секунды уплотнившийся до твердости сиплекса — быть бы мне покойником. А так — всего лишь отбросило метра на три, и я упал, не в состоянии удержать равновесие. Одежда уже перешла в режим защиты, поэтому смягчила падение. Со спины через голову набросился прозрачный сверхпрочный капюшон, герметизировавший пространство под собой. Для дыхания включились фильтры. Если вдруг откачают воздух — они закроются и запустится регенератор — ненадолго, запас энергии невелик, все-таки это только одежда, и пытаться использовать ее в качестве скафандра высшей защиты не стоит, не потянет.

А девушка уже была на мне и с увлечением, достойным лучшего применения, колотила и молотила меня руками, локтями и головой. Без особого эффекта, должен отметить. То есть, я чувствовал удары, но заметного вреда они мне не причиняли. Чего нельзя сказать о ней: кровь текла из рассеченного лба, костяшки пальцев сбиты…

Я попытался сбросить ее с себя, схватить за руки, но не тут-то было. Она казалась железной и неукротимой. Вцепилась мне в горло и попыталась задушить: соревнование, кто сильнее, девушка или рубашка КК.

Похоже, победила рубашка, потому что Мари вдруг обмякла — так же внезапно, как напала на меня — и мы оказались лежащими на полу в более чем пикантном положении, если посмотреть со стороны — эдакие любители перчика на автостоянках.

Спихнув ее с себя, я поднялся. Несколько секунд, к стыду своему признаю, мне хотелось только бежать, настолько я был обескуражен. И почти убежал, даже открыл дверцу ожидавшего меня такси, но остановился. Посмотрел на валявшееся под ногами тело. Что, если еще жива? Ведь никаких травм, несовместимых с жизнью…

Выдернул из такси аптечку, приложил к ее животу, провел блиц-анализ: клиническая смерть. Аптечка переключилась в режим экстренной помощи. Она сделает инъекции и вызовет медиков, вдруг еще что-то можно исправить…

Надо сообщить им обстоятельства…

И остановился.

Ну, и как это выглядит?

А выглядит это так. На автостоянке человек, выдающий себя за другого, дождался одинокую девушку и напал на нее. Она отбивалась, но по какой-то причине умерла…

Прекрасно…

Но уверен ли я, что аптечка их вызвала? Ведь если не вызвать, точно умрет…

Я активировал коммуникатор и сообщил по экстренной:

— База Кравника, внешняя парковка, несчастный случай, клиническая смерть, одна минута, девушка… — всегда затрудняюсь определить возраст, поэтом проскочим — …в крови, но без серьезных внешних повреждений, вела себя неадекватно, возможен приступ, скорее!

Не слушая, что они говорят в ответ, я выключил коммуникатор и дал деру. То есть залез в машину, вывел ее через шлюзы, отрубил возможность внешней блокировки управления — Катя, на всякий случай, показала мне, как это делается — и запустил программку ложных координат. Слава богу, получилось. Теперь они будут думать, что я нахожусь в другом месте. Даже если сразу начнут искать. А настоящие координаты цели автопилот считал с моего коммуникатора и уверенно понесся по равнине, залитой солнечным светом.

Теперь они не знают, где я, и не смогут меня остановить. Даже если будут действовать оперативно. Потом, конечно, машину найдут, но мне нужно всего лишь несколько часов.

Я откинулся на подголовник сиденья.

Замечательно, просто замечательно. Всегда мечтал почувствовать себя беглым преступником. За мной — заметьте, за мной! — в любой момент может погнаться патрульная служба, а инспектор Контроля уже, наверное, берет в производство дело о странном происшествии на автостоянке станции Кравника.

Если бы я не удрал, если бы я был под своим настоящим лицом, меня бы опросили, обследовали и отпустили. Но я сбежал. И даже не мог спросить совета у Кати. Трусость ли двигала мною? Да какая разница. Теперь уже остается только надеяться на авось и постараться как можно скорее сменить личность. Последняя программа трансформации, подготовленная Катей, оставалась в коммуникаторе, но ее не стоит активировать, пока не покину такси. А вот после этого уже никто не докажет, что я — Дюк Нильсон. Придумать бы еще, как скрыть следы на реголите…

Два часа тянулись как два дня. Я все время ждал, что раздастся голос, приказывающий мне остановиться, или машина встанет сама, или рядом появится преследователь — какая-нибудь ракета Контроля…

Но стрекач исправно наматывал километры на счетчик, а лунная пустыня вокруг оставалась пустыней.

Я следил за продвижением по карте, мысленно сближая зеленую точку вездехода с красной точкой цели. Вот, наконец, это произошло. Машина остановилась, я натянул скафандр и вышел.

Такси загерметизировало шлюз, развернулось и укатило.

Судя по отсутствию других следов, Катя еще не появлялась.

Последний этап. Взобраться на вал и спуститься в кратер. Хоппер должен быть там.

Прыжками я, как эдакий бесхвостый кенгуру, перемахнул через вал и, действительно, обнаружил машину совсем неподалеку. Нужно добраться до нее, не оставляя следов. Пусть потом докажут, что я сошел и не вернулся в такси, записи-то нет. Для усложнения картины, я поскакал назад, к следам вездехода, а потом, точно попадая в старые следы, вернулся на вал, толкнулся посильнее и совершил свой самый длинный лунный прыжок. Помог опыт Ганимеда и Марса, я научился неплохо рассчитывать расстояние.

В яблочко. То есть в хоппер. Прилунился точно на его опорную ногу. Целился, правда, не совсем туда, но не существенно, главное, следов нет. Теперь преобразование личности. Коммуникатор выполнил последнюю Катину программу. Даже не поинтересовавшись, как меня теперь зовут, я подключился к прыгуну и прошел идентификацию. Шлюз гостеприимно раскрылся.

Вскоре я уже сидел в удобном туристическом обзорном кресле и ждал Катю.

Прошло около часа.

Я давно посмотрелся в камеру и узнал, на что стал похож, узнал свое имя, во всех подробностях разглядел окружающий пейзаж, то есть вид небольшого, относительно молодого лунного кратера изнутри, посчитал звезды — на черном небе Луны их прекрасно видно днем, атмосферы-то нет — и принялся изучать краешек Земли, кокетливо высовывающийся над валом.

Прошел еще час.

Мне показалось, время перестало двигаться.

А мы ведь так и не договорили с Катей о том, что такое время. Как раз об этом не договорили, когда нас прервал этот камикадзе на аэрокаре. «Камикадзе» — слово всплыло из памяти, из старых времен, когда были войны. Сейчас тоже идет война, только о ней из ныне живущих знаем лишь мы с Катей. Не знаем даже, подозреваем.

И вот теперь Катя пропала.

Прошел третий час.

Ждать дольше нет смысла. Что-то случилось. Что-то серьезное, она не могла просто так опоздать, выверяла по минутам. Нужно ехать навстречу, в пункт, откуда она собиралась брать такси сюда. То есть прыгать, это же хоппер.

Я активировал карту, нашел учебный сектор Полинезийского университета.

Но неизвестно, под каким именем она вошла туда… Приехала как… Черт, тоже не помню… Она не назвала имени, когда уезжала из Гелиополиса… Кого же искать?

Эх. Как бы там ни было, не сидеть же сложа руки.

А вдруг авария по дороге? И отказала связь? И система службы спасения этого не заметила? Или Катя ввела ложные координаты в программу стрекача, как и я? Хотя, зачем бы ей это… А зачем мне… Стоп! Почему мы решили, что охотятся за мной? Первый нападал на меня. Стрелок целился в меня. Но он не мог целиться в двоих сразу… Если он из патриархального общества… Так, пусть даже это обычный наш человек, перед ним двое, мужчина и женщина, мужчина крупнее, на кого нападет первым?

Мои руки задрожали.

Мы упустили, что канал мог быть не один. Или один на двоих.

Ксената связан со мной, Лиен говорила о канале мне, открывали его для меня… Но только ли для меня? Почему мы так решили? У нас были основания? Пожалуй, нет. Лиен сказала, что присутствует в нашем мире. Потом она вселилась в Катю, можно так упростить. Значит, Катя в канале. Лиен и Ксената пропали. Канал открыт. Господи, какой я идиот! Если угроза исходит не от гипотетических земных заговорщиков, если это, действительно, сознания неведомых врагов проникают в наш мир из древнего Марса с целью закрыть канал, разорвать связь времен, они должны пытаться убить нас обоих!

Больше не рассуждая, трясущимися руками я сжал виски и скомандовал: «Старт!»

Хоппер качнулся раз, качнулся другой и, набирая высоту с каждым новым толчком, понесся вскачь над равниной.

Ощущение почти как в учебном полете на аэрокаре, только помягче…

Или как на качелях, как в детстве, только подольше…

На Луне устраивают целые соревнования по гонкам на хопперах. В том числе, по гонкам с препятствиями. Есть и неофициальные игры, например, «чеканочка» и «рикошет». Суть «чеканочки» в том, кто выше распрыгает хоппер. Теоретически высота прыжка механического кузнечика зависит только от силы толчка. Безусловно, инженеры не забыли о «защите от дурака» — от реактора на толкательные конечности можно подать импульс не более максимально допустимого, и это ограничено конструкцией аппарата, никак не изменить. Это усилие значительно меньше максимального «запаса прочности» амортизаторов.

По расчетам разработчиков, во время маршевого движения система амортизации обязана на каждом прыжке полностью погасить кинетическую энергию прилунения и вытолкнуть машину обратно с той же силой. КПД современных электромагнитных пружин приближается к ста процентам, ведь отсутствует трение, поэтому расход топлива минимален. Во время горизонтального разгона или вертикального распрыгивания каждый последующий скачок выше предыдущего. Горизонтальный разбег применяется на ровной местности, распрыгивание — при необходимости прямо со старта взять высоту, например, выскочить из ущелья, если зачем-то надо было остановиться на дне. Стандартный туристический маршрут к Прямой Стене, кстати, содержит в себе этот элемент — развлекает туристов.

Специальная блокировка не позволяет амортизаторам развивать усилие больше определенного, чтобы не превысить «запас прочности» во время прилунения и не расшибить пассажиров в лепешку. Это дополнительная мера безопасности. И механический кузнечик, улетев выше, чем позволено, при посадке оттолкнется не в полную силу, а чуть притормозив.

Но народ хитер. Блокировку отключают.

Получается, чем дольше распрыгиваешься, тем выше поднимаешься, и ограничивает тебя только прочность амортизаторов и перегрузка. Обычно первыми ломаются люди. Но тут зависит от выносливости, тренированности, качества противоперегрузочного кресла и настройки хоппера. Вот они и придумали игру «для настоящих крутышек» — на выносливость. Хотя, формально, суть ее в том, кто выше распрыгается, понятно, что это соревнование на «кто лучше держит удар о Луну», то есть у кого крепче задница.

Глупость, в общем-то, и незаконно. Их стараются отлавливать и разъяснять всю опасность увлечения. У большинства со временем проходит. Но не у всех. И несколько летальных случаев в год на Луне традиционно приходятся на «чеканщиков».

«Рикошет» примерно с тем же смыслом, но там гоняют по горизонтали. Хотя есть и варианты с предварительным распрыгиванием. Выбирают замкнутую область, например, кратер, и устраивают кольцевые гонки. Или скачки по пересеченной местности. С каждым кругом скорость или высота прыжков возрастает. Есть, кстати, легальные аналоги, с невыключенной блокировкой и другими ограничениями.

Эта игра мне кажется намного более интересной, возможно, сам гонял бы, придись в детстве жить на Луне. Рикошетчики тоже регулярно снабжают больницы новыми пациентами и приносят человечески жертвы на алтарь богини азарта и забавы.

Мысли о развлечениях селенитов не слишком отвлекали меня от главного, текли в фоновом режиме.

Я внимательно вглядывался в местность, над которой пролетал, и следил за показаниями радара. Но на всем пути мне не встретилось ни одного стрекача, да и никакой другой транспорт не попадался. Как не было и следов колес или гусениц, которые вели бы к кратеру, где прятался наш прыгун.

Она не покидала учебного центра. Если вообще добралась туда.

У меня нет полномочий. Даже если снять эту дурацкую личину и представиться Полом Джефферсоном, у меня нет полномочий требовать видеоматериалы, опрашивать свидетелей, проводить расследование… Всего лишь любимая собачка госпожи лидер-инспектора, собачка, потерявшая хозяйку…

Я невесело усмехнулся.

В крайнем случае, придется вскрываться и вызвать инспектора Бобсона.

В самом крайнем случае.

* * *

В крайнем случае, я собирался идти к Дсебе.

И этот случай настал.

Они ждали меня на крышах, но думали, я сам попадусь, поскачу к ним в лапы, попытавшись выбраться из города Солнца. Они думали, я не вижу их планы. Но я успел вылезти из переулка до того, как ловушка захлопнулась еще и сверху, и побежал навесными садами на запад, к храму Синеокого. Побежал, прячась в тени кустов, распластываясь по вертикалям стен. Если парящие и замечали меня, сообщения до координаторов доходили с задержкой: птица должна вернуться, чтобы передать увиденное, информация должна дойти до наследников, команда должна дойти до стражи — это драгоценное время, за которое я успевал сменить направление движения, уйти из точки, где меня обнаружили в прошлый раз.

Конечно, они поняли, куда я стремлюсь.

Но поняли слишком поздно.

Слившись с учениками, возвращавшимися на время тьмы из города, я проник в храм.

Мой невидимый друг, Пол, опять выбрал самое неподходящее время для разговора. Допускаю, что он не может выбирать, не удивлюсь, если слышу его только в критические моменты, в момент напряжения чего-то внутри меня, что служит спусковым механизмом для выстрела — и мысль Пола достигает моей головы.

Сомнений Армир, покойной наставницы, матери Нарт, в том, что Пол — друг, я не разделял. Уж что-что, а дружественность от враждебности я отличить в состоянии. Тем более, что слышу его вибрацию внутри себя, чувствую его трепет, радость, злость или обеспокоенность. Он не желает мне зла, напротив, он хочет меня спасти, хотя, сдается мне, тем самым спасает и себя, и кого-то еще, кто ему дорог, например, эту Лиен, жрицу Весенницы. Пол волнуется не только за себя, это определенно. И это «не только за себя», пожалуй, женщина. Возможно, во мне создавалась бы подобная картина молний, раз уж маленькие молнии определяют наше сознание… Если бы я знал способ найти и спасти Нарт. В том, что ее надо спасать, у меня почти нет сомнений, ведь даже если им с Зарбат удалось бежать из храма, уклониться от встречи с наследниками на выходе, что бы они дальше делали в этом городе, разыскиваемые всеми? Куда бы подались, покинув город?

В одном я был безосновательно, но твердо уверен: она жива.

Пока шел коридорами Синеокого, ощущение раздвоенности преследовало меня. Словно шел не один человек, а два, но два единых — не как тело и тень, а как две тени от двух факелов. Именно факелов, не фонариков, ибо контуры этих «теней» обрисовывались резко и дрожали. И я видел не только древние стены храма, изрезанные песней затмения — эти стены были такими же тенями, как мы с Полом, они были словно бы полупрозрачными призраками стен, на которые накладывалось иное существование. Сквозь них я видел яркую, светло-серую, песчаную пустыню, залитую светом, и я знал, что эта пустыня неизмеримо мертвее той, что лежит к востоку от Крепости Костей. Угольно-черное небо над нею казалось драпировкой, пробитой навылет тысячами стрел, и из каждой дырки и дырочки сиял Звездный огонь, ибо это были звезды. Но эти звезды не сомневались, как наши, они смотрели мне прямо в глаза, не мигая, и я не увидел в них ни злобы, ни жалости, ни даже безразличия — взгляд их показался мне лишенным сознания, но нельзя сказать, что он был мертв. Он был неодушевлен.

Самой яркой, ослепительной звездой пылал над головою огромный желтоватый диск. Не сразу удалось мне постичь, что это и есть солнце. Что правы наши святоши: солнце, действительно, одна из звезд, просто самая могучая. И я увидел в стороне, ближе к горизонту огромную бело-голубую спутницу, подобно Вестнику прикрытую черной полумаской. Только тогда я сообразил, наконец, что движусь по чужой земле, что пересек океан пустоты и нахожусь, по всей здравости предположения, в родной стране Пола. Где бы она ни была.

Меня выбросило из видения и все вокруг обрело привычные контуры. Я продолжал идти по желтому коридору, восстанавливая спокойствие, и уже вскоре достаточно оправился от бега и от посещения Пола, чтобы задуматься над дальнейшим. К чему вела меня сия тропа, к гибели или спасению? И не будет ли спасение лишь отсрочкой скорой смерти?

В любом случае, мой единственный шанс — найти Дсебу. Обычно в девятину падения солнца он созерцает закат. Балкон на западной оконечности храма. Я взошел по лестницам на третий этаж и со всей быстротой, которую позволяли приличия, проследовал туда. Солнце уже село, но тонкий серп его еще лежал на пологих Эведейских холмах.

Жрец стоял на балконе в одиночестве.

— Мир накрывает тьма, Ксената, — изрек он, не оборачиваясь. — Мир накрывает тьма, но мы продолжаем ловить вертунов и юрцов среди камней старых правил, постепенно срастаясь с тенями от этих камней. Когда на мир падет Звездный огонь, когда предки придут, чтобы взять достойнейших на небо, гореть среди них, как среди равных себе, кого они здесь встретят? Вертунов и юрцов? Пару одичавших валаборов, молящих дать им дожевать жвачку? Мир мельчает, Ксената, это причина и следствие, это признак приближающегося конца. Подойди.

Я подошел к нему. Дсеба был выше меня почти на голову. Крепкие мышцы рельефно выделялись на его шее. Пальцы, расслабленно лежащие на перилах, не выдавали ни малейшего душеного напряжения. Впрочем, я знал, насколько жрецы Синеокого способны к самоконтролю. Знал по себе, а ведь я не прошел полного обучения.

— Смотри на запад. Узри тлеющий огонь зари солнцепада. Ускользающий огонь. Такова наша надежда.

Он не убил меня. Он говорил со мной. Он хотел что-то мне открыть.

Что ж, похоже, я не ошибся, выбрав путь на запад по крышам.

Жрец повернулся ко мне. Его глаза блеснули красным в лучах заката. Густые тени лежала в глубоко прорезанных морщинах. Я не видел его два года. Он не изменился.

Снизу донесся какой-то шум.

Балкон выходил в глухой двор, так что, вероятно, шумели у входа в храм.

— Пойдем, — произнес Дсеба. — Парящий почти в зените. Он может увидеть тебя.

Мы вышли с балкона другим коридором, полого ведущим вниз. Никто не найдет меня в храме Синеокого, если Великий Предок сам не захочет того. Сейчас ключ от его желаний лежал в ладони моего бывшего учителя, да простится мне такое мерзкое богохульство.

Миновав череду комнат и коридоров, мы спустились в подвал. Отомкнув одну за другой несколько потайных дверей, Дсеба привел меня в небольшой треугольный зал, в каждом из углов которого горел голубой светильник. После коридорных фонариков свет показался мне ярким, нестерпимо-резким. В центре зала возвышалась колонна из гладкого металла.

— Наложи руки, Ксената, — голос Дсебы расторг тишину — особенную тишину, свойственную глубоким подземельям.

Я повиновался.

На ощупь металл предстал прохладным. От него слегка кололо пальцы, будто маленькими быстрыми иголочками.

— Заставь ее говорить.

Я непонимающе взглянул на него.

— Не можешь? — жрец как бы задал вопрос, но сам же ответил на него утвердительно. — Не можешь.

Он подошел ко мне и посмотрел в упор. В голубом сиянии светильников его глаза казались ярко-синими. Настоящий Синеокий.

— Было бы проще, если бы смог. Эта машина тоже управляет воротами на небо. Она жива, ты чувствуешь это?

— Да, — ответил я, и это было первое слово, произнесенное с момента прихода в храм.

— Не разучился говорить? — криво усмехнулся Дсеба. — Следовало бы вырвать тебе язык, а не просто изгнать. Что скажешь?

— Отдай меня наследником, они сделают больше, — я смотрел прямо ему в глаза.

— Дерзок, как прежде, — он дернул плечом, выражая неудовольствие. — Возможно, так и следовало бы поступить. Они считают тебя Рожденным Пустыней, знаешь об этом?

Не дожидаясь ответа, мой бывший учитель постучал костяшками пальцев по металлической колонне:

— Я надеялся, ты оживишь эту штуку. Ну, нет, так нет. Значит, путь будет длиннее…

Надеюсь, мой взгляд выражал всю глубину непонимания.

Дсеба снова хмыкнул и пояснил:

— Предсказание. Много лет назад было предсказание. Вернее, предупреждение. Одна из древних машин ожила сама собой и рассказала, что нас ждет. Жрецы из Великой башни трактуют сказанное так, что нас ждет смерть от Звездного огня, если мы не распахнем ворота Вестника и не выпустим на волю скрытую там силу. Ты, конечно, слышал о сестрах с острова Лальм? О тех, кто поклоняется Зеленой звезде? Жрецы из Великой башни утверждают, что они причастны к появлению Рожденного Пустыней, который привлечет Звездный огонь на наши головы. Жрецы говорят, женщины с берегов Лальм готовятся открыть ворота для вторжения. Они хотят принять целые армии воительниц, вооруженных древним оружием, чтобы захватить наши земли, очищенные Звездным огнем. Жрецы из Великой башни давно подозревают женщин, служительниц Весенницы, в стремлении отнять власть.

Дсеба замолчал, словно бы собираясь с мыслями. Он явно не хотел говорить мне всего, что знал, но что-то сказать считал необходимым для достижения своей цели:

— Треть оборота прошла с тех пор, как машина в Великой башне раскрылась. Она выпустила неосязаемый бутон, мираж, за который нельзя ухватиться, но, погружая пальцы в который, можно добиться разных… результатов. Я был приглашен на размышления Избранных. Видел это… иллюзорное… устройство… выпущенное машиной. Оно напоминает управляющий мираж вирманы. По моему мнению, и по мнению большинства собравшихся, оно предназначено для контролем за находящимся далеко. Оно предназначено для взаимодействия с небесами. Жрецы Великой башни говорят не все. Но… новости доходят до меня. Эта машина может открыть ворота Вестника. Ты ведь знаешь, что Вестник — большое существо, охраняющее небеса Жемчужины? Возможно, это не существо, а машина… или склад… на котором стоят машины. Спящие корабли, способные преодолеть океан пустоты. Несущие на себе могучее оружие.

Я слушал внимательно, не прерывая, и сводил сказанное им со сказанным наставницей.

— Жрецы Великой башни… считают, что машина предупредила их об опасности, исходящей от Зеленой звезды. Возможно, на Фонарике… спутнике Весенницы… также спят корабли. Ты ведь знаешь, что Зеленая звезда — вовсе не звезда, она не порождает огонь. Это гигантское существо, подобное Вестнику, или земля, подобная Жемчужине. Жрецы подозревают, что там живут женщины. Исключительно женщины. Продолжающие свой род противным природе способом, описанном в древних источниках. Женщины, живущие на Зеленой звезде, прислали к нам своих шпионов. Ты знаешь, что жрицы Владычицы времени не всегда жили на острове Лальм? Тридевятилетие назад они прибыли неизвестно откуда, с какого-то якобы затонувшего далекого острова… Мы никогда не верили им. И вот, настал роковой час, рука для удара занесена. Предки предупредили нас, и предки вручили нам в руки оружие, способное опередить врага!

Голос его, поначалу тихий, загрохотал под сводами. Казалось, даже светильники мигнули, словно настоящие звезды, под напором неистовой силы.

— Так говорят жрецы в Великой башне, — продолжил он тихо. — Но они ошибаются. Они отринули верную трактовку пророчества. Нам грозит не Зеленая звезда. Существо-убийца, подобное спящему Вестнику, летит, еще невидимое, к Жемчужине. Об этом предупредила машина девятилетия назад и назвала день и время нападения. Зеленая звезда лишь упоминается в словах машины, она как-то повлияла на движение чудовища, но не делала этого намеренно. Жрецам Великой башни трудно понять это, потому что собственные цели застят им глаза. Они хотят покончить с дочерьми Лальм, избавиться от стародавней занозы, и новые силы, открывшиеся им, пьянят их разум. Они тщатся надеждой, что теперь есть возможность победить. Но думаю, машина открыла… мираж… для управления… потому что так было задумано создателями. Предками. Они не предполагали, что мы… все забудем. Жрецы Великой башни поняли значение нескольких… действий… и одно из них — засеять Зеленую звезду семенами смерти и разрушения. Я не знаю, когда и зачем было сделано такое… место… применение… для управления кораблями. Возможно, готовилась война миров, перед тем, как прекратилось движение через океан пустоты. Но она не началась. Предки были мудрее нас…

Он сделал паузу, глядя в пол, и я не смог удержаться от того, чтобы выразить сомнение:

— Почему же тогда они не убрали это… эту возможность из миража управления?

Дсеба поднял на меня тяжелый взгляд, и я впервые услышал от него эти слова. Он сказал:

— Я не знаю.

Только тогда пришло мне понимание, перед какой пропастью стоит этот человек. Какой внутренний раскол пережил он, всегда лояльный Великой башне, но отличавшийся ясным умом и непреклонной волей. Он видит ошибку, которая способна вызвать катастрофу, и не может донести это знание до власть имущих, ослепленных своими предрассудками.

— Значит, Зеленая звезда погибнет? — спросил я его, чтобы попытаться нащупать дальнейшие планы и не показать, что от Армир уже слышал больше, чем он сказал сейчас.

— Зеленая звезда? — словно очнувшись, переспросил он и горько усмехнулся. — Нет. Погибнет все, что живет на ней. Эти семена… Раньше уже давали всходы. Здесь, на Жемчужине. Так мы пришли сюда.

Я уже давно подозревал это. Предки уничтожили жизнь на Жемчужине, чтобы расчистить место для себя. Они сделали это, и теперь боятся, что так же поступят с ними? Что ж… Это справедливо.

— Но не Зеленая звезда беспокоит меня, Ксената.

— Но что тогда?! — воскликнул я, изобразив удивление.

— Жемчужина. Ты слышал, что я сказал? Чудовище летит к нам. Оно уже близко. Жрецы Великой башни вот-вот пробудят Вестник. Корабли понесут смерть на Зеленую звезду. А кто защитит Жемчужину?

Хоть я и ожидал этих слов, все же надеялся услышать другое. Холод проник в мое нутро, однако я быстро распределил его по поверхности сознания, не давая овладеть собой. Значит, Армир не ошиблась. Все ее предположения подтверждаются. Но есть ли надежда? Как мы можем защититься, даже если корабли не уйдут?

— Я знаю, что сказано в предсказании. Думаю, что знаю. Это предупреждение, обычное предупреждение. Как гонг перед наступлением тьмы. Как гонг при начале солнцероста. Как гонг при начале солнцепада. Гонг не влияет на солнце. Предупреждение не влияет на событие. Дает возможность подготовиться. Уведомляет о том, что будет. Чтобы не было паники. Возможно, чтобы спрятались…

— Но от Звездного огня невозможно спрятаться… — удивился я.

— Верно, — вновь горько усмехнулся Дсеба. — Поэтому Вестник проснется. Сам. Когда чудовище будет в самом удобном месте для атаки. Корабли поднимутся и уничтожат его. Или оттолкнут чуть-чуть в сторону, чтобы оно пролетело мимо. Чешуя чудовища, куски его могут упасть на землю. Об этом предупреждала машина. К этому предлагала приготовиться.

— Но если мы уведем корабли… — протянул я.

— Или если корабли истратят заряды для оружия… — Дсеба хлопнул в ладоши, выражая досаду. — Некому будет остановить чудовище.

Видение вспомнилось мне. Мертвая каменистая пустыня, рыжая пыль, огромный шрам на остывшем лице Жемчужины… Так вот что это было… Вот что видела Нарт, вот почему она закричала тогда…

Но я не стал говорить Дсебе о своем умении всматриваться в миражи и не стал сообщать о знакомстве со жрицами Весенницы. Пусть даже и бывшими. Не думаю, что ему следовало это знать.

Мне было интереснее, что предложит он. Есть ли ход в этой игре? Или нам безропотно готовиться к смерти?

Бывший учитель посмотрел на меня в упор.

— Ты обладаешь непокорным нравом, младший, ты — бунтарь. И ты умен. Среди валаборов, окружающих меня, не на кого положиться. Одни пойдут за мной на смерть, но глупы настолько, что испортят дело. Другие предадут сразу, как узнают, что я собираюсь предпринять. Тебе нечего терять, не так ли, мой мальчик?

Он назвал меня «младшим», я не ослышался? Ритуальной формулой признал во мне ученика? Значит, снова принял под взгляд Синеокого, вернул из изгнания, в которое сам же и отправил? Пусть это примирение только между нами, пусть наследники продолжают рыскать в поисках меня — это примирение состоялось, и я был рад ему.

Дсеба понял мое молчание по-своему.

— У нас есть шанс помешать им. Единственный, последний шанс. Если удастся, Жемчужина не погибнет, и твоя жричка, беспутный молокосос, останется жива.

Он увидел растерянность в моих глазах и уточнил:

— Три женщины, с которыми ты вошел в храм Рыбака. Одна была убита. Две бежали. Среди них та, ради которой ты забыл обет безбрачия. Но предки простят тебе грех, если ты готов принести себя в жертву ради спасения Жемчужины.

— Но… — гремучая смесь негодования, радости и недоумения захлестнула меня, и я скрутил ее в жгут, упрятал в недра земли. Спокойным голосом, демонстрируя безразличие, ответил я учителю: — Но я не нарушал обета безбрачия. И не знаю никаких жриц. Женщины, с которыми я шел… одна из них, погибшая, возможно, когда-то была жрицей, но ее изгнали. Многие годы она обреталась в диких землях и даже не удаляла волосы. Мыслимо ли это для жрицы?

Дсеба усмехнулся, на этот раз, пожалуй, даже весело:

— Мыслимо, Ксената, мыслимо. Они засылают к нам шпионов и эмиссаров, строят козни и сеют зерна недовольства среди народов под тенью Башен. Они собирают новости и знания. Ради этого они готовы на любой обман, любой грех, любую грязь. Скажи, как звали убитую?

— Армир, — мне было непонятно, к чему он клонит.

— Что ты еще знаешь о ней? Кто была ее мать?

Я задумался.

— Я не знаю имени ее матери, старший. Но Армир говорила, что ее мать умерла. А при жизни была немного сумасшедшей. Что она… Делала предсказания.

Дсеба улыбнулся.

— Например?

Мне вспомнились слова, услышанные от наставницы в день ее гибели. Подумал, не будет вреда, если произнесу их сейчас. И я произнес:

— Придут двое из пяти в одном, чтобы спасти всех. Так она сказала.

Дсеба удовлетворенно крякнул.

— Армир, говоришь?

Он отошел чуть в сторону, зачем-то внимательно оглядел металлическую колонну спящей машины сверху донизу, и лишь потом обратился ко мне снова:

— А знаешь ли ты, что дочерью Харрис, великой прорицательницы, произнесшей эти, известные нам, слова, была Алар, а не Армир?

Любопытно. Выходит, Армир обманула меня? Но…

— Но жрицы же не лгут? Да и зачем ей было лгать? — спросил я осторожно.

— Они меняют имя при изгнании. Алар больше нет среди дочерей Великой матери. Она изгнана, значит, мертва. Официально. Так сообщали наши источники. Это старая история, покрывшаяся плесенью и коростой.

— Но…

— Армир это и есть Алар, дочь Харрис. Она не лгала тебе. Жрицы не лгут. Алар и ее дочь Лиен были изгнаны дважды девять лет назад.

Голова закружилась: «И ее дочь Лиен… И ее дочь Лиен…»

Я остановил вращение, разбросал вокруг, сжался в стержень и ненадолго прервал мышление. Это помогает, когда надо позволить улечься волнам, разбегающимся от упавшего в сознание камня неожиданности.

Вот почему наставница так странно реагировала на мои слова о требовании Пола найти Лиен! Она не знала, кто и зачем хочет разыскать ее дочь. Хорошо, не убила меня на всякий случай, как, пожалуй, поступил бы любой святоша…

Лиен. Нарт и есть Лиен… Это стоило осознать глубоко. Так глубоко, как на тот момент не было возможно. Значит, отложить. И вернуться к этому позже. Не сегодня.

— Что я должен сделать, старший?

Дсеба одарил меня мрачным взглядом:

— Не ты, а мы. Я не рассчитывал на такой подарок Синеокого, но он дал мне тебя. И теперь, едва всполошились наследники Солнечного города, я уже знал, ты возвращаешься. Чтобы искупить свой проступок, за который был изгнан. Чтобы искупить грех, который еще не совершил. Чтобы принести себя в жертву. А еще потому, что сеть была раскинута верно. Ты дал мне шанс выполнить решенное. Без тебя мне не удастся быть в двух местах одновременно. Без меня ты не проникнешь в Великую башню.

— Мы пойдем в Великую башню?

Дсеба хрипло расхохотался. Казалось, ему действительно смешно.

— Долго. Мы полетим. Летал на вирмане?

Я опустил очи долу и не солгал:

— Уверен, это будет незабываемый опыт.

— Незабываемый грохот это будет, младший. Грохот, вот что я тебе обещаю! А сейчас получишь пищу и подстилку. Ляжешь прямо здесь. Храм уже перетрясли, скоро уйдут, но ждать некогда, ты должен поесть и отдохнуть.

— Да, старший.

Он направился к выходу. Обернулся, замер на миг, словно хотел сказать что-то еще, но не стал. Вышел. А уже через девятую девятины с потолка опустился сверток с моим будущим ложем и накрытый треугольный столик с едой. Я уселся, используя сверток под седалище.

И вновь, как уже не раз бывало со мной за годы скитаний, ужин показался мне необыкновенно вкусным. Так обостряет чувства голод.

Удовлетворенный растекшимся по жилам теплом сытости, я устроил лежанку на полу подальше от металлической колонны древней машины. Сон пришел мгновенно.

* * *

Хоппер доскакал до куполов учебного сектора и сбавил ход, прыгая все ниже и ниже. В других обстоятельствах путешествие на нем мне бы понравилось. Намного интереснее стрекача — хотя управляемость и хуже, но по скорости его превосходит, да и по проходимости должен бы — не представилось случая проверить, однако, очевидно, что прыжками можно преодолевать куда более высокие или протяженные препятствия, чем на колесах. И с верхней точки траектории видно как с нехилого колеса обозрения. Не удивляюсь теперь, почему туристы для прогулок предпочитают именно хопперы.

Колеса у него все-таки нашлись: маленькие, предназначенные для маневров на гладком полу парковки.

Я вылез из своего кузнечика и прикинул, куда идти.

Уличная стоянка учебки Полинезийского университета занимала почти половину небольшого, отдельно расположенного купола, галереей соединенного с основной зоной городка. Маленькие вагончики открытого монорельса служили тем, кто желал добраться туда, не тратя времени на пешую прогулку. Это про меня. Я, конечно же, желал как можно скорее очутиться в номере местной гостиницы, чтобы попытаться получить доступ в закрытую сеть и найти хоть какие-то признаки прибытия Кати Старофф в ее последней личине. Последней из виденных мною.

Угроза нападения, подстерегавшая на каждом шагу, не так волновала меня, как опасность, которую я сам, своим присутствием, нес людям. Для меня было делом почти доказанным, что кто-то пользуется нашим таинственным каналом и захватывает контроль над сознаниями тех, кто волей случая оказывался поблизости. Механизм этой атаки представлялся пока совершенно непостижимым, как и природа канала, но от этого последствия не становились менее реальными.

С сожалением я вспоминал девушку по имени Мари, накинувшуюся на меня в Кравнике. Пришлось бросить ее на полу в состоянии ранней смерти… И то, что убил ее не я, не делало мне легче. Кстати, первого из нападавших, служащего из Лесного городка, убила тоже не Катя. Он как бы умер сам, словно от потрясения, что упал в кусты. Собственноручно я отправил в небытие только стрелка с базы Контроля, камнем в голову. Но… Исходя из нынешнего опыта, осмелюсь предположить, что он не выжил бы и без этого удара камнем, и даже если бы не упал с обрыва.

Даже не убивая их сам, я словно нес в себе заразу. Как бубонную чуму в Темные века. Как если бы у меня был иммунитет, а у прочих — нет. И я не мог понять алгоритма, по которому выбиралась жертва — человек, становившийся орудием в руках врага. Мне все больше казалось, что это происходит случайно, будто есть некая нестабильно действующая сила, способная дотянуться сюда из марсианской древности, но для успеха ей нужно еще и нащупать подходящую цель. Возможно, не каждого и не в любой момент она способна сломить. Возможно, кто-то невосприимчив к ней вовсе. И я вспомнил людей, выживших при атаке ганимедийского существа. Оно не брало под контроль, оно просто пыталось соединиться, чтобы получить энергию для разрыва себя на составляющие, чтобы сделать шаг в эволюции. Этим оно убивало. Допустимо ли предположить, что принцип «проникновения» в разум в том и в этом случае схож?

Я смог противостоять ему. Мы смогли. Вместе мы даже завершили цикл, помогли существу разорваться. Это стоило потери связи с Ксенатой, но мы справились, хотя Жанна… До сих пор не могу понять, что произошло и где она сейчас… Катя говорила, что в ней спит часть или все сознание Жанки. Судя по тому, что иногда прорывается, в этом есть хотя бы часть истины…

Потеря Жанны далась мне тяжело. Но теперь пропала и Катя. Так я терял все.

Вагончик доставил меня в гостевой холл, плотно прилегающий к другим районам учебного центра. Жилое колесо лежало вокруг куполов, немного возвышаясь над крайними, но уступая в росте центральным. Это мегакольцо выглядело крошечным в сравнении с громадой Гелиополиса и предназначалось не для туристов, а для учащихся и персонала. Первоначально построенный как выездной учебный центр для прохождения практики, городок постепенно превращался в лунный филиал Полинезийского университета, функционирующий на постоянной основе. Недалеко то время, когда этот статус будет признан официально.

Университет…

И я решил дальше не скрываться.

Положительной стороной моей уверенности в древнемарсианской природе атак было то, что теперь я мог не опасаться слежки гипотетических земных врагов. За нами следили изнутри нас, а это значит, можно спокойно снимать личину и включать коммуникатор в сеть. Даже полезнее оказаться известным героем, вернувшим человечеству Ганимед, планетологом, доктором Полом Джефферсоном, о котором уже слагают легенды, человеком, летающем на ракетах Комитета Контроля как на личном такси, чем каким-то безвестным Джоном Смитом, непонятно зачем зарулившим под купола храма науки.

Традиционно свернув в уборную, я перепрограммировал коммуникатор на единственную программу, оставшуюся доступной мне — на себя самого. И снял маску.

Зеркало показало знакомое лицо. Чуть осунувшееся. С лихорадочно блестящими глазами. Лицо, от которого я уже начал отвыкать.

— Привет, Пол! — вырвалось у меня вслух, и я со страхом оглянулся, нет ли свидетелей. Однако в это время дня, похоже, гостевой санузел не пользовался популярностью. Я был один. Ну и прекрасно.

Смешно, но от такой ерунды, как стать самим собой, у меня на душе заметно полегчало.

Всего-то вернул внешность. Которую изначально никто и не планировал менять надолго. Как же человек зависит от мелочей…

Изрядно ободренный переменой, я гордо покинул уборную и направился к стойке регистрации. Называли ее так по старой привычке, ведь когда-то прибывавших в гостиницу людей действительно встречали за стойкой и записывали в тетрадь. Наверное, даже от руки. Пером и чернилами…

Сейчас это небольшой зал ожидания с удобными креслами и общественным стереопроектором, повествующим об устройстве городка и Полинезийского университета в целом. Каждый может запросить эту информацию через коммуникатор и просмотреть в индивидуальном режиме, но почему-то традиция коллективного вещания оказалась более живучей, чем регистрационные стойки.

Я присел, заказал кофе с бисквитом и, в открытом режиме, отметился как приезжий. Стандартное приветствие визуализировалось над столом. Мне предложили на выбор несколько пустующих номеров, я остановился на крайнем, если можно так сказать в отношении тороида… На том, рядом с которым потенциально возможное скопление людей было бы наименьшим. Разумеется, эту задачу решил за меня компьютер, мне-то откуда знать?

Кроме меня здесь никого не было, но неподалеку кипела жизнь, я мог наблюдать ее через отверстие горизонтального тоннеля, связывающего этот купол с соседним. Туда-сюда сновали люди и роботы. Я усмехнулся: наверное, странно выгляжу без багажа. Но доктор Джефферсон может выглядеть как угодно, в известности есть свои преимущества. Правда, пока они никак не проявлялись. Спокойно пью горячий кофе, пожевываю пирожное, никому глаза не мозолю и, признаться, очень этому обстоятельству рад…

— Доктор Джефферсон! Как мы рады вас видеть! — возопил внезапно материализовавшийся стереообраз: высокий худощавый блондин с нордическими чертами лица и удивительно энергичной мимикой.

Я чуть не поперхнулся.

Ну, сам накаркал.

Конечно, как только регистрационные данные… Эх. Надо было сначала допить, а потом уже…

— Позвольте представиться: доктор Мерлинг, Чарльз Мерлинг… А это — доктор Зума… И доктор Красовский… — блондин широко взмахнул рукой, словно приветствуя вновь прибывших.

Тут же из пустоты материализовалась запыхавшаяся доктор Зума, маленькая негритянка, по черноте кожи способная поспорить с нашим дорогим Робом Боббсоном, и застенчиво теребящий воротник халата доктор Красовский — молодой веснушчатый парень с наивными голубыми глазами, вероятно, из вчерашних аспирантов.

«Из разных углов сбегаются, что ли… Мышки ученые… — мелькнула у меня в голове озорная мысль, тут же сменившаяся грустным удивлением. — Был ведь недавно сам таким же лопоухим юнцом… Потрепало меня, и в глазах тоска, зеркало не врет… Я не старше его, всего ничего прошло с конца стажировки… Какой маленький шажок для времени, но какой большой напряг для Пола Джефферсона, сэр…»

— Рад познакомиться, зовите меня просто, Пол, — отставив чашку и привстав, раскланялся я.

— Сидите-сидите, доктор… Пол. Мы скоро подойдем, чтобы поприветствовать лично… Так сказать… Никуда не уходите! — Мерлинг заговорщицки подмигнул и пропал вместе с остальными.

Лично. Разумеется, лично. Пожать руку, похлопать по плечу: «Здорово, Пол! Как жизнь, Пол! Ты молодец! Ну, давай, заглядывай!» — и прочие ритуальные танцы.

Несмотря на технический прогресс и богатый арсенал иллюзий, раскрывшийся с ним, люди остаются людьми: пытаются держаться за традиции, иногда даже крепче, чем раньше, предпочитают личные встречи — стереоконференциям, считают наилучшим — воспитывать детей в семьях, а на отдых любят выбираться на природу, не ограничиваясь фантазиями продвинутого климат-контроля. И движение натуралистов, многие лозунги которого выглядят абсурдно, не случайно набрало такую популярность, что стало способно блокировать в Совете инициативы могучих преобразователей. Прогресс — это еще не все. И сопротивление человеческой природы — не просто бессмысленная, механическая инерция. В ней есть стремление внутренне оставаться людьми. Улучшенными, усиленными, но людьми.

Поэтому же работа Роннигстона «Совершенство человеческого сознания» ошеломительно популярна. Его постулат, на мой взгляд, не бесспорный, сводится к следующему: если убрать перегибы и недостатки, настроить все как следует, то ничего в мире не найдется идеальнее и гармоничнее нашего сознания. И поэтому, мол, лучшее, что можно найти для общества — это прочистить себе голову. Если все прочистят — будет идеальное общество, где прекрасно станет житься каждому, и все тайны мироздания немедленно падут к нашим ногам.

Это я упрощенно излагаю, конечно, в книжке много всяких убедительных слов, иллюстраций, процессных потоков, ссылок и прочего. Но свести можно к вышесказанному. И люди это потребляют, говорят: «Да-да, это он классно сказал!», потому что им хочется в это верить, хочется стремиться к тому самому совершенству — быть совершенными людьми. На деле, конечно, как всегда: стремятся единицы, остальным только хочется стремится, да и то — не постоянно, а так, по вторникам после ужина.

Тройка уже знакомых мне и прилипшие к ним по дороге ученые составили чуть ли не делегацию по встречам. Точнее, их собралось семеро, но ситуация, по моему разумению, превращалась в угрожающую. Я планировал вести дело тихо, а тут, пожалуй, попахивало лекцией в большом зале и «а давайте, мы вам покажем…».

— Дорогой Пол! Мы все очень рады приветствовать вас в нашем университете! — энергично начал новую речь доктор Мерлинг. — Позвольте представить…

И он представил мне еще четверых и, подбежавшего только что, пятого. Все тепло поздоровались за руку. Особенно крепко жала руку маленькая округлая дамочка, доктор Рози Фангсяо, я даже попытался вспомнить, не встречались ли где… Вроде бы, нет.

— Ну, а с докторами Зумой и Красовским вы уже знакомы… — улыбка разрубила героическое лицо Чарльза Мерлинга на две половины, и я пожал руки докторам Красовскому и Зуме.

Настала пора брать быка за рога. Иначе есть шанс оказаться на этих рогах самому. И я бросился в атаку, прямо как древний кирасир на вражеские редуты:

— Уважаемые господа и дамы, позвольте огласить причину моего визита. Я ищу одного человека, который мог бы оказаться проездом в вашем университете. К сожалению, не знаю его имени. Но зато знаю, что он сел в такси в Гелиополисе и направился к вам буквально несколько часов назад. Это женщина. Была одета…

И я, как смог, описал приметы Солидной Дамы, в которую обратилась Катя Старофф при нашей последней встрече.

— Мне нужно найти ее как можно быстрее, дело не терпит отлагательств. И раз уж у нас тут собрался, можно сказать, ученый консилиум, не посоветуете ли, каким образом наиболее эффективно организовать поиски?

Господа и дамы ученые зачесали подбородки и сделали задумчивые лица. Первым очнулся Красовский:

— Так можно объявить по общесетевой, что доктор Джефферсон…

— Хочет видеть некую женщину: белую, с такими-то приметами, прибывшую сегодня? — иронично уточнила Зума. — Я бы не пошла. Даже к доктору Джефферсону, — и она с улыбкой чуть поклонилась в мою сторону.

«Катя придет, — подумал я, — но этот вариант мы оставим напоследок».

— Давайте посмотрим регистрацию. Она же регистрировалась? Время известно туда-сюда, ну, десятка два там будет женщин, со всеми свяжемся и найдем? — это тот, кто подбежал последним, господин Кохэй Ямамура. — Она же от вас не прячется?

Ученый коллектив дружно захихикал: дама будет прятаться от самого Пола Джефферсона? Немыслимо!

Что-то надо делать с этой своей славой, возможно, поменять имя и внешность, раз и навсегда, но это потом, а сейчас — найти Катю.

В «добрые старые времена», когда параноидальная система слежки всех за всеми и государства за каждым накрыла Землю, мою проблему можно было бы решить в два счета. Вернее, в один. Позвонить инспектору Бобсону. Он поднял бы все записи о передвижении транспорта, видео с каждого угла, в том числе из уборных, переговоры, в том числе о самом личном, и быстренько обнаружил бы, куда делась пропавшая лидер-инспектор. В те времена проблемы вообще решались просто. Для тех, кто имел связи. За счет тех, кто их не имел.

Но уже давно в большинстве ситуаций нет необходимости даже удостоверять личность. Например, моя регистрация вполне могла состояться в анонимном режиме, и я получил бы тот же самый номер для проживания. Такси тоже можно заказывать на цифровой код или ключевую фразу, но это редко делают, проще использовать настоящее имя. Мы с Катей пытались маскироваться под обычных отдыхающих, которые, конечно, не стали бы заморачиваться анонимностью.

И домаскировались. Теперь приходится искать госпожу лидер-инспектора по приметам ее вымышленной личины. Радует лишь то, что, оформляясь как обычная туристка, Катя, конечно, ввела стандартные данные, следовательно, оставила свое тогдашнее имя, которого я, кстати, не знаю, и стереографию. Вот по ней-то…

— Хорошее предложение. Как считаете, Пол? — Мерлинг выжидающе посмотрел на меня.

Все-таки, правильно я сделал, сразу их озадачив конкретной проблемой. Никаких предложений лекций и экскурсий «прямо сейчас» не будет, как-то неуместно ведь… А от «потом» отбрехаюсь.

— Прекрасное предложение, Чарльз. Спасибо, доктор Ямамура. Спасибо вам всем, — я отвесил вежливый поклончик. — И мы можем сделать это прямо сейчас?

— Разумеется, доктор. Кохэй, дружище, организуете? — Мерлинг умоляюще посмотрел на японца.

Тот кивнул:

— С превеликой радостью.

И тут же вывел перед нами список зарегистрированных в указанный мною период, отсеял мужчин, остались всего четыре женщины, и ни одна из них не подходила под мое описание. Кати среди них не было.

— Хм… — Ямамура вопросительно посмотрел на меня. — А она точно к нам поехала?

Я кивнул.

— А точно в это время?

Я почти кивнул, но остановился. Вдруг она успела сменить внешность прежде, чем регистрироваться? Как же я не сообразил… Ведь сам поступил в точности так. Приехал, переменился, зарегистрировался… Иногда очевидные вещи не приходят в голову вовремя. Определенно, я устал, определенно… Но как же мне проверить их заново…

— Ну-у-у… — протянул я. — У меня была такая информация. Вероятно, она не точна. А за последнюю неделю много народу приехало?

— Сейчас узнаем…

Он снова вывел список, и я уже без фильтрации понял, что нащупал повод получить доступ к местной служебной сети.

— Да… Человек триста. Тут студенты заезжали… Конференция еще была…

Сделав вид, что задумался, я чуток пожевал губу, а потом дал им возможность сделать мне правильное предложение. С усталым видом я обронил:

— Если не возражаете, хотелось бы немного привести себя в порядок, с утра перепрыгиваю из одного седла в другое… Не с вашего, лунного, утра, конечно, а как встал на ноги…

Господа ученые снова хихикнули, показывая, что им понравилась шутка про лунное утро, хотя, понятное дело, она избита до неприличия. День на Луне в этих широтах, если считать время от восхода и до заката, длится почти две земные недели, и все новички с Земли попадаются на это различие в понимании слова «утро».

— Мы подключим вас к сети, и вы сможете просматривать регистрацию прямо из номера! — Мерлинг развел руки, будто нес в них гигантский арбуз или даже саму Луну. Вероятно, чтобы я понял всю обширность открывающихся передо мною перспектив. — Найдете свою загадочную даму…

— Очень вам благодарен, — кивнул я, не обращая внимания на очередное подмигивание. Похоже, мой новый друг решил, что я преследую таинственную незнакомку из романтических побуждений. Почему бы и нет, пусть думает так. — Удачи вам, уверен, еще свидимся.

Прежде, чем кто-нибудь из них успел бы сообразить предложиться в провожатые, я ступил на подвижную гравидорожку и укатил по стрелке, показанной мне коммуникатором. Там мой номер.

Получив, наконец, возможность остаться в одиночестве, я сходил в душ и заказал кофе — похоже, последние дни я исключительно им и питаюсь. Решив, что прошло достаточно времени, и моя поспешность не вызовет подозрений, я активировал появившуюся опцию в коммуникаторе: доступ к регистрационной информации. Повторил первый запрос Ямамуры и заново рассмотрел лица приехавших женщин. Все прибыли из Гелиополиса. Неудивительно, ближайший город. Ну, и которая из них?

Самый простой способ — обратиться к каждой. Но повод…

И я пошел на хитрость. Ничего особенно затейливого, просто обратился к каждой от имени Пауля Мозеля, рыжеватого небритыша, чья внешность представляла меня в Гелиополисе. Через глобальную сеть, конечно, как будто я не рядом. Ведь они добровольно оставили свои публичные контакты при регистрации. Каждой из них я отправил сообщение с убедительной просьбой непременно ответить: не встречали ли они на автостоянке моего выдуманного друга. Поскольку с фантазией у меня не очень, а с чувством юмора — вполне, то в качестве друга я описал Роба Бобсона.

Конечно же сердобольные женщины откликнулись, и я получил примерно одинаковые ответы. Мол, нет, не встречали. Еще бы. Вот бы я удивился, если бы на той автостоянке оказался рослый негр в белом классическом костюме. Даже в Гелиополисе зрелище нечастое. А вот Катя опознала бы и Бобсона, и, безусловно, моего немца — ведь сама его придумала.

Итак, тупик.

У меня похолодело в животе. А вдруг она не добралась? Мало ли… Вдруг?

Как мне узнать, довезло ли ее такси? И не уехала ли она… Нет, уехать не могла, все зарегистрировавшиеся… А если уехала, не зарегистрировавшись? Если на нее напали, накачали наркотиком, вставили чип, запихали в мешок… Что еще могли сделать? Да все, что угодно. Но если остыть и подумать, станет понятно: нет, нет и нет. Покушавшиеся на нас не были способны к длительным, сложным и осмысленным цепочкам действий… Я снова вспомнил лицо Мари. Ее будто внезапно прихватило — и она тут же напала.

Если бы они убили Катю, тело бы давно нашли — никто бы его не прятал. Похитить, по тем же причинам, ее не могли. И автопилот довел бы стрекач до учебного центра этого университета. Сама же она, конечно, следовала бы собственному плану, не бросила бы меня одного у хоппера.

Тупик снова.

Тщась найти выход, я, незаметно для себя, уснул.

* * *

Возможно, то было влиянием древней машины, находившейся рядом, или совпали какие-то иные обстоятельства, но сон мой оказался очень необычным.

Я сидел за высоким столом непривычно округлой формы. За прозрачным камнем окна солнце уже принесло себя в жертву тьме, но яркие фонари не отпускали свет, отгоняли сумерки прочь от небольшой поляны с коротколистной травой.

Ощущение странной легкости в теле объяснилось просто и невероятно, едва я попытался встать. По привычке опершись на ноги, я взлетел на полтора своих роста, почти коснулся головой потолка и медленно повалился вбок. Выровнять падение не составило труда, но я был так ошеломлен произошедшим, что не сразу разобрал слова, обращенные ко мне:

— Может, врубим гравидорожку-то? Не будешь головкой стукаться…

Женщина. Голос высокий. Обращается ко мне, будто я ей принадлежу. Она владеет мною? Мы в диких землях? Возмущение, наполнившее было меня, уступило место осторожности. Во всех краях свои традиции, и лучше сначала разобраться в ситуации, чем давать волю реакции на неполную оценку.

Легкий толчок в спину развернул меня к ней.

Маленькая, щуплая женщина, дикарка с невероятным цветом волос, похожим на разбавленную медь… Я знаю ее! Пол называл ее «Жанна». Мужское окончание у женского имени, у них все наоборот… Но когда я мог ее видеть? Когда Пол говорил мне о ней? Это очень-очень важно вспомнить… Я перебрал в памяти все наши разговоры, все свои видения, но не смог найти…

— Ну, посторонись хоть! Дорогой, запер собой весь проход. Давай, присоединяйся! Вечернее стояние на крыльце! — она хихикнула и, протиснувшись между мною и стенкой, исчезла за дверью: такой же странной, как и окно, прямоугольной формы.

Следом проскакал мальчик. Через меня он просто перепрыгнул, сделав сальто. Видимо, не в первый раз: получилось у него это ловко, ничего не задел.

Я провел ладонью по голове и ощутил непривычную, упругую поросль. Вероятно, это тело Пола. Как бы узнать наверняка…

— Пол, ну, долго тебя ждать! — донеслось с улицы. — Я включила дорожки, не споткнись!

Стараясь ступать осторожно, чтобы не повторять ошибки, я вышел из дома на открытую площадку, над которой был сделан навес. Если бы не пологий, без ступенек, спуск к земле, я бы решил, что нахожусь на балконе. Поверхность под ступнями липла к ногам, это здорово помогало не улететь, но, конечно, оказалось непривычным. Хорошо, что тело Пола знало, как себя вести, и я доверился ему.

Женщина и ребенок стояли там же.

За кругом яркого света начиналась тьма.

У меня внезапно закружилась голова. Показалось, что во тьме есть что-то, что нацелено сюда, в дом, что-то, чего я не могу понять и поэтому, возможно, опасное…

Я взялся руками за перила и головокружение отступило.

— Жанна, — произнес я впервые в жизни это странное имя.

Она обернулась. В ее глазах светилось что-то очень похожее на последний взгляд Лиен, как я ее запомнил. И это «что-то» было адресовано мне.

Я коротко махнул рукой. У меня дома это означало бы «пойдемте отсюда».

— Прохладно… Мне кажется, прохладно… — сказал я первое, что пришло в голову, тем более, что, действительно, было зябко, на перилах поблескивали капли росы. — Пойдемте в дом.

— Да ты у меня неженка! — рассмеялась Жанна и звонко коснулась губами моей щеки. Впервые в жизни женщина делала так со мной. По крайней мере, во взрослом возрасте. Обет безбрачия, даваемый с момента посвящения храму, не позволял…

Она прыгнула мне на шею и обхватила ногами талию. Смешной вес, но у меня запнулось дыхание и быстро-быстро заколотилось сердце. Сделав пару вдохов, я успокоил его и прояснил взгляд. Прямо перед моим лицом улыбалась Жанна.

— Ну, нести свою даму баиньки, Геракл! — произнесли ее губы, и что-то еще говорило тело, что-то совершенно запретное для моего статуса. И это новое «что-то» снова было адресовано мне. Вместо стыда и возмущения, долженствующих ситуации, я испытал радость. Настолько сильную, что рассмеялся и, подхватив ее одной рукой, занес в дом.

Тревога сумерек осталась с той стороны, за закрытой дверью.

— Джонни! Ну-ка быстро спать! Брысь наверх! — прямо с моих рук звонко крикнула Жанна.

— Ну, мам… — донеслось из глубины дома.

— Никаких «нумам»! Быстро-быстро, завтра рано вставать, едем в город.

— Назад? Я не хочу, мам!

— Хочу, не хочу… Живо спать! Пол, скажи ты ему…

— Джонни… — произнес я это странное, но все же похожее на мужское, имя. И замолчал, не зная, как продолжить. Что положено говорить в таких случаях?

Но мальчик уже послушался. В один прыжок он взлетел в открытую дверь на мансарду и помахал оттуда рукой:

— Бай-бай, папамама.

— Спокойной ночи, сынок, — прожурчала ему вслед Жанна.

— Спокойной ночи, — я решил, что можно повторить эту ритуальную фразу без особого риска. Судя по всему, не ошибся.

Мы остались вдвоем.

Она посмотрела не меня взглядом, способным растворить любую крепость, и прошептала: — Отнесешь меня в спальню? Только не стукни ни обо что, медведь…

Так, в священном сердце храма Синеокого, рядом с древней божественной машиной предков, я, бывший ученик, изгнанный два года назад и только что тайно возвращенный под сень Звездного огня великим Дсебой, нарушил до сих пор свято хранимый мною обет и совершил страшнейший грех — вверил себя женщине.

Правда, во сне.

Кажется, во сне. Последнее время я начал сомневаться в достоверности окружающего меня мира. И недавний опыт одновременного взгляда на страну Пола и коридор храма Синеокого, пожалуй, подтверждал мои сомнения.

Я не мог знать, существует ли место, что привиделось мне. Его могло навеять сознание Пола. Я не мог знать, есть ли там эта женщина… Я вспомнил! Она была с нами в момент, когда мы отправили Ганимедийское существо на следующий шаг развития, но дальше ее следы для меня потерялись, мне было только очевидно, что она жива, однако недостижима. Да и сам я, похоже, потерялся. Похоже, нас раскидало тогда. Пол ищет Лиен. Хочет, чтобы я нашел ее. Я не понимаю, кто это. Потом вдруг оказывается, что она — Нарт, но почему-то на ней волосы… А Лиен — жрица… Если она раньше знала меня, до изгнания с острова Лальм, почему не узнала теперь? А я? Почему ее не узнал я?

Что-то во всем этом не сходилось.

Мне следовало разобраться.

Следовало бы, несмотря на близкую смерть. Ведь я не тешил себя иллюзией заблуждения о качестве роли, заготовленной для меня Дсебой. И я, конечно, помнил, что не только искусству убивать и выживать мы посвятили немало времени.

Помимо прочего, Дсеба учил нас умирать.

Но тяга к знаниям, к раскрытию тайн, решению загадок, не позволяла мне отрешиться от жизни в той мере, как требовала подготовка к жертвоприношению. Возможно, наука умирать — единственная, которую я так и не смогу постичь в совершенстве.

И я уже начал, было, раскладывать по треугольной сетке связей те факты, что имелись в моем распоряжении, как послышались шаги и вошел учитель. Неужели я проспал так долго?

— Отправимся раньше, младший, — произнес Дсеба, едва войдя в комнату. Мне показалось, что он бросил недобрый взгляд на молчавшую древнюю машину. — Попытаемся опередить их.

Мы быстро шли полутемными коридорами. На ходу учитель инструктировал меня:

— Ни с кем не разговаривай. Встающих на пути — убивай. Я прожгу стену, войдешь. Прямо коридор, третий поворот налево, первый направо, третий налево. Найдешь зал испытаний, подорвешь посередине пол. Спрыгнешь, подорвешь следующий. Стержни и веревку дам, выжигатель у тебя есть. Кольцеватели дам. Спрыгнешь, прорежешь пол в правом углу, если спиной к твоему входу в стену. Там негде прятаться, не взрывай. По коридору налево до конца. Повтори.

Я повторил все в точности. Дсеба продолжил объяснение:

— Увидишь большую машину. Она будет открыта. Если не откроется — уходи, спасай свою жизнь. Нет смысла жертвовать напрасно. Если сможешь покинуть город, отправляйся на восток моря Мессем. Старый храм Милостивого, мы посещали его руины, вспоминай.

— К востоку от Дежелелы?

— Да. Дальше на юг вдоль берега моря был еще один храм. Очень давно его разрушили до основания. Там спрячешься. Вблизи никто не живет. Но если тебя все же выследят, сможешь бежать, из нашего тайника ведет ход.

— Чьего «вашего»?

— Не важно. Найдешь холм с лестницей, невдалеке от моря. Рядом родник. Поднимешься, нащупай предохранитель, вытяни на себя. Он в дыре под ноздреватым камнем, в углу площадки. Сунь палку сначала, чтоб никто не цапнул, а то нечисть всякая наползает, — мой наставник на ходу сухо усмехнулся. — Как вытянешь предохранитель, походи там, плита опустится. Долгая пища в стенах, найдешь. Но я надеюсь, тебе это все не понадобится, потому что твоя жертва будет принята предками сегодня.

— Да, старший. Но что делать с машиной?

— Машина закроется, когда ты войдешь и сядешь. Ты должен заставить ее взлететь.

— Как?

— Не знаю. Сообразишь. Мне не нужен валабор или юрец для этой жертвы, нужен… стремящийся к знаниям и умеющий быстро думать. Не только стрелять и прыгать. Приведешь машину к пасти Вестника. Он тебя впустит. Там может не быть воздуха, может быть ледяная тьма — позаботься об этом. Найдешь такой же столб из металла, наложишь руки. Заставь его открыться. Тебе покажут в воздухе знаки… Мираж… Ты сможешь дотянуться до него. Погрузи ладонь вот в такую штуку… Она должна свернуться. Не убирай, пока не свернется!

Он задрал рукав и показал рисунок, которого я раньше там не видел.

— Это все? — спросил я, поскольку он замолчал.

— Да.

Мы вошли в сумрачный зал, прорубленный прямо в скале в незапамятные времена основания храма. Редкие фонарики, развешанные в цепочку на стенах, едва разгоняли мрак. В центре зала стоял вирмана. Раза в полтора крупнее того, на котором везли меня Нарт и Армир… Лиен и Алар… он был немного другой формы. Более плоский, что ли, более приземистый и, пожалуй, более… хищный на вид. Это слово неожиданно всплыло в моем разуме, я внимательнее оглядел летающую машину древних и, кажется, обнаружил большой выжигатель, высовывавший свою короткую зарешеченную морду из борта. Возможно, не единственный.

Таким можно вирману насквозь прожарить, пожалуй. Ничто не устоит… И тут я вспомнил о скафандрах сургири. Что-то может противостоять и выжигателю. Всегда находится что-то, что может победить сильнейшего. Силой или хитростью.

Вспыхнул яркий голубой свет, вырвавший из полутьмы все три угла помещения. От неожиданности я моргнул. Дсеба вкрутил мне в пояс какой-то кулек и вложил в руку несколько топливных стержней.

— Полезай. Там зарядишь. — Подтолкнул он меня.

Я влез в вирману и обнаружил рядом еще троих учеников. Знакомых среди них не было. Логично, вторая ступень. Сам-то был бы уже на пятой, не подними тогда голос на старшего.

Скосив глаза, я наблюдал, как он пробирается на сиденье управителя. Тот, кто учил меня жестоко, как любимого ученика, а затем обрек на позорное изгнание. Не каждый возвысит свой голос на жреца. Но и не каждого вышвырнут из храма. Мой проступок был велик, но оправдывал ли он такую меру? Я немало думал об этом за прошедшие годы, и вот, наконец, у меня появилась возможность спросить прямо. Возможно, первая и последняя. И я решился:

— Старший Дсеба, у меня вопрос к тебе.

— Что непонятно? Спрашивай, пока не поздно, скоро мы взлетим и будет не до болтовни.

— Зачем ты изгнал меня?

Дсеба обернулся, задержал на мне словно бы оценивающий взгляд и спросил в свою очередь:

— Зачем? Не «почему»?

— Не всех изгоняют за такой проступок, хоть он и серьезен. Я был из числа лучших твоих учеников.

— Лучших? Уверен?

— Да, старший.

— Знаешь себе цену?

— Да, старший.

— Не знаешь. Ты был лучшим.

— Но почему…

— Уже «почему»? Больше не «зачем»? — Дсеба хохотнул и хлопнул ладонью по пустому сиденью рядом с собой. — Пересядь.

Я перебрался к нему. От тройки учеников на заднем сидении нас теперь отделяло порядочное расстояние. Вирмана задребезжал — это наставник включил машину, дающую возможность летать, но пока не разогнал ее.

Дсеба наклонился к моему уху, перекрикивая шум:

— Я сам привел тебя к неповиновению. Специально. Ты мало практиковался в умении сдерживать гнев. Я принес тебя в жертву уже тогда. В почетнейшую жертву!

Открыв было рот, чтобы удивиться, я промолчал, заметив его останавливающий жест.

— Я спровоцировал тебя и вышвырнул из храма. Дал возможность учиться настоящему искусству. Мои люди направляли твое бегство, ставили ловушки, но ты юлил как болотный угорь, скакал как юрец. И учился.

Он повторил жест и продолжил накрикивать мне на ухо:

— Мои люди загнали тебя в Дарсум и сдали наследникам. Я убедил жрецов принести тебя в жертву пустыне до срока. Как проклятого.

— Но они убили Зоакар! Убили всю ее семью, разрушили дом!

— Женщина, давшая кров проклятому?

— Да!

— Сожалею, Ксената. Но ты должен был закончить обучение.

— Обучение чему?!

— Стать моим ключом. Ты созрел. Пустыня анамибсов должна была научить тебя. Пробудить в тебе голос. Чтобы открыть машину Синеокого. Чтобы остановить безумие Великой башни.

— Но я же не смог!

— Открыть машину? Да, не смог. Но она ответила тебе. Может, это не та машина?

— А какая из них — та?

— Надеюсь, та, в которой ты окажешься скоро. Поместник должен был забрать тебя для меня, но побоялся отправить стражу. Нанял какую-то заезжую банду, они все испортили. Дальнейшее лучше известно тебе, как ты оказался с этими… женщинами.

— Но, учитель…

— Хватит болтать!

Он дал силу вирмане, и тот приподнялся над полом. Я поискал глазами затычки для ушей, но не нашел. Краем глаза Дсеба поймал мое движение и ткнул пальцем в шар, прилепленный сбоку. Я взял его и повернул, как было нарисовано. Шар распался на две полусферы. Я приложил их к ушам, шум затих, раздался спокойный голос наставника:

— Теперь все слышат меня. Взлетаем.

Свет погас, но тьма не наступила. Над головой быстро раскрылся потолок, пропустив к нам отраженные от стен лучи растущего солнца. Вирмана затрясся сильнее и резко пошел вверх.

Я выкрутил из пояса один из выжигателей, зарядил его, вкрутил обратно. На прорезку пола должно хватить с избытком, плюс три запасных стержня. Вторым выжигателем перед всеми светить не хотелось, так что оставил его пазы пустыми. Заодно осмотрел содержимое кулька, данного мне наставником. Там оказались две пластинки, заранее отделенные от топливных стержней, и кольцеватели, необходимые для замыкания силы горения на взрыв.

Мы не прятались. Мы неслись на огромной скорости под безоблачным небом. Каждый мог увидеть нас, но едва ли кто — достать. Мы летели прямо, не заметая следы, не обманывая никого. Только тогда я, кажется, окончательно осознал, что Дсеба не собирается возвращаться, что это и его жертва.

Не прошло и девятины, как мы проревели над стеной города Великой башни, переполошив, должно быть, всех жителей, не то что стражу. Я видел, как в воздух взвились сразу пять парящих, а за ними еще два. Но что нам парящие?

Великая башня.

Сверху она не казалась такой уж огромной, но, сравнивая с обычными домами и улицами, можно осознать масштаб.

На самом деле, это не только сама древняя башня, а целое скопище больших и малых башен и площадей, высоко поднятых над остальными городскими строениями. Как исполинский трехгранный палец вздымалась она над землей, матово блестели бока, сложенные явно не из камня, в отличие от всего поналепленного неумелыми потомками на ее верхушке. Гибкой тонкой лианой обвивала Башню прилепившаяся сбоку дорога. Чтобы подняться по ней повозкам приходилось проделать нешуточный путь. Вертикальными стволами спускались вниз трубки подъемников. Девять штук, по одному на ребро и по два на каждую плоскость. Дорога крепилась на эти стволы и собою укрепляла их. Они — быстрый способ достичь вершины, но наш — еще быстрее.

Все это пронеслось подо мной, потому что мы приближались с невероятной скоростью, плавно снижаясь. Перед самой башней Дсеба повернул вирману почти вертикально, как встает на дыбы скакун, если слишком резко осадить его. Нас вдавило в кресла и начало трясти с такой силой, что казалось, глаза выскочат из орбит, а зубы — из крепко сжатых челюстей. Продолжалось это недолго. Дно вирманы стало прозрачным, но сквозь него было видно только пламя и дрожащий от жара воздух.

— Первый, готовься, — произнес Дсеба непонятно к кому обращенную фразу.

Он поводил пальцами по каким-то светящимся узлам и ниткам, висевшим прямо в воздухе перед ним. Вдруг словно кто-то сдул огненную помеху, и оказалось, что мы парим практически над крышей одной из высочайших надстроек, сделанных из обыкновенного серого камня. Наставник взмахнул рукой, и один из сидевших сзади учеников вдруг пропал. Сквозь прозрачное дно я увидел, что он, вместе с креслом, падает прямо на плоскую крышу. Вот под ним что-то взорвалось, вокруг расползлось клубящееся облако, совершенно непрозрачное для глаз.

— Второй готовься, — бросил наставник.

Вирмана накренился и боком пошел в сторону. Почти над самым краем Великой башни Дсеба повторил жест рукой, и второй ученик вместе с креслом полетел вниз.

— Третий готовься.

Машина набрала скорость, пролетела между двумя башнями и оказалась на другом краю.

Сбросив третьего, он развернул вирману, чтобы по пологой дуге обогнуть Великую башню с севера. Затем вирмана залетел в какой-то угол, образованный ничем не примечательными строениями и завис над одним из них.

— Твой черед, младший. Умри достойно.

Дсеба что-то проделал с висящими перед ним огоньками. С трех сторон в стену ударили ярко-белые лучи, камень брызнул паром. Лучи быстро крутанулись, и предо мной открылся круглый лаз, края которого быстро остывали, меняя цвет с ярко-красного на багровый. Дыра в два моих роста. Вот это мощь!

— Прыгай. Не задень, обожжешься.

Часть крышки кабины отъехала, к нам ворвался свежий ветер.

— Да будет благосклонно принята твоя жертва, Ксената! — донеслись до меня последние слова наставника, и я шагнул в темноту.

После яркости дня глаза не сразу привыкли к сумраку. Судя по атрибутам, до моего визита это был зал постижения. На полу валялась огромная, расколовшаяся на части, плита — фрагмент кладки, вырезанный из стены огнем вирманы. Сзади сиял идеально круглый пропил, ведущий в голубое небо. Свет широким лучом падал из него, дорожкой ложился на пол, словно указывая мне путь. Но я обошел обломки стороной — от них все еще несло жаром.

Пробежав по пустым коридорам, как и было приказано, я достиг зала испытаний. Закрепил в кольцевателе одну из пластинок, данных мне Дсебой, приложил к полу, отбежал за угол. Стены дрогнули, в коридоре заклубилась пыль. Только сейчас я сообразил, что на ушах у меня те полусферы, с вирманы. Снял их, но решил их пока не выкидывать. Мало ли, вдруг машина, к которой иду, тоже шумит. Хоть не оглохну. И завернул их в пояс.

Бывший зал испытаний превратился в яму. Внизу было видно не особенно хорошо, там клубилась пыль, но я прыгнул. Приземлился удачно. Найдя свободное от обломков место, закрепил новый кольцеватель. Снова отбежал за угол, дождался взрыва. Спрыгнул вниз.

Теперь уже весь пол оказался завален битым камнем. Пыль стояла столбом, я начал задыхаться и чихать, прикрыл лицо рукавом, но это не очень помогало. Почти на ощупь нашел противоположный угол. Когда воздух чуть прочистился, я убедился, что угол тот самый — высоко вверху виднелся край отверстия с кусочком голубого неба.

Странный какой-то зал. Без входа и выхода. Замурованный, что ли…

Вручную я принялся растаскивать камни. Повезло, что не попалось ни одного слишком крупного. Когда, наконец, на полу осталась только крошка, я достал свой выжигатель и начал резать. Камень защелкал, застрелял в разные стороны, покраснел, затем побелел и подался. Одной рукой пришлось прикрывать лицо. Дело шло медленнее, чем хотелось, и я уже начал беспокоиться, что кончатся топливные стержни, как вдруг вырезаемый мною кусок с хрустом провалился и исчез во тьме.

Я заглянул в дыру, но ничего не увидел.

Сверху донесся какой-то шум. Далекие голоса.

Надо торопиться, скоро они будут здесь.

Я зажмурился и выстрелил из выжигателя вниз. По тлеющему камню понял, что невысоко, и спрыгнул.

Вокруг был мрак. Слабо светилась дыра наверху, ожог от моего огнелуча на полу уже погас. И бледным контуром в стене мерцал выход в коридор. Я ощупал стены. Есть еще один коридор, но он темный. Куда там было надо… Вспомнить, вспомнить… Налево до конца.

Я встал так, чтобы оказаться спиной к уже невидимому пролому во внешней стене и посмотрел налево. В мерцающий коридор. Отлично.

Сверху донесся глухой звук от удара упавшего камня. Так просто им не спуститься, два пролета — не шутки, нужна хорошая тренировка или веревка.

Быстро, но осторожно я двинулся по коридору, держа наготове выжигатель. Судя по мернику, выстрелов на девять, если не жать долго, там еще есть. И три стержня в запасе — я богат.

Коридор оказался длинным. Несколько ответвлений с такими же, странно мерцающими, стенами вели от него, но я бежал прямо. И вот мой путь окончился, приведя в небольшой куполообразный зал, в центре которого, словно вырастая из пола, высилась машина. Не такая уж и большая, примерно как вирмана. Она была со всех сторон гладкой и сделана из того же материала, что колонна в храме Синеокого.

Что же теперь делать с нею? Она закрыта!

Вспомнив, как учил Дсеба, я заткнул выжигатель за пояс и наложил ладони на прохладный металл. Ничего не произошло.

Что же делать?!

Скоро они будут здесь…

Дсеба сказал, спасаться…

Я отступил от неподвижной машины, достал выжигатель. Зарядил его запасными стержнями.

Прошло несколько мгновений. Еще несколько.

Вдалеке, в коридоре, что-то мелькнуло. Я выстрелил. Не попал, но пусть не думают, что пришли на прогулку.

Однако, похоже, они и не думали. Время шло, машина молчала, никто не появлялся.

Возможно, они тоже в затруднении? Не знают, как поступить? Я вооружен, а машина-то для них ценна. Боятся повредить? Значит, нужно ждать или переговоров, или иного внезапного хода…

И надо пробовать ее открыть еще раз. У меня может получиться.

Я снова заткнул выжигатель за пояс и собрался было наложить ладони на гладкий бок машины, как вдруг она быстро повернулась вокруг оси, распахнув проход вовнутрь.

Но ведь же ничего не сделал…

Так и не поняв, что послужило причиной успеха, я вошел вовнутрь.

Кабиной эта штука напоминала вирману. Какие-то огоньки…

Сел в кресло. Ого, оно сразу обхватило меня, будто волны моря, но более упруго. Выжигатели больно врезались в спину и в бок. Я выдернул заряженный, переложил на колени, а второй протащил прямо внутри пояса на живот. Стало существенно удобнее.

Вход закрылся. Надеюсь, он не откроется наследникам…

В воздухе перед моим взором появился мираж. Он был полупрозрачным и состоял из многих групп предметов, медленно вращающихся вокруг нескольких осей, словно бы специально для того, чтобы я мог получше разглядеть их и выбрать требуемый. Когда я неосязаемо коснулся миража, его вид изменился. Вперед выдвинулась и приблизилась ко мне та штука, которую я как бы задел.

И что теперь?

Я взял нервы под контроль и постарался расслабиться. Дсеба верил, что мне под силу решить эту задачу. Что это может быть? Какая-то система управления, вроде той, которая на вирмане учителя. Но здесь нет тонких линий, и значки другие… И что означает эта слегка светящаяся сфера…

Я потянулся к ней, вытащил на себя из глубины миража, и передо мной предстал бело-голубой шар… Конечно, мне уже виделся такой. Это Жемчужина с высоты… Из океана пустоты. Или не Жемчужина… Они так похожи, Зеленая звезда и наша земля… Вот, рядом с ней — желтый шар, изъеденный круглыми вмятинами, словно ходами береговых червей… Наверное, это Фонарик, но мне нужен не он.

Вглядевшись в мираж, я нашел еще один похожий. Вытянул на себя… Нет. Он грязно-бежевый, с размытыми коричневыми полосами, и рядом с ним нет Вестника.

С третьей попытки удалось достать Жемчужину. Да, это она, теперь я точно вспомнил — таким выглядит наш мир, если смотреть из океана пустоты. А вот и Вестник. Как отправиться туда? Я надавил на шарик ладонью, и он отдалился. Я подмахнул его к себе, и он занял всю кабину. Нет-нет, не то… Вернув прежний размер, я попытался сдавить его пальцами — он изменил цвет на однородный ярко-белый. Я подождал — все вернулось обратно. Тогда я снова сжал его и, когда шарик побелел, сжал еще раз.

Машина несильно затряслась. Получилось?

Я вспомнил о полусферах для ушей и быстро нацепил их.

Тряска усилилась.

Похоже, получилось!

Но как же она будет взлетать, ведь вокруг — камень? Пусть не сама древняя Великая Башня, а всего лишь более поздние надстройки, но…

Сила, вдавившая меня в кресло, не показалась чрезмерной. Судя по звукам, пробившимся сквозь наушные полусферы, обошлось и без особого грохота. По крайней мере, внутри кабины.

Ее стены обрели прозрачность, и я увидел, как трещины бегут по камню, как обваливается прямо на меня кладка, как продавливается вверх моя машина — вверх, к небу, к Вестнику!

Я ликовал.

Я будто висел в воздухе, без каких-либо помех наблюдая за происходящим подо мною разрушением. Машина-то, похоже, оказалась больше, чем я думал — основная часть ее была скрыта под камнем, торчала только кабина. Она оставалась прозрачной для меня, и я боялся что-нибудь испортить, поэтому ничего не трогал, но, если судить по тому, что творилось внизу… Эта штука, на самом деле, в несколько раз больше вирманы. И я вспомнил, ведь читал о подобных устройствах! Они назывались «толкатели», их задачей было перемещаться с земли в океан пустоты и обратно.

Город Великой башни быстро отдалялся. С высоты я успел понять, что причиненные взлетом повреждения вовсе не так велики, как казалось — они терялись на поверхности башни словно небольшой укол на коже валабора.

Древняя машина отклонилась от вертикали, забирая чуть-чуть в сторону. Там, вдалеке, меня ждал Вестник. Осталось только догнать его…

Сквозь полусферы, надетые на уши, донесся резкий и пульсирующий высокий звук. Одновременно, в одном ритме с ним заморгали ярко-голубым невидимые стены. Я огляделся. Кто-то гонится за мной. Один, два, три, четыре, пять… Да сколько же их…

Они летели быстрее моей машины и, похоже, были меньше размером.

Они догоняли, растянувшись цепочкой.

И что-то шептало мне на ухо, что ни к чему хорошему это не приведет.

«Ракеты или вроде того, они запустили по тебе ракеты земля-орбита, собьют, если здесь нет защиты, у нас раньше так воевали, надо срочно…»

«Пол!» — чуть ли не вслух закричал я.

«Да. Видишь, тебе выдвинули на выбор варианты? Их всего два. Правый похож на защиту. Сожми его, быстрее!»

Я сделал, как он сказал, но ничего не произошло.

«Эта штука просто свернулась!»

«Возможно, сломалась… Или разряжена…» — голос Пола в моей голове звучал очень напряженно.

В этот момент одна из догонявших меня машин вспыхнула белым и, разваливаясь на куски, по дуге полетела вниз. То же самое произошло со второй, и с третьей, и с четвертой…

«Ага! Работает!» — вскричал Пол.

Но остальные приближались. Первая уже подошла ближе, чем были сбиты ее предшественницы. Мираж показывал как бы со стороны мою машину и ее наследников — мысленно я назвал их «наследниками», потому что задачи, похоже, у них совпадали — идти по следу и убить. Расстояние быстро сокращалось. И только один вариант висел перед моим лицом. Нечего выбирать.

Я попытался сдавить его, но руки не послушались.

Я посмотрел на них, и увидел, что они раздваиваются. Причем обе копии становятся как бы полупрозрачными. За бортом появились тени, уплотнились, стали похожими на ту мертвую пустыню под светом яркого солнца, с летящей высоко в черном звездном небе прищурившейся голубой спутницей… Нет, только не сейчас!

Но руки не слушались. Вообще.

«Пол!» — изо всех внутренних сил закричал я, и увидел, как рука в странно узком, темно-сером рукаве тянется к этой штуке и сжимает ее.

Больше ничего не помню.

* * *

Мы построили дом.

Уютный маленький домик с верандой и ставнями, распахивающимися наружу.

Посадили деревья. Несколько яблонь и, в стороне от них, секвойю. Наверное, первую секвойю на Ганимеде. Надеюсь, она не перевернет этот мирок своим весом, когда вырастет, и не послужит рычагом для какого-нибудь местного Архимеда-радикала.

Еще мы посадили крыжовник, клубнику и малину. Жанка, оказывается, питала страсть к садоводству, кто бы мог подумать…

А перед всем этим мы перекроили планету. Мы, люди. Чтобы на ней можно было строить дома, растить сады, заводить детей и отпускать их гулять на свежий воздух, не боясь, что, вдруг, случится авария, и купол рухнет. Куполов больше нет. И бояться теперь надо лишь того, что дети не рассчитают высоту прыжка. Инерция ведь остается инерцией.

Ветерок гуляет над Ганимедом, гоняя белые облака по голубому полотну… Правда, сходство с земным небом на этом заканчивается. Огромный полосатый зверь, космический тигр, хозяин системы — Юпитер. Он виден даже днем, если вы, конечно, на обращенной к нему стороне спутника. И даже днем, несмотря на экран Гольдера, ионосферные сияния то там, то здесь раскатываются в вышине многоцветными переливами. Ночью, конечно, ярче.

Теперь у нас бывает ночь. Свернули все зеркала, кроме четырех, а те работают по одиночке, включаясь синфазно с солнцем. Получается, днем над нами как бы полтора солнца: одно настоящее, другое — зеркало вполоборота.

Другие луны Юпитера тоже нередко видны даже днем. Так что есть на что поглазеть, валяясь во мху или на траве. Почти настоящей, земной траве, с небольшими генными модификациями. Траве с маргаритками. Жанна высадила газон, сказала, что «будет очень японский стиль: камни, ручеек». Но вместо сакур, почему-то, яблони…

Как же все изменилось за прошедшие годы… И не верится, что по голым скалам здесь лупил непрерывный ливень, вечная серость висела в воздухе, не давая разглядеть ничего за пределом вытянутой руки. А еще раньше — льды, мертвая глыба льда и мертвая тьма неба над нею, полная тьмы звезд. Не верится. Но было.

Конечно, живем мы не в этом домике. У нас большая квартира в мегакольце Ганимеда-Сити. Все дело в гравитации. Слишком вредно долго находиться при местном естественном притяжении, несмотря на всю нашу медицину. Но несколько дней — даже на пользу. И мы ездим сюда как на дачу. В остальное время за домом следят роботы. Да и состоит он, по большому счету, из роботов. Только из миниатюрных. Нереструктурируемые микроботы, разовая сборка по типовому проекту, несколько минут — и готово, заносите любимую мебель Ну, мало ли, какая-то есть любимая, антикварная — остальную-то уже сложили из своих скелетиков эти новые искусственные организмы.

Жанке не нравится, когда я говорю «скелетики»: получается, что дом — из костей. Но, во-первых, никакие это не скелеты и не живые существа, а, во-вторых, люди всегда строили на костях и из костей, возьмите хотя бы традиционный материал — ракушечник. И не забывайте, большая часть известняков и доломитов, основного строительного камня для многих старых городов, отнюдь не хемогенного происхождения. Настоящие живые микроорганизмы оставили нам свои скелеты, чтобы получился такой замечательный «белый камень».

А если копнуть глубже, кто поручится, что «гранит» ступенек в каком-нибудь храме искусства, например, музее или театре, не является на поверку парагнейсом, то есть преобразованным на огромной глубине слоем осадков, ранее накопившихся на поверхности: песка, глины и тех самых скелетиков всего живого, бегавшего и прыгавшего, радовавшегося солнцу и с увлечением пожиравшего друг дружку. Вы умеете отличить гнейс от гранита в полированных ступеньках и в облицовке фойе исторических зданий?

А если копнуть еще глубже, все, из чего состоит планета Земля, образовалось из газо-пылевого облака. Пыль в этом облаке не могла бы появиться на раннем этапе эволюции Вселенной, тогда ведь и тяжелых элементов-то не было. Звезды первых поколений перелопатили водород в гелий, гелий — в калий и так далее, причем, не остановились на группе железа, хотя реакции синтеза более тяжелых элементов идут с затратой энергии, а затратили-таки эту самую энергию и породили даже трансурановые — как побочность, как мусор — случайно, заодно.

И только потом, когда первые звезды взрывались, заполняя пространство новым веществом, когда оно начинало собираться в облака, закручиваться в спирали, уплотняться, разбиваться на сгустки, поглощать друг друга — только тогда появилась возможность планетам создаться. Причем, уверяю вас, Земля была не первой. Как не было и Солнце первой звездой с планетами. За миллиарды лет до нас у миллионов других звезд, выгоревших теперь дотла, были свои планеты. В том числе, подобные нашей. В том числе, с жизнью. В том числе, с разумной.

Что осталось от них? Пыль.

Пыль и газ, которые собирались заново, чтобы запустить колесо бытия по кругу.

Так появились мы.

Так что в любом куске камня, в любом глотке воздуха, скорее всего, содержатся атомы, некогда входившие в состав множества живых организмов, звезд, планет, туманностей. Все это в нас. И все это для нас — лишь строительный материал. Скелетики, из которых мы строим свой скелет, свои дома, свой мир. Так устроено, нравится вам это или нет.

Жанке не нравится.

Она хочет, чтобы волки не ели зайчиков, но при этом все были сыты и счастливы.

Странные иллюзии для биолога. Впрочем, она же ксенобиолог. Ищет в чужой жизни нечто такое, чего нет в нашей…

Что-то смутило меня в этой мысли, и поток рассуждений прервался.

Я стоял на крыльце и смотрел, как сын прыгает по лужайке в окружении «роботов-воспитателей». Никакие они, конечно, не воспитатели — развивающие игрушки с механизмом обеспечения безопасности ребенка. Короче, если упадет — поймают, разобьет голову — залечат, потеряет сознание — вызовут скорую и родителей. Как-то так.

Джонни. Мы назвали его Джонни, потому что это показалось Жанке забавным.

Забавен, скорее, ее мотив, но почему бы и нет? Имя как имя.

Что же меня смутило? Он прыгнул слишком высоко? Вроде, нет… Да и следят же роботы… О чем я думал? О скелетиках… О звездах… О биологии… Ксенобиолог, ищет в чужой жизни…

Меня пробил озноб. Да, это оно. Но что? Почему меня смутило, что моя жена — ксенобиолог? Доктор Жанна Бови, вполне даже известный ученый, с многолетним стажем на Ганимеде. Занимается, правда, не местной… Да, вот, поймал. Местная жизнь. Но здесь нет и не было жизни. По крайней мере, в обозримом прошлом. Только ископаемая, но это, скорее, удел палеонтолога… Жанна занимается наблюдениями за изменением в нынешней, экс-земной флоре и фауне, появившейся здесь после преобразования и заселения планеты.

Так что же за «местная жизнь», что меня зацепило?

Но мысли вылетели из головы, когда тонкие руки нежно обняли меня. Она подошла неслышно.

— По-ол, у тебя головка еще не бо-бо от нашего попрыгунчика? — прошелестела Жанна мне на ухо. Для этого ей пришлось встать на цыпочки.

— Я думаю.

— А-а-а… — с дразнящей интонацией протянула она. Не отпуская рук, Жанка кивнула, подчеркивая понимание исключительной важности моего занятия: — Государственные дела, не иначе… А пойдем, ты меня побросаешь?

Она потащила меня на лужайку. Сын в воздухе помахал нам руками. Его светло-рыжая нестриженная шевелюра растрепалась и окружила голову, сделав ее похожей на одуванчик.

— Давай, кидай! — скомандовала Жанка. Я подставил сцепленные руки, она уперлась ножкой и тут же отправилась в полет. Красиво раскинув руки, как прыгун в воду с вышки, она грациозно и медленно перевернулась в небе и приземлилась, чуть присев. — Слабо пульнул! Давай, кидай еще!

— Меня! Меня кинь! — к нам уже скакал Джонни. И пришлось подбрасывать их по очереди.

Обычные выходные. Обычные будни.

Работал я, в основном, в лаборатории при Ганимедийском филиале Академии Наук, в поля высылал роботов, иногда катался сам, но, как правило, не по надобности, а чтобы размяться и набраться впечатлений.

Сейчас, вот, ненадолго заскочили на дачу, потом Жанна собралась смотаться на Европу, ее месяц не будет дома. Думаем завести второго. Ребенка-ганимеденка. Интересно, он тоже получится рыжим? Конечно, этим можно управлять. Но не у всех событий в нашей жизни хочется держать руку на пульсе, кое-что приятно оставить провидению.

Уже заметно свечерело, когда мы, накувыркавшись и нашатавшись по окрестностям, нарвав ягод и утомившись, как загнанные лошади, вернулись домой. Неясное смущение, посетившее меня еще днем при мыслях о гипотетической «местной фауне», постепенно переросло в беспокойство. Причем усиливалось оно от вещей, с этой фауной никак не связанных — буквально от всего, что я видел вокруг, а особенно — от сумерек. Сумерки неотвратимо подползали к дому, и я даже врубил внешнее освещение, чтобы остановить их.

Как будто обжегшись, они отступили во тьму, залегли в тенях под кустами. Вот и славно. Вот и… Темная воронка поглотила меня, выдернув из мира света. Она утаскивала прочь, лишая воздуха, не давая возможности даже закричать.

Задыхаясь, раскрывая рот, как вытащенная из воды рыба, я очнулся.

Что произошло? Упал купол? Да нет уже на Ганимеде давно никаких куполов… Метеорит? Что случилось… Взгляд мой, наконец-то, сфокусировался и память начала возвращаться.

Время к вечеру. По земным часам. Мой номер. Луна. Учебная база Полинезийского университета. Мерлинг. Ямамура. Коммуникатор.

Катя! Ее здесь нет? Я должен найти Катю! Я просматривал регистрационные записи, но ничего не получилось. Есть ли другой способ? Господи, как больно… Жанна… Мне снилось, будто все хорошо, будто никакой Ганимедийской Катастрофы не случалось… Будто я не улетал с Ганимеда защищаться на Землю… Будто… Не было Кати? Да, похоже, что так.

Альтернативная реальность?

Иная ветка времени? Одна из тех бесчисленных «если бы»?

Жанка… Жанна Бови…

«Пол…»

Клянусь, я слышу это!

«Пол…»

Она зовет меня! Это ее голос! Ксената? Какой, к черту, Ксената, я не могу спутать его с Жанной!

«Пол…»

После тяжелого сна с глубоким погружением в настолько болезненные для меня волны, еще и галлюцинации… Неудивительно… Но я уверен, она меня зовет.

Встав и кое-как брызнув на лицо водой, чтобы освежиться, я вышел в коридор и двинулся с такой уверенностью, будто меня вел навигатор. Возможно, я не стал бы давать волю эмоциям или, скажем прямее, поддаваться сумасшествию, если бы проснулся как следует. Но тяжесть последних дней… И эти видения… Такого простого, бытового, человеческого счастья с моей несносно-прекрасной Жанкой… И потерять все, проснувшись здесь, где я потерял все… Катя…

Каша в моей голове кипела и только череп мешал ей выплескиваться наружу и заливать пол и подвижные гравидорожки, по которым я торопливо перескакивал, приближаясь к неизвестной для самого себя цели.

Вот и она. Дверь.

Обычный номер. Такой же, как мой.

Заперта. Разумеется, заперта.

Я послал запрос хозяину с коммуникатора. Не отвечает.

Заодно узнал, что номер занимает господин Вацлав Бреме. Посмотрел его на видео. Чуть полноватый, высокий, средних лет… «Средних лет» в наше время может означать что угодно, поскольку на лбу у человека количество циклов восстановления не проштемпелевано.

Приехал примерно тогда же, когда Катя…

Может быть, он видел ее? Почему же не отвечает… Спит?

— Чарльз? — я связался с Мерлингом. — Не хочу отрывать, но не поможете ли мне в одном дельце?

— С радостью, Пол, с радостью! — голова доктора Мерлинга, появившись в воздухе на уровне моей, действительно, сияла радостной улыбкой. Той самой, рассекающей лицо пополам. — А что нужно сделать?

— Господин в этом номере, некто Вацлав Бреме… Не могу с ним связаться. Он прибыл из Гелиополиса примерно тогда же, когда женщина, которую я ищу. Не подскажете, как до него достучаться? Ну, где он последний раз проявлялся? Может быть, он спит, я тогда позже подойду…

Мерлинг кивнул и выражение его лица изменилось на сосредоточенное. Ищет.

Вот выражение на его лице сменилось удивлением.

— Пол… Он как приехал, так и не выходил из номера. И ни с кем не связывался. Коммуникатор поставил на стандартный контроль безопасности, сейчас глянем… От коммуникатора сигнал, что он спит… Статистика… Все это время спит… Но как-то слишком долго… Не находите, Пол? Не долговато ли он спит? Уже часов тридцать…

Я решительно кивнул.

— Пора будить. Вы можете дать экстренный сигнал на его коммуникатор? Чтобы пробить блокировку вызовов?

— Ну… Обычно мы этого не делаем…

— Он спит слишком долго, Чарльз, возможно, какие-то проблемы, придется дверь деблокировать. Попробуйте сначала вызов.

— Хорошо, Пол…

Взгляд головы Мерлинга, висящей в воздухе, изменил направление и обрел сосредоточенность.

— Господин Бреме? Простите, бога ради! Не за что? Ну, что вы… Мы вас побеспокоили, потому что ваш коммуникатор… Да-да, спите уже так долго… Да-да… А тут к вам посетитель! — успел ляпнуть Чарльз прежде, чем я дал ему сигнал помолчать. — Кто? Доктор Джефферсон, да, Пол Джефферсон собственной персоной! Да, да, хорошо. Приятного дня!

Он повернулся ко мне. Выдохнул с видимым облегчением:

— Ну, вот, все и уладилось. Звоните ему, Пол, он вас примет. Только просит минут десять, чтобы привести себя в порядок, — и снова та же сногсшибательная улыбка. Будто топором поперек лица, ей-богу…

Я улыбнулся так лучезарно, как только смог:

— От всей души благодарю, Чарльз! Я подожду здесь, пока он приготовится.

— Сходите на уровень ниже, Пол, там кафе. Или закажите прямо в коридор.

Кивнув мне с чувством выполненного долга, доктор Мерлинг исчез.

Я вытер испарину со лба.

Шоу продолжается. Кто такой и при чем здесь вообще этот господин Бреме?

Но не случайно же голос Жанны звучал отсюда. Я уверен, это был ее голос. И он вел меня так же надежно, как маяк.

Десять минут не истекли. Запиликал коммуникатор, над ним возникло сообщение: «Вас ждут». Дверь номера оказалась открытой.

Опасаясь очередного нападения — давно их не было — я осторожно вошел в номер…

— Проходи в комнату, Пол, я сейчас, — донесся Катин голос.

Я прошел и встал спиной к имитации окна.

Она вышла из душевой комнаты в коротком бледно-розовом халатике. Подошла и чмокнула в щеку. И рассмеялась.

— Видел бы ты свое лицо, милый.

Я сел в кресло. Или, вернее сказать, упал.

— Так этот Бреме…

— Ну, да, решила побыть мужчиной. Есть у нас такое выражение: «переконспирироваться». Вот это про меня. Надо было тебе сразу сказать, как меня будут звать на всем протяжении… Да нет, надо было ехать вдвоем.

— Катя, ты представляешь, что мне пришлось пережить?

— Представляю, Пол, — совершенно серьезно ответила она. — И люблю тебя.

Продефилировав предо мной, она поправила волосы и плюхнулась ко мне на колени.

— Ты же не думаешь, что я специально?

Ее глаза смотрели ласково, будто даже немного пьяно.

— Переконспирировалась? Есть такая поговорка: «Пуганая ворона куста боится».

Глаза немного округлились:

— Ты назвал меня вороной?

— Нет, что ты. Я предложил не бояться кустов…

Договорить не получилось, она впилась в мои губы, и следующий час мне вспоминается с трудом. Не скажу, что не хотел этого, но даже немного испугался ее страсти. В ней было что-то… не совсем Катино… но не ощущавшееся чужим.

Мы лежали посреди разбросанной одежды и каких-то предметов. Хорошо, что полы здесь не стилизуются под мрамор, вполне теплые и мягкие. И чистые.

Катя сдула челку с глаз. Тоже какое-то не ее движение… Она бы смахнула рукой или оставила. И тоже не вызывает отторжения. Не настораживает. Как будто так и надо. Но и Жанка так себя не вела. А Лиен… У нее вообще волос нет.

— Что тебе снилось, а? — я повернул голову. — Ты проспала чуть ли не двое суток. Земных.

Катя томно потянулась, упершись сцепленными над головой руками в диван. Зевнула:

— Не знаю. Но с удовольствием поспала бы еще часок-другой. Может, перейдем на кровать? Или тебе пол теперь роднее?

Она дала команду, диван раскрылся и застелился. Мы перебрались на него. Катя положила мне голову на плечо и прижалась всем телом. Как обычно в такие моменты, я решил, что именно об этом и мечтал всю жизнь. Гипотетический рукоклюв-усач из системы Поллукса мог бы сказать: «сиюминутная глупость людей в континиуме». Уверен, сказал бы. Возможно, был бы прав. Но ощущение счастья в этой уверенности не растворялось.

— Ты не знаешь, что тебе снилось? Вообще ничего не помнишь?

— Не-а… — снова зевнула она. — Помолчи.

И уснула. Это невероятно, но она опять уснула!

Прошла минута, другая. Прошли десять минут, двадцать…

Катя крепко спала, и я тоже задремал.

Открыл глаза, словно только что закрылись. Но на часах семь. Значит, с трех мы как раз и провалялись.

— Не спишь? — тихий голос Кати.

Я промычал что-то отрицательное.

— Нам не надо больше бегать, Пол. Нападений не будет.

Мои глаза широко раскрылись.

— Да, не будет. И Лиен… Она со мной. Мы не можем говорить. Но мы чувствуем… друг дружку. Как-то так… сложно объяснить. Это вот… — Катя обвела рукой разгромленные нами просторы номера. — Мы вместе так… Так получилось, — и она как-то смущенно, даже словно бы виновато улыбнулась.

— Все путем, — сумел, наконец-то, произнести я хоть что-то членораздельное. — Я люблю… э-э-э… вас… тебя… вас… это… в общем…

Она положила мне палец на губы и прошептала:

— Давай о деле.

Я кивнул:

— Больше не бегаем. Почему?

— Не знаю. Оно закрыто.

— Из-за того, что Лиен возвращается?

— Не думаю, что в этом причина. Скорее, наоборот. Лиен возвращается, потому что что-то закрылось. Больше недоступно им.

— Кому «им»? Кто это был, Катя?

— Что-то древнее… — словно выдавила из себя она. — Очень.

Я подавил смешок.

— Знаешь ли, наши марсиане тоже тот еще свежачок. Им миллионов пятьдесят небось, лет-то. В смысле, геологическим пластам. Которые накапливались при них. Может быть, если хорошенько порыться, мы найдем там их кости…

— Прекрати, — Катя строго посмотрела на меня. — Сбиваешь.

— Но, слушай, я ж серьезно и по делу…

— Хватит паясничать, — отчетливо проговаривая каждый звук, произнесла она.

Я поднял руки вверх, что означало «сдаюсь!», а затем захлопнул себе рот сразу обеими ладонями, да еще и покачал головой для пущей убедительности. Полная капитуляция, Катя, можно продолжать.

— Это намного старше Лиен. От нее почти не прорываются слова. Мне кажется, она не осознает, что происходит, не осознает контакта со мной. Как если высунуть руку из-под земли под солнечный свет — рука там, наверху, нагревается, травинки хватает, но разговаривать не может и не понимает, что с ней. Я с трудом улавливаю… течение… ее чувств… ощущений. Вбрасываю вопросы… на уровне этих же чувств. Она боится. Что это что-то сильное. И старое. Мертвое. Которое считают мертвым, наверное, не может же мертвое…

— Конечно, не может… — скривился я скептически. — А ты с кем сейчас там вот общаешься, можно поинтересоваться? Лиен у нас когда родилась? Где сейчас ее тело? Мертвое… Не мертвое… Наука — штука сложная, но можно заказать водки.

Она посмотрела на меня как на сумасшедшего.

— Э-э-э… Прости. Вспомнил Игоря. Поговорка русская такая. На Ганимеде…

— Ясно, — Катя вздохнула. — У нас сегодня день цирка. Вспоминай. Ксената говорил о ком-то древнем? Кто был до них? Ты видел что-то такое, когда был в нем?

— Нет.

— Уверен?

— Ну… — протянул я и понял, что не уверен. — Не помню. Он летал на чем-то вроде аэрокара или ракетоплана какого-то. А в остальном живет как в античности. Еще у них есть что-то вроде плазменных резаков. Только они как оружие используются. Ну… устроены по-другому, но плазма, явно. Там как-то она закручивается в узкий длинный шнур, можно далеко запустить, и не расползается.

— Ты хочешь сказать, несоответствие технологических уровней? Оружия и цивилизации Ксенаты?

— Да. У них остатки какие-то, похоже.

— Остатки…

— Да. Но, вроде, это их собственные остатки. Техника предков. Зачем предкам пытаться нас убить?

— А зачем потомкам этих предков пытаться убить Ксенату? — Катя подняла бровь. — В общем, сходится… Сейчас, подожди…

Она легла на спину и расслабилась. По лицу побежали волны, как бы микросудороги. Я уже хотел толкнуть Катю в бок, когда ее глаза сами распахнулись. Сначала в них не было выражения, словно серая вода со льдинками, но вот веки закрылись, снова раскрылись, и это была уже она, госпожа лидер-инспектор.

— Так. Пол, это не предки. Она боится, что это враги предков. Нет. Не так. Те, кто были до предков. Кого предки, похоже, изгнали или уничтожили. Не люди. Считалось, что уничтожили. Месть? Наш канал, вроде, последняя надежда, и если его прикрыть…

— Прелестно. И ничего не понятно. Почему же атаки прекратились?

— Она не знает. Что-то случилось с машинами. Там… древние машины… не пойму… что-то могут делать. Их мало, их берегут. Что-то случилось с ними, и она думает, что поэтому не нападают.

— Все равно ничего не понятно. Машины же их предков? Какая связь с теми, кто был до предков?

— Пол, возможно, машины сломались… И этого добивались враги? Или они использовали эти машины? Или машины использовались для создания канала, а теперь отключились? Я не могу больше… Она словно уснула глубоко-глубоко. Но она была уверена, что канал больше недоступен для них, значит, атак не будет.

Я набрал полные легкие воздуха и громко выдохнул.

— Ладно. Что нам делать теперь?

Катя села и посмотрела на меня ясными-ясными глазами:

— Ждать, Пол. Просто ждать.

— Просто ждать? Чего? Когда все само собой сладится?

— Да. Или не сладится. Когда созреет. От нас сейчас мало что зависит.

— Но я не могу сидеть без дела… Когда… Надо же что-то делать!

— Скажи, как ты нашел меня? — вдруг перевела она тему, и я вспомнил, что хотел же ведь сам рассказать и спросить, но другими переживаниями вышибло из головы.

— Мне приснилась Жанна. Второй раз этот сон. Вернее, сон об этом месте… С разных сторон.

— Расскажи?

— Ганимед, на котором не было катастрофы. Преобразование успешно завершилось, все рады. Мы живем и работаем там. С ней. Домик, садик, лужайка. Да… у нас там… ребенок.

— Ребенок? — задумчиво переспросила Катя и уточнила со странной интонацией. — Мальчик, девочка?

— Мальчик. Рыжий.

— Ну, разумеется, рыжий… — кивнула Катя, и опять я не понял оттенка эмоции. — Продолжай.

— В этот раз мне снилось, что я стою на веранде, он прыгает с роботами, Жанка выходит, мы о чем-то говорим… И все.

— Все?

— Да. А в том сне, первом, ты помнишь, я говорил? Я смотрел со стороны. Из кустов. Что же, получается, два меня?

— Два? — улыбка скользнула по ее губам. — Ведь сон не закончился развязкой?

— Думаешь, будут еще?

— Не знаю. И причем тут этот сон?

— Я услышал, как она зовет меня. Когда проснулся. Пошел совершенно уверенно и остановился напротив твоей двери.

Катя встала и, глядя в стену, произнесла:

— Значит, по голосу Жанны Бови теперь ты можешь находить меня. Пол, это похоже на сеть какую-то, живую сеть… Мицелий, грибницу. Она словно бы разрастается внутри нас. Внутри нас всех.

Она обернулась ко мне. Мне показалось, в ее глазах мелькнул страх.

— Эти мертвые… Они ведь все мертвы: Лиен, Ксената, Жанна. Они живут в нас. Что если мы все понимаем неправильно, Пол? Что если нечто неизвестное нам, нашей науке, не выявленное нашими сканерами пытается захватывать людей? Как тех, кто бросался на нас? Может быть, мы — первые или не очень удачные попытки? Поэтому нас хотят устранить?

Я отрицательно покачал головой:

— Слишком сложно. Конечно, да, лидер-инспектор Комитета Контроля… прекрасная цель. Но многовато сказок, не находишь? Зачем этот барельеф на Марсе? Зачем болтовня с Ксенатой? Зачем мне вообще надо было попадать туда, в этот вымышленный или реальный образ древнего Марса? Если можно просто взять сознание под контроль?

— А ты уверен, что сейчас твое сознание не под контролем? Может, ты думаешь, что все это происходит с тобой, а, на самом деле, твое тело заседает в Совете и решает какие-то важные земные дела? И эти сказки выдуманы твоим собственным разумом, подавленным чужой волей, просто чтобы не сойти с ума?

Она тряхнула головой. Очень Катин жест. Непокорный такой. Мне нравится. Ее голос не менее решителен:

— Короче, фантазировать можно до конца Вселенной. Исходим из того, что имеем. Верим, что мы есть. Верим Ксенате и Лиен. И Жанне Бови… тоже. Где бы там ни был ваш домик с ребенком, — она фыркнула, и я понял, наконец, что это ее задело. Интересно, чем… Все-таки, не понимаю женщин. А Катя продолжала: — Поэтому просто ждем. Проклюнутся наши марсиане, значит, поможем, чем сможем. А пока… Продолжаем отпуск. Мы же в отпуске?

— Прекрасный план, — согласно усмехнулся я.

— Тогда, доктор Джефферсон, с вас один должок.

— Какой же, мадам?

— Ты кое-куда меня прокатишь, и не смей говорить нет.

— Конечно, не вопрос…

— Тогда поехали.

— Прямо сейчас?

— Нет, перед отлетом, а прямо сейчас — кувыркаться в куполах Гелиополиса и, вообще, отрываться. У нас почти две недели!

— О'кей..

Свободных хопперов на ближайшие десять часов не оказалось, и мы взяли стрекач.

Уже садясь в кабину, я связался с Чарльзом Мерсером, поблагодарил за помощь. Сказал, что разобрался со своими проблемами и отбываю. Он посожалел, что так недолго имел честь, и все такое прочее, и виртуально пожал мне руку. Так мы распрощались с учебкой Полинезийского университета и завершили безусловно увлекательный, но, все же, слишком нервный этап своего совместного отпуска, который можно было бы назвать операцией «Бегство от собственной тени».

* * *

Ни думал, ни гадал очутиться когда-либо в этом месте.

Напротив, был уверен, что никогда.

Полная Земля прямо над головой.

Ее огромный фонарь заливает голубоватым светом истоптанный реголит.

Здесь нет искусственного огня прожекторов.

Это место никогда не обретет купола, несмотря на свою популярность.

В каком-то смысле, оно напоминает музеи «Аполло» или русских луноходов, но здесь не запрещено месить ногами грунт. Собственно, сюда и ходят его потоптать.

И еще здесь попадаются цветы. Самые настоящие. Обычно, из лунных садов, но бывают и земные. Мертвые, конечно. Цветы не живут в вакууме. Они мерзнут при температуре в минус сто двадцать, а днем жарятся на солнце, быстро теряя вид. Но пока солнце не опалит их — они как живые.

Одна из древнейших человеческих традиций, почти начисто вытертая в век борьбы с семейственностью и воскресшая, едва маятник настроений общества качнулся обратно. Она воскресла, а им воскреснуть не суждено, они обращены в прах и останутся прахом до тех пор, пока случайный метеорит не разнесет вдребезги этот фрагмент лунной поверхности.

Традиция хоронить мертвых, делая из смерти — культ.

Традиция кладбищ.

Никогда бы не пришел сюда по собственной воле.

Что за глупости, в самом деле.

Жили не по-человечески, погибли глупо, похоронены с претензией на романтику.

Чета Джефферсонов, Алла и Стив.

Родители.

Давненько не виделись.

Осколки стеклянной розы на небольшой гранитной плите.

Имена, дата смерти, место смерти, ничего больше.

Гранит оттуда?

Не. Гранит вопреки. Вопреки щелочным лавам.

Знаете, родители… Профессор Игорь Марков… Возможно, вы слышали о нем? Он русский. Вы знаете, как у русских сильны традиции? «Иваны, помнящие родство», — этой поговорке он меня научил. А еще он подарил мне деревянную ложечку, раскрашенную в дикие цвета: черный, красный, зеленый и золотой. Сказал, на счастье. Она была со мной на Ганимеде. Принесла ли счастье? Но я не о том… Мысли разбегаются… Столько всего хотел сказать в детстве…

Марков. Да, начальник девятой станции. Мы сдружились с ним. Он давал мне послушать старинную русскую песню. Нет, не «Очи черные», хотя их тоже. Та песня была геологической. Думаю, она бы очень подошла к обстановке. Игорь перевел ее для меня. Боюсь не вспомнить точно, примерно так:

Это про вас.

Гранитоиды — чем не пегматит? Почти одно и тоже, если чуть зажмуриться.

А минералы-силикаты… Да вот, хотя бы эта стеклянная роза… Чем не силикат?

Постойте, что-то еще вспоминаю… Да, из той же песни:

А вот и ваше стекло. Его же делали из песка? Говорю, песня про вас. Кстати, откуда эта роза? Почему разбита?

Настоящие розы, небось, тоже бьются тут, если ночью уронить. Вдребезги могут биться. Хотя, могут и не биться… Не пробовал.

Я нагнулся и прикоснулся пальцем перчатки к остроугольному прозрачному осколку. Припаян намертво. Не случайно лопнула, так задумывали памятник. Эстеты.

В призрачном свете Земли поблескивали неровные края битого стекла и полировка гранита. Когда-нибудь они потускнеют, обработанные микрометеоритами и солнечным ветром. Стекло-то, небось, кварцевое или какое-нибудь еще такое… Необычное. Чтобы подольше. Это же важно для мертвых, чтобы подольше. Давайте еще духам предков помолимся. Вон, у Ксенаты народ верил, что предки становятся звездами. Не все. Самые правильные. Остальные превращаются в песчинки. Поэтому, чем дольше история людей, тем больше пустыни. В этом утверждении есть своя соль, если задуматься. Не зря кто-то из классиков писал:

Катя коснулась моего плеча. Едва заметен вес ее руки на скафандре.

Я, смешно сказать, забыл, что она здесь, рядом. А ведь это она привела меня. Наболтала, что прабабка строго-настрого запретила ей выходить замуж без согласия родителей. Старой закалки была прабабка. Прошла через такие годы… Похоже, только укрепилась. Люди делятся на тех, кого испытания ломают, и тех, кого делают сильнее. В том числе, сильнее упорствующих в своих заблуждениях.

— Ну, спрашивай своего… благословения, — хрипло бросил я. — Вдруг дадут.

Она улыбнулась. Я увидел эту улыбку одновременно сквозь псевдопрозрачность Катиного шлема и в проекции рядом, под собственным.

— Не сомневайся. Лучшей женщины тебе не найти.

— А ты за всех сразу спрашиваешь?

— А я не спрашиваю, милый. Я ставлю перед фактом. С тобой иначе нельзя.

— Ты же не со мной разговаривать пришла.

— Ты так думаешь?

— Со мной можно было и там, — я вяло махнул рукой в сторону хоппера.

— Глупый.

— Ну, Кать, ну, в самом же деле…

— Пол. Я хотела, чтобы ты разобрался с собой. И с ними. С памятью о них.

— И все?

Она кивнула.

Я обнял ее. Прямо в скафандре. Как медведь в доспехах обнимает другого медведя в доспехах. На моих глазах были слезы.

— Пойдем?

Мне показалось, ее голос дрогнул.

Мы развернулись и попрыгали к хопперу. Маленькие кузнечики к большому. Он принял нас и чуть качнулся, помахивая компенсаторами. Как живой. Кто бы мог подумать, что я полюблю эти странноватые машины. А Жанку в них тошнит… Тошнило… Нет, тошнит!

Благословили всех оптом, значит?

Ну, будем считать, что так. Что квиты.

Будем считать, что разбитая вами роза моей жизни осталась здесь. А теперь начнется новая.

Уже сидя в кабине прыгуна, я оглянулся на бледно-голубое поле под черным небом, заставленное разномастными памятниками. Словно набросанными как попало. Издали оно напоминало… Что-то такое… Знакомое… Естественного происхождения. И тогда я вспомнил концовку песни. Последние две строчки. Я прошептал их на прощание, чуть-чуть переделав:

И хоппер прыгнул.