Осечка на Топси (девятнадцатый-двадцатый конвенционные дни событий)

Обычно, разместившись в компенсаторе и обождав, пока он не приноровится ко всем особенностям моего тела, я засыпаю и все время прыжка провожу в созерцании приятных картин, не имеющих ничего общего ни с кораблем, ни вообще с Простором, но целиком посвященных Теллусу и тем людям на нем, с которыми мне хотелось бы встретиться еще не один раз. Однако на этот раз о сне пришлось забыть. Предчувствие обещало мне гораздо более активное времяпрепровождение.

Прежде всего — теперь можно стало, находясь в относительной безопасности, спокойно и хладнокровно обдумать и ситуацию, в которой я оказался, и дело, которое мне еще предстояло сделать.

Я попытался разобрать на кусочки и трезво проанализировать ту информацию, которую успел набрать. В этой связи сразу же возникло несколько вопросов.

Я мысленно пролистал все, что успел прочесть и услыхать за последние дни. Много, слишком много оставалось белых пятен. Ну что же: с отсутствием нужных данных я сталкивался, пожалуй, в каждом из дел, какими мне приходилось заниматься. Это стало как бы одним из основных правил игры. Но какие-то выводы можно было сделать и сейчас. Я постарался сосредоточиться, чтобы не упустить ничего важного.

Итак, что же мы имеем? Существует некое дерево. С ним связано некоторое количество открытых вопросов. Росло ли это дерево на Синере и до освоения планеты — или пришло туда с людьми? Если пришло — то где его подлинная родина? Или, быть может, оно продукт биологии, генетики, вернее — генной инженерии? Если второе — чей это был замысел, какова была его цель? Если первое — то каким образом удалось выяснить, что уракара оказывает на людей определенное воздействие, если сами синерианские колонисты его влиянию не подвержены? Далее: как попали семена (или, быть может, ростки) уракары на Тернару? Ветром занести не могло. Кто-то завез случайно — или они были привезены намеренно и высажены именно там, где нашлись подходящие условия для их роста? Нашлись условия — или были созданы? Иными словами: случайность или заговор? Если заговор, то — чей? Целиком и полностью синерианский? Точно утверждать я в этот миг не мог, но помнил, что Синера в подобных делах никогда раньше не была замешана. Кстати, и от перенаселенности, помнится, этот мир не страдал. Следовательно: действительно ли иммиграция на Тернару — синерианская? Или этот мир — только вывеска, своего рода маскировочная завеса, за которой орудует кто-то другой? Если так — кто и с какой целью? Просто ли кому-то оказалось тесно в своих пределах или же дело не в жизненном пространстве, а в каких-то более обширных — и, не исключено, гораздо более опасных планах?

Вопросы росли как грибы после дождя. Ответов пока не было.

Тем не менее я ощутил, что у меня наконец проснулся какой-то свой, личный интерес к этому делу — или, возможно, к делам: интуиция подсказывала, что здесь я налетел, может быть, на айсберг, о подводной части которого пока, за скудостью данных, не мог даже догадываться. Вернее — мог, но не позволил себе. Чрезмерное количество версий, пожалуй, ничем не лучше, чем полное их отсутствие: когда версий нет вовсе — их ищешь, а когда их много — можешь ненароком пропустить единственно верную: она часто выглядит достаточно неправдоподобной.

Самой же неправдоподобной была…

Но сейчас я не позволил себе углубиться в разжевывание этой версии. Не ко времени было. Отметил только: если она хотя бы близка к истине — то просто страшно становится представить…

Ну, может быть, я действительно смогу кое-что сделать в сложившихся обстоятельствах.

Но мне нужно куда больше серьезной информации, чем у меня имеется. Верига, лжепокойник, обещал пополнить ее, но теперь этого уже не сделает. Или?..

Если на Топси мне удастся осуществить задуманное, то следующим местом, куда я направлюсь, будет скорее всего Синера.

Но для начала нужно попасть хотя бы на Топси. Есть люди, которым хотелось бы этому помешать. И они, конечно, не ограничатся отвлеченными пожеланиями. Они уже действуют.

Пока что они (благодаря фокусу с личными кодами) меня потеряли. Но, конечно, уже принялись искать. Широким поиском. На всех входах вневремянки. И на бортах, стартующих с Теллуса.

Корнет, успевший сесть в последнюю минуту. Болтливый паренек. Совершенно вроде бы безвредный.

Но просмотр его сознания показал совсем другую картину.

Человек из Службы власти "О".

Другие преследователи пока отстали. Хотя, может быть, и как раз наоборот. Опередили. Не сопровождают, но ждут.

Корнет меня, естественно, в лицо — в сегодняшнее мое лицо — не знает. Значит, будет проверять. Именно меня. Обоих солдатиков он уже обшарил — все их неглубокое сознание. Я отлично чувствовал, как он это делал. Но когда попробовал войти ко мне, наткнулся на крепкую защиту. У меня просто не было времени построить фантомную картину сознания, и пришлось действовать самым простым образом. Парень — к его чести — не стал пытаться взломать блок; решил, видимо, выждать. Но ясно, что я стал для него серьезным подозреваемым.

Так что с его стороны можно ожидать активных действий в самое ближайшее время. Похоже, он неплохой практик.

Ладно — будем ждать…

Какую-то часть неимоверно растянутого прыжкового времени я спокойно лежал, наблюдая за тем, что происходит — или, вернее, не происходит в каюте, — потому что и на самом деле ничего не происходило. Наблюдать было удобно: выгнутая сундуком крышка компенсатора была прозрачной. Так что я хорошо видел, как дверь каюты распахнулась, вошел корабельный ревизор, чьей задачей было проверить, все ли пассажиры угнездились перед прыжком так, как положено по инструкции, посмотрел сквозь крышку на корнета, потом на меня, остался доволен порядком и вышел. Корабль нырнул в прыжок и уравновесился в Просторе; теперь оставалось лишь ждать, пока он, выждав необходимое время, не совершит выхода в нормальное пространство. Именно в это время, по моим прикидкам, и должно было что-то произойти — если, разумеется, мои ощущения были верными.

Они и на сей раз не подвели.

Как только тело привыкло к странному ощущению, всегда возникающему при выходе из Простора (ты чувствуешь себя как бы стремглав падающим в бесконечной пустоте — и вместе с тем совершенно замершим во времени), я увидел, как крышка второго компенсатора медленно, словно с опаской, начала подниматься, на полдороге замерла — было ясно видно, что корнет уже не лежит, а сидит в своей скорлупе, — потом отворилась до упора, и он вылез. Я наблюдал за ним, чуть приподняв веки, при скудном освещении, какое давал маленький дежурный плафон, мой сосед не мог заметить, что глаза мои не совсем закрыты. Плавно, бесшумно передвигаясь, он пересек каюту (для этого достаточно было двух шагов) и склонился над моей дорожной сумкой, что лежала в зажиме, совершенно беззащитная. Корнет обшарил ее со сноровкой, говорившей о немалой практике; извлекал предмет за предметом, неспешно осматривал и клал на стол, потом лез за следующим. Я, в общем, уже догадался, что ему нужно, знал, что в сумке он этого не найдет, но решил его об это не предупреждать, чтобы не облегчать его задачу. Корнет добрался наконец до лежавшего в самом низу моего оружия: дистанта и того сериала с последними накрутками что я позаимствовал у покойной дамы-стрелка, повертел руках, покачал головой, взял на изготовку и сделал вид, что стреляет. Я все еще сохранял спокойствие: стрелять в этих условиях он не станет, это было совершенно ясно, хотя он мог бы, конечно, попытаться инсценировать самоубийство — если его задачей было, кроме обыска, нейтрализовать меня (я все более укреплялся в мысли, что так оно и было, но решил выжидать до пределов возможного). У меня не осталось сомнений в том, что корнет пришел к очень не благоприятному для меня заключению, и если даже не идентифицировал меня, то все равно решил, что я человек нехороший, опасный: нормальный вояка сдал бы оружие при посадке, чтобы получить его в целости и сохранности после окончания полета, я же этого не сделал. Так что если я и не тот, кого он ищет, то, во всяком случае, могу оказаться пиратом или еще кем-нибудь в этом же роде. Поэтому у него есть право поступить со мною крутенько.

Разумеется, поднять стрельбу он и на самом деле не рискнул; наверное, потому, что времени у него оставалось все меньше, и он это чувствовал — судя по тому, что все чаще поглядывал на часы — десантные, те, что шли и в условиях прыжка. Быстро и аккуратно сложил в сумку все вынутое, не забыл застегнуть ее и вновь закрепить в зажиме и, лишь закончив это, подошел и склонился над моей норой.

Я ритмично дышал, руки лежали на груди. Видимо, зрелище его удовлетворило, но на всякий случай корнет перевел взгляд на панель с приборами, контролировавшими мое состояние, и несколько секунд внимательно изучал их. Похоже, результат его тоже удовлетворил: если верить приборам, я сейчас крепко спал и видел сны. Приборы — существа туповатые, обмануть их при наличии даже небольшого опыта совсем нетрудно. Корнета, видимо, об этом не предупредили. Успокоившись, он нащупал клавишу открывания и нажал ее, другой рукой он придерживал крышку, чтобы она не отскочила рывком. Я лежал по-прежнему неподвижно, меня интересовало, что он собирается со мной сделать. Пассажир, конечно, может умереть в компенсаторе с таким же успехом, как и в любом другом месте, и причина смерти необязательно окажется установленной, чаще всего в таких случаях ссылаются на внезапную остановку сердца. Интересно все же, какую последовательность он выберет: сначала нейтрализовать меня и потом искать — или в противоположном порядке? Первый вариант — спокойнее, но если он и тогда не найдет искомого, то будет совершенно неизвестно — где же его искать, а живой я смогу и потом навести на след. Я постарался легким воздействием на его рефлексы склонить его к первому варианту: так мне было удобнее.

Все пошло как по писаному. Корнет уже держал на изготовку шприц без всяких признаков жидкости в нем: воздушная эмболия — вполне приемлемый в такой обстановке способ. Приподнял мою расслабленную руку, сдвинул рукав вверх — умело, почти неощутимо. Я поймал себя на том, что слишком рискую, растягивая удовольствие, и начал свою контратаку, не пошевелив даже пальцем. Только сильным, хорошо сфокусированным психоэнергетическим лучом, проникающим через любую защиту — кроме немногих ее видов, известных лишь продвинутым.

На миг мне стало даже жалко его, когда я представил, какой удар обрушился сейчас на его бедный мозг, какие незримые молоты заколотили в виски. Лицо его искривилось в гримасе, он выронил шприц, поднял руки к вискам, как бы защищая их от внезапной беды или, может быть, стремясь сжать голову ладонями и тем помешать ей расколоться на множество осколков, именно такое ощущение у него сейчас и возникло. Обо мне он больше не думал, да и вообще рассудок его отключился, работали у него только инстинкты. Он бросился в поисках укрытия к своему компенсатору, захлопнул за собой крышку, скорчился, словно младенец в материнской утробе, но покоя не нашел: боль накатывала на него — волна за волной, и всякий раз его подбрасывало и он кричал — страшно, истошно, всем организмом ощущая свою медленную смерть, страшась ее и не умея противостоять ужасу. Поднимаясь и вылезая из своего гнезда, я следил лишь, чтобы процесс не перешел грань необратимости: мне не нужно было убивать его, а чувству мести я поддаюсь лишь в редких случаях, да и тогда оно остается под моим контролем. От корнета мне нужно было другое.

Подойдя к нему, я поднял крышку. Надо было торопиться: вопли корнета были, конечно, услышаны ревизором, чьей задачей сейчас являлось — следить за состоянием пассажиров все время нашего пребывания в Просторе да и после выхода тоже; каждый компенсатор поэтому имел акустическую связь с постом обслуживания пассажиров. Правда, приступы ужаса, приключавшиеся у пассажиров во время прыжка, не были такой уж редкостью: психика, лишенная привычной среды обитания — нормального Пространства, насыщенного множеством и ведомых, и вовсе пока неизвестных нам полей, — бедная наша психика, бывало, закатывала такие вот концерты. Так что ревизор мог и пренебречь сигналом — если был достаточно опытным специалистом, — и не поспешить к терпящему бедствие, на самом деле лишь кажущееся. Однако если он из молодых — прибежит обязательно. Мне сейчас не хотелось тратить силы на поиски — при помощи тонких тел, конечно — этого члена экипажа и на анализ его мыслей и намерений, проще было поторопиться с моим делом. Так я и поступил.

Сосредоточившись на корнете, я начал понемногу убавлять наведенную на него боль, не ослабляя, однако, ощущения предельного страха: психика парня мне нужна была покорной и восприимчивой. И одновременно занялся воздействием на его рассудок, память и подсознание. Теперь в его мозгу проявлялась и закреплялась, как снимок на пленке, новая картина произошедшего, на самом деле не имеющая с реальными событиями ничего общего. Придя в себя, корнет будет совершенно уверен в том, что задание выполнил, нужное нашел и сохранил, меня же навсегда вывел из игры. Искомую бумагу я тут же изготовил при помощи блокнота, аккуратно сложил и засунул во внутренний карман корнетской куртки, только содержание документа было вовсе не тем, на какое рассчитывали пославшие молодца; я был уже совершенно уверен, что знаю, кто стоит за корнетской спиной. Правда, проверить это мне не удалось в памяти и самого исполнителя, и его мика все, что касалось вышестоящих лиц, было тщательно стерто при помощи знакомого мне метода замедленного возврата, когда как бы уничтоженная информация восстановится сама собой через определенное время — или в заданных конкретных условиях. Мне удалось установить, что парень вспомнит, кому и куда он должен доложить о выполнении задания, не раньше чем на третьи сутки, считая от нынешнего дня. Но мы должны были расстаться уже завтра, а тащиться за ним ради выяснения второстепенной, по сути, детали мне было недосуг. Тем более что, как уже сказано, я и так знал, кто послал его, — или полагал, что знаю.

Убедившись в том, что корнет с его измордованной психикой воспринял все именно так, как следовало, я закончил насылать боль и погрузил его (теперь уже блаженно улыбающегося) в глубокий сон, в котором он должен был еще раз пройти через события, придуманные мною. Убедившись, что с ним все в порядке, я закрыл крышку его компенсатора и вернулся в свой. Мне трудно было удержаться от ехидной усмешки, когда я представил, какая каша заварится в его голове после того, как он, проснувшись, увидит меня здоровеньким — в то время как, по его представлениям, я был уже мертвее мертвого. Но стоит ему покинуть корабль, как всякая двойственность в ощущениях и памяти исчезнет, и он готов будет под присягой утверждать, что благополучно угробил меня, как и следовало. Правда, в документе, который он доставит, будет изложена другая точка зрения; ничего, пусть сторонник опасной игры поломает над этим противоречием свою умную голову.

Так я и уснул в компенсаторе: с удовольствием представляя себе эту сценку. И мне снились приятные сны. Снилось, что я снова вошел в медитацию, общаюсь с тем, кого привык встречать там, и он успокаивает меня, обещая, что все будет хорошо и я вернусь к нормальной жизни, потеряв не так уж много в совершенствовании своего духа, а упущенное наверстаю быстро.

К сожалению, я знал, что это лишь сон.

Топси оказалась и в самом деле веселой планетой. В особенности для меня. Такой веселой — уж дальше некуда.

Большую часть своих тридцати семи лет я провел на Теллусе. Но по роду деятельности приходилось бывать и на Других мирах, иногда весьма отдаленных от прародины.

Они были очень разными, и — если верить историкам — это разнообразие было свойственно им с самого начала освоения. Хотя люди, прилетавшие на них, были, в общем одинаковыми: тип энергичных людей без предрассудков с очень туго закрученной внутренней пружиной; людей, готовых принимать крутые решения и незамедлительно выполнять их. Но часто уже следующее поколение, и уж обязательно — третье становилось по своему характеру совершенно другим, нередко даже — противоположным по отношению к своим отцам или дедам. Почему? Для себя я нашел лишь один ответ: миры влияли на них.

У каждой планеты — свой характер, и люди достаточно быстро перенимают его, потому что иначе им не выжить. Характер планеты определяют и диаметр ее, и гравитация на поверхности, и химический состав, и уровень радиоактивности, и количество энергии, получаемое от светила, и его спектр, и наличие (или отсутствие) больших водных массивов и рек, рельеф, господствующие ветры и течения, флора и фауна, геология коры и мантии, количество и масса спутников, космическое излучение и наличие озона в атмосфере, вид звездного неба — одним словом, все на свете и еще кое-что.

Поэтому разбегание цивилизаций началось сразу же при их возникновении и сегодня стало уже совершенно очевидным фактом, с которым приходилось считаться. Перед посещением любого мира очень полезно бывает познакомиться с его характеристиками. Обычно для этого достаточно заглянуть в популярный ежегодник «Где, Что, Кто». Если же вам нужны какие-то конкретные цифры и факты, придется искать доступ к закрытой информации, это куда сложнее. У меня такой доступ — хотя и не на самом высоком уровне — был, так что еще заблаговременно я мог бы получить нужную справку по любому миру. Но если говорить о Топси, то я и так знал все, или почти все о ней давно и наизусть. Хотя и не стал докладывать об этом Королю пентаклей.

Политически Топси не была независимым государством, но принадлежала к системе Армага — как известно, самого богатого и мощного члена Федерации. Фактически же зависимость выражалась разве что в том, что Топси ежегодно вносила в копилку своей метрополии немалую сумму налогов. Зато федеральные налоги ей платить не приходилось. Это устраивало и Топси, и Армаг. Официальный статуc этого мира был: свободно присоединившаяся территория.

Помимо резко консервативного типа цивилизации, Топси выделялась среди прочих населенных миров самым низким коэффициентом соблюдения Федерального законодательства, и одновременно — наиболее высокой суммой собираемых налогов, а также — для неграждан — легкостью получения разрешений на коммерческую деятельность и практической невозможностью раздобыть лицензию на деятельность производственную. Проще говоря, вы могли там за час решить вопрос об открытии, скажем, супермаркета, но вам и за год не удалось бы продвинуться ни на шаг, если хотели построить фабрику. Столь же сурово был ограничен импорт на Топси механизмов, зато широко распахивались двери перед ввозимой электроникой. Вывозить же в силу отсутствия серьезной промышленности с Топси было вроде бы нечего.

На первый взгляд характер и уровень жизни на планете держал, как говорится у летчиков, площадку — то есть соблюдал постоянную высоту и скорость полета. На Теллусе такие площадки известны, они выдерживались иногда долгими столетиями, как, например, европейские средние века или же современность, отсчет коей идет вот уже три века, от двадцать первого столетия (после ирреального двадцатого) и по сей день (так принято считать — на самом же деле прародина людей хиреет, особенно в последние годы, но замечать это и говорить об этом вслух считается дурным тоном). Такие площадки перемежаются то стремительными пике, то крутыми свечами, а то и такими петлями, что мертвее не бывает. На Топси же за сто двадцать лет ее существования в качестве населенного людьми мира площадка держится по сей день. Хотя есть немало миров, которые с первого дня существования двигались ускоренно, и на сегодня во многих отношениях основательно обогнали своих сверстников и соседей по Простору. Не иначе, разница в образе развития определялась той самой индивидуальностью светил и планет, о которой тут уже сказано.

Это все и вы могли бы узнать из уже упомянутого ГЧК. Как и еще одно существенное обстоятельство: население Топси сравнительно с другими крайне невелико, а средний уровень его жизни выше прочих во всей Федерации. И, пораздумав, заинтересовались бы: как можно сочетать минимум населения и отсутствие промышленности — с одной стороны, и необычайно высокий уровень — с другой? В свое время так жили на Теллусе маленькие нефтяные княжества; но Топси не добывала и не вывозила никаких ископаемых. Потуит, золото, трансураниды и прочее — то был не ее хлеб. Но мало того. Были в Федерации и другие миры с разветвленной и прекрасно отлаженной банковской системой, где уровень жизни тоже был достаточно высок. Однако, хотя банки на Toпe (так длинное имя сокращается в разговорах), конечно, были, но в денежном обращении Федерации серьезной роли вроде, бы не играли. Откуда же что бралось? Этот вопрос вы зададите себе, но в цитируемом ежегоднике ответа не найдете. Мне ответ известен, но я сомневаюсь, что у вас имеется допуск нужного уровня — и потому пока ничего говорить не стану. Впрочем, со временем вы и сами поймете.

Вот почему Топси — веселая планета: единственная промышленность, по-настоящему развитая там, — производство развлечений. Но богатеет мир и не от ее доходов, хотя и они заметны в государственной казне. И не от туризма, хотя приезжает по вневремянке и прилетает на кораблях туда, пусть ненадолго, куча народа из других, даже отдаленных миров и оставляет там не так уж мало денег. Нет, главный доход — не это. А…

Космические полеты в наши дни отнимают немного времени: сопространственные прыжки сделали пространство фикцией — если только вдруг не откажет техника. Нам она не отказала, и уже на четвертое утро (во всяком случае, часы показывали так) наше корыто аккуратно сомкнулось с платформой Топси, что болталась на постоянной орбите, пассажиры прошли все осмотры и досмотры и погрузились на челнок, который доставил нас на поверхность планеты.

Говоря «мы», никак не имею в виду того корнета, с которым у меня вышло небольшое приключение: он сошел, как и собирался, на Симоне, и я проводил его очень по-дружески и даже разорился на угощение за мой счет — не очень, правда, шикарное. Корнет с благодарностью выпил, опять болтал какую-то чепуху, а в белесых, туповатых глазках его все стояло непреходящее изумление — и кажется, он сам не понимал, от чего. Видно было, что он пытается что-то вспомнить, и это ему никак не удается. Ничего странного: я над ним поработал достаточно серьезно.

Его место занял другой парень, тоже, конечно, служивый. Этот унтерюга принадлежал к военной полиции Топа, чем страшно гордился — судя по тому, как задирал нос: ноздри глядели прямо вверх, как раструбы зенитной дистант-спарки. На меня ему, похоже, было наплевать; однако, не доверяя внешности, я слегка покопался в его начинке, после чего почувствовал себя немало озадаченным. Этот унтер тоже нес в себе поручение, касавшееся меня, и мне показалось весьма интересным, что оно было словно скопировано с того, что я прочитал в памяти давешнего корнета. Содержание совпадало; естественным было бы, если бы еще и почерк был тем же самым: я всегда чувствую авторскую руку, потому что каждый из нас проводит даже самые простые операции по-своему; мы узнаем друг друга, как некогда радиста узнавали по манере работать на ключе — хотя азбука оставалась одной и той же. Две птички из одного гнездышка, подумал я вначале — и вот ошибся. А это могло означать лишь, что в своих умозаключениях я что-то напутал.

Во-первых, я, видимо, ошибся, определяя объем задачи. Когда я увидел унтера, то решил, что корнету не поручалось убрать меня, но лишь пасти — и прибрать к рукам ту самую кристеллу, вместо которой я состряпал ему некий документ. Сойдя на Симоне, он должен был, по моей гипотезе, доложить о результатах по команде. Но что он мог сообщить? Что я убит. Но в таком случае не было никакого смысла подсылать ко мне еще кого-то. Разве что — с веночком на похороны. Нет, сменивший его в моей каюте унтер явно пил из другого источника, то есть еще кому-то, кроме Иваноса, хотелось следить за мной и, вероятно, пытаться завладеть кристеллой, которая то ли была у меня, то ли ее больше не было.

Но из этого следовал и второй вывод: Король пентаклей, на которого я грешил, к этой операции отношения скорее всего не имел. Как я буду вести себя в дороге, вряд ли представляло для него такой интерес, чтобы он пошел на немалый расход: нанять филера даже для действий в пределах одного мира стоит дорого, что уж тут говорить о галактических масштабах. Конечно, совершенно отрицать такую возможность нельзя, но следует просчитать и другие варианты. Всегда приятно знать, кто же ловит тебя в перекрестие прицела.

А это означало, что надо будет, используя оставшееся до Топси время, допросить моего нового попутчика со всем возможным пристрастием.

Так я и сделал, воспользовавшись той же ситуацией, какая уже возникла у меня с корнетом с Симоны. Только на сей раз я не ждал, когда сосед начнет предпринимать какие-то действия (если вообще начнет), но, как только мы покинули Простор, начал работать сам.

Усыпить его было непросто: клиент оказался очень невосприимчивым к воздействию на его психику и тонкие тела, которых к тому же обнаружился дефицит. Когда я в этом убедился, все остальное стало для меня ясным. И то, что в его двойном дне ничего не оказалось, кроме простенькой задачи — той самой, которую я прочитал, еще даже не успев как следует разглядеть его. Да и самого этого дна тоже не было. Парень как парень — решил я, — нормально отработанный зомби, в котором, к сожалению, начисто стерто — кто его послал: задание, как я уже говорил, детское — пасти меня на Toпe заботливо, как любимую корову бабушки; но такое мог поручить кто угодно — от самых крутых, пока еще не вполне известных мне врагов до лучших друзей, заботящихся о моей сохранности; впрочем, вернее всего то не были ни те, ни другие, а кто-то третий. Решив так, я ограничился лишь одной попыткой выжать из него информацию:

— Кто послал тебя?

Ответил он не очень вразумительно:

— Их нет… Никого нет. И после паузы:

— Это лабиринт. Лабиринт. Я — твой проводник. Приведу тебя, куда нужно.

— Кому нужно?

— Кому нужно, тот знает.

И более ни слова. Только храп. Безнадежно.

После такой неудачи я залег в компенсатор и перестал думать об унтере до самой Топси. Если его кто-то встретит — увижу и попытаюсь разобраться. Если нет, то уж как-нибудь от него отвяжусь.

Но и когда мы наконец долетели, мне не очень-то хотелось следить за тем, как он готовится к высадке, наводя пожарный блеск на свои бутсы, бляху и нагрудник. Время от времени он поглядывал на меня и нерешительно улыбался, что вообще-то не свойственно зомбированным. Я знал, что он никуда не денется. Постарается не потеряться. А пока мне куда интереснее было — разглядывать на обзорном экране приближающуюся поверхность планеты, на которой мне никогда раньше не приходилось бывать. И на которой я не без основания рассчитывал найти если не сам ключ к записям (а они, как я был подсознательно уверен, в свою очередь, помогли бы найти пресловутые семена уракары), то, во всяком случае, направление, в котором следовало его искать, чтобы затратить на решение задачи как можно меньше времени. Интуиция почему-то подсказывала, что время во всей этой истории было решающим фактором и самым дефицитным слагаемым успеха.

Из справочника известно, что Топси диаметром и поверхностью несколько уступает Теллусу, но по массе почти равна ему. Вторая планета в плоской системе Ульдемира. Атмосфера пригодна для дыхания, хотя кислорода в ней на три процента больше, чем у нас, а углекислого газа — меньше. Климат теплый и сухой, открытой воды вдвое больше земного, на единственном материке есть большие реки, хотя их немного. В океане — множество островов, группирующихся в архипелаги. Растительность приближается к субтропической, впрочем, чуть ли не все виды, завезенные с Теллуса, не прижились. Спор о том, можно ли ввозить земную живность, ведется до сих пор. Я имею в виду живность для заселения тех ниш, которые до освоения планеты пустовали; для прокормления небольшая часть поверхности обрабатывается, существуют и стада — дойное и мясное; поголовье строго ограничивается местными законами — чтобы скот не съел планету. Вероятно, по этой же причине ограничена и иммиграция, хотя туризм, как уже говорилось, поощряется. Из многих людей, с кем мне приходилось пересекаться в жизни, лишь один, насколько помню, лет пятнадцать тому назад эмигрировал на Топси и вроде бы прижился. Еще трое пыталось — но просьбы их были отклонены без указания причин. Просто «из-за отсутствия возможности обеспечить необходимые рабочие места и должный уровень жизни» — стандартная отговорка, не более.

Помню, в детстве меня страшно интересовало: как это люди ухитряются находить планеты, столь похожие, в общем, на Землю и пригодные для жизни? Меня смущало то, что в нашей системе такая была и есть только одна. В свое время, говорят, один простак сильно удивлялся тому — каким образом люди узнали названия звезд? Ему не пришло в голову, что не узнали, а сами придумали. Я же потом, повзрослев, понял все-таки: находят — потому что ищут, и на каждую пригодную приходятся десятки, а то и сотни совершенно безжизненных планет. Но во Вселенной всего сотворено много, надо лишь искать. Для теллуриан это стало возможным после изобретения ВВ-связи и транспорта; а уже и вовсе недавно, когда разобрались наконец не только в принципах, но и в математике творения, можно стало даже прогнозировать местонахождение (приблизительное, конечно) искомых объектов. Так что теперь я ничему уже больше не удивлялся — если говорить о вопросах заселения планет, разумеется. В других областях многое меня и по сей день удивляет — и, наверное, еще долго (я надеюсь) будет удивлять. Кто-то сказал: жизнь есть движение. От себя добавлю: жизнь есть удивление. Когда ничто более тебя не удивляет — и, значит, не интересует, не волнует, — вызывай гробовщика и проси снять с тебя мерку.

И сейчас, глядя на обзорный экран, я снова удивлялся: тому, насколько все-таки не совпадает картина, составленная тобой по книжным материалам, с той, что возникает перед взором в реальности.

Топси принято было считать миром глубоко провинциальным. Но после выхода из прыжка, когда наш «Титан» вошел в техносферу мира, это представление пришлось изрядно откорректировать. Прилегающая к планете область пространства оказалась хорошо обставленной не только необходимыми маяками и станциями связи; я успел заметить, самое малое, два мощных, судя по габаритам, энергососа, чьи kW-воды были заботливо обвехованы, а кроме того (и это было уже немалой неожиданностью) мы прошли достаточно близко от громадных — без малого в футбольный стадион площадью — антенн перехватчиков связи. И еще — несколько сторожевиков лениво обращались по своим орбитам в разных широтных и долготных плоскостях, да к тому же в два слоя: внешний — близ границы сферы возникновения, а внутренний — на самом рубеже техносферы. Кто-то явно не пожалел вложить в энергетику, связь и безопасность Топси очень немалые деньги. Трудно было даже прикинуть, о каких порядках величины могла идти речь. Во всяком случае, Теллусу такая роскошь была сейчас не по силам.

Не совпал с ожиданиями и облик самой планеты. Я ожидал увидеть что-то вроде полупустыни, в лучшем случае — сухих степей, каких все больше возникало на Теллусе — безлюдных равнин, в которых тут и там поднимаются к облакам многоэтажия городов. Я как-то упустил из виду, что все население Топси, по статистике, насчитывало что-то около двух с половиной миллионов человек — а следовательно, воображенные мною города просто некому было бы населять; и — следующий вывод из этого — планета с высоты должна была выглядеть необитаемой на девяноста девяти процентах своей территории. Меня ввели в заблуждение проспекты, которые топсийские власти рассылали по всей Галактике: на них были и степи, и небоскребы. Действительность же оказалась совсем иной. На материке я успел заметить громадные лесные массивы, обширные зеленые луга, горные хребты, над которыми поднимался Эверест местного значения, да и степь действительно существовала — только не занимала сколько-нибудь значительной территории.

Что же касается городов, то с высоты был заметен один-единственный — и так оно и было на самом деле. Странно, что город этот находился на острове средней величины, лежавшем в океане близ экватора, а космодром, как потом оказалось, — тоже на острове, размером побольше, этот улегся на самом экваторе, недалеко от Топсимара (так этот единственный город назывался). Возможно, у топсиян были какие-то причины избегать материка? Хотя это вряд ли могло иметь отношение к моим делам.

Было солнечно, снижаясь, мы не встретили ни единого облачка: видимо, тут сейчас стояло лето. Я надеялся, впрочем, что жара не будет слишком изнуряющей: уроженцу средних широт, мне по вкусу умеренные температуры.

В общем, приятно смотрелся мир Топси с высоты. И этот его облик — или что-то другое начало действовать на меня: в условиях, какие я наблюдал сверху, исчезнуть в случае осложнения было бы очень просто. Но крепла надежда на то, что скрываться ни от кого и не понадобится.

Наверное, это Топси уже проявляла свой характер.

Да, подумал я еще раз. Веселая планета.

Впрочем, это настроение изгладилось очень быстро. Уже на поверхности, в зале прибытия топсийского космотерминала, подсознание подсказало мне: что-то не так. Это произошло, когда я, среди прочих прилетевших, направлялся к пограничной стойке.

Может быть, причина ощущения заключалась в том, что терминал оказался не пустым (как я ожидал, исходя из того, что на «Титане» прилетело никак не более двадцати человек). Наоборот, людей в обширных залах оказалось множество. Оказывается, незадолго до нас на Топси сели, один за другим, два пассажирских корабля: «Кастор» с Милены и «Цицернак», пришедший с Лорика. И тот, и другой привезли, похоже, по целому полку курортников, так что общий зал был под завязку набит пестрыми футболками, шортами, темными очками, багажными тележками, футлярами с удочками, раздутыми рюкзаками, водными лыжами и серфами, орущими младенцами и мало ли еще чем. А также и по той причине, что станция вневремянки здесь почему-то оказалась совмещенной с космотерминалом — и оттуда чуть ли не ежесекундно возникали все новые и новые представители рода человеческого, еще более увеличивавшие царившую в залах в момент моего появления сумятицу. Она, впрочем, была скорее кажущейся, чем подлинной: все это людское — если не море, то, уж во всяком случае озеро — быстро разбивалось на несколько рукавов, из которых каждый медленно втекал в один из пограничных выходов, чтобы, зарегистрировавшись, обрести наконец свободу передвижения и устремиться к своим целям. Все это было, в общем, легко объяснимо и совершенно естественно; но мне от этого легче не становилось.

Я-то рассчитывал, оказавшись здесь, быстро сориентироваться, просмотреть всех прилетевших и встречающих и таким способом определить, кто прибыл встретить меня и то ли ненавязчиво сопровождать при всех моих передвижениях по Топси, то ли (такое вовсе не исключалось), напротив, — лишить меня всякой возможности передвигаться и вообще действовать самостоятельно. При двух-трех десятках людей выполнение моей программы отняло бы минимум времени и усилий. Но их тут ходили немереные сотни, и излучаемые этой толпой поля смешивались в такой нечленораздельный коктейль, из которого было совершенно невозможно выделить хоть одну составляющую. Иными словами, поджидавшее меня лицо — или лица — могло находиться тут на расстоянии протянутой руки — и я никак не смог бы засечь его.

А не зная подлинной обстановки, покидать терминал было просто опасно.

Но, впрочем, может быть, я просто-напросто сам настраиваю себя на испуг, а на самом деле опасность мне не грозит?

Пришлось быстро думать, одновременно замедляя шаг, пропуская вперед шедших позади. В чем могла заключаться опасность? Примем как данность, что розыскное требование Служб Геллуса на меня уже дошло сюда по ВВ-связи. И таким же путем прибыли и люди, которым надлежало, самое малое, взять меня и переправить на родную планету. Предположим, так оно и есть. Но как можно им опознать меня? По внешности? Вряд ли: выглядел я благодаря искусству Короля пентаклей, вовсе не похожим на самого себя — такого, каким меня знали на Теллусе все, с кем приходилось встречаться. Документы? Они ничем не хуже настоящих хотя бы потому, что они и есть настоящие: не подделанные, а купленные. Правда, мне не удалось на борту «Титана» совершить очередную метаморфозу: из-за возни с унтером на это не хватило времени. Но, может быть, это и к лучшему: мой воинский антураж способен сыграть благую роль. Солдат всегда воспринимается как человек казенный, и как бы подразумевается, что его подлинность удостоверяется государством.

Что-нибудь компрометирующее в поклаже? Там нет совершенно ничего подозрительного. Оружие? Но я -солдат, мне положено носить его, и потому оно записано в моем предписании, в графе «Вооружение». И сериал, и дистант; и то, и другое является также и армейским оружием, заводские номера его безошибочно занесены в документ…

Номера, да.

Номера!..

Черт, как же можно было не подумать об этом вовремя?

Раз уж розыскное требование дошло до этих краев (а сомневаться в этом было бы крайне легкомысленно), то в нем — стопроцентно! — указаны и номера оружия, которое может находиться при мне. Номер сериала дамы-киллера у них, конечно же, есть, да и все данные моего дистанта тоже: он был официально зарегистрирован и у меня имелось разрешение. Хоть бы его не было!..

Стоит мне предъявить на выходе оружие — и меня схватят. Вся история закончится, не успев толком начаться.

Оставить оружие здесь, спрятать где-нибудь? Но вроде бы негде; а если и удастся сделать это — меня совершенно логично спросят: а где те штуки, которые согласно предписанию должны быть при вас? Вы же не потеряли их, старший унтер, и не подарили кому-нибудь? Ах, у вас их украли в дороге? Корнет с Симоны? Прекрасно, мы начнем его поиски — а вам тем временем придется задержаться у нас, мы никак не можем пропустить вас в такой ситуации.

Обильно смазать узкое место, чтобы беспрепятственно проскользнуть? На Теллусе я бы так и сделал; но здесь — кто знает, какие тут в этом отношении порядки? Брать, конечно, берут, как и везде, хоть один такой да найдется; однако смазки явно не хватит. Рулями с Теллуса здесь не отмажешься — да и тех осталось не очень много, а кроме них, у меня есть только чек. Сумма в него вписана достаточно солидная, но отдать его — значит остаться совсем без гроша: как-то не принято просить сдачи, давая взятку. Да и попросив — не получишь. Остаться же совсем без ничего значит сразу усложнить ситуацию процентов на триста, а то и на все пятьсот. Опять-таки, будь это на Теллусе…

Но до него очень далеко. И надо решать быстро, иначе еще через несколько минут ты останешься тут один — и своей медлительностью привлечешь к себе совершенно излишнее внимание.

Постой. А зомбированый эмпи, самозваный проводник по лабиринту? Пограничники, как правило, считают полицию, включая и военную, своими людьми, и проверяют обычно спустя рукава. Так что если у него даже обнаружится пара лишних стволов, большого шума никто тут поднимать не станет.

Назвался проводником — вот пусть и проводит! Конечно, потом возникнет еще одна задача: вернуть оружие самому себе. Однако я полагал, что в споре с зомби всегда выйду победителем.

Где же он? Наверняка где-то рядом: в его задачу не входит бросать меня на произвол судьбы. Я оглядел зал, постепенно пустеющий. Унтера не было видно.

Затаился где-нибудь, сукин сын, и следит за мной. Ничего удивительного: ему-то здесь ведом каждый закоулок. А у меня просто не было времени детально разобраться с такими вещами, как, например, план терминала. У меня его, кстати, и не было: улетать пришлось, мягко говоря, второпях.

Но унтер где-то здесь; я прекрасно ощущаю его присутствие.

Я снова просканировал окружающее пространство, но на сей раз третьим, всевидящим глазом. И без труда обнаружил парня. Но, к сожалению, там, куда сейчас никак не мог добраться.

МП-унтер успел уже пройти контроль, выйти из зала и теперь находился рядом со стойкой — но увы, с другой, внешней стороны.

Я попытался вызвать его, послав ему соответственную команду. Будь он нормальным человеком — команда подействовала бы, но он был зомбирован и настроен на команды только своего хозяина, я же мог воздействовать на него, лишь стоя рядом с ним. Ничего не получилось.

А время шло. Надо было что-то делать. На меня уже поглядывали от стоек; смотрели с подозрением. Пограничники, такой народ.

Мне, в общем, выбирать было не из чего. Заплатить — значит, попасть в сложные обстоятельства. Не заплатить равносильно немедленному провалу. Так что куда ни кинь — всюду клин.

Я вытащил из дальнего кармана аккуратно сложенный чек. Из другого, поближе, — воинскую иденткарту. Раскрыв чек, скользнул взглядом по проставленной в нем сумме, очень привлекательной сумме. Словно попрощался с нею. Но расставаться с деньгами было не впервой. Ничего, останемся живы — заработаем еще… Снова сложил чек, зажал его в пальцах вместе с иденткартой. Правила общения между мирами Федерации оставались почти точно такими же, какими были и сто, и двести лет назад: как я уже говорил, общество, невзирая на то, что расползлось по десяткам миров, последние века делало площадку, сохраняя нравы и обычаи — видимо, потому, что они наилучшим образом согласовывали интересы всех слоев, от правителей до бомжей. Держа все наготове, подхватил сумку и неторопливо направился — в числе последних — к пограничным стойкам с турникетами.

Стоек было четыре, и сейчас главным и решающим было — не ошибиться в выборе. Я начал справа, пытаясь забраться поглубже в психику сидевшего в будке пограничника. Установив канал связи, легко послал ненавязчивую мысль: хорошо, если бы кто-нибудь сейчас предложил сотню-другую… По легкой отдаче почувствовал, как мысль вошла в сознание адресата. И тут же сгорела. Мгновенно. Он даже не попробовал повертеть ее в голове: уничтожил сразу. Хорошо для пограничной службы Топси. А для меня — плохо.

Со вторым получилось лучше, но незначительно. Мысль осталась живой, но он упрятал ее так далеко, что стало понятно: чтобы подвигнуть его на такое действие, как пропуск через границу человека, у которого что-то не в порядке, с ним пришлось бы долго работать. Он просто-напросто боялся, хотя было совершенно ясно, что, к примеру, найди он такую сумму на улице — не побежал бы в стол находок и не стал бы расклеивать объявления. Трусоват и потому нерешителен. Не годится.

Третий — совсем плохо. Мысль ему понравилась, и он немедленно начал развивать ее дальше. Возникла картинка: ему предлагают взятку — и он немедленно хватает виновного за руку и поднимает большой шум. Честолюбив, не испытывает большой нужды в средствах, но очень недоволен продвижением по службе и сделает что угодно, чтобы отличиться. Затевать операцию с ним — хуже, чем войти безоружным в клетку с голодным тигром и начать дразнить его. Отпадает совершенно.

Плохо, плохо. Если и четвертый окажется идеалистом, трусом или карьеристом — положение станет действительно пиковым.

Я даже не успел составить мнения по поводу четвертого. Потому, видимо, что народу по эту сторону барьера оставалось совсем мало, он просто-напросто закрыл свою форточку, вышел из будки, запер ее и направился к буфету, что находился по эту сторону границы, затесавшись между магазинчиками «такс фри». Проголодался, наверное.

Буфет «такс фри» — не самое дешевое место. Тем более что близ терминала по ту сторону границы — в этом я был более чем уверен — имеется достаточно забегаловок самого разного уровня. Вывод: человек, пользующийся таким буфетом, не очень стеснен в средствах. Это и хорошо, и плохо. Плохо — потому, что он может и не пойти на правонарушение ради некоторой суммы, тут важно, однако, знать — где та цифра, ради которой он рискнет. Хорошая же сторона дела заключается в том, что откуда-то же он берет деньги, чтобы заказать… что именно? Ага. Чтобы заказать не что-нибудь, а крабовый салат, тибоунстейк и бутылку красного вина — название было мне незнакомо, вероятно, оно было из местных сортов. Не слабо. Его заказ не остался для меня секретом потому, что я уже стоял у него за спиной, ожидая своей очереди. Он заплатил семнадцать топсийских уников с мелочью. Непохоже было, что у него они — последние. Я мысленно перевел уники в галлары; н-да-с. Этот немолодой уже мужик должен был зарабатывать очень неплохо. Оклад пограничника, пусть даже и в звании субкапитана и с большой, судя по шевронам на плечe, выслугой вряд ли мог обеспечить ему такой уровень существования. С другой же стороны — если государственный служащий не скрывает, что живет не только на оклад, его доходы должны быть в полном смысле слова безгрешными. Или же…

Вот именно: или же. Я вспомнил характеристику Топси как мира, в котором законность соблюдается меньше, чем на любой другой обитаемой планете. Может быть, здесь и не принято скрывать своих побочных доходов? Может быть, ими даже гордятся?

Субкапитан заплатил и отошел к столику, куда ему должны были принести все заказанное. Столик он выбрал ближайший к буфетному прилавку. Наверное, не случайно.

Дама за стойкой уже нетерпеливо постукивала ногтями по лакированной доске. Я поспешил изобразить смущенно-нерешительную улыбку.

— Скажите, пожалуйста, вы принимаете земные рули? Она презрительно изогнула губы:

— Кроме уников — только галлары. Написано же! И ткнула пальцем вверх. Над ее головой и в самом деле висела табличка: «Расчет только в униках и галларах», и я, конечно, успел прочитать надпись. Но нужно же было как-то завязать разговор.

— Ах да, простите, не обратил внимания. Ладно, пусть будут галлары. Вот только у меня не кэш, а трэвел-чек…

Я вытащил чек и положил на прилавок. Она посмотрела. И проговорила — уже совсем другим тоном, даже с нотками извинения, при этом из ее речи почти исчезла легкая шепелявость телецкого диалекта (так он назван, поскольку Топси на земном небе располагается в созвездии Тельца):

— К сожалению, не могу вам помочь. Мы не принимаем чеков, только наличными. Даже карточками у нас не пользуются.

Одновременно она быстро просканировала меня острым взглядом. Видимо, очень уж несовместимыми показались ей — сумма и занюханный армейский унтер.

— А где-нибудь здесь можно реализовать чек?

— Только в городе, в банке. Это не так уж далеко отсюда… Да и вряд ли здесь — даже будь тут обмен — нашлось бы столько денег: пятьдесят тысяч!

— Я понимаю, но у вас здесь все выглядит очень уж соблазнительно!

Думаю, что слова эти прозвучали убедительно: мне и в самом деле хотелось есть. Хотя это было не главным. Куда важнее было то, что за спиной у меня произошло некоторое движение: слышно было, как ножки стула скользнули по полу. Это означало, что наш разговор — а точнее, названная вслух (вряд ли случайно) сумма привлекла внимание субкапитана.

— Я бы накормила вас в кредит, — продолжала между тем буфетная фея, — но у нас это не практикуется. — Она развела руками.

— Спасибо за сочувствие, — грустно сказал я. — Видно, придется и в самом деле перехватить что-нибудь там, снаружи.

За моей спиной послышались шаги. Субкапитан остановился рядом со мной.

— Царапочка, я заждался, — проговорил он вовсе не сердито. И медленно, как бы нехотя, повернулся ко мне. Наши взгляды встретились; и я сразу же ощутил, как его незримые, но от этого не менее реальные астральные щупальца утыкаются в мой блок, пытаясь разглядеть — что там у меня внутри; со своей стороны, и я попытался сделать то же самое — и безуспешно. Это было, как мгновенная стычка на фехтовальной дорожке: выпад — рипост — прыжок назад, чтобы разорвать дистанцию. Глаза пограничника на миг блеснули, но он тут же отвел взгляд и сказал, не улыбаясь:

— Потерпевший крушение в шлюпке гибнет от жажды — похоже, да?

Он тоже заговорил чисто, на литературном феделине. Возможно, тут это считалось признаком уважения, но скорее он просто думал, что я не разберусь в диалекте.

Усмехнувшись, я кивнул и жизнерадостно заверил:

— Ничего, выплыву. Берег близко.

— Близко, — согласился он. — Однако накат большой, а и тут не пляж — скалы. Без помощи трудно придется.

— Думаете?

— Если бы не так, — ответил он, — вы были бы уже на берегу, а не здесь. Угадал?

Я не стал отвечать, памятуя, что молчание — знак согласия.

Буфетная фея собралась уже нести на столик заказ субкапитана. Но он удержал ее:

— Царапа, пусть молодой человек позавтракает — запишешь на меня. — И мне: — Заказывайте.

— Большое спасибо, — сказал я признательно. Чашку кофе и булочку, пожалуйста.

— Что так мало? — удивился он. — Не солдатский аппетит.

— Всерьез поем в расположении, — ответил я. — Положено, пусть отдают.

— Разумно. Что же — сядем?

Я пошел вслед за ним, не забыв забрать с прилавка чек. Он указал мне на стул, уселся сам. Глянул на меня в упор, но не сказал ни слова, пока хозяйка не принесла все заказанное и не удалилась за стойку. Лишь после этого спросил:

— Проблемы?

Я не успел глотнуть, как он предупредил:

— Только правду. Врать мне надо, когда я на посту.

— Есть небольшие сложности, — сказал я. — Хотя проблем и нет.

— Это сразу понятно. Мне. Давай по порядку. — Он перешел на «ты» как-то совершенно естественно, словно мы вместе выпили уже не одну цистерну. — Трудно выйти?

— Да как сказать… — протянул я.

— Так и сказать. Похвались, что у тебя там, — потребовал он.

Я протянул ему иденткарту. Он проглядел ее наметанным глазом.

— Это сойдет. В чем загвоздка? Ага, погоди. Соображу. Ну-ка, давай сюда самопалы…

Я вытащил из кобуры дистант, из сумки — сериал. Он сверил номера. Сказал:

— Все сходится.

— Я же сказал, что проблем нет…

— Сказал — и ошибся. Есть проблема. Даже две. Первая: до нашего захолустья такое оружие еще не добралось, наши оберегуны пока что обходятся простой автоматикой. Накладка. Но это — мелочи жизни. Вторая проблема серьезнее. На тебя — казенный заказ. По первой категории. Так что я тебя ждал, хочешь — верь, хочешь — нет.

— На меня заказ? Или на номера? Он двумя пальцами взял меня за щеку:

— Обработка хреновая. Молодые не заметят, но я — старый волк. Подержать тебя сутки на спецдиете — придешь в свой нормальный вид. И тогда хана тебе. Что, ты так громко нашумел там? Я покачал головой.

— На меня хотят навесить, — сказал я. — А мне работать надо.

— Почему сюда занесло? Есть тут кто-нибудь?

Я не ответил. Он приободрил меня:

— Ты ведь все понял? Я тебе помочь хочу, взять тебя я мог бы и сейчас, без твоего согласия. А помочь могу серьезно: я всех знаю, и меня все знают. Но о тебе будут знать только те, кто может понадобиться. Вот и решай. Подумай, а я поем тем временем.

Я подумал. Когда он вытер губы, я медленно подвинул к нему чек. Он так же неторопливо спрятал листок во внутренний карман.

— Ну и правильно. Ладно: я пошел исполнять службу. Минут через пять подходи. Вопросы есть? Вопрос у меня был.

— Добраться до города — будут сложности?

— Ах, ты вот куда… — протянул он. — А я решил, что ты по курортной части — облегчать тех, кому тяжело деньги носить. А ты, выходит, нацелился на Топсимар. Знаешь, лично я тебе не посоветовал бы. За всю свою службу не слышал, чтобы там кому-нибудь удалось урвать. А ведь были артисты, пытались. Может, передумаешь?

Он принял меня за нормального грабителя, вот что. Значит, в земном требовании ничего конкретного нет. Просто — задержать и препроводить. Ну что же: оставим его в этом приятном заблуждении.

— Я мужик рисковый. И пошел на спор на большие деньги, что возьму свое здесь. Субкапитан покачал головой:

— Ну, мое дело было — предупредить. Я кивнул:

— За это спасибо. Скажи: а как ты меня вычислил? Разве не могло быть, что я туда еду по делу? Пограничник улыбнулся, качнул головой:

— Ну, те выглядят совсем иначе. Подумал и добавил:

— И чеков не возят. Всегда кэш.

— Ясно, — сказал я. — Еще раз спасибо.

Пограничник встал, отодвинув стул.

— Значит — через пять минут.

И вразвалочку пошел, унося с собой весь мой капитал.

Капитал, да. Но кое-какие ценности у меня еще оставались. И ими я никак не хотел рисковать. Мои кристеллы которыми я разжился еще у Пифии и на которых теперь было кое-что записано. Если даже пограничник и в самом деле выпустит меня без осложнений, то предстоит еще таможенный досмотр — а у таможенников во всех мирах существуют достаточно строгие правила относительно провозимых записей: они считают необходимым просматривать все тексты, а мои для этого никак не годятся. Я рассчитывал использовать унтера, он шел по зеленому коридору — но сейчас его было уже не достать. Кто же поможет мне?..

Я успел заметить, что те, кто собирался пройти по зеленому, группировались у крайней левой стойки — оттуда путь в зеленый коридор был короче всего. Я присмотрелся и выбрал того из них, кто показался мне самым надежным. То был средних лет поджарый мужчина, хорошо одетый, из багажа при нем был один лишь кейс. Выражение лица у этого мужика было спокойным и весьма уверенным; таких, как правило, если и досматривают, то спустя рукава. К тому же он явно был местным жителем и достаточно хорошо известным: несколько человек уже почтительно поприветствовали его, он же лишь слегка кивнул им в ответ. Вот этот, решил я, и пронесет мои ценности без всяких недоразумений.

Пристроившись у него за спиной, я вошел в его сознание, готовый встретить серьезное сопротивление. К моему удивлению, его не было: психика моего невольного помощника оказалась почти не защищенной. Я внушил ему нужные мысли за считанные секунды; он тут же обернулся и проговорил, мельком глянув на меня:

— Что у вас там — давайте… Я вручил ему капсулы с кристаллами. Он небрежно сунул их в карман. Я предупредил:

— Обождете меня у выхода. Не вздумайте исчезнуть, пока не вернете все мне.

— Да, да, конечно, — ответил он спокойно. — Не беспокойтесь. Я обожду вас.

Я проводил его взглядом. Он прошел зеленым коридором, и никто и не подумал остановить его.

У меня отлегло от сердца.

Через пять минут, выпуская меня на волю, пограничник проговорил:

— Кстати, с Теллуса просили посодействовать тебе. При случае подтверди, что я так и сделал.

Я не сразу понял, что он имел в виду именно Короля.

— Так чего ж ты меня обобрал догола? — не выдержал я.

— А он не говорил, что я должен помогать тебе задаром. Ничего. Наживешь еще.

Я сделал усилие, промолчал и даже улыбнулся живодеру на прощание. На новом месте ни в коем случае не следует начинать с создания новых врагов. Это никогда не бывает сделать слишком поздно.

Человек с моими кристеллами терпеливо ожидал меня, как и было условлено, у выхода. Без единого звука он отдал мне все и не спешил удалиться; лишь после того, как я проверил содержимое капсул и убедился, что в них по-прежнему покоятся мои записи, человек попрощался легким кивком и ушел. Я не стал следить за ним: он мне больше не был нужен. Я полагал, что никогда больше с ним не встречусь.

Когда я вышел из терминала на привокзальную площадь, мне было, как сказал поэт, грустно и светло. Светло — потому что я все-таки прорвался. И еще наверняка по той причине, что уж очень приятно было — после пресного, фильтрованного и неподвижного воздуха и неживого света в терминале оказаться под солнцем (пусть и не столь ярким, как земное) и подставить лицо легкому ветерку, что задувал с океана, оказавшегося совсем рядом и хорошо видного с обширного плато, на котором и располагался космодром.

А грустно — потому, что все мои предварительные планы впору было выкинуть в корзину: они были основаны на деньгах — а их-то у меня больше и не было. О том что осталось, говорить всерьез не стоило. Земные рули да же у меня самого перестали вызывать хоть какое-то уважение: сумма показалась донельзя мизерной — особенно по мере того, как я, медленно продвигаясь по площади, пытаясь анализировать неразбериху людских излучений, клубившихся в этом пространстве, поглядел на цены в торговых павильонах. Оказаться нищим в совершенно чужом краю — незавидная участь. Я утешал себя тем, что главное — бодрость духа и присущие мне способности — удалось пронести через границу без ущерба для них. И кристеллы — то же, а они обещали успех — пусть и не сию минуту. Остальное же, как говорится, приложится.

Отойдя в сторонку от выхода, я остановился, чтобы оглядеться и быстро решить, что предпринять в ближайшие минуты. Ясно было, что задерживаться здесь никак не следовало: вероятность быть схваченным уменьшалась пропорционально квадрату расстояния между мной и. терминалом. Надо было уходить, но — куда и каким способом? Как-никак, здесь был остров, и — как я заметил еще сверху — не очень большой. И, насколько я мог сейчас видеть, от площади уходила только одна дорога, и вела она вниз — к берегу, окаймленному широкой набережной, от которой выдавались в океан несколько пирсов, рассчитанных, похоже, на небольшие суда, впрочем, больших в этом мире быть, пожалуй, и не могло — всякое плавание тут являлось каботажным, уходить в открытое море не возникало надобности (впрочем, это были только мои первоначальные соображения, первые впечатления, которые порой бывают обманчивыми). Сейчас у пирсов стояли два суденышка, которые я определил как прогулочные катера. Возможно, они и осуществляли перевозку людей в Топсимар. Левее, километрах в двух, у берега, у длинной стенки, виднелось несколько десятков разнокалиберных плавсредств: от маленьких тузиков до океанских, как мне показалось отсюда, яхт — двух— и даже трехмачтовых, с аккуратно убранными парусами. Судя по ним, народ здесь жил не бедно. В той же стороне виднелось несколько небольших строений, здесь же, в районе пирсов, — белое двухэтажное здание: вероятно, портовое управление. Остальное побережье, насколько хватал взгляд, представлялось пустынным. Известные курорты располагались явно не тут, а на каких-то других островах, а может быть, и на материковом берегу. Отдыхающих доставляли туда не катерами, разумеется, а пассажирскими агралетами, чья стоянка просматривалась справа от терминала. На грунте сейчас стояло целых три машины, и к ним-то и направлялось большинство пестрых футболок. Мне с ними было, как я решил, не по пути. Но и здесь торчать у всех на виду смысла не имело. Пора было двигаться.

Прочелночив всю площадь вдоль и поперек, я так и не наткнулся на то, что, собственно, искал: на прощупывающий, цепкий взгляд человека, пасущего меня, такой взгляд — визитная карточка соглядатая. Если даже сам он остается вне поля зрения, этот луч воспринимаешь всем телом. Это необязательно должен был быть тот унтер: он мог и благополучно передать меня своему сменщику. Я чем дальше, тем больше понимал, что операция выслеживания была поставлена на широкую ногу. Почему-то эта мысль не вызвала у меня законной гордости; без подобного признания моей значимости я мог бы и обойтись.

Так или иначе — держаться мне следовало, как если бы наверняка знал, что рыболов с удочкой где-то рядом, а крючок его и вовсе болтается в опасной близости. То есть приходилось соблюдать осторожность.

Это соображение помешало мне зайти в меняльную Контору, чтобы обратить последние рули хотя бы в здешние уники: не исключалось, что там меня и подкарауливали. Это было логично: в новой стране приезжий первым целом спешит обменять деньги. Только после этого он начинает чувствовать себя в своей тарелке. Поэтому к менялам я не пошел. Если доверять советам человека, только то вежливо ограбившего меня, официальные средства передвижения, такие, как уже замеченные мною катера и агралеты, — мне тоже были заказаны. Так что я сделал, пожалуй, единственное, что в этом положении мне оставалось: закинул сумку за спину и бодро потопал по обочине дорогй, что спускалась к берегу. Но не для того, чтобы встать в очередь на катера; пирсы я намерен был обойти по большой дуге. Куда больше интересовали меня те скорлупы, что плавно покачивались на пологих волнах прибоя дальше по берегу.

Похоже, пешее передвижение здесь было не в чести, и шел я в гордом одиночестве. Я не оглядывался, остающееся позади пространство я постоянно просматривал третьим глазом, и каждый раз убеждался, что в нем, в опасной близости, никого не возникало. Несколько машин промчалось мимо, никто не притормозил, не предложил подвезти — похоже, люди здесь не спешили оказать помощь ближнему. Я ощущал, как на меня оседает мелкая пыль, и не мог даже утешить себя тем, что, добравшись до места, приму ванну: где и каким будет это место, у меня не было ни малейшего представления. Но со всем этим можно было мириться, утешаясь тем, что дела вовсе не так плохи: ни из одной машины меня не обдали тем самым взглядом, который я искал и которого одновременно опасался.

Через четверть часа я добрался до места, где бетонная дорога сворачивала вправо, направляясь прямиком к пирсам. В прямом же — нужном мне — направлении продолжалась не дорога даже, скорее хорошо протоптанная тропа. Она и должна была вывести меня к цели. Но перед тем мне предстояло еще поработать над собой: я решил срочно уволиться из вооруженных сил и вернуться к своему исконному состоянию — гражданскому, — хотя и не в постоянном моем облике.

Отойдя в сторонку от развилки, я присел в тени дерева незнакомой породы, ствол дерева состоял из шаров в футбольный мяч размером, каким-то чудом удерживавшихся друг на друге; из каждого мяча вырастали четыре то ли ветви, то ли листа, конструкцией они напоминали перепончатые крылья нетопыря. Не очень привлекательно; но тень они давали, и я рад был воспользоваться ею.

Расположившись в тени, я не стал закусывать по простой причине: нечем было. Пришло запоздалое раскаяние: в корабле-то можно было запастись хотя бы бутербродами — не подумал, проявил непредусмотрительность, вот и страдай теперь. Я прислонился к стволу, закрыл глаза, загрузил в мик изображение человека, чей облик сейчас хотел принять. Стать таким, какого ни первый мой попутчик, ни второй никогда не видели и опознать никак не смогли бы. Прикинул. Вытащил из сумки необходимый набор, которым заботливо снабдил меня Король пентаклей. Спасибо ему. Так, займемся делом. Лоб сделаем пониже, простая накладка на биоклее. Брови. Цвет глаз. Нос… Губы придется оставить такими, какие дал Творец, а вот щеки придется округлить. Вот так. Не то чтобы я не был доволен своей ослепительной военной красотой, это было бы несправедливо, Король сделал меня куда привлекательнее, чем природа. Просто — достаточно уже помаячил, нынче лихому воину пришло время скрыться с глаз долой.

Я осмотрелся. Меня никто не преследовал. Здание терминала отсюда уже не просматривалось, даже крыша исчезла за достаточно крутым склоном — а это означало, что и меня оттуда не видно. Вообще место было приятным в смысле его пустынности: никаких строений, прямо необитаемый остров. Ладно, и на том спасибо.

Я вернул набор в сумку, на этом закончил привал и пошел по тропе. Прошел с полкилометра, и лишь когда изгиб тропы скрыл меня от развилки — или ее от меня, все равно, — свернул с тропы вниз, к воде, чтобы подойти к стоянке лодок и яхт не с той стороны, где человек становится заметным раньше, чем это ему требуется.

Расчет мой был на то, что чужаку скорее всего не станет оказывать помощь местный яхтсмен; обладатели подобных судов не принадлежат к любителям слевачить: с такого бродяжки, каким сейчас выглядел я, много не возьмешь. А вот хозяин какого-нибудь дырявого катерка, промышляющий скорее всего рыболовством и ведущий счет каждому унику, обязательно воспользуется случаем хоть немного заработать. Так что к горделивым парусникам я даже не пытался подходить, и к мощным рыболовным катерам — тоже. И действительно, ни один из их капитанов — а когда я проходил мимо, самое малое на одной яхте и двух катерах заметил людей, и они меня тоже видели, и отвернулись, лишь скользнув взглядом, — ни один не показался мне заслуживающим доверия.

И лишь завидев впереди неприглядную шаланду с подвесным движком, по виду — сил на двадцать, со склонившимся над ним одиноким лодочником, я шагнул вперед, одновременно послав человеку сильный импульс, который должен был расположить его в мою пользу, хотя потом, может быть, он и сам удивится неожиданному приступу сочувствия, который в эти секунды возникает в его душе.

И действительно: он поднялся с банки, еще даже не успев как следует разглядеть меня. Пластиковая с легкой сеткой трещинок лодка с надписью на борту «Мартина Лу» легко качнулась под ним. (Надпись эта давно нуждалась в подновлении, как и вся лодка). Когда он выпрямился во весь рост, я невольно усмехнулся: лодочник оказался женщиной. Гм-гм. Вообще-то женщины не любят излишнего риска. Особенно достаточно молодые и пригожие, как вот эта. Но бывают ведь исключения? Да и попытка — не пытка, не так ли? Я поспешил подойти вплотную:

— Перевезешь до города, Мартина Лу? Она выпрямилась, ладонью заслонила глаза от солнца и обстоятельно оглядела меня с головы до ног.

— Откуда ты взялся, красавчик этакий?

— Да вот — из дальней дали приехал на тебя полюбоваться.

— Это и здесь можно. Зачем же на Топсимар, в такую даль?

— Вроде бы не так уж и далеко. Она сощурилась:

— Моя хижина ближе.

— Приглашаешь?

Она ответила — уже серьезно:

— Я только дома договариваюсь. Здесь дует. — И покосилась в сторону ближайшего к нам скоростного катера, одного из тех, где я заметил людей. Я ее понял.

— А дома — договоримся?

— Вот не знаю. Туда, между прочим, катера регулярно ходят. От горки. Так что мог бы обойтись и без меня. Я развел руками:

— С деньгами туго. Летал в отпуск — ну, сама понимаешь. Так что уж выручай.

— Там видно будет.

— Хочешь с мужем посоветоваться?

— Муж далеко, — проговорила она беззаботно и тряхнула головой. — Сама решу.

Ей показалось, что я колеблюсь.

— Все равно, если и договоримся… К Топсимару мы ходим ночами. Не так жарко. Кроме того — и моторчик что-то стал барахлить последнее время. То ли контакты, то ли что. Ты в этой технике что-нибудь смыслишь?

Судя по положению солнца, сейчас был если не полдень, то где-то около. А сутки на Топси (всезнающий справочник!) длятся пятьдесят пять часов. Иными словами, времени хватало. Да и с мотором придется еще разбираться. Техника, правда, выглядела не очень сложной. Как-нибудь осилю.

— Только учти, — сказал я ей, чтобы потом не возникло недоразумений, — с платежом у меня туго. Довезешь до Топсимара за «спасибо»? Заработаю — отдам.

Она глянула на меня, усмехнулась:

— Кто же из отпуска привозит деньги? Туда — да, туда везут.

— Да, — сказал я, — это уж точно. Отпуск — значит, гулянка.

— Когда же и гулять, как не в молодости, — сказала она со вздохом. — Потом уже не до того будет. — Помолчала, вспоминая, наверное, о своей молодости — не такой уж давней, но, видимо, отодвинувшейся в памяти далеко-далеко под натиском повседневных забот. — Да. А ты что — в Топсимаре служишь? Где же?

— Ладно, пошли, — перебил я, чтобы избежать опасных вопросов. — С криком «ура!» — в атаку, вперед!

— Ну, ну, — осадила она меня. — Только не вообрази бог весть чего. Заплатишь, раз денег нет, работой. Дома немало мужских дел набралось. Если повезу, конечно. Если сладимся.

— Да надо бы сладиться.

— Тогда снимай движок и неси. А сумку давай сюда. Повторять я не заставил. Открепил моторчик, взвалил на плечо. Двинулись. Мартина пошла впереди. Взбираясь по каменистому склону, по едва обозначенной тропинке, я слегка взмок, женщина поглядывала на меня с легкой усмешкой. Мою сумку она несла легко, хотя вряд ли та была намного легче ноши, доставшейся мне. Я не стал прощупывать ее сознание, ощущая, что с ее стороны никаких неожиданностей мне, похоже, не грозило.

Идти пришлось полчаса с лишним. Недалеко было, но все время в гору. Жилье Мартины и на самом деле оказалось хижиной, готовой уже развалиться, и во внутреннем убранстве ее не чувствовалось не только мужской руки, но и женской тоже. Было пустовато и неуютно. Мартина, похоже, угадала мои мысли.

— Вообще-то я здесь почти не живу. Приезжаю только в море поболтаться. Отдохнуть от…

Она не договорила, сочтя, похоже, дальнейшую откровенность излишней. Да так оно и было, но мне хотелось кое-что уточнить.

— А постоянно живешь где — в Топсимаре?

— Нет, — сказала она суховато. — Займись-ка делом. Или, может, тебя покормить сперва?

Я уже давно был голоден, но неудобно было говорить об этом самому.

— Знаешь — не отказался бы.

— Разносолов не обещаю, — все так же сдержанно сказала она. — Чашка кофе с пирожками — устроит?

— Буду очень благодарен.

— Через пять минут.

Больше я выдержать не мог. Послал ей призыв чуть ли не помимо своей воли. Она восприняла его мгновенно. Повернулась от плитки:

— Наконец-то. А я уж подумала…

Больше слов не было. Наши нехитрые одежки летели в стороны. Мы рухнули на пол, застланный тонким паласом. Я не ожидал от себя такого пыла. Словно изголодавшийся десантник… Может, недавно снятый мундир оказал на меня такое воздействие? Или что-то другое подкралось? Слова желания и любви звучали как бы сами по себе, без моего участия, помимо воли. Мартина отвечала тем же. Я целовал ее, мои руки были жадными, ничто не ускользало от них, и Мартина тоже не отпускала меня. Мы оба чувствовали друг друга, вместе одолели крутые склоны и взошли на вершину одновременно, спустились в долину, чтобы передохнуть, но почти сразу начали новый подъем. И еще один. И…

Потом мы недолго дремали, не расплетая рук. Мартина очнулась первой.

— Пора…

И пошла варить кофе.

Я же занялся моторчиком. Вскрыл. Внимательно осмотрел. Выглядело так, как я и ожидал: под обшарпанным кожухом стоял прекрасно отлаженный военный механизм с десантного «кузнечика». Подобный двигатель раньше попадался мне только однажды, но я постарался вспомнить все, что к нему относилось, и осложнений в работе не возникло. Закончив проверку, я предупредил:

— У него просто кончается энергия. Нужна зарядка. Ресурса осталось часов на тридцать, не больше. Учти.

Она кивнула, накрывая на стол. Похоже, мое сообщение ее не очень огорчило. Мы поели. Она сказала:

— Еще часа три можем отдыхать. Потом пойдем.

— Активный отдых — лучший способ, — сказал я.

— Гляди — у тебя не курорт впереди.

— Вот потому и говорю.

— Ну, что же…

Через три часа мы вышли в море.

Было непривычно темно: у Топси не было ни одной луны, а света звезд не хватало, чтобы рассеять густой тропический мрак. Дома я люблю смотреть на звездное небо, постепенно как бы растворяясь в нем, ощущая свое единство с космосом, с великим Простором. Но здесь такого чувства не возникало, небо было чужим и оттого казалось враждебным. Смотреть на него было неприятно, и я опустил глаза и стал вглядываться в темную воду, по которой «Мартина» скользила легко и неожиданно бесшумно: мотор издавал лишь легкий свист. Мы шли без огней, памятуя, что береженого бог бережет. Вода казалась густой и вязкой, словно океанскую впадину заполняло машинное масло. От этого делалось как-то не по себе. Чтобы избавиться от такого впечатления, я опустил руку в воду, и она неожиданно засветилась, словно холодное пламя охватило ее. Я невольно выдернул пальцы из воды. Мартина тихо засмеялась:

— Здесь океан веселый, с причудами, но они, в общем, не опасны. Оттого и прилетает столько народа из самых разных миров.

— Да, — сказал я, чтобы что-нибудь ответить. Вообще разговаривать мне сейчас не хотелось; тишина помогала настраиваться на предстоящие действия, в которых многое пока оставалось неясным. Мартина, похоже, поняла мое состояние и больше не заговаривала до той поры, когда в симфонию безмолвия вошел какой-то новый элемент: низкое, на грани инфразвука, гудение. Оно исходило как бы из воды: я ощутил тревогу, усиливавшуюся с каждым мгновением.

— Что это?

— Инфразвук. Очистка вод.

— От кого?

— От таких, как мы с тобой. На, держи. Она вложила что-то мне в ладонь. Я не сразу понял: затычки для ушей.

— Иначе захочешь прыгнуть за борт. Самое малое — повернуть назад и улепетывать во все лопатки.

Я заткнул уши и быстро пришел в себя. Хотя звук продолжал ощущаться по легкой вибрации бортов, он больше не вызывал страха. Я упрекнул себя: конечно, об этой мере предосторожности мне следовало знать заранее и соответственно приготовиться. Правда, времени на подготовку на Теллусе и так было в обрез. Сделал я и первый вывод, самый очевидный: власти Топсимара тщательно контролировали прибытие, а может быть, и убытие с острова неофициальных визитеров. Так что моя легализация здесь наверняка окажется делом нелегким. Но, собственно, легкости я и не…

Мысль не успела закончиться: мое внимание непроизвольно переключилось на что-то другое. А именно — на яркое пламя, вдруг поднявшееся столбом недалеко, хотя, может быть, и далеко от нас: во мраке определить расстояние было невозможно. Я вытащил затычки. Один, два, три… До мгновения, когда до нас докатился грохот взрыва, прошло девять секунд. Значит, примерно в трех километрах отсюда.

— Тоже инфразвук?

— Нет, это уже совсем другая частота. У кого-то сдетонировало топливо. Явно приезжий — решился выйти ночью с бензиновым мотором. Проще утопиться сразу.

Сказав это, она выключила наш движок. Теряя скорость, «Мартина» сразу осела глубже, зарылась носом в волну.

— Разве не лучше — уйти подальше?

— Не так сразу. Сейчас будет наша очередь: включат магнитное поле. При работающем моторе сразу останемся без энергии. А так — их волна благополучно уйдет в воду, и все.

Я понял, что антенна над кокпитом предназначалась вовсе не для связи.

— А если приблизятся?..

— Они слишком далеко. Но минут пятнадцать будем дрейфовать.

— Мартина…

— Я знаю. Не надо об этом. Сейчас не надо. И в самом деле, не время было расслабляться. Огонь вдалеке уже затухал, когда она снова включила мотор и мы продолжили путь.

— Мы не промахнем мимо?

— Не беспокойся. Она знает дорогу, — сказала Мартина о лодке, как о живом человеке. Впрочем, кто знает, где кончается живое? Скорее всего нигде.

К берегу мы подошли на самых малых оборотах. Последние метров двести прошли на веслах. Когда под килем зашуршал песок, я шагнул за борт и вытолкнул лодку носом на берег. Мартина сошла на сушу. Потянулась, разминаясь. Переход наш занял (я взглянул на слабо светившийся циферблат) почти четыре часа со средней скоростью двадцать узлов.

— Не утомительно будет — сразу в обратный путь?

— С чего ты взял?

— Разве ты…

— Кто же оставит тебя тут одного? Тогда лучше было бы вовсе не везти. Ты бы посмотрел на себя: такого — тебя возьмет первый же контроль. А в твоей сумке вряд ли наймется приличная одежда. Судя по весу — в ней что-то куда более массивное. Наверняка оружие. Угадала?

Чтобы угадать это, не надо было обладать ясновидением; так я ей и сказал. Она усмехнулась:

— Вот это совершенно лишнее. На Топсимаре ношение оружия — тяжкое преступление. Карается круто.

Оказывается, я не знал целой кучи вещей; к сожалению, их не было в справочниках. Не мог Король предупредить! Хотя — он-то тут вряд ли бывал, а информация при любой передаче что-то теряет, таков закон.

— Что же тут: мир без оружия?

— Его здесь предостаточно — но только у тех, кому оно положено. Всякий банк охраняется, но самый богатый банк Федерации по сравнению с Топсимаром — свалка утиля. Вывод подсказать, или сообразишь сам?

— Все ясно, — ответил я без воодушевления. — Почему только я не посоветовался с тобой перед тем, как лететь сюда?

— Наверное, потому, что я была далеко, — ответила Мартина очень серьезно. — Ладно. Пошли.

— Далеко ли?

— Устать не успеешь, — заверила она. — Хотя мотор опять придется тащить тебе.

— А если оставить — украдут?

— Это бы с полбеды. Когда ты в нем копался — тебе не пришло в голову, что таких моторов не бывает в продаже?

— В открытой, — согласился я. — Но ведь кроме открытой…

— Не здесь. Такой мотор можно доставить на Топси только нелегально. Так что если на него наткнется береговой патруль…

— Здесь и такой есть?

— Здесь есть все. Только от многого лучше держаться подальше.

— Уговорила.

Я отвинтил мотор, взвалил на плечо, левой рукой ухватил за петли увесистую сумку с диареактором — источником энергии для мотора.

— Командуй.

— Держись сзади в двух шагах. У меня на спине метка. И ступай внимательно: здесь не проспект.

— Усвоил.

И я послушно двинулся вслед за слабо светящимся кружком, прикрепленным к куртке Мартины между лопатками. С такой отметиной, невольно подумалось, удобно ожидать выстрела в спину…

Но выстрелов так и не прозвучало, и мы благополучно (хотя и не скажу, что очень легко) прошагали минут пятнадцать — сперва вверх по травянистому склону, потом — по узкой, петлявшей меж деревьями тропке. Шли, пока впереди не почудилось что-то более темное, чем сама ночь. Взламывая тишину, в той стороне глухо залаяла собака. Почему-то этот звук обрадовал меня: он был естественным, совсем земным.

— Стой! — едва слышно скомандовала Мартина. И — как мне показалось во тьме — что-то поднесла ко рту. Но никакого звука не раздалось, напротив, смолкла собака. Мы продолжали стоять, видимо, ожидая чего-то. Прошло с полминуты, впереди засветилось окно. А потом слабый свет обозначил и отворившуюся дверь. Человек вышел и медленно приблизился к нам.

— Кому не спится? — негромко спросил он, остановившись шагах в пяти. Луч звезды отскочил от предмета, который человек держал в вытянутой руке. Похоже, встретивший нас принадлежал к тем, кому разрешалось иметь оружие. Или же он не признавал законов. Я подумал, что второе было бы предпочтительнее. Голос человека был немолодым и хрипловатым. В нем звучала память о схватках со стихиями. Мне не раз приходилось слышать такие голоса.

— Онемели, бзинкшт?

— Абердох, это Мартина.

Бзинкшт, бзинкшт. Где это я?.. Бзинкшт!

— Сам вижу, — проговорил он ворчливо. — Давненько не встречались, девушка. А с тобой кто?

— Старый знакомый, — вступил в разговор и я.

— Да? — Это прозвучало крайне недоверчиво. — Что-то не припоминаю я таких знакомых…

— Да нет, — сказала Мартина, — это он шутит. Он просто…

— Помолчи-ка, девушка, — перебил он. — Шутники такие все уже перевелись. Знакомец, заходи в дом, ступай медленно и руки держи — сам должен знать, как… Дернешься — зажарю. А ты, Мартина, постой пока на месте. Все женщины — существа легковерные, вас провести — не успеешь глазом моргнуть…

Мартина промолчала, а он все ворчал, пока я не переступил через порог, чтобы оказаться в просторной и аккуратной кухне, занимавшей, похоже, больше половины всего строения. Диск под потолком давал не очень много света, но достаточно, чтобы нам разглядеть друг друга. Разглядывание заняло минуты полторы. Столько времени потребовалось и ему, и мне, чтобы за искусственным обликом, за личинами, которые носили мы оба, разглядеть подлинные черты. Потом он сказал — уже совсем другим тоном:

— Вот так раз! Верь после этого слухам…

— С тебя сто двадцать пять галларов, — молвил я в ответ.

— Всего-то? Что-то не помню, чтобы я у тебя занимал.

— Мне во столько обошлись поминки по тебе — когда, объявили, что ты накрылся. Вот и плати теперь.

— Нет, — сказал он. — Ты путаешь. Это ты сгорел там, со всей твоей командой. Мне божились, что свои глазами видели. Все подробности рассказывали — как вас скидывали с обрыва…

— Мужики, — донеслось снаружи. — Или деритесь побыстрее, или я войду: здесь продувает!

— Да заходи уж, — Абердох не повысил голоса, и Мартина услышала и оказалась тут как тут.

— Ну, разобрались со своими задницами? Где чья?

— Ты вот что, покойник самозваный, — сказал я. Если не хочешь отдавать денег, покорми нас хотя бы. А потом, по старой памяти, окажешь мне полное содействие.

— Гостеприимство окажу, — согласился он. — А что касается содействия — ты сперва скажи, на кого работаешь.

Я ответил не сразу. Абердох в прошлом был человеком кремневой надежности; правда, звали его тогда иначе. Но в тряске по ухабам жизни и не такие конструкции разбалтывались, расшатывались, начинали терять гайки… Жизнь сводила и разводила нас не однажды, и оказывались мы то по одну линию фронта, то по разные и выцеливали друг друга — к счастью, никому из нас не повезло. С кем-то он сейчас?.. Рыться в его начинке было бесполезно: он был сенсом если и не покруче моего, то, во всяком случае, достаточно сильным. Приходилось полагаться на интуицию. Я, как и обычно, решил ей поверить.

— Работаю на себя самого. Ему было отлично известно, что это значит.

— Тогда вопросов нет. Девушка, ну-ка пособи накрыть на стол.

За ужином мы кое о чем договорились. Оружие и всю солдатскую амуницию я оставлял у него — до востребования. Он же одевал меня, по его заверениям, так, как принято было одеваться в Топсимаре. Мартина подтвердила, что я буду выглядеть совершенно нормально. И закончила:

— Что же, пора прощаться. Проснуться я должна в своей постели. У меня тут еще дела.

Я крепко обнял ее и поцеловал, не стесняясь чужого присутствия. Абердох, впрочем, деликатно отвернулся. Я сказал:

— Пожалуйста, береги себя. Очень прошу, ну очень… Она улыбнулась в ответ:

— Что с нами сделается? Не беспокойся, все будет в порядке. Еще увидимся.

— Я провожу, — сказал Абердох. Глядя, как он играючи подхватил мотор и реактор, я подумал, что время его не берет. Он ведь был если не вдвое, то уж точно раза в полтора старше меня. Хотя у нас — когда мы играли в одной команде — интересоваться возрастом было не принято — и правильно.

Перед уходом он показал мне, где можно прилечь и отдохнуть. Но тут же предупредил:

— Только не сразу. Еще поболтаем, вот отправлю ее… Я согласно кивнул. Бойцы вспоминают минувшие дни! Очень трогательно получится.

Но когда он вернулся, речь пошла вовсе не о былом: лирики в этом парне было не больше, чем лимонада в медицинском спирте. Шел просто обмен информацией, которая была нужна каждому из нас. Но начали с того, что он откуда-то выудил литровую склянку квадратного сечения и два стопаря. Аккуратно разлил. Поднял свою.

— С приятным свиданьицем.

— Про! — откликнулся я.

Выпили. Он налил снова — в запас — и начал разговор:

— Так какая же нелегкая занесла тебя в этот гадюшник, Разитель? Все испытываешь судьбу, бзинкшт?

Ему надо было говорить правду, вранье он чувствовал сразу. Только правду. Но, конечно, не всю.

— Взял подряд. Я ведь теперь — по вольному найму.

— Это я понял — если уж работаешь на себя.

— А ты на кого пашешь?

Я знал, что и он будет отвечать правду — и тоже не всю понятно. Мы оба давно усвоили, что молчание — ограда мудрости. В особенности такое молчание, которое для непосвященного выглядит полной откровенностью. Oн сказал:

— Не там, где мы оба были раньше. Значит, на людей "Т", понял я.

— Ты в рейде? Или на оседании?

— Укоренен.

Иными словами — живет тихо-мирно и занимается своим делом.

— Смотришь и слушаешь?

Он выдержал небольшую паузу.

— Разитель, это ведь не я к тебе пришел. Если есть что сказать — говори. Помогу тебе — в пределах возможного. Но никакая засветка мне не нужна. Так что… В чем твой бизнес?

— Нужно получить ключ к хитрому шифру.

— Дешифровка в этих местах — на уровне.

— Верю. Но текст закрытый. Так что дешифровка не поможет.

— Гм. Следовательно, текста у тебя нет?

— Есть, как же не быть. С собой.

— Ищешь готовый ключ.

— Где-то же он существует.

— Найдешь — если готов хорошо платить.

— С этим как раз загвоздка.

— Тогда не рассчитывай. Даром здесь могут только убить. В смысле — не за твой счет.

— Может, ссудишь?

Он мотнул головой:

— Не мечтай. У меня свободных — хватает на хлеб, молоко.

— От бешеной коровки?

Схимник усмехнулся:

— Каждому — свое, верно? Как же это ты без денег взял такой заказ? Я с тобой не меняюсь.

— Были деньги, да сплыли.

Я вкратце объяснил ему — каким образом. Он кивнул:

— Этого прохиндея я знаю. С ним ясно. Не пойму только: как ты, с твоим-то опытом, сунулся сюда безадресно? Ты сам решил искать ключ здесь?

— Посоветовали. И тут должны были встретить — но не встретили. Если только… если только этот пограничник не был встречающим.

— Кто тебя послал, если не секрет?

— Не от тебя. Антиквар — знаком тебе такой в наших краях? Он тоже, как я понял, работает на себя.

Схимник пробормотал что-то под нос; мне послышалось: «Сукин сын». И продолжил погромче:

— Встречал. Этому не верь. Продаст за три копейки. Что у тебя с ним?

Пришлось в общих чертах рассказать всю историю. Он только покачал головой и вздохнул:

— Считай, что ты крупно залетел. Хочешь совет? На обратную дорогу я уж как-нибудь наскребу. Уноси ноги, пока не засветился.

— Нет. Не пойдет.

— Гордыня заедает? Да ты пойми: при таком раскладе тебе рассчитывать не на что.

— На что рассчитывать, у меня всегда есть: на самого себя.

— Вот! Вот весь ты! Узнаю, бзинкшт!

— Мне надо только зацепиться за что-то. Вот и посоветуй, как это сделать. Буду твоим должником.

Кажется, он понял, что переубеждать меня — дело пустое.

— Как сделать… Если хочешь рискнуть…

— Хочу, не хочу — не те слова. Надо.

Абердох уже настроился по-деловому.

— Тогда так. Завтра идешь в город. Там тебя задержат.

— За что?

— Такой порядок. Ты понимаешь, что такое — Рынок? И какие ценности там прокручиваются?

— Ладно. Задержали. Дальше?

— Дальше — представляешься. По легенде, конечно. Предъявляешь свой вклад. Его оценивают. И в зависимости от твоей маски и вклада решают…

— Постой, постой. Начни с начала. Какой вклад, какая легенда — не понимаю что-то.

— Ты что — шутишь?

— Серьезен, как во гробе.

— Ну ты даешь.

— Снизойди к необразованному…

Абердох только покачал головой:

— Работаешь сам на себя — значит, претензии тебе предъявлять не к кому. Не зря у меня было ощущение, что тебе надо побыстрее сплывать отсюда. Знаешь, что перед тобой? Могила. Уже вырытая по всем правилам кладбищенского искусства. А здесь хоронить умеют.

— Когда кончишь причитать — скажи что-нибудь по делу, — терпеливо попросил я.

Он вздохнул, тоже вроде бы набираясь терпения. Немного пошлепал губами вхолостую. И наконец начал:

— Тебе не объяснили, что такое Рынок. Это, приятель, замкнутая корпорация. В ней возможно очень многое — но только для своих. А ты — чужой по определению. Всякий чужак здесь воспринимается как враг. Презумпция невиновности у них хождения не имеет. А иначе в подобном деле и нельзя: товар такой, что украсть его — проще простого, а ценится он больше, чем все остальное в мире. Вот я: обитаю здесь уже долгонько, а в Топсимар не хожу. По тому, как видишь, благоденствую. — Сказав это, он усмехнулся.

— Постой, постой. Но люди же как-то в эту корпорацию попадают? Я сам видел: на их катер грузилось не так уж мало народу.

— Конечно. Только в основном это их персонал. Они же гоняют по всей Галактике, из мира в мир. Ищут товар, делают заказы, иногда доставляют материал заказчикам — если он таков, что доверить его нельзя никакой связи, даже самой закрытой. Среди тех, кого ты видел, новичков если и было, то один, от силы два.

— Значит, все-таки они есть.

— Есть. И у них при себе обязательно имеется вклад или, на самый худой конец, хороший статус.

— А если популярнее?

— Ты что-то разучился понимать. Мозги надо смазывать почаще. — И он налил снова. — В любом мире есть определенное количество людей, имеющих доступ к товару в силу своего положения — служебного, общественного, фамильного… Люди, обладающие такими рангами, могут рассчитывать на хорошую встречу здесь, потому что если у них и нет при себе хорошего вклада, то, во всяком случае, есть устойчивые связи среди других людей, имеющих доступ к информации. К секретам. Тайнам. Государственным и прочим. Если сюда приедет, допустим, экс-президент даже самого занюханного мирка, или пусть не президент, но министр — он будет внимательно выслушан и скорее всего оставлен тут на работе. А как тут платят, ты и представить себе не можешь. Тут люди становятся богачами, не сходя с места. Но если кто-то в чем-то провинится — мера наказания за все одна, догадываешься, какая. Если бы в федеральной статистике указывался здешний уровень смертности, то… Но это тоже — тайна, а свои секреты хранить тут умеют, этого у них не отнимешь.

— Со статусом ясно, — сказал я без особого воодушевления. — Ну а что скажешь по поводу вклада?

— Что-то охрип я от долгого говорения — отвык… — Абердох промочил горло и сразу же налил по новой. — Со вкладом — все еще проще. Как ты знаешь — ценная информация, порой стоящая очень больших денег, ну очень, — может оказаться и не у сановной персоны, а у человека, условно говоря, случайного. Из низов, скажем так. Но от этого она своей ценности не теряет, верно? И вот человек такой, каким-то способом пронюхав, где этот товар можно продать надежнее и выгоднее всего, прибывает сюда и эту свою информацию предъявляет. Ее оценивают и к нему приглядываются в те несколько дней, которые ему приходится тут провести, пока привезенная им информация проверяется по другим каналам: она может ведь оказаться и просто липой, захотелось человеку шальных денег… Если это липа — думаю, дальнейшее объяснять тебе не нужно. Если же товар добротный — ему предлагают сделать выбор.

— Не понимаю: чего тут выбирать?

— Ему говорят: мы это купим, можете получить свои деньги и улетать восвояси, там вы забудете о нас и поживете в свое удовольствие. Но вы можете просто подарить нам этот товар и остаться у нас работать — в конечном итоге это принесет куда больше. Или можете, вернувшись к родным пенатам, продолжать дальше в том же духе, стать, так сказать, членом-корреспондентом — тогда получите каналы связи и, помимо постоянной ставки, вам заплатят гонорар за каждую новую информацию — в зависимости от ценности, на это существует твердая шкала расценок. Человек волен выбрать любой вариант. Большинство идет на третий, второй предлагается вообще очень немногим, ну а остальные проходят по первой схеме: берут деньги и покидают эти гостеприимные края, чтобы понаслаждаться такой жизнью, о какой прежде могли только мечтать…

Последние слова Абердох произнес со странной интонацией, мне издавна знакомой.

— Но домой они почему-то не возвращаются, — продолжил я.

— Ни домой, ни куда бы то ни было. Дай они себе труд подумать, сообразили бы: все, что они здесь видели и слышали, уже само по себе является секретом, целым набором секретов, который Рынку, понятно, не нужен, но многие Службы не пожалели бы немалых денег за такую информацию.

— Рынок со Службами не дружит?

— Рынок транснационален, Службы — национальны. Запад есть запад, Восток есть восток… Сам понимаешь.

— Значит, таких просто…

— Нейтрализуют, — закончил он. — Давай-ка — чтобы им легко лежалось…

«Слишком бодро берет он на грудь, — подумалось мне. — А хотя — может, тут и нельзя иначе, откуда мне знать?»

— Так что в твоем нынешнем качестве, — сказал Абердох, глотнув и занюхав какой-то пахучей травкой, — сам понимаешь, тебе тут рассчитывать не на что, кроме похорон — и будут они скромными. Ты явись к ним с хорошей информацией, или же стань где-нибудь министром хотя бы — тогда другое дело, тогда сможешь рассчитывать на успех твоего предприятия. Просек?

Я только кивнул, размышляя.

— А уж если это получится — заранее посоветую: с ними будь скромен. Не хвались защитой. Дай им пошарить у тебя в памяти. Все нужное спрячь. Если тебе поверят, то дадут контрольное задание. Своего рода экзамен на зрелость. Такая вот шема.

«Шема» — он всегда произносил вместо «схема». Вообще язык его был со странностями.

— Ну, не вешай носа, — подбодрил он. — Ничего еще не потеряно. О чем задумался?

— Думаю — как бы побыстрее сделаться министром. Или хотя бы раздобыть стоящую информацию.

— Об этом успеешь помечтать, когда окажешься в местечке поспокойнее. А сейчас размышлять тебе надо о том, как подобру-поздорову унести отсюда ноги.

— Если бы! Но тогда мое дело накроется. Нет. Не могу об этом думать и не стану.

— Так до чего ты додумался?

— Не успею я стать министром: времени мало. Таковы условия задачи, — объяснил я. — Придется искать информацию. Где-нибудь поближе. Не посоветуешь?

Он немного подумал.

— Есть, конечно, вариант: тут же, на Топси, только в другом месте. Вот слушай…

И он объяснил мне, что именно имел в виду:

— Ты заметил, наверное: большинство приезжих все-таки направляется не сюда, не на Топсимар, а в другое место. Есть такой остров по кличке Амор — курортный центр этого мира. Всегда народу битком, раствориться легче легкого. И вот там тусуются, кроме мамаш с детками, еще и такие вот единоличники вроде тебя: те, у кого есть какая-то информация, но которым то ли Рынок не дал той цены, на какую они рассчитывали, то ли эта информация с него же и утекла… В общем, своего рода блошиный рынок. Конечно, первосортной информацией там и не пахнет, но недорого купить что-нибудь такое, для видимости, с чем можно пройти на Рынок, там реально.

— Это как — «недорого»?

— Да, ты же без денег… Но не мне тебя учить — как заполучить информацию, не заплатив ни гроша.

— Что же: звучит неплохо. А для разгона — может, назовешь хотя бы одно имечко — чтобы я знал, с кого начать?

Абердох недовольно посопел носом. Но все же имя назвал. И особую примету для опознания.

— Пожалуй, подойдет. Спасибо, — сказал я искренне. — Ты мне помог.

— Тьфу, тьфу, тьфу, — и он постучал по столу. Я тоже.

— Ну, давай — на сон грядущий? — Он налил.

Я не отказался: день завтра предстоял нелегкий. И очень длинный. Зато и ночи здесь тянулись долго, так что еще вполне можно было успеть выспаться.

— Не в последний раз, — откликнулся я.

— Аминь.

Слово «уракара» я не произнес ни разу. И при себе оставил еще и то, что на самом деле одна зацепка на Рынке у меня была, или, во всяком случае, должна была быть: человек с Теллуса, о котором я уже упоминал — прижившийся в Рынке и носивший странную фамилию: Повидж. Не к чему было технично вкладывать его в разговор с Абердохом: возможные опоры не должны располагаться рядом, но наоборот — подальше друг от друга, тогда конструкция будет устойчивой.

А потому я уснул спокойно. Надеясь, что ночные кошмары меня обойдут стороной.

Но поспать мне удалось не больше часа. Впившись пальцами в мое плечо, Абердох тряс меня, словно хозяйка, выбивающая половик.

— Подъем! Разитель, тревога!

От этих слов вскакивают даже иные покойники. Я же был еще жив.

— Что? Мартина?..

— Приближается патруль. Давай по-быстрому: ноги в руки…

Я и так уже почти закончил одеваться.

— Плановый визит?

— Именно что нет, бзинкшт… Не за тобой ли?

— Не должны бы.

— Лучше тебе у них не спрашивать — что они должны. У тебя пропуск на остров есть? Нет, конечно. Говорил же я тебе…

— Ладно. Понял. Куда мне теперь?

— Придется тебе срочно слинять. У меня есть вход во вневремянку. Не казенную. Теневую.

— Где?

— Сарайчик за домом — под ним… Там люк…

— Код для пользования?

— Семь-семь. Скобка. Икс-квадрат — альфа. Скобка. Один-девять-два-девять.

Я вышел из домика. Наверху сияли миры. Под ними, затемняя то одни, то другие, скользила небольшая, округлая тень. Патрульный агрик. Спокойной вахты, ребята, увидимся в другой раз как-нибудь.

С моря дул теплый бриз. Я вздохнул полной грудью, глядя в ту сторону, где лежал остров космодрома (это было неважно) и швартовалась лодочка, привезшая меня сюда, и женщина, управлявшая ею (и это было самым важным для меня). Но сейчас — говорила мне интуиция — ее там уже не было, она находилась где-то достаточно далеко от меня. И от этой мысли мне становилось грустно.

Но времени на грусть мне не было отпущено. Я рысцой направился к сараю. Ну, жизнь пошла — перевести дух некогда. Ничего, вот сделаем работу — и закатимся с женой куда-нибудь для безмятежного существования хотя бы на полгодика.

На этот же Амор, допустим. Если, конечно, мне там понравится.