Люди забывали обедать, им приходилось напоминать об этом. К вечеру они едва не падали с ног, за ужином руки с трудом справлялись с вилкой и ножом, по утрам тело ныло, и тяжесть наливала голову, а глаза слипались. Люди гордились своею усталостью, и каждый старался сделать больше других для того, чтобы малопонятные линии и формулы физика – главного и лучшего человека на корабле – стали реальностью. И хотя не все они были счастливы на Земле и планетах, но сейчас каждому из них казалось, что те несчастья были маленькими, частными, мелкими, а по-настоящему, по большому счету каждый из них был, должен был быть счастлив уже тем, что жил среди людей, и Земля и все другие населенные планеты были доступны ему.

Они работали с исступлением. И все же физик был самым исступленным из них. Купаясь в ощущении всеобщей любви, он жалел лишь, что задача не оказалась еще в два раза труднее – сейчас, когда она была решена, вся ее сложность представлялась Карачарову надуманной, навеянной испугом (хотя в глубине души он знал, что это не так, и от этого чувствовал себя еще лучше). То, что весь ученый синклит на Земле не смог прийти к выводам, к которым он пришел здесь в одиночку, совершенно самостоятельно, преисполняло его гордостью.

Режим дня был изменен; все было в их власти в этом мире, где солнце не всходило и не заходило, и сутки, по желанию, могли длиться и тридцать шесть часов. Зоя изобретала все новые и новые тонизирующие смеси. Она знала, что люди недолго смогут работать так, но сейчас они просто не умели действовать в ином ритме, с другой скоростью, с меньшей отдачей.

Часто к работающим присоединялся капитан. Каждый раз при его появлении Зоя испытывала легкий толчок – даже если не видела его в момент, когда он входил. Но горечь, возникавшая при этом в ее душе, с каждым разом ощущалась все меньше, и Зоя радовалась этому.

Реже других на общих работах по подготовке карачаровского эксперимента появлялся штурман Луговой, и никогда – инженер Рудик. Но у инженера и без того было полно забот, а у штурмана, наверное, тоже имелись какие-то свои, штурманские дела: ведь корабль находился в пространстве, за которым надо было внимательно следить.

Так шли дни.

В дверь стучали – настойчиво, громко. Луговой нехотя оторвался от экрана и взглянул на часы. Быстро летело время в полутемной рубке связи, озаренной лишь прохладным светом большого экрана, пребывание перед которым понемногу становилось главным делом в жизни штурмана. Был свой интерес, хмельной и обволакивающий, в том, чтобы сидеть вот так, в полумраке, отрешившись от всего, и пытаться заглянуть в жизнь иных, наверное же, существующих цивилизаций. Пусть результата пока еще не было; Луговой знал, что открытия совершаются не сразу… Стук продолжался; штурман раздраженно крикнул:

– Да входите, кто там…

Это оказался Нарев. Он постоял, привыкая к темноте. Луговой удивленно пожал плечами, потом снова повернулся к экрану. Экран был важнее. Нарев молча стоял, и Луговой не выдержал и сердито сказал:

– Здесь нельзя находиться посторонним.

– Все работают, – сказал Нарев. – Не хватает рук, глаз, голов… Вот мне и захотелось увидеть, что в человеке может оказаться сильнее желания вернуться на Землю.

– Именно потому я тут сижу, что хочу вернуться.

– M-м… – прогудел Нарев недоверчиво. – Земля еще слишком далека для связи, насколько я понимаю.

– Земля? Пожалуй… – Может быть, этого и не следовало говорить, но штурману захотелось поставить на место пассажира, которого Луговой всегда недолюбливал за самоуверенность.

– Погодите-ка… Это становится интересным. Не откажите в любезности рассказать.

Ага, теперь он заговорил другим тоном… Луговой выпятил нижнюю губу, поморщился. Нарев уселся, хоть его и не приглашали. Поглядывая то на экран, то на слушателя, Луговой заговорил.

Нарев внимательно выслушал. Потом спросил:

– Что же, такие цивилизации действительно могут существовать?

– Почему бы и нет? Возьмите хотя бы запись семьдесят – сорок шесть…

– Что-нибудь из области фантастики?

– Это отчет одной из старых экспедиций. Просмотрите и поймете, что я сижу здесь не зря.

– Ну что ж, в свободную минуту… Какой номер вы назвали?

Он аккуратно записал.

– Благодарю. Но работать все-таки нужно.

– Я и не отказываюсь. Боюсь только, что… Такие дела не делаются просто.

– Вот если дело не сделается, – сказал задумчиво Нарев, – то вы сможете просиживать за экраном хоть круглые сутки, и все будут с надеждой смотреть на вас.

Луговой промолчал. Но в рубке связи было слишком мало места, чтобы слова Нарева могли затеряться и не достигнуть ушей штурмана.

Посреди бывшей туристской палубы было установлено несколько больших катушек на тяжелых постаментах, а между ними, в самом центре, находился пьедестал помассивнее, над которым уже поднялся прозрачный купол. Корабль мог предоставить в распоряжение физика исходную энергию в виде электромагнитного или гравитационного поля; Карачаров выбрал электромагнитное, потому что с ним работать было привычнее.

Физик и капитан медленно обходили расставленные шестиугольником катушки, и Карачаров продолжал начатый разговор:

– …Нет, ровно никакой опасности.

– Вы предполагаете, доктор, или уверены?

– Ну… видите ли, в принципе опасность существует всегда. Вы пользуетесь электричеством, а ведь оно смертоносно даже при бытовых напряжениях. На электростанциях используют распадающиеся материалы; да и ваш корабль – разве он не является источником опасности, если им плохо управляют?

– Против этого я не могу возражать. Но как-никак, еще ни одна машина Трансгалакта не использовалась таким образом.

– Попытаюсь вас успокоить. Конечно, работать придется с высокими напряжениями, да и другие параметры не уступят. Если бы приложить такую энергию – соблюдая масштаб – ко всему кораблю, то я не стал бы ручаться за его сохранность. Но… как бы вам сказать? Это как с обычной иголкой: на ее острие развивается такое давление, какое на большой площади создать очень и очень не просто. Вот и у нас изгиб пространства произойдет в объеме, не превышающем несколько кубических миллиметров. Мне нужно пока проверить возможность создания сопространственной петли и получить при этом кое-какие числовые данные, которые мне легче установить экспериментально, чем рассчитывать теоретически. Когда мы перейдем к самому кораблю, все будет иначе: изгибать пространство мы станем при помощи гравитационного, а не электромагнитного поля, а кроме того…

– Простите, я прерву вас. У этого сравнения есть и другая сторона: даже простая игла может нанести смертельную рану.

– Ну разве у нас на борту – клуб самоубийц?

Капитан помолчал, потом негромко проговорил:

– Мне хочется, чтоб ваш эксперимент увенчался успехом.

– Да уж и мне – не меньше вашего. Но я уверен, что не ошибаюсь. Теперь вот что: силовая сеть этой палубы может не выдержать. На всякий случай нужно иметь резерв.

– Хорошо, сегодня же начнем тянуть второй кабель.

– Вот и чудесно. А я займусь установкой измерительной аппаратуры.

Прекрасно, когда между людьми не стоит женщина, – подумал капитан, уходя. Просто прекрасно. Мир был бы куда лучше, если бы…

Странные это были дежурства, и странные отношения возникали между больным и Верой, такими разными по возрасту, привычкам, опыту. Что делать, когда больной поправляется? Разговаривать – в разговорах время проходит быстрее, и можно не думать о том, куда течет это время, что ожидает каждого из них в будущем. Разговоры эти безопасны, и поэтому могут иногда зайти дальше, чем обычно принято; но ни к каким последствиям они не приведут, и поэтому нет оснований судорожно прерывать их и искать новую тему.

– …А у вас была семья?

– Семья? Конечно.

– Вы говорите так, словно это обязательно.

– Такого закона, конечно, нет. Но разве мы живем только по законам?

– Как же еще?

– Что такое закон? Что – право? Существовало так называемое обычное право: обычай имел силу закона, им руководствовались. Обычай может быть нигде не записанным, но он существует.

– И у вас была семья по обычаю?

– Так принято в нашем кругу. Семья – это респектабельность, ровность поведения, авторитет. Самое страшное – лишиться авторитета. Мы ведь направляем действия других людей… Но лучше поговорим о вас, Вера. Я иногда думаю: вот вы веселы, заботливы… молоды. Не может быть, чтобы вы ничего не оставили там – на Анторе, Земле, или еще где-нибудь…

Она чуть порозовела, довольная его вниманием.

– Что оставила? Только мечты, пожалуй. Но это неинтересно.

– Напротив! Расскажите, если вы не торопитесь.

– Еще есть время. – Вера уселась чинно, скромно, как ученица перед экзаменатором. – Только что же рассказать? Хотела увидеть мир… и выбрать в нем для себя место по вкусу.

– Дома вам не нравилось?

– Не знаю. Нет, там было неплохо. Но хотелось чего-то, чего у нас нет. Хотелось жить в огромных городах… таких, в которых можно прожить всю жизнь и так и не узнать их до конца…

– Да-да, вы правы: у нас теперь население городов целиком обновляется за два поколения…

– А на Анторе все просто, ее населяет лишь третье поколение – хотя что я вам-то говорю!

– И что же – вы так и не успели найти ничего по вкусу?

– Наверное, нет. Хотелось искать еще и еще. Значит, не нашла. Наверное.

– Ну, а, допустим, нашли бы. Перестали бы летать?

– Я так думала.

– И чем занялись бы?

– Да уж что-нибудь нашлось бы. Разве мало дел? А скорее всего просто растила бы детей.

– Любите детей?

– Очень. Мне и здесь их не хватает.

– А они у вас были?

– Осела бы на месте – появились бы, – она сощурилась, засмеялась. – Или, вы думаете, меня нельзя полюбить?

– Можно, – сказал Карский медленно. Все это оказалось неожиданным: и то, что Вера – одна из миллиардов людей со скромными (с точки зрения администратора) потребностями, из тех миллиардов, что привлекают внимание именно своим количеством. И то, что разговор вдруг зашел о любви – а он уж и не помнил, когда приходилось в последний раз говорить об этой трудно уловимой материи, которую все же приходится учитывать в государственных планах и проектах, – разговор зашел о любви, и он вдруг почувствовал, что краснеет, как не подобало бы члену Совета Федерации – пусть и несостоявшемуся. – Можно, – повторил он так же задумчиво. – Но… Сколько вам лет?

– Достаточно: двадцать один.

– Серьезный возраст. Вера… Вера у нас есть – это вы. Есть надежда: судя по вашим рассказам, это – доктор Карачаров. Кого или чего нам не хватает?

– Наверное, все-таки Земли.

– Я понимаю, почему вам так хочется вернуться.

– По-моему, больше всех хочется вам, правда?

Администратор помедлил.

– Видите ли, скажу вам откровенно…

– Стоит ли говорить иначе?

– Дело в том, что я выпал. Выпал… Сколько мы уже путешествуем после ухода от Земли?

– Скоро три месяца.

– Предположим, через месяц мы вернемся.

– Ой, вы серьезно верите в это?

– Не знаю. Но пусть. Четыре месяца; неужели вы думаете, что такой пост, как мой, может четыре месяца оставаться незанятым?

– Ну, и что же? Вы вернетесь, и вам освободят…

– Вот теперь я вижу, что вы еще маленькая девочка. Подумайте, что вы говорите! Ведь мое место занимает другой человек!

– Ну, пусть он…

– Захочет ли он освободить место? И будет ли это целесообразно? Он ведь продвинулся вверх, вошел в курс дел; нет никаких оснований понижать его. Это как-никак, немалая обида.

– А как же вы?

– Я уже сказал: я выпал.

– Но разве на Земле мало дел?

– Начинать сначала хорошо в двадцать один год, а мне, куда больше.

– Не так много.

– Спасибо… Я ведь жил ради работы. Конкретной, той. Знал, что способен и могу продвинуться высоко. Так и вышло.

– Вот этого мне не понять: к чему? Я вот никуда не хотела продвинуться и не хочу.

– К чему? Собственно… я не задумывался над этим. Просто раз уж кто-то должен заниматься этим, то почему кто-то другой, а не я? Но если поразмыслить… Не знаю. Может быть, это инстинкт. Как инстинкт самосохранения, продолжения рода, обеспечения своему потомству наиболее благоприятных условий…

– Может быть, до меня что-то не доходит, но если так и могло быть раньше, то теперь… Разве на Земле мне недоступно хоть что-то из того, что доступно другим?

– Разумеется, вам доступно то же самое. Но затрата сил при этом будет неодинаковой. Видите ли, даже при самых благоприятных условиях планета не станет яблоком, которое можно без помех разрезать на сколько-то абсолютно равных частей, чтобы каждому досталось по ломтику.

– По-моему, это очень устарелый инстинкт.

– Согласен. Но мало ли в нас устарелого? Если смотреть с этой точки зрения, то человек давно уже не нуждается, скажем, в волосах. Хотя они и очень красивы. Ваши…

Вера чуть отстранилась, и его ладонь повисла в воздухе.

– Не надо.

– Знаете – ночью, когда я просыпаюсь, мне иногда снова кажется, что это не лампа, а луна. Смешно, правда?

– Вот не думала, что вы заговорите о луне.

– Неужели я вовсе не похож на человека?

– Люди бывают разные. Даже у нас на корабле. Нас мало, кажется, но к каждому относишься по-другому. Нарева, например, я побаиваюсь. А этот Петров, такой добродушный, все время сидит в своем уголке. Но взгляд у него иногда бывает очень молодым.

– Петров… Да, конечно, как его здоровье?

– Здоровье? По-моему, он не жалуется.

– Хорошо… А что вы думаете обо мне?

– Ну… зачем это вам?

– Если не хотите, не отвечайте.

– С вами интересно разговаривать.

– И все?

– Мне, кажется, пора.

– Погодите. У вас еще есть время.

Вере и самой не очень хотелось уходить.

– Ну, еще пять минут я посижу. Ладно?

Нарев лежал на диване и глядел на экран с таким интересом, словно показывали приключенческий фильм. Однако по экрану тянулись лишь длинные абзацы текста, медленно выплывая снизу и уходя вверх.

Нарев протянул руку и чуть уменьшил скорость, чтобы можно было, читая, успевать думать над прочитанным.

Это был отчет одной из давних звездных экспедиций. Такие отчеты содержались в информатории каждого корабля, хотя вряд ли они интересовали пассажиров – основных читателей на корабле, – а экипаж и того меньше. Но Нарев перечитывал его уже во второй раз.

«Наблюдения, проведенные при помощи инструментов корабельной обсерватории, дали возможность уточнить представление о той части Галактики, наблюдение которой из пределов Солнечной системы сильно затруднено вследствие поглощения излучения звезд, лежащих в плоскости Галактики, темной пылевой материей.

Наблюдения подтвердили сделанные ранее выводы о том, что эта часть Галактики принципиально не отличается по классам звездного населения от ранее исследованных областей.

Некоторый интерес представляет, может быть, лишь звезда класса «О», которая числится теперь в Новейшем Каталоге под номером 7878. Согласно выполненным с достаточной точностью определениям скорости и направления движения НК-7878 относительно центра Галактики, звезда эта не участвует во вращении нашей звездной системы, но движется, пересекая плоскость Галактики, с неожиданно большой скоростью – порядка 600 километров в секунду, что, как известно, на целый порядок превышает пекулярную скорость известных нам звезд и значительно выше даже скорости вращения спиральных рукавов ближайшей из гигантских галактик. Направление движения звезды позволяет предположить, что она не является членом Галактики, но пришла извне, возможно – из Большого Магелланова облака.

Поскольку скорость Большого Магелланова облака является положительной, звезды же, напротив, – отрицательной, из указанного предположения можно сделать небезынтересный вывод, а именно: НК-7878, если она действительно возникла в ближайшей к нам галактике Местной системы, или же то вещество, из которого она могла образоваться впоследствии было выброшено из этой Галактики в результате процесса высвобождения таких энергий, источником которых могла быть лишь…»

Нарев закрыл глаза, опустил голову на руки. Трудно было сразу охватить умом все последствия, какие могли проистечь из того, что в поле его зрения – мысленного, конечно, – появилась эта звездочка. Следовало поразмыслить, заняться астрономией… Чем только мне не приходилось заниматься! – в который уже раз весело подумал путешественник Нарев. Настала очередь астрономии. Что же, и это надо выдержать…

Он снова поднял глаза. Несколько строчек проползло, теперь на экране был новый текст:

* * *

«Вряд ли есть нужда специально оговаривать то обстоятельство, что высказанные положения пока не подтверждаются другими наблюдениями. Однако существует факт, который может быть истолкован как аргумент в пользу приведенной гипотезы. Он заключается в том, что расход звездой НК-7878 энергии в единицу времени несколько превышает параметры, характерные для класса «О», а определенные спектральные особенности, более подробно изложенные в следующем разделе настоящего Отчета, могут быть интерпретированы как свидетельство реакции вещества короны звезды с разреженным пылевым веществом Галактики. Реакция эта, впрочем, не может развиться в сколько-нибудь значительных масштабах, так как пылевое вещество рассеивается силой лучевого давления звезды, и в непосредственное взаимодействие с короной может быть вовлечена лишь небольшая часть его. Вопрос о наличии у НК-7878 планетной системы остается открытым, так как относительно краткий срок, в продолжение которого велись наблюдения, не дает возможности сколько-нибудь определенно утверждать, что неправильности в движении звезды, которые можно было бы объяснить возмущающим влиянием крупных планет, лежат вне пределов возможной ошибки. Подробнее об этом см. в разделе третьем Отчета…»

Нарев протянул руку и выключил экран. Раздела третьего в информатории «Кита» не оказалось, но главное он узнал. Путешественник покачал головой и произнес вслух – как делал всегда, когда формулировка казалась ему заслуживающей внимания.

– Если бы этой звезды не существовало, ее следовало бы выдумать.

Фраза была плагиатом, но такие мелочи никогда не смущали Нарева.

Первой мыслью капитана было – что женщины не должны носить рабочие комбинезоны: слишком вызывающе это выглядело. Устюг отвел глаза от Зои, стоявшей на верхней ступеньке ремонтной площадки и закреплявшей какие-то провода, которые внизу поддерживал Петров.

– Доктор! – позвал капитан. – Доктор Карачаров!

Физик на четвереньках выполз из узкого закоулка между постаментами катушек и пьедесталом экспериментального купола.

В лабораторной палубе, как Устюг теперь называл бывший туристский класс, многое изменилось. В перекрытии было просверлено несколько отверстий, и толстая труба уходила вниз, пронизывала трюмную палубу и проходила к одному из насосов, который совместными усилиями физика, инженера и Нарева был приспособлен для создания под прозрачным колпаком достаточного разрежения. За бортом вакуума было хоть завались, но здесь, в лаборатории, приходилось создавать его искусственно: физик сказал, что так проще.

– А, капитан, здравствуйте! – Он закашлялся. – Пыль…

Мила и Инна, работавшие по ту сторону установки, разогнулись и выглянули, услышав его голос. Они улыбнулись одновременно – не капитану, понятно, а физику.

– Я принесу воды, доктор, – сказала Мила и выбежала.

– Прямо не дают пальцем пошевелить, – пробормотал физик, и в его голосе было и удовольствие, и изумление. – И спрашивают, спрашивают, их так интересует сущность эксперимента…

– И меня тоже, доктор.

– Идите сюда. Вот. В этой точке возникнет та самая петля, о которой я вам уже говорил. Здесь – видите отметку? – будет находиться маленький кусочек железа, микроскопическая пылинка. Вот направляющая, по ней скользит электромагнит. Управление им пойдет через «Сигму». Магнит сыграет для пылинки роль двигателя: он протащит ее сквозь измененное пространство. Напряжение на него будет подаваться переменное, магнит ни в коем случае не должен притянуть железо к себе. Вот и вся схема. Если мои предположения оправдаются, пылинка – условная модель нашего «Кита» – снова появится перед нами, уже переменив свой знак: это будет не антижелезо, как сейчас, а нормальный металл, у которого ядро каждого атома будет содержать протоны, спин каждого нейтрона будет обратным теперешнему, а вместо позитронов…

– Это я понимаю. Но ведь тогда произойдет взрыв? Иначе как мы узнаем, совершилось это превращение, или нет?

– Взрыв? Видите ли, узнать можно было бы и другим путем, но самое простое действительно – позволить веществу прореагировать с антивеществом.

– А мы тут уцелеем после этой… реакции?

– Но я ведь не собираюсь, скажем, опустить пылинку на постамент! Видите ли, под колпаком, несмотря на все наши усилия, останется не так уж мало молекул воздуха. Первое же соударение с пылинкой – его не придется ждать долго – докажет нашу правоту или, наоборот, засвидетельствует, что я ошибался. Но если реакция начнется, то энергии при этом выделится немного, и это послужит для компьютера сигналом снова упрятать при помощи магнита остатки железа в сопространство и вывести его к нам после новой перемены знака. Тогда оно больше не будет опасным.

– Не слишком ли сложно? Не сработает компьютер или что-то другое…

– Даже в собственной постели человек не может чувствовать себя в полной безопасности, – сказал Карачаров, не замечая некоторой двусмысленности своего тезиса.

– Простите, – сказал капитан. – Я ведь не специалист.

– Вы же не думаете, что я хочу умереть? А вблизи установки буду находиться я один.

– Ну, значит… И когда настанет день?

– Недели через две, – сказал Карачаров и помолчал, подсчитывая. – Да, полагаю, этого срока будет вполне достаточно.

Ожидание было мучительно. Физик сделал то, что обещал, и теперь мог в любой момент подойти и сказать: «Милая Зоя, пора нам поговорить серьезно…»

А что ответит она? Что это была шутка? Или – что ошиблась в себе самой? Был такой момент, когда ей показалось, что не станет она больше думать об упрямом и глупом капитане Устюге, а на самом деле все еще думает о нем, и конца этому не видно. Но что бы она ни ответила, все будет не то – плохо, неправильно, хотя и ложью не будет.

Ах, как она сейчас ненавидела себя – и за тот разговор, и за теперешнюю трусость. И в конце концов не выдержала: Карачаров не подходил, и она сама решила пойти навстречу неизбежному разговору.

На этот раз она пригласила Карачарова на контрольный осмотр – словно бы автоматика не давала достаточно точной картины.

А он – отказался.

– Что вы, доктор, – сказал он, глядя на нее (и лишь в глубине его глаз угадывалось смятение). – Я чувствую себя великолепно. Да и дел невпроворот. Вот закончим – тогда, может быть…

Можно было вздохнуть облегченно. Зоя же, как ни странно, обиделась. Что он – испугался? Или судьба ее такова, чтобы ею пренебрегали?

А он и в самом деле испугался. Ему нужно было любить издалека, мечтать и терзаться. А взять на себя ответственность он боялся. Ему и в голову не приходило, что можно, наоборот, не только не брать ответственности на себя, но просто переложить ее на чужие плечи, женские, переложить ответственность даже и за себя самого. Он испугался: столько важнейшей работы было сейчас, и все остальное – некстати. Доктор Карачаров был из тех, кому нужна поддержка в беде, а в счастье он забывает о других и не стремится заручиться поддержкой на дальнейшее. Обычная ошибка людей, которым слишком часто везет.

Так они и разошлись на этот раз – ничего не решив, не выяснив, не успокоив ни себя, ни другого. И все же она чувствовала, что чем-то осталась ему обязанной, что это еще не конец. Глупо, конечно, но мало ли глупостей делают люди в своей жизни? И никто их не считает.

– Доктор, – сказал Еремеев, и физик удивленно обернулся: Валентин давно уже ни с кем не разговаривал и неохотно отвечал даже на вопросы.

– Я вас слушаю.

– У меня к вам просьба.

Это было за обедом; все сидели за столом и сейчас глядели на Еремеева.

– Просьба? Ну, пожалуйста… – Карачаров недоуменно посмотрел на окружающих.

– Вряд ли, – сухо сказал капитан, – следует отвлекать доктора именно сейчас.

– Да, да, – подтвердил физик. – Куда лучше было бы потом.

Теперь все глядели на Еремеева с осуждением.

– Доктор, – сказал Валентин упрямо. – Позвольте мне быть там вместо вас.

Все поняли, где это – там.

– Это ведь опасно, – сказал Еремеев. – Так, доктор?

– Да нет, что вы, – пробормотал физик. – С чего вы взяли?

– Я знаю, – сказал Еремеев. – Там в этот миг будет опасно. Значит, наибольшей опасности станете подвергаться именно вы, так? – Он перевел взгляд на женщин, и они согласно кивнули ему.

– Это было бы логично, – сказал физик, – если бы кому-то что-то угрожало. Но никакой угрозы нет.

– И все же, позвольте мне.

– Правда, доктор, – сказала актриса. – Валя прав: зачем рисковать вам? Ведь, если с вами хоть что-то случится…

Негромкий гул прервал ее: все вдруг представили, каково им будет, если с физиком что-то случится.

– Капитан! – молвил Петров. – А ваше мнение?

– Я не стал бы возражать, – ответил Устюг.

– Нет! – категорически заявил Карачаров. – Ведь я один знаю, что надо делать.

– Надо нажимать кнопки, – возразил Еремеев. – Я не вызывался конструировать или что-нибудь в этом роде. А нажать кнопки смогу и я.

– И все же нет, – нахмурясь, повторил физик. – Я очень, очень благодарен вам. И ваши побуждения, они… они… Ну, одним словом, понимаете, я этого не забуду. Но я должен все сделать сам. И не бойтесь: ничего со мной не случится.

Он встал, резко отодвинул стул.

– Ничего, – повторил он. – Но вы сделали еще что-то для того, чтобы день этот оказался счастливейшим в моей жизни. Эксперимент удастся, в этом у меня нет сомнений, и пройдет без неожиданностей.

– Вы ручаетесь? – спросил Петров.

– Не я, наука.

– А если вы пострадаете, кто за это ответит?

– Я не пострадаю, – пообещал Карачаров. – Ну, пора.

– Мы проводим вас, – сказала Зоя, и все стали вставать.

– Минутку, – остановил их капитан. – Вера, я просил…

– Я выполнила, капитан.

Вера нагнулась и взяла с пола бутылку вина. Капитан разлил вино в предназначенные для кофе чашки.

– За ваш успех! – сказал он физику.

Чашки негромко звякнули.

Физик поставил свою на стол, не прикоснувшись к вину.

– Я выпью потом, – сказал он.

Секунду длилось молчание. Карачаров коротко кивнул, улыбнулся и, как всегда стремительно, направился к выходу.

– Всем занять места в коконах! – приказал капитан. Ответом был недовольный гул.

– Всем занять места! – повторил он. – Как бы ни был уверен доктор, мы должны принять все меры предосторожности. Возможна частичная разгерметизация, если взрыв окажется сильнее, чем мы предполагаем. Доктор будет работать в скафандре. У вас в коконах – автономная система дыхания.

Он проследил, чтобы все разошлись по каютам. Вера прошла, заглядывая в двери, и успокоенно кивнула капитану.

– Как твой больной?

– Чувствует себя хорошо. Меры безопасности приняты.

– Теперь твоя очередь.

Затем он поднялся в центральный пост, откуда можно было контролировать весь корабль.

– Доктор, вы на месте? – спросил он по унифону.

– У меня все в порядке.

– Ждите сигнала.

Устюг переключился на инженерный пост.

– Рудик, у тебя?..

– Накопители полны. Все в норме.

– Сейчас начало, следи.

– Есть.

– В случае чего – действия по тревоге.

Он снова переключился на физика.

– Внимание, доктор. Мы готовы. Можете начинать.

– Ага, – нетерпеливо пробормотал физик. – Давно пора.

Капитан смотрел на приборы. Прошла секунда. Вторая. Стрелка питателя дрогнула. Капитан напрягся, уперся ногами, схватился за подлокотники. Это он проделал машинально, не думая. Стрелка еще помедлила. И вдруг рванулась в сторону.

Корабль едва ощутимо дрогнул.

Гулкий, сдвоенный удар, усиленный резонатором осевой шахты донесся снизу. Потом наступила тишина.

Стрелки медленно возвращались на место. Зажглись индикаторы накопителей: устройства вступили в работу, чтобы пополнить расход энергии.

Табло тревоги не загорелось. Значит, герметизация корабля не нарушилась.

– Инженер! – окликнул Устюг. – Что у тебя?

– Все в порядке.

– Следи, – сказал капитан и торопливо направился к выходу.

Он распахнул дверь, и осевая шахта донесла до него многократно усиленное «Ура!»

Капитан облегченно вздохнул. Затем кинулся вниз, прыгая через ступеньки.

Навстречу ему поднималась процессия. Коконы опустели сразу же после удара.

Физика, живого и здорового, несли на руках. Это был триумф.

Прижавшись к переборке, капитан пропустил их и пошел вслед за процессией в салон.

– Вина! – крикнул Истомин. – Вина!

– Вина! – подхватил Валентин, никогда в жизни не выпивший и глотка.

Вера выбежала, даже не взглянув на капитана.

Физику позволили ступить на пол только рядом с его стулом во главе стола, на месте, которое он – как-то так получилось – занимал все последние недели.

– Итак, доктор? – спросил Устюг.

– Полный успех, капитан! – блестя глазами, почти крикнул физик. Он стоял во главе стола, все еще опираясь ладонями о плечи Еремеева и писателя; он словно обнимал их.

Успех и в самом деле был блестящий. Все подтвердилось. Было, правда, одно неучтенное явление – слабый взрыв в самом углу обширного помещения, в стороне от установки, – но этим он займется потом. На решение основной задачи взрыв не повлиял, а причина его отыщется.

– Да, все блестяще подтвердилось! – повторил он. – Пространство можно искривить нужным образом, и вещество, проходя через него, меняет свой знак! Создана модель события, происшедшего с нами. – Он громко, счастливо засмеялся. – Земля копалась бы сто лет, а нам удалось. И в какой обстановке! Мало того, что пришлось чуть ли не создать теорию…

– Доктор, – вмешался Нарев, тоже улыбаясь. – Вы вовремя упомянули о Земле. Всем хотелось бы знать: значит, мы скоро сможем пуститься обратно?

Физик пожал плечами.

– Да, конечно же! – сказал он. – Но вы не понимаете главного. Происшествие с нами – это всего лишь частный случай, послуживший поводом… Мои решения охватывают куда более широкий круг явлений, и наука будущего…

– Значит, все в порядке? – снова перебил его Нарев. Смотрел он в этот миг на Милу. – Что же нам предстоит сделать, чтобы тронуться в путь?

– Ах, господи! – сказал физик. – Ну, хорошо. Для того чтобы от модели перейти к кораблю, нам придется оперировать мощностью порядка… сейчас…

Он помолчал и назвал число.

– Это ведь несложно, капитан?

Капитан ответил не сразу. Он открыл рот и закрыл снова. И лишь после этого отрицательно покачал головой.

– Мы не обладаем и десятой долей этой мощности, – глухо проговорил он. – Это невозможно.

– Простите, что? – сказал физик. – Как это – невозможно?

– У нас неограниченный запас энергии. Но ведь вам не надо объяснять разницу между энергией и мощностью?

В мертвой тишине раздался негромкий свист Нарева.

– Значит, все зря, – резюмировал он.

Физик медленно, непроизвольно поднял ладони и закрыл ими лицо. Тишина зрела, как лавина, готовая обрушиться. В следующий миг Карачаров отнял руки.

– Что вы говорите, Нарев! – крикнул он. – Что – зря? Сделано открытие, а вы…

Он умолк, глядя на людей. Он не встретил ни одного взгляда: все разом опустили глаза.

– Это ведь наука, – пробормотал физик, глядя на чашку с так и не выпитым вином.

Вера вбежала с новой бутылкой и остановилась, пораженная тяжелым безмолвием.

– Не нужно. Уберите, – сухо сказал ей капитан.