Действующие лица

Христофор Колумб (Кристобаль Колон), поэт

Графиня Амелия Мендоса-и-Фуэгос

Хуана, подруга Колумба

Чернобородый

Монах

Погонщик мулов

Инквизитор

Ассистент инквизитора

Секретарь инквизитора

Председатель суда

1-й член суда

2-й член суда

1-й матрос

2-й матрос

3-й матрос

4-й матрос

Матрос с фрегата

Хозяин кабачка

Матросы Колумба, матросы с фрегата, люди Святого братства

Испания, 1492 год

 

Картина первая

Кабачок: невысокий, слабо освещенный зал со стойкой и несколькими столиками, за которыми сидят немногочисленные посетители – Чернобородый, просмоленный мужчина во цвете лет; погонщик мулов; Колумб со своей подругой Хуаной; монах. Хозяин за стойкой. Временами в очаге ярко вспыхивает пламя, когда с жарящегося мяса стекает жир; может быть, поэтому Колумб (он пишет) устроился поближе к очагу.

Колумб. Отвратительные чернила! Сеньор хозяин! Вы, верно, и вино разбавляете до такой степени?

Чернобородый. Всякому свое. Кто не может пить вино, пьет чернила.

Хозяин, подойдя, в сердцах ставит на стол бутылку и два стакана.

Колумб. Этого я не заказывал.

Хозяин (угрюмо). Вы оскорбили меня подозрением, сеньор. Убедитесь, что я не разбавляю.

Погонщик. А зачем сеньор записывает? Тут для этого не место: мало ли что человек скажет под настроение. Пускай кто-нибудь прочитает, что он там написал. Кто-нибудь знает грамоту?

Монах, перегнувшись со своего конца стола, берет бумагу и пробегает ее глазами.

Монах (запинаясь на каждом слове). Мы не видим. Дальше…

Колумб (вырывает бумагу). Не так! Я прочту сам.

Гордо выпрямляется, читает с выражением.

Погонщик. Свят, свят. Не вызывает ли он бесов?

Монах. Нет, сын мой, это стихи. Сеньор, верно, поэт.

Погонщик. Что такое – поэт? Уж не еретик ли?

Монах. Разумеется, поэт всегда немного еретик. Стоило бы разобраться, кто внушил ему то, что он пишет.

Хуана. Лучше уйдем, Кристо. Монах накликает беду.

Колумб. Нет, это добрый монах, я вижу по его физиономии. Кто внушает поэту? Не знаю. Я вовсе не собирался заходить сюда. Но вдруг как-то сразу понял, что где-то далеко лежат обширные новые земли. Прямо-таки увидел их. Вот и поторопился записать. Так у поэтов возникают стихи.

Погонщик. Поэт – это ясновидец, что ли?

Чернобородый (берет бумагу и читает про себя, шевеля губами). Нет, скорее блаженный. Ну, вроде одержимый.

Погонщик. Господь и его ангелы! А вы, земляк, умеете читать?

Чернобородый. Так, с пятого на десятое, большими буквами, какими пишут названия кораблей на корме. Иначе спьяну поплывешь совсем в другую сторону и плакали заработанные денежки. А так вот покрывать бумагу словами – это ничего не стоит.

Колумб (гневно). Что, говорит он, стоит слово?

Хуана. Не надо, Кристо, не связывайся. Уйдем лучше.

Колумб. Нет. Я хочу, чтобы мне сказали: что стоит слово? И не уйду, покуда мне не ответят.

Чернобородый. Дешевле, чем молчание. Слово – серебро, молчание – золото, это всем известно.

Погонщик. Смотря чье слово. Если слово дано в присутствии судьи и тот, кто дал слово, может дать еще и залог в обеспечение…

Колумб. Болван! Кто говорит о таких словах? Я говорю о подлинном, вдохновенном!

Чернобородый. Болван – вот о каком слове он говорит. Это слово может и впрямь обойтись дорого: врачи немало берут за свое искусство.

Погонщик. А костоправу тут будет над чем потрудиться! (Засучивает рукава.) А ну, выходи! Я даже от идальго не снес бы такого, не то что от оборванца!

Колумб (также готовясь к драке). Сам ты оборванец, ослиный прихвостень! У тебя уши в лохмотьях!

Погонщик. Ну а своих ты сейчас и вовсе лишишься, будь ты хоть трижды юродивый!

Хуана. Я говорю, уйдем. Он тебе намылит шею за мое почтение.

Колумб (воинственно). А я заставлю его выпить воду с этим мылом, как в писании…

Тузят друг друга. Получив сильный удар в живот, погонщик садится на скамью.

Погонщик. Ох! Да он не поэт, он просто буйный. Или того хуже – разбойник с большой дороги.

Монах. Это у вас, сеньор, получается лучше, чем стихи.

Колумб. И ты захотел?

Хуана. Не связывайся с монахом, Кристо, не связывайся с ним!

Колумб. Стану я бояться монаха! Господь любит поэтов, они ему сродни: сказано же, что в начале было слово! А слово и есть поэзия.

Монах. Не всегда, сеньор поэт, не всегда. Вот и у вас…

Колумб. Я ведь могу и не посмотреть на рясу!

Чернобородый. Ого, да тут пахнет костром! Пожалуй, время поднять якорь: не люблю, когда несет гарью.

Хозяин (поворачивая вертел над очагом). Сейчас поспеет.

Чернобородый. Да нет, как бы не пришли другие повара!

Монах. Вы не верите мне, сеньор поэт; но, с вашего позволения, я покажу это знатокам, суждению которых вы поверите.

Колумб. Если они похвалят.

Монах выходит, унося стихи.

Чернобородый. Хозяин, получите-ка с меня.

Хозяин. А к чему вам уходить? Пусть лучше уходит сеньор драчун со своей девкой.

Хуана. Твоя жена девка. А он на мне скоро женится. Да, Кристо?

Хозяин. Ну конечно. Если только у него останется на священника после того, как он заплатит за вино. (Вызывающе глядит на Колумба.) Что же вы умолкли, сеньор?

Чернобородый. Молчание – золото. Он копит его, чтобы заплатить вам.

Колумб. Золото! Золото! Вечно золото! Что же вы сидите тут, если оно вам так нужно? Я ведь сказал, где найти его!

Чернобородый (насторожившись). Приношу извинения дону: я, видно, пропустил мимо ушей…

Колумб. Как? А земли, о которых я говорил только что?

Чернобородый (погонщику). Он мог бы неплохо зарабатывать как прорицатель. Он поместил свои земли так далеко, что никто никогда не узнает, сбудутся ли его предсказания.

Погонщик. Я так и подумал, что он цыган. Значит, поэты – просто цыгане, вот оно что.

Чернобородый. Беда только в том, что я, например, объездил все страны, и нигде золото не валяется на земле. Везде его запирают на множество замков, да еще и приставляют сторожей. Таких земель нет.

Колумб. Есть, говорю вам! Мир вовсе не так тесен.

Чернобородый. И вы знаете, в какой стороне они лежат?

Колумб (решительно указывает). Там!

Чернобородый (указывая в противоположную сторону). А может, там?

Колумб. Там! Разве, слушая меня, вы не увидели, как колышутся пальмы на их берегах, как могучие реки вливаются в океан. Как блестит металл, которого всем вам так не хватает?

Чернобородый. Как же они называются, ваши земли?

Колумб молчит.

Погонщик. Вот тут-то он и встал! Пожалуй, такой поклажи ему не поднять, тут нужен осел посильнее. Сразу оказалось, что таких стран нет: какое он ни назови название, сеньор моряк везде побывал и мог бы уличить его во лжи.

Хуана. Молчи, глупец. Неужели непонятно, что раз там никто еще не бывал, то страны эти никак не называются. Ну, что же ты молчишь, Кристо?

Колумб. Придумываю название. Всякие земли должны иметь название. И я вправе наречь их, как захочу.

Чернобородый. Раз уж вы так уверены, сеньор, то, может, скажете, сколько туда ходу при попутном ветре?

Колумб. Нужны хорошие корабли и смелые моряки.

Чернобородый. За смельчаками дело не станет, был бы корабль побыстроходнее. А то ведь опередят!

Колумб. Пускай плывет, кто хочет. Я поэт, а не мореплаватель. И если слагаю, к примеру, стихи о битвах, то вовсе не значит, что я должен тотчас же выхватить шпагу.

Хозяин. А когда слагаете о любви, ваша шпага тоже остается в ножнах!

Хуана. А вы еще помните о любви, сеньор?

Хозяин (уязвленный). Молчи, распутница! Твоему кавалеру придется все-таки заплатить за вино. А то недолго позвать и альгвазила. У нас в Кастилии, хвала вседержителю, за долги сажают в тюрьму и держат до уплаты. Вот где ему хватит времени для стихов!

Колумб. Меня в тюрьму? Да где же видано, чтобы в тюрьму бросали поэтов? Чушь какая-то.

Погонщик. Вот теперь он станет брыкаться, пока не лопнет подпруга.

Колумб. Да и не за что вовсе. Я ведь не отказываюсь заплатить, только у меня нет при себе. Это бывает со многими из нас, и не так уж редко.

Входит монах в сопровождении должностных лиц: инквизитора, ассистента, секретаря и нескольких членов Святого братства.

Монах. Вот, сеньор поэт, ценители. Не обращайте внимания на их наряд: они судят об искусстве весьма здраво.

Чернобородый (в сторону). Не желал бы я, чтобы они заинтересовались мною. Ух, какой гарью потянуло, словно кошка прыгнула на уголья. Получите, хозяин. Мне пора.

Инквизитор. Оставайтесь на месте. Вам скажут, когда уйти.

Чернобородый. Хотел обрубить канат: якорь увяз. Но, видно, топор затупился; придется переждать шквал.

Погонщик. Пойти подбросить сена ослам…

Инквизитор. Сидеть! Господь не оставит ослов.

Погонщик. Помоги нам святой Себастьян!

Инквизитор. Кто тут именующий себя Кристобалем Колоном и пишущий стихи?

Хуана. Он не говорил ничего такого. Он добрый католик. А деньги он отдаст, уж мы заработаем.

Инквизитор. Уберите женщину. Так кто – Колон?

Колумб. Я.

Инквизитор. Освободите стол.

Хозяин поспешно убирает все лишнее. Ассистент, повинуясь жесту инквизитора, раскладывает орудия для допроса.

Хозяин, подбросьте-ка дров в очаг!

Колумб. Мне кажется, тут и без того жарко.

Инквизитор. Все познается в сравнении. Итак, признаете ли вы, что заслуживаете наказания?

Колумб. Я? Да ничего подобного. Вы все, право, спятили. Что я такого сделал? Я честный человек…

Инквизитор. Следовательно, вы обвиняете меня во лжи? Запишите, брат секретарь.

Секретарь. Во лжи?! (Старательно пишет.) Ай-ай-ай…

Колумб. Упаси боже! Вы меня не поняли. Никого я не обвиняю!

Инквизитор. Следовательно, признаете себя виновным. Запишите: признал, что достоин наказания.

Секретарь (пишет). Достоин наказания. Еще бы!

Чернобородый. Так и вижу, как раскладывают костер.

Ассистент. Помолчите, или еще и не то увидите.

Колумб. Но послушайте, я так и не понял, в чем виноват.

Инквизитор. Неужели?

Колумб. Право же, нет.

Инквизитор. Поройтесь-ка в памяти, сеньор.

Колумб. Ну, роюсь.

Погонщик. Роется, как свинья в грядке. Только комья летят.

Инквизитор. Нашли?

Колумб. Уж скорей я найду десять реалов в собственном кармане.

Инквизитор. Как? Вы хотите сказать, что не нашли в своей жизни ни одного прегрешения? Уж не утверждаете ли вы, что безгрешны и, следовательно, непогрешимы? Вот прямая ересь: один лишь святейший отец наш, папа, непогрешим. Запишите, брат: высказывал еретические мнения, хулил папу.

Секретарь (пишет). Хулил папу? Ой-ой-ой!

Колумб. Да клянусь всеми святыми…

Чернобородый. Будь святых в два раза больше, и то они его не спасли бы. Так и вижу, как несут огонь…

Инквизитор. Видите, стоило нам поговорить пять минут, и вы уже сознались в грехах столь тяжких, что костер – воистину чересчур мягкое воздаяние за них. А между тем мы еще не приблизились к главному.

Хуана. Пресвятая матерь божья! Неужто ты убил кого-нибудь?

Инквизитор. Оставь, женщина. Твое воображение слишком убого.

Хуана. Якшался с маврами и прочими? С нами крестная сила!

Инквизитор. Заткните кто-нибудь рот девчонке! А ты, Колон, теперь ответь правдиво и чистосердечно, как на исповеди: ты писал это?

Он показывает стихотворение. Колумб вглядывается.

Колумб. Если глаза меня не обманывают…

Инквизитор. Запишите, брат мой: сознался в том, что написанное принадлежит его руке.

Секретарь. Вот и сознался! (Пишет.)

Колумб. Чем же я согрешил? Стихи вовсе не так плохи.

Инквизитор. Согрешил, да еще как! Скажи: не написано ли здесь, что существуют земли, где золото и серебро лежат открыто, не принадлежа никому?

Колумб. Ну, я так писал. Мир вообще куда шире, чем мы полагаем. Это становится ясным, стоит лишь взглянуть на него по-новому. Не приходилось ли вам задуматься…

Инквизитор. Сказанного достаточно, не надо усугублять своей вины оправданиями. Слушай далее: не явствует ли из написанного здесь, что тебе, Кристобалю Колону, известно, где находятся и располагаются означенные земли?

Колумб. Там сказано, что они лежат далеко. Однако же…

Инквизитор (жестом заставляя его замолчать). Следовательно, тебе известно, где они располагаются. Ибо никто, не зная, где расположено нечто, не станет утверждать, что оно находится далеко или, напротив, близко. Для того чтобы сказать, близко или далеко находится нечто, необходимо знать, где же именно оно находится, не так ли?

Колумб. Известная логика в этом есть. Ну и что? Конечно…

Инквизитор. Он сказал «конечно», так и запишите. Остальное записывать не следует, дорожа временем. Итак, поименованный Кристобаль Колон сознался как в том, что на свете существуют богатые золотом и серебром земли… Кстати, а нет ли там и драгоценных камней?

Колумб (на миг погрузившись в видения). Да конечно же есть!

Инквизитор. Вот как… Пишите, брат: как в том, что на свете существуют богатые золотом, серебром и драгоценными камнями земли, никем не занятые, так равно и в том, что ему, Колону, известно, где земли эти обретаются. Теперь слушай внимательно и отвечай откровенно и подробно: во-первых, от кого ты узнал об этих землях?

Колумб. Да ни от кого.

Инквизитор. Запирательство тебе обойдется дорого.

Колумб (выйдя из себя). Да я и не собираюсь запираться! Я в самом деле ни от кого о них не слышал. Уж раз вы беретесь разговаривать с поэтом, то потрудитесь хоть самую малость понять в том, как и что он делает. Понять его язык!

Инквизитор. К чему, Колон? Разговор-то идет на нашем языке! Впрочем, продолжай.

Колумб. Это происходит неожиданно. Еще вчера, еще час назад человек и не собирался написать ничего подобного. И внезапно возникают слова. Возникает видение…

Инквизитор. Остановитесь. Если речь идет о видении, то ясно, что человек видел то, о чем говорит. Видел своими глазами. Вот и запишите, брат секретарь: не только знает, где упомянутые земли находятся, но и видел их собственными глазами, а не узнал о них от кого-либо другого. Это снимает с тебя, Колон, обвинение в запирательстве…

Хуана. Слава пресвятой богородице!

Инквизитор…Но лишь отягощает твое положение. Ответь же теперь и на второй вопрос: почему ты, зная и видев своими глазами земли, богатые золотом, серебром и драгоценными камнями и не принадлежащие никому (кроме тех, кто там живет, – что, право же, не может быть принято во внимание, когда речь идет о государственных интересах Кастилии и Леона), – как же ты до сих пор не только не доложил верноподданнически о существовании этих земель правителям нашим, их католическим величествам Фердинанду и Изабелле? И мало того: о драгоценных камнях ты, Колон, вообще не написал ни слова! Не следует ли расценивать твои действия как противные и вредоносные по отношению к Объединенному королевству и направленные на подрыв могущества матери нашей – святой католической церкви?

Чернобородый. Сгорел, сгорел. От него остался лишь пепел.

Погонщик. Да и пепла так мало, что не хватит удобрить грядку с капустой.

Колумб. Да поймите же: это не донесение. Это стихи!

Инквизитор. Ты рассуждаешь странно, Колон. Не признался ли ты уже в том, что это написано твоей рукой?

Колумб. Да и сейчас не отказываюсь. Но я писал стихи, стихи!

Инквизитор. Какое же это имеет значение? Не хочешь ли ты сказать, что если бы эти же самые слова были написаны подряд и названы донесением, то они имели бы один смысл, если же они разделены на строки с равным количеством слогов и каждая из строк уснащена рифмой, то слова имеют другое значение? Если ты и в самом деле собираешься утверждать нечто подобное, то ты еретик, ибо из слов твоих можно, стало быть, сделать вывод, что и псалмы Давида, и Песнь песней Соломона означают что-то другое, кроме любви и почитания господа нашего. Нам жаль тебя, Колон, мы ведь так хорошо к тебе относимся! Подумай же, прежде чем окончательно погрязнуть в ереси!

Колумб (в отчаянии). Ну почему вы не хотите понять разницы? И при чем тут Соломон? Я не толкователь писания.

Инквизитор. Так почему же ты не донес обо всем, известном тебе?

Колумб в сердцах машет рукой и отворачивается.

Хуана. Да он если бы и захотел, все равно не смог бы: этот кабан, хозяин кабачка, нас не выпускал.

Чернобородый. У них не хватит дров на всех, клянусь всеми ветрами. И зачем только я поторопился заплатить? Вот уж промашка, так промашка. И ведь больше не закажешь: и без вина шатает, как на палубе в шторм.

Инквизитор. Что это значит, кабатчик?

Хозяин. Господь свидетель, у меня этого и в мыслях не было. Просто он не платил мне денег…

Секретарь. Не платил денег. Записать, ваше преподобие?

Инквизитор. К чему? Это может лишь вызвать жалость к нему. Ну, Колон, вина твоя установлена неоспоримо, и никакие оправдания не будут приняты во внимание. Можешь ли ты найти что-нибудь, что послужило бы к смягчению твоей участи? Не хочешь ли назвать кого-то, кто склонял и уговаривал тебя сознательно утаить известные тебе земли от правителей наших и святой церкви, дабы тем уменьшить их могущество? В таком случае основная часть вины пала бы на этого человека – или людей, потому что их могло ведь быть и несколько, не правда ли?

Колумб молчит.

Погонщик. Да не будь дураком, скажи им что-нибудь. Не может быть, чтобы у тебя не нашлось пары-другой врагов или, на худой конец, приятелей.

Монах. Не смущайся, это все равно что на исповеди: покайся, и ощутишь облегчение.

Чернобородый. Сжечь тебя все равно сожгут, но в компании гореть будет веселее!

Колумб. Какой еще человек? Какие люди? По-вашему, я ворую мысли? Чушь. Вот спросите хотя бы ее.

Хуана. Он не врет, ваша милость. Все пришло ему в голову, только когда мы подошли к кабачку. Он схватил меня за руку…

Инквизитор (выведенный из терпения, берет со стола щипцы и схватывает ими руку Хуаны). Вот так?

Хуана. Ой!

Колумб порывается приблизиться к ней, но члены братства удерживают его. Мгновение царит тишина.

Инквизитор. Итак, слушай, Колон: ты утверждаешь, что являешься единственным, кто знает, где лежат эти земли?

Колумб. Если вдуматься…

Инквизитор. Так что ты один можешь указать путь туда?

Колумб. Чего проще. Если плыть на запад…

Инквизитор. Вот ты и поплывешь. Их величества, без сомнения, не откажутся предоставить тебе судно, людей и припасы, чтобы ты совершил плавание в известные тебе края и привез оттуда полные трюмы золота.

Колумб (ошеломленно). Вот так раз! В нормальную голову такое даже и прийти не сможет. Мне совершать плавание? Да я заболеваю морской болезнью от одного вида кораблей!

Инквизитор. Морская болезнь – всего лишь болезнь, от нее не умирают. Но как ты полагаешь, что приключится с человеком, если выяснится, что он отказался выполнить пропозицию их апостолических величеств – потому, например, что собирался разгласить известные ему сведения королю португальскому?

Колумб. Послушайте, это уж чересчур. Это уж… просто непорядочно, наконец: марать вашими подозрениями честного человека только потому, что он пишет стихи, – человека, у которого и в мыслях такого не было!

Инквизитор. Мы не всегда хорошо знаем, что творится в наших мыслях. Иногда человек и не подозревает, о чем на самом деле думает. Но если ему помочь в этом разобраться, подсказать, о чем он в действительности размышляет, то он очень скоро поймет – и сознается.

Колумб. Да черт меня побери – я хотел сказать, клянусь святой троицей…

Инквизитор. Клясться запрещает Евангелие. Оно разрешает нам говорить лишь «да» или «нет», а что сверх того, то от лукавого. Вот и скажи: да или нет?

Колумб. Что – да или нет?

Инквизитор. Ты согласен?

Колумб. Плыть на поиски земель?

Инквизитор. Ты правильно понял.

Погонщик. Да соглашайся, глупец! Проживешь еще немного. И потом, тонуть все же приятнее, чем гореть.

Чернобородый. Как будто в море обязательно тонут! Я двадцать лет плаваю и здоровехонек! Соглашайся, бедняга, да постарайся набрать себе настоящих ребят, подлинных мореходов. Я тебе, так и быть, помогу: ты мне понравился, и вообще, характер у меня жалостливый.

Инквизитор. Господь не наградил меня долготерпением. Братья, вяжите его. Я вижу, он не хочет раскаяться.

Люди Святого братства хватают Колумба.

Колумб. Да погодите же! Все так неожиданно…

Хуана. Дайте ему подумать. Вы хотите, чтобы человек так, ни с того ни с сего, вдруг бросился очертя голову в воду. А ему надо, может быть, посоветоваться. Я-то его лучше знаю.

Колумб. Правда, Хуана. Что ты посоветуешь?

Хуана. Я тебе говорила – не надо связываться с монахом! А теперь ничего не поделаешь, Кристо, придется тебе согласиться, иначе они с тобой разделаются. Только не надо принимать это всерьез. Просто прокатишься, и все. Не принимай всерьез, Кристо, не принимай всерьез!

Колумб. А ты поедешь со мной?

Хуана. На край света!

Колумб. Это дальше.

Хуана. И дальше тоже. А что будет за краем света? Новый свет?

Колумб. Он есть – если поэзия вообще чего-то стоит. (Инквизитору.) Я согласен.

Погонщик. Стронул воз все-таки. Ай да поэт! Ай да скотинка!

Инквизитор. Ты сделал правильный выбор, Колон.

Колумб. Теперь мы можем идти?

Чернобородый. Как бы не так! Тут только все и начнется! Я сам когда-то был вербовщиком, знаю эти дела.

Инквизитор. Идти ты можешь, но только с нами. Ты согласился; но ведь надо еще, чтобы согласие дали их величества. А у них, несомненно, будут условия.

Колумб. Какие еще условия? Мало вам того, что я готов ехать?

Инквизитор. Ты неглупый человек, Колон, да еще и с фантазией. Подумай же сам: могут ли их величества предоставить свой корабль первому попавшемуся?

Колумб (гордо). Я не первый попавшийся. Я поэт, и, говорят, неплохой.

Инквизитор. Это-то и плохо. Ты, Колон, должен быть солидным, уважаемым человеком: ведь ты поведешь экспедицию! Быть может, тебя даже пожалуют в адмиралы…

Колумб. Меня? Я поэт. К чему же мне быть еще кем-то? В адмиралы! (Смеется.) Славная шутка, честное слово!

Инквизитор. Подумай: мундир, содержание, почести, адмиральская каюта на корабле… Свой флаг…

Хуана. Ваша милость, да к чему ему мундир, если он после обеда все равно будет вытирать руки о штаны? Какой он адмирал, ведь за ним надо приглядывать, как за ребенком.

Инквизитор. Ты надоела мне, девка.

Колумб. Но это и в самом деле несерьезно. Адмирал! Я и в матросы-то не гожусь. Чушь, да и только.

Инквизитор. Сколь горестно наблюдать, как низко падает добронравие! Брат секретарь, а не похож ли смех над ожидаемой милостью их величеств – не похож ли он, говорю я, на оскорбление величества?

Секретарь. То есть как две капли воды, ваше преподобие!

Инквизитор. Даже более, чем похож. Этот смех – он и есть оскорбление. Но мало того. Власть дана королям от бога. Всякое деяние их величеств совершается с соизволения господня. Иными словами, господь бог наш вершит дела руками королей. И тот, кто смеялся здесь, – не смеялся ли он над господом?

Секретарь. Святотатство!

Инквизитор. Слово сказано, брат секретарь! (Членам Святого братства) Ну, чего же вы ждете? Созрел виноград господень, пора срезать его!

Члены Братства вновь хватают Колумба.

Колумб (вырываясь). Да не было ничего такого! Ладно, пускай адмирал, если уж иначе нельзя. Пожалуйста! Мундир! Что хотите!

Инквизитор. С каким трудом постигают поэты истинную ценность явлений! Но пойдем дальше. Колон, вперед, правосудие не должно медлить! Скажи, может ли, по-твоему, король осыпать милостями человека, который – стыдно сказать – пишет стихи?

Колумб. Новое дело. Почему же? Многие порядочные люди пишут стихи.

Инквизитор. Они не адмиралы, Колон. А встречал ли ты хоть раз в жизни адмирала, что баловался бы стихами?

Колумб. Стихи – вовсе не баловство.

Инквизитор. Воспоминания для потомства – куда ни шло, но стихи… Итак, ты понял: отныне – никаких стихов!

Чернобородый. Чего тут раздумывать! Тебе дают корабль в обмен на стихи, которых ты даже и не написал еще, а ты кочевряжишься.

Погонщик. Могут ведь и запретить и ничего не дать. Считай, что ты не внакладе.

Хуана. Брось, Кристо, не соглашайся. Ты и со стихами приведешь их, куда надо.

Колумб. Да что ты, Хуана, мне и в голову не приходит. Вот ведь что придумали: бросить стихи. Бросьте-ка вы жечь людей! Можете?

Секретарь. Бунт! Наконец-то и бунт, ваше преподобие!

Инквизитор. Ты бунтовщик, Колон, явный бунтовщик. Ибо не является ли бунтом прямой и недвусмысленный отказ выполнить повеление их королевских величеств?

Чернобородый. Нет, без поживы они не уйдут. Вот ловцы, не чета рыбакам.

Колумб (сдаваясь). Погодите. Я согласен, на все согласен.

Инквизитор. В последний раз тебе удается спасти голову. Но ее величество вряд ли согласится доверить столь важное дело человеку, запятнавшему себя сожительством вне уз брака с девицей сомнительной репутации. А в то же время больше доверить дело некому. Так что выход один…

Колумб (собрав всю решимость). Ну, тут королева мне не указ. Сама-то она…

Чернобородый. Тс-с! Нашел, о чем грустить. Станешь адмиралом, загребешь золота – такие ли у тебя будут! Да я тебе хоть завтра приведу, каких ты и в глаза не видал!

Погонщик. А все же, что ни говори, девчонка она славная.

Инквизитор. Я не расслышал твоего согласия. Колон?

Колумб (мрачно). Ладно, снявши голову, по волосам не плачут.

Хуана. Кристо, послушай, это не шутки больше…

Инквизитор. Если ты, девка, страшишься одиночества, я велю отдать тебя солдатам.

Чернобородый. Беги, красотка, поживее да подальше!

Колумб. Ничего, Хуана, все образуется. Открою им новые земли и вернусь.

Хуана. Я буду ждать тебя, Кристо! (Убегает.)

Инквизитор. Вот видишь, Колон, как хорошо для тебя все обернулось. А ведь ты не любил и боялся нас, не так ли? Мы же оказались самыми лучшими твоими друзьями: все тут были готовы покинуть тебя – кроме нас.

Погонщик. Недаром говорится: защити меня, господи, от друзей…

Инквизитор. Ты много болтаешь, погонщик. И другие тоже. А слышали вы и того больше. Вряд ли вам так просто будет уйти отсюда. Разболтаете, и кто-нибудь – от чего упаси, господи, – нас опередит. А если надежды наши не оправдаются, заговорят о крушении высочайших намерений, что, безусловно, повредит престижу Испании – особенно среди ее врагов, ибо мнение друзей для нас не столь важно. Придется вам обождать в тюрьме, пока вернется экспедиция, и тогда…

Погонщик. А мои ослы?

Инквизитор. О них ты не соскучишься, их везде немало.

Чернобородый. Ваше преподобие, я опытный моряк и могу пригодиться в плавании. Со мной пойдут на риск настоящие просмоленные черти!

Монах. И без капеллана им никак не обойтись, ваше преподобие.

Инквизитор. Быть посему. А ты, однако, неблагодарен, Колон: мы так много для тебя сделали.

Колумб (без энтузиазма). Покорнейше благодарен.

Инквизитор. В таком случае – подать стаканы! И – да здравствует адмирал!

Все. Да здравствует адмирал!

 

Картина вторая

Часть палубы каравеллы по направлению от грот-мачты к корме; слева высокая надстройка адмиральской каюты, справа – люк, ведущий в трюм. В глубине сцены, за фальшбортом, простор океана. Чернобородый вглядывается в горизонт. Справа показывается монах.

Монах. Надеетесь увидеть новые земли, сеньор судоводитель? Сомневаюсь, чтобы это стало возможно так скоро. Мы еще столь недалеко от Испании, что здесь можно встретить корабли, но никак не безвестные острова.

Чернобородый. Как знать, может быть, именно корабли я и разыскиваю.

Монах. По поручению адмирала?

Чернобородый. Адмирал то ли марает бумагу, то ли тоскует. А что еще ему делать на судне? В жизни не встречал человека, менее способного усвоить морское дело.

Монах. Но адмиральский убор, надо признаться, ему к лицу.

Чернобородый. Я знаю людей, кому он пошел бы куда больше.

Монах. Понимаю. Что поделать, лишь он может привести нас к новым землям.

Чернобородый. Послушайте, святой отец, вы и в самом деле верите, что такие земли существуют?

Монах. Мудрость господня не имеет пределов. Быть может, он и в самом деле создал нечто подобное. Ведь если океан, как мы видим, простирается бесконечно далеко, то на том его краю должно же быть нечто, уравновешивающее наш мир; иначе земля давно опрокинулась бы.

Чернобородый. Словно корабль, загруженный с одного борта, понимаю. Но только неужели господь, чья мудрость не имеет пределов, не мог уравновесить землю по-другому?

Монах. Высказывание ваше не лишено смысла. Но к чему оно?

Чернобородый. Не знаю, как вас, а меня никто не заставит поверить в то, что такие земли существуют. Я бывал во всех портах мира и нигде не слышал ни слова об этом. А уж никто не болтлив более, чем наш брат-моряк.

Монах. Серьезное доказательство.

Чернобородый. А ежели так, то куда мы плывем?

Монах. За золотом, сын мой, за золотом. Уж лучше плыть куда глаза глядят, чем вернуться в наше любезное отечество и не привезти обещанного. А поскольку господу, очевидно, угодно, чтобы мы ничего не привезли…

Чернобородый. Как знать!

Монах. Не вы ли говорили только что, что не верите в существование земель, открывать которые мы направились?

Чернобородый. Словно бы только там можно найти золото!

Монах. Гм…

Чернобородый. На кораблях подчас перевозят всякие интересные вещи. Уж я-то знаю. Я ведь вправду был капитаном. Но нечистый смутил…

Монах. Значит, нечистый заставляет вас так усердно глядеть вдаль?

Чернобородый. А чего другого ради стал бы я пялить глаза?

Монах. Ну, предположим даже, вы там что-то увидите.

Чернобородый. Не что-то, а корабль.

Монах. Пусть корабль. Не надеетесь же вы, что купцы охотно отдадут то, что вам понравится?

Чернобородый. А это уж зависит от умения. Ваши собратья, преподобный отец, умеют получить у человека признание даже в том, чего он не совершал; наше ремесло легче: мы берем лишь то, что существует в действительности. Конечно, ваше мастерство выше…

Монах. И почтеннее.

Чернобородый. Да – если исходить из того, что ваш патрон висел в середине. Но наших-то было двое!

Монах. Это сильно смахивает на богохульство.

Чернобородый. Но, когда вокруг вода, мне не страшен костер.

Монах. А веревка?

Чернобородый. Вопрос уместный, и очень даже. Но ведь наше искусство заключается не только в том, чтобы получить желаемое. Оно, как и ваше, состоит из многих частей. Нужно, например, сделать так, чтобы тот, кого вы облегчили, не проболтался.

Монах. И как же вы добиваетесь молчания этого… щедрого даятеля?

Чернобородый. Вы здорово его назвали, мне бы такого не придумать. Как добиваемся? Вот так, как вы сказали: веревкой. Нет, мы их не вешаем. Мы вешаем на них – что-нибудь потяжелее.

Монах. Ладанки бывают подчас очень увесисты.

Чернобородый. Вот-вот, ладанку. Такую, чтобы он не всплыл.

Монах. Что же, это вполне в духе нашего учения: даря человеку освященный предмет, вы доказываете, что простили ему зло: как-никак, он ввел вас во грех, заставив обойтись с ним круто. Это зачтется и вам, и ему на небесах.

Чернобородый. Он прибудет туда незамедлительно. Итак, благословляете, святой отец?

Монах. Замысел достоин внимания. Но вот адмирал…

Чернобородый. Адмирал пускай думает, что мы плывем себе потихоньку вперед в поисках стран, которые ему померещились по пьяной лавочке. А мы станем дрейфовать здесь да поджидать…

Монах. Даятелей, сын мой, даятелей. Но не сопровождается ли дарение в той форме, какую мы имеем в виду, некоторым шумом?

Чернобородый. Вижу, вам не надо объяснять, что к чему.

Монах (скромно). Я смиренный сын церкви. Итак, чем мы объясним подобный шум адмиралу?

Чернобородый. А это уж по вашей части. Мне вас учить, как надувать людей, что ли?

Монах. Вы грешите, сын мой. Хотя это относится в основном к форме вашего высказывания.

Чернобородый. Оно насквозь правильно, клянусь собственной шеей.

Монах. Правильное высказывание, друг мой, также является грехом, если не совпадает с догматами нашей святой веры.

Чернобородый. Вот тут уже согрешили вы! Значит, догматы нашей веры могут быть неправильными?

Монах. Нет, это вы неправильно поняли, сын мой. Догматы всегда верны. Но если мы, поступая согласно догматам, приходим к нежелательному результату, а результат этот, раз он налицо, является, без сомнения, своего рода истиной, то мы не виним в неудаче догматы, ибо они святы; мы виним того, кто их в данном случае применял, ибо, поскольку он не добился успеха, то, следовательно, истолковал и применил догматы неправильно. Превратное же истолкование догматов веры является грехом. Вы поняли?

Чернобородый. Откровенно говоря, кортик и мушкет мне куда больше по нраву.

Монах. Вот и занимайтесь ими. И не грешите.

Чернобородый. Как это: заниматься – и не грешить?

Монах. Не богохульствуйте, вот главное. А то, чем вы собираетесь теперь заняться, не является грехом: ведь золото, добытое вами в поте лица…

Чернобородый. Не только в поте: даятель-то бывает и с оружием.

Монах. Золото это поступит в казну их величеств, а также святой церкви.

Чернобородый. Свою долю я надеюсь получить прежде их величеств.

Монах. Как их верный слуга, вы можете рассчитывать на это. В свою очередь я, покорный служитель святой нашей церкви…

Чернобородый. Но – поровну.

Монах. Аминь. Считайте, что вы получили отпущение заранее.

Чернобородый. И как раз кстати, потому что на горизонте я вижу корабль. Судя по парусам, это купец, и немаленький: рейковый парус на бизань-мачте… Ах, черт, адмирал проснулся. Приглядите, отче, чтобы он не помешал нам заниматься делом. Да побыстрее, пока мы не сблизились.

Чернобородый уходит направо, к носу. Из своего салона появляется Колумб в адмиральском кафтане.

Колумб (не замечая монаха). Та-та, та-та, та-та… Нет. Та-та, та-та, та-та, та-та, та-та… Вот это настоящий размер. Под стать волнам океана. Слова сами просятся.

Монах нарочито кашляет. Колумб оборачивается стремительно, словно застигнутый за неподобающим занятием.

Колумб. Я говорю, что зрелище спокойного океана наводит на размышления. Беспредельность, стихия, поделенная на ритмические единицы; вечное движение, бездонная глубина под блестящей поверхностью, отражающей солнце…

Монах. Вы хотели сказать, ваша светлость: не такова ли и поэзия?

Колумб (после паузы, хмуро). Стихов я больше не пишу. Но совсем не писать – это мука ада.

Монах. Вы честно соблюдаете уговор.

Колумб. Я веду дневник. Это не запрещалось.

Монах (озабоченно). Не кажется ли вашей светлости, что камзол мог быть немного короче, чтобы виднелась кружевная рубашка? (Лукаво.) Не правда ли, в адмиральском положении есть свои преимущества?

Колумб. Да, конечно. Многие ради этого чина пошли бы на что угодно. Мне он достался как бы сам собою. Но что с ним делать?

Монах. Нести. Груз подобного рода не отягощает плеч.

Колумб. Нести – и только? Но ведь так не бывает! Когда я назывался поэтом, то мог в любую минуту доказать, что имею право на это звание. А сейчас… Я старался, господь свидетель. Ветры движут корабль – я изучал ветер. Но мне мало того, что он наполняет паруса. Отчего он? Где начинается и где кончается? Чему он сродни? Нет ли в нем чего-то от характера человека, или наоборот: человек заимствовал нечто у ветра? Дружит ли он с океаном, который он заставляет вздыматься, или они враги? И какие слова нужны для того, чтобы я, находясь далеко на суше, вновь ощутил его упругость, словно упругость тела любимой, и его соленое дыхание, подобное поцелую, смешанному со слезами… Все это есть в ветре, и многое другое. Что же мне поделать с собой?

Монах (встает так, чтобы закрыть от увлекшегося Колумба вооруженных матросов, что прокрадываются мимо них на ют). Ваши сомнения понятны. Но ведь господь судит нас не только по делам нашим, но и по намерениям. Сказано: согрешивший мысленно – согрешил. Но, значит, и сотворивший мысленно добро тоже сотворил его! И если только вы всерьез хотите быть достойны высочайшей милости…

Колумб. А что остается? Пути назад нет. Несчастный заточенный погонщик ожидает меня в башне. И Хуана, Хуана…

Монах. Значит, вы и есть настоящий адмирал. Откроете новые земли, обогатите Испанию. И себя, разумеется, не забудете, и ваших верных спутников.

Колумб. Об этом я не думаю. Мне не терпится увидеть новые земли, чтобы убедиться в разумной сложности мироздания. И кроме того, я заранее радуюсь при мысли о том, сколь много золота мы привезем и как облегчит оно жизнь моих соотечественников. Поэты ведь любят воспевать добро, и если делают это не часто, то лишь потому, что редко встречают его. Но настанет, быть может, день, когда и погонщик мулов сможет носить такие же кружева.

Монах. Надеюсь, что бог не допустит, ваша светлость. Если будет так, как вы говорите, то чем же станет всевышний отмечать достойных?

Колумб. Господь найдет иные средства… Смотрите, корабль! Интересно, откуда плывут эти добрые мореплаватели? Может быть, они расскажут нам какие-нибудь интересные новости?

Монах. Да уж наверное. Но вам не подобает дожидаться их на палубе. Вы должны находиться в покоях, ваша светлость. А они явятся к вам, чтобы засвидетельствовать почтение.

Колумб. Но встретят ли их должным образом?

Монах. Не беспокойтесь, ваша светлость, – самым должным.

Колумб (командует). Эй, вы, да-да, вы, друг мой, там, на середине мачты! Пожалуйста, отпустите эту веревку, чтобы тот большой парус не мешал мне наблюдать из каюты за кораблем!

Голос (справа, сверху). Мы потеряем ветер! И потом, сеньор адмирал, грота-гитов выбирают с палубы!

Колумб (сконфуженно). Кажется, я опять сказал не то.

Монах. Высокопоставленной особе вовсе не следует разбираться в грубом ремесле. Нужно лишь поменьше общаться с подчиненными, дабы они не могли уличить вас в невежестве.

Колумб. Пусть будет по-вашему.

Колумб и монах уходят в салон. На палубе появляются чернобородый и матросы.

Чернобородый (вполголоса). Разобрать абордажные крючья! Кортики наголо! Прячься за фальшборт! Готовьсь к абордажу!

Матрос. Наконец-то займемся делом!

Чернобородый. Право руль! Еще право! Одерживай!

Слышен треск сталкивающихся бортов.

Чернобородый. На абордаж – вперед!

Во главе матросов он устремляется вперед. Крики, звон оружия, пистолетные выстрелы. Постепенно шум схватки стихает. Матросы несут тюки и сундуки и спускают их в трюм. Слышны удары топора по дереву. Возвращается чернобородый.

Чернобородый. Пробили ему дно?

Голос. Готово, капитан!

Чернобородый. Приводи к ветру! Лево руль! Живее, живее, марсовые, клянусь адским огнем, нас засосет в воронку, когда он пойдет ко дну! В трюме! Уложили?

Голос из трюма. Все в порядке, капитан!

Чернобородый. Подвахта, в кубрик! Вахте скатать палубу, чтобы блестела, чтобы ни единого красного пятнышка!

Голоса. Есть, есть, капитан!

Появляются Колумб и монах.

Колумб. Где же встречный корабль? И что за шум доносился до нас, крики и выстрелы?

Чернобородый. Это мы кричали, ваша светлость. И стреляли, чтобы привлечь их внимание. Хотели, чтобы они легли в дрейф и капитан с купцами прибыл на борт выразить вам почтение.

Колумб. Где же они?

Чернобородый. Они не послушались, ваша светлость. Прибавили парусов, и корабль их ушел своим курсом.

Колумб. Трудно представить, чтобы честные мореплаватели могли так поступить. Не кажется ли вам, капитан, что это были непорядочные люди? Может быть, даже пираты?

Чернобородый. Вы правы, ваша светлость. Теперь и я думаю, что без пиратов здесь не обошлось.

Одобрительный гул среди матросов, которые, едва Колумб отворачивается, продолжают обтирать окровавленное оружие.

Колумб. Подумать только, что они могли ведь помешать нам в нашем стремлении к великим открытиям! Кроме того, они выказали неуважение к их величествам, которых я здесь представляю. Право, вам следовало погнаться за ними, капитан, и наказать по заслугам.

Монах. Следует простить его, ваша светлость, за то, что он не сделал этого: не всякий обладает вашей мудростью. Обещаю вам, что в следующий раз он не отпустит такого наглеца безнаказанным.

Чернобородый. Клянусь святым Бартоломеем, ваша светлость, уж я не упущу! Он у меня пойдет к рыбам еще быстрее…

Монах предостерегающе кашляет.

…Еще быстрее, чем можно представить, ваша светлость!

Колумб. Хвалю вас за усердие, капитан. Зло в этом мире надо искоренять беспощадно. Откровенно говоря, следовало бы все-таки нагнать разбойников! Освободив от них море, мы совершили бы благой поступок, помогли добрым купцам путешествовать без страха и опасения и наказали бы невежд за неуважение к адмиральскому флагу и ко мне, адмиралу их величеств.

Монах. Воистину, свет не видал другого такого адмирала!

Колумб. Далеко они сейчас, капитан?

Чернобородый. Скрылись из виду, ваша светлость. Даже кончиков мачт не видать.

Колумб. Вот видите! Подозрительно быстро они скрылись, не правда ли?

Монах. Воистину, ваша светлость: как в воду канули!

Чернобородый. Видать, лихие были моряки!

 

Картина третья

Обстановка второй картины; на палубе чернобородый и матросы, снова грузящие в трюм тюки и ящики, которые стоящий у люка монах считает, перебирая четки.

Монах. Тринадцать… Четырнадцать…

Чернобородый (кричит). Быстрее опустошайте трюмы! Да заберите все, что у них есть, из припасов. И – на дно его!

Монах. Очень своевременное указание. Если и на этом корабле, как на последних трех, припасы окажутся на исходе, нам придется положить зубы на полку. Солонина съедена, остались только сухари, да и те заплесневели.

Слышно, как топором прорубают дно. Матросы все еще несут трофеи.

Чернобородый. В трюм… В трюм… И это тоже. Тысяча дьяволов, неужели здесь нет ничего съестного?

Слышен крик женщины. Чернобородый прислушивается.

Нет, кое-что, кажется, все же есть!

Чернобородый уходит. Из своих апартаментов показывается Колумб.

Колумб. Все несчастья на голову того, кто так шумит! Только что я ел великолепного цыпленка на вертеле, и меня разбудили как раз в тот момент, когда я принялся за крылышко. Что здесь происходит?

Монах. Ничего, ваша светлость. Обычная приборка. Наш корабль должен иметь образцовый вид в тот миг, когда мы достигнем предсказанных вами новых земель.

Колумб (после паузы, мрачно). По моим расчетам, новые земли должны были бы уже показаться, а их все нет, и припасы на исходе…

Монах. Ну что же, вы могли допустить небольшую ошибку в счислении. Это случается и с лучшими мореплавателями.

Колумб. В счислении? Разве я занимался этим? Разве я ученый? Нет, отец мой, я ведь руководствовался не логикой, как делают мужи науки; я не пробирался в мгле с фонарем, как они, – я увидел эти земли при блеске молнии, всего на миг.

Монах. И поверили. А вера, сказано, движет горами.

Колумб. Поверил. Поэтам свойственно верить и доверять. Поэтам. Но вера должна чем-то питаться. Ах, почему здесь нет Хуаны!

Колумб отходит к борту и погружается в размышления. Монах качает головой.

Монах. Не только вера должна питаться, но и грешное тело…

Появляется чернобородый, за ним двое матросов тащат молодую женщину.

Вот те на! Это пошло бы на закуску, только сперва не мешало бы пообедать. Не будь это тяжким грехом, я стал бы подумывать о людоедстве… (Прикасается к руке женщины.)

Женщина. Прочь, презренный разбойник!

Монах. Не грешите, дочь моя. Я всего лишь священнослужитель.

Женщина. Подлый пират, вот ты кто! Не смей прикасаться к графине Мендоса-и-Фуэгос!

Чернобородый. Справедливо. Думаю, что первым прикоснусь к ней я, и не пальцем, клянусь богородицей.

Графиня. Скорее я брошусь в воду!

Выведенный из задумчивости Колумб оборачивается.

Колумб. Все святые! Что это за чудо? Откуда вы?

Графиня. Меня схватили…

Монах (прерывает ее). Графиня Мендоса-и-Фуэгос намеревалась сказать вашей светлости, что лишь только она узнала о вашем небывалом путешествии, ее охватило – именно охватило…

Чернобородый. И охватит еще покрепче, как только…

Монах. Охватило горячее желание сопутствовать вам в этом предприятии.

Чернобородый. Куда это он клонит?

Монах. Поэтому она села на первый же корабль и, как видите, догнала нас.

Не выпуская руки графини, монах торжественно подводит ее к Колумбу, стоящему в немом восхищении.

Высокородная графиня, прошу вас: сеньор адмирал их католических величеств, дон Кристобаль Колон.

Графиня. Адмирал! Не слыхала…

Монах. Графиня поражена: она, разумеется, не слыхала еще столь благозвучного имени в сочетании с высоким званием.

Колумб (растерянно). Я рад… счастлив… преклоняюсь перед вашим мужеством, графиня.

Чернобородый (мрачно). Покусала двух матросов, пока удалось скрутить ее.

Колумб. Прошу же, прошу вашу милость в салон. Я воистину счастлив видеть вас своей гостьей, большей награды я не мог бы получить, будь даже Новый Свет уже открыт и нанесен на карту.

Он жестом предлагает графине войти в его апартаменты. Она, колеблясь, оглядывает присутствующих. Чернобородый мрачно смотрит на нее, монах, любезно улыбаясь, выразительным жестом указывает за борт. Решившись, графиня подает Колумбу руку и проходит в салон.

Чернобородый. Нечего сказать, услужили вы мне. Может, вы и давали обет воздержания, но я-то его не давал!

Монах. Воздержимся говорить о воздержании. Я полагаю, что мы сделали великое дело. Теперь адмирал вновь обрел источник веры.

Чернобородый. Вот уж о чем я не стал бы беспокоиться.

Монах. И напрасно, сын мой. Потеряв веру в себя и новые земли, адмирал приказал бы повернуть назад.

Чернобородый. Он мог бы вернуться один, вплавь.

Монах. Не торопитесь с выводами. Не кажется ли вам, любезный капитан, что наши развлечения рано или поздно приведут к печальному концу?

Чернобородый. Рано же вы собрались каяться.

Монах. Я думаю не о покаянии, напротив.

Чернобородый. Если вы не верите, что я жив и здоров, я могу дать вам возможность убедиться в этом. А жив и здоров я потому, что всегда умел вовремя закончить игру.

Монах. Все от бога. И если ему заблагорассудится прекратить наши игры раньше, чем захотим мы, то это будет концом уже в самом полном смысле слова. Но именно в таком случае небезвыгодно укрыться за широкой адмиральской спиной.

Чернобородый. Станет он нас укрывать, как же!

Монах. Если он поймет, что его водили за нос – конечно, нет. Но теперь ему придется выгораживать себя, ее, а с нею и нас.

Чернобородый. Не очень-то верится. Я знаю, как происходит суд, когда ловят пиратов.

Монах. Пусть воспоминания вас не терзают. Достаточно и голода.

Чернобородый. Кстати, в последний раз мы взяли целый ящик яиц. Не знаете ли вы, куда он девался?

Монах. Понятия не имею. Я соблюдаю посты, и сейчас мысли о скоромном не могут получить доступ ко мне.

Чернобородый. Сейчас пойду, и горе тому, у кого я найду хоть скорлупку!

Чернобородый уходит. Оставшись один, монах извлекает из кармана яйцо. Но едва лишь он вознамерился разбить скорлупу, как на палубе показывается Колумб.

Колумб. Как хорошо, святой отец, что вы здесь. Графиня проголодалась. Она ничего не имела бы против легкого завтрака.

Монах (пряча яйцо в рукав). Увы, ваша светлость, остались лишь сухари. Сомневаюсь, чтобы ее светлость…

Колумб. Какая досада!

Монах. Господь ниспошлет ей силы. Ваша светлость, быть может, сумеет отвлечь ее внимание стихами?

Колумб. Стихи… Зачем вы напомнили о том, о чем мне уже совсем было удалось забыть? Стихи, святой отец, не любят, когда к ним не обращаются. Стихи не могут лежать мертвым грузом. Они, как женщины: находятся с вами, пока вы их любите, преследуют, если от них отворачиваетесь; но если вы их оскорбляете – уходят, и вернуть их куда труднее, чем завоевать впервые. А я оскорбил: променял на другое.

Монах. Но графиню вы не оскорбляли. И завоевать ее сердце вам предстоит впервые. Решившись быть адмиралом, ваша светлость, будьте им до конца. Графиня из очень знатной фамилии, родство с ее семьей весьма помогло бы вам в будущем.

Колумб. Но полюбит ли она меня?

Монах. У нее нет другого выхода – в том смысле, разумеется, что вы – самый достойный мужчина из всех, кого она может найти в этом мире.

Колумб (после паузы). Итак, позавтракать нечем?

Монах разводит руками, и при этом неосторожном движении Колумб замечает яйцо в его руке.

Что я вижу! Это, кажется, яйцо! Так и есть.

Монах. Яйцо… Разумеется, но оно предназначено не для еды.

Колумб. Для чего же?

Монах. Для другого пира – так сказать, для пира разума. Я специально хотел преподнести его вам, чтобы вы развлекли ее светлость.

Колумб. Каким же образом?

Монах. Есть способ сделать так, чтобы это яйцо стояло на одном из своих концов. Вы так увлечетесь поисками разгадки, ваша светлость, что вместе с графиней забудете и о голоде, и обо всем прочем.

Колумб. Не слишком ли это легкомысленно? Ведь я адмирал!

Монах. Что вы! Над этой загадкой безуспешно бились многие мудрецы. Разрешите ее – и во всем христианском мире она будет носить название Колумбова яйца.

Колумб. Сколь разными путями достигается слава…

Забрав яйцо, скрывается в салоне. Появляется чернобородый.

Монах. Ну, любезный капитан, нашли!

Чернобородый. Черта с два. Но я еще не заходил к вам.

Монах. А я, кажется, знаю, где ваша пропажа. Подойдите сюда. Нагнитесь…

Чернобородый заглядывает в замочную скважину.

Чернобородый. Черт побери! Сидит с красоткой, а на столе – яйцо. Мало было забрать ее, он не оставил нам даже, чем заесть горечь утраты. Ну погоди, сеньор адмирал, при случае я это тебе припомню!

Монах. Потом, потом. А пока пойдемте-ка, сеньор капитан, и посмотрим по карте, где нам крейсировать, чтобы в самый краткий срок запастись продовольствием. Иначе наш пост может затянуться, а церковь строго карает за несоблюдение установленных сроков.

Оба удаляются. Из адмиральского салона показываются графиня и Колумб.

Графиня. Вы увлекательно рассказываете, адмирал.

Колумб. Я в прошлом поэт, ваше сиятельство.

Графиня. Итак, вы предлагаете мне стать в будущем совладелицей вновь открытых земель?

Колумб. Вы помогли мне вновь обрести веру в них. Я поверил даже в то, что их величества назначат меня не менее чем их вице-королем. А вы будете моей королевой. Я так в этом уверен, что уже описал все.

Графиня. Стихами?

Колумб (грустно). Адмирал не должен сочинять вирши. Я описал все в форме дневника – словно я совершил уже не одно, а целых три путешествия и стал вице-королем. Конечно, это не стихи, но, мне кажется, и проза получается у меня неплохо. Во всяком случае, убедительнее наших хроник. Думаю, что потомки больше поверят моему воображению, чем каким-нибудь сухим протоколам.

Графиня. Я восхищена, адмирал. Но земли в будущем. А пока?

Колумб. Пока ваше поместье – этот корабль. Как-никак я адмирал и, значит, – его полноправный властелин. Хотите осмотреть ваши новые владения, графиня?

Графиня. Меня зовут Амелия, и мне было бы приятно…

Колумб. Благодарю. Амелия… Амелика. Как прекрасно! Но куда вы? Не пристало знатной даме осматривать свои владения без провожатого.

Графиня. Я не привыкла к пышности. Признаюсь вам – род наш знатен, но обеднел так давно, что никто не помнит времен, когда мы не были бедны. Я отлично обойдусь сама.

И, не позволив Колумбу удержать себя, идет по палубе и ныряет в трюм – в первое попавшееся место. Колумб мечтательно смотрит ей вслед. Входит озабоченный монах.

Колумб. Какая красавица. И как скромна!

Монах. Вы, ваша светлость, уже на палубе? Загадка яйца приелась вам так скоро?

Колумб. Именно приелась. Загадки более не существует.

Монах. Вы нашли ответ?

Колумб. Графиня нашла. Она съела яйцо: она была так голодна! Выеденное яйцо, святой отец, – вот цена иной славы.

Монах. Да, голод становится ощутимым. Графиня нашла выход. А мы?

Колумб оглядывается с выражением полной беспомощности. И вдруг лицо его преображается.

Колумб. Я тоже нашел выход! (Протягивает руку.) Видите? Земля! Клянусь спасителем, это земля! У меня всегда было острое зрение. Это первая из земель, которые нам предстояло открыть. Земля!

На крик вбегает чернобородый и вглядывается вдаль. Монах вопросительно смотрит на него. Чернобородый пожимает плечами.

Чернобородый (вполголоса монаху). Азорские острова. Купец с последнего взятого корабля проболтался, что там уже знают о пиратах, наши приметы известны. Лезть туда – то же самое, что сунуть голову в намыленную петлю.

Колумб. Надо подойти поближе и пристать. Там мы запасемся провиантом. Поднимем испанский флаг. Капитан, командуйте же! Необходимо установить… как это у вас называется! Ширину и – да, длину!

Чернобородый свистит. Прибегает матрос.

Чернобородый. Тащи сюда лот, да поживее.

Матрос. Есть!

Колумб. Подождите, друг мой, зачем лот?

Чернобородый. Чтобы измерить долготу, как же иначе? И футшток захвати, эй, ты!

Матрос. Есть, захватить и футшток! (Убегает.)

Чернобородый. А это чтобы измерить широту. Лучше вам, сеньор адмирал, сделать это собственноручно, а то как бы мы чего не напутали.

Матрос приносит лот и футшток.

Колумб (беспомощно). Боюсь, что мне с этим не справиться. Но что я вижу? Парус! Здесь есть корабли. Эй, матросы! Поверните паруса как-нибудь, чтобы мы подождали его.

Чернобородый. Еще не хватало. (Командует.) Марсовые, по вантам! Марсели, трисели, лисели ставить!

Колумб. Но, мне кажется, мы поплыли быстрее! Земля остается позади, парус совсем скрылся…

Монах облегченно крестится.

Чернобородый. Оставьте уж паруса мне, сеньор адмирал, я тут каждый конец чувствую… своей шеей.

Монах. И в самом деле, сеньор, вернитесь к ее сиятельству.

Колумб. Графиня вышла прогуляться.

Монах. В таком случае, к вашему дневнику.

Колумб. Я дошел в нем уже до того, что стал вице-королем. Дальше у меня возникают рассуждения о просвещенной власти, о науках и искусствах, но я не уверен…

Монах. Ну подумайте еще раз о названии новых земель.

Колумб. Знаете, я ведь нашел название! Краткое и звучное: Амелика.

Монах. Понимаю.

Колумб. Ну да, ее зовут Амелия. Графиня Амелия.

Монах. Амелика… Неплохо, но как-то по-детски. Точно лепет. Надо грубее, выразительнее. Америка – вот то, что нужно.

Колумб. И в самом деле… Но мне не хотелось бы подчеркивать, что название дано в ее честь. Графиня скромна, и вообще.

Монах. Это очень просто. Напишите в дневнике, что земля названа так в честь… ну, хотя бы какого-то путешественника, который съездит туда со временем.

Колумб. Но не будет ли это прямой ложью?

Монах. Что вы! Упаси господь – лгать в документе. Это просто ваше истолкование событий, ничего более.

Колумб. Я подумаю. Когда я буду докладывать их величествам…

Монах. Вы очень кстати об этом вспомнили. Идите и подумайте над тем, как вы будете докладывать. Не забывайте: открыть или не открыть земли – дело десятое, важно доложить как следует.

Колумб. Даже не представляю, с чего начать.

Монах. Идемте, я вам помогу. Мы привыкли докладывать самому господу богу, как-нибудь справимся и с этим.

Колумб и монах уходят в салон. Чернобородый остается один.

Чернобородый. Видели, а? Он будет докладывать их величествам! Нет, все-таки мир полон несправедливости. Этот рифмоплет украл последние харчи, присвоил девку – а ведь во все времена и на всех морях первая полагалась капитану. Он ест, занимается любовью и ничего не делает, в то время как я несу все тяготы и всем заправляю. Не знаю, почему я до сих пор не приказал выкинуть его за борт. Но, кажется, терпение мое лопнуло, клянусь бушпритом… Впрочем, обождем. Если нас и в самом деле вознамерятся подвесить для просушки, пусть выручает. А коли нет, то я хоть увижу, как он болтается в петле.

Из трюма показывается графиня Амелия.

Графиня. Золото! Серебро! Ткани! Пряности! Трюм наполнен сокровищами!

Чернобородый. Ага, вот вы и попались! Я так и думал, что вы станете совать нос и разнюхивать. Поди-ка сюда, красотка, поди сюда…

Графиня. Прочь руки, вы!

Чернобородый. Не так громко. Вы лазили в трюм; за одно это я могу сейчас выкинуть вас за борт. Вы знаете, кто я? Капитан. А кто такой капитан? Хозяин всего, что находится на борту. Вы на борту – значит я ваш хозяин.

Графиня. Да – когда бы на корабле не было адмирала. А пока он тут – хозяин он.

Чернобородый. Адмирал? Он такой адмирал, как я епископ. Он только и умеет, что марать бумагу, да и то без толку. Своим ремеслом он и мараведиса не заработает.

Графиня. Но там, в трюме…

Чернобородый. Это я. Один я! И ваш так называемый адмирал не получит ни реала даже в том случае, если ему удастся выжить. Это я вам обещаю!

Графиня. Не понимаю. По-вашему, он не распоряжается этими богатствами?

Чернобородый. Распоряжается! Да он и не знает вовсе, что они существуют.

Графиня. Что же мне делать?

Чернобородый. Я вам скажу, что делать. Отправляйтесь прямым курсом ко мне в каюту. Я скоро приду, и мы с вами познакомимся поближе. И, думаю, понравимся друг другу. Потом так называемый адмирал в два счета отправится вслед за вашим кораблем, а мы переедем на ют, в его апартаменты, как нам и полагается. И вот тогда вы станете здесь действительно хозяйкой.

Графиня молчит, колеблясь.

Думаете, я надую? У меня слово крепкое. Знаете что? Обещаю и клянусь: если только мы благополучно ускользнем, вы получите четвертую часть всего, что видели, да еще и того, что за это время может прибавиться. Вы мне так понравились, что я пойду и на такой расход.

Графиня. А остальные – согласятся ли они?

Чернобородый. Пусть попробуют не согласиться! Они знают, что без меня им не то что не взять ни одного корабля – без меня они в два счета повиснут на рее.

Графиня. Решительности вам не занимать.

Чернобородый. Уж будьте покойны. У меня всего вволю.

Графиня. И все же адмирал мне чем-то больше по сердцу.

Чернобородый. Рифмоплеты всегда нравятся женщинам. Но ведь он уже и не рифмоплет больше; он только и может еще, что писать свои дневники, где все высосано из пальца. Да и вообще, он без малого покойник. Как если бы у него была оспа.

Графиня. Вы произнесли страшное слово. Был такой пират, которого звали Черная Оспа.

Чернобородый. Ну да, это я и есть. У меня просто одно время не было корабля, но уж теперь мне и черт не брат. А у пиратов я все равно что адмирал, даже выше.

Графиня. Дайте мне время подумать.

Чернобородый. Я и забыл, что женщины никогда не могут решить сразу. Я уж не говорю о том, что они ни в жизнь не могут решить правильно. Ладно, подумайте, пока я пройду по кораблю. Вам надо только лечь на правильный курс. А там только мигните, и ветер сразу наполнит ваши паруса.

Чернобородый уходит к носу корабля. Графиня в задумчивости опирается на планшир.

Графиня. Адмирал – и разбойник. Поэт – или Черная Оспа. Слава потом – или деньги сейчас. Трудно устоять перед поэтом. Пусть он сейчас и не пишет стихов – я добьюсь… Он поэт, я женщина – что еще нужно для стихов? Он – туча, я – земля; понятно же: ударит молния, а значит, будет и гром. Пусть он только откроет эти свои острова. Для этого он должен и в самом деле быть адмиралом. Я сделаю его таким! Другого выхода нет: пребыванием здесь я безнадежно скомпрометирована. Господи, чего только нам не приходится лепить из этой глины, называемой мужчинами! Богу было легче: он сделал это один раз, мы же занимаемся этим повседневно… Впрочем, я подозреваю, что бог на самом деле женщина, хотя это и скрывают; будь он мужчиной, он создал бы женщину в первую очередь. Да, вне сомнений: не «слава или деньги», а и то, и другое. Дон Кристобаль Колон, вице-король, и его высокорожденная супруга Амелия!

Из адмиральской каюты выходят монах и Колумб.

Монах. Теперь вам осталось только вызубрить все это наизусть, да так, чтобы не растеряться в момент, когда вы предстанете перед их величествами.

Колумб. Мне было бы легче запомнить, если бы изложить доклад стихами. Как вы думаете!

Монах. Боже вас сохрани! Наоборот, всякий отчет или доклад должен быть составлен погрубее, топорнее, неграмотнее. Чем хуже испанский язык, которым это будет изложено, чем дальше стоит он от благородного кастильского наречия, тем больше ему веры: ясно ведь, что человек, до такой степени не умеющий объясняться, неспособен и ничего присочинить и излагает одну лишь правду. Нет, сеньор адмирал, наоборот – причешите-ка доклад против шерсти, чтобы каждое слово в нем торчало в свою сторону. Вот тогда дело будет сделано по всем правилам. Если же вы напишете лучше, чем пишут сами их величества, вас примут за гордеца, таящего вредные мысли, и отнесутся к вам соответственно.

Колумб. Никогда не подумал бы, что это так сложно. Благодарю вас, ваше преподобие.

Монах. Не бойтесь, я вас не подведу. (Уходит.)

Колумб (подходит к графине). Ну, как вам понравился корабль, милая Амелия? Не правда ли, он может сойти за небольшую усадьбу, хотя и недостойную вас, разумеется, но все же…

Графиня. Мне все очень понравилось. Особенно погреб, или, как это называется у вас, – трюм.

Колумб. А я как-то еще и не собрался туда заглянуть. Надеюсь, там чисто? Следует отдать должное нашему капитану: моряк он опытный и на корабле у него порядок.

Графиня. Охотно верю. А каков он как человек?

Колумб. Он чудесный человек. Должен вам сказать, здесь все – прекрасные люди. Они вам понравятся и будут относиться к вам с большим уважением. А что касается капитана, то он человек, разумеется, простой и не утонченный, но искренний, чистосердечный и преданный.

Графиня (решившись после колебаний). Дон Кристобаль, но знаете ли вы, что трюм, в котором я была, набит драгоценностями?

Колумб. Драгоценностями… Бедняжка, от недоедания ваш разум помутился. Трюм пуст, там нет даже сухарей. Но вот как только мы откроем земли…

Графиня. Бедный мой адмирал, знаете ли вы, что мы никогда их не достигнем? Мы все время находимся вблизи большой морской дороги и поджидаем корабли, чтобы ограбить их! Ваш корабль, сеньор адмирал, – пиратский корабль, а капитан и есть главный разбойник!

Колумб. Полно, полно. Вам совсем плохо. Позвольте, я посмотрю, нет ли у вас жара… Кажется, есть.

Графиня (резко отбрасывает его руку). Сеньор Кристобаль, больной из нас двоих – вы! Вы не понимаете, что вас обманывают и в любой момент вам грозит опасность быть выброшенным за борт.

Колумб. Не могу поверить вам, графиня.

Графиня. Загляните в трюм, дон Кристобаль. И вы убедитесь в том, что я права.

Колумб. Я не хочу убеждаться в том, что вы правы!

Графиня в отчаянии всплескивает руками.

Не хочу. Не могу. Нельзя совместить размышления о светлом предназначении мира с догадками о заговорах и изменах. Нет людей, способных одновременно на то и другое. Но насколько же мир огромнее, чем все, что может совершить горсточка злодеев! А если я лишусь Вселенной, что у меня останется?

Графиня. Останусь я. Но вы будете, обещаю вам, тем, кто совместит и то, и другое. Пусть этого еще не бывало в Кастилии, пусть не было нигде – вы станете первым! Если Платон говорил, что государством должны управлять философы, то почему бы поэту не командовать флотом?

Колумб. Потому, бедная моя Амелия, что флот этот стоит в гаванях государства Платона; но где оно?

Графиня. Не туда ли вы ведете корабль?

Колумб. Я веду? Друг мой, да полно – есть ли эти земли? Поэт верил в них, но я – имею ли право? А корабль, если вы говорите правду, ведет капитан, может быть, его поведете вы, но не я. А мне остается лишь дописывать дневник, утеху отставного стихотворца.

Графиня. Опомнитесь, дон Кристобаль! То, что вы говорите, недостойно ни поэта, ни адмирала.

Колумб. Я перестал быть одним и не смог стать другим.

Графиня. Вы родились поэтом.

Колумб. Но поэт во мне умер – умер от голода. Я уморил его. Поэт и сановник – совсем разные звери, олень и барс. Один питается травой, другой – мясом, олень не может есть мяса, барс – траву. Там, где один процветает, другой неизбежно умрет. Боюсь, что бедняга поэт скончался.

Графиня. Тогда вы обречены, дон Кристобаль.

Колумб (после паузы). Вовсе нет. Это ведь мы рассуждали о том случае, если бы капитан действительно оказался пиратом. Но он – достойнейший человек.

Графиня. Он разбойник!

Колумб. В таком случае… Я испытываю к вам самые нежные чувства, графиня, но чем вы лучше этого разбойника – вы, пытающаяся отнять у меня самое дорогое: мир, каким он видится мне!

Резко повернувшись, Колумб уходит в салон.

Графиня. Странный человек. Заставил всех поверить в то, во что никто не верил, – и вдруг разуверился сам. Вера движет горами – или наглость; он потерял одно и не приобрел другого. Бедный мой неудавшийся адмирал, страна, где стоит твой флот, и в самом деле лежит в стороне от нашего пути, не на западе, и никто не знает – где. Ты ошибся, и я тоже. Но ведь чтобы ошибаться даже всю жизнь, надо эту жизнь как-то прожить! А ошибаться лучше всего без свидетелей…

Появляется чернобородый.

Чернобородый. Ну, моя крошка, решили?

Графиня. Как видите.

Чернобородый. И что же вы выбрали!

Графиня. Это нетрудно понять, раз я нахожусь рядом с вами.

Чернобородый! (целует ее). Идемте. Я приказал убрать каюту на совесть – слава богу, у нас есть, чем. Плавание протекает спокойно, и никто не помешает нам в ближайшие часы.

Графиня. Обождите. Все же совесть моя неспокойна. Ведь я была уже как бы женой адмирала. А при живом муже…

Чернобородый. Только-то? Вы овдовеете в два счета!

Он увлекает ее к носу корабля. Графиня бросает прощальный взгляд на дверь салона, за которой скрылся Колумб.

Графиня. Прощайте, дон Кристобаль. Что делать – за мертвых предков даже антиквары дают так мало…

На опустевшей палубе появляется Колумб.

Колумб. Амелия! Графиня!.. Я безумец. Я проявил малодушие и оскорбил ее. А если она права? Надо убедиться самому, и если это так, то я… то я извинюсь перед ней!

Он спускается в люк. Со стороны носа входят два моряка.

1-Й Матрос. Капитан приказал выкинуть его акулам.

2-Й Матрос. Давно пора. Все равно толку от него было немного – он только ел да скреб пером по бумаге.

1-Й Матрос. А что проку? Сколько ни пиши, все равно сытым не станешь. Ну, пошли.

2-Й Матрос. Постучать, что ли?

1-Й Матрос. Постучишь ему по башке, если понадобится.

2-Й Матрос. Я его долбану гандшпугом по черепу, а потом привяжу ему на шею и пущу поплавать.

1-Й Матрос. Решено.

Рывком распахивают дверь и скрываются в салоне. Из трюма показывается Колумб.

Колумб. Она права! Мы просто грабители. Я должен немедленно извиниться перед Амелией и что-то предпринять. Я убью его! (Направляется к носу корабля, потом останавливается). Если бы я мог еще… я написал бы сонет и в нем молил о прощении. А сейчас… Женщины любят драгоценности, и, может быть, не менее стихов. Я возмещу потом…

Снова ныряет в трюм. Оба матроса выходят из салона и останавливаются в недоумении.

1-Й Матрос. Куда же это он девался? Пронюхал, что ли, что мы собираемся потолковать с ним по душам?

2-Й Матрос. Брось, ему этого в жизнь не догадаться бы. Он не из таких, ему надо, чтобы кто-нибудь насадил наживку, да поплевал на нее, да закинул удочку, да поймал рыбку, да изжарил – тогда он, пожалуй, съест ее, если только не подавится косточкой. Нет, я так понимаю, что он ни о чем не догадался.

1-Й Матрос. Смекаешь ты правильно, только куда он запрятался?

2-Й Матрос. Да в воду. Я так понимаю, что он, не дождавшись нас, сам кинулся за борт, чтобы избавить нас от лишней работы.

1-Й Матрос. Вот еще! С чего бы это он прыгнул?

2-Й Матрос. А тебе и невдомек! Наш капитан как-никак отбил у него бабу. Видел, как он буксировал ее в каюту?

1-Й Матрос. Не слепой.

2-Й Матрос. Вот он и утопился, чтобы не держать им свечку.

1-Й Матрос. И молодец. Я боялся, что он станет вопить и хватать за ноги. А он распорядился сам в лучшем виде.

2-Й Матрос. Только капитану скажем, что сделали все честь честью. А то не знаешь, что ему в голову взбредет.

Входят чернобородый и графиня.

Чернобородый. Ну, что копаетесь? Дела всего на минуту.

2-Й Матрос. Все в порядке, капитан. Ушел на дно, как якорь, даже не булькнул.

Чернобородый. Сопротивлялся?

2-Й Матрос. Куда ему. Он даже не понял, что с ним творится.

Графиня. Бедный Кристобаль… Сказал он что-нибудь перед смертью?

1-Й Матрос. Да вроде бы говорил, а может, и нет.

2-Й Матрос. Как же, сказал. Так уж полагается.

Графиня. Что, что он сказал?

2-Й Матрос (вдохновенно). Сказал… сказал, значит, что свою долю добычи завещает нам. За то, что мы с ним обошлись ласково.

Чернобородый. Еще чего! Все, что ему причиталось, он получил. Ладно, подите, скажите там, чтобы вам налили по-адмиральски.

Матросы поспешно уходят.

Ну вот, вы овдовели, и каюта освободилась. Теперь ничто не сможет помешать нам.

Графиня. Бедный Кристо… Господь да простит меня.

Чернобородый. Ничего, монах потом даст нам отпущение.

Графиня. Потом? Нет, мой милый, на это я не согласна.

Чернобородый. Тысяча дьяволов! Что еще за выдумки?

Графиня. Раз на корабле есть капеллан, пусть он и обвенчает нас. Иначе вы ничего не добьетесь.

Чернобородый. А с поэтом вы обошлись без капеллана?

Графиня. Это привилегия поэтов, а не богачей.

Чернобородый. Тысяча чертей! (Кричит.) Эй, сеньор капеллан! Ваше преподобие! Ваше преосвященство! Ваша святость!

Показывается монах.

Что это вас не докричишься, десять тысяч чертей и пробоина под ватерлинией!

Монах. Служил заупокойную по усопшем рабе божием Кристобале. Раз уж вы решили отправить его на тот свет, то надо сделать это по всем правилам. Весь экипаж рыдал…

Чернобородый. Разве что потому, что вы провели сбор в пользу церкви. Ну, хватит разговоров, ваше преподобие. Окрути нас, да побыстрее, пока на горизонте ни паруса. (Глядит.) Ах, черт, один показался. Ничего, мы успеем справить свадьбу честь по чести.

Монах. С радостью. Человек умер, пора подумать о новом.

Все трое уходят в адмиральский салон. Из трюма показывается Колумб с ожерельем в руке.

Колумб. И вот это тоже. Думаю, всего вместе достаточно, чтобы сгладить обиду. Где же искать ее? Везде по порядку.

Уходит к носу. Почти тотчас же оттуда выбегают два матроса и в паническом страхе проносятся на корму. Вслед за ними – еще один.

Матросы. Привидение! Призрак! А-а-а!

Они скрываются на корме. Из салона выглядывает монах.

Монах. Кто тут поминает нечистую силу в такой миг?

Затворяет дверь. Возвращается Колумб.

Колумб. Нигде нет. Неужели она не перенесла?.. А может быть, простила меня и возвратилась? Как это было бы прекрасно!

Отворяет дверь и отскакивает, как ужаленный.

Измена! Измена! (Оглядывается.) Что там? Корабль? Вперед! Пусть лучше я погибну! Пусть все погибнут!

Бросается на корму. Оттуда вновь выбегают матросы, на этот раз их четверо.

1-й матрос. Дубина, на кого же ты бросил руль?

4-й матрос. К дьяволу руль, если там привидение!

2-й матрос. Мертвец за штурвалом! Поворачивает! Перевернемся!

3-й матрос. Брасопить паруса! Или ветер положит нас на борт!

Убегают к носу. Из салона выходит чернобородый.

Чернобородый. Едва кончили. Бегают, галдят… Скучная процедура, надо сказать… Перепились все, что ли? Пора к жене, только тот корабль не дает мне покоя. (Смотрит.) Грот-мачту всем в глотку, кто это держит прямо на него? Дурачье, это же не купец, это фрегат, по парусам видно! Что, заторопились в петлю? Эй, на руле!

Смотрит и в первое мгновение застывает от изумления и страха, но затем кидается к корме.

Брось руль, ты! Нет, клади лево на борт! Эх, уже не уйти. Ты понимаешь, болван, нас всех повесят! Повесят!!

Вцепившись в волосы, он глядит на приближающийся корабль, уже не в силах чем-либо помешать.

 

Картина четвертая

Та же обстановка. Колумб, чернобородый, монах и несколько матросов связаны, их стерегут моряки с королевского фрегата, Амелия тут же – она не связана, но находится под стражей. Королевские матросы возятся, приготовляя место для суда. Сверху, с невидимой реи, опускается веревка с петлей на конце, подальше – вторая. Устраивая виселицу, матросы короля перекликаются.

Матрос с фрегата. Майна, майна… Так, хорош. (Встает на табурет, примеривается.) Этому будет как раз. (Кивает на Колумба. Колумб безучастно глядит в сторону. Матрос переносит табурет под следующую петлю.) Майна… Еще майна… Стоп! В самый раз для бородатого!

Чернобородый судорожно поводит шеей.

Монах. Однако, дети мои, суд еще даже не начался, а вы уже готовите виселицу. Зачем лишняя работа! Ведь, может быть, все обойдется…

Матрос с фрегата. Рассчитываешь отделаться галерами? Как бы не так!

Монах. Но ведь суд не принимает решений заранее!

Матрос с фрегата. Если бы ты, долгополый, присутствовал при суде столько, сколько я, то не стал бы болтать глупостей. Если цыпленок зажарен, ты съешь его, все равно – прочитаешь ли молитву перед едой или нет. Суд тоже вроде молитвы перед обедом. Просто так уж установлено, чтобы перед тем, как тебя вздернуть, были сказаны и записаны определенные слова. А вздернут тебя так или иначе, если даже ни один судья не вымолвит ни слова.

Чернобородый. Похоже, что на этот раз нам не выкрутиться. Эх, не следовало мне жениться на вдове. Плохая примета.

Монах. Да еще на вдове живого человека. Это уж и вовсе грех.

Чернобородый. Не надо было тебе венчать нас, вот что, раз он жив. Да еще и отпеть живого человека перед этим. Вот за это бог нас и наказывает.

Монах. Разумеется, это грех. Если бы я отпел его мертвого, все было бы в порядке: он смирнехонько лежал бы на дне и не смог бы стоять за штурвалом и поворачивать корабль. Но, значит, грешники те, кто позволил ему остаться в живых. Вот их бы и вешали, а при чем тут я?

Чернобородый. Ладно. Одно утешение – что сберег он свою жизнь ненадолго. Слышишь, Колон? Все равно тебя повесят первого. Подумай, насколько лучше было бы, позволь ты моим ребятам тихо, спокойно выбросить тебя за борт. Клянусь телом господним, это куда приятнее. Уж я-то знаю разницу.

Матрос с фрегата. Да, по тебе видно, что ты не раз выплывал, да и из петли выскальзывал. Ну, у нас не выкрутишься, хоть петля и будет намылена на совесть.

Чернобородый. Ладно уж. Только чтобы мыло было хорошим и пахло.

Графиня. А я рада, что его тогда не утопили. Если бы это удалось, я думала бы, что мы несем кару за мой грех. А теперь совесть моя чиста.

Монах. Ну, как же. Словно бы вы не ухитрились в один день побывать замужем за двумя.

Графиня. Преподобный отец, вы плебей. У нас вы этим никого не удивили бы.

Монах. Не лучше ли думать о делах более достойных в ожидании часа, когда всевышний призовет нас к себе?

1-Й Матрос. Похоже на призыв на военную службу: такой же стол, да и в словах столь же мало смысла.

Монах. Всевышний задаст тебе один вопрос…

Чернобородый. Это я ему задам. А именно: на кой черт ему понадобилось так долго хранить дурака адмирала?

Колумб. Господь хотел, чтобы я послужил орудием вашего наказания за многие грехи. И ее тоже.

Графиня. Бедный Кристобаль, перед смертью он стал говорить напыщенно, как придворный поэт, которому хорошо платят.

Колумб с упреком смотрит на нее.

Лучше скажи, Кристобаль: ты ведь любишь меня, правда?

Колумб. Да.

Чернобородый. Вот наглая девка!

Графиня. И тебе не жалко, что тебя повесят вместе с нами?

Матрос с фрегата. Не надейся. Тебя не повесят.

Колумб. Слава богу. Тогда мне не о чем сожалеть.

Матрос с фрегата. Ее, как пиратскую потаскуху, отдадут в веселый дом для матросов. Там она станет делом искупать свои грехи.

Колумб напрягается, словно пытаясь порвать веревки. Затем снова застывает.

Графиня. Ведь ты не хочешь такой судьбы для меня, милый? Тогда спаси меня!

Колумб. Как?

Графиня, подойдя, шепчет ему на ухо. Колумб, помедлив, отрицательно качает головой.

Колумб. Нет. Если бы я мог спасти одну тебя… Но остальные должны понести кару. И я в том числе.

Графиня. Ты безжалостен! Подумай, что со мной произойдет!

Чернобородый. Да ничего особенного. Разница не так уж велика. Жаль только, что я не смогу туда заглянуть.

Появляются судьи – трое королевских офицеров. Матросы помогают связанным подняться на ноги.

Председатель. Ну, я думаю, это не займет много времени, зато потом с аппетитом пообедаем. Итак, что мы имеем? На пиратском корабле захвачены лица, из коих четверо мужчин и одна женщина признаны главарями. По всем законам божеским и человеческим должно повесить их за шею, чтобы они висели так, пока не умрут. Что думаете вы, достойный дон?

1-й член суда. В каком порядке их будут вешать?

Председатель (благодушно). Да не все ли равно, в каком? Кто ближе к виселице, с того и начнем.

1-й член суда. Вы глубоко заблуждаетесь, благородный дон. Порядок, в каком приговоренные должны быть повешены, – важное дело. Я считаю, что в первую очередь должен быть повешен матрос.

Председатель. Почему?

1-й член суда. Потому, что подчиненный не должен видеть, как будут вешать его начальников. В противном случае это поведет к нарушению дисциплины и подрыву уважения со стороны нижних чинов к вышестоящим.

2-й член суда. Вы не правы, достойный дон. Повешение следует производить строго в порядке субординации, по старшинству. Первым надлежит быть повешену так называемому адмиралу, вторым – капитану, третьим – капеллану…

Монах. Имею вопрос к суду.

Председатель. Третьим, вам же сказали – третьим!

1-й член суда. А я считаю – вторым! После матроса. От младших к старшим.

2-й член суда. От старших – к младшим! Как по-вашему, достойный дон, в каком порядке распределяются блага и привилегии? А ведь повешение в данном случае – благо, ибо является искуплением содеянных ими преступлений.

1-й член суда. А в каком порядке, достопочтенный дон, убивают людей хотя бы на войне? А ведь повешение тоже имеет какое-то отношение к смерти.

2-й член суда. Настаиваю на своем мнении. Субординация прежде всего.

1-й член суда. А я – на своем. Прежде всего дисциплина.

Председатель. Прения сторон окончены. Объявляется приговор: после глубокого и всестороннего обсуждения, согласно следующим параграфам Уложения о наказаниях…

Монах. Но я имею вопрос к суду!

Председатель. Если станете перебивать, я прикажу повесить вас дважды. О чем там еще спрашивать? Все и так ясно.

Монах. У меня вопрос процедурного характера.

Председатель. Ну, что там у вас?

Монах. Кто будет напутствовать нас перед казнью?

Председатель. Наш капеллан.

Монах. Я хотел бы повидать его перед этим.

Председатель. Увидите в свое время. Итак, согласно упомянутым статьям, четверо из подсудимых, лица мужского пола, приговариваются к повешению. Женщина будет отправлена в место, где ей предоставят возможность раскаяться в содеянном. Повешены осужденные будут все разом, дабы не нарушить никаких требований ни устава, ни здравого смысла.

1-й член суда. Воистину Соломоново решение.

2-й член суда. Прекрасно. И все же субординация…

Председатель. Где капеллан? И палачу пора начинать. Еще обедают? Я приказал, чтобы их накормили пораньше.

Матрос, подойдя, что-то тихо сообщает.

Что же они, даже подняться не могут?

Матрос с фрегата. Все в лежку, ваше превосходительство. Валяются в собственном…

Председатель. Выражайтесь прилично!

Матрос с фрегата. Пустые бутылки – и откуда они их столько взяли? И скорлупа кругом. Жарили яичницу. После нашей солонины…

Председатель. Молчать! Кто же это им подсунул? (Монах скромно потупляет взор.) Вот незадача! Нет, их просто невозможно оставлять надолго без дела.

Монах. Так кто же будет напутствовать нас, ваша милость?

Председатель. Да погодите вы! Не до вас.

Монах. А между тем я мог бы оказать помощь правосудию – напутствуя остальных.

1-й член суда. По-моему, это в рамках закона. Преступления еще не лишают его права быть посредником между осужденными и господом. Напротив, как лицо сведущее, он…

2-й член суда. Нет, я протестую.

1-й член суда. Почему же, достопочтенный дон?

2-й член суда. А кто исповедует и причастит его самого?

1-й член суда. А его потом доповесим. Когда наш проспится.

Председатель. Выражайтесь приличнее: выздоровеет.

2-й член суда. Но ведь приговор уже вынесен.

1-й член суда. Вот именно, приговор вынесен.

2-й член суда. И в приговоре сказано, что они будут повешены одновременно. Я согласен с приговором, хотя он и отступает от субординации. И настаиваю на его буквальном выполнении. Если мы повесим троих сейчас, а четвертого потом, то приговор не будет выполнен буквально.

1-й член суда. Не беда, зато дух его будет соблюден.

2-й член суда. Я расцениваю ваше заявление как проявление неуважения к суду.

1-й член суда. Что же вы предлагаете?

Председатель. Не нарушайте единомыслия. Все очень просто. Мы пересмотрим дело в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.

1-й член суда. И в самом деле! Теперь у нас есть основания пересмотреть дело и изменить приговор. Трое будут повешены сразу, а четвертый несколько позже.

Чернобородый. Клянусь крестом господним, наш пройдоха выскочит из петли, хотя она уже вот-вот затянется.

Председатель. Суд продолжает заседание. Итак, в связи с тем, что один из подсудимых выразил полную готовность оказать помощь правосудию, суд приговаривает его…

Монах. Только не к повешению, ваша милость.

Председатель. Это еще почему?

Монах. Потому что, напутствуя осужденных, я становлюсь сотрудником суда. А суд не вправе приговаривать к чему-либо своего сотрудника.

2-й член суда. Он прав. Судить или карать члена суда может только высшая инстанция. А у нас здесь нет вышестоящей коллегии. Следовательно, рассмотрение дела в отношении этого подсудимого разумно отложить до прибытия в столицу страны.

Чернобородый. Вылез, клянусь воскресением господним!

Председатель. Но уж остальных мы непременно повесим.

Монах. Развяжите меня. Итак, дети мои, последнее напутствие.

Чернобородый. У меня тоже вопрос.

Председатель. Хватит, хватит, обед стынет. Повесим вас, тогда и спрашивайте.

Чернобородый. Разве что повесите собственноручно.

Председатель. Что такое? Ах да, палач тоже… Наваждение какое-то. Кто же, в самом деле, их повесит?

Чернобородый. Об этом я и говорю: кто же их повесит, ваша милость, если не я? Клянусь святым причастием, никто не сделает этого так ловко. Можете мне поверить: виселицу я знаю со всех сторон как свои пять пальцев.

Председатель. Еще один ускользает! Но иного выхода нет: кто-то должен ведь привести приговор в исполнение.

1-й член суда. Присоединяемся. Развязать его!

2-й член суда. Действуй, палач!

Чернобородый потирает затекшие руки и весело подмигивает Амелии. Возмущенно отвернувшись, графиня обращается к Колумбу.

Графиня. Видите? Вы хотели покарать их, но они не из тех, кого наказывают; они меняют хозяев, только и всего. И повесят теперь только вас – да матроса, который и вовсе ни в чем не виноват. Этого вы хотели, дон Кристобаль?

Колумб. Да, матрос… Вы правы. Амелия. Но что я могу?

Графиня. Я сказала вам, что.

Колумб. Я не хочу лгать, Амелия. Искусство не терпит лжи, и свои дневники я писал вовсе не для этого.

Графиня. Значит, пусть вешают невинных? Искусство требует жертв?

Колумб. Молчите. Я ничего не знаю…

Графиня. А вы еще верили, что есть далекие земли…

Колумб. Не надо, прошу вас.

Графиня. А дневники… Для чего бы вы их ни сочиняли, там все описано так подробно, так убедительно! И как вы открыли земли, и как находились там, и что нашли… Какой же вы поэт, если сами не верите написанному вами?

Колумб (не сразу). Вы правы. Амелия. Искусство говорит только правду. Должно говорить. (Обращается к председателю, уже собравшему бумаги.) За что нас осудили и хотят повесить? Почему не выслушали нас?

Председатель. Зачем терять время? Дело ясное. Сейчас повесим вас как разбойников.

Колумб. Мы не разбойники.

Председатель. А награбленное золото?

Колумб. Их величества послали нас за этим золотом. И не все ли равно, как мы его получили, если это сделано по их приказу?

Председатель. Их величества?

Колумб. Они послали меня на поиски земель, богатых драгоценностями. Мы нашли земли, добыли золото и везли его в Испанию, когда вы нагло напали на нас.

Председатель. А чем вы можете доказать это?

Колумб. Документами. Прикажите развязать меня.

Председатель. Развяжите. Но не спускайте с него глаз.

Колумб. Вот грамота их величеств.

Председатель. В самом деле… Но нашли ли вы эти земли?

Колумб. Вот здесь все описано.

Председатель листает дневник. Члены суда заглядывают через его плечо.

1-й член суда. И действительно, описано.

2-й член суда. Ни за что не поверил бы, не будь здесь адмиральской печати. Все приметы их и пиратов, которых мы разыскивали, совпадают. Но с документом спорить не станешь.

Чернобородый. Смотри ты, наш-то, а?

Председатель. Суд постановляет: слушание дела отменить, о случившемся доложить на благоусмотрение их величеств.

Графиня. Теперь, Кристобаль, я рассчиталась с вами.

Колумб. Вы придете ко мне?

Графиня. Нет. Теперь не время любить поэтов. Лучше уж палачей.

 

Картина пятая

В тюремной камере с каменными стенами и полом закованный в цепи Колумб, кутаясь в изрядно уже потрепанный адмиральский кафтан, лежит на соломе. Погонщик, стоя у стены, выцарапывает на ней очередную отметку.

Погонщик. Ну вот, ваша милость, еще один день прошел.

Колумб. Сколько раз я тебе говорил: не называй меня «ваша милость».

Погонщик. Ну как же: вы все же идальго. Перед тем как заковать вас, их величества, говорят, удостоили вас такой чести. Или врут?

Колумб. Не лгут. Только… все равно, не нужно.

Погонщик. Тогда уж и не знаю, как вас величать…

Колумб. Есть звание – выше дворян, выше королей… Кто правил в Ионии, когда пел Гомер? Где имена тех базилевсов? Кто были консулы, когда слагалась «Энеида»? Не их звания и прозвища определяют век. Жизнь вечная – это сказано не о них.

Погонщик (после паузы). А как же получилось, что вы были в такой чести и вдруг угодили сюда? Верно, сделали что-то уж очень плохое: сколько ни прошу, никак не расскажете.

Колумб. Предал и убил.

Погонщик. Ну, тогда конечно. Дворянина, королевского адмирала, и вдруг прямо из дворца – в подземелье…

Колумб. Ты мне надоел. Убирайся к своим ослам.

Погонщик. Ох, с какой бы радостью! Они скоты, но мирные, никого не убивают.

Колумб. Да ни в чем я не провинился. И заточили меня лишь на время, пока не возвратится вторая экспедиция. Их величества послали ее проверить, существуют ли на самом деле мои земли. Как только они вернутся и доложат, что земли на месте, меня выпустят. И еще наградят.

Погонщик. Ну, тогда слава богу. Если только они найдут.

Колумб. Не знаю… (Вскакивает и расхаживает по камере.) Могут не найти. Чутье не подводит поэтов, но был ли я поэтом?

Погонщик. Да почему же вам не поверили, не пойму.

Колумб. У меня в дневниках не написано, как мы добыли привезенное золото.

Погонщик. Писали небось всякую мелочь, а про главное и забыли.

Колумб. Я говорил им: люди в тех краях очень добрые, они нам подарили.

Погонщик. Вот славно, что есть такие люди.

Колумб. Вот тут мне и не поверили.

Погонщик. Да и мне, по правде говоря, не очень верится. Отдать все может бедняк, но у него золота не бывает. У кого есть золото, тот, стало быть, богач; а он и силой не отдаст.

Колумб. Так мне и сказали: золото можно отнять только обманом или силой. Но почему же не понять: то, что мы превозносим, для других, быть может, – звук пустой. Золото!

Погонщик. Нет уж, истинная правда – обманом или силой. Так все делают. Коли хотите разбогатеть, обманите или отнимите. Погоняйте ослов, иначе они станут погонять вас.

Колумб. Меня обвинили в том, что я утаиваю истину. Потому что если я обманул туземцев, то должен был написать – как обманул, чтобы и другие научились их обманывать; а если взял силой – то каким образом. Чтобы и потом отбирать без ущерба для себя.

Погонщик. Иисусе Христе! Всего и делов? Да что же вы не наплели им об этом? Придумать ведь так просто. Вас, что ли, никогда не обирали? Вот объяснить, как вам все отдали добром, куда труднее. Иной раз как ни стараются доказать, что все было тихо-мирно, по договоренности, да все равно никто не верит. А описать, как можно людей облапошить, – да я вам сколько угодно расскажу, успевайте только записывать.

Колумб. Нет. Этого я не хочу. Даже придумывать про насилие не хочу. Не хочу, чтобы обирали и обманывали. Чтобы убивали и заточали. Не хочу об этом писать. Не могу. Нет сил.

Погонщик. Ну, тогда вам и вправду осталось одно: сидеть тут да брякать цепями. Только ведь те, кого послали, – они там стесняться не станут. Они-то уж не только опишут – они и сделают. Может, вам не стоило показывать, в какую сторону править?

Колумб. Молчи!

Нервно расхаживает. Слышатся шаги, лязг дверей и появляются пышно одетый чернобородый и графиня.

Чернобородый. Эй, дон Кристобаль, с добрым утром! А, и ты здесь, ослиный капитан!

Погонщик. А, бородатый! Ты, я вижу, разбогател?

Чернобородый. Повезло. Я теперь верный слуга их величеств. Потому что я умен. А не был бы умен, быть бы мне не придворным, а висельником. Не так-то уж просто, дружок, найти миг, когда следует перейти к тем, кто затягивает петлю, вместо того чтобы повиснуть в ней самому.

Погонщик. На мой взгляд, тут большой хитрости не надо.

Чернобородый. Врешь, врешь. Если захочешь переметнуться слишком рано, может оказаться, что судьи еще не поняли, что ты им нужен. Если поздно – тебя все равно повесят: снимать с человека петлю, когда она уже надета, считается в суде плохой приметой.

Колумб (бормочет). Снимать петлю, когда она надета, считается в суде плохой приметой. Недурной ямб. Придумать бы еще хоть две строки…

Погонщик. О чем вы, ваша милость?

Чернобородый. Все стишки! Беда с поэтами: пытаются предсказывать будущее, а сами не знают, что с ними произойдет в ближайшем времени.

Графиня. Вот самое время попросить его.

Чернобородый. Верно. Послушай-ка, дон Кристо…

Колумб. Не слышу. Ни одной строки не возникает. Только и осталось в памяти слов, что команды да возгласы палачей.

Графиня. Бедный Кристобаль! Тебе не суждено было заслужить славу: у тебя для этого слишком много таланта и слишком мало всего остального.

Колумб. А, это вы, Амелия. Зато вы достойны славы, воистину. Не я ли спас вас от позора? А этот, с бородой, он продал бы вас и повесил, лишь бы спасти свою шкуру. И все же вы с ним, а не со мной.

Графиня. Здесь слишком сыро. И потом, именно его готовность продать меня свидетельствует о том, что он – человек дела. А вы, Кристобаль, достойны самой лучшей судьбы, но на нашей грешной земле не бывает такого. Зато вам воздастся, я надеюсь, в раю, где ликуют праведники.

Колумб. Я признателен вам, Амелия, за то, что вы пришли утешить меня, обрадовать этим известием. Я угостил бы вас вином, но мне не дают его.

Чернобородый. Оно тебе полагается, старина, оно тебе полагается. Как-никак, ты адмирал, хотя и в королевских браслетах. Будь спокоен, старина, вино тебе полагается.

Погонщик. Он, сколько сидит, его и в глаза не видал.

Чернобородый. Что за вздор? Конечно, он его не видал: до него на пути вина оказывается слишком много любителей. Но тем не менее оно ему полагается. А когда тебе что-то полагается, возвышаешься в собственных глазах: это показатель достоинства почище, чем титул.

Графиня. Не грустите, дон Кристобаль: мы принесли вам вина.

Чернобородый. Вот именно. Не думай, мы не забываем тебя. Вот славная бутылочка…

Погонщик. Не худо бы пропустить стаканчик.

Чернобородый. Может, и тебе перепадет. Дон Кристобаль! Как же насчет выпить?

Колумб. Не хочу. Угости этого беднягу.

Чернобородый. Как бы не так. Мне ведь вино не даром достается. Мы больше не грабим, и приходится все покупать за свои деньги. Я еще не возвысился настолько, чтобы получить право грабить безнаказанно.

Колумб. Прими мои сожаления.

Чернобородый. Ну, не так уж все плохо. Не другим чета.

Графиня. Мой супруг дон Педро добился признания как один из лучших мастеров исполнения воли их величеств.

Погонщик. Замысловато сказано. Но не слишком понятно.

Колумб. Очень просто, друг мой. Это означает всего лишь, что наш приятель вешает людей, попавших в немилость.

Погонщик. Он, значит, палач – раньше это так называлось.

Графиня. Так говорят разве что среди простонародья. А Педро теперь мой муж и должен появляться в свете. Он даже при дворе бывает.

Чернобородый. Надо же приглядываться к будущей клиентуре. Каждая шея требует своего приема. Если вас, дон Кристобаль, решат в конце концов повесить – а оно так и случится, если наших с вами земель не окажется на месте, попомните мои слова, – и вам удастся попасть ко мне, то увидите, как нежно я работаю. Запишитесь-ка заблаговременно в очередь, а? Когда настанет миг, вы даже и не заметите, как начнете давать пинка ветру.

Графиня. Но, дон Педро! Этот лексикон!

Чернобородый. Ну да, сеньор адмирал, в том и беда: в своем деле я мастер, и если бы наши состязания устраивались публично, как, например, у вашего брата трубадура, я тоже мог бы заработать лавровый венок. Но нас не знают. Мы – опора трона их величеств, их фундамент; а фундамент находится в земле и не виден снаружи.

Графиня. Вот это и печалит меня, дон Кристобаль, и вы, человек тонко чувствующий, меня поймете. Педро заслуживает славы не менее, чем какой-нибудь менестрель. Но нравы нашего света таковы, что стоит ему заговорить о своем деле всерьез, как отношение к нему меняется. Не из-за того, что он делает: мы, хвала всевышнему, не лицемеры. Но из-за того, как он об этом говорит: такие слова и в самом деле приличествуют бродягам и разбойникам, но не идальго.

Чернобородый. Все они с удовольствием смотрят, как ты вздергиваешь их приятеля с такой быстротой, что он даже «Отче наш» не успевает пробормотать. Но стоит тебе при каком-нибудь маркизе произнести слово «петля», как он воротит нос.

Графиня. Согласитесь, «петля» – это звучит грубо и мрачно.

Чернобородый. Попробовал бы ваш свет хоть два часа просуществовать без этого мрака.

Колумб. Не понимаю, почему вы объясняете это мне.

Графиня. Но, мой милый, это же так очевидно! Вы были поэтом, дон Кристобаль; поэты, как известно, умеют выражаться гладко, говорить обиняками – но так, что все понятно. С другой стороны, никакой пользы трону они не приносят. Педро приносит пользу, но говорить не умеет. Так вот, было бы очень хорошо, если бы он усвоил кое-что из вашего искусства, чтобы свои рассказы передавать поэтическим языком.

Колумб. Палач идет в поэты?

Чернобородый. А почему бы и нет, черт возьми! Палачи нужны не только с топором. Но пока что я хочу только научиться этакому разговору… Ну, ты понимаешь, старина. Если «петля» звучит плохо, то как мне сказать, чтобы звучало благопристойно – дьявол бы унес их условности!

Колумб. Ну что ж – вместо петли скажите «рондо». Это означает не что иное, как круг. А круг…

Чернобородый. Это и есть петля, правильно. Рондо? Ха! Похоже, это сгодится. Теперь я буду надевать им на шею рондо! Давай дальше, сеньор поэт!

Колумб не отвечает. Отвернувшись, он снова устраивается на соломе, что-то бормоча под нос.

Клянусь мощами святого Евстахия, он не хочет с нами разговаривать. Человек, провалиться бы ему, не всегда способен порадоваться удаче другого. Эй, дон Кристобаль! Сеньор адмирал, черт побери! Свистать всех наверх!

Слышно, как отворяется дверь; появляется монах.

Монах. Вот уж не совсем подходящее место для того, чтобы поминать нечистого.

Чернобородый. Ваше преподобие! Вот неожиданная встреча! Давненько я вас не видал. Вы словно заперлись в своем монастыре, вот как наш друг адмирал – в этом замке.

Монах. С той разницей, что я заперся сам и не бездельничаю, как он.

Чернобородый. Ну ясно, кто же и трудится, если не монахи.

Монах. В ваших словах можно при желании уловить неуважение к церкви. Но я и впрямь серьезно работаю.

Графиня. Надеюсь, преподобный отец, вы не пишете воспоминаний о нашем путешествии?

Монах. Нет, дочь моя. Они уже написаны сеньором Кристобалем, и, бог свидетель, никто не мог бы написать лучше. Правда, он не изложил там всего…

Графиня. Все было бы излишним.

Монах. Я не имел в виду ваших, скажем, ошибок молодости.

Графиня. Остальное меня не интересует.

Монах. Обычная женская недальновидность. Итак, вы слушаете меня, дон Кристобаль?

Колумб. Что бы вы ни говорили, я не стану выдумывать кровопролития. Мне претит даже мысль об этом.

Монах. Боже упаси. Напротив, спаситель учит нас быть кроткими, как голуби. Не хотите описывать драку – не описывайте, господь вам судья.

Колумб. Чего же вы от меня хотите?

Монах. Помнится, когда мы с вами были на новых землях…

Чернобородый. Мы с вами были! Вот именно! Ха!

Графиня. Помолчи, милый.

Колумб. Что вам нужно?

Монах. Всего лишь, чтобы вы припомнили, сколько огнедышащих гор мы там видели.

Колумб. Огнедышащих гор?

Монах. Вот именно. И чтобы вы вспомнили, что видели их много.

Чернобородый. Не пойму, зачем ему понадобились горы.

Графиня. Помолчи, прошу тебя. Его преподобие лучше знает.

Погонщик. Ну да – без выгоды монах и рта не раскроет.

Колумб. Я не помню огнедышащих гор.

Монах. А между тем их там было сотни три.

Чернобородый. Уж это вы хватили, святой отец. Три сотни! Не много ли?

Погонщик. Сбавьте половину, может, его милость и согласится.

Монах. Сеньор капитан, разве вы не помните этих гор?

Чернобородый. Знай я, к чему они, может, и вспомнил бы.

Монах. Ваше легкомыслие поражает меня, сын мой. Подумайте: на поиски земель послана вторая экспедиция. Найдет ли она их?

Чернобородый. Черта с два! Их и нет вовсе!

Монах. Я тоже так полагаю. Но если земель не окажется, то не возвратятся ли наши, сеньор капитан, судьи к мысли о том, что мы, вместо того чтобы совершать открытия, просто-напросто грабили корабли вблизи Азорских островов?

Чернобородый. Клянусь веревкой, верно.

Монах. От нашего открытия тогда останется немного, а?

Чернобородый. Да и от нас с вами. (Дергает шеей.) Как душно стало. Не хватает воздуха.

Монах. Если же окажется, что в земле сей было множество огнедышащих гор и земля то и дело тряслась…

Чернобородый. Она и сейчас трясется, ей-богу.

Графиня. Будьте же мужчиной, Педро! Слушайте!

Монах. Говорю вам: тогда мы сможем заявить, что земля, открытая нами, волею божией потонула в море, расколовшись предварительно на множество кусков, подобно тому как это произошло некогда с Атлантидой, о чем свидетельствуют достойные доверия источники.

Чернобородый. Ну и голова у вас, отец мой! Остра, как топор.

Монах. Вот почему необходимо, чтобы вы, дон Кристобаль, подробно и со всей присущей вам выразительностью написали об этом в ваших дневниках. А если вы что-то забыли, мы напомним.

Чернобородый. Готов поклясться, что я и сейчас вижу множество гор, и из каждой вырывается огонь, словно в них жгут сразу по дюжине еретиков, а то и по две.

Монах. Радостная картина. Слышите, дон Кристобаль?

Колумб. Не позорно ли – так дрожать за свою шкуру? Сколько я вас знаю, вы только и делаете, что спасаете ее. Нет, я ничего не стану писать.

Монах. Почему же?

Колумб. Не люблю переделывать написанное: получается плохо.

Монах. Вот если не переделаете, будет и в самом деле плохо.

Графиня. Кристобаль, подумайте же обо мне!

Колумб. Много дней я только о вас и думал. Больше не могу.

Монах. Итак, вы отказываетесь?

Колумб. Если я и напишу, то лишь одно: что мы с вами не были нигде дальше тех самых Азорских островов, о которых вы только что вспоминали. Что мы разбойники и все заслуживаем петли.

Чернобородый. Рондо, Кристобаль, рондо!

Монах. Нет, в таком случае петлей вы не отделаетесь. Имейте в виду, что святая наша церковь уже признала эти земли существующими, поскольку в их открытии принимал участие и ее смиренный служитель. Конечно, не будь там меня, церковь, возможно, объявила бы все разговоры об этих землях ересью: Рим неохотно принимает новости. Но уж приняв, не отступает. И если вы станете опровергать признанные церковью факты, сразу же окажетесь еретиком.

Чернобородый. И уж тогда вспомните, как горели горы!

Колумб. Пусть. Но и вам не миновать веревки.

Графиня. Кристобаль, сжальтесь! Я не хочу!

Погонщик. Да не бойтесь, вас вздернет ваш супруг, а у него это ловко получается, сами говорили, и шея ваша ему знакома.

Чернобородый. Молчи, осел! Этим мне не откупиться.

Монах. В последний раз: вы отказываетесь, дон Кристобаль?

Колумб. Наотрез.

Монах (графине). В таком случае, возьмите. (Передает яд.)

Чернобородый. Кристобаль, ты оказался мерзавцем, право. А я еще принес тебе выпить!

Монах. Вы и дадите ему выпить.

Чернобородый. Этой свинье? Да ни за что.

Монах. Дадите, говорю я. А предварительно всыпьте это в вино.

Графиня. Что это?

Монах. Рецепт хранится в тайне. Это – средство от писательского зуда.

Чернобородый. А не придушить ли его? Как-то вернее.

Монах. Дайте ему выпить, и можете уходить. Так даже лучше для вас: дав узнику стакан вина, вы совершаете доброе дело, а о последствиях можете и не знать. Храни вас бог. (Уходит.)

Графиня. Если бог не видит иного пути, то я – тем более. (Наливает вино и бросает яд.) Выпейте, дон Кристобаль, и сразу исчезнут все мрачные мысли.

Колумб (не оборачиваясь). Поставьте в угол.

Графиня ставит на пол бутылку и стакан.

Графиня. Прощайте, дон Кристобаль.

Чернобородый. Будь здоров, старина.

Колумб. Прощайте.

Графиня и чернобородый уходят. Погонщик осторожно берет стакан и внимательно рассматривает на свет.

Погонщик. Ваша милость, они никак задумали отправить вас на тот свет. Я сам видел, как эта чертовка туда что-то сыпала.

Колумб. Спасибо, друг мой. Пусть стоит там, куда она поставила.

В камере появляется Хуана.

Хуана. Кристобаль! Где ты? Ты здесь, Кристо?

Колумб (оборачивается). Хуана!

Хуана. Кристо! Я уж и не думала, что увижу тебя. Но ходят слухи, что тебя запрятали сюда, я заплатила сторожу, и он впустил меня. Что с тобой, Кристо? За что тебя?

Колумб. По заслугам, Хуана. Я преступник.

Погонщик. Я думаю, он малость спятил, но не буйный.

Колумб. Расскажи лучше о себе. Как ты живешь?

Хуана. Хорошо, Кристо. Матросы добры ко мне, они меня жалеют.

Колумб. Ты…

Хуана. А что мне остается, Кристо?

Колумб. Это невыносимо! Если бы я мог помочь тебе…

Хуана. Ты помог бы, правда! Помоги, Кристо!

Колумб. Что я могу сделать?

Хуана. Напиши мне песенку, Кристо, или несколько. Я стану их петь под гитару и смогу зарабатывать деньги.

Колумб. Песенки? Написать песенки?

Хуана. Раньше они у тебя так славно получались!

Колумб. Увы, Хуанита, не могу. Я больше не могу писать песен. Талант покинул меня. Он не прощает измен.

Погонщик. Не может он, девочка. Ему не до того, видишь?

Хуана. Как жаль! Кристо, а когда сможешь, ты напишешь?

Колумб. Я дорого дал бы, чтобы когда-нибудь опять смочь.

Погонщик. Тогда он обязательно напишет, милая. А пока иди. Не то он совсем отчается.

Колумб. Скорей бы возвратилась экспедиция! Я вышел бы на волю. Жил бы в бедной хижине, и, может быть, умение слагать песни вернулось бы ко мне.

Голос СТОРОЖА. Быстрее, девчонка, сюда идут!

Хуана. Я буду надеяться, Кристо! (Убегает.)

Проходит несколько секунд, и в камеру входят уже знакомые нам люди Святого братства во главе с инквизитором.

Инквизитор. Сеньор адмирал, высокородный дон Кристобаль Колон! По воле их королевских величеств мы прибыли, чтобы объявить тебе, что посланная для проверки твоих утверждений экспедиция возвратилась!

Колумб. И что же? Ну? Что вы молчите?

Инквизитор (торжественно). Экспедиция нашла твои земли, сеньор адмирал, на месте, указанном тобою. Посетила их и привезла большой груз золота и драгоценностей!

Колумб. Значит, я был поэтом! Был…

Инквизитор. Их величества повелели в знак благодарности передать тебе убор из перьев, какой носят тамошние вожди, и отвести тебя во дворец, чтобы ты и дальше мог служить испанской короне и умножать их славу и могущество.

На Колумба надевают убор.

Колумб. Какое великолепие! Так это мне и представлялось. Что же сказал вождь, передавая нашей экспедиции этот дар? И приветствовали ли его также и от моего имени?

Ассистент. Может, он и сказал бы, но его приветствовали так крепко, что голова его не удержалась на плечах.

Колумб. Его убили?

Ассистент. Как и всех прочих. Золото – не собака, оно не тоскует о старых хозяевах.

Инквизитор. Позже ты узнаешь обо всем подробно, дон Кристобаль. Собирайся же поскорее и возвращайся на службу их величеств.

Колумб. Я не хочу возвращаться.

Инквизитор. Ты не забыл, сеньор адмирал, что грозит тебе за неповиновение?

Повинуясь его жесту, ассистент вынимает те же инструменты, что и в первой картине.

Погонщик. Опять, значит, встали на том же перекрестке.

Колумб. А что станет теперь с этим человеком?

Инквизитор. Погонщик более не опасен, пусть рассказывает, кому хочет. Хоть самому королю португальскому. Все равно наши корабли окажутся там раньше и первыми изготовят пушки. Ты поведешь их, сеньор адмирал. Тебя ожидает слава. Иди и пожинай плоды открытия!

Колумб. Открытие сделал поэт. Что же стало с поэтом? Он продался в рабство адмиралу; но поэты не живут в рабстве – еще одно открытие… А что же адмирал? Он убил поэта; убил непредумышленно, но поэт мертв. Что, по закону, полагается за убийство, ваше преподобие?

Инквизитор. Смерть. Но хватит забав; время поторопиться, сеньор адмирал: их величества ждут!

Колумб. Я хочу выпить стакан вина.

Инквизитор. Погонщик! Подай вина его милости!

Погонщик. Но это вино…

Колумб. Молчи и дай!

Погонщик. Да ведь тогда меня повесят!

Колумб. Ты прав. Ты прав. Дайте вина, сеньор инквизитор.

Инквизитор. Рад оказать вам эту услугу!

Он делает жест; член Братства, стоящий ближе всех к вину, берет стакан и передает следующему, тот – третьему, затем стакан получает ассистент, инквизитор забирает у него и передает Колумбу.

Колумб. Адмирал, ступай вслед за поэтом! Догоняй! Поэзия всегда идет впереди!

Пьет.