Они опустили тело в утилизатор без речей, в молчании, за которым у каждого стояло свое. Дверца, глухо стукнув, закрылась за ним, вспыхнул индикатор. Ждать пришлось недолго: утилизатор действовал быстро. Потом инженер включил синтезатор, куда поступили атомы, из которых состояло недавно тело Еремеева. Синтезатор подверг их необходимым преобразованиям и сформовал небольшой, но достаточно тяжелый шар. Руководствуясь древними предрассудками люди пожелали, чтобы шар был золотым, а синтезатору было все равно, какие элементы создавать из имеющихся частиц. И возник шар, тело наиболее совершенной формы; после недолгих размышлений его поместили в салоне, на специально изготовленном постаменте.

Мила в этом не участвовала: ей было плохо, она лежала в каюте, оглушенная транквилизаторами. Администратор был где-то заперт – Петров не говорил, где; Вера больше не показывалась среди пассажиров. Но и остальные в конце концов чувствовали себя достаточно скверно и, покончив с печальной необходимостью, проспали чуть ли не сутки – без обеда, ужина и завтрака. Зато, проснувшись, отдохнувшие граждане Кита почувствовали сильное желание пообедать. Но сделать это им не удалось.

В этот день массивные фигуры роботов появились сразу у многих дверей. Роботы ничего не предпринимали; просто не пропускали людей. Инженер Рудик покинул свой пост, чтобы участвовать в печальной трапезе вместе с пассажирами. Назад, в энергодвигательный корпус, инженер попасть не смог. Роботы охраняли трюмы и туристскую палубу. Капитан, проснувшись в своей каюте, не сумел проникнуть в центральный пост и был доставлен роботами в салон. Штурман, неожиданно для большинства людей, оказался в каюте Инны; там ему и пришлось остаться. Под, охраной была и палуба синтезаторов, источник всего насущного, в том числе и пищи. Неудивительно, что обеда не было.

Это было неожиданно. Конечно, роботы и до этого попадались на глаза людям и в последнее время – часто. Но на них как-то не обращали внимания: интересы роботов и их жизнь (если это слово применимо к ним) нигде не пересекались с интересами и жизнью людей, а люди обычно дарят вниманием лишь то, что имеет к ним непосредственное отношение. Роботы могли часами стоять где-нибудь – в коридоре, в отсеке, на площадке лифта, – не шевелясь, не издавая ни звука, так что трудно было сказать, включены они или нет, воспринимают ли окружающий мир или целиком погружены в себя. К ним привыкли, как к предметам обстановки, как на Земле и планетах, где они постоянно были на глазах, выполняя самую разную работу. Но, видимо, интересы роботов и людей лишь казались параллельными, нигде не пересекающимися; в конце концов они пересеклись, как в неэвклидовой геометрии, а пересекшись, крест-накрест перечеркнули и то немногое, что еще оставалось у людей.

Люди сидели за столом. Парящие автоматы не появлялись. Играла музыка, обычно сопровождавшая обеды, и от этого еще больше хотелось есть.

– Кажется, – нарушил молчание капитан, – нам предстоит умереть с голода.

Кое-кто пожал плечами – и только.

– Кара, – вяло проговорила Инна. – Стоит ли уклоняться от нее? – Вряд ли она как следует понимала, что говорит: слишком много впечатлений свалилось на нее за последние дни.

– Ну и хорошо, – сказал физик. – Умереть – это еще не самое страшное.

Никто не согласился и не возразил. Люди молчали, словно это и не им предстояло умереть. Только Нарев улыбнулся.

– К чему унывать? – сказал он легко. – Мы умрем, но здесь останется другая раса, не обладающая нашими слабостями. Я передал ей все, что мог – принципы, организацию. Этот мир более приспособлен для них, чем для нас. Не знаю, как вы, а я больше не хочу забот.

Снова наступила тишина, потом послышались приближающиеся шаги. Дверь распахнулась; вошел Карский. За ним следовал робот. Он остановился на пороге, поблескивая объективами, потом отступил, и дверь затворилась.

– Приветствую вас, администратор! – сказал физик. – Вы пока живы; мы тоже. Вот и все новости.

Администратор огляделся.

– Где Вера?

– В вашей каюте, – сказала Зоя. – Она, кажется, плохо себя чувствует.

Физик фыркнул.

– Ну да. Однако кто чувствует себя хорошо? Она просто разъелась. Ничего, сейчас девочка быстро похудеет. Если успеет, конечно. Потому что все это чертовски похоже на конец.

– Нет! – сказал Карский решительно. – Если бы мы захотели найти выход… Беда в том, что мы не хотим его найти!

– Я предлагала обратиться к богу, – медленно, как сквозь сон, опять проговорила Инна.

Нарев посмотрел на нее, усмехаясь.

– Вы? К богу? А, понимаю. Боюсь, дорогая, что тут вас ожидает самое тяжкое разочарование.

– Какое?

– Вам ведь бог представляется, несомненно, мужчиной? – спросил Нарев своим резким голосом. – Ну так вот, это ваша крупнейшая ошибка. Бог – это, конечно, женщина. Если вы знакомы с литературой по данному вопросу, то знаете, конечно, что бог сперва создал мужчину, а женщину – потом. Так вот, будь он мужчиной, он в первую очередь сотворил бы, конечно, женщину; подумайте – и убедитесь, что я прав. Так что бог – ваша конкурентка, друг мой, не забудьте этого!

Он развлекался; Инна широко раскрыла глаза, огляделась; никто не смеялся. Она положила пальцы на кисть штурмана и уже не снимала их.

– Браво, – пробормотал Истомин. – Но бог, он или она, нас, по-видимому, не накормит. И роботы тоже. Почему? Может быть, вы можете ответить и на это?

– Могу, – кивнул Нарев. – Мы дали им сигнал.

– Какой?

– Они просто решили, что мы уже начали уходить. Как он.

Карачаров встал.

– Разговоры, разговоры… – раздраженно сказал он. – Администратор и вы, капитан! Я вижу, что все мы пришли к одному: мы больше не хотим жить, и даже роботы чувствуют это. Что ж, умрем. Но мы не заслужили голодной смерти. Она будет слишком мучительной, к тому же умирать от голода как-то унизительно, вам не кажется? Разве мы не можем уйти проще, быстрее и приятнее? Разве эвтаназия – пустой звук?

Он перегнулся через стол и заглянул в глаза капитану.

– Вы взяли на себя ответственность за нас, когда мы сели на корабль. Доведите же свою миссию до конца! Вы понимаете, о чем я говорю.

– Чего вы хотите?

– Скорость наша велика, хоть мы ее и не ощущаем. Мы не станем ложиться в коконы, а вы дайте резкое торможение. Нас не станет в один миг.

– Я против, – быстро сказал Нарев. – Тогда погибнем не только мы.

– Нарев! – сказал физик. – Речь идет о людях, бросьте жалеть роботов.

– Они – раса будущего, и в ней мое бессмертие. Я против.

– Бессмертие? А не они ли вас выгнали?

– Бывало хуже, – серьезно сказал Нарев. – Бывало, что распинали, а потом поклонялись. Сжигали – и причисляли к лику святых. А я всего-навсего изгнан – недорогая плата за крылья и золотое сияние.

– И я тоже против, – спокойно сказал капитан. – Это было бы просто-напросто убийство, а я не хочу убивать даже в последний миг жизни. Это было бы изменой долгу.

– А предоставить нам умереть с голода – это что?

– Это издержки централизации, – сказал Истомин.

– Вы не поняли, – проговорил капитан. – Я готов помочь. Но пусть соберутся все. Может быть, кто-то еще хочет жить? Инспектор, не могли бы вы пригласить остальных?

– Да, – сказал инспектор, вставая. Зоя проводила его взглядом, а капитан в это время смотрел на нее. Глаза, подумал он; ее глаза потухли, и трудно представить, что не так давно они вызывали желание глядеть в них, глядеть без конца. Слабая женщина, подумал капитан, словно бы никогда и не было ничего.

– Не выдержала испытания. Слабая женщина. Хотя, все мы оказались слабы. И я тоже непрочь был бы умереть, чтобы избавиться наконец от ответственности… Ho не имею права.

В салон вошла Вера. Администратор вскочил, усадил ее. Глаза ее были заплаканы, она куталась в плед. Появилась и Мила – сонная, безразличная. Теперь все были в сборе.

– Так, – сказал капитан. – Смотрите.

Он вынул из кармана флазер. Капитан оглядел присутствующих – все шевельнулись, увидев этот изящный механизм для прекращения страданий. Физик протянул руку; Устюг отрицательно покачал головой, положил флазер на стол и накрыл его ладонью.

– Флазер будет лежать здесь. Он заряжен… – капитан вытащил батарею, поставил ее на стол и дал всем полюбоваться, затем снова задвинул на место. – Вот еще, – он вынул из кармана вторую батарею и положил рядом с флазером. – Хватит на всех. Теперь – если все действительно хотят этого – вы разойдетесь по каютам. Прошу правильно понять: я не против того, чтобы умер тот, кто больше не хочет жить. Но если кто-то лишь боится воспротивиться другим и признать, что боится смерти, то зачем ему умирать? За компанию? Пусть остается в своей каюте.

– Пусть умирает с голода или в драке с роботом, – дополнил физик. – К чему эти разговоры, капитан? Дайте мне оружие.

– Я сказал: все разойдутся по каютам.

– Послушайте! – сказал администратор. – Да вы в своем уме? Неужели это не шутка? А вы, инспектор? Где ваш закон?.. Надо же отобрать у них оружие! Они не в своем уме!

Инспектор покачал головой.

– Это говорите вы, едва не погубивший корабль? Нет, не отмахивайтесь: я знаю, что я прав. Закон умер, администратор, потому что иначе вас не было бы здесь. Я готов умереть!

– Инна! – сказал администратор. – Вы… неужели вы захотите умереть теперь, когда вы не одна?

Актриса задумчиво поглядела на него.

– Я понимаю вас… – Она на миг прислонилась головой к плечу Лугового, улыбнулась. – Мне сейчас хорошо, да. Но уже столько раз было хорошо, а потом становилось плохо. Не лучше ли уйти в хорошем настроении? – Она взглянула на штурмана. – И вы ведь не оставите меня одну, Саша?

Штурман проглотил комок и кивнул.

– Администратор, – сказал Истомин. – Мы ценим ваши усилия. Но они бесполезны. Мы решили – и не отговаривайте нас.

– Вера! – крикнул Карский. – Но ты ведь не захочешь!

Она медленно подняла на него глаза.

– Наверное, так будет лучше, – сказала она тихо.

– И ты? Почему?

Вера лишь покачала головой и опустила глаза.

Где настоящие слова? – с тоской подумал Карский. Нет, не слова; дела где? Где великие цели? Что мы без них? Прах…

– Никто не выступает против, – сказал капитан угрюмо. – Что ж, вы – свободные люди. Распоряжайтесь собой. Я останусь здесь, потому что капитан уходит последним. Идите – если все это было серьезно.

Наступила жуткая тишина, словно все перестали дышать. Потом физик засмеялся.

– Год прошел, – сказал он. – Помните, я предлагал через год встретиться? Но через год мы расстаемся – и, кажется, навсегда. – Он встал. – Прощайте!

Нарев откашлялся.

– Прощайте все! – сказал он. – С вами было чудесно. – Он посмотрел на Милу. – Разрешите, я провожу вас. Из каюты мы выйдем вместе – так вам будет легче.

– Спасибо, – прошептала она, поднимаясь.

– Устюг! – сказал инспектор. – А если кто-нибудь только ранит себя?

– Из флазера? Это трудно. Но я помогу.

– Вы сможете?

– Я должен смочь.

– Тогда я спокоен, – сказал Петров, уходя.

Вера подошла к администратору, не стесняясь, обняла его и поцеловала. Он тоже хотел обнять ее – она ловко увернулась (он никогда не понимал, как это удается женщинам), быстро проговорила: «Не провожай меня – я не выдержу» и подошла к Зое.

– Идемте, доктор?

– Куда? А, конечно…

– Плохо вам?

– Не знаю… Нет, наверное. А вам? Что-то я хотела спросить у вас… Никак не могу вспомнить, что, – Зоя покачала головой и встала, опираясь на руку Веры. – Пойдемте, девочка, пора…

У стола остались капитан и администратор. Флазер лежал на столе, и его металл тускло поблескивал в рассеянном свете. Капитан встал и убавил свет. Дверь одной каюты отворилась. Капитан напрягся, администратор скрипнул стулом. Вышел инженер.

– Посижу здесь, – сказал он. – Думал отговорить Сашку. Но она его проглотила живьем. Теперь ему конец.

– Это было бы неплохо, – сказал администратор, – если бы жизнь была впереди.

Капитан кивнул. Рудик достал свой флазер и положил рядом с капитанским.

Они смотрели на закрытые двери кают. Одна из них чуть заметно дрогнула. Капитан прищурился. Дверь приотворилась, затем медленно вернулась в прежнее положение. Устюг усмехнулся краешком губ. Другая дверь приоткрылась на несколько сантиметров. Казалось, из-за нее слышится напряженное дыхание. И эта дверь через несколько секунд вернулась на место. Дрогнула еще одна; между нею и косяком образовалась узкая темная щель: в каюте выключили свет. Дверь не закрывалась и не открывалась дальше. Капитан слышал, как за плечом сопит Рудик, как похрустывает пальцами администратор, едва удерживаясь, чтобы не вскочить, не заорать что-нибудь на весь корабль…

Четвертая дверь распахнулась сразу. Из нее вышел физик. Он подошел к столу.

– Мир честной компании, – проговорил он. – Извините, что задержался: складывал бумажки – хотя и глупо. Дайте-ка мне эту штуку.

Он взял флазер, подбросил в руке и подмигнул ему.

– Здесь все сделано, как надо? – спросил он капитана. – Где нажать – тут?

Устюг не успел ответить, не успел предупредить, что не надо нажимать раньше времени. Механизм сработал. Полыхнуло. Промчались голубые молнии. Сухо, громко ударило. Косая, обугленная борозда возникла на поверхности стола, пластиковый настил пола в углу вскипел. Физик растерянно улыбнулся.

– Черт, – сказал он. – Я даже испугался. Ну, во второй раз не ошибусь. Опыт – великая вещь.

И тут раздался крик. Они узнали голос сразу: кричала Зоя. Капитан вскочил. Он и физик одновременно шагнули к ее каюте. Дверь распахнулась. Показалась Зоя. Она держалась за косяк.

– Нет! – сказала она. – Подождите! Не надо.

– Что случилось? – тревожно спросил капитан.

– Вера… – сказала Зоя и неожиданно улыбнулась. – Вера.

– Вера – что?

– Ах, ну как же вы не понимаете… Пять месяцев, шестой! (администратор медленно поднялся, рот его открывался все шире).

– Пять месяцев? Что это значит?

– Да беременность же, конечно, – с досадой сказала Зоя. – А вы все еще верите, что детей находят в капусте? Или откуда еще они берутся по-вашему?

– Ах, беременность, – сказал капитан Устюг, как будто слово это было иностранным и невыносимо трудным в произношении.

Зоя сердито топнула ногой. Тогда физик длинно свистнул и сказал:

– Молодец девочка! Урок дуракам! – Он глядел на Зою, и глаза его смеялись. – Так и надо! А? Кажется, дивертисмент отменяется! А я-то думаю: с чего она так полнеет? Виват!

Подняв руку, он выпустил весь заряд в потолок, жмурясь и пригнув голову. Звенело стекло, и физик смеялся.

Все высыпали в салон. Капитан сказал писателю:

– У нас есть еще вино в запасе. Кто хочет вина?

– Все хотят! – заявил физик. – Надо же выпить, раз грядущее поколение на подходе! И уберите это.

Капитан сунул флазер в карман.

– За любовь! – сказал Нарев. – Обязательно за любовь!

Вот как обернулось дело. И никто уже не думал – быть или не быть, и никто не обсуждал способ, каким лучше всего свести счеты с этим миром. Не то, чтобы они сразу уверовали в прекрасное будущее; но первый житель этого будущего был уже в пути, и ко дню его встречи надо было приготовить не только чепчики и распашонки – надо было приготовить будущее, чтобы оказалось ему впору, не было бы слишком тесным и не пришлось бы краснеть за подарок, недостойный ни дарителей, ни тех, кому предстоит пользоваться им неопределенно долгое число лет.

Вера плакала, пряча лицо на груди администратора: все, что она хотела – и не решалась сказать вот уже несколько месяцев, уливалось теперь слезами, вырывалось непонятными восклицаниями. Администратор гладил ее плечи и улыбался. Потом сказал:

– Ну, милый… теперь-то ведь все хорошо?

Вера замотала головой так, что разлетелись волосы.

– А в чем дело?

Она проговорила, всхлипывая:

– Как же он будет один?

– Один? Почему один? – Карский улыбнулся. – Думаю, что если он и опередит остальных, то лишь на полгода, не больше.

Лишь теперь она взглянула на него.

– Где же наконец вино, капитан? – крикнул Карский.

– Вино там, – хмуро ответил капитан. – А мы – тут.

Вот теперь все по-настоящему почувствовали, что голодны. Люди снова хотели жить; значит, надо было хотя бы поужинать.

Диспозиция разрабатывалась в салоне.

– Нарев! – сказал инспектор. – Вы знаете их лучше, чем все мы. Попытайтесь уладить дело миром. Чего они хотят? Почему выступили против нас? Или это вы внушили им такую мысль?

– Представьте себе, нет, – ответил Нарев. – Я старался вообще не думать о вас – о большинстве из вас. Что же я должен, по-вашему, сказать им?

– А в самом деле, что? – задумался инспектор. – Как вести переговоры с машинами? Какая дипломатия тут пригодна?

– Такой подход не годится, – проговорил администратор. – С машинами не разговаривают. Если мы вступаем в переговоры – значит, это не машины, а существа, равные нам.

– Но они же машины! – воскликнул инспектор.

– Да, – согласился физик. – Но голодны мы.

– И все-таки, – сказал капитан, – если они просто машины… Чем мы им мешаем?

– Эх! – с досадой сказал Нарев. – Мы им не мешаем!

– Почему же они?..

– Очень просто – программа и воздух.

– Неясно, – сказал администратор.

– Это горные роботы. Их программа – бурить, ломать, идти напролом. Поняли? Это, как безусловный рефлекс. Пока они работали, они занимались только этим. А другая причина… Часть их предназначена для разработки рудных залежей на спутниках, где нет атмосферы. Их тела подвержены окислению.

– Ясно, – буркнул инспектор.

– Но роботы не должны причинять вред… – начал было физик.

– А они ведь на нас и не нападают. Просто создают условия, в которых мы не можем жить. В любой момент они могут проковырять где-нибудь дырку – и нам конец.

– Медлить нельзя, – проговорил администратор.

– Да, – проворчал физик. – Вы, Карский, задали нам работы.

– Их шесть десятков, – после паузы молвил Нарев. – Сколько у нас батарей.

– С собой – мало.

– Рудничные роботы – крепкие сооружения, – проговорил Рудик. – Выступать против них с флазером, когда у них плазменные буры…

Несколько минут прошло в тишине.

Потом физик предложил способ. Роботы обладали магнитной памятью. Если изготовить достаточно сильные и удобные в обращении электромагниты, то можно будет стереть все, что записано в этой памяти, и роботы, оставшись без программы, выйдут из строя.

Рудик забраковал план. Дело было не только в том, что блоки памяти роботов хорошо экранированы. Способ не годился потому, что здесь, в пассажирской палубе, не из чего и нечем было изготовить даже самый крохотный магнитик.

Возникло и еще несколько подобных проектов. Пустой желудок, как известно, стимулирует изобретательность. Но для осуществления любого из предложений надо было прорваться хотя бы в палубу синтезаторов.

Приходилось рисковать. Капитан решил возглавить группу прорыва. Три члена экипажа и инспектор вооружились флазерами. Карачаров успел разобрать стол. Его каркасом – металлическими трубами – можно было пользоваться, как дубинками. Группа собралась возле двери, и Истомин приготовился распахнуть ее настежь.

Можно было подумать, что осаждающие разгадали план: за дверью слышались торопливые, тяжелые шаги. Видимо, роботы делали перегруппировку.

– Давайте, – кивнул капитан.

Истомин рванул дверь.

За нею было пусто. Роботы ушли.

– Не понимаю, – озадаченно проговорил капитан.

Администратор пожал плечами.

– Не думаете же вы, – сказал он, – что они глупее собак? Собаки прекрасно чувствуют настроение людей. Вот и роботы почувствовали, что мы приготовились умереть, у них просто не хватило такта, чтобы дождаться, пока мы действительно уйдем. А сейчас они уяснили, что дивертисмент, как выразились вы, доктор, откладывается – и ушли. Но, – он поднял палец, – если такая возможность возникнет снова, они не преминут ею воспользоваться.

– Ах, вот что, – сказал физик. – Значит, это была просто похоронная команда?

Битва была выиграна без единого выстрела, потому что, казалось, снова было для чего жить. Инстинкт сохранения вида – могучий инстинкт. Но человек двойствен по своей природе, и то, чего с избытком хватило бы любому другому виду, для него – лишь меньшая половина.

Капитан, администратор да и все остальные понимали, что пока они лишь получили отсрочку. Заживут ссадины, забудется страх. Но если за это время они не найдут какого-то выхода, все начнется сначала и в еще более тяжкой форме, потому что людям, быть может, придется увидеть, как будет деградировать их потомство. Свойственно желать детям лучшего, чем то, чем обладаешь сам. Но что могли пожелать они?

Они искали выхода ожесточенно и не находили, и безнадежность снова начинала закрадываться в их сердца.

– Боюсь, что все мы неправы, – сказал Карский, когда снова – в который уже раз – разговор зашел об этом. – Мы ошибаемся. Ищем не там.

– А вы знаете, где нужно искать? – спросил Петров хмуро.

Администратор пожал плечами.

– Когда вы, инспектор, заточили меня…

Петров что-то пробурчал под нос.

– Сидя в одиночестве, я думал о принятых вами законах. О законах, выработанных специально для мира Кита.

– Ну, и что же?

– Я подумал: не только законы – в нашем мире все должно быть своим. Он непохож на Землю. Но мы продолжаем мыслить по-земному.

– В чем это проявляется? – спросил Истомин.

– Земные конфликты обращены, так сказать, вовнутрь: они возникают и разрешаются в пределах Земли. Не должны ли мы поступать наоборот.

– То есть искать выход не на корабле, а за его пределами? – уточнил Карачаров.

– Вот именно.

– Да, – сказал физик и яростно поскреб в затылке. – Неужели… Хотя вообще-то… Нет, нет.

Карский взглянул на него.

– Кажется вам не дает покоя какая-то мысль.

– Да что вы ко мне прицепились! – яростно сказал физик. – Отстаньте! – Он вскочил и, широко шагая, вышел, с силой рванув дверь.

– Пока что, – сказал Петров, проводив физика взглядом, – я понял лишь, что арестовав вас, администратор, поступил правильно. Только не вздумайте начать ломать корабль во второй раз.

– Неужели вы думаете, – спросил администратор, – что это и в самом деле был я?

– Вы и Нарев. Я уверен в этом.

– Ни я, ни он.

– Но послушайте! Вы говорите это с такой уверенностью, словно знаете – кто это бы на самом деле!

– Полагаю, что да, – ответил Карский. – Подумайте: кто тогда сохранял рассудок? Два человека: Нарев в трюме и инженер, который находился совсем в другом корпусе, наглухо изолированном от нас. Что касается Нарева, то он не покидал трюма и не появлялся наверху.

Нарев кивнул.

– Инженер? – поднял плечи Петров. – Извините, но это чушь. С его любовью к кораблю…

– Тем не менее именно он. Не сомневайтесь он сам сказал мне. Он слышал наш разговор с капитаном о том, что авария может подхлестнуть людей; он понял, что с нами творится неладное, что мы катимся к гибели. И он рискнул.

– И вы хотите уверить меня, что он сам, своими руками…

– К чему? У него есть ремонтные роботы. Кстати, именно поэтому он не стал использовать их на ремонте: нужно было, чтобы люди сами боролись за свою жизнь. Да, он, конечно, любит корабль и, разрушая его, испытывал, наверное, настоящую муку. Но людей он любит все-таки больше.

Физик зашел в центральный пост.

– Капитан, разрешите воспользоваться «Сигмой»?

– Пожалуйста, компьютер все равно простаивает. А что вы задумали?

– Да так, чисто теоретические соображения. Кстати, какова мощность наших синтезаторов при экономичном режиме работы?

Капитан открыл шкафчик и вытащил из него плоскую коробку. Отобрал нужные кристаллы.

– Здесь все о синтезаторах. Разберитесь сами.

– Давайте, – Карачаров сунул кристаллы в карман. – Капитан…

– Да?

Физик помолчал.

– Хотя – не надо, – сказал он непонятно, повернулся и вышел.

Капитан снова повернулся к пульту и уставился на неподвижные указатели приборов. Внезапно встал. Решительно направился к выходу. Остановился. Вернулся. Сел.

– Ну, нельзя же так! – почти выкрикнул он.

Сейчас уже стало ясно, кто был прав, и надо было – и стыдно было идти к Зое с повинной; он вспоминал ее осунувшееся лицо и думал, каким может быть ее ответ.

Физик мерил шагами прогулочную палубу. Наверное, за эти несколько часов он прошел здесь уже не один десяток километров. Внезапно он остановился, вскинул кулаки, словно готовясь обрушить их на что-то.

– Десять в двадцать первой! – крикнул он, хотя никого другого здесь не было. – Это невозможно! Надежды нет!

Он разжал кулаки, провел ладонью по лбу.

– Ты спятишь, – сказал он сам себе. И тут же ответил: – А что делать? В двадцать первой степени! Но ведь иного пути нет?

Махнул рукой. Постоял, покачиваясь на каблуках. Сказал:

– Да, тут впору свихнуться.

Через несколько секунд он стучал в дверь Зои. Она подняла на него грустные глаза, казавшиеся особенно большими на ее похудевшем лице.

– Нужна ваша помощь, – сказал он. – Иначе я заболею окончательно.

Зоя чуть заметно усмехнулась.

– Новый способ атаки? Не надо, я больше этого не стою.

Он сначала даже не понял. Потом покраснел.

– Вы сейчас куда красивее, чем тогда, – сказал он убежденно. – И не только. Вы просто лучше.

Она медленно покачала головой.

– Так чего же вы хотите?

– Вы разбираетесь в навязчивых идеях? Слушайте внимательно, сейчас я изложу вам одну. Если окажется, что я просто сошел с ума, то постарайтесь, ради всего светлого, изолировать меня сразу же. Договорились?

– Бедный мой! – сказала она. – Я ведь ничего не понимаю в ваших идеях!

– Это и хорошо. Если вы, неспециалист, не поймете, значит, идея никуда не годится. Готовы? Слушайте…

Капитан вошел в инженерский пост. Рудик сидел там и пил какую-то бурду, морщась и вздыхая.

– Не спится, капитан?

– Пойдем, сделаем обход. А то мы распустились в последнее время.

– Понимаю, – сочувственно сказал Рудик. Был не час обхода, но если некуда деться… – Осмотрим, кстати, тамбур. Сашка докладывал, что разнес автомат вдребезги. Была такая ситуация…

Они спустились и осмотрели автомат. Собственно, смотреть было не на что.

– Ремонту не подлежит, – сказал инженер уверенно. – Да нам все равно выходить не придется. Так что переживем.

– Ну? – усмехнулся Устюг. – А вдруг кому-нибудь захочется прогуляться на лоне природы?

Рудик серьезно ответил:

– Открыть мы еще могли бы – в случае крайней необходимости: просто вырезать. Но тогда внутренняя пластина осталась бы заблокированной навсегда.

Капитан медленно провел ладонью по гладкому металлу.

– Хорошо, – сказал он, – что нам не придется открывать.

– Я поняла, – сказала Зоя. Теперь она сидела, забравшись на диван с ногами. – Но разве обязательно сразу – такую громадину? А если начать с небольшого?

– Я думал об этом. Пусть не Земля; пусть придется остановиться на радиусе хотя бы в пятьдесят километров – даже и тогда, при использовании синтезатора на полную мощность, при ограничении всех других потребностей, – при всем этом счет пойдет на тысячи лет.

Он умолк, подпер голову руками. Зоя вздохнула.

– Да. Это очень долго… – жалобно сказала она.

Физик кивнул.

– Ничего другого я не вижу, – пробормотал он. – И ни о чем другом не могу думать. Просто лопается голова… – Он протянул руку и коснулся ее пальцев – почувствовал, как они дрогнули. – Зоя… Я не хочу уходить отсюда. От вас. На этот раз… Поймите же!

Она молчала, и он испугался.

– Надо ли говорить вслух, как я люблю вас?

Зоя долго смотрела на него, и ему почудилось, что в ее глазах он видит слезы.

– Конечно, надо, – тихо сказала она. – Говорите об этом и заставьте меня поверить. Я хочу верить…

– Тогда я выключу плафон, – сказал он. – Вы ведь светитесь собственным светом.

– Вам предстоит разочарование.

– Нет. Просто свет этот вижу один я.

В этом Зоя не была уверена, но вслух не произнесла ничего; да и зачем? Любовь не доказывают и не опровергают, в нее верят или не верят – и все.

– А физик, кажется, что-то придумал, – сказал капитан Рудику, когда они, завершив свой внеурочный обход, шли пассажирской палубой. – Мысли-то у него бывают дельные. Я буду спать спокойнее, если услышу, что у него на уме.

Он постучал в дверь каюты. Ему не ответили.

– Спит, – сказал Рудик.

– Придется завтра, – сказал капитан. – Он стукнул еще раз и нажал. Дверь отворилась. Каюта была пуста. – А, его нет, – сказал капитан. – Пойдем.

– Где же он может быть сейчас?

– Ну, корабль велик, – проговорил капитан, но тон его голоса не соответствовал смыслу слов. Капитан ускорил шаги, словно салон пассажирской палубы вдруг стал ему в тягость.

Проснувшись, физик почувствовал себя счастливым. Он любил женщину, и она была рядом. А что еще нужно для жизни?

Проклятая страсть к обобщениям и на этот раз подвела его: он стал думать, что нужно и что не нужно для жизни, и сумасшедшая идея снова ударила ему в голову, и он ощутил горечь во рту.

Он тихо оделся, стараясь не разбудить ее, хотя ему очень хотелось сделать именно это. Но совесть была неспокойна, и он знал, что это состояние не пройдет, пока ему не докажут, что мысли его – совершенный бред. Или пока он не докажет противоположное.

Он решил, что не станет выносить свою идею на общий суд. Обсуждать ее было лучше с каждым в отдельности, когда мнение соседа не может повлиять на отвечающего.

Сначала он зашел к администратору. Рассказывая ему, физик уточнял подробности и для самого себя.

Карский выслушал его серьезно и внимательно.

– Не знаю, – сказал он. – Надо подумать, посоветоваться. Основательно подумать, не торопясь.

На языке администратора это означало несогласие.

Капитан хмуро смотрел на Карачарова, словно пытаясь по его лицу прочитать, где физик был ночью.

– Сколько, вы говорите, лет? – переспросил он. Потом нехотя усмехнулся.

– Нет, – сказал он. – Может быть, теоретики и смогли бы воодушевиться этим. Но я человек практический и прямолинейный. Живу сегодняшним днем. Если я вижу, что надо отдать приказ, который сегодня нужен – я его отдаю. И сам исполняю, хотя бы позже мне и пришлось поплатиться за это. И я не заглядываю в тысячелетия.

Физик не обиделся: он чувствовал свое преимущество перед капитаном. И потом, разве Устюг не был прав?

Инна выслушала его невнимательно. Она была недовольна тем, что физик помешал ее туалету.

– Ах, спросите лучше Сашу, когда он проснется, – сказала она.

Карачаров пожал плечами. Инна схватила его за рукав.

– Доктор, – проговорила она просительно. – Он молод… но это ничего. И не смотрите на меня так.

– Я и не смотрю, – ответил физик и направился к Нареву.

– Знаете, – с досадой сказал ему бог роботов, – всерьез и философски думать о детях и о том, что им понадобится и что не понадобится, хорошо, когда вы полагаете, что у вас их не будет.

– Гм, – сказал физик.

– Да! – яростно сказал Нарев. – У вас были дети? У меня тоже не было. И я совершенно не знаю…

– Я тоже.

Нарев улыбнулся.

– Ну, излагайте.

Он внимательно выслушал.

– Вы бы придумали что-нибудь… поближе, что ли. Что-то конкретное, реальное. Столь отдаленная цель – это уже почти и не цель.

– Чепуха! – вспылил физик. – Громадные цели вблизи вы просто не разглядите.

– Это теория, – сказал Нарев терпеливо. – А мне вы подавайте дело.

– Ничего я вам не обязан подавать! – сердито заявил Карачаров.

Инспектор выслушал его, не прерывая.

– Видите ли, – сказал он затем. – Я ведь, как вы знаете, в этом абсолютно ничего не понимаю, но если мне скажут, что надо что-то сделать, я сделаю. Решают пусть другие.

Он был не в настроении и, может быть, даже не спал ночь – глаза его ввалились, и под ними были черные полумесяцы.

– Вам нездоровится? – спросил Карачаров.

Инспектор махнул рукой.

– Да нет, – вяло сказал он. – Вот только мучают воспоминания. Любить ведь можно не только присутствующих, правда?

– Простите, – сказал Карачаров.

Инженер Рудик воспринял его идею по-другому.

– Ничего, – одобрил он. – С размахом. Только не представляю, как это будет делаться практически.

– Я же объяснил. Существуют реакции между элементарными частицами, в результате которых, скажем, из двух частиц возникают три. Иными словами, мы, затрачивая энергию, можем производить вещество нужного нам знака. Затем…

– Вы объясняете в принципе, – прервал его инженер, – а я хочу видеть технологию. Этот наработанный материал – как вы будете выводить его за пределы корабля, в пространство?

– Я полагал использовать выходы двигателей…

– Не получится. Двигатели рассчитаны на выброс излучения, а не вещества. И приспособить их нельзя: тогда они долго не продержатся, а вам нужно, чтобы они работали ого-го сколько!

– Ну, наверное, можно что-нибудь придумать – это не принципиальный вопрос…

– Иногда решают именно непринципиальные обстоятельства. Придумать, конечно, можно, но в любом случае пришлось бы монтировать какие-то приспособления и устройства вне корабля.

– Разве это так сложно?

– Нет – если бы мы могли выйти в пространство. А мы не можем. Вернее, выйти-то можно, да вот назад уже не попасть. Понимаете?

– Нет. Неужели нельзя справиться с такой мелочью?

– Автомат люка – вроде бы мелочь, – кивнул инженер. – Но, понимаете ли, доктор, самые трудные вещи – не всегда самые значительные, а мы здесь, как и всякое человечество, всемогущи лишь в определенных пределах. Хотите, чтобы я вам объяснил детально?

– Я и так верю, – пробормотал физик.

В конце концов все они могли идти к чертям – разве ему больше всех нужно? У него есть Зоя…

Наверное, ему все-таки было нужно больше всех; поэтому он направился не к Зое, а к писателю.

– Что с вами стряслось? – удивился Истомин.

– Да так… мелкие разочарования.

– Пооткровенничайте, полегчает.

Он слушал увлеченно, и, кажется, переживал все, что говорил физик, и видел, как это должно произойти.

– Ну? – спросил Карачаров, закончив.

– По-моему, блестяще.

– Смеетесь?

– Давно отвык. Нет, правда: то, что нужно.

– Увы, – сказал физик. – Остальные придерживаются иного мнения.

– Естественно, – сказал писатель, – они этого не увидели. У вас, друг мой, есть один недостаток: вы слишком верите во всемогущество вашего математического аппарата и полагаете, что если сколько-то там раз употребили свои символы и степени, то этим все сказали. А на деле не сказали ничего – вам нужен переводчик. Хотя одно дело вам удалось сделать: вы почти заставили меня поверить, что и техника – не лишняя вещь в жизни.

Он усмехнулся; было видно, что разговор на эту тему ему нравится.

– Вы, друг мой, как литература: если человек не владеет данным языком, самый гениальный роман для него – просто пачка бумаги. А я в этой параллели – живопись: она одна для всех.

– Ну, хорошо, хорошо, – сказал физик нетерпеливо. – Что толку в этих рассуждениях?

Истомин прищурился.

– Дайте мне время до обеда – и увидите.

Карачаров почувствовал вдруг неожиданное облегчение, словно бы ответственность за бредовую идею перевалилась с его плеч на сутулую спину писателя.

– Ладно, – сказал он. – Дам. В конце концов мы – две стороны одной медали, и что не удалось одному, то, может быть, получится у двоих.

– Наконец-то вы стали мыслить разумно, – сказал писатель рассеянно; он глядел уже куда-то сквозь физика, рука его наткнулась на диктограф, подтянула его поближе, сняла микрофон. – Ну, идите, – сказал он. – Теперь не мешайте мне. Это вам не математика, тут счет идет на секунды.

…Они почти не изменились; стали, может быть, стройнее и одухотвореннее но в каждом можно было найти какие-то черты, характерные и для их далеких предков, родоначальников, зачинателей эры Кита: и рост Лугового, и широкую кость физика, и огромные глаза Зои, и мягкость движений Милы, и смуглоту Веры, и резкие черты Нарева, и проницательный взгляд администратора – людей, давно исчезнувших с лица Кита. С тех пор сменились поколения; умирая, они уходили в круговорот веществ, и атомы, из которых они состояли, продолжали теперь жить в телах тех, кому предстояло сейчас начать новую эру – эру Большого Кита, эру открытого человечества.

Старый «Кит», бесконечно изношенный и залатанный, до того древний, что казалось непонятным, как он мог просуществовать в пространстве столько времени, лежал на орбите вокруг Большого Кита – планеты более ста километров в диаметре, чья площадь не превышала двух с половиной тысяч квадратных километров. Но это был необозримый простор по сравнению с замкнутым объемом корабля, где счет шел на квадратные метры. Старый «Кит», пережив многих и многих, все-таки дождался этого дня.

Планета голубела невдалеке. Маленькое, близкое солнце, зажженное несколько лет назад и успевшее теперь прогреть планету и подготовить ее для прибытия людей, находилось сейчас по ту сторону небесного тела, но вскоре должно было уже показаться над невысокой атмосферой; лучи его, преломляясь в воздухе, уже достигали взглядов людей, столпившихся в центральном посту корабля и в обсерватории.

Планета была дочерью корабля. Создаваемая в течение многих столетий при помощи неустанной работы по синтезу антивещества, она казалась сперва беспочвенной мечтой, но потом стала возникать за бортом, на расстоянии ста пятидесяти километров, и было интересно проследить по записям, как менялись их взаимные орбиты по мере увеличения массы планеты. Пространство было спокойным, ничто не грозило разлучить их – за исключением одного случая, когда пустота стала волноваться, словно океан, и пришлось приложить немало усилий и показать высокое искусство манипулирования гравигенами, чтобы не позволить стихии разрушить эту систему. Это было давно, когда сквозь рыхлое вещество планетки можно было еще заметить конструкции гравигена, который послужил ядром нового небесного тела. Люди преодолели угрозу, и с тех пор планета росла без помех. Чем дальше, тем медленнее росли ее видимые размеры, пришлось уже не десять и не двадцать раз менять рабочие части синтезаторов, гравиген в центре планеты в конце концов остановился от старости, но это произошло, когда планета успела стать центром ощутимой гравитации и новые частички антивещества не имели иного пути, как осесть на ее поверхность. Они оседали, и планета росла.

Многие поколения посвятили свою жизнь служению Планете, которая – они знали – рано или поздно должна была достигнуть расчетной величины. К тому времени, когда шар вырос до половины, было закончено проектирование нового гравигена: тяготение на планете должно было быть нормальным, к какому привыкли на корабле. Гравиген был заключен в прочную капсулу и выброшен, и менее чем через полгода, снижаясь по неуловимо сужающейся орбите, он опустился на поверхность, а затем, подгоняемый точными импульсами гравигенов корабля в строго рассчитанные мгновения, вдавился в вещество планеты, постепенно дошел до ее центра и дожидался там момента, когда его включат. Поколения, строившие мир для своих потомков, давно уже разделились на несколько нужных профессий – среди них были синтезировщики, гравигенщики, китологи и китографы, биологи и механики, и каждый владел не менее чем двумя специальностями. Из унаследованного от Земли богатства многое забылось, другое же изменилось до неузнаваемости, приспособилось к нуждам Человечества Кита. Но, как святыня, хранились в памяти людей законы управления кораблем, сведения о многих других науках, а также искусство: люди знали, что без этого им не выжить.

Когда масса планеты достигла заданной величины, синтезаторы переключились на создание атмосферы. Чтобы удержать ее, был включен гравиген. Группа солнечников зажгла небольшое термоядерное светило. На планете уже протекали естественные процессы, но в помощь им синтезировалась вода (к тому времени обитатели Кита научились уже осуществлять синтез на расстоянии и, не покидая корабля, смогли создать на планете море), а биологи, тщательно ухаживавшие за деревьями небольшого корабельного сада и собиравшие и копившие семена, неустанной работой добились того, что трава, теперь за день вырастала до колена, а деревья за несколько месяцев вымахивали на три-четыре метра. Труднее всего было с животным миром. Но на кристаллах был записан опыт Земли, позволявший стимулировать развитие организмов даже из нескольких клеток кожного покрова или любой другой живой материи, так что можно было надеяться на то, что и своя фауна появится на Ките. Да, воистину, дел было невпроворот, скучать на всем протяжении минувших тысячелетий людям не приходилось, и они даже не знали, что такое – скука и отчаяние.

И вот наступил миг, о котором мечтали поколения.

Человек, с детских лет учившийся по многочисленным записям управлять кораблем, сел в жалобно скрипнувшее под ним кресло. Старший из Штурманов дал направление. Все затаили дыхание, и пилот взялся за сектор тяги.

Двигатели корабля молчали столетиями. Они спали, но проснулись сразу и мягко подтолкнули корабль вперед.

Пилот переложил рули. Выхлопы заклубились сбоку. Корабль поворачивался. Планета Кит плыла на экранах. Потом она оказалась позади, и капитан выключил большие двигатели: пришла пора тормозных. Корабль стал медленно оседать, приближаясь к поверхности.

Он вошел в атмосферу, скрипя и раскачиваясь. Капитану трудно было удержать его на вертикали, и сразу много рук протянулось к клавиатуре пульта, чтобы помочь. Но он уже выровнял машину и повел ее точно, и она медленно приблизилась к гладкой, круглой площади, на которую корабль должен был сесть, чтобы остаться там навсегда.

Люди считали хором: пятьдесят метров… тридцать… два… сели!

Амортизаторы застонали, один из них лопнул: металл устал за минувшие времена. Но теперь это было неважно.

Люди открыли внутреннюю пластину люка – вернее, просто вырезали ее: герметичность больше не имела значения. И, толпясь в тамбуре, несколько минут смотрели вниз, не говоря ни слова.

Перед ними простирались засеянные из космоса зеленые луга, испещренные цветами, и река текла, петляя, сбегая с холмов, и струилась к белопенным волнам моря, откуда дул ветерок и доносились запахи жизни и счастья. Лес шумел невдалеке, и деревья покачивали вершинами. Солнце стояло высоко, и корабль бросал перед собой короткую тень.

Люди стояли молча, потому что слова не были нужны, а земля их лежала внизу, созданная ими, как будто они были богами.

Истомин умолк. Все хранили безмолвие, и кофе стыл в чашках.

– Да, – сказал потом физик. – Значит, так оно будет.

– Стоит! – крикнул капитан Устюг. – А? Стоит!

– И ведь, наверное, на самом деле будет еще лучше! – сказал администратор.

Писатель не обиделся.

– Да, – согласился он. – Будет куда лучше.

Инна отняла от глаз платок.

– Династия штурманов – это будут наши, – шепнула она Луговому, и он прикоснулся губами к ее волосам.

Инженер Рудик вздохнул.

– Да, – сказал он. – Только вот как вывести все это за борт? Выйти-то мы не можем!

Все почувствовали, как потолок снизился и навалился на них; стало трудно дышать. Истомин сказал?

– Не знаю, как. Но выйти надо.

– Все, как в доброй старой истории, – проговорил Нарев, собрав остатки сарказма. – Было нашествие, почти была битва, мы победоносно выиграли войну. Можно начать движение к счастью. И мы не знаем, с какой ноги сделать первый шаг!

– Детали, детали, – сердито сказал физик. – Насколько же все-таки теория симпатичнее! Капитан, инженер! Неужели же невозможно ничего придумать?

Капитан пожал плечами.

– Выводить вещество – это еще туда-сюда. А вот как вы сможете выкинуть за борт гравиген, да еще отбуксировать его в нужное место – этого я, откровенно говоря, не представляю. Элементарная ситуация, но это-то и плохо – из сложных положений всегда легче найти выход.

Физик засвистел песенку. Потом встал инспектор Петров. Он оглядел пригорюнившихся людей.

– Инспектор, – сказал Нарев. – Давайте, обвиним этих двоих в распространении беспочвенного оптимизма.

– Хорошо, – сказал инспектор. – Если все дело в этом гравигене, то я отвезу его, куда нужно.

Инженер Рудик покосился на него.

– Вы, верно, не поняли, – сказал он. – Выйти-то может любой. Но он не сможет вернуться назад: вход будет заблокирован наглухо – и навсегда.

– А я не говорил о возвращении, – сказал инспектор.

– Послушайте… – медленно начал администратор.

– Я знаю, что говорю, – прервал его Петров. – Мне немало лет, и моих потомков не будет на финише этого полета – потому что единственная, кто могла бы подарить их мне, осталась далеко. Я проживу и умру без пользы, а это меня не устраивает. Я знаю, что выйти надо, и выйду. Только получше разъясните мне, что нужно там сделать, чтобы все не оказалось зря: если я правильно понял, после меня не сможет выйти уже больше никто.

Люди молчали.

– Будут дети, – сказал инспектор. – Еще недавно мы были готовы умереть сами; неужели забота о жизни одного старика заставит вас закрыть путь перед близящимся поколением?

– Я люблю вас, инспектор, – сказала Зоя. – Вы человек.

– Я рад, – сказал Петров, – что вы это понимаете.

– Спокойно, милая, спокойно… – приговаривала Зоя. Вера лежала, закусив губу, в глазах ее был страх. Это всегда страшно. – Кричи, Верочка, – говорила Зоя. – Кричи…

Вера кричала. Крик доносился до салона. Там собрались все и молчали, вслушиваясь. Администратор ходил из угла в угол и кусал пальцы, чтобы ощутить боль. Ему казалось, что так будет честнее.

Инспектор Петров поднялся, украдкой кивнул инженеру и вышел. Никто не заметил этого. Через пять минут встал и инженер. И на него никто не обратил внимания.

Они встретились возле тамбура. Инженер помог инспектору надеть скафандр. Небольшой собранный в капсуле выход гравигена – ядро будущей планеты – уже стоял в тамбуре. Туда же инженер заблаговременно провел кабель для плазменного резака, которым инспектор должен был вырезать замок внешней пластины, заблокированной испорченным автоматом.

– Вы только вовремя скомандуйте, – сказал Петров. – Чтобы я знал, когда остановиться.

– Само собой, – сказал инженер.

– Так что вы запишите где-нибудь для потомства, – сказал инспектор, – что в центре этой планеты похоронен я. Инспектор Петров.

– Это справедливо, – согласился инженер.

Петров вынул сигарету. В пачке оставалось еще несколько. Он отдал ее инженеру.

– Эту я выкурю, – сказал он. – А остальные – может, кому захочется. Только расходуйте осторожно. Больше нету.

Он курил медленно, словно оттягивая момент. Послышались шаги. Подошел капитан.

– Решили сейчас? – спросил он деловито, словно речь шла о самом простом деле. Да, по сути дела, для него так оно и было: он снова работал в экспедиции, с сильными людьми, перед которыми была поставлена цель – построить планету. Одному из них приходилось пожертвовать жизнью. Это бывало и раньше, и капитан снова чувствовал себя молодым.

– Да, – сказал инспектор. – Вот хочу только дождаться. Узнать, все ли окончится благополучно.

Движением головы он указал наверх.

Новый крик донесся оттуда. Теперь Вера кричала не переставая.

И вдруг послышался другой голос – слабый и оглушительный.

– Ну все, – сказал инспектор. – Удачи вам. Мне-то досталось самое простое.

Он поискал глазами пепельницу; ее здесь не оказалось, и он бросил окурок на пол. Капитан сделал вид, что не заметил этого. Он и инженер вышли из тамбура и остановились в коридоре.

– Не забудьте – резак сразу на полную мощность, – напомнил инженер, хотя инспектор уже не раз тренировался.

Петров кивнул и закрыл шлем. Он включил резак и направил язык плазмы, на замок. Вскоре послышался свист: воздух стал уходить наружу.

В тот же миг внутренняя пластина сдвинулась с места.

– Быстрее! – крикнул Рудик.

Пластина все больше закрывала отверстие выхода, и люди отходили в сторону, чтобы не терять инспектора из виду. Потом пластина щелкнула, перерубая кабель. Но за мгновение до этого, как успел заметить капитан, крышка внешнего люка дрогнула.

– В пост! – сказал капитан.

Они кинулись в пост. Луговой был уже там и сидел перед включенным обзорным экраном.

Было видно, как, обхватив капсулу гравигена, инспектор оттолкнулся ногами от борта, включил двигатель скафандра и полетел.

Луговой называл расстояния. Фигурка инспектора все уменьшалась. Вскоре она стала почти уже неразличимой на фоне вечной черноты.

Вбежал физик. Он посмотрел на людей, перевел взгляд на экран. Медленно проходили секунды.

– Хватит, – тихо сказал Карачаров.

– Стоп! – крикнул штурман в микрофон. – Хорошо!

– Порядок! – донесся голос инспектора. – Я все сделал, как надо?

– Попробуйте теперь включить… Да, все в порядке.

– Очень хорошо, – сказал инспектор Петров.

– Инспектор! – капитан рванул микрофон к себе. – Одну минуту! – Он повернулся к физику. – Кто у нее – мальчик? Девочка?

– Девочка.

– Алло, инспектор! Вы меня слышите? Алло!

Но он не получил ответа.

За ужином женщины плакали. Мужчины крепились, но это удавалось им с трудом. Карский налил стакан и встал.

– Теперь мы – человечество, – сказал он. – У нас есть своя история и свой герой, и высокая цель, и дети. Есть прошлое, и есть будущее. За человечество!

– И за то, – добавил Истомин, – что начали все-таки мы.

Капитан взглянул на Зою. Она что-то говорила физику, и сквозь слезы на ее лице проступала улыбка. Капитан вздохнул и подумал, что за право быть капитаном порой приходится платить чересчур уж дорого.

– Давайте споем! – предложил физик. – Кто станет запевать? Я бы рад, но слух. Саша, вы наш солист – давайте вдвоем с Инночкой! Я могу сбегать за гитарой…

Он уже встал, но Инна подняла руку.

– Погодите! – сказала она. – Слушайте!

Двери были открыты, и издалека, из госпитального отсека, до сидящих в салоне явственно донесся плач ребенка.

– Вот вам солистка! – сказала Инна. – Вот запевала, а уж вы только успевайте подтягивать!