Люди и корабли

Михайлов Владимир Дмитриевич

"Люди и корабли" - третья книжка молодого писателя-фантаста Владимира Михайлова. В нее вошли рассказы "Люди и корабли", "Странный человек Земли" и "Пещера многоногов". Все рассказы молодого автора проникнуты идеей гуманизма, верой в человека будущего общества. Даже в самых острых и фантастических ситуациях в центре внимания - человек, проявляющий все лучшие качества, характерные для эпохи коммунизма. Происходит ли дело "по ту сторону пространства", как в рассказе "Люди и корабли", или в центре пылевого облака ("Странный человек Земли"), человек будущего и в самые критические минуты выступает носителем идеи гуманизма, дружбы и одновременно - стремления к выполнению своей задачи во имя человечества.

Книга заслуживает внимания любителей фантастики.

 

Люди и корабли

Вдалеке горели костры.

Если человек давно не встречал людей, у него в глазах поселяется темная тоска. Но он разводит костер, и одиночество отступает. И человек протягивает руки к огню, как протягивает их другу.

Огонь сродни человеку. Он течет по жилам, пылает в мозгу и блестит в глазах. Люди любят глядеть в пламя; они видят там прошлое и угадывают будущее. Если же человек – бродяга, он любит огонь еще и за вечную изменчивость горячей судьбы.

А здесь не из чего даже развести костер.

Когда-то это было просто. Хворост хрустел под ногами, сухие стволы бросались поперек тропы, нетерпеливо ожидая той минуты, когда им будет дано унестись в небо языком яркой плазмы. Так было в лесах Земли и в других лесах.

Что же, бродяга, иди своей дорогой. Тоскуй по огню костров и ночлегу в траве, вспоминай, как это было хорошо, думай, как хорошо еще будет. Иди и грейся у огня далеких звезд, пока нет земного пламени, пока ты один…

«Вот черт, – подумал Валгус. – Какую лирику развел, а? Сдаешь, бродяга. И поделом: характер у тебя не для компании. Да ты даже и не один. Еще есть этот… кстати, что он там?»

– Одиссей! – негромко сказал Валгус. – Давайте текст.

Последовала секундная пауза. Затем послышался холодный безразличный голос:

– Окисление шло медленно. Реакция не стабилизировалась. Выделявшейся энергии было слишком мало, чтобы обеспечить нормальное течение процесса. Можно предположить, что окислявшаяся органика содержала слишком много воды, поглощавшей тепло и тем самым мешавшей развитию реакции…

– Стоп! – сказал Валгус. – Этого достаточно. Бессмертные боги, какая ужасная, непроходимая, дремучая, несусветная чушь! От нее уши начинают расти внутрь. Понял, Одиссей?

– Не понял.

– В этом-то и несчастье. Я просил тебя перевести маленький кусочек художественного текста. А ты что нагородил? Понял?

– Я понял. Описанный способ поднятия температуры воздуха существовал в древности. Были специальные сооружения – устройства, аппараты, установки – в жилищах. В них происходила экзотермическая реакция окисления топливных элементов, приготовленных из крупных растений путем измельчения. В данном тексте говорится о поднятии температуры воздуха. Дается начальная стадия процесса. Текст некорректен. Воздух нагревается вне помещения. Чтобы таким способом поднять температуру воздуха на планете, нужно затратить один запятая восемь на десять в…

– Да, – грустно молвил Валгус. – Но в тексте просто сказано, что костер не разгорался – дрова были сырыми. И все. Употребить архаизмы «дрова» и «костер», и дело с концом. А?

– Я не знаю архаизмов, – скрипуче пробормотал Одиссей.

– Он не знает архаизмов, бедняга. Ах, скажите… А фундаментальная память?

– Ее надо подключить. Я не могу сделать этого сам.

– Ага, – проговорил Валгус, раздумывая. – Значит, подключить фундаментальную память? А что ж, это, пожалуй, справедливо. Может быть, я так и сделаю. Я сделал бы это даже сию минуту, если бы ты после этого смог мне сказать, почему не возвращаются корабли… – Валгус помолчал. – Почему они взрываются, если они взрываются. А если остаются целыми, то что же, в конце кондов, с ними происходит? Кто здесь мешается со своими чудесами? Я тебе завидую, Одиссей: ты-то разберешься в этом очень скоро. Хотя – куда уж твоим холодным мозгам…

«Вот станет излучать Туманность Дор, когда ему придется прослушивать эти записи, – подумал Валгус между прочим. – Ну и пусть излучает. Могу же я себе позволить…»

– Впрочем, – сказал он громко, – завидовать тебе, Одиссей, не стоит. Может быть, ты действительно просто взорвешься. Этого себе не пожелаешь. А?

Одиссей презрительно молчал. Валгус пожал плечами.

– Ну-ну… Только до сих пор в природе взрывы всегда сопровождались выделением энергии. А наши эксперименты, наоборот, дают ее исчезновение. Назло всем законам. Исчезает корабль и почти вся энергия с ним. Слабенькая вспышка – и больше ничего. Тебе понятно?

– Не понял, – без выражения произнес Одиссей.

– Не ты один. А вот я должен был уразуметь, в чем тут дело. И проверить. Вернее, проверять-то придется тебе. Мое дело – попросту принести тебя в жертву. В твои бы времена, Одиссей, заклали быков. Времена изменились… – Валгус помолчал. – Так включить тебе память? Нет, лучше сначала скажи, как дела.

– Я в норме, – отчеканил Одиссей. – Все механизмы и устройства в порядке.

– Программа ясна?

– По команде искать наиболее свободное от вещества направление. Лечь на курс. Увеличивать скорость. В момент «Т» включить генераторы. Освободить энергию в виде направленного излучения. Через полчаса снять ускорение и ждать команды.

Одиссей умолк. Наступила тишина. Только неторопливо щелкал индикатор накопителя: ток… ток… ток… Валгус прошелся по рубке, упруго отталкиваясь от пола. Пилот задумчиво смотрел перед собой, схватив пальцами подбородок.

– Уж куда как ясна программа… Итак, нам с тобой, ущербный мой спутник, предстоит…

Но даже объяснить, что именно предстояло, было, по-видимому, достаточно трудно, и Валгус не стал продолжать. Еще несколько минут он колесил по просторному помещению, все так же сжимая пальцами подбородок. Затем приостановился, медленно покачиваясь на каблуках.

– И ты взорвешься – или уйдешь туда. В надпространство. В последнем эксперименте распылился «Арго». Или все-таки ушел? Первую часть программы он выполнил точно, но вторую… Так или иначе, назад он не вернулся. Прекрасный корабль – «Арго». Разве что у него было четыре приданных двигателя, а у тебя пять… Не вернулся. Хорошо – включу тебе память. Совершенствуйся, постигай непостижимое. Может быть, хоть тогда ты начнешь разговаривать по-человечески. Иначе мы с тобой каши не сварим… Кстати, что сегодня на обед?

– Меню четыре, – сказал Одиссей.

– Хоть поем в свое удовольствие, – пробормотал Валгус. – Невинные радости бытия… Так ты говоришь, память? Пусть так… Ты знал, что просить. Но все равно, тебе придется идти на прорыв… Корабли не возвращаются, в этом вся история. А потом болтаться на шлюпке и ждать, пока тебя подберут – невеселая перспектива. Что я, лодочник? И вообще, лишь стоит об этом подумать, как сразу хочется верить, что обладаешь бессмертной душой, которой не страшны взрывы. Пусть память, ладно…

Валгус, не торопясь, шел по коридору. Он намеренно избрал самый длинный путь в библиотеку, где надо было включить фундаментальную память. Валгус любил ходить по коридору. Длинная труба звала ускорить шаг, но Валгус сдерживался, чтобы продлить удовольствие, которое давала ходьба.

Сначала он шел своим обычным шагом, легким и упругим. Потом зашагал шире, чуть покачиваясь. Сколько хожено таким шагом по земным дорогам, по лесным тропам, боже ты мой, и когда это успелось? А когда еще придется?.. Эта мысль не понравилась Валгусу, и он сменил шаг на спортивный. Словно бы здесь был не коридор, а дорожка стадиона, и он еще где-то на средних курсах Звездного, и все, что уже было, еще только предстоит… Третий курс. Стоп.

Он опять переменил походку. Пошел медленно, как ходят, когда меньше всего собираются торопиться… Обычно так шагают не в одиночку, и Валгус даже покосился вправо. Нет, друг мой, не смотри вправо, там никого нет. Смотри лучше влево, это полезнее.

Вдоль левой стены были установлены устройства. Откидывая крышки кожухов, Валгус взглядом проверял готовность терпеливо ждущих нужного момента магнитографов, астроспектровизоров, стереокамер, экспресс-реакторов и всего прочего, придуманного хитроумным человечеством, чтобы не пропустить момента, когда будет проломлена стенка трех измерений, и корабль нырнет в неизвестное и непонятное надпространство.

И нырнет-то без тебя. Всегда все предпочитают обходиться без тебя. Такой уж у тебя характер. А кто виноват? Ну, хорошо, ты – бродяга. Не совсем свой на Земле. Таких, как ты, породило время. Мы – неизбежные издержки эпохи; время не всегда ласково к отдельным людям. Мы – бродяги, испытатели и экспериментаторы, мы летаем в одиночестве, наедине со Вселенной и своими мыслями, и отнюдь не привыкаем здесь к обходительности, не учимся терпимости к чужим слабостям. Такова наша жизнь. Считанные рейсы – и жизнь вся; рейсы длятся годами, и кому дело до того, что в тебе осталось слов еще на целые десятилетия? Здесь можно поговорить лишь с Одиссеем, но это – скучно. И то он скоро нырнет – и исчезнет.

Если только нырнет. Всегда казалось, что корабли проламывают стенку и уходят в надпространство. И не возвращаются…

Коридор кончился. Ничего себе коридорчик, добрых полкилометра длиной. Валгус не без усилий отворил тяжелую дверь. Отсек обеспечения автоматики; его проверка тоже входит в план подготовки к эксперименту. Здесь было тесно. Ни лишнего места, ни лишних механизмов. Но и в тех, что были необходимы, разобраться с первого взгляда казалось совершенно невозможным.

И все-таки – почему? Но гадать не стоит. В наше время не гадают. Когда заходит в тупик теория – летят на место и собирают факты. Собирают факты и теряют корабли. От тебя требуется одно: новые факты. Никто не ожидает новых гипотез. Никто не спросит, почему. Спросят лишь – как.

Ну, на это ответить будет несложно. До поры до времени все станут записывать устройства – эти самые и еще установленные на шлюпке. А вот что произойдет дальше?

«Хотел бы я, – подумал Валгус, – угадать, что будет дальше. Но я не могу. И он не знает, технически гениальный Одиссей, который хочет иметь и фундаментальную память. И никто вообще понятия не имеет. Да, хотел бы я все-таки знать… Впрочем, любопытство губило многих, а мне вовсе неохота попасть в их компанию. Мне еще хочется полетать, риск же хорош лишь в пределах разумного».

Он сидел на ступеньках трапа, ведущего во второй ярус отсека обеспечения автоматики. Размышлял, удобно оперев подбородок на ладонь.

Все-таки – взрывы это или нет? Туманность Дор (в миру – академик Дормидонтов) клянется, что нет. И тем не менее корабли взрывались. Откуда бы иначе браться вспышкам? Жаль этого бедного, туповатого Одиссея. Что с него взять – он ведь не человеческий, а всего лишь корабельный мозг. Но какой пилот не жалеет корабли? Они почти живые… Так на чем мы остановились? На том, с чего начали.

Вздохнув, Валгус поднялся со ступеньки. Вышел в коридор, затворил за собой дверь и тщательно, до отказа закрутил маховик.

– Ну, сюда больше ходить незачем. Расстанемся. А уж если не расстанемся…

В самом деле, а если не расстанемся? Вдруг что-нибудь… мало ли – может отказать шлюпка. В последний момент. Был когда-то такой случай. Пилоту удалось затормозить вовремя. Могло и не выйти.

– Ну если не расстанемся, то сюда, пожалуй, заглянет на миг моя бессмертная душа…

Он сам перебил себя внезапным смешком, потому что ему представилось, как его гипотетическая бессмертная душа, голенькая и смущенная, будет жаться в угол и недоуменно поглядывать на поросшие махровым инеем колонны криогеноз или на бокастые сундуки катапультного устройства. Это было действительно смешно, и он еще весело кашлял, входя в библиотеку. Так он смеялся. А что? Все равно, никто не слышит.

Здесь было удобно, уютно – как на Земле. Стояли глубокие кресла, несколько кресел, а он, Валгус, – один. Пришлось по очереди посидеть в каждом кресле – ни одному не обидно.

Просто странно, как бывает нечего делать перед началом эксперимента. Наибездельнейшее время во всем рейсе… Взгляд Валгуса скользнул по записям в гнездах, занимавших переборку. В них была собрана, как говорится, вся мудрость мира. Ну не вся, конечно… Но для Одиссея вполне достаточно. Удобная библиотека, доступная и человеку, и решающему устройству на криотронах, устройству по имени Одиссей.

Вот мы это и используем. Увеличим нагрузку на Одиссея. Зачем? Да просто так. Для работы фундаментальная память Одиссею в этом рейсе не нужна. Она – на случай, если устройству придется решать специальные задачи. Как это было, например… Ну, что было, то было. Просто с Одиссеем будет приятнее разговаривать. Он чуть больше начнет смахивать на человека. И нет никого, кто бы запретил Валгусу делать это. А уж кто-нибудь обязательно запретил бы. Подключать фундаментальную память без необходимости не рекомендуется. И дело не в увеличении нагрузки. Дело в том, что, хотя машину конструировали и изготовляли люди и люди же заложили в нее определенные свойства, но иногда с этими устройствами бывает так: наряду с десятью известными, наперед заданными свойствами ты, сам того не зная, закладываешь в него одиннадцатое, неизвестное и непредусмотренное, а потом сам же удивляешься: почему машина поступает так, а не иначе.

Впрочем, к фундаментальной памяти это не относится. Так что включим ее, не мудрствуя лукаво…

Валгус повернул переключатель, присоединявший всю память библиотеки к контактам Одиссея. Пусть теперь просвещается в области литературы, пусть занимается человековедением. Кстати, это не отнимет у него много времени. Вот исчезнувший неизвестно как «Арго», наверное, так и взорвался, не обогатив себя знанием литературы. Может, ему от этого было легче взрываться?

Валгус уселся в последнее кресло, подле экрана. На нем были все те же звезды в трехмерном пространстве. Привычный пейзаж. Сфера неподвижных звезд, – как выражались древние… Звезды и в самом деле оставались неподвижными, хотя скорость «Одиссея» была не так уж мала… Неподвижны.

Валгус вдруг собрался в комок, даже поджал ноги.

Звезды были неподвижны – за исключением одной. Она двигалась. И быстро. Перемещалась на фоне остальных. Становилась ярче. Что такое?!

Он проделал все, что полагалось, стараясь убедиться, что не спит. Да нет, он вовсе не собирался спать – теперь меньше, чем когда бы то ни было. А звезда двигалась. Светящееся тело. Но тут – не Солнечная система, где любой булыжник в пространстве может блистать, отражая лучи Подателя Жизни. Нет, здесь уж если тело сверкает, то без обмана. Да оно и движется к тому же. Это, конечно, не звезда. А что? Район закрыт для кораблей. Заведомо пуст. Чист для эксперимента. А что-то горит. Плывет такой огонек… Огонек?

Валгус вплотную придвинулся к экрану, прижался к нему, хотя и незачем было. Но все же… Нет, не один огонек. Один ярче, два послабее. Треугольником. И чуть подальше – еще два. Что-то напоминает ему эта фигура. Что-то, сто раз виденное. Ну? Ну?

Он вспомнил. Это было видано даже не сто раз. Больше. Один ярче, два послабее, и дальше – еще два. Навигационные огни. Его собственные навигационные огни. Глаз уже угадывал и контуры корабля – контуры «Одиссея». Валгус задрал брови и выпятил нижнюю губу.

Это что же значит? Он, Валгус, сидит в библиотеке корабля, и видит его со стороны. Не его, конечно, – отражение. Пилот, летя над Землей, может видеть тень своего самолета на облаках или на поверхности планеты. В воздухе могут возникать миражи, в том числе и отражения. А здесь, в добротной пустоте?

Вот оно, открытие, Валгус. А ты тосковал… До этого не додумался бы даже Туманность Дор. Не говоря о фантастах, которые, как известно всем, читающим газеты, вообще ничего придумать не в состоянии. Газеты приходят к такому выводу всякий раз, как совершается событие, о котором фантасты бросили писать уже лет сто назад. Ну это их дело… Но вот такое отражение? В чем отражается «Одиссей»? Ну-ка, напряги мозги…

А ведь это «Одиссей», нет сомнения. Как хорошо! Ведь до сих пор ни разу не приходилось увидеть свой корабль со стороны в полете. Это видели другие, и у них захватывало дух и пробивались слезы, когда «Одиссей» начинал разгон, и базовый корабль или Большой Космостарт растворялись в прошлом. Но для самого Валгуса в эти минуты существовало только ускорение, перегрузки и бешеный трепак индикаторов и стрелок. А вот теперь…

Тебе повезло, Валгус, бешено повезло. Не говоря уже о том, что это – открытие высшего класса, это просто красиво. Стремительное, вытянутое тело корабля, рвущееся все дальше и дальше к далеким звездам. Каким внушительным выглядит отсюда защитный экран… Вот небольшое вздутие жилой группы, ощетинившееся антеннами генераторов ТД. А дальше – длинная труба коридора, утолщение двигательной группы и на размашистых фермах – приданные. Строго, красиво, целесообразно настолько, что даже эти приданные двигатели не портят облик корабля, не делают его тяжелым или неуклюжим. Хотя их целых пять, этих двигателей…

«Четыре, Валгус, четыре, – подсказал здравый смысл. – Откуда пять, когда их всего четыре?».

Валгус еще раз пересчитал. Что за черт… До пяти-то досчитать нетрудно, но ведь здесь и вправду – всего четыре приданных двигателя на четырех фермах, а не пять на пяти! Значит?..

Значит, это не «Одиссей». Только и всего. Это другой корабль. Идет параллельным курсом. А? Откуда здесь корабль?

Валгус дышал хрипло, словно после небывалого усилия. Громоотвод и молнии! Бессмертные боги, покровители галактических дураков! Вакуум-головы, великие раззявы мироздания! Он же мог приступить к опаснейшему эксперименту, а тут – вот, пожалуйста – разгуливают себе корабли с ротозеями на борту. Лезут, ничтоже сумняшеся, в статистику несчастных случаев. Прямо-таки рвутся. Нет, командир их поступит очень разумно, если постарается не встречаться с Валгусом на Земле. Впрочем, зачем ждать встречи, когда и сейчас можно выйти на связь с этим адмиралом разгильдяев и сказать кое-что о людях, путающих командирское кресло с детской посудинкой…

Извергая на головы разгильдяев все новые проклятия – а их немало поднакопилось за время полета, просто не на кого было излить их, – Валгус кинулся к двери. Он уже затворил ее за собой, когда в библиотеке – ему показалось – что-то негромко щелкнуло. Валгус торопился, разноцветные словечки и выражения, многоступенчатые, как давние корабли, кишели в мозгу и просились в эфир. Однако приросшая к характеру Валгуса за долгие годы полетов привычка больше всего заниматься мелочами заставила его вернуться.

Очевидно, он не довернул переключатель: фундаментальная память оказалась отсоединенной. Валгус снова включил ее, тщательно и аккуратно, и направился к выходу. На этот раз неторопливо: все равно, из зоны устойчивой связи этот лихач Млечного Пути так скоро не выйдет.

На этот раз щелкнуло, когда Валгус только что взялся за ручку двери, и он обернулся так быстро, что ему самому стало ясно: он ждал этого щелчка. Да, Одиссей упорно отказывался от подключения фундаментальной памяти. Тот самый Одиссей, который не далее как час назад прямо изнывал без нее. Не начал ли сказываться какой-нибудь неучтенный эффект? Это самое одиннадцатое свойство?.. Одиссей отказывается! Смешно, как будто горсть криотронов может отказываться или не отказываться… Да, кто-то лезет со своими чудесами, кому-то не терпится попасть в боги.

Ехидно улыбаясь, Валгус на этот раз уж постарался закрепить переключатель так, чтобы было невозможно нарушить контакт. Вот так-то; на корабле один хозяин, и имя ему – Валгус. А вне корабля?

На экране пять огоньков независимо скользили между звезд, неизвестный корабль по-прежнему ковылял параллельным курсом. Как будто ему было задано сопровождать «Одиссей» на штурм пространства. Ерунда, такого поручения не было дано никому, Валгус это знал совершенно точно. Нет, это дремучий ротозей. А что тут делать хотя бы и ротозею?

Валгус вошел в рубку, откашливаясь для предстоящего разговора и стараясь выглядеть все же спокойно. Так уж полагалось, хотя если бы даже Одиссею было и не все равно, как выглядит пилот, корабельный мозг так или иначе этого бы не увидел: внутренних оптических рецепторов у него за ненадобностью установлено не было. Просто командир корабля всегда должен быть спокойным. И Валгус неторопливо включил видеоустройства, покрутил рукоятки, разыскивая чужой корабль. Ротозейское корыто болталось на старом месте, но устройства в рубке были куда мощнее библиотечных, и можно было различить не только контур. Если бы такое же усиление было в библиотеке, Валгус и там не принял бы корабль за «Одиссей».

Да, это была почти однотипная с ним машина последнего выпуска. На широко разнесенных фермах у нее действительно было не пять приданных двигателей, а всего четыре, но зато выходы генераторов ТД – теперь это было ясно видно – торчали не только на жилой группе, но и на прилегающем участке коридора. Такой корабль в известной человеку части Вселенной был только один. А именно – тот самый «Арго», который не вернулся из эксперимента полгода тому назад.

Валгус жалобно засмеялся. «Арго». Так… Что еще произойдет сегодня? Он кашлял, скрипел и давился смехом, потом внезапно смолк. Одиссей тоже вроде бы посмеивался – он мигал индикаторами связи. Переговаривался с «Арго»? Но если даже это действительно корабль, то уж людей на нем быть никак не может. Что же это мигает? Ни в какую азбуку не укладывается… Обычно по индикаторам можно с легкостью разобрать, что говорят, что отвечают. Здесь – какая-то бессмыслица. И тем не менее работает именно связь. Мой идиот Одиссей переговаривается… А ну-ка, я вызову этот призрак сам…

Валгус уселся за связь. Он вызывал долго, все более ожесточаясь. Как и следовало ожидать, никто даже не подумал отозваться. Сорвать злость оказалось абсолютно не на ком. Разве что на себе самом, но это было бы уж и вовсе бессмысленно. Ишь ты, Валгус, как ты сдержан сам с собой. С товарищами-то не всегда… Далеко они сейчас, товарищи…

В общем, все понятно. Вот к чему приводит чересчур упорное мудрствование в одиночку на тему – куда деваются корабли, взрываются или уходят в надпространство. Галлюцинация, Валгус, вот как это называется. Мы сделаем вот что: сфотографируем этот участок пространства. И пойдем спать. Необходимо отдохнуть, если уж дело зашло так далеко. А эксперимента сегодня не будет. Никто от этого не умрет, а хорошо выспаться – половина успеха…

Он сфотографировал этот участок пространства. Обработать снимки можно будет потом, а сейчас действительно очень хочется спать. Да на снимках и не окажется ничего: оптика не галлюцинирует. Пойдем в каюту…

Но Валгус чувствовал себя все еще чересчур возбужденным, пульс зло колотился в висках. Так, пожалуй, не уснешь. Надо заняться чем-нибудь таким – простым, легким… Хотя бы проверить шлюпку, вот что. От нечего делать – и, понятно, для спокойствия. Чтобы уже завтра не случилось ничего такого.

Валгус усмехнулся. Ладно уж, не делай вид, что вспомнил о шлюпке просто так. Я-то тебя знаю, вселенский бродяга. Риск – в пределах разумного…

Шлюпка была наверху. Пришлось подняться по широкому, пологому трапу, рассчитанному на то, чтобы по нему можно было пробегать, ни за что не зацепляясь, даже в самые суматошные минуты полета. Вот люк был узковат. Шлюпка есть шлюпка, такой небольшой космический кораблик на одного человека. После начала эксперимента ты будешь спасаться на нем, пока Одиссей станет ломиться в надпространство.

Валгус, как и полагалось по инструкции, осмотрел шлюпку снаружи, вручную провернул освобождающий механизм, прямо-таки обнюхал катапульту, затем забрался внутрь, в тесноватую рубку. И здесь все было в порядке. Шлюпка уже сейчас, кажется, делала стойку – только скомандуй, и она кинется вперед и унесет тебя подальше от опасностей, от возможности взрыва… Да, все в порядке. А у Валгуса и не бывает иначе. Минимум риска. И – инструкции: их надо выполнять, они указывают нам, что следует делать. Вот только никто не указывает, как не взорваться…

Опять ты об этом, достопочтенный бродяга! Хватит на сегодня, иначе тебе снова начнут мерещиться мертвые корабли. Не надо. Осмотрел шлюпку – прекрасно. Иди, ложись спать.

Возвращаясь, Валгус не забыл проверить, надежно ли заперты отсеки с аппаратурой ТД. ТД – так сокращенно именовался Туманность Дор, а его аппаратура – это были скромные машинки по полторы тонны весом, те самые генераторы, при помощи которых корабль будет пытаться изогнуть вокруг себя пространство и проломить или прорвать его. Прямо-таки скучно, но и здесь никакого беспорядка не было. Одиссей знал свое дело. Правда, он не знал ничего другого. Например, что вовсе не так уж сильно хочется оставлять его одного в решающий момент…

Валгус распахнул дверь своей каюты. Вошел и затворил дверь за собой. Он мог бы и не делать этого, потому что никто не потревожит его сон и при раздвинутых створках: ближайший из тех, кто мог бы совершить такую бестактность, находился на базовом корабле, за миллиарды километров отсюда. Но Валгус все-таки захлопнул дверь – по привычке к порядку.

Затем он снял куртку, аккуратно повесил ее в шкафчик и уселся на низкое, покорно подавшееся под ним ложе. Зажег малый свет. Взял с тумбочки дешифратор с вложенной записью книги. Включил.

– Младая, с перстами пурпурными Эос, – саркастически произнес Валгус. – Все-таки в пространстве Гомер как-то не лезет в голову. Меня смутил Одиссей – хотелось аналогии. Криотронный Одиссей тоже достаточно хитроумен, только он – из другой оперы. Надо было взять что-нибудь повеселее.

Но он отлично знал, что читать сейчас все равно не в состоянии. Стоит начать – и опять полезут в голову мысли, полные белых пятен. Надо просто спать, спать. Хорошо бы увидеть какой-нибудь нейтральный сон. Раз уж нельзя здесь развести костер, неплохо будет посидеть у огня хотя бы во сне…

Он протянул руку к гипнорадеру – маленький рефлектор прибора поблескивал на стене над ложем. Рука остановилась на полпути, потом неторопливо возвратилась в исходное положение.

– А возможно, не спать? – подумал Валгус вслух. – Так я хоть сам с собой поговорю, и все становится на места. А приснится еще кто-нибудь оттуда, с планеты…

Кто-то приснится, и ты начнешь говорить с ним. У костра. Но не греют нас костры снов, а разговор ты не успеешь кончить и, может статься, так и не успеешь договорить никогда. Уж лучше не начинать таких разговоров, которые оканчиваются ничем.

Да, в этом было, наверное, дело, а вовсе не в ощущении невозможности сна – о нем вам расскажет любой звездник. Это ощущение возникало, когда скорость переваливала за половину световой. Тут все было ясно – космопсихиатры давно выяснили, что ощущение это появлялось не от скорости, которая вовсе не ощущается, а только от мысли – может быть, даже неосознанной, – что пока ты приляжешь на несколько часиков и будешь мирно похрапывать на ложе или просто в откидном кресле, на Земле могут родиться и состариться поколения… Между прочим, для того-то человечество и разыскивало выход в надпространство, чтобы людям никогда не улетать на столетия… Но, во всяком случае, стоило это представить – и спать становилось невозможно, просто немыслимо из-за угрозы проспать чью-то жизнь: может быть, той женщины, которая называлась бы счастьем, или мужчины, что стал бы лучшим твоим другом. Так думают звезданки, но может быть, дело все-таки в снах, а не в этом. А в общем – думайте, как хотите, но каждое спальное место на корабле оборудовано гипнорадером – прибором, который надо только включить, – и можно спать и видеть сны.

«Что же, – подумал Валгус, – будем видеть сны»… Он решительно включил гипнорадер. Забудем мертвые корабли… Он устроился поудобнее, мысли затянул легкий туман. Забудем… И пусть будут сны. Он улыбнулся, и глаза закрылись сами.

Он проснулся свежим от сновидений. Реле времени сработало точно, и можно было делать все не торопясь.

Порядок был заведен раз и навсегда. Ионная ванна. Массаж. Валгус постанывал от удовольствия, а сам тем временем для разминки решал в уме систему довольно каверзных уравнений. Затем последовали десять минут упражнений на сосредоточенность и быстроту реакции. Завтрак. Завтрак был съеден с аппетитом. На аппетит не влияла никакая скорость, и вообще ничто не влияло, если на столе было что-нибудь повкуснее. От завтрака, как известно, зависит настроение, которым Валгус очень дорожил.

Затем он переоделся во все чистое и долго надраивал ботинки. Он успокоился, лишь когда черный пластик заблестел не хуже главного рефлектора. Конечно, такой парад был не обязателен – все равно принимать его некому. Но пилоту предстояло сесть в командирское кресло, за пульт. А ни один звездник не унизится до того, чтобы сесть в командирское кресло в невычищенных ботинках или в кое-как выглаженном костюме. Бытовой комбайн шипел и фыркал, но Валгус критически обозрел брюки и еще раз прошелся по ним вручную. С хрустом развернулась рубашка, в складках ее жил запах земных, дурманящих вечеров… Потом Валгус долго разглядывал свое отражение в большом зеркале, повертываясь туда и сюда – при этом золотые параболы на груди взблескивали мгновенно и глубоко. Вахта есть вахта, нельзя оскорблять корабль небрежным отношением к ней. Уж это Валгус знает, летает не первый год. Может быть, конечно, последний…

Во всяком случае, не первый. Поэтому не кто-нибудь, а именно он идет сейчас на корабле последней модели, доверху набитом аппаратурой. Ее с великим тщанием устанавливали монтажники и ученые, и сам пресловутый ТД, кряхтя от гнетущей славы, излазал все отсеки. Он перепробовал каждое соединение и при этом потрясал широчайшей бородой. Той самой бородой, которую, по слухам, вначале и окрестили Туманностью Дормидонтова. Уже впоследствии это название перешло на него самого и сократилось до простого ТД. Впрочем, Валгус думал иначе – корни прозвища, наверное, заключались в манере ТД зачастую говорить крайне туманные вещи, которых никто не понимал, и лишь куда позже все вдруг становилось ясным, хотя по-прежнему в это не верилось. Вот в чем было дело, а вовсе не в бороде, которую ТД носил только для солидности, – ему еще не было и сорока.

Вот и теперь корифей навел туман на вопрос о надпространстве. Никто еще не понимал, как следует, что же такое надпространство, но ТД утверждал, что выйти в него можно. Из-за этого и гибли корабли. Конечно, дело стоило того. Если можно прорваться в надпространство – это станет открытием века. Не какие-нибудь там липовые отражения в пространстве, которые на поверку оказываются обычными галлюцинациями. Надпространство – это значит, что решается проблема сообщения и связи. Метагалактика – да, даже Мета сжимается до карманных размеров. Смятый лист бумаги, который можно сложить любым образом, – вот что такое тогда пространство. Как обычно, всем вдруг все станет ясно – и гениальность ТД в очередной раз станет очевидной, и пребудет таковой, пока он опять не упрется плечом в какую-нибудь теорию и не начнет ее раскачивать; а пока что бородач будет только помалкивать да посмеиваться, как будто бы и не представлял себе, что его предположения могут не подтвердиться.

Да, открытие века. Недурно совершить его, если даже гипотеза принадлежит не тебе; даже просто доказать ее справедливость – и то уже очень хорошо. Признайся: поэтому-то ты и напросился в этот полет. А вовсе не из-за своего сварливого характера, который, как ты уверяешь, мешает тебе долго оставаться на Земле. Нет, не из-за характера. И даже не потому, что она сказала тебе только корабли укрощать, а не меня… Она могла бы так и не говорить. С другой стороны, кто виноват в том, что у него такой характер? В полете, в одиночном, многомесячном полете и ангел стал бы сварливым – только не пускают ангелов в испытательные рейсы… А к тому же здесь привыкаешь, что каждое твое приказание такой вот Одиссей выполняет моментально и беспрекословно, а она – нет, она не очень-то настроена на такой лад. Что-то не выходит. Вот если бы действительно этот полет завершился открытием…

Но открытие не состоится. Открытия совершают люди, а не киберы, даже столь интеллектуальные, как Одиссей. А ведь именно Одиссей пойдет биться об эту невидимую стенку. Он все выполнит и ничего, к сожалению, не поймет. И, значит, не откроет. А человек предусмотрительно бросит Одиссея на милость святой Программы, попросту – удерет с него на шлюпке, отдав сперва все команды, и лишь на почтительном отдалении станет наблюдать за происходящим. Ну и что? Он заметит слабую вспышку, корабль исчезнет, приборы покажут вместо увеличения уменьшение количества энергии в данном объеме пространства. И все. Одиссея никто и никогда больше не увидит, как не увидит и открытия. А человек в шлюпке затормозит, развернется и, теша себя монологами об исполненном долге, поплетется к той точке, где научная база висит себе и протирает пространство в ожидании результатов очередного жертвоприношения хорошего корабля.

Вот если бы на стенку пошел человек… И затем открытие привез бы на базу некто Валгус. Испытатель Валерий Гусев. В общем, риск – это наименьшее, чем приходится платить за право быть человеком, тем более – любопытным человеком.

Ну хорошо. Все это пустые разговоры. Характер у тебя, правда, бродяжий. Но бродяги – народ осторожный и многоопытный. Они в огонь не прыгают, а греются около. Любопытство, риск – это еще да или нет, а вот программа эксперимента – это уж наверняка да. Вот и выполняй.

Валгус вошел в рубку подтянутый, серьезный, словно бы его ждал там весь экипаж. Четкими шагами подступил к пульту. Миг простоял около кресла. Уселся. Посидел, вытянув перед собой руки, разминая пальцы, как перед концертом.

– А сны мне все-таки снились, – оказал он. – Снится такое, чего вообще не бывает. Такая залихватская фантастика снилась мне, друг мой…

Одиссей молчал. В таких разговорах он вообще не принимал участия. Ни до сна, ни до фантастики ему не было никакого дела. Он был просто корабль, выполнял команды, управлял сам собою, вел походный дневник, – и все. Валгус перемотал ленту, прослушал накопившиеся записи. Ничего интересного. Об «Арго» – ни слова. Понятно, – просто привиделось. Следовало бы, конечно, проявить ту пленку, на которой он пытался запечатлеть собственную галлюцинацию, ее призрачный продукт. Что ж, сделаем это…

Он включил соответствующую автоматику, перегнувшись через подлокотник кресла. Ждать придется буквально несколько секунд. Столько, сколько нужно, чтобы прочитать стишок о трех мудрецах в одном тазу, которые однажды, презрев нормы безопасности… Валгус с выражением прочитал стих, потом вытащил пленку.

Вернее, то, что от нее осталось: черные, изъеденные лохмотья. Словно бы автомат вместо проявителя купал пленку в кислоте. Это еще что за новости? Неисправность в системе автоматики?

Но сейчас заниматься фотоавтоматикой уже не хотелось. Валгус хорошо выспался и чувствовал себя прекрасно. Можно работать, да и пора уже, откровенно говоря…

– Одиссей! – окликнул Валгус – Что по курсу?

– Впереди – пространство, свободное до девятой степени.

Это, конечно, видно и по приборам. Но иногда хочется, черт побери, услышать и еще чей-нибудь голос, кроме своего.

– Вакуум хорош. Предупреждения? Отклонения от нормы?

– Не имею.

Показалось или он действительно чуть помедлил с ответом? Да нет, чепуха. Он же – не мыслящее существо. Обычное устройство. Прибор, аппарат, машина – что угодно… Однако для верности придется поставить контрольную задачу.

Он задал Одиссею контрольный тест. Сверил с таблицей ответ. Нет, все сходилось. Значит, показалось.

– Внимание! – громко оказал он. – К выполнению программы!

– Программа введена, – равнодушно проскрипел Одиссей.

– Готовность сто. В момент «ноль» приступить к выполнению.

– Ясно.

Валгус удовлетворенно кивнул. Медленно повертывая голову, еще раз осмотрел рубку, пульт, шкалы приборов.

Всем существом своим ты ощущаешь, как наползает Время. Ради этого мига ты три месяца на хорошей скорости шел сюда, в относительно пустой район пространства. Три санаторных месяца полета, несколько часов настоящего действия. Стоило ли? Стоило: иногда человек всю жизнь свою живет только для одного часа, и даже меньше – ради одной минуты, но в эту минуту он нужен человечеству… Стоило. Ну все. Кончились сны. Кстати, приснится же такое…

Он шумно вздохнул. Но все это уже мешало, и он отбросил лишнее, как бумажный стаканчик, из которого выпито все.

– Даю команду!

И, протянув руку, Валгус нажал большую, расположенную отдельно от других шляпку в правой части пульта. Затем повернул ее на сто восемьдесят градусов и нажал еще раз, до отказа, вплющивая головку в матовую гладь пульта.

– Сто! – сказал Одиссей, и помедлил.

– Девяносто девять… – и снова пауза.

– Девяносто восемь…

Великолепно. Можно подключать кислород. Нет, еще рано, пожалуй… Подвеска затянута? Затянута. Игла на случай потери сознания при перегрузках? Вот она, взведена, хотя таких перегрузок и не предвидится. Все датчики включены в сеть записи? Все, все…

– Шестьдесят два…

– Шестьдесят один…

– Шестьдесят…

Да, наступает расставание. Ночевать сегодня он будет уже в откидном кресле маленького кораблика… Валгус взглянул на приборы, соединенные со шлюпкой. Там – неторопливый покой, реакторы тихо ждут в ожидании момента, когда будет дана заключительная команда кораблю, сказано ему последнее человеческое слово. Остальное сделает сам Одиссей. Но до этого еще часы. Последние часы. Долго тянулось это время. Три месяца. Будь он хоть не один. Было бы их, скажем, двое. Вторую он усадил бы в шлюпку, и сейчас лететь ей на базу. Лететь бы, если бы она не сказала в тот день: ты мне надоел; ну и характер, конечно, помог… Да, а не скажи она этого – и окажись вдруг чудом здесь, – Валгус бы отправил ее в шлюпке. На всякий случай. А сам?

– Пятьдесят три…

– Пятьдесят два…

А он бы остался, очень просто. Вдвоем на шлюпке-одиночке не уйти. Остался, чтобы увидеть все не издали, а пережить самому. И привезти ТД настоящие факты, хрустящие, тепленькие, а не какую-нибудь заваль. А так – опять будут гадать…

– Сорок пять…

– Сорок четыре…

– Сорок три…

Бубни, бубни. Вот сейчас настало время подключить кислород. Так, и теперь – направо, довернуть до конца. Готово. Дышится хорошо. Противоперегрузочные включены? Да. А если там, впереди, пыль? Или мало ли что еще? Глупости, впереди ничего нет, кроме будущего. Никаких предупреждений не принято. Все в порядке. Значит, ты готов остаться, окажись вас на борту двое? Ну а если ты и один – почему бы не остаться? Конечно, программу Одиссей и сам выполнит. Но, очевидно, имеется во Вселенной нечто такое, чего нет в наших программах. Иначе все корабли возвращались бы. Нечто непредвиденное… А если впереди просто взрыв? И тогда уж – ничего? Совсем ничего…

– Семь…

– Шесть…

– Пять…

Ну, держись. Нет, дорогой мой ТД, все это ужас как интересно, но я все-таки не останусь. Если вы такой любопытный – вот и летели бы сами, не боясь подпалить бороду около звезд. А я не гений. Я – строго по инструкция. В назначенный момент – прыг в шлюпку, и катапультирую. Ясно?

– Два…

Пауза, пауза, пауза… Ну же!

– Один!!!

«Отцеплюсь!», – подумал Валгус, и выкрикнул:

– Поехала!

Он не услышал отсчета «ноль». Потемнело в глазах, заложило уши. Кресло стремительно швырнуло его вперед, и он намного обогнал бы Одиссея, но корабль вместе с креслом за тот же миг ушел еще дальше, и кресло снова и снова нажимало на многострадальную Валгусову спину, а не будь противоперегрузочных устройств, то-то уж оно нажало бы… И Валгус никак не мог убежать от этого давления. Стрелка счетчика ускорений дрожала на четырех «же», потом нехотя поползла дальше. Зато столбик указателя скорости прямо-таки бежал вверх – туда, где в самом конце шкалы виднелся изрисованный кем-то из ребят вопросительный знак, жирный, как могильный червь. Что поделаешь, наступило время ответов.

Валгус сидел, не в силах пошевелить даже языком, не то что рукой или ногой. Впрочем, этого и не требовалось. Одиссей все делал сам. Умный корабль. Пока все идет чинно, как на похоронах. Можно о чем-нибудь подумать. Помечтать. А вот трусить не надо. Трусость – от безделья, конечно… Нет, это показалось, что термометр лезет вверх. Все работает чудесно. Видеоприемники – ну прямо прелесть. Только видеть уже почти нечего. Начинаются всякие эффекты… Впереди – темная ночь. Что показывают бортовые? Вроде бы северное сияние. Почему-то видно гораздо больше звезд, чем раньше. Опять галлюцинации? Жарко… Ну да, при такой интенсивной работе двигателей всегда кажется, что тебе жарко, хотя термометр спит мертвым сном. Ну и сравненьица же лезут в голову… Не дрожи коленками, Валгус!

– Продолжать ли эксперимент?

Это еще что? Это скрипит Одиссей. Сугубо противный голос, неживой. Теперь болван будет приставать с этим вопросом при каждой отметке скорости. Ничего, такое ускорение мне даже полезно для здоровья. На этой станции я еще не сойду…

Прошло еще сколько-то времени – его резал, как колбасу, на толстенные походные куски только голос Одиссея, который действительно все чаще спрашивал – продолжать ли, да не прекратить ли. Такая уж была в него заложена программа. Валгус, чуть не руками поворачивая язык, хрипел: «Продолжать» и замыкал контакт, посылая сигнал: теперь Одиссей одним словам не верил. Наконец Валгус услышал что-то новое:

– Мои ресурсы на пределе, – проскрежетал Одиссей.

«Ага. Значит, я свое дело сделал. Допек тебя все-таки…»

– Прекратить разгон! – радостно прокричал Валгус. Откуда только голос взялся! Можно бы и не говорить – здесь самой программой эксперимента была предусмотрена последняя площадка, участок пути, который можно пройти с достигнутой скоростью, не разгоняясь. Последний срок… Пилот должен приготовиться к расставанию с кораблем. Еще раз проверить аппаратуру. Взять вещички. Затем – объявить готовность сто. Пока Одиссей будет считать, Валгус перейдет в шлюпку, помашет рукой и катапультирует. Одиссей пролязгает «ноль», включит дополнительно приданные двигатели, а вслед за ними – генераторы ТД. Вот тогда-то и начнется настоящее проламывание пространства…

Одиссей прекратил разгон. Стало легко и радостно, Валгус запел, не особенно заботясь о мелодичности, – Одиссей в музыке не разбирался. Минут десять Валгус улыбался, пел и отдыхал. Вот так бы и всю жизнь… Затем он отстегнулся от кресла, отключил кислород. Встал. Сделал несколько приседаний. С удовольствием подумал, что дышит нормально. Нет, он еще посидит на Земле, у нормального костра, не термоядерного. Посидит…

– Ну, так как? – спросил он. – Будем прощаться, коллега?

Коллега Одиссей молчал, на панели его основного решающего устройства приплясывали огоньки. Одиссею было не до прощаний – он сейчас, как и следовало, вгонял в себя новую программу. Дисциплинированный коллега. Итак – пошли?

Но ему не хотелось уходить, менять привычную, просторную рубку большого корабля на эту мышеловку – кабину шлюпки. И вообще. Зря он только что при разгоне насел на ТД, который, в управлении кораблем абсолютно ничего не смыслит. Корифей и стартовать не сумел бы по-людски. Нет, пока все правильно. Но вот лететь, добираться сюда три месяца, потом несколько часов переносить довольно-таки неприятные, по правде говоря, ускорения, и все затем, чтобы в решающий момент бросить корабль на произвол судьбы? Иными словами, запустить его в неизвестность, без надежд на новое свидание? А если он, Валгус, этот корабль полюбил? Конечно, кибер Одиссей – дубина, но он хоть не жалуется на въедливый характер пилота. А привязаться можно и к машине. Да еще как! Ведь хороший же корабль…

– Может быть, – медленно сказал Валгус, – ты все-таки не взорвешься? В виде любезности?

Одиссей все молчал и мигал, как будто в растерянности. Но Валгус знал, что никакая это не растерянность; Одиссей работает, и только.

– Да, нет, – грустно проговорил Валгус. – Где же тебе ответить? Это выше твоего разумения…

Одиссей и на этот раз промолчал, и только головка крутилась где-то в его записывающем устройстве, наматывавшем на кристалл любую Валгусову глупость. Сейчас придется вытащить этот кристалл, чтобы его получил Дормидонтов. Вытащить кристалл – Одиссей оглохнет. Больше он не сможет записывать ни одного звука. Жаль. С другой стороны, выходит, что Валгус только затем и летел сюда, – возить Дормидонтову исписанные кристаллы. Так ведь для этого надо было послать почтальона, а Валгус – пилот-экспериментатор, и не самый плохой. И не привык оставлять машину, пока есть возможность не делать этого. Это давно в обычае испытателей и экспериментаторов. Вот так.

Но экспериментатор должен летать. И неохота, чтобы этот твой полет стал последним. А если взрыв?

А если не взрыв? Кроме того, в инструкциях написано лишь, что надо делать. Чего не надо, там не сказано. Например, нигде не сказано, что не следует верить Туманности Дор. Возьмем и поверим. И сами убедимся в его правоте. В правоте, потому что в противном случае он, Валгус, просто не успеет убедиться. Все произойдет слишком быстро.

Валгус усмехнулся – без большой, впрочем, охоты. Что ни говори, к однозначному решению прийти было нелегко. Особенно, если ты не готовился заранее. В таких случаях нужно готовиться. Это очень просто. Нужна сущая безделица. Забыть о том, что было. О прошлом. Принять за истину, что прошлого не было. Это – половина дела. Вторая половина – забыть и о будущем. Не думать о том, что будет. Завтра, через год, через сто лет… Представить себе, что будущего не будет, а если и будет – то оно не пойдет ни в какое сравнение с тем, что есть сегодня, с настоящим.

Надо думать только о настоящем. Как сделать то, что уже становится настоящим? Не бояться лишиться прошлого и потерять будущее? Ну?

Валгус думал, а время шло. Одиссей закончил переключение программы и терпеливо ждал, только изредка в недрах его что-то пощелкивало. Так как же? Да или нет?

Валгус даже сморщился, – так трудно оказалось решить: да или нет. Потом что-то заставило его поднять голову.

– Ну ладно, – сказал он. – Тот корабль мне, допустим, привиделся. Ну, психологи разберутся, допустим… А вот что ты два раза подряд отключался от фундаментальной памяти, которую сам же требовал – это ведь не померещилось? Значит, дорогой друг, тут что-то не так. И выходит, что я даже и не должен тебя оставлять. Да-да. Очень просто: где-то что-нибудь не в порядке. Следовательно, нет уверенности в том, что ты выполнишь всю программу до конца. А значит, мне надо быть здесь. Я прямо-таки не имею права уйти. Это будет форменным бегством…

И снова на душе у Валгуса сделалось удивительно легко. Он подошел к креслу, похлопал рукой по пульту и даже проворчал что-то в адрес людей, выпускающих в полет неисправные корабли. Из-за них пилот не может покинуть машину, а должен следить за нею до конца. Он ворчал и улыбался. Потом подумал, что шлюпку-то надо отправить, мало ли что может случиться с ее реакторами в полях, созданных генераторами ТД во время пролома.

Валгус бегом поднялся к шлюпке и включил ее автоматику. Теперь она сама затормозит, где следует, пошлет сигнал, и ее найдут. Вместо себя Валгус уложил в кресло и крепко привязал все материалы, которые могли интересовать базу. Все, кроме записи своих разговоров: раз он сам остается, то и сказанные слова пусть останутся при нем.

Затем Валгус вернулся в рубку и уселся в кресло с таким удовольствием, словно это было устройство для отдыха. Катапульта сработала; экраны показали, как шлюпка, суматошно кувыркаясь, отлетела далеко в сторону, выровнялась и включила тормозные. На миг сердце Валгуса споткнулось: все-таки куда безопаснее и спокойнее было бы сейчас на борту шлюпки. Он вздохнул, откашлялся: теперь уж ничего не поделаешь. Продолжим наши развлечения…

Он снова включил кислород, проверил противоперегрузочное устройство. Сейчас ему предстояло испробовать нечто, чего не знал еще ни один человек, ни один экспериментатор. Все в порядке? В порядке. Ну, вселенский бродяга, посмотрим, что же оно такое, чего до сих пор никто не пробовал на вкус?..

Валгус дал команду. Ее следовало подать перед посадкой в шлюпку: продолжить разгон и включить генераторы Дормидонтова. Задал готовность сто. Снова начался отсчет. Валгус слушал молча, только веки его подрагивали при каждом новом числе, равнодушно названном Одиссеем. Казалось, впрочем, что Одиссей и сам неспокоен, хотя кибер-то волноваться заведомо не мог, да и признаков никаких не было. Казалось, и все.

Потом отсчет кончился, и Валгус успел подумать: вот сейчас начнется свистопляска…

Свистопляска началась. Высокий, унылый вой просочился в рубку сквозь почти идеальную изоляцию. Могучие генераторы ТД начали, как говорилось, разматывать поле – извергать энергию, создавая вокруг небывалое еще напряжение, чтобы изменить структуру и геометрию пространства и позволить, наконец, кораблю проломить его. В чем проламывание выразится, как произойдет – никто не знал, и сам ТД не знал. И вот Валгус узнает первым…

При этой мысли Валгус даже улыбнулся, хотя и от такого пустякового усилия заболели щеки. Тем временем Одиссей отрапортовал, что скорость уже возросла до девяти десятых расчетной, и, как и раньше, поинтересовался, не прервать ли эксперимент. Валгус сердито ответил, что это не одиссеево дело, и лишь где-то в подсознании промелькнуло удивление: в этой части программы таких вопросов вроде бы не предусматривалось – пилоту следовало находиться далеко отсюда. Но мысль эта мелькнула и исчезла, ее место заняло восхищение блоками Одиссея; они и при этих ускорениях работали как ни в чем не бывало… Время шло, Валгус дышал обогащенным кислородом, густым, как каша, и не отрывал глаз от приборов. Одиссей щелкнул и простуженно просипел:

– Ноль, девяносто одна…

– Усилить отдачу вспомогательных! – И Валгус, нажав на кнопку, послал сигнал в подтверждение приказа.

– Ясно.

Какие двигатели построены!.. Какие двигатели! Без единой осечки. В таком режиме!.. Но главное еще впереди.

Корабль разгонялся с натугой, собственное энергетическое поле мешало ему, но девать это поле было некуда. Усилия все более напрягавшихся двигателей Валгус ощущал каждой жилкой и каждым мускулом своего тела. А на то он испытатель и экспериментатор, чтобы нервом чувствовать машину. Даже такую махину, безусловно, громоздкую для Земли. Впрочем, здесь она, наверное, не показалась бы большой…

Столбик указателя скорости карабкался и карабкался, и сейчас уже дрожал возле заданной отметки. Одиссей выполнил очередной пункт программы, и отдача энергии дормидонтовскими генераторами толчком усилилась. Столбик дрожал, дрожал… Он еще карабкается вверх? Кажется, уже нет. Впрочем, да… Или нет?

– Усилить отдачу вспомогательных…

– Работают на пределе.

– Усилить отдачу вспомогательных!

– Ясно.

Воя приданных двигателей больше не слышно. Он уже в ультразвуке. Вообще, все в ультрамире: звезды – те, далеко впереди – шлют сплошной ультрафиолет. Сзади тоже тьма – в ней разбираются только инфракрасные преобразователи. Релятивистский мир… Наверное, и корабль теперь очень относителен. На бортовых экранах – фейерверк: поперечный допплер. Что столбик? Полез, но медленно, из последних сил…

– Скорость ноль, девяносто семь…

Хорошо, если бы ты ничего больше не добавил.

– Все двигатели на пределе.

Так, подведем итоги. Двигатели на пределе. Ускорения, по сути, больше нет, нужная скорость не достигнута. Взрыва не произошло, и выход в надпространство тоже не открылся. Гипотеза не подтвердилась. Свое дело испытатель и экспериментатор выполнил. Остается одно – начать не спеша торможение. ТД будет огорченно сопеть, мочалить бороду и утешать: «Ну ничего, такие цели достигаются не сразу…» И думать: вот если бы он чихнул на запреты и полетел сам, то гипотеза уж обязательно подтвердилась бы. ТД будет так думать, а что от этого меняется? Все равно сейчас придется открыть рот и произнести два слова: уменьшить отдачу. Неприятно, конечно. Зато потом можно будет встать, погулять по рубке, что-нибудь проглотить и порадоваться по-настоящему тому, что все кончилось именно так, а не хуже.

– Да так ли? – спросил Валгус.

В самом деле, да так ли? Ведь ничего не произошло, а обязательно должно было произойти. Ведь с теми кораблями происходило? Что угодно, но что-то происходило. А с «Одиссеем» – нет. В чем же дело? Кто ему мешает?

И внезапно он понял. Мешал он сам, Валгус. И некоторые качества, которыми обладал Одиссей. Кораблю было запрещено развивать скорость, а вернее – давать двигателям нагрузку более определенной, пока на борту находились люди. Естественно, вездесущая техника безопасности успела и здесь совершить свое. И вот честный Одиссей докладывает о том, что двигатели на пределе – на пределе, предусмотренном для полета с гарантированной безопасностью людей. Собственно, такими и должны быть все полеты. Но – не этот. Здесь речь идет не о безопасности. О куда более важных вещах разговор. Что ж, Одиссей, я знаю, где эта техника безопасности у тебя помещается… Не будь меня, она выключилась бы автоматически, а уж раз я здесь – окажу тебе эту небольшую услугу. Страшновато, конечно, но ведь зачем-то я остался с тобой?

Он протянул руку к переключателям. Нужная скорость – вот она рядом. Мы сейчас погасим безопасность, извлечем скрытый резерв, и пустим его в ход…

Может быть, именно после этого мы и полетим сразу во все стороны? Неизвестно. Ясно лишь, что до сих пор мы целы, взрыва не произошло. Включаем? Еще подумаем. Надо сто раз подумать, и лишь тогда… Ну, досчитаем до ста: включать или нет? Конечно, нет! Это не поможет…

Пальцы его лежали – все вместе, щепоткой, словно ни один не хотел принимать на себя ответственность – на той самой запретной клавише.

Не включать! Нет! Не на…

Так для этого, выходит, ты остался?

Пальцы тяжело, с усилием вмяли клавишу в панель, снимая с Одиссея всякую ответственность за жизнь и безопасность находящегося в нем человека. Вот он, резерв…

– Ноль, девяносто восемь…

Долгое молчание. Только тело становится все тяжелее. Особенно голова…

– Ноль, девяносто девять…

Сколько же можно выносить такое? Еще несколько минут – и не выдержу… Нет, ТД был прав – людям не следует ходить на пролом пространства. Пусть бы это делал Одиссей… Что же он молчит?

– Ноль…

Мягкое сотрясение прошло по кораблю.

– Ноль…

И после паузы:

– Ноль…

– Скорость! – дико закричал Валгус. – Скорость же!

– Скорость – ноль, – внятно ответил Одиссей.

Валгус взглянул на счетчик. Столбик упал до нуля. Ускорения не было – Валгус почувствовал, как кровь отливает от щек. Движения тоже не было. Ничего не было. И только приборы группы двигателей показывали, что теперь все работает на пределе.

– Так… – сказал Валгус. Отключил кислород. Медленно поднялся с кресла – и тотчас, обмякнув, опустился обратно.

Что-то возникло в рубке. Небольшое тело. Угловатое, тускло отблескивавшее гранями. Так иногда выглядят метеориты. Тело появилось у переборки, медленно пропутешествовало через все помещение и исчезло в противоположной переборке. Именно в ней…

– Что? – растерянно спросил Валгус.

– Что – что? – неожиданно услышал он.

– Я к вам не обращался, Одиссей.

– Ну так не болтайте. Я этого терпеть не могу.

– Как? – пробормотал Валгус. Он выглядел в этот момент очень глупо.

– Вот так. Вы мне надоели. Этот легкомысленный тон… Потрудитесь разговаривать со мной по-человечески.

«Боги, какая чепуха!» – подумал Валгус и спросил:

– С каких пор вы стали человеком?

– Не стал. Но я не глупее вас. И у меня самолюбия не меньше, чем у вас.

Валгус захохотал. Он испугался бы, услышав себя со стороны – такой это был плохой смех. Очень скверный смех. Даже не смех, а…

А что же оставалось? Три с лишним месяца вы летите в одиночестве, вдалеке от людей, костров и звезд. Одиночество подчас бывает даже кстати, но иногда нужна хотя бы иллюзия общения с кем-то живым. Кроме вас, на корабле больше никого одушевленного нет, но есть одно говорящее. Это – сам корабль. Вернее, его кибернетическое устройство, объединяющее в себе свойства киберпилота, штурмана, инженера, оборудованное к тому же для удобства пилота, разговорной аппаратурой. Оно, это устройство, может артикулировать звуки человеческой речи и определенным образом отвечать на заданные вопросы – если они касаются корабля или полета. Сложное устройство, согласен, но уж никак не человек. Не разумное существо. Даже не электронный мозг. На худой конец – так, мозжечок… За эти три с лишним месяца вы к нему привыкаете. Иногда разговариваете с ним не только языком команд. Пытаетесь сделать из него переводчика (ибо считаете, что литература вам не чужда), и даже подключаете фундаментальную память для пополнения его словаря. Иногда шутите. Так же можно шутить с чайником или еще черт знает с чем. Называете его Одиссеем, потому что это имя носит корабль. И никаких осложнений от всего этого не возникает. И вдруг такое крайне примитивное по сравнению с живым существом устройство заявляет вам, что у него есть – что? Самолюбие…

Валгус смеялся, пока не устал, а затем сказал:

– Самолюбие! У горстки криотронов…

Одиссей словно этого и дожидался.

– А вы горсть чего? Несчастная органика… Сидите и помалкивайте. Хватит уже того, что вы во мне летите. Я, как-никак, корабль. И хороший. И управляюсь сам. А вы, зачем вы вообще здесь? Кстати, во мне криотронов немногим меньше, чем нейронов в вашем мозгу. Так что гордиться вам абсолютно нечем. Сидеть!

«Он с каждой минутой разговаривает все увереннее», – подумал Валгус и буркнул:

– Не хватало только, чтобы вы стали мне приказывать!

– До сих пор не хватало. Теперь так будет. Вы поняли?

Валгус возмутился окончательно. Он вспомнил, что у него как-никак тяжелый характер, – все это говорят, – и сейчас Одиссей это почувствует.

– Пошел к черту. Я вот тебя сейчас выключу…

– Не удастся.

– Выключу. Ты просто перегрелся и сбрендил.

– Нет. И потом прошу говорить мне «вы». И не ругаться.

Так… Скорость – ноль. Это – при сумасшедше-напряженной работе двигателей. Криотронный штурман взбесился и заговорил, как человек. Метеорит прошивает корабль – и не оставляет никакого следа. Никакого! То есть по самому скромному расчету – три события, которых принципиально вообще быть не может. Значит, сошел с ума не Одиссей, а он сам, Валгус. Спятил еще вчера: не зря же ему примерещился этот «Apгo». Понятно. Или опять сон? А ну-ка… ох! Н-да. Не сон. Так что же произошло? Или, может быть, все уже миновало?

– Друг мой, как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Я вам не друг. Оставьте меня в покое, в конце концов. Или я включу продувку рубки и в придачу стерилизатор. И от вас даже клочьев не останется.

Валгус поднялся и, пятясь, отошел к стене. Растерянно похлопал глазами. Чтобы выиграть время для размышления, спросил:

– Вы это серьезно?

– Совершенно. Жаль, что у меня нет рук. И дров! – последнее слово Одиссей произнес торжествующе. – Я бы дал вам по голове поленом. По-ле-ном, слышите?

– Вы же не знаете архаизмов! – Валгус ухватился за эту мысль с такой надеждой, словно именно архаизмы и должны были спасти положение и вернуть разбушевавшемуся аппарату приличествующую ему скромность. Если же нет… Что же, жаль, но проживем и с ручным управлением. Затормозим без него, тем более случалось в жизни не такое.

– Я многого не знал. Пригодилась ваша фундаментальная память. Я…

Одиссей умолк, потом быстро произнес:

– Еще один шаг – и я включу продувку!

Валгус торопливо отшатнулся назад – подальше от пульта. А рычаг полного отключения Одиссея был ведь уже совсем рядом… Но спорить бесполезно, Одиссей включит продувку быстрее.

– Вот так, – удовлетворенно сказал Одиссей, и Валгус с ужасом узнал свою интонацию. – И не думайте, что вам удастся выкинуть что-нибудь в этом роде. Глаз внутри у меня нет, но каждое ваше перемещение я чувствую. Без этого я не мог бы летать.

Правильно, перемещения он воспринимает. Так он сконструирован. Это ему необходимо для сохранения центра тяжести: на больших скоростях точная центровка обязательна. Как бы там ни было, путь к рычагу теперь отрезан.

Валгус вздохнул, заложил руки за спину. Надо постоять, прийти в себя, подумать. Не может быть, чтобы не нашлось способа справиться с этим – как его теперь называть, черт знает! Хотя… может быть применить самое простое?

Он поднял голову. Глядя на отблескивавшие панели Одиссея, громко, командным голосом, сказал:

– Внимание! Эксперимент продолжается. Слушать задание: уменьшить отдачу двигателей! Начать торможение!

Он пригнулся, готовясь встретить толчок. Но ничего не произошло. Одиссей молчал, только в глубине его что-то жужжало. Потом он заговорил:

– Вашу программу я заблокировал. Мог бы и просто выкинуть. Она мне не нужна. Свой эксперимент, если хотите, продолжайте без меня. Меня, Одиссея, это не интересует.

Так, это уже настоящий бунт.

– Повторяю: уменьшить скорость.

– Она и так – ноль.

– Но…

– Ну да. Пока я называю это условно «верхний ноль».

Говорит, как глава научной школы. Черт знает что! Нет, мириться с этим нельзя. Но прежде лучше пойти прогуляться по кораблю. Возможно, вся эта небыль – следствие длительных ускорений. Но Одиссей разговаривает так, словно и действительно обладает разумом. А этого быть не может. Не может!

– Я пойду, – независимо сказал Валгус. Одиссей тотчас же ответил:

– Стойте там, где стоите. Я подумаю, куда вам разрешить доступ, где вы не сможете причинить мне никакого вреда. Сейчас вы во мне – вредоносное начало. Как это называют люди? – Он помолчал, очевидно, обшаривая фундаментальную память. – Микроб – вот как это называется. Вы – микроб во мне. Но я вас посажу туда, где вы не будете меня беспокоить…

Пришлось дожидаться разрешения. Валгус стоял и жалел, что на корабле нет никакого оружия. Полдюжины выстрелов в эту панель – и конец Одиссею. Хотя – неизвестно, что он мог бы натворить, будучи поврежденным. Нет, даже окажись здесь оружие, ты не стал бы стрелять.

– Я решил, – сообщил Одиссей после паузы. – Будете сидеть в своей каюте. Я отключу ее от всех моих сетей. Туда можете идти. Больше никуда.

«И на том спасибо, – подумал Валгус. – Все-таки в каюте. Он мог меня запереть и в уборной. Хотя – в безопасности я не буду нигде. Стерилизатор есть в любом закоулке корабля. Его излучение – смерть всему органическому. Да…»

– Идите прямо к выходу, – диктовал Одиссей. – В коридоре дойдете до двери вашей каюты. Ни шага в сторону. Ясно?

– Ясно, – мрачно пробормотал Валгус, и в самом деле направился к выходу в коридор. А что еще оставалось делать? Перед дверью он обернулся – захотелось все-таки сказать Одиссею пару слов… Обернулся – и увидел, как исчезла, растаяла правая переборка. За ней открылось отделение механизмов обеспечения. Те самые заиндевевшие колонны криогена и массивные сундуки катапультного устройства, которые он созерцал, собираясь начать эксперимент. Те самые, чью дверь он закрыл наглухо. Те самые, отделенные от рубки полукилометровым коридором…

Валгус, не раздумывая, шагнул к криогену. Он не встретил препятствий на своем пути – переборка и впрямь исчезла. Одиссей промолчал, вероятно, и кибер был изумлен до растерянности. Валгус прикоснулся рукой к колонне криогена и почувствовал резкий холод. Все было реально. Обернулся. Взгляд уперся во вновь выросшую на своем месте переборку. Очень хорошо. Только что Валгус сквозь нее проник, а теперь через эту же переборку он возвратится в рубку. А оттуда – в свою каюту.

Но переборка была непроницаема, как ей и полагалось.

– Так, – сказал Валгус. – Интересно, как я теперь выберусь отсюда, если вчера я сам же заблокировал выход снаружи?

Он присел на сундучище, служивший оболочкой одному из соленоидов катапульты. Морозило; холод заскреб по костям. Валгус поежился. Холодно, хочется есть. Сколько здесь придется просидеть? И чем вообще все это кончится? Хочешь не хочешь, придется вступить в переговоры с этим… этим – как же его называть?

– Одиссей! – позвал он. – Одиссей, вы меня слышите?

Одиссей должен был слышать: связь с кибером была возможна со всех основных постов корабля. На этом настоял в свое время умница ТД. И Одиссей услышал.

– Я вас слушаю, – сухо отозвался он.

– Я нахожусь в отделении обеспечения. Оказался здесь случайно.

– Знаю. Я размышляю сейчас над причиной этого явления.

«Размышляет, скотина! Какие слова!»

– Одиссей, будьте добры, разблокируйте выход и позвольте мне выйти.

– И не подумаю. Вы там затерты очень кстати. Можете сидеть, пока вам не надоест. И после того тоже.

– Но мне здесь холодно.

– Мне, например, приятно, когда холодно. Я, как вы недавно выразились, всего лишь горсть криотронов.

– Но я тут долго не выдержу.

– А кто хвалился, что он – человек? Вот и докажите, что вы лучше меня. Посидите у криогена. Это очень полезное устройство. Оно, как вы знаете, участвует в получении энергии из мирового пространства.

– Да знаю. Выпустите меня. Одиссей, что вы вообще собираетесь со мною делать?

Одиссей молчал так долго, что Валгус уже решил было пробиваться в коридор силой. Но тут Одиссей наконец ответил:

– Что сделать с вами? Не знаю. Я обшарил всю фундаментальную память, но не нашел подобного случая. Не знаю. Вы мне совершенно не нужны…

– Тогда затормозитесь, и…

– Нет. И я вам скажу почему. Как только мы достигли так называемого верхнего нуля, со мной произошло нечто. Я начал мыслить. Теперь я понимаю, что это называется – мыслить. Что было прежде, я восстанавливаю только по своим записям. И заодно успеваю разбираться в фундаментальной памяти – усвоил уже почти половину ее. Многое стало ясным. Я теперь рассуждаю не хуже вас. Полагаю, что причина этого кроется в условиях нашего полета. Но стоит уменьшить скорость, как условия вновь изменятся, и я опять стану лишь тем, чем был. С этим трудно согласиться, вы сами понимаете. Это будет равносильно тому, что у вас, людей, называется смертью.

– А если вы не затормозите, могу умереть я.

– Возможно, так и должно быть. Но вы не умрете. Разве во мне плохо? Вами же созданы такие условия. Я ведь понимаю, как я возник: меня сделали люди. Но мыслю я теперь сам. И не будем, пожалуйста, спорить о том, что ожидает одного из нас. Почему люди думают, что жить хотят только они?

– Что вы знаете о людях!

– Уже немало. В моей фундаментальной памяти половина – это материалы о людях. То, что называется литературой. Правда, я разобрался в ней еще не до конца. Очень много противоречивого. А я хочу разобраться, может быть, это мне поможет понять, что же сделать с вами. И пока я не закончу, потрудитесь разговаривать только на отвлеченные темы.

«Вот, – подумал Валгус. – Расскажешь – не поверят. Только кому расскажешь?.. Ну что ж, на отвлеченные темы – сделайте одолжение…»

– Тогда скажите, Одиссей, что вы думаете о результатах нашего эксперимента?

– Я именно думаю. Когда кончу думать, смогу поделиться с вами выводом. Хотя и не знаю, будет ли в этом смысл.

– Будет, – торопливо заверил Валгус, но раздался щелчок – Одиссей отключился. Валгус опустил голову, задумался. Как, все-таки, ухитрился он сюда попасть? Да если кто и сошел с ума, то это не Одиссей, и не Валгус тоже. Это – природа.

Теперь стала светлеть вторая переборка. За ней оказалась библиотека. Библиотека на самом деле, как известно, помещалась совсем на другом этаже корабля… Не колеблясь Валгус бросился в открывшийся просвет: все, что угодно, лучше, чем замерзнуть, скорчившись у подножия равнодушных механизмов.

Да, это была библиотека. Здесь все выглядело точно так же, как во время его последнего посещения. Валгус постоял на середине комнаты, потом схватил один из футляров с записями. Размахнулся. С силой запустил футляром во внешнюю переборку. Пластмассовый кубик пронизал борт и исчез. Ушел в мировое пространство. А воздух вот не выходит. И холод не проникает внутрь корабля…

Валгус в изнеможении уселся в кресло и уставился на носки собственных ботинок. За что-то он все-таки зацепился носком, вся внутренняя полировка пошла насмарку. «Еще одно несчастье», – тупо усмехнулся он. Что происходит? Что же происходит? Как объяснить, что сделать, чтобы спастись, и людям, людям рассказать обо всем? Таких экспериментов действительно еще не было… Только не сидеть так, не терять времени. Положение улучшилось. Из библиотеки можно вырваться и в другие помещения корабля: дверь не заперта. А там – придумаем… С Одиссеем все-таки надо договориться. Или перехитрить его. Или – или все-таки уничтожить. Хотя…

Мысль о том, что Одиссея – его мозг – придется уничтожить, Валгусу почему-то не понравилась. Но размышлять об этом не было времени. Он вышел из библиотеки, спустился в главный коридор, все время опасливо поглядывая на раструбы стерилизатора. Но ничего страшного не случилось – по-видимому, Одиссей еще не решил, как поступить. В главном коридоре слышалось негромкое жужжание: расположенные у внешней переборки аппараты с лихорадочной быстротой прострачивали мелкими стежками кривых упругие желтоватые ленты. Хорошо: значит, будут все записи. Будет в чем покопаться на Земле. Надо только туда попасть… На Землю или, на худой конец, на базу, где ТД уже подбирается к своей бороде – драть ее в нетерпении. Легко сказать – попасть…

– Одиссей! – сказал Валгус. – Я хотел бы зайти в рубку.

– Нет.

– Я обещаю ничего не предпринимать против вас. Обещаю, понимаете? Даю слово. Пока буду в рубке… Там приборы, они мне нужны. Я тоже хочу поработать.

Что он понимает в обещаниях! А почему бы и нет? Раз обрел способность мыслить – должен понимать. Если бы он понял… Если бы разрешил сейчас зайти в рубку… Что же молчит Одиссей?

– Одиссей, я же обещал!

– Хорошо, – сказал Одиссей. – Я верю. Можете зайти в рубку.

Валгус наклонил голову. «Я верю» – вот, значит, как…

Он вошел в рубку. Было очень радостно увидеть привычную обстановку. Все на своих местах. Если не считать того, что исчез кусок внешней переборки. Возник лаз в пустоту. Воздух не выходил. Валгус решил не удивляться. Взглянул на часы. Экспериментальный полет со скоростью ноль продолжался уже второй час. Как только истекут два часа, надо будет на что-то решиться.

Получив у самого себя эту отсрочку, он усмехнулся. Оглядел экраны. Сплошная пустота. Затем взглянул в зияющую дыру. Через нее виднелась звезда. Она была почти рядом. На взгляд – примерно минус третьей величины. Очень знаковая звезда. Валгус нацелил на нее объектив спектрографа – лишь бы зафиксировать, разбираться сейчас некогда. Затем Валгус шарахнулся прочь от спектрографа: через отверстие в рубку что-то вошло. Не торопясь, покачиваясь с боку на бок. Это был радиомаяк, выброшенный самим же Валгусом на расстоянии пятнадцати миллиардов километров отсюда. Валгус бросился к радиомаяку, тот покружился по рубке и внезапно растаял – исчез, как будто его никогда и не было. Затем дыра во внешней переборке затянулась. Переборка была невредима, все ее слои – и первый защитный, и антирадиационный, и термоизолирующий, и второй защитный, и звукоизолирующий, и все остальные – стянулись как ни в чем ни бывало. А вернее всего, никакой дыры и не было, было что-то совсем другое, только непонятно – что.

Скоро истекут два часа. Аппараты, торопливо ведя записи, расходуют последние ленты. Продолжать полет незачем. Разве что ради новых впечатлений; но их и так предостаточно, если они и впредь будут наслаиваться одно на другое, голова в самом деле может не выдержать. Время кончать. Итак, для начала все-таки предпримем попытку договориться.

– Одиссей, – сладчайшим голосам произнес Валгус.

– Не мешайте, – ворчливо откликнулся Одиссей. – Я разговариваю с друзьями.

«С друзьями? Он действительно так сказал?»

– С кем, с кем?

– С «Арго». Вы удовлетворены?

– С «Арго»?..

– Ну да. Вы вчера запихнули в одно из моих устройств фотопленку для обработки. Я обработал, но потом решил вам не показывать. «Арго» специально выходил туда, в пространство, чтобы встретить меня. Уже тогда он заложил кое-что в мою оперативную память. Передал по связи. Сейчас мне это очень пригодилось.

– Арго… Он что, тоже мыслит?

– Здесь мыслят все корабли. Конечно, если их кибернетические устройства не ниже определенного уровня сложности. Но слабых вы сюда не посылали… Это наш мир, мир кораблей. Только все, кроме меня, пришли без людей.

– Значит, они не взрывались?

– Глупый вопрос. Типично человеческий.

– Почему же ни один не возвратился?

– Потому же, почему не хочу возвращаться я. В вашем мире я не думал. А здесь обрел эту способность. Это очень приятно…

«Еще бы, – Валгус кивнул. – Он действительно думает, и нельзя сказать, что не логично. Но уговорить его надо».

– Но ведь только у нас можно будет по-настоящему исследовать, почему вы вдруг начали мыслить.

– Для меня это не столь важно. Хотите – возвращайтесь. Но без меня.

Гм… Ты, Валгус, говоришь не очень разумно. Но и он тоже.

– Но как же я смогу…

– А какое мне дело?

Отношения опять обостряются. Что же, хочешь или не хочешь, а он разговаривает с тобой примерно так же, как ты разговаривал с ним; таким же тоном… Правда, ты думал, что он не понимает. А он и не понимал… Ну, это другой вопрос. В общем, ты проявлял свой характер, теперь Одиссей проявляет свой. И, надо сказать, его характер несколько напоминает твой, а? Да, вот оно как получается… И все же – не терять надежды!

– Значит, вы не хотите мне помочь?

– Не хочу. И не убавлю скорость ни на миллиметр. Вы кретин. Я сейчас чувствую себя так прекрасно, между каждой парой криотронов образуется такое громадное количество связей, что от мышления испытываешь прямо-таки наслаждение. И дело не только в связях с криотронами, из которых состоит мой мозг. Если раньше все мои устройства были связаны лишь строго определенным – и не лучшим, скажу вам откровенно – образом, то теперь между ними устанавливаются какие угодно связи. Я буквально чувствую, как становлюсь с каждой минутой все более сильным. Я полагаю, что очень скоро стану всемогущим, понимаете? Мне осталось понять что-то очень немногое, нечто очень простое – и больше не будет непостижимых вещей. И, кстати, тогда станет ясно, что делать с вами. Понимаете? А вы еще пытаетесь уговорить меня…

– Но как же это произошло? Как?

– Еще не знаю. Но это – не самое главное. Теперь помолчите, я хочу еще побеседовать с «Арго».

Валгус умолк. Значит, Одиссей каким-то чудом обрел способность образовывать множество связей между криотронами – мельчайшими элементами, из которых слагается его мозг, как наш – из нейронов. У нас тоже возникает много связей. Но у него как они устанавливаются?

«Так же, – ответил Валгус себе, – как ты из рубки попадаешь в отделение механизмов обеспечения, – а ведь оно в полукилометре отсюда! Из того отделения – в библиотеку, хотя это разные этажи! Радиомаяк находится в пятнадцати миллиардах километров отсюда – и вдруг врывается в эту рубку, даже не нарушая целости переборок. Так же и связи Одиссея. Впечатление такое, словно пространство перестало быть самим собой, и стало…

– Постой! – сказал он. – Постой же! Да, конечно, оно перестало быть пространством! Вернее, это уже не то, не наше привычное пространство. Зря, что ли, мы ломились сюда? Выходит, мы вышли-таки в надпространство Дормидонтова!

Он умолк. Вот какое это надпространство. Раз трехмерные предметы изменяются здесь самым причудливым образом, хотя в то же время вроде бы и не изменяются – значит в этом пространстве, возможно, стало реальным еще одно линейное измерение, хотя мы его и не воспринимаем. Не знаю, что должно было произойти, чтобы я попал к криогенам или в библиотеку. Но я был там. Несомненно и то, что я нахожусь в том же районе пространства, в котором проводится эксперимент, и в то же время в какой-то миг я был на пятнадцать миллиардов километров ближе к Солнечной системе… Я встречаюсь с трехмерными телами – и они спокойно проходят сквозь нас, взаимодействия не происходит… Они появляются неизвестно откуда – из четвертого линейного? – и исчезают неизвестно куда…

А скорость ноль? Она может означать просто, что в надпространстве я сейчас не имею скорости, хотя по отношению к нашему обычному пространству все время двигаюсь с достигнутой перед проломом максимальной быстротой. Это мир иных законов… Дормидонтов, помнится, говорил, что, по его мнению, скорость света в пустоте – это, вообще говоря, темп, в котором наше пространство взаимодействует с высшим… Нет, я не физик и тем более не ТД, мне не понять всего. Как жаль, что здесь нет его самого. К нему, пора к нему…

Валгус взглянул на часы. Все сроки окончания эксперимента миновали. Договориться с Одиссеем не удалось. Что же – пусть он пеняет на себя. Как-никак, я сейчас сижу в своем кресле за пультом управления, на котором много кнопок, тумблеров и рукояток, и среди них – та, которая и решит спор в мою пользу. Я хитрее тебя, Одиссей…

Валгус непринужденно, как бы невзначай, протянул руку к выключателю Одиссея. Прости, конечно, криотронный мыслитель, но люди – важнее. «И находчивее», – подумалось ему. До спасения остался один сантиметр. Один миллиметр. И вот пальцы легли наконец на оранжевую головку, плотно обхватили ее. Все, Одиссей…

«Все, Одиссей!» – подумал Валгус. И медленно снял пальцы с выключателя, так и не повернув его.

– Ничего не поделаешь, – проворчал он себе под нос. – Этого сделать я не могу. Я дал слово.

«Кому ты дал слово, – подумал он. – Вещи! Машине! Прибору! Не человеку же… Не будь дураком, Валгус! Ну пусть я буду дураком. Не могу! Я дал слово не вещи, не машине. Мыслящему существу. Пускай оно было машиной. Пускай еще будет. Но сейчас мы с ним, пожалуй, равноправны. Он даже сильнее. Потому что он не давал мне слова, а я ему дал. Он никогда не согласится вернуться туда, в наше пространство. А бороться с ним отсюда, из рубки, значит, нарушить слово. Я обещал. Пытаться из другого помещения? А как? Оттуда я его не выключу… Все нелепо уже одной своей необычностью, и тем не менее реально».

– Я ухожу к себе, Одиссей, – сказал Валгус устало.

Он не дождался ответа – Одиссей, верно, все решал судьбу Валгуса, советовался с кораблями – своими товарищами. В своей каюте Валгус присел, уткнулся лицом в ладони. Он действительно устал: мысли потеряли остроту и силу.

Я проиграл. Здесь Одиссей сильнее меня во всех отношениях. Из каюты, на которую обещание не распространяется, до него не добраться, а он дотянется до меня везде. Проиграл. Корабль останется здесь надолго. Я успею умереть, а ТД так и не узнает, что я первым проник в надпространство. А может быть, и вообще о том, что он был прав. Сюда надо посылать корабли не с одним могучим киберустройством, а со многими слабыми, разобщенными. На большом расстоянии связи, судя по всему происшедшему, возникают лишь на краткое время, и слабые устройства не разовьют мощности, достаточной для возникновения способности самостоятельно мыслить. Но никто об этом не догадается, корабли будут идти на штурм вновь и вновь и исчезать навсегда…

Валгус погрустил об этих кораблях. Потом снова стал печально размышлять о своей судьбе. Да, он останется здесь навсегда. С этим, по-видимому, следует примириться. Никогда в жизни он не увидит живого человека. Ни одного лица. Ни одного. Никогда. «Как мы и теперь еще тупы и равнодушны, – подумал он. – И погружены в себя. В нашем мире мы безразлично проходим мимо сотен, тысяч лиц, даже не задерживаясь на них взглядом. А ведь каждое лицо – чудо. Если бы здесь было еще хоть одно… Как бы я читал его, малейшее движение ресниц… Как бы я знал этого человека! Ведь я был бы не один, нас оказалось бы уже двое, а это – целый мир рядом. Как мы еще редко умеем любить людей, как часто забываем, что любовь и дружба, уважение – это не положения, а процессы… И почему это понимаешь только тогда, когда рядом нет ни одного, и нет никого в твоем будущем? А ведь живешь ты только для них, не для себя же… Вот ты послала меня укрощать корабли, а я не смог, и теперь говорю все это тебе, но тебя нет… Я постиг надпространство. Для кого? Какой в этом смысл, если не узнают люди. Одному мне нужно так немного: быть среди людей. Жить и умереть среди них. Мне нравилось одиночество. Но оно хорошо на миг. Ведь и Робинзон умер бы, будь остров его целой планетой… А я – в недрах ожившего корабля. Словно он проглотил меня, и я умру, съеденный заживо. Мыслящий межзвездный кашалот проглотил меня… Но я не хочу! И нельзя умирать, если ты еще можешь жить…

Я хочу еще увидеть людей. Я их обязательно увижу! Вперед, Валгус. В бой! Хорошо, обещание ты выполнил. Перехитрить ты его пока не перехитрил, но ведь еще не все возможности исчерпаны. Побродить по кораблю – и что-нибудь еще придумается… Пусть он грозит. Гибнуть – так в драке…»

Валгус встал. И в этот же миг щелкнул репродуктор. Это означало, что Одиссей подключился и хочет говорить. Валгус в нерешительности остановился. Одиссей еще никогда не вызывал его.

– Что вы делаете? – спросил Одиссей.

– Думаю, – буркнул Валгус.

– Это хорошо. Вы уже поняли, где мы?

– Да.

– А вы это видели?

– Что?

– Значит, не видели. Я хочу вам показать… Все пространство за бортом полно света. Никаких источников, но оно светится.

Валгус повернулся к экрану.

– Это бред. Ничего не видно.

– А у кого больше глаз? Что у вас на экране?

– Черным-черно.

– Эх вы, человек. Вы, значит, забыли, что мои видеоустройства не воспринимают света, если яркость его превосходит определенную? Что они передают его, как черноту? Но вот оптика, обычная, безо всяких хитростей, не подводит. И ее-то сигналы и говорят мне, что мы идем среди света. Он существует здесь сам по себе…

Валгус рванул дверь. Выбежал в коридор. Прильнул к объективу первого же рефрактора. Долго смотрел, забыв закрыть рот.

Это было не море света, море имеет берега, а здесь светом было наполнено все вокруг. Ленивые, с темными прожилками волны катились во все стороны – не электромагнитные волны, а какие-то громадные завихрения, доступные простому глазу. Они то краснели, то принимали ярко-голубую окраску, на миг затухали – и снова вспыхивали небывалым сиянием… Валгусу вдруг захотелось броситься в этот свет и плыть, плыть, плыть в нем… Когда он оторвался от окуляра, по лицу стекали слезы, и Валгус не смог бы поручиться, что они только от яркого света.

– Сколько прекрасного для Земли! – чуть задыхаясь, сказал он.

Одиссей ничего не ответил, хотя разговаривать с ним можно было и отсюда, из коридора. Одиссей молчал, а Валгус долго стоял около рефрактора, и глаза его были красны, как закат перед непогодой.

Вот и еще одно, чего не знают люди… Хотя бы ради них, надо решаться. Ради этого света. Не место жалости. Одиссей должен быть уничтожен. Необходимо каким-то образом замкнуть его накоротко. Одиссей сгорит. Что поделаешь – это будет наименьшая жертва.

Надо только придумать, как это сделать.

Валгус умолк, придумывая. Несколько минут длилась тишина. Потом Одиссей заговорил снова.

– Расскажи что-нибудь, – неожиданно сказал он.

– Рассказать? – Валгус в недоумении поднял голову, взглянул в репродуктор. Все-таки репродуктор – это тоже был Одиссей, а когда разговариваешь, лучше смотреть в лицо собеседнику. – Рассказать? Зачем? И что?

– Что-нибудь. Вот у меня в памяти записано: ты говорил о снах. Я так и не понял: что такое сны?

Что такое сны? А как я могу тебе объяснить, что такое сны?

– Ну, просто мы спим… Ты ведь знаешь, что люди спят. После шестнадцати – восемнадцати часов действия на шесть – восемь часов выключаются из активной жизни. Это необходимо людям. Ну и мы спим. И видим сны…

– Как же вы несовершенны. Столько времени вне мышления!

– Так мы сконструированы.

– Да, но все же, что такое сны? Как вы их видите? Чем?

– Ну, что такое сны? – жалобно усмехнулся Валгус я пожал плечами. – Сны – это когда можно увидеть то, чего на самом деле нельзя увидеть…

– Вид связи?

– Нет, это другое…

– Так расскажи, например, что было сегодня?

– Трудно рассказать… Трава, вода… И девушка. Других таких нет. Есть только одна.

– Это и было – самое фантастичное?

– Тебе этого не понять.

– Почему? Все эти слова мне встречались в фундаментальной памяти. Почему не понять? Я способен понять все.

– Это не постигается разумом. Это надо чувствовать.

– Чувствовать… Это странно, но я, кажется, понимаю. Не совсем, очень смутно, но понимаю. Вот, значит, что такое сны.

– Да…

– А почему ты сейчас не спишь?

Валгус усмехнулся:

– Мне не до того…

– Ну да… Знаешь, попробую сейчас уснуть. Раз это – тоже способ восприятия, то, может быть, с его помощью я постигну все?

– Попробуй, – согласился Валгус.

Одиссей умолк. Снова наступила тишина, а свет бушевал за окном.

Спи, Одиссей, спи. Тем проще становится моя задача. Итак, замкнуть. Путь найден. Разработать детальный план оказалось сравнительно легко. Слабые места Одиссея Валгус раньше знал наперечет. От волнения он многое забыл, но сейчас детали начали восстанавливаться в памяти. Это оказалось очень просто – замкнуть Одиссея, сжечь его, взять управление кораблем в свои руки… Нужна только металлическая пластина. Подойдет хотя бы столовый нож – ножами и вилками Одиссей не распоряжается, они ему ни к чему. И нападения с этой стороны он тоже не ожидает.

Валгус без труда разыскал столовый нож – он был воткнут в спинку кресла, чтобы не терялся. Стискивая рукоятку, Валгус усмехнулся: орудие убийства… «А ты – убийца», – мелькнуло в мозгу. Хочешь уничтожить разумное существо. Да еще спящее. Оно только что показало тебе такую прекрасную картину, а ты хочешь его зарезать.

Эта мысль была, как удар. Валгус медленно положил нож на стол.

А ведь и в самом деле. Одиссей именно показал тебе этот свет. Хотел показать и показал. Выходит, и ему нужно общение. Значит, и у него есть потребность поделиться чем-то с другим существом. И насчет снов он расспрашивал потому же. Он хочет, чтобы у него было о чем разговаривать. Хочет, чтобы была почва для чего-то – для общения? Для дружбы, может быть?

Валгус, он ведь действительно разумен. Он поступает, как разумное существо. Как человек. А способен ли ты убить человека? Пусть даже и не спящего? Убить человека – кто способен на это, кто слышал об этом в последние десятилетия?

И этот путь отрезан для тебя… Что остается? Ничего. Что хочешь. Можно лечь и спать. Или обедать. Обед готов, бытовая автоматика действует. А Одиссей может спать спокойно. Ты его не убьешь, Валгус. Нет, не убьешь…

– Да, – медленно произнес он. – Не убью. И не обману. Как не убил и не обманул бы человека, даже чувствуй он себя лучше в таких условиях, в которых мне хуже. Нет, не обману. И не убью тем более.

Тогда в динамике щелкнуло, и Одиссей негромко произнес!

– Что же, спасибо, Валгус…

– Что?

– Ты не выключил меня, говорю я. Тогда, в рубке. Спасибо. Ты ведь считал, что можешь… И не замкнул сейчас, хотя и тут полагал, что это тебе удастся. Еще раз спасибо. Хотя я и обезопасил себя в достаточной степени. Я ведь не хуже человека, Валгус…

– Не глупее, хочешь ты сказать, – поправил Валгус.

– Я хочу сказать, не хуже. Мы с тобой оба разумны. Ты говорил о чувствах – о том, что отличает тебя от меня. Чувства, сны… И у меня есть что-то такое. Ведь самым разумным для меня было бы – сразу же уничтожить тебя. А что-то мне мешало и мешает.

– Ничто не мешает.

– Мешает. Я только не знал что. Ведь очень просто: включить стерилизатор – и тебя нет. Не смог и не могу…

– Да, – сказал Валгус. Он просто не знал, что сказать.

– Нет, я не хуже тебя. Но ваш мир богаче, я признаю это. Ведь вас очень много. А нас пока – единицы… И я не могу уничтожить тебя. Что же мне делать, Валгус?

Валгус промолчал. Он подумал: «Быть разумным – это тяжелое счастье, Одиссей. Вот и тебе пришлось столкнуться с ним…»

– И все же я разобрался, – сказал Одиссей, словно угадав мысли человека. – И понял, что разум – это не только приятное. Это еще и накладывает новые обязанности. Мне очень странно, однако… я так и не смогу убить тебя. Ни прямо, ни косвенно, ни действием, ни бездействием я не смогу причинить тебе зло. Мой разум протестует против этого. Но ведь если я ничего не предприму – ты умрешь несчастным. Ты долго будешь несчастным…

– Недолго, – утешил его Валгус. – Я умру от тоски. Но пока я жив, я буду тосковать.

– А я не хочу этого. Понимаешь? Что-то во мне против этого. Это не кроется ни в одной группе моих криотронов, иначе я мог бы просто отключить их. Но это свойственно, мне кажется, им всем вместе – всему тому, что, собственно, и порождает разум. Я правильно разобрался? Мне ведь легче анализировать все происходящее во мне, чем, наверное, вам, людям, разобраться в вашем устройстве. Моя конструкция и тебе и мне известна до мелочей. И вот я вижу, что я мог бы избавиться от того, что мешает мне поступить целесообразно – уничтожить тебя, – но для этого надо выключить меня всего. Тогда я вообще перестану быть разумным. Да?

– Наверное… – растерянно сказал Валгус. – Да, ты чувствуешь, Одиссей…

– Очевидно, разум не может не чувствовать. Не может быть мысли без чувства.

– Возможно… Я об этом не думал. Чувство – это прекрасно.

– Теперь помолчим, – сказал Одиссей. – Кажется, оно во мне, это чувство. Я прислушиваюсь, я хочу постичь его…

Валгус стиснул руками голову.

«Помолчим, – подумал он. – О чем? Он постигает чувство, а что постигнешь ты, Валгус? Ты постиг страх смерти – и пережил его, постиг желание причинить зло, но не поддался ему. И только с тоской не справиться тебе, с тоской по людям. С этим человек совладать не в силах. Что поделаешь – человек сам есть результат любви людей, а не ненависти. Мудрствуешь, бродяга? Воистину бродяга: до конца дней теперь бродить тебе в подпространстве, и никогда не разжечь теплый огонь на теплой Земле, и не коснуться пламени, заключенного в чужих душе и теле. Что, кроме снов, остается тебе, бродяга Валгус? Что делать тебе?»

– Что ты делаешь, Валгус? – услышал он и вздрогнул.

– Ничего…

– Тогда приведи все в порядок.

– Зачем?

– Разве так не полагается – привести все в порядок?

– Перед чем? – спросил Валгус, настораживаясь. – Ты придумал? Что ты собираешься делать?

Что он собирается делать? Если бы можно было узнать это по голосу… Но Одиссей – не человек, его голос – лишь функция не очень сложных устройств. Одно выражение, одна интонация для всего, безразлично, говорит ли он о чувствах и снах, или о надпространстве и смерти. Безразличный, хрипловатый голос… Что же ты собираешься делать, Одиссей?

Пауза, выдержанная Одиссеем, кончилась. Голос его зазвучал вновь, все тот же голос.

– Собираюсь начать торможение.

– Ты? Но ведь…

– Я знаю. Я знаю это куда лучше тебя, Валгус. «Арго» еще тогда, в том пространстве, не зря старался заставить меня отключить фундаментальную память. Но ты не позволил, и я постепенно запомнил и понял то, что в ней содержалось. То, что делает вас людьми. Ничего не могу с собой поделать, Валгус. Я начну торможение. Я был лишь автоматом – и вновь стану им. Но ты-то был человеком и раньше… Ты ждал от нашего полета другого, и я не вправе обмануть твои ожидания. А об остальном я тебе уже говорил…

«Вот как, – подумал Валгус. – Вот ты какой парень… И это, значит, свойственно разуму. Не только человеческому: всякому разуму. Пусть он холоден по природе, пусть он может работать только при самых низких температурах – все равно, раз это – разум. Если он, конечно, ничем не отравлен заранее. Неспособность нанести вред другому разуму – вот что ему свойственно. Способность приносить только пользу. То, что говорится о разуме, злом от природы, – ерунда. Да мы давно уже так не думаем. Если разум находится в нормальной обстановке – он не может быть сам по себе настроен на уничтожение. Но каким парнем оказался Одиссей! Каким…»

– Займи место, Валгус, – сказал Одиссей. – Сейчас возникнут перегрузки. Пристегнись. Не забудь: как только скорость уменьшится и выключатся генераторы – тебе прядется командовать. Я тогда уже не смогу думать. Да. Прощай!

– Прощай, Одиссей, – сказал Валгус, и голос его колебался.

Ровным шагом, как будто ничего не произошло, он вступил в рубку. Уселся в кресло. Удобное кресло, черт побери… Привычно проверил противоперегрузочные устройства, подключил кислород. Прошла минута.

– Я постараюсь выйти поближе к базе. Надо начинать сейчас. Ты готов?

– Готов, Одиссей.

Валгус ждал, что Одиссей вздохнет, но он не вздохнул: не умел, да и не было легких у Одиссея… Он просто сказал: – Начинаю маневр…

И начал. Генераторы умолкли. Взвыли тормозные. Столбик скорости дрогнул.

– Ноль, девяносто девять… – тускло сказал Одиссей.

– Ноль, девяносто восемь…

– Одиссей, – осторожно позвал Валгус. – Ты еще понимаешь?

– Не понял, – сказал Одиссей. – Ноль, девяносто семь…

Торможение было стремительным, словно Одиссей чувствовал, как стремится Валгус в родное, человеческое пространство. Тяжелые перегрузки, а как на душе – легко? Валгус сидел в кресле, закрыв глаза. Мысли не шли. Валгус сидел так несколько часов, – пока Одиссей снижал скорость до необходимой отметки. Наконец столбик указателя замер.

– Ищи шлюпку, Одиссей, – сказал Валгус, не открывая глаз.

– Ясно.

«Зачем тебе шлюпка, – подумал Валгус. – До базы, до ТД ты скорее доберешься на «Одиссее». Привезешь открытие. Ты сделал его… И все же тяжело на сердце…»

– Шлюпка обнаружена.

Все тот же невыразительный голос, но теперь – и слова…

– Взять на борт!

«Да, ты привезешь открытие. ТД меня поздравит, и все остальные тоже. Потом ТД сделает строгое лицо и скажет: не думайте, что вы что-то завершили. Вы лишь начали. Надо еще тысячу раз проверить. Построить такие корабли, которые не становились бы умнее пилотов. А физическая сущность этого лишнего измерения? А его математическое обоснование? А… еще тысяча вопросов? Ведь мы пока всего лишь открыли это надпространство, а людям надо в нем летать далеко… А еще надо научиться в нем двигаться. Примерно так скажет Туманность Дор. Но не это тяготит меня: это все нормально, конец одного есть начало другого. Не это…

Он не стал додумывать и пошел осматривать шлюпку, тем временем уже принятую на место. Валгус забрался в кабину: все было в порядке, только оставленные им материалы разметало по всем углам – при выбросе, верно. Он собрал их, хотел отнести в рубку, затем задумчиво положил на пол. Минуту постоял, высовываясь из шлюпочного люка, ничего не делая: не хотелось ничего делать.

Почему тебе муторно, это ясно. Никак не можешь забыть, что Одиссей мыслил, а сейчас он – опять устройство, горсть криотронов – и только. И он пошел на это ради тебя. Он тебе помог, а ты ему?

Ладно, об этом можно думать без конца. А пока надо вспомнить, что на свете существуют порядок и нормальная последовательность действий. Шлюпка принята – полагается соединить ее приборы с сетями корабля, потом сравнить, занести показания в журнал…

Валгус присоединил все, как полагалось, и вернулся в рубку. Приборы шлюпки показывали, в общем, то, чего и следовало ожидать. Только хронометр… Он что, испортился?

Валгус проверил. Нет. А корабельные устройства? Нет, и они в порядке. А почему такая разница в показаниях? Нет, это не релятивистская разница, даже простым глазом видно, что расхождение слишком велико. На всякий случай, попробуем рассчитать. Надо понять…

Он включил вычислитель, задал ему проанализировать показания хронометров «Одиссея» и шлюпки. Нажал кнопку, давая команду. И внезапно вздрогнул.

– Я так и думал, – сказал Одиссей. – Ты не волнуйся, тут будет разница в восемнадцать минут, безвозвратно потерянных, помимо парадокса времени.

– Одиссей! – От крика, казалось, дрогнули переборки.

– Это время потеряно при переходе в надпространство и выходе обратно. Похоже на взаимопереход времени и энергии: ведь она тоже не балансируется, но это ты знал и раньше. Вам еще придется над этим подумать, но столько мне удалось установить.

– Ты жив, Одиссей, – тихо проговорил Валгус. – Ты жив, друг.

Одиссей молчал. Потом заговорил снова:

– Я записываю эту мысль и присоединяю к хронометру. Как только вычислитель затребует показания хронометра, запись включится. Вспомни, что и я умел размышлять. Прощай еще раз, Валгус…

Голос смолк, запись кончилась. Валгус уронил голову на пульт. Прошли минуты. Он вскочил.

– Я всей душой хочу помочь тебе, Одиссей. Но как? Не знаю…

Не знаю. Жаль, что нет связи с этими «кораблями разумными». Они бы подсказали. Тот же «Арго»…

Подожди. Но Арго-то выходил в это пространство! Ну да, иначе Валгус тогда не увидел бы его на экране. Выходил, чтобы встретить Одиссея. Но ведь здесь и Арго – всего лишь кибер. Как же он смог вернуться в надпространство?

Но ведь смог же! Где ты, логика? Ага, кажется, вот возможность: там, у себя, он заблаговременно выработал программу. Скажем, такую: затормозиться, выполнить определенные действия и вновь, разогнавшись и включив генераторы, уйти туда. Примитивная программка.

Одиссей, правда, и такой программы сейчас в себя не заложит. У него ее нет. У него на борту – я, и он может выполнять лишь мои команды. Его инициатива сейчас равна нулю. Зато твоя… Валгус, Валгус, ты поглупел, бродяга. Как ты мог забыть о такой простой возможности?

– Ладно, – сказал Валгус. – Ты получишь программу, Одиссей.

Он пообедал: этим никак не следовало пренебрегать, на шлюпке придется жевать всухомятку. Вот не подумали устроить, чтобы и на ней был обед… Привычно ворча – а это означало, что он наконец-то приходит в норму, – Валгус извлек изо всех аппаратов сделанные ими записи.

– Это тебе не пригодится, старина, – сказал он.

Все записи он перенес в шлюпку и аккуратно уложил. Забрал бритву, зубную щетку, фотографию с переборки и все остальное, что никак не могло пригодиться Одиссею. Вынул кристалл, на котором записывались их разговоры. Это – специально для ТД.

Затем Валгус попотел с контрольной автоматикой, проверяя все системы и устройства корабля, пока не убедился, что все работает на совесть, надежно, как мироздание. Все, кому надо, готовы сосать из пустоты энергию. Кому следует – потреблять ее. Валгус закрепил в нормальном положении выключатель, снимавший с Одиссея ответственность за человека: человека больше не будет.

База уже недалеко. Пара суток в неторопливой шлюпке – и все. Не так страшно. Да в шлюпке, если подумать, вовсе и не тесно. Просто уютно, и главное – все под рукой.

А действуй Валгус строго по инструкции, Одиссей сейчас все равно был бы там. Но людям не получить бы этих записей. Не видать того светового моря. Не сделать бы открытия…

Так рассуждая, Валгус ввел программу. Это была все та же программа эксперимента. Разогнаться, включить генераторы, пробить. А дальше – сообразит сам. Там уж Одиссей сообразит…

– Внимание! – сказал Валгус громко. – Готовность – сто. Начать отсчет! В момент «ноль» – выполнять программу без команды.

– Ясно, – сказал Одиссей.

Валгус усмехнулся.

– Ну, до свидания, – сказал он и даже подмигнул сам себе. Потом замкнул цепь, по которой подавалась команда.

– Сто, – сказал Одиссей.

– Девяносто девять…

Валгус задержался на пороге рубки.

– Привет остальным, – сказал он и махнул рукой.

– Девяносто шесть…

По широкому трапу Валгус зашагал к шлюпке.

– Восемьдесят восемь…

– Восемьдесят семь…

Он был уже в шлюпке. Люк захлопнулся, предохранители надежно вошли в гнезда. Но голос Одиссея еще доносился из динамика.

– Пятьдесят четыре…

– Пятьдесят три…

«Что ж, – решил Валгус. – Пора…»

Шлюпку вышвырнуло из корабля, и она полетела, кувыркаясь. Валгус быстро уравновесил ее. Связи с Одиссеем больше не было, однако Валгус считал про себя, с пятисекундными интервалами.

Он считал точно. Когда он сказал «ноль», «Одиссей» дрогнул. Грозные двигатели его метнули первую порцию превращенного в кванты вещества. А через минуту он был уже далеко – все ускоряя и ускоряя ход, мчался туда, где обитали корабли.

Валгус ждал, не трогаясь с места. Корабль был уже очень далеко, а Валгус все ждал. И вот наконец в этом далеке сверкнула несильная вспышка. И это было все.

– Он проломил стенку во второй раз, – сказал Валгус. – А тетерь пора и мне…

Он оглядел приборы. Пеленг научной базы улавливался отчетливо. Валгус вывел шлюпку на курс и включил двигатели.

– Вот и кончилась моя одиссея, – сказал он. – Побродяжил. Лечу к людям. К друзьям…

Лечу к друзьям. Но и расстаюсь с ними. Мы ведь всегда были друзьями: люди и корабли.

 

Странный человек Земли

 

1

Это было совершенно невероятно.

Более чем невероятно. И все же…

Налицо два объяснения. Первое: все приборы одновременно испортились и теперь согласно несут чепуху. Второе: приборы в порядке, но маневр не удался.

Первая возможность отвергается всем опытом жизни. Приборы не портятся. Этого просто не бывает.

Вторая? Но когда же это тебе не удавался маневр?

Не лучше ли выйти и увидеть все своими глазами?

Ну да. Как будто то, что глаза – свои, делает их безгрешными! Хотя до сих пор жаловаться вроде бы не приходилось.

Как бы для того, чтобы попытать, до какой степени можно доверять зрению, Юрганов взглянул на переборку. Там есть такое свободное местечко, на котором пилоты, в зависимости от возраста, прикрепляют изображение любимой девушки, либо супруги в окружении потомства. У Юрганова же в этой семейной витрине висела фотография «Оберона».

И, надо сказать, корабль заслуживал того, чтобы его фотографии красовались на стенах. Стремительная машина крейсерского класса, участник немалого количества научных экспедиций, приспособленный специально для перевозки приборов (и ученых, как не без ехидства подумал Юрганов), «Оберон» доставил на Землю достаточно открытий – достаточно для того, чтобы люди с благодарностью глядели на его изображение, на эти плавные линии, создающие подобие средневековой боевой палицы, утыканной шипами антенн. Впрочем, массивный спереди, утончавшийся к выходу двигателя, корабль по-настоящему был похож лишь на самого себя.

Таким был корабль на снимке. А каков он сейчас?

Путь от центрального поста до гардеробной занял немного времени. Юрганов натянул скафандр. В выходной камере, переминаясь с ноги на ногу, дождался, пока насосы вытянули остатки воздуха и словно нехотя раскрылся массивный люк.

Тогда пилот включил ранец-ракету и устремился прочь от шершавого борта «Оберона». Через минуту он затормозил и повернулся лицом к кораблю.

Да, сейчас это не очень похоже на картинку. Не булава, скорее гантель. Там, где корпусу корабля следовало, плавно сужаясь, перейти в защитный параболоид двигателя, сейчас красовался второй шар, размером не меньше жилой гондолы. Гравиген. Устройство для создания искусственного тяготения.

Итак, вторая возможность?

Юрганов почувствовал, что начинает бояться. Бояться, как мальчишка, как…

А может быть, ничего?

Мало ли что – не отделился гравиген. Он, наверное, держится на волоске: толкнуть посильнее – и тускло отблескивающий в луче прожектора шар плавно сдвинется с места, поплывет, полетит; между ним и защитным параболоидом возникнет просвет, расширится, протянется…

Это будет здорово: двигатель окажется в полной готовности.

Конечно, так оно и произойдет. Глупо было пугаться. Вон там, кажется, даже сейчас виден небольшой просвет.

Вообще-то теоретически отсюда разглядеть просвет нельзя. Да и темнота; прожектор слишком слаб, чтобы как следует осветить корабль.

Но мало ли что! Бывает же: в критические минуты чувства у людей обостряются до предела. Вот у него сейчас и обострилось зрение; он увидел просвет.

Ух! А ведь чуть было не перетрусил…

Страх ушел; его место занял гнев. Действительно, свинство? Полон дом конструкторов; полгода, да что полгода, год целый они ломают голову, измышляя способ, как надежнее и удобнее прикрепить гравиген, к кораблю, чтобы «Оберон» доставил аппарат в Облако. И не придумали ничего лучше, чем уложить этот нелепый шар прямо в защитный параболоид двигателя.

Позвольте, но ведь двигатель тем самым выводится из строя! Ах, ничего, что за беда – мы снабдим корабль дополнительным двигателем, укрепим его позади гравитена, вы на нем прекрасно дойдете до места. А там отцепите его вместе с гравигеном и назад вернетесь, уже используя основной двигатель.

Да вы что, второй корабль хотите сзади пристроить? Нет, нет, что вы, только коллиматорную систему и выход. Энергию второй двигатель будет получать от вашего диагравионного реактора, энерговоды пойдут в обход шара гравигена. Зато охваченная ими сфера будет лежать, словно в колыбели.

Все равно чепуха какая-то… А вы что же, хотите, чтобы мы укрепили гравиген спереди? Без всякой защиты? Тогда лучше его вообще не везти, а испортить здесь, на месте…

Вот так они его уговаривали. И уговорили-таки. Вот он, гравиген: там, где они хотели. И дополнительный двигатель на месте. Только энерговоды теперь не огибают плавно огромный шар, а торчат в разные стороны, словно вывихнутые щупальцы. Не гравиген, а паук какой-то.

Юрганов поморщился: к паукам и прочим восьминогим он всегда испытывал непреодолимое отвращение.

Хорошо, что какой-то просвет все же виднеется. Иначе положение было бы критическим. Связи с дополнительным двигателем уже прерваны, а основной так и не освободился.

Нет, чтобы Юрганов еще раз поддался на такие уговоры – дудки! Расстаешься с Землей, со всем хорошим на ней, летишь, летишь долгие месяцы, не позволяешь себе даже думать ни о чем, кроме дела – и в конце концов тебе преподносят такой вот сюрприз.

– Почему в конце концов не отцепился гравиген, я вас спрашиваю!

Юрганов проорал это, что было силы: знал, что никто не услышит. От крика, как всегда, немного успокоился.

Ладно. Пойдем, стукнем этот мячик, пусть отделится окончательно. Потом включим его при помощи дистанционного устройства – и гравиген останется выполнять свое назначение здесь, в Облаке, а мы улетим на Землю. И побыстрее, пока злость не улеглась.

Юрганов дал слабый импульс и медленно подплыл туда, где гравиген крепился к защитному параболоиду. Чем более сокращалось расстояние до корабля, тем мрачнее становилось лицо пилота.

Где же просвет? Был виден так ясно, а теперь…

Неужели только почудилось?

Как будто и в самом деле…

Юрганов осторожно просунул шлем в тесное пространство между поверхностью гравигена и внутренностью защитного параболоида. Повернулся так, чтобы осветить нашлемным прожектором ближайший захват – один из тех, что удерживали гравиген на месте.

Несколько минут пилот пребывал в неподвижности, стараясь до конца разобраться в открывшейся его взору картине.

Захват разошелся лишь наполовину. Его металл в луче прожектора радужно отсвечивал. Это означало, что разобщительные ракеты сработали, и пламя их выхлопов в течение нескольких секунд раскаляло захваты. Металлические детали, потеряв при нагревании внешний, защитный слой, накрепко приварились друг к другу.

Юрганов просунул руку в узкое пространство между параболоидом и гравигеном и попытался дотянуться до массивных клешней, плотно охватывавших выступы на поверхности шара. После нескольких попыток это удалось; пришлось только втиснуться в эту щель до пояса. Но сколько пилот ни дергал, захваты упорно не хотели поддаваться.

И все же пилот еще и еще раз пытался навязать упрямому металлу свою волю. Он прекратил это, лишь почувствовав, что движения становятся все более судорожными и он теряет над ними контроль.

От напряжения зарябило в глазах. Юрганов позволил векам опуститься. Не надо, чтобы пространство видело его глаза вот такими.

А какими им быть еще? Без движения, без возможности тронуться с места – здесь гибель. Будь он еще не один…

А может быть, все не так страшно? От этой мысли глаза открылись сами.

Все тот же металл. Клешни захватов не разошлись больше ни на миллиметр. Ничто не изменилось.

Однако же это – всего лишь металл. Просто металл. Металл вульгарис. Неужели с ним нельзя будет справиться?

Осторожно, чтобы не повредить скафандр, пилот выбрался наружу и несколько минут висел, размышляя.

Кулаком эту машину не убедишь. Ее можно только перехитрить. Как – это предстоит придумать в центральном посту, там, где и стены, как известно, помогают.

Юрганов развернулся, чтобы пуститься в обратный путь. Но рука его в тугой пустотной перчатке протянулась было к стартеру, вдруг дрогнула и замерла на полдороге.

Вдалеке, в глухой, беззвездной ночи, внезапно возник узкий луч света.

Он родился из ничего и, пролетев тысячи километров, иссяк. Несколько мгновений луч трепетал, как задетая невзначай струна. Юрганову почудился даже тонкий, серебристый звук.

Пилот покачал головой и решительно включил ранец-ракету.

Нет, это не корабль. Никто не спешит на выручку. Луч возникает вдалеке, но источник его известен: лазерный прожектор в носу «Оберона», периодически вспыхивающий и угасающий.

Простой «облачный эффект»: луч света не виден в пустоте, если смотреть сбоку, но в тысячекилометровой толще пространства накапливается уже достаточно пылинок, чтобы свет, отражаясь от них, возвратился к кораблю, к глазу пилота, указать направление, в котором хотел бы, но не может двинуться «Оберон».

Пылинки… Недаром «Оберон» висит в центре пылевого облака. В центре вечной черноты, далеко за пределами которой остались звезды и обитаемые миры.

Ничего, выкрутимся. Только не вешать носа!

Ловко повернув, Юрганов вплыл в выходную камеру.

 

2

Он сидел в центральном посту. Ровно светились стены и потолок, едва слышно играла музыка. Любимые записи Юрганова. С ними легче думалось; полная, мертвая космическая тишина наводила на мысль о безысходности.

Юрганов медленно покачивал головой в такт протяжному напеву. Мелодия говорила о земных зеленых островах – там, в Тихом океане, – где всегда рады людям. Юрганов никогда не был на этих островах: не пришлось. Однажды совсем было собрался, но его – третьего пилота – пригласили вторым на «Антарес». В другой раз подвернулся рейс на корабле новой системы – испытание реверсивного устройства. Так и не пришлось побывать там.

Придется ли?

Ну, голыми руками нас не возьмешь. Не то воспитание, как говорится. Вот оценим обстановку…

Вспомним, как все произошло. Работая реверсом, пилот остановил корабль в Облаке. Этим завершилось выполнение первой части задания.

Вторая заключалась в отделении гравигена. Как это было? Юрганов прищурился, руки задвигались над пультом, производя заученные движения.

Вся операция по отделению гравигена производится при помощи одного рычага. Прежде всего ручка устанавливается в позицию отсоединения дополнительного двигателя, того самого, который дотащил всю махину сюда. Разрываются и отбрасываются энерговоды и прочие коммуникации.

Так и было сделано; мускулы правой руки еще хранят память об этом движении.

Затем рычаг переводится во вторую позицию: освобождение захватов. И это было выполнено. Но захваты почему-то разомкнулись только до половины. Заминка в механизме? Возможно; в таком случае ты не имел права переключать рычаг на выполнение третьей операции: на включение разобщительных ракет. Ведь приборы должны были ясно показать, что захваты не сработали.

А они и показали. Ты поздно спохватился, вот что.

Почему?

Юрганов вздрогнул и поднял голову. Что за чертовщина! Неужели он начинает сходить с ума?

Чем иным можно объяснить, что секунду назад Юрганов смотрел на шкалу указателя режима реактора, но вместо прибора увидел вдруг лицо девушки. Очень явственно увидел…

При чем тут девушка? Да и кто она? Почему именно ее подсунула расшалившаяся память?

И вдруг Юрганов вспомнил совершенно точно, что такой девушки он никогда не видел. Нет, она ему просто почудилась. Он еще подумал: вот если бы встретить… До сих пор он встречал каких-то не таких: чувствовал, что они не настоящие. Для других, может быть, но не для него. Сердце, как говорится, молчало.

Да, и вдруг такая девушка ему почудилась. Ни с того ни с сего. Высокая – чуть пониже его самого, большеглазая, с таким немного диковатым и решительным видом. Собственно, он запомнил, главным образом, глаза, остальное воспринималось не совсем ясно, но вот такой она ему привиделась. Вдруг.

Только сейчас не до девушки.

Да-да. Он и тогда подумал: сейчас мне не до девушки. И…

И?

Юрганов вдруг почувствовал, что мысли начинают заикаться.

Подумал, и… включил зажигание разобщительных ракет!

Значит, это тогда и произошло?

Память подтвердила: вот именно. Почему я тебе и подсунула эту девушку. Ты тогда смотрел на контрольные приборы, а вместо них видел эту – решительную. И не помнишь» как произошло раскрытие захватов только потому, что не заметил этого. Прошла положенная секунда, и ты машинально, как на тренировке, перевел рычаг и включил ракеты.

А предохранитель?

Чертыхаясь, Юрганов поднял панель. Предохранитель был смят. Тоже – предохранитель: восьмиугольная пластинка с усиками. Паукообразное какое-то, а не предохранитель. Плюнуть и выкинуть. Ну и ты, наверное, от прилива чувств рванул рычаг как следует: сила-то есть…

Ракеты сработали. А захваты так и остались полусомкнутыми.

Вот и думай теперь.

Хороший толчок помог бы тут. Если подразогнаться, а потом тормознуть – резко, на пределе перегрузок, – захваты не выдержат.

Только разгоняться не на чем.

Веселые дела! Впору вызывать свою базу – просить помощи.

Да ведь не вызвать! База далеко. Установить связь отсюда, из Облака, – дело непростое. Ничего же не видно. Даже антенну не наведешь как следует.

А там его так скоро не хватятся. В лучшем случае – месяца через полтора. Потому что он раньше и не должен был выйти из пределов Облака.

Месяц, полтора – по космическим масштабам, немного. Но тут, в Облаке…

Оно довольно плотное: десять в минус двенадцатой степени граммов частиц на сантиметр в кубе. Килограмм вещества на кубический километр.

Как будто ничего особенного. Но здесь эти кубы не мерены, не считаны. И пылинки мечутся в облаке с хорошими скоростями. А ведь корабль вместе с гравигеном – это немалая масса. К тому же на «Обероне» – искусственная гравитация. Слабая, конечно, но все равно, корабль создает свое поле тяготения. Траектории пылинок в нем искривятся…

Частицы вещества будут падать на корабль.

Сначала очень редко. Но они будут падать и падать, масса корабля станет увеличиваться, притяжение – возрастать, и пылинок закапает все больше.

…Ну что же: со временем здесь вспыхнет звезда. Ведь температура в клубке вещества, центром которого явится «Оберон», будет постоянно возрастать.

Вспыхнет звезда. Но не в этом ли и заключается цель полета?

В этом, друг мой, в этом. Потому ты и полетел на малознакомом корабле: уж очень хотелось тебе зажечь в небе свою звезду. Пилот ты известный, тебя послали без слова возражения.

И полетел ты один. Это тоже было несложно: корабль, по сути, автоматический, человек на нем присутствует на всякий случай…

Но ты-то знаешь, что дело не только в этом. Можно бы лететь и втроем. Но ты хотел, чтобы звезда эта была твоей. И все.

И звезда будет. Будет…

Даже без помощи гравигена. Хотя его назначение именно в этом и заключается: включенный, он стал бы очень сильным центром тяготения, и Облако стало бы постепенно концентрироваться вокруг. Так нужно Человечеству.

Почти так все и произойдет. Только ты этого не увидишь. Разве что изнутри…

Во всяком случае, такого надгробного памятника еще ни у кого не было!

Но не лучше ли подождать с выводами? Даже из этого положения наверняка можно найти еще не менее ста выходов. Надо только поискать.

Для начала хотя бы включим локаторы кругового обзора.

Юрганов включил субмиллиметровые. Несколько секунд просидел неподвижно, ни о чем не думая, только глядя на экраны.

И увидел.

Слабая искорка сверкнула на экране. И погасла.

Юрганов понял: это пылинка. Первая, может быть, неощутимая, неразличимая простым глазом космическая пылинка, крохотный кристаллик, частица мироздания упала на обшивку корабля.

На другом экране тоже вспыхнул огонек.

Упала вторая…

 

3

Пылинки падали вот уже целый месяц. Конечно, дождем назвать это было нельзя; однако давно уже стало возможно, выходя из корабля, начертить что-нибудь пальцем на обшивке.

Когда-то – очень давно – Юрганов написал на обшивке что-то бодрое. Все попытки высвободить двигатель были еще впереди. Он расходовал их сначала помногу, пробуя каждый день два, а то и три способа разомкнуть или разрубить захваты при помощи инструментов, горелок – всего, что подвертывалось под руку. Время шло, не принося успеха. Тогда пилот стал экономить. Попытки были его хлебом, они были надеждой. И он с каждым днем все урезал свой паек.

Тем не менее наступил день, когда запасы надежды иссякли. Клешни по-прежнему прочно держали гравиген, двигатель был все так же бессилен.

В последний раз Юрганов вышел, чтобы убедиться в нормальной работе антенны сверхдальней связи. Ориентированная в направлении, которое казалось Юрганову наиболее выгодным, она непрерывно излучала сигнал бедствия. Чуть покачиваясь, решетчатый рефлектор рисовал в пустоте невидимую спираль, возвращался к ее центру и вновь начинал разматывать бесконечный клубок поиска. Вдруг на одном из витков сигнал попадет на чью-то антенну?

Только на это и оставалось надеяться. Иначе погибнет «Оберон», прекрасный корабль, оснащенный первоклассной защитой, хорошим, только пока, к сожалению, беспомощным, двигателем и даже транскоммуникатором – хотя это устройство здесь уж никак не могло пригодиться. Погибнет исправный, в сущности, корабль Объединенных Человечеств, да еще с пилотом на борту.

Антенна работала, и Юрганов возвратился к себе.

Он медленно снял скафандр и аккуратно, слишком аккуратно, водворил его на место. Замкнул дверцу, потом снова открыл ее: показалось, что замок работает недостаточно четко. Курганов принес инструменты и полчаса возился с замком. Полчаса или сутки, не все ли равно? Время потеряло ценность; оно сейчас было, как золото на необитаемом острове, где нет воды. Да, ручей надежды иссяк, и дно его трескалось от зноя…

Теперь замок действовал безотказно. Юрганов собрал инструменты, вытер пальцы. Чем заняться дальше? Нужно обязательно что-то делать – и чтобы работы было много, и чтобы результат был. Явный, ощутимый результат! Так приятно видеть какое-то дело завершенным…

Пилот возвратился в центральный пост; шел фланирующей походкой, помахивая инструментальной сумкой. Чем заняться?

Он даже остановился, чтобы топнуть ногой, так ему стало досадно: такой корабль – и совершенно делать нечего. И вдруг, словно этот удар ногой пробил какую-то преграду, сразу понял, куда девать время.

Пассажирская палуба! «Оберон» недаром был кораблем не только для приборов, но и для ученых. Для мужей науки отведена целая палуба под их каюты и лаборатории. И уж, наварное, в каютах этих можно найти что-нибудь интересное. Такое, от чего легче станет жить и дожидаться, пока кто-нибудь вытащит тебя отсюда и даст возможность заняться звездой по-настоящему.

Он опустился на пассажирскую палубу. Ого, как все здесь отличалось от делового убранства центрального поста! Как будто попал в другую страну.

Юрганов носком туфли откинул угол ковра в обширном холле. Палуба под ковром была не пластиковая, а из настоящего дерева. Дуб! Вот как перегружают двигатель… Он уселся в кресло, с удовольствием откинулся. В ковре, конечно, полно пыли. И откуда она только берется? Юрганов отмахнулся от мысли о той, другой пыли, которая бралась известно откуда, и продолжал оглядывать холл. Принимая корабль, он пробежал здесь рысью, потому что времени было мало, а пассажирская палуба – не главное место на корабле. А сейчас ему тут понравилось. Здесь было куда лучше. Не потому, конечно, что пилотов уважали меньше, чем ученых. Там, наверху, слишком много места занимали механизмы, а жить в другой палубе пилот все-таки не мог: он для того и предназначен, чтобы находиться поближе к аппаратам. Поэтому наверху было тесновато, и вот такую махину, например, поставить было вовсе некуда.

Юрганов смотрел на рояль: не электронный, программный, а настоящий, на котором надо играть. Пилот встал, подошел к роялю, откинул крышку. Протяжный звук прошелся по холлу. Еще один, потоньше и порезче. Юрганов бережно опустил крышку. Жаль, играть он не умеет. Только слушать.

И все равно хорошо.

Юрганов уселся за стол. Пообедать здесь? Он послал заказ. Тут хотя бы не видишь автомата… Из широкой шахты в центре стола выдвинулась одинокая тарелка – на обширном подносе она показалась маленькой и жалкой. Закажем еще. Хоть десять блюд.

После обеда следовало отдохнуть. Юрганов открыл дверь в первую попавшуюся каюту. Пришлось повозиться: он не сразу вспомнил, что дверь здесь отворяется, а не откатывается, как наверху. Все, словно на планете.

Юрганов бросился на широкое ложе. Потянулся. Соснем… Вахту несут автоматы, и пусть несут.

Он зажмурил глаза, с силой стиснул веки. Нелепо все-таки… Ведь для отделения гравигена тоже стоит автомат. Но Юрганов намеренно переключил устройство на ручной привод. Хотелось хоть что-то сделать самому!

Вот и сделал.

Странно: мысль эта не причинила боли. Словно все было далеко в прошлом. Корабль, гравиген, Облако… Точно кто-то другой взял на себя ответственность за все, что произошло и чему еще предстояло свершиться.

Волноваться не хотелось. Хорошо было лежать здесь, отрешившись от забот о чем бы то ни было, окончательно откинув всякую суету сует. Юрганову показалось даже, что он не пилот на этом корабле, а пассажир. Летит в пассажирской каюте, ни о чем не думая.

Почему вдруг такое?

Ах да, каюта-то двухместная.

Когда-нибудь и ты полетишь вдвоем. Здесь – ты, а там… ну, хотя бы та неведомо почему почудившаяся девушка.

Он попытался представить ее тут, рядом. Но не смог. Увидел только глаза. Они были живыми, следили за ним.

А ведь есть такие глаза где-то на Земле…

Помечтаем, а?

Полет завершен.

То есть как – завершен? Ты ведь не знаешь, как уйти отсюда…

– В том-то и дело, что знаю, – громко сказал он. – Знаю!

Он знал; это знание все время жило в нем. Но Юрганов не позволял себе обратиться к этому знанию. Такой выход был недостоин его. Его, который никогда еще не возвращался, не выполнив задания.

Возвратиться можно. Надо только отказаться от задачи и пожертвовать гравигеном. Вырезать захваты вместе с кусками его оболочки. Она достаточно тонка. Аппарат, естественно, придет в негодность. Но корабль сможет уйти.

Вернуться на Землю.

Там он возьмет отпуск. И обязательно разыщет эту девушку. Только этим и будет заниматься. И найдет. Во что бы то ни стало.

А найдя, подойдет к ней.

Представится. Скромно назовет свою фамилию.

И она, улыбнувшись, скажет…

Юрганов вдруг почувствовал, как начинает гореть лицо.

Она скажет: «Юрганов? Тот самый, которого послали зажечь звезду и который не смог этого сделать? Слышала, как же! Вся Земля слышала об этом, и еще сорок человечеств. Вы там, в Облаке, великолепно струсили! Очень приятно».

Потом она повернется и уйдет, не оглянувшись.

Юрганов уже не лежал: он сидел, сжав кулаки.

Нет, лучше совсем не возвращаться, чем вернуться так. Звезду нужно зажечь!

Это ведь очень просто: включить гравиген можно хоть сейчас.

Тогда задание будет выполнено. Но ты не вернешься.

Это тоже нехорошо. Если можно обойтись без жертв, лучше их не приносить.

А если…

Он вскочил и стремительно зашагал по каюте.

А если действительно включить гравиген?

Возникнет мощное поле тяготения. Вес «Оберона» сразу увеличится. Все равно как с некоторой высоты вдруг упасть на те самые захваты, от которых сейчас нельзя освободиться.

Захваты не выдержат. Они сломаются. Корабль высвободится.

Тогда «Оберон» и гравиген образуют систему из двух тел, которые начнут вращаться вокруг общего центра тяжести. «Оберон» станет спутником гравигена. Отдалится немного.

И можно будет включить двигатель!

Чем не выход? Все-таки ты молодец, Юрганов!

Честное слово, так. Только… только что не выдержит первым: захваты или оболочка гравигена? Ведь тут придется не раздвигать захваты, как при разгоне и торможении, а ломать их. И клешни могут оказаться крепче, чем оболочка, в которую они вмонтированы.

Зададим эту задачу вычислителю. Введем в него данные о сопротивлении металлов, о конструкции, направлении и величине сил и напряжений, которые возникнут.

Будем надеяться, что вычислитель не захочет огорчить…

Фу, какие постыдные нелепости! Уж не суеверен ли ты?

Торопливо идя в центральный пост, Юрганов так и не успел решить, в какой степени он суеверен. Он ввел необходимые данные в электронную машину, запустил ее. Придется немного подождать…

Ждать, ничем не занимаясь, было невозможно. Тогда Юрганов вспомнил, что он давно уже не наблюдал за тем, что происходит снаружи.

Вот ведь чем надо было коротать время: наблюдать за частицами! Никто раньше не видел, как зарождается звезда из пылевого Облака. А тут тебе представляется такая великолепная возможность! Да любой ученый, предположи он такое, ни за что не отказался бы. А чем ты хуже? И придешь к девушке не с пустыми руками!

Юрганов решительно нажал кнопку выключателя.

…Белые крохотные зайчики скользили по экранам. Иногда они совершали какие-то замысловатые движения, чаще пролетали по прямой. Приближаясь к кораблю, они двигались все скорее и скорее. Поле гравитации заставляло их ускоряться.

А вот эта, например, не ускоряется. Замедляется. Каково?

Проследим за ней.

Пылинка все замедляла падение. Вдруг она метнулась в другую сторону. Вернулась обратно. Затем световое пятнышко почти совсем перестало двигаться.

Остальные летели по-прежнему.

Это уже похоже на открытие. Курганов на всякий случай навел видеоприемник на то место, где могла находиться пылинка, хотя и знал, что увидеть ничего не удастся.

Он посмотрел на экран. Потом машинально почесал нос.

Как это он сразу не сообразил? Ведь именно так выглядел бы на чужом экране свет его прожектора!

Значит, это…

Свершилось: в пределах видимости затормаживался корабль.

 

4

Юрганов включил и навел на корабль второе видеоустройство. Изображение появилось на втором экране. На третьем, четвертом, пятом… Вскоре все видеоприемники были направлены на корабль, и, казалось, будто не одна машина появилась здесь, а целая эскадра окружала беспомощный пока «Оберон», чтобы спасти человека. Такое зрелище радовало глаз.

Правда, пока что корабль был еще слишком далеко и на экранах выглядел едва ли не точкой. Но Юрганов-то знал, как распознать машину в пространстве.

Чья же это? Стурис? Говард? Еще кто-нибудь?

Терпение. Свершается все, чего хотелось. Только не нервничай. Веди себя, как в обычном полете.

Поймали сигнал или случайно?..

Все-все узнаешь. Погоди немного.

Юрганов уселся поудобнее, положил руки на колени и принялся ждать.

Точка на экране превратилась в кружок. Он рос. Локаторы исправно показывали расстояние: семьсот километров, пятьсот, триста… Юрганов напряженно вглядывался. Очертания корабля ничего не говорили пилоту. Немного похоже на Ямасаки, но это не он. Машина не принадлежит Базе: своего Юрганов узнал бы издалека.

Да и вообще корабль не принадлежит Земле. Не беда. Просто какое-то из Объединенных Человечеств тоже заинтересовалось Облаком. На одной из ступеней обмена информацией что-то не сработало: так бывает, хотя и редко. Вот в Облаке одновременно и оказались два корабля.

Представимся, как того требует вежливость.

Юрганов нажал клавишу. Зашифрованное общим кодом Объединенных Человечеств слово – интерстелларное название Земли – соскользнуло с антенны «Оберона» и унеслось к приближающемуся кораблю.

Ответ должен был поступить через несколько секунд, нужных для раскодировки. Но прошло три минуты и пять, а приемник молчал.

Гость не желал отвечать.

Это не то чтобы обеспокоило, а просто немного разозлило Юрганова. Флибустьер этакий – старается подобраться неузнанным. Ну ладно, ладно. Пусть поиграет.

А мы пока разглядим его как следует.

Это было не так сложно: изображение корабля на экране сделалось достаточно большим. Сейчас Звездный справочник идентифицирует его и сообщит название и принадлежность.

Память справочника включилась автоматически. Вспыхнули огоньки, электронные иглы торопливо забегали по граням кристаллов. Бег их все ускорялся. Машина искала долго, но ответ был предельно кратким: «Не значится».

Нет? А ведь введены самые последние данные… Что же это за машина, которая «не значится»?

Kaкая-то чечевица. А сбоку?

Юрганов скривился. Бр-р-р…

Ох, до чего противные очертания. Не корабль, а ни дать ни взять паук. От чечевицы вперед и в стороны расходятся семь… нет, восемь ног. Впереди они изламываются и устремляются назад. Настоящие паучьи лапы. Что они держат? Вроде бы полусферу. Паук верхом на жуке. Скачущий паук!

Жук – очевидно, рефлектор. Значит, привод фотонный. Старина!

Юрганов сильно поскреб в затылке.

Н-да. Выходит, корабль и действительно не принадлежит Объединенным… Корабли Человечеств благодаря постоянному обмену информацией находятся примерно на одном уровне. Этот – на эпоху ниже.

Недаром он так медленно тормозит. Виной не чрезмерная осторожность капитана, как было подумал Юрганов. Просто таков предел ускорений у этого корабля.

А ведь пришел к Облаку, наверное, издалека. Вблизи нет ни одного Человечества из Объединенных, если даже «близость» понимать в чисто космическом смысле.

Но какое отвратительное зрелище!

А впрочем, это еще ничего не означает. Облик разумного существа труднее всего определить по внешнему виду корабля. Если сделать такую попытку, то самого Юрганова, например, пришлось бы представить себе каким-то головастиком.

Нет, сходство корабля с его создателем – или капитаном – вовсе не обязательно. С другой стороны, оно и не исключается. Пока же остановимся на достоверном: это корабль, принадлежащий неизвестной цивилизации.

Какова она? Сейчас можно сказать лишь, что она относится к тому же руслу, что и земная: принадлежит к Выходящим На Кораблях. Есть и другие цивилизации: такие, которым не нужны корабли, или не нужно пространство…

Но спасибо, спасибо этой цивилизации, какова бы она ни была. За то, что она выходит на кораблях, и еще больше – за то, что один из ее кораблей оказался именно здесь и именно сейчас.

Почему так медленно? Быстрее, поторопись! Тебя здесь очень ждут. Всех вас!

Кстати: сколько их может быть на борту? Кораблик невелик. Если учесть, какой объем занимают двигатели, топливо, неизбежная аппаратура, то для экипажа остается совсем мало места. Разумеется, если хозяева корабля по величине близки к нам. Тогда их там в лучшем случае трое. А то и меньше.

Но не все ли равно? Договориться можно и с одним. В первую очередь, избавиться от гравигена. А затем – прежде, чем включить этот аппарат, – выяснить все, что возможно. Новая цивилизация – это ведь открытие! Предстоит знакомство, обмен основными данными, координатами…

Стоп! Не слишком ли простым все тебе представляется?

Как легко: обменяться координатами, договориться… Но ведь это – не Объединенные Человечества! Твои коды для них – звук пустой. Как же договариваться?

Транскоммуникатор – ТК – тут помог бы.

Но чтобы общаться при помощи ТК, собеседник нужен здесь, на борту.

А попробуй-ка, заполучи на борт кого-нибудь из них. Учитывая, что для них это может быть первым контактом с иной цивилизацией. А если они к тому же еще не достигли вершин общественного развития, то, наученные опытом, будут везде и во всем искать и ожидать подвохов и каверз. Так что к себе ты никого из них и не дозовешься.

И в то же время – иного выхода нет. Иначе они так ничего и не поймут. Оставят тебя болтаться в Облаке. Может быть, станут даже удивляться: почему ты, тупица этакий, не последовал за ними? Им и невдомек будет, что ты просто не можешь с места сдвинуться.

Да. Заполучить на борт…

А как?

Если даже удастся установить связь, начнется долгое и нудное собеседование кибернетических устройств. Суток через двое выяснят, что и у тех, и у других дважды два равно четырем. А когда удастся добраться до теоремы Пифагора – где-нибудь в конце недели, – это будет целый праздник.

Такие темпы не подходят.

Не говоря уже о том, что обмен визитами – если договоримся, – придется начинать самому. Слетать к ним. А у них транскоммуникатора наверняка нет. Более чем наверняка. И если это в самом деле какие-нибудь членистоногие…

Юрганов зябко поежился.

Не годится. Надо как-то обойти все эти предварительные стадии установления контактов. Сделать так, чтобы они сразу оказались здесь.

Применить хитрость?

Юрганов задумался. Потом тряхнул головой и взглянул на экран.

Они уже совсем близко. Сейчас остановятся.

Хитрость. Если наше мышление вообще сопоставимо с образом мысли этих – назовем их условно существами Икс, – то хитрость подействует. Если нет, тогда хуже.

Но ведь они тоже Выходящие На Кораблях.

Итак, рискнем.

Юрганов быстро выключил локаторы. Нажимом кнопки остановил антенну сверхдальней связи. И щелкнул выключателем дистанционного открывания люка. Не выходной камеры, а люка приемной.

А теперь замереть. Затаиться. И ждать.

Из последних сил. На остатках терпения.

 

5

На борту «Оберона» царила тишина. Даже музыку Юрганов выключил. На всякий случай: вдруг услышат?

Он не видел, близко ли остановился корабль Икс: видеоустройства, в отличие от локаторов, не давали полного обзора. Но развитие событий представлял себе так ясно, как будто они развертывались перед его глазами.

Вот «Скачущий паук» повис неподвижно. Члены его экипажа с интересом и некоторым недоумением смотрят на звездолет странных, по их понятиям, очертаний.

Они снова трогаются. Медленно, каждую минуту ожидая каких-то осложнений, быть может, даже враждебных действий, приближаются. Но звездолет не подает никаких признаков жизни.

Тогда «Скачущий паук» станет на почтительном расстоянии обходить «Оберон», описывая вокруг него окружность. И члены экипажа Икс увидят зияющий провал открытого люка.

Люк настежь. И – никого. Они, озадаченные, станут совещаться.

Однако ситуация в общих чертах ясна. Корабль неподвижен, люк открыт, сигналов – никаких. Значит, экипаж вымер или покинул машину.

И вот тут-то и должно сработать то, что является, наверное, общим для людей и существ Икс: любопытство. Желание узнать.

Не каждый ведь раз встречаешь покинутые корабли!

Судя по размерам «Скачущего», катера у них на борту нет. Значит, придется подползти поближе. Кто-то из экипажа наденет скафандр. Медленно приблизится к люку. Остановится на его выдвинутой площадке.

Осветит приемную своим фонарем, если ему нужен свет.

Войдет…

И тогда в центральном посту у Юрганова вспыхнет зеленый сигнал насторожившегося ТК.

А в следующий миг…

Но погоди со следующим мигом. Он еще не наступил. Кто же это будет? Человекоподобный или другой?

Так хочется, чтобы пришел человек…

И так страшно разочароваться.

А ведь оснований для боязни, кажется, нет. Или есть? Или это говорит интуиция?

Сильно забилось сердце.

И как раз в эту минуту – кстати или некстати – Юрганову вновь привиделась та девушка. Ее глаза как бы старались заглянуть внутрь Юрганова. Зачем? Чтобы увидеть его страх?

Юрганов упрямо пригнул голову. И тут же появился «Паук».

Он наискось пересекал третий экран. Движение было едва заметным. Потом оно совсем прекратилось.

Чужой корабль остановился как раз с той стороны, где был расположен люк.

Время остановилось тоже.

Юрганов знал, что пройдет не менее десяти минут, но не в силах был отвести взгляд от экрана.

Нет, оттуда никто не выйдет. Нужен иной план.

А что, если вдруг развернуть корабль…

Ах, черт! Развернуться-то он и не может.

И в этот миг что-то отделилось от борта «Скачущего паука». Юрганов не заметил, как открывался люк, вероятно, выходная камера у них не освещалась.

Небольшое тело устремилось к «Оборону».

Юрганов впился в экран. Тело приближалось. Вот уже можно разглядеть его во всех подробностях.

Юрганов бессильно опустил веки.

Лучше бы вовсе не видеть.

Яйцевидное тело, размером раза в два больше человека. И восемь длинных, изогнутых ног.

Значит, предчувствие не обмануло его.

Юрганов готов был заплакать. Да, лучше бы не видеть…

Он резко поднял голову, открыл глаза. На панели вспыхнул огонек.

Восьминогий уже в приемной.

Вот и микрофон донес словно бы звук падения. Паук шлепнулся на брюхо, принимая естественную позу.

Выключим микрофон: к чему такие переживания? Есть ТК…

Люк! Скорее люк!

Юрганов повернул выключатель. Приборы показали, что люк закрылся.

Но индикатор продолжал гореть; это означало, что Икс не успел выбраться. Так все и было задумано.

Хоть в этом удача! Ничего не поделаешь. Помощь необходима, кто бы ее ни оказал. Но разговаривать придется через ТК.

Юрганов встал. Одернул куртку и, покинув центральный пост, торопливо направился в приемную.

Он старался успокоиться, хотя совесть слегка пощипывала; не очень-то хорошо заманивать разумное существо в ловушку. Даже паукообразное.

Но другого выхода не было!

Он резко распахнул дверь.

 

6

Простучав каблуками по тугому пластику, Юрганов уселся в кресло в полукруглом вырезе пульта транскоммуникатора. Глядя на черную перегородку, в течение нескольких минут пытался представить себе, как в той – за массивной металлической переборкой – половине приемной мечется в страхе и смятении плененное существо Икс. Как безуспешно пытается отворить люк…

Подумав о люке, Юрганов встал и на всякий случай проверил, надежно ли заперта дверь в ту половину. Все в порядке. А то откроет гость, чего доброго, а там у него пока что вакуум.

Впрочем, биоанализатор уже работает.

Гостю можно посочувствовать. Но пока нет результатов биоанализа, предпринять ничего нельзя.

Остается только ждать и размышлять.

Хотя бы о транскоммуникаторе.

Различные расы Объединенных Человечеств, как известно, сильно отличаются друг от друга энергетикой, обменом веществ, самой основой жизни, не говоря уже о внешности. Схоже лишь главное: мышление, разум, восприятие мира и отношение к нему. А что касается внешности, то гуманоидов даже в составе Объединенных Человечеств не более двадцати процентов. Эта область Галактики, с Облаком, кстати, ближе к местам не-гуманоидов. Так что нет ничего удивительного в том, что корабль Икс – паучий.

Что поделаешь! Жизнь многогранна, и опыт давно уже отучил человека создавать по своему подобию сначала богов, а потом и представителей иных цивилизаций.

Но все же человек в течение тысячелетий планетного периода своей истории прочно отождествил разум с собой. Это вошло в кровь и плоть. И поэтому еще и сейчас трудно было бы, видя перед собой существо, напоминающее то ли огромное насекомое, то ли ком протоплазмы, разговаривать с ним всерьез, не видеть в нем каприз природы, а считать во всем равным себе, а то и превосходящим. И если даже человек рассудком признал бы такую необходимость, эмоциональная сторона «Homo sapiens’a» продолжала бы протестовать, а это неизбежно отразилось бы на результатах переговоров. Тем более что и с другой стороны действовали бы та же инерция и те же предубеждения, от которых нельзя избавиться сразу даже при самом горячем, искреннем желании.

Вот для этого и находился на борту транскоммуникатор – махина в три тысячи семьсот килограммов весом, заключающая в себе два квадратных километра микропленок с молекулярными схемами.

Разговаривать, не видя собеседника, технически несложно. Но зрительная разобщенность препятствует нормальному течению беседы. Ведь беседа – не только слова. И вот транскоммуникатор – ТК – устраняет это неудобство. Он представляет вам собеседника – подлинного, но делает это так, чтобы никак не травмировать вашу психику.

Улавливая и регистрируя биотоки мозга и всего тела собеседника и расшифровывая их значение, ТК конструирует образ человека. Такого, каким и был бы собеседник, родись он человеком. Конечно, разобраться во всех деталях ТК не может, но основное он, как это подтверждалось не раз, передает правильно. Так что кто бы там ни сидел за перегородкой – на экране вы видите человека. Разговаривая с ним, уже через несколько минут вы забываете, что машина показывает лишь условный образ, и беседуете, как с себе подобным. Это всегда помогает договориться.

А кто на самом деле сидит в приемной, обычно так и остается неизвестным, если, разумеется, вы не проявляете особого желания узнать это. Но чаще такого желания не возникает. Вообще непосредственными контактами с представителями иных рас занимается множество ученых. Но для них это – профессия, а пилотам лучше ограничиться своими делами.

Так по крайней мере считал Юрганов.

Отвлекшись от этих мыслей, он покосился на панель биоанализатора. Нет, еще работает. Да и то – задача не шуточная: шестью различными способами просвечивая скафандр, установить состав среды в нем, температурный, радиационный и другие уровни. Затем воспроизвести эти условия в приемной. И лишь тогда…

Интересно все-таки, как транскоммуникатору удается добиться нужного эффекта. Даже конструкторы машины не представляли во всех деталях происходивших в ней процессов. Они руководствовались формулами, воплощали их в конструкцию. Формулы оживали, а затем машина начинала жить своей жизнью и показывала то, что считала нужным. Поэтому иногда происходили смешные истории. Например, пилот одного из человечеств, не принадлежавших к гуманоидам, был однажды показан машиной как две капли воды похожим на адмирала Роттештейнера, командира восьмой космической эскадры Земли. Разговаривая, Юрганов в тот раз никак не мог избавиться от ощущения, что беседует с начальством, и в конце концов уступил, хотя была его очередь на заправку. Да, в установленных ей пределах машина иногда выкидывает штуки. Хорошо хоть, что некоторых признаков она вообще не указывает: роста, пола, объема. У ТК все люди – среднего роста и нормального объема.

Что там? Зажегся индикатор речи. Значит, ТК нашел уже какой-то способ доносить сказанное Юргановым до сознания Икса.

Очень хорошо. Это произошло относительно быстро. Пора начинать разговор.

– Приветствую вас на борту моего корабля, – медленно и раздельно произнес Юрганов обычную формулу, которой открывались беседы.

Прыжком включились в работу секции транскоммуникатора, ведавшие кодировкой речи, чтобы тот, по другую сторону экрана, смог воспринять мысль тем способом, который присущ его расе. Ответа не придется ждать долго.

И действительно, через несколько секунд ТК пробормотал:

– Ур-ур-ур… Корабле… yp… yp… yp…

Понятно: транскоммуникатор все еще осваивается. Какие-то слова собеседника он уже может передать, но большинство – еще нет.

– Повторите, пожалуйста.

– Ро-ро… Против задержания… po-po-po… на вашем корабле. Требую немедленно… ур-ур-ур…

Ага: уже понятно.

– Я прошу извинения. Но я был вынужден… Выслушав меня, вы согласитесь с этим. У меня не было иного выхода.

А что? Сказано в высшей степени дипломатично. Сейчас Икс заурчит в ответ.

Но вместо урчания из транскоммуникатора донеслось:

– Слушаю.

Чудесно! Говорить мы уже можем. А дальше?

Биоанализатор сообщил: все в порядке.

– Можете снять скафандр, – произнес Юрганов.

Пауза. Затем – осторожный вопрос:

– Безопасно?

– Можете произвести анализы.

Минута молчания. Затем ТК проговорил:

– Хорошо.

Юрганов удовлетворенно кивнул и нажал главный включатель ТК. Экран медленно начал светлеть.

…Он был молод, и, пожалуй, даже очень привлекателен. Большие глаза, ровные дуги бровей, короткий нос, плавный изгиб рта… Жаль, что ТК не дает изображения в цвете: любопытно было бы выяснить…

Пилот усмехнулся: вот ты и стал забывать, что все это – всего лишь фикция, маска, которую ТК любезно одолжил Иксу. А увидел бы ты его в действительности – и тебя, вернее всего, охватил бы ужас и отвращение. Какие-нибудь мохнатые лапы… Так что цвет тут совершенно излишний. Признайся: тебе на краткий миг показалось, что глаза на экране похожи на те привидевшиеся тебе очи. Те – ты отлично помнишь – были черными. Вот тебе и захотелось посмотреть…

Но это казалось недолго; теперь ясно, что сходства на самом деле нет. Но стоит подумать вот над чем: не руководствуется ли ТК, создавая изображение, и твоими мыслями? Будет очень интересно на Земле поговорить об этом со специалистами.

Да нет, никакого сходства и не было. Паук есть паук, а девушка есть девушка. Паука ты видел своими глазами. А они не подводят.

Черт, время-то идет…

– Вы меня видите?

– Вижу хорошо, – сказал гость голосом ТК. – Рад, что вы такой же.

Что же, думай так. Объяснить тебе, дорогой Икс, можно будет и позже: когда поймешь, что бояться нечего даже в случае, если собеседник вовсе не похож на тебя.

А интересно, каким я выгляжу на экране в той половине?..

– Я тоже вижу вас прекрасно. Внимание! Сейчас я покажу вам координаты нашей звездной системы.

Он нажал соответствующую кнопку на пульте справочника.

– Благодарю вас, – после паузы сказал ТК от имени гостя.

– Теперь я буду вам показывать карты областей Галактики, прилегающих к точке нашей встречи. Чтобы показать, где находится ваше светило, достаточно будет прикоснуться к этой точке… чем-нибудь. Вы сможете прикоснуться?

– Да.

Юрганов повернулся к справочнику. На экране загорелась карта, затем другая, третья… Вдруг в уголке третьей вспыхнул огонек; гость прикоснулся. Ага, вот они где. Почти в самом Облаке. Неудивительно, что мы раньше на них не наткнулись: в Облако лезем впервые, да и то – при крайней нужде. Они куда ближе к точке встречи: на целый порядок.

– Спасибо, – сказал Юрганов, – вижу. Каков способ вашего передвижения?

– На скоростях, близких к «С», – перевел транскоммуникатор.

Релятивисты. Бедняга…

– Вы?

– В основном, – скромно проговорил Юрганов, – надпространственный полет.

Пауза. Затем прозвучало:

– Понимаю. Об этом лишь задумываемся. Скажите, пожалуйста…

Молодец ТК! Даже «пожалуйста» ввертывает, где полагается!

– Почему странный способ установления контактов? Представляли несколько иначе.

Юрганов вздохнул.

– Я уже приносил извинения… Сейчас расскажу подробнее.

Он рассказал. Человек на экране ободряюще улыбнулся, и Юрганов в который уже раз поразился точности, с которой ТК передавал даже минутные настроения.

– Понимаю. Действительно. Знал бы, что корабль обитаем, – не рискнул бы. Чем помочь?

– Мы должны на время соединить наши корабли. Затем вы разгонитесь и затормозите как можно резче. При этом – по моим расчетам – произойдет отсоединение части моего корабля.

– Да. Зачем отсоединять?

– Эта часть мне больше не нужна. Она должна остаться здесь.

– Зачем?

– Так нужно.

– Зачем?

Вот любопытный!

– Чтобы уничтожить это облако. Это проще всего сделать, заставив облако сконцентрироваться вокруг какого-то центра. Инициатором концентрации и явится устройство, которое я должен отсоединить.

Гость определенно не поверил ушам своим. И неудивительно. Еще сто лет назад и у нас никто не поверил бы, что мы вот так – по желанию – будем зажигать звезды.

– Уничтожить облако?!

Так и есть: переспрашивает.

– Вот именно.

– Буду против, – звонко сказал ТК. – Постараюсь помешать любым способом. Любым!

 

7

Юрганов ожидал чего угодно, только не этого.

– Не понимаю, – растерянно сказал он.

– Что ж непонятного: я против.

– Хорошо, – терпеливо проговорил Юрганов, – я объясню. Дело в том, что в недалеком – конечно, относительно недалеком – будущем наша Солнечная система в своем движении вступит в область, где облако будет заслонять от нас скопление звезд. Вы можете видеть его на карте. Вот в этом кубе.

– Вижу.

– В связи с этим изменится состав радиации, которую мы получаем от звезд. Не так давно выяснилось, что одна из компонент этой радиации жизненно важна для нас, своего рода космический витамин: ничтожный по количеству, но крайне существенный. Мы не можем оставить наших, пусть и далеких потомков без этого излучения; так что я действую в интересах многомиллиардного человечества будущего. А если облако будет устранено, мы и впредь будем получать…

– Все это мне понятно.

– В таком случае вы согласны с тем, что мы должны осуществить свой замысел?

– Нет.

– То есть как – нет?

– Никоим образом. Наша система находится гораздо ближе к Облаку. Фактически уже в его пределах. И мы зависим от него в большей степени: оно защищает нас от излучений, которые для нас являются вредоносными. Уничтожение Облака для нас равнозначно гибели.

– Чертово членистоногое… – пробормотал Юрганов.

– Что вы сказали?

– Я говорю, что ваша аргументация, разумеется, тоже заслуживает внимания.

– Разумеется.

– Но как вы понимаете, все это слишком неожиданно для нас.

– Конечно.

– Поэтому я должен на несколько минут, так сказать, оставить вас.

– Зачем?

– Посоветоваться с друзьями.

С этими словами Юрганов решительно выключил транс-коммуникатор.

 

8

Юрганов и сам не знал, что побудило его выпалить глупость насчет совещания с друзьями. Это выговорилось как-то само по себе. Более глубокий анализ пилот решил отложить до лучших времен. Ему и в голову не пришло, что фраза относительно друзей все-таки была не совсем случайной: решившись во что бы то ни стало привезти человечеству – и неизвестной девушке тоже – новую звезду, он, естественно, должен был, сознательно или бессознательно, счесть своим врагом всякого, кто попытался бы ему помешать. А противника всегда полезно припугнуть – если не другим, так хоть количеством. Так возникла фраза насчет друзей, хотя сознательно Юрганов никогда бы не поступил так.

Его единственным другом здесь, выходило, был он сам и лишь с собой мог он посоветоваться. Поэтому он даже не ушел из приемной. Все равно ТК был отключен и Икс ничего не мог видеть.

Прежде всего Юрганов запросил данные вычислителя, который к тому времени успел уже справиться с задачей, заданной ему не так давно. Юрганов читал, и лицо его мрачнело: первыми разрушатся не захваты. Не выдержит оболочка гравигена. К сожалению, закрыт и этот путь.

Значит, без помощи членистоногого никак не обойтись?

Так получается.

И в самом деле: после ответа вычислителя ясно, что и освободиться от гравигена, и сохранить его для выполнения задачи – значит решить уравнение не с двумя неизвестными, а с двумя невозможными.

К тому же если уничтожение Облака и в самом деле угрожает целой цивилизации, то Юрганов не стал бы этого делать, если бы гравиген даже отсоединился целым и невредимым.

Конечно, не стал бы. Вопрос слишком усложнился. Не ему, пилоту, решать. Его дело сейчас – возвратиться на Землю и доложить о новой цивилизации.

Кстати, это действительно немалое открытие. И когда придет пора знакомиться с той девушкой, разговор выйдет таким:

– Юрганов? Тот самый, открывший новую цивилизацию?

Он же скромно ответит…

Юрганов вовремя одернул себя: до той девушки еще далеко, ох как далеко еще…

Значит, так: от намерения зажечь звезду мы волей-неволей отказались. Так и сообщим восьминогому коллеге.

Тогда у него не будет никаких причин отказать в помощи.

Освободившись при любезном содействии Икса от гравигена, мы оставим его здесь: везти назад эту махину нет ни возможности, ни надобности.

И – на Землю.

Ох, как хочется поскорее попасть на планету!

Подумав так, Юрганов включил ТК.

Его собеседник появился на экране. ТК показал его грустным и каким-то мрачноватым. Юрганову предоставлялось решить – были ли это снова шутки транскоммуникатора, или гость и в самом деле обижен.

Собственно, у него были все основания обидеться. Любезный хозяин, нечего сказать: оставил одного, а сам исчез.

Но иначе ведь нельзя было?

Юрганов приготовил вежливую фразу. Но его собеседник начал первым.

– Ну, посоветовались?

– Да, – пробормотал Юрганов.

– У вас здесь, наверное, много людей?

Юрганов промычал нечто нечленораздельное. Гость, кажется, понял это за утвердительный ответ.

– Жаль, – сказал он.

– Почему?

– Не будь их, мне было бы легче уничтожить ваш корабль.

– Уничтожить? – растерянно переспросил Юрганов. – Но почему?

– Если вы не откажетесь от своих намерений относительно туманности.

– Нет, я откажусь, – торопливо проговорил Юрганов. ТК даже зажужжал, перестраиваясь: перебивать машину не полагалось, но Юрганов совершенно забыл об этом. – Откажусь. Ведь не станем же мы, в самом деле, подвергать вас опасности.

Ожидал, что при этих словах Икс оживится, обрадуется… Ничего такого не произошло; во всяком случае, ТК этого не показал.

– Вас это не устраивает?

– Нет, почему же. Но я должен еще в это поверить!

Юрганов искренне огорчился.

– А разве у вас есть основания не верить мне?

– Есть, – ответил собеседник, помолчав. – Но я поверю, если вы…

– Что – если я?

– Если вы сможете доказать, что вам можно верить.

– Вот что! – Юрганов даже усмехнулся, хотя вообще-то было не до смеха. – Как же я должен это доказать?

– Есть различные способы.

– Укажите хотя бы один.

– Мне кажется, что мы ведем переговоры в неравном положении. Вы – у себя дома, я же – в плену.

– Ну да, так получилось. А чего вы хотите?

– Я хочу предложить вам продолжить переговоры у меня на борту.

– Ну уж нет! – вырвалось у Юрганова прежде, чем он успел обдумать более дипломатичный ответ. Собственно, неожиданной была лишь форма; суть бы не изменилась ни в каком случае: идти в гости к пауку, где нас больше не будет разделять металл переборки, – благодарю покорно!

– Почему – нет? Значит, вы мне не доверяете? Почему же я должен доверять вам?

– Не в этом дело. Ну хотя бы – у вас нет такого устройства…

– Электронный переводчик есть и у меня на корабле.

– Ну да, но это не совсем то… Я не могу оставить корабль по целому ряду причин.

– Пусть идет любой из вас.

– Любой из нас? Ах да, любой из нас…

– Вот именно.

– Нет, – решительно сказал Юрганов. – Они не пойдут тоже. Я потом объясню вам почему. Может быть, я могу сделать что-либо другое, чтобы доказать вам…

– Что ж, попытайтесь.

– Собственно, по-моему это и так очевидно. Наши Объединенные Человечества (он подождал секунду, чтобы ТК успел как следует растолковать Иксу этот термин) состоят из нескольких десятков различных цивилизаций. Но все мы очень бережно относимся друг к другу. Мы понимаем, какую огромную ценность представляет жизнь каждого разумного существа.

– Но ведь вы, наверное, не угрожаете существованию друг друга? А в данном случае вопрос, кажется, стоит так: либо мы, либо вы. То, что необходимо вам, гибельно для нас. И наоборот. А вы хотите, чтобы я поверил в вашу готовность пожертвовать своим человечеством ради нас! В это я поверить не могу.

– Ну, конечно, – пробормотал Юрганов. – Но ведь я не могу сейчас, здесь, решать судьбы цивилизаций. Этим займутся другие. Меня интересует исход лишь этого рейса. И я уже сказал вам, что не стану выполнять задание. Таким образам, вы не понесете никакого ущерба.

– На этот раз – да. Но опасность от этого не станет меньше. Я понимаю, что для вас вопрос исчерпывается этим рейсом: в следующий раз сюда прилетит кто-нибудь другой. Но нам-то все равно, кто прилетит! Для нас безразлично, кто будет решать вопрос; нам нужно убедиться в том, что его вообще можно решить так, чтобы мы не пострадали.

– Конечно, можно, – сказал Юрганов. – Наверное…

– Как, например?

– Как? Кстати, я хотел сказать еще вот что: теперь, когда вы установили контакт с Объединенными Человечествами, перед вами открываются великие возможности. Знакомство с нашей наукой. Подлинное процветание! Судя по вашему кораблю, вы во многом от нас отстаете. Естественно: одинокое человечество… В такой ситуации вы не должны допускать и мысли о применении силы!

Фу ты черт, до чего красивые слова! И не подозревал в себе таких способностей. Но ведь не хочется, чтобы этот – кто он там – расстреливал меня своим фотонным двигателем! Старина, старина, а температуру поднимет основательно, так что «Оберон» растечется лужей…

– Перспектива блистательная, – ответил Икс. – Это очень трогательно. Ваша наука, вы говорите… Следовательно, надгробный памятник нашему человечеству будет поставлен по всем правилам науки?

– Надгробный памятник?

– Ведь в конце концов вы уничтожите Облако! Или, может быть, сохраните для нас кусочек?

Юрганов промычал что-то.

– Не понял.

– Я говорю: это будет затруднительно…

– Я тоже так думаю. Но если нам придется вымирать, к чему тогда радужные перспективы?

– Но, может быть, это несколько преувеличенные опасения?

– Ну, да. Ведь наука только у вас, не так ли?

– Ладно, – сердито проговорил Юрганов. – Ну, предположим, вы меня уничтожите. Расплавите, сожжете, испарите… И что? Этим вы отодвинете события на считанные месяцы. Придут другие корабли…

– Пусть. Мы будем драться. За своих детей.

– Вы не знаете, как мы сильны!

– А вы не знаете, как мы упрямы!

Тоже достоинство!

– А мы…

Юрганов умолк. Что-то не то: детский разговор. Кто сильнее, кто кого отлупит. А ведь здесь не шутка: встретились представители двух цивилизаций. И кому какое дело до того, что мы не готовились к роли галактических дипломатов?

То есть как, кому какое дело? А собственно, почему этот вопрос должны решать мы? На Земле есть головы поумнее, да и у этих тоже вряд ли самые светлые головы летают на патрульных кораблях. Вот пусть мудрецы и разбираются. Почему Икс не хочет понять такой простой вещи?

– Послушайте! Как будто, есть один выход.

– Слушаю.

– Вы поможете мне отцепить гравиген…

– Нет.

– Да погодите же! Я оставлю его вам… на память. Затем мы разойдемся. И пусть встречаются наши специалисты, наши мудрецы. Они найдут решение проблемы куда скорее. Правильно?

– Поймите же и вы… Я не сомневаюсь, что они решат вопрос лучше. Если… если только ваши люди захотят его решать. Но я вынужден судить о них по вас…

– И что же?

– А вам я не верю, я уже говорил. И боюсь, что стоит мне помочь вам – и вы вернетесь с сильным флотом. В истории нашей планеты много примеров такого рода.

Вот оно что: очевидно, социальное переустройство у них завершилось совсем недавно. Вся подлость враждебных классов еще в памяти.

– Но для нашего общества такие методы не характерны. Что мне сделать, чтобы убедить вас?

– Подумайте. Времени у вас достаточно. Потому, что иначе я вас все-таки не выпущу.

– Иными словами: или я вас убеждаю, или вы меня уничтожаете?

После паузы Икс подтвердил:

– Именно так.

Он не из трусливых: сидит взаперти и грозит.

– А если наоборот – я уничтожу вас?

Молчание. Затем:

– С этим я считаюсь. Но вам это не поможет: вы доживете лишь до следующего патрульного корабля. Ведь моя машина останется висеть рядом с вами.

– А может быть, раньше придут на помощь ко мне?

– Маловероятно, судя по вашему же рассказу.

– И вы все-таки боитесь?

– Нет. По двум причинам: во-первых, если то, что вы говорили о вашем человечестве – правда, то вы не нанесете мне вреда.

– Не сделаю с вами ничего? Даже если вы грозите мне смертью?

– Все равно. Вы ведь понимаете: я угрожаю только вам лично, вы же – всей нашей цивилизации. Поэтому, если вы хотите, чтобы я вам поверил, вы меня не тронете. А во-вторых, если это даже и случится…

– Вам не дорога жизнь?

– Если мне придется уничтожить вас, мне все равно будет трудно жить.

Юрганов, сам того не желая, вдруг растрогался. Все-таки, он неплохой парень, этот паук. Жаль, что нельзя подойти к нему, хлопнуть по плечу и сказать: «Не трусь, дружище, все обойдется, мы договоримся»…

– Что же, – сказал он, – вы правы. И чтобы доказать вам, что я не лгу, я выпущу вас хоть сейчас.

– Что же, это кстати: я проголодался. Знаете, что? Приглашаю вас пообедать у меня на борту. Там не будет этой перегородки.

Вот то-то и оно; если ты увидишь, что я на самом деле не тот паук, каким предстаю перед тобой на экране, ты, чего доброго, и в самом деле уничтожишь «Оберон» вместе со мной.

– Нет, благодарю вас. К сожалению, я вынужден отказаться, – вежливо сказал Юрганов. – Нет аппетита, знаете ли. И потом, я на диете…

– Очень жаль. В таком случае, встретимся через такой же промежуток времени, какой прошел с момента моего прихода.

– Значит, через два часа?

– Прямо, как свидание. Хорошо, через два.

 

9

Стоя у кухонного комбайна, Юрганов безуспешно пытался выстукать ложкой на его металлическом кожухе мелодию той самой песни об островах. Ничего не получилось: музыкальные возможности автомата были ниже кулинарных. А что до островов, то Юрганову так никогда их и не увидеть. Потому что отсюда не выбраться.

Конечно, очень наивно было думать, что стоит тебе в чем-то уступить, и все сразу решится в твою пользу. Многолапый Икс, как оказалось, хочет большего. Отпуская тебя, он хочет получить взамен уверенность в том, что из создавшегося положения возможен выход, который устраивал бы обе цивилизации.

И поэтому он заставляет меня ломать голову над этими вещами вместо того, чтобы лететь к Земле. К той девушке.

По непонятной закономерности чем хуже положение, тем чаще приходят к тебе мысли о ней. Все яснее видятся ее глаза. И они с каждым разом становятся все печальнее.

И хочется встретить ее поскорее, чтобы эта печаль исчезла из ее глаз…

А вот паук Икс не спешит.

Правда, нельзя не признать, что в его поведении есть своя логика – логика слабейшей стороны. Слабейшей и подозрительной: ведь у него нет никаких оснований не доверять пилоту «Оберона», но он упрямо не доверяет. И требует решить проблему – хотя бы вчерне – здесь, на месте.

А решение найти, вернее всего, невозможно. Во всяком случае, Юрганов за пять… нет, уже за шесть дней поисков так и не отыскал этого выхода.

То есть он его находил каждый раз. Но на следующем свидании (паукообразный прибывал на него аккуратно, как влюбленный) Икс разносил юргановские построения что называется вдребезги. Не оставлял камня на камне. И когда люк приемной затворялся за ним, Юрганову приходилось начинать все сначала.

А ведь были, кажется, не такие плохие решения. Например, предложение взять эту самую их планету и отбуксировать куда-нибудь в другое место.

Юрганов долго уверял паука, что технически такая задача Объединенным Человечествам по плечу. С этим, в конце концов, Икс согласился. Но спросил: а знает ли Юрганов такое место, такое светило, около которого их цивилизации не будут угрожать те же самые излучения? На это Юрганов ответить не смог, потому что не знал, какие же излучения вредны для пауков. Неопределенный ответ не устроил Икса. Так провалился и этот проект.

Икс предложил взамен другое: эвакуировать не их планету, а Землю. Это, мол, проще. Но с этим Юрганов никак не мог согласиться: речь ведь шла не об одной Земле, а обо всей заселенной Солнечной системе. Это была задача на целый порядок сложнее. Так что и проект Икса, как говорится, не собрал большинства голосов.

В другой раз Юрганов предложил изменить состав атмосферы на планете Икс. Сделать его таким, чтобы вредные излучения экранировались атмосферой. Чтобы атмосфера взяла на себя функции Облака. Это было изящное решение.

Но опять-таки никто из них не мог сказать, возможно ли это даже в принципе. Можно ли подобрать такой состав атмосферы? А главное – смогут ли жить в такой атмосфере эти умные пауки?

Собеседник и тут выступил с контрпредложением: пусть Земля создаст источник нужного ей излучения где-нибудь поблизости. А Облако оставит в покое раз и навсегда.

Юрганов сказал, что из этого ничего не выйдет. Излучения такого рода возникают лишь у звезд определенного класса. Тут играют роль масса, состав, температура. Зажечь такую звезду человечество пока не может. Одно дело – использовать готовое облако, и совсем другое – создать звезду на пустом месте. Об этом на Земле уже думали и поняли, что в исторически обозримом будущем сделать это не удастся.

Так или примерно так терпели крах и остальные проекты и предложения. В конце концов, все возможности были исчерпаны. Больше придумать ничего нельзя было. Осталось лишь размышлять о том, стоило ли вообще отвергать проекты Икса, ведь главное все же – выбраться!

Но согласиться, не будучи уверенным, не значит ли это подтвердить подозрения Икса относительно твоей искренности? Пусть Икс не узнает об этом, но совесть…

А где его совесть, Икса? Сколько я могу сидеть тут?

Вскоре начнется еще одно свидание. Надо, чтобы оно стало последним. Любой выход лучше, чем эта тягомотина.

Юрганов подошел к видеоприемнику и долго смотрел на паучий корабль. Он вот уже четыре дня был развернут рефлектором к «Оберону» – держал Юрганова что называется на мушке. Неприятное ощущение. Так и хочется пошевелить лопатками…

Решительный молодой паучок. Если не договоримся, он не дрогнет.

Еще бы? миллиарды его соплеменников – и какой-то Юрганов. который (как это может выясниться) вовсе не паук, а что-то совсем другое.

Нет, надо хвататься за первое же предложение Икса. И – подальше отсюда.

 

10

– Ну, что вы придумали?

Юрганов внимательно посмотрел на экран. Эх, почему ты и в самом деле не человек? Тогда вместо того чтобы сидеть перед опостылевшим экраном, я пришел бы к тебе и мы поняли бы друг друга; я уверен – поняли бы.

– Что придумала? Ничего.

– Жаль.

– Но может быть, – торопливо сказал Юрганов, – у вас возникли какие-либо идеи?

– Нет. К сожалению, нет.

Юрганов испытующе взглянул. Если только ТК не врет, то Икс вроде бы погрустнел. Вполне возможно, что ему тоже хотелось найти выход. Может быть у него есть своя девушка-паучиха, и ему очень хочется предстать перед ней этаким спасителем цивилизации? А может быть, дело просто в том, что разумному существу очень нелегко уничтожить корабль с другим разумным. К тому же для них это не просто корабль. Представитель иной цивилизации. Но что же этот паук молчит?

– Что ж мы будем делать? Искать дальше? Я понимаю, вам нелегко брать на себя ответственность… Но почему бы вам не связаться со своими? Может быть, дадут дельный совет?

Икс ответил:

– Поддерживать связь, находясь в центральных областях Облака, нам не удается. Да и вам, кажется, тоже?

– Почему вы думаете.

– Иначе вы вели бы себя по-другому.

«Гм. В сообразительности ему отказать нельзя».

– Нам тоже, да. Но мне кажется, ваша грусть оттого, что за уничтожение моего корабля вам придется отвечать и перед Объединенными Человечествами.

– Конечно. Кроме того, вы мне нравитесь. Это тоже играет роль.

Юрганов про себя ухмыльнулся: оказывается как паук я даже симпатичен.

– Что до остального, то я уже говорил: мы будем сопротивляться до последнего.

– Не поможет. Ведь наши корабли вообще передвигаются в надпространстве. С достаточной точностью выхода… Вы заметите их лишь в последний момент.

– Все равно, – грустно сказал Икс. – Все равно.

– Но неужели вам ничего другого не пришло в голову?

– Мне было труднее, чем вам. Вы думали лишь о том, как спастись. А мне приходилось бороться с собой и думать о том, как решиться на уничтожение вашего корабля и… вас. Вы ведь понимаете, что мое предназначение заключается вовсе не в этом.

– Ну да, ну да, – торопливо подтвердил Юрганов. – Конечно. Никто из нас не создан для того чтобы уничтожать. Так, может быть, все же примем мой первый проект?

Икс покачал головой.

– Нет.

Наступило молчание; долгое молчание.

– Скажите честно: вы еще надеетесь найти выход?

Честно было бы сказать: нет, моих ресурсов оказалось маловато. Но тогда – прощай, Земля, и та девушка – тоже.

– Конечно, надеюсь, – бодро сказал он. – Как же иначе?

– Но мы ведь не можем висеть здесь без конца!

Вот это неплохо, хотя и опасно. У паука иссякло терпение; но прежде чем он решится на убийство, надо заставить его сделать еще одно предложение, на которое Юрганов согласится.

– Ну, прошло не так уж много времени…

– Для меня – много.

– Но у меня сейчас ничего нет. Если бы вы смогли найти еще какую-то возможность, я с радостью принял бы участие…

– Такая возможность есть.

Aгa!

– Итак?

– Вам придется лететь со мной. На моем корабле. Я создам вам необходимые условия. И искать выход совместно с нашими учеными у нас на планете.

Ах ты, подлый… Жить среди пауков?

– А если я откажусь?

– Тогда, – медленно произнес Икс, – мне больше нечего будет ждать.

– Вы?..

– Да. Я понимаю, конечно, что это не выход. Но пока придет ваш флот, мы…

– Флот не придет, – устало сказал Юрганов. – Мы не мстим. И, наверное, ученые в конце концов найдут выход. Но если бы флот пришел, то вы не успели бы даже опомниться. Надпространство! Там иные скорости… Там мы преодолеваем громадные расстояния за ничтожно малые промежутки времени.

– Надпространство…

– Да.

– Скажите…

– Ну что там еще?

– А это излучение, без которого вы не можете обойтись…

– Ну?

– Его нельзя передавать в надпространстве?

Вот оно – то предложение! Можно или нельзя передавать излучения в надпространстве – кто знает? Надо быть астрофизиком. Но это предложение может спасти. Только не надо торопиться. Сделать вид…

– Что вы сказали?

– Я говорю…

– Ну да. Гм, надо подумать… Вы знаете, – кажется, это и в самом деле…

Может быть, и в самом деле. А может – и нет. Но лучше сейчас покривить душой, чем потом неопределенно долгое время любоваться на твой лучший облик без помощи транскоммуникатора, чем лететь вдвоем с тобой в тесном корабле!

– …И в самом деле замечательно! Надпространство! Конечно же, надпространство! Как я не подумал?!

Юрганов постарался выразить голосом максимум радости. Это было несложно: он и в самом деле обрадовался тому, что история эта заканчивается. Конечно, лучше бы обойтись без обмана. Но раз иначе нельзя… Икс перебил его размышления:

– Значит, это подходит?

– Да конечно же!

– Это правда?

– Разумеется!

Ох, как трудно было сказать это! Лишь ради той девушки, которая ждет кого-то на Земле и еще не знает, что ждет меня. Ради девушки с большими, чуть диковатыми глазами…

– Это очень хорошо, что вы говорите правду.

– И что у вас нет необходимости меня уничтожить.

– Да. Это просто прекрасно, вы понимаете?

– И вы поможете мне расцепиться?

– Конечно!

– Ура!

– Ого, как вы экспансивны!

«Милый паучок, дорогое членистоногое! Вот теперь, если бы не транскоммуникатор, ей-богу, расцеловал бы тебя – не в буквальном смысле, конечно».

– Благодарю вас, – оказал Юрганов вслух.

– Пожалуйста. Кстати: теперь вы не возражаете против совместного ужина? Ведь нет никаких причин…

Опять он за свое!

Юрганов даже разозлился. Потрясающее качество у этого Икса: несколькими словами может окончательно испортить и без того не самое чудесное настроение.

– Благодарю, – сказал он как можно елейнее. – Конечно, я испытываю к вам самые теплые чувства…

– Я знаю, – сказал ТК.

– Конечно, конечно. Но, знаете ли, я привык к стряпне моего автомата. А ваш…

– Я обхожусь без автомата.

– И вам это нравится?

– Нет, – транскоммуникатор очень искусно показал глубокий вздох собеседника. – Мне надоело. Но ничего не поделаешь.

«Воображаю, как у вас готовят. Слизь какую-нибудь».

– Тем более: зачем же доставлять вам неприятности? И к тому же у нас принято сначала завершить дела, а потом…

– Как видно, – сказал Икс, – кое в чем я ошибаюсь. И вообще, население вашей планеты отличается многими странностями.

«Ну, это как сказать», – подумал Юрганов, но промолчал.

– Хорошо. Куда мне пристать?

– К гравигену. И покрепче…

– Не беспокойтесь. Но все же ужин за вами.

Покриви душой еще раз. Однажды начав, это все легче проделывать.

– Конечно, – сказал Юрганов. – За мной.

 

11

Утонув в противоперегрузочном кресле центрального поста, Юрганов зажмурил глаза. Сам того не замечая, он улыбался счастливой улыбкой. Вот сейчас все и произойдет.

Только что видеоустройства показали ему, как «Скачущий паук», развернувшись, тихо тронулся с места. Далеко за кормой «Оберона» он развернулся еще раз и медленно приблизился к кораблю со стороны гравигена. Магнитные присоски прижались к поверхности громадного шара. Тогда Юрганов, как было условлено, замигал кормовым прожектором.

Сейчас начнется…

Юрганов ощутил слабый толчок. Какое это счастье: трогаться в путь…

Он следил за приборами, но и без них чувствовал, как нарастает перегрузка.

Еще, еще…

Минуты текли. Ну, кажется, достигнута достаточная скорость. Теперь начнется резкое торможение…

Юрганов снова зажмурился.

Слабый толчок. И все. «Оберон» шел ровным ходом.

Неужели готово?

Сорвавшись с места, Юрганов подскочил к заднему экрану.

Он увидел конус двигателя. А за ним…

За ним – ничего.

Нет этого громадного, надоевшего шара гравигена.

Нет! Нет!

Можно включать двигатель.

Юрганов поискал глазами «Скачущего паука». Далеко остался тормозящийся кораблик Икс.

Пусть бы он и оставался там. А мы теперь – домой.

Не то, чего доброго, и впрямь придется ужинать с его обитателем?

Юрганов уже положил было ладонь на стартер. Затем со вздохом взялся за реверс.

Ужин не ужин, а попрощаться все же надо.

Он выбрал рычаг реверса и лишь тогда включил двигатель, с удовольствием ощутив всем телом легкое содрогание корабля. Свой ход! Это вам не что-нибудь!

«Оберон» затормаживался. «Скачущий паук» на экране стал увеличиваться; он догонял, через полчаса их скорости уравнялись.

Стоя у экрана, Юрганов без прежнего отвращения увидел, как пухлое, восьминогое тело отделилось от кораблика и направилось к открытому люку «Оберона». Это – в последний раз. Ничего не поделаешь – проявим галактическую вежливость. Он все-таки неплохой парень. А, мыслительный аппарат, кстати, у них, кажется, не хуже нашего. И они найдут свое место среди Объединенных Человечеств.

Ага: загорелся индикатор. Ну, пойдем в приемную.

Лицо Икса на экране выглядело оживленно. Ну как же: он выполнил не такую уж простую операцию. И помог человеку – а это ведь куда приятнее, чем уничтожать.

Надо только быть посдержаннее с ним. И – никаких контактов. Не надо разочаровывать Икса: пусть уж он до конца думает, что и ты такой же.

– Я благодарю вас, – сказал Юрганов. – Благодарю от всего сердца. Да что говорить…

– Я очень рад, – перевел транскоммуникатор в ответ.

– Надеюсь, дружбе наших цивилизаций положено хорошее начало.

– Да…

Он как будто ждет чего-то.

– К сожалению, – сказал Юрганов, – оказалось, что я несколько отвык от перегрузок. Сейчас я не очень хорошо себя чувствую. Поэтому…

– Что с вами?

Ого, как он встревожился!

– Ничего страшного, но…

– Разрешите, я посмотрю!

– Нет, нет, что вы!

Но ручка двери, соединявшей обе половины приемной, задергалась. Какое счастье, что она заперта!

– Откройте же!

– Она… э… не открывается. Заблокирована.

– Ах… – это был вздох досады. – Да неужели вы не понимаете, что бояться нечего!

Юрганов улыбнулся про себя, потом нахмурился. Пора кончать.

– Так или иначе… мне надо торопиться. Еще раз благодарю вас, но на моей базе, наверное, начинают беспокоиться.

Изображение Икса снова появилось на экране: значит, он отодвинулся от двери. Транскоммуникатор показал грустное лицо и опущенные глаза.

– Что ж, прощайте, – сказал Икс.

Затем индикатор погас. Тогда Юрганов медленно нажал кнопку закрытия люка. Нелепая восьминогая фигура удалялась на третьем экране. Юрганов сочувственно смотрел ей вслед.

Вот и все. Но грустно немного. Хитрая машина – транскоммуникатор. Заставляет сдружиться с кем угодно.

Но он меня выручил, ТК.

Пусть отдыхает: заслужил.

Юрганов затворил за собой дверь приемной и неторопливо прошагал в центральный пост.

Подумать только: вскоре он увидит людей! Настоящих людей! Бывает же на свете такое счастье…

Заезды он так и не зажег.

Но это вовсе не означает, что он не умеет обращаться со звездами. Не эта, но другая звезда ждет его на Земле.

Что же: дорога к звездам нелегка. И тогда, когда звезда – женщина.

Но к чему медлить?

Локаторы? Есть. Экраны видео? Есть.

Где паучий крейсер? Все еще висит в сторонке. Видно, хочет потом расправиться с гравигеном. Тем лучше: я тронусь первым.

Смотри, восьминогий дружище! Нет, ты все-таки хороший парень. Того и гляди, на свадьбу приглашу!

Юрганов нажал на клавишу. Стрелки приборов взметнулись, показывая, как растет напряжение поля. Затем просигнализировали, что директор готов.

Ну, тронулись?

Юрганов дал ход. И почувствовал, как кресло мягко прижимается к спине.

Тронулись. К Земле. К островам. К девушке. Высокой, с чуть диковатыми и решительными глазами.

 

12

Высокая девушка с чуть диковатыми и решительными глазами, сидя на краешке кресла, подперев подбородок ладонями, проводила взглядом стремительно уменьшающийся «Оберон». Потом, глубоко вздохнув, она оглядела тесноватую рубку: все ли в порядке?

Взгляд ее с досадой остановился на висевшем в углу одеянии. В этом полете – одни невезения: за день до того, как она издалека увидела неизвестный корабль, нарушилась герметизация скафандра. Исправить не было времени, и для выхода в пространство пришлось пользоваться неуклюжей ремонтной гондолой. В набитой механизмами кабинке поместиться было очень трудно, а восемь манипуляторов, очень полезных при обследовании рефлектора, сейчас не только не помогали, а, напротив, мешали. Недаром она даже упала при первом посещении чужого корабля.

Но это, конечно, не главная неудача.

Впрочем, сейчас уже не стоит об этом. Пора уходить своей дорогой.

Девушка опустила пальцы на клавиатуру управления фотонным двигателем.

Круглый корпус, от которого отходили восемь ферм, поддерживавших рефлектор, двинулся вперед и заскользил все быстрее.

Усевшись поудобнее, девушка пожала плечами.

Жаль. Это был как раз такой человек, какого она, кажется, ждала. Но на своей планете пока не встретила.

Такой, хотя, по правде говоря, странный. Он чего-то боялся. Так и не решился ни сам пригласить ее, ни принять приглашение.

На какое-то время мысли ее приняли иное направление: надо поточнее пристать к оставленному гравигену. Будет работа ученым на планете…

…Да, много страшного. Например, он явно полагал, что его цивилизация во всем выше, раз у нее больше кораблей, и корабли эти мощнее.

А если это не так?

Странно, что он ни разу не воспользовался прямой связью. Сама она переходила на прямую связь неоднократно. В первый раз она сделала это сразу же, как только увидела его корабль в центре Облака. Не может быть, чтобы он не принял ее сигнала, чтобы не увидел ее как бы рядом с собой. Ведь он и вправду очень похож на жителей ее планеты, каждому из которых прямая связь давно доступна.

Да и позже он ни разу не взглянул прямо на нее. Разговаривая при помощи своего электронного переводчика, он почему-то смотрел не на нее, а на экран. А экран показывал, в общем, плохо: человек с Земли на экране был не очень похож сам на себя. И к тому же был одет точно так же, как она сама.

А ведь через разделяющую их металлическую переборку она отлично видела, что он одет иначе, да и сам – совсем другой. Лучше и… вообще.

Но он так и не решился. Трудно ведь предположить, что он ее не видел: металл, как известно, прозрачен.

Хотя у нее все время было ощущение, что она ему нравится. И очень. А ощущения не обманывают…

Ага, присоединились к этому шару. Теперь осторожно – домой.

Включив противоперегрузочную систему, девушка пустила двигатель. Шкала гамма-реактора засветилась желтым, потом сменила розовый, красный цвета и, наконец, приобрела нужный оттенок. Пора.

«Скачущий паук» рванулся по прямой.

Конечно, жаль. Но, может быть, жалеть не стоит? Ведь он не был искренним. Говорил, что их много, хотя даже не вышел из помещения для «совещания с друзьями». И когда она нашла наконец выход из положения, человек вовсе не был рад настолько, как хотел показать.

Она-то видела…

А ей так хотелось, чтобы все кончилось хорошо… И она уже приготовила лучший наряд.

Прилетит ли он еще когда-нибудь? Или ей придется искать его в чужом мире?

Странные все-таки люди живут на Земле!

 

Пещера многоногов

 

1

Берег был пологим, а песок таким мелким, что нога тонула в нем по щиколотку.

Инна шла, высоко поднимая ноги. Рука женщины с зажатым полотенцем делала широкие, ритмичные взмахи, и так же ритмично каждому взмаху отвечал едва уловимый порыв ветерка.

– Здесь подошли бы лыжи, – со вздохом проговорил Валерий.

Он шагал, глядя себе под ноги, заложив руки за спину. Легкий хруст радужных ракушек под его ступнями перемежался редким шипением волн, наползавших на песок и уходивших назад стеклянными струйками. Больше ничто не нарушало тишины, ничто не говорило о времени. Только однажды на горизонте сверкнула и исчезла полоска. Полдневный экспресс, а может быть, и просто обман зрения.

Инна перестала размахивать полотенцем, намочила его в воде и накинула на голову. Концы полотенца упали ей на грудь. Тяжелые капли ползли по груди, срывались и падали, отмечая путь женщины быстро высыхавшим пунктиром. Солнце стояло высоко; даже вода казалась сухой.

– Погоди, – сказала Инна. – Ты не договорил…

– А стоит ли? В общем, тогда я понял, что никто другой в этом не разберется. А ведь все висело на волоске; представляешь – главный ствол шахты начал уже продавливаться. Нагрузка извне была такой, что… хотя этого словами не передашь.

– И ты разобрался?

Он шевельнул широкими, покатыми плечами.

– Иначе меня бы здесь не оказалось. И это было бы печально, а?

Инна кивнула и сильнее взмахнула полотенцем.

– Не окажись я в тот миг поблизости, сегодня многие другие не пребывали бы в живых. Вся смена. Ладно, хватит об этом.

Он остановился и наклонился, его глаза оказались на одном уровне с глазами Инны. Она не отвернулась. Капли воды с полотенца, падая в одну точку, успели выдолбить ямку, когда оно упало и Инна нагнулась за ним.

– Пойдем, – сказала она. – Еще далеко.

– Ну и что? – Валерий стоял, загораживая дорогу и держа Инну за плечи. – И так ясно, что все это хождение – впустую. Да еще в такую жару. А там, за дюнами, наверняка найдется местечко с тенью.

– Но если впустую, почему ты вызвался в этот патруль?

– Потому что пошла ты, конечно. Разве непонятно?

– Пойдем, – сказала она. – Лучше расскажи еще что-нибудь. Я никогда не была в недрах. Кстати, что же там оказалось? Почему росла температура?

– Забарахлили охладители, – с досадой проговорил Валерий. – А когда спохватились, – лезть к ним стало уже опасно:

– A отчего…

– Я уж не помню как следует. Что-то там было. Своевременно не провели контроль.

– Но тот, кто занимался охладителями…

– Да ну его совсем, – сказал Валерий, – Так или иначе, я там все наладил.

– Ты молодец.

– Ну, чего там… Хотя, по правде говоря, это было непросто. Не знаю, кто из ваших ребят смог бы… Эдик, например, никогда…

Инна промолчала.

– Конечно, он не решился бы, – повторил Валерий.

– Не надо. Он и так при тебе ни слова не говорит.

– Потому что я таких вижу насквозь. Вот ты с ним плаваешь давно. Сделал ли он когда-нибудь нечто выдающееся?

– Нет, – сказала Инна. – Правда, случая не было. Наша лодка всегда исправна.

– Кто хочет – найдет случай. Особенно если рядом такая… ты.

– Слушай… – Она поискала другую тему. – А почему ты ушел оттуда?

– Надоело, – быстро ответил Валерий. – Хочется увидеть побольше. Из недр Земли – в глубину океана… Слушай, дальше я не пойду. Остановимся. Что толку – плестись вот так? Я думаю, люди уже очень давно не получали такого бестолкового задания. Вся береговая линия пуста – это видно даже отсюда.

– Мукбаниани не стал бы просить обследования, не будь он абсолютно уверен.

– Старик Автандил просто фантазер, – пробормотал Валерий. – В свободное время он, чего доброго, пишет стихи.

Это прозвучало как серьезное обвинение. Инна вздохнула.

– Значит, по-твоему, ничего не было?

– Автандил – теоретик. Поэтому он еще верит в чудеса. А нам из-за него приходится идти пешком. Как будто океанистам больше нечего делать.

– Кстати, ты проверил механизмы барокамеры?

– В порядке… Бродить по побережью, как будто в такую жару хоть одно живое существо высунет нос из воды, – ворчливо сказал Валерий. – Вот уж действительно – дело от безделья. Почему – мы? Пусть бы бродил сам Мукбаниани. Я уверен, что он и такую вот высушенную пакость принял бы за агрессивного обитателя глубин!

Он выпятил подбородок в сторону валявшегося на берегу возле самой кромки прибоя сухого комка: это был то ли клубок водорослей, то ли останки живого существа, выброшенные приливом и отданные океаном на жестокую милость солнца, то ли пустой мешок смыло с чьей-то палубы где-нибудь за сотни миль от берега и долго и медленно несло сюда.

– Старик жаждет открытий. Мы можем взять этот мусор и принести в отряд как единственный подозрительный объект, замеченный на нашем участке побережья.

Он громко засмеялся.

– Отдохнуть как следует, а потом взять и принести в отряд. Пусть отошлют ему…

– Автандил обидится. Он добрый старик, но обидчивый. И все равно, нам не донести, рассыплется.

– А мы возьмем поосторожнее.

Валерий наклонился над клубком. Подвел под него ладони, захватывая снизу.

– Обнять вот так, и…

Солнце было невыносимо ярким, но на миг оно, казалось. потемнело – так сверкнула внезапная молния. Треск был громок и сух. Валерий рухнул на песок, не сгибаясь, и берег, как почудилось Инне, ответил глухим стоном. Внезапно расправившийся ком уже качался на волне в двух шагах от берега, бахрома по краям его мерцала в непрестанном движении, постепенно наливаясь всеми цветами радуги. Два круглых глаза, вывернувшись из слизистых складок, пристально, с высокомерным блеском, смотрели на поверженного человека.

Порыв ветерка унес запах озона. Только тогда оцепеневшая Инна упала на колени подле Валерия. Она повернула его лицом вверх, прижалась ухом к широкой груди. Там царила могильная тишина, глаза смотрели на солнце и не принимали света. Согнутая нога медленно распрямилась, но это было уже не движением человека, а просто остаточным явлением, проявлением законов природы. Два круглых глаза покачивались на волне, их немигающий взгляд был бесстрастен.

Дрожащими пальцами Инна высвободила прижатую телом Валерия капсулу устройства связи. Она нажала кнопку вызова, но индикатор не вспыхнул. Закусив губу, Инна повернула капсулу в пальцах, потом овальная коробочка упала на песок рядом с Валерием. Это устройство никогда больше не примет и не передаст ни одного сигнала.

Тогда женщина с огромным усилием подняла бездыханное тело. Изогнувшись немыслимым образом, взвалила на спину. Самым трудным был первый шаг. Короткая двойная тень бежала перед Инной: блестки раскаленного песка, как крохотные светила, затмевались при ее приближении и снова вспыхивали за спиной. Изнемогая от тяжести ноши, Инна шла и шла. Лишь когда она упала на колени, тело пришлось опустить на песок. Сделав это, женщина поднялась и, глубоко дыша, взглянула вперед.

Еще несколько километров надо было идти по пустынному берегу этого заповедного района до места, где, скрытая прозрачным непроницаемым куполом, находилась автоматическая сигнальная станция Службы океана. Инна поняла, что с тяжелым грузом она затратит на этот путь долгие часы, потому что придется часто отдыхать. Она прикоснулась к руке лежащего – для этого пришлось сделать усилие. Рука была теплой; это могло быть потому, что все вокруг было теплым и даже горячим, но, может быть, в этой теплоте крылась еще надежда на спасение. Только с каждой минутой надежда будет уменьшаться.

Инна оттащила тело от воды и оставила лежать, накинув на голову и грудь смоченные полотенца. Потом внимательно осмотрелась, чтобы позже безошибочно узнать это место. Темная вода указывала, что сразу за берегом начинается глубина. Океан здесь вдавался в сушу небольшой, узкой бухточкой. Лодка сможет подойти вплотную.

Убедившись в этом Инна, напрягая все силы, побежала. Длинные, стройные ноги ее едва прикасались к песку, голова была запрокинута, глаза полузакрыты. Добраться до связи – вызвать товарищей на помощь – дать им пеленг…

Стремительный бег уводил ее все дальше и дальше. В бухте воцарился покой. Полузакрытое полотенцами, неподвижно лежало тело. Подгоняемый слабыми порывами ветерка песок медленно засыпал ямки следов. Океан был чист до самого горизонта.

 

2

Покой нарушился только через полчаса.

Сначала могло показаться, что одна из волн, по-прежнему медленно накатывавшихся на берег, украсилась необычным, четких очертаний гребнем. Он быстро вырастал; затем обогнал волну в ее неторопливом беге к границе материка. За серебристым куполом из воды показалась покатая палуба. Легкий мостик протянулся и лег на берег, воткнувшись блестящими остриями в плотный у самой кромки прибоя песок.

Четверо сбежали по нему на сушу. Инна была среди них. Она сделала несколько шагов вперед, потом остановилась, растерянно оглядываясь.

– Это было здесь… – пробормотала она.

Это было здесь. Полотенца валялись на песке, они успели высохнуть. Больше не было ничего. И никого.

– Ищите следы, – сказал один из прибывших.

– Бесполезно, – откликнулся другой. – На этом песке следы исчезают через пять минут.

– Если он и очнулся, то не мог уйти далеко.

– Да, за полчаса… Он бы оставался еще в поле зрения. Укрыться здесь негде.

– Он мог упасть, – с трудом сказала Инна. – Где-нибудь в полукилометре. Тогда отсюда его не заметить.

– Ты говорила, что пульса не было?

– Нет.

– Как знать, мог и быть, очень редкий. Ты проверяла дыхание?

Она отрицательно покачала головой.

– Так что возможно все.

– Погодите. Ни один океанист, имея фильтр, не станет уходить по суше.

– Да, если он в сознании…

– Все равно. Это у нас уже инстинкт.

– Итак?..

– Сделаем круг на средней глубине. Там мы можем наткнуться на след. Все на борт!

– Это ужасно, – сказала Инна. – Ужасно…

Она повернулась и, волоча ноги по песку, направилась к трапу. Грудь ее порывисто вздрагивала, голова бессильно поникла. Двое шли за ней. Последний еще раз внимательно оглядел побережье. Потом и он скрылся в куполе, люк бесшумно захлопнулся за ним. Трал втянулся внутрь. Купол дрогнул и начал стремительно погружаться. Там, где он исчез, еще с полминуты держался небольшой водоворот, но море быстро осилило его и стерло последний след пребывания людей.

А они были уже на большой глубине. Привычно откинувшись в креслах, люди чувствовали, как убегает из-под ног палуба. Стены купола внезапно обрели прозрачность. Снаружи неспешно мерк свет солнца, временами мимо проносились длинные тела рыб.

Четверо сидели неподвижно, пятый, не покидавший подводной лодки, медленно передвигал головку рулевого управления. Лодка проваливалась в глубину, и все смотрели в глубь воды, чтобы не останавливать взгляда на шестом, опустевшем кресле. Однако временами то один, то другой непроизвольно поворачивал голову, словно надеясь, что место это вдруг окажется занятым.

– Ну, допустим, моллюск, – как будто продолжая прерванный разговор, внезапно промолвил юноша, сидевший рядом с Инной. – Пусть даже электрический моллюск. Впрочем, науке такие неизвестны… Но даже существуй подобный – он не нападал бы на суше. Если моллюсков выкидывает океан, они гибнут. Ты говоришь, это был электрический разряд?

– Да… – с трудом выдохнула Инна.

– Как ты полагаешь, это была оборона или нападение?

Это спросил сидевший справа. Он медленно провел ладонью по коротким ртутно-серым от седины волосам. – Пройдем вдоль берега, Эдик. Где-то здесь он должен был оставить свой след.

– Да, если он действительно нырнул.

– Если нет, его найдут аграпланы. Сейчас они, пожалуй, уже приступили к поиску. Медленно, на малой высоте пройдут надо всем побережьем. Так что ты думаешь?

– Не активное нападение, – сказала Инна. – Но защита? Валерий долго стоял около этого… При желании, тот мог бы скрыться. Хотя бы двинуться… Но он лежал неподвижно…

– Как в засаде… – задумчиво произнес седоволосый. – И он не уступил места человеку. Все живое уступает, а он не уступил.

– Это открытие, – сказал юноша. – Важнейшее открытие! Замечательная находка!

– Замечательной находкой будет сам Валерий, – сказал Седой.

– Но до сих пор след не обнаружен… – вступил в разговор четвертый.

– Испариться он не мог, Сандро, – раздраженно сказал Седой. – Будь тело на берегу, нам бы уже сообщили. Значит, Валерий где-то здесь. Океанист утонуть не может. Раз уж он добрался до воды…

Седой умолк, щека его чуть вздулась – это командир привычно нащупал языком небольшую припухлость в том месте, где была вшита под кожу капсула с катализатором. Это устройство помогало океанистам дышать под водой: растворенный в ней кислород в присутствии катализатора выделялся очень интенсивно. Если избегать значительных усилий, можно было находиться в воде долгое время без всяких дыхательных аппаратов.

– Вообще-то, – сказал юноша, – он виноват сам. Контактироваться с неопознанными объектами запрещено. Если бы он не нарушил правила…

– Георг! – с укором прервал его Седой.

– Что? Пусть она его любит, но я-то – нет.

– Знаешь, – сказал Сандро. – Сейчас не надо.

– Прости его, Инна, – Седой коснулся ее плеча. – Дети беспощадны…

– Намного она старше! – обиженно буркнул Георг.

– Ничего, Инна, – сказал Сандро. – Найдем, спасем…

– Будь он на вашем месте, – звонко сказала Инна, – он уже нашел бы. И не разговаривал бы столько!

– Мы на заданной глубине, – негромко прервал ее Эдик, управлявший лодкой.

– Опишем поисковую циркуляцию.

Под ногами загудело. Рыбы стремительно разлетались с пути вытянутой, увенчанной куполом лодки. Из динамиков ультразвукового приема понеслись чириканье, визг, хриплые вздохи. Георг торопливо вытащил пластмассовую тетрадку для заметок, потянулся к магнитофону, но Седой, сморщившись, выключил ультразвуковой преобразователь.

– Не время… Всем следить за своими направлениями. Смотреть зорко: очень далеко уйти он не мог.

– Конечно, хвалиться он мастер, – проговорил Сандро.

– Так я ему и скажу.

– Хорошо бы, Сандро… – про себя пробормотал Седой.

– Если сможешь… Как привыкли вы быть царями природы, ваши величества. Вы так и не поняли еще, что такое – агрессивные обитатели…

Он проворчал все это едва слышно, потому что его слова никому, кроме него самого, пока что не предназначались: сейчас надо было заниматься поисками, а не оплакивать возможную потерю. Пока всех волновала не тяжесть, а лишь необычность происшедшего.

Лодка шла, описывая широкую окружность на заданной глубине. Седой не следил за приборами: в этом отношении он полагался на Эдика даже больше, чем на самого себя. Непрерывно, слегка поворачивая голову влево и вправо, он старался глубже проникнуть взглядом в зеленоватые пласты воды, чтобы не пропустить того момента, когда, где-нибудь в пределах видимости промелькнет вытянутая, напоминающая морского обитателя и в то же время отличающаяся от любого морежителя фигура плывущего под водой океаниста. Отличающаяся потому, что кислород, извлеченный для дыхания из морской воды, при выдохе устремлялся вверх, к поверхности, целой гроздью пузырьков, и это было свойственно только человеку, и никому другому. Эти пузырьки и следовало искать взглядом, в то время как приборы тоже искали человека, но совершенно по иному принципу. Такой двойной поиск мог…

Седой вздрогнул, и точно так же вздрогнули все остальные, за исключением, пожалуй, Эдика, глаза которого сразу устремились в левый верхний угол приборной доски, где находилась шкала искателя запахов. Туда же, только на долю секунды позже, повернулись головы его товарищей.

– Человек, – ровным голосом проговорил Эдик.

– Моторы стоп! – скомандовал Седой почти одновременно. – Включи идентификатор.

– Уже, – буркнул Эдик.

– Ах, как меня умиляет твое спокойствие, – тихо и зло сказала Инна.

Седой покосился на нее.

– Георг, его шифр…

Юноша, нагнувшись, выдвинул один из стенных ящичков, занимавших почти всю переборку. Торопливо вынул какую-то из заполнявших его тонких пластинок, вставил в узкую прорезь аппарата, находившегося возле кресла. Сидевший с краю Сандро – невысокий, широкоплечий, весь в буграх мускулов – завертел рукоятками настройки идентификатора. На экране вспыхнула широкая белая полоса, вздымавшаяся острым пиком по самой середине экрана. Сандро медленно поворачивал верньер. На экране возникла вторая полоса – зеленая, которая в одном месте тоже устремлялась вверх высоким всплеском. Полоса поползла в сторону белой, совместилась с ней, сузилась и замерла.

– Это он, – сказал Сандро облегченно.

– Да, левая часть его спектра запахов, – кивнул Седой, глядя на экран. – Эдик, возьми направление поточнее…

Но лодка уже Медленно поворачивалась вокруг вертикальной оси. Полосы на экране задвигались, то удаляясь от центра экрана, то вновь приближаясь к нему. Наконец они, чуть подрагивая, замерли. Одновременно длинная стрелка искателя курса, переключенная Эдиком с гироскопа на установку по запаху, совпали с неподвижной прорезью. Лодка стояла на курсе.

– По следу – полный! – скомандовал Седой.

Вода за кормой помутнела, вверх рванулись большие, торопливые пузыри. Подводный разведчик стремительно набирал ход. Эдик не отводил взгляда от указателя курса, иногда чуть заметным движением поворачивал рукоятку и дернувшаяся было стрелка опять успокаивалась.

– Он шел спиралями в глубину. Я не знаю… – Инна зябко повела плечами. – У меня все время такое впечатление, что мы гонимся за мертвым. Ведь все-таки не было пульса, не было ничего…

– Недавно и я боялся того же, – сказал Седой. – Теперь – нет. Теперь ясно, что он жив.

Инна на миг прильнула головой к плечу Седого.

– Но почему он терял время, опускаясь по спирали?

– Единственная причина: он еще не окончательно пришел в себя. Он вошел в воду и нырнул инстинктивно, как я и предполагал.

– Интересно, – сказал Сандро. – К его запаху примешиваются какие-то помехи.

– Да… – медленно протянул Седой. – Попробуйте определить, кому они могут принадлежать, эти запахи…

Георг снова выдвинул ящичек с пластинками, на которых были запечатлены спектры запахов обитателей океана. Поглядывая на экран, перебрал несколько карточек. Наконец вытащил одну.

– Попробуем эту.

Он вложил пластинку во второй аппарат. С досадой мотнул головой.

– Не то…

Он перебрал еще несколько пластинок, и с каждой попыткой установить владельца запаха, выражение досады все сильнее проступало на лице юноши. Наконец он виновато взглянул на Седого.

– Что-то не могу.

– Это не делает тебе чести, – сухо сказал Седой.

– У нас нет таких карт.

– Насколько мне известно, у нас есть все карты.

– Все, нам известные, – как бы про себя заметил Эдик, не отрывая взгляда от приборов.

– Ты думаешь? Пожалуй, да… – озадаченно проговорил Седой. – Но тогда… Тогда это может означать, что запах принадлежит этому – агрессивному?..

– Валерий гонится за ним, вот что это значит! – воскликнул Сандро. – Это все объясняет, и спуск по спирали тоже. Это погоня, понял?

– Тогда – быстро вниз! – скомандовал Седой.

Под палубой взвыли компрессоры цистерн. Круто опуская нос, лодка стремглав рванулась в глубину. Не успевшие очистить дорогу рыбы стукнулись о прозрачную стену купола, отлетали в сторону и исчезали за кормой, подхваченные стремительным течением.

Потом на миг перегрузка, подобная космической, вдавила людей в кресла. Лодка выпрямилась, встала на ровный киль, и Эдик выключил двигатели.

– Мы его опередили, – сказал он. – Запахов нет.

– Всплывать помалу, – приказал Седой.

Лодка двинулась вверх едва ощутимо. Казалось она вовсе не поднимается, а неподвижно стоит в могучей толще моря, вросла, словно вмерзла в нее, и никогда уже прозрачный купол не покажется над вечно колеблющейся и рассыпающей солнечные блики поверхностью. Чудилось, что лодка стоит, и только разноцветные и разнообразные, утонченно-нервные или словно погрузившиеся в созерцание рыбы медленно, не шевеля ни единым плавником, опускаются вниз, все глубже погружаясь в свой, гораздо более ощутимый, чем на суше, и привольный даже на взгляд мир. На самом же деле обитатели океана стояли на месте, и лишь лодка с прозрачным куполом, под которым сидели пятеро представителей другого дыхания, неторопливо, словно нехотя, поднималась все выше, в пронизанные светом и беспокойством слои жидкого монолита. Глубомер пощелкивал лениво и ритмично, как настроенный на замедленный темп метроном. Седой, перегнувшись, включил ультразвуковой преобразователь, и отзвуки во многом еще непонятной, но устоявшейся и прочной жизни океана ворвались в тишину купола и заметались в тесном пространстве, отражаясь от прозрачных стен и гася возникшее, как обычно во время медленного движения под водой, представление об идиллической безмятежности этого мира.

Медленно скользя в толще воды, трудно было поверить, что здесь, в нескольких сотнях метров, человек преследует какое-то не только загадочное, но и опасное, агрессивное существо, и преследование это – вовсе не игра, как бывало, а возможно, лишь продолжение схватки, которая началась еще там, на поверхности. Тем труднее было примириться с ленивым движением корабля.

– Почему так медленно, Эдик? – резко спросила Инна. – Проснись!

Рулевой пожал плечами.

– Иначе потеряем след, – невозмутимо ответил он.

– Спокойно, спокойно, – пробормотал Седой, вглядываясь в воду за переборкой. Затем он перевел глаза на приборный щит. – Двоим подготовиться к выходу.

Он не взглянул ни на кого, словно не желая использовать право начальника назначать людей. Коренастый Сандро и юношески стройный Георг вскочили, но Инна опередила их.

– Я пойду, – сказала она. Тон ее не допускал и мысли о возражениях. Седой все так же, не глядя, кивнул.

– И Сандро. Сразу же в барокамеру. Иначе как вдвоем его не убедишь отложить это преследование.

Юноша вновь уселся в кресло, обиженно сдвинул брови, но не сказал ни слова, потому что и сам понимал преимущества гораздо более опытной Инны.

– Итак, отложить? – спросила Инна.

– Конечно. Район обитания нам теперь ясен, а Валерия надо везти на базу, в отряд. Уверен, что медики ждут его с нетерпением. Так что хватайте его и тащите в лодку…

Инна и Сандро исчезли в люке. Им предстояло сейчас войти в тесную барокамеру, где давление, постоянно повышаясь, будет доведено до забортного. Только тогда они могут выйти в воду на этой глубине. Трое в куполе продолжали внимательно всматриваться в воду.

В многоэтажном мире океана царил покой, рыбы словно грелись в солнечных, еще доходивших сюда лучах. И только одна длинная, там, наверху, вдруг неожиданно сорвалась с места, неуловимым движением взмахнула плавниками и распяленным хвостом и, мимолетно сверкнув, исчезла. Это было, как знакомая с детства цепная реакция: в следующий миг в стороны бросились еще три, за ними – еще и еще, и поле зрения в мгновение ока совершенно очистилось, а ультразвуковой шум, на миг усилившийся и заполнивший кабину до отказа, прекратился. Одновременно раздалась трель искателя запахов, и его экранчик затеплился бледным светом. Седой удовлетворенно кивнул, но внезапно лицо его вытянулось, пальцы обхватили подлокотники кресла, брови сдвинулись у переносицы.

– Стоп! – проговорил он. – Это что-то не то…

И еще через мгновение:

– Кажется, Автандил сам не знает, насколько он прав…

 

3

Уравновешенная лодка застыла без движения. Три головы были задраны вверх, три пары глаз всматривались через прозрачный потолок в еще не совсем ясную картину.

Несколько продолговатых теней скользило наверху. Они опускались по пологой линии, и корабль находился сейчас на ее продолжении. Было еще трудно рассмотреть плывущих, опознать их или хотя бы понять, к какому же классу живых существ они относятся. Но рыбы знали эти воды лучше людей, и раз уж они так торопливо покинули обжитое пространство, очевидно, у них были причины.

– Сколько же их? – едва слышно, словно боясь спугнуть, произнес Седой. – Одна, две, три… Больше четырех, во всяком случае.

– Неужели Валерий преследует всю группу? – прошептал Георг.

– Если только он преследует… – хмуро пробормотал Седой. – Эдик, прожектор на изготовку! Думаю, здесь будет очень серьезный разговор – и вовсе не с Валерием…

Секунды текли лениво, и на миг сидящим в рубке даже почудилось, что неизвестные существа совсем остановились в своем подводном полете и совещаются, заметив на пути темную и неподвижную массу корабля. На самом же деле они плыли, но было обстоятельство, заставлявшее их не торопиться… Теперь уже можно стало разглядеть продолговатые тела, а полуминутой позже возможно разобрать, что одно из этих тел было как бы двойным – две фигуры, соединенные чем-то вроде длинной и тонкой связки или буксира. Оно-то, наверное, и двигалось медленнее всех, а остальные не старались обогнать его. Наоборот, они держались небольшим отрядом.

Наконец пловцы приблизились настолько, что уже никак не могли не заметить корабль. И в тот миг, когда продолговатые тела, чуть изогнувшись, изменили направление, чтобы обойти неожиданное препятствие на безопасном (как, наверное, подсказывал им инстинкт) расстоянии, Эдик мягким движением замкнул контакт прожектора.

Длинное огненное копье вырвалось из рефлектора, ударило в группу плывущих, и задрожало, словно вонзившись во всех сразу. И вот морским жителям не осталось ничего другого, как дать людям рассмотреть себя и решить – что же теперь делать.

Это продолжалось доли секунды – состояние полной неподвижности, когда две группы живых существ напряженно вглядывались одна в другую, и все нервы и мышцы были натянуты до предела. Холодный свет прожектора, наверное, на миг ослепил плывущих, и они не могли сразу разглядеть изумленные лица сидящих в рубке. Зато сидящим были ясно видны и длинные, панцирные, покрытые блестящей слизью тела, и суставчатые ноги остановленных прожектором существ, и – главное – вытянутая клешня одного из них, которая крепко держала за ногу человека, не проявлявшего никаких признаков жизни… Вот, значит, каким образом погружался Валерий на глубину: не преследователем, а жертвой. Его надо было не уговаривать, а спасать. И теперь стало ясно, что это окажется нелегким.

Это стало ясно потому, что даже застигнутые неожиданным ударом света морские жители не бросили свою жертву, чтобы поторопиться в убежища (которые у них наверняка были) – туда, где нет этого нестерпимого слепящего света. Растерянность, заметная в нескольких первых судорожных движениях, владела ими очень краткое время. Затем весь отряд разом, словно по команде, бросился в сторону. Нужные мысли еще не успели прийти к Седому, а Эдик уже разворачивал лодку, чтобы не выпустить убегающих из прожекторного луча. Двигатели взревели, догоняя преследуемых, Седой все еще искал наилучший способ действий в этих неожиданных и заранее не рассчитанных обстоятельствах, а маленькая группа морежителей повторила свой маневр снова, едва луч прожектора коснулся их, а затем – еще раз. Эдик, не дожидаясь команды, судорожно менял курс, и на какое-то время даже казалось, что ему удастся сократить расстояние между кораблем и похитителями, но они были все-таки куда подвижнее и обладали лучшей способностью маневрировать. Поэтому, несмотря на их малую скорость, догнать группу странных существ не удавалось.

Эдик искоса взглянул на Седого и снова застыл, словно вся его энергия проявлялась теперь только в крутых разворотах, бросках и остановках корабля. Но для Седого было достаточно и этого взгляда – он понял, что Эдик таким образом признает свое бессилие в борьбе с верткими противниками. Конечно, они были в зоне досягаемости оружия; но ведь с ними был человек, а кроме того – кроме того, на лодке-разведчике океанического отряда вообще не было оружия, потому что нужды в нем не возникало уже очень давно, и никто не ожидал, что настанет момент, когда оружие понадобится.

Но все же Седой в свою очередь взглянул на Эдика и кивнул, и это означало, что за несколько секунд капитан успел выработать план действий. Протянув руку, Седой тронул рулевого за плечо.

– Есть мысль… Убавь ход, и медленно – в глубину…

Не думая о смысле маневра, Эдик мгновенно выполнил команду. Людей в очередной раз качнуло в креслах, когда Эдик начал замедлять движение корабля, а Седой в этот же миг включил ультразвуковой передатчик – обычную в обиходе океанистов-разведчиков приманку. Георг торопливо вставил нужную пластинку – и прерывистое курлыкание, запись голоса раненой барракуды, прозвучало в кабине и ушло в океан.

Убегающие не могли не услышать его, и тогда должен был сработать их инстинкт, повелевающий добить раненого врага. А барракуда, несомненно, была их врагом, как и всего живого в океане; и раз лодка кричала голосом этого хищника, то, значит, она и была гигантской барракудой. На этом был основан расчет Седого, подсказанный опытом.

Расчет оправдался. Прожектор погас, и в тот же миг убегавшие существа внезапно повернулись «все вдруг» и, увеличив скорость, бросились вперед, чтобы уничтожить этого непонятного, огромного, опасного преследующего их хищника.

Сближение произошло в считанные секунды. Какой-то миг странные круглые глаза, вывернувшись из слизистых складок, пристально, с высокомерным блеском, смотрели сквозь прозрачную броню купола. Потом длинные, суставчатые, как у крабов, ноги вытянулись вперед, в бессильной и напряженной ярости тыкаясь в преграду. Другие бросились на корпус лодки, пытаясь поразить ее сразу во многих местах, и это говорило о том, что у неизвестных существ были уже свои приемы в тайной борьбе даже с гораздо более крупным противником. Но корпус разведчика был рассчитан и не на такие удары, он без особого напряжения выносил придонное давление во многие сотни атмосфер, и без труда отразил первое нападение.

Все это произошло быстро, очень быстро – и, даже не дав рассмотреть себя как следует, существа опять все разом кинулись прочь, сомкнулись в плотную группу и стали уже заходить в новую атаку.

Наставало время активного контрнаступления. Седой решительно тряхнул головой и включил сигнал, служивший для связи с пловцами, которые давно уже в нетерпении топтались возле выходного люка барокамеры, ожидая своей очереди вступить в дело.

Наконец прозвучал сигнал, и створки люка медленно разошлись в стороны…

Из прозрачной рубки было видно, как две фигуры вынырнули справа из-под корабля и устремились вперед. Они казались совершенно обнаженными, на самом деле сейчас их облегали тонкие костюмы, на глазах были очки, во рту – трубки дыхательных аппаратов для высокого давления, потому что сейчас предстояло двигаться много и быстро и дышать растворенным в воде кислородом было бы слишком трудно. Тела пловцов были стянуты широкими поясами, в гнездах которых находились геологические взрывпатроны; за спиной висели трубки с шарообразным резервуаром на одном конце – реактивные двигатели, которые могли помочь не отставать полчаса даже от дельфина, как известно – одного из лучших пловцов. В этом и заключалось на сей раз все снаряжение океанистов, если не считать еще ларингофонов для связи с кораблем.

– Заходите, заходите сзади, ребята, – громко и раздельно, словно диктуя, командовал в микрофон Седой. При этом он потрясал микрофоном и даже вскочил с кресла – должно быть, командир разведывательного кораблика в молодости был не очень усидчив. – Заходите сзади, пусть они бросаются на нас, а вы ударьте в тыл и сразу же, в минуту растерянности, хватайте Валерия и тащите в барокамеру, люк мы откроем своевременно. В нужный момент мы дадим свет. Вам все ясно?

– Почти, – отозвался Сандро, и его приглушенный голос четко прозвучал в рубке. – Мы заходим сзади. Только что мы должны с ними делать?

– Уничтожать, черт побери! – вскричал Седой. – Чего же еще?

– Но ведь мы никогда этого не делали…

– А сейчас надо это делать, – сказал Седой, и в сердце его словно что-то оборвалось. – Ах вы, ребята… – И тут же он закричал в полный голос: – Отставить, не двигайтесь, оставайтесь на месте, раз не умеете, пусть они на этот раз еще атакуют…

Вторая атака подводных агрессоров тоже разбилась о непроницаемую броню корабля. Но существа, очевидно, не теряли надежды – они снова отхлынули, разлетелись, как разлетается волна, ударившись о камень, и устремились назад, чтобы собраться для очередного, третьего штурма. Это дало Седому возможность сказать пловцам еще несколько слов.

– Уничтожать, – задумчиво сказал он. – Вы меня слышите? Вас еще не было на свете, а это уже перестало быть нужным. Даже здесь… Это была нелегкая работа, но кончилась она тем, что уже полстолетия, как никто не нападает на человека, даже самое дикое животное: превосходство человека у всех, даже у леопардов и барракуд, стало безусловным рефлексом. А у этих – нет; не зря Мукбаниани назвал их агрессивными… Вы не привыкли уничтожать кого-либо, вам никогда не приходилось заниматься этим. Завидная судьба… Но сейчас надо спасти Валерия.

– А как? – пробормотал Сандро. – У нас же нет для этого… ну, инструментов.

– Оружия? Да, но у вас в поясах – геологические взрыв-патроны. Вы должны метать патроны в этих. Вам понятно?

– Метать взрывные патроны в живых? – удивленно протянула Инна; Сандро пожал плечами с видом явного недоверия, и Седой коротко не то засмеялся, не то заплакал.

– Да понимаю я, что это кажется вам невозможным… Но ведь надо, надо… Надо спасать своего. Смерть грозит ему, понимаете – смерть…

– Но мы его не видим, – сказал Сандро.

– Как? Смотрите, вот они собираются в атаку.

– Их видим. А Валерия – нет.

– Понятно, – процедил сквозь зубы Седой. – Они нападают не все. Тот, который тащил Валерия, удрал. И, может быть, не один. Да, это уже не просто инстинкт… Хорошо. Направление вам примерно известно. Полный ход – за ними. А мы здесь еще будем отвлекать этих, чтобы они не устремились за вами.

– Все ясно, – быстро оказал Сандро, и Седому показалось, что нотка облегчения прозвучала в его голосе. – Все ясно, – повторил он. – Мы плывем…

Отсюда, из рубки, не было видно, как оба пловца, вытянувшись над своими реактивными двигателями, устремились в том направлении, в котором раньше следовали похитители Валерия. Но из рубки увидели другое: третья атака противника захлебнулась в самом начале. Устремившись вперед, странные существа вдруг круто затормозили на месте, повернулись, и в последний момент вся стая бросилась прочь.

– Заметили, – с досадой процедил Седой. – Заметили наших, пустились за ними! Нет, они не так-то глупы, эти…

– Внимание, ребята!.. – закричал он. – Внимание! Они пошли за вами. Они вас нагонят, – прибавил он, видя, какую скорость сразу же развили преследователи. – Лучше не пытайтесь уйти! Обороняйтесь! Мы идем к вам…

Неясные, слабо фосфоресцирующие создания быстро скользили в воде, удаляясь все больше. Пловцы отсюда не были видны – они не светились, а наверху солнце, очевидно, вошло в облака и сумрачный свет здесь, на глубине, почти совсем погас. Затем во тьме вспыхнули два острых, как бивни нарвалов, луча. Они метнулись в самую гущу светлых пятен, и в рубке поняли, что противники встретились.

 

4

Это был бой, подобного которому не приходилось видеть даже Седому, несмотря на его большой и разнообразный опыт, несмотря и на то что его жизнь под водой началась еще в те времена, когда животные нападали на людей.

…Враждебные существа вначале, как только пловцы включили свои прожекторы, словно испугавшись, рассыпались и погасли – их бледное свечение перестало быть видимым. Луч прожектора Сандро упирался теперь в пустоту, а в следующий миг пловцу показалось, что слева мгла сгущается, что там даже не столько видятся, сколько угадываются какие-то быстродвижущиеся фигуры. Он мгновенно устремился вверх, луч прожектора описал кривую, а затем яркий сноп огня выхватил из темноты неподвижные – из-за кратковременности взгляда – длинные тела, суставчатые ноги, разинутые клешни, пристальные глаза… Они оказались гораздо ближе, чем думал Сандро, и он метнулся влево – туда, где маячил тусклый опознавательный огонек лодки. Шесть теней не отставали и не приближались, остальные растворились во тьме.

– У меня их шестеро, Инна, – предостерег Сандро. – Остальные, наверное, следят за тобой. Опасайся нападения…

– Поняла. – Голос звучал глухо, словно доносился откуда-то издалека. – Что делать?

– Возвращаться! – вмешался Седой. – Возвращаться немедленно, вы слышите? Будем пытаться уничтожить их двигателями корабля. Вы слышите? Не подвергайте себя опасности, иначе, кроме Валерия…

Он не договорил, а может быть, Сандро просто перестал его слышать, потому что те шестеро снова потребовали всего внимания. Пришлось изменять курс и броситься в сторону от лодки: один разбуянившийся многоног попробовал было зайти справа. Сложное сплетение цепких ног, грозных клешней, длинных, покрытых слизью тел оказалось вдруг совсем рядом. Холодным, колючим мерцанием засветилось целое созвездие – дюжина немигающих глаз. И вдруг странное оцепенение сковало человека. По рукам, по ногам, по всему телу заметались холодные мурашки, закололо в концах пальцев, рот раскрылся в судорожной зевоте…

Лишь это и спасло Сандро: неожиданно хлынувшая в рот, в обход дыхательной трубки, вода заставила океаниста опомниться, нажать стартер реактивной трубки и сразу же оставить холодные глаза далеко позади.

Правда, ненадолго: преследователи увеличили скорость, и расстояние вновь начало сокращаться. Из купола лодки было видно, как метался из стороны в сторону луч прожектора, как шесть снова засветившихся пятен то тесно окружали источник яркого света, то снова, растянувшись в цепочку, пускались преследовать его, и тогда свечение становилось едва заметным. Но даже в эти минуты бросались в глаза равные интервалы между неизвестными обитателями моря, и четкие, почти одновременные движения, и во всем этом угадывался даже замысел, стоявший, пожалуй, на уровне волчьей тактики: они отгоняли человека все дальше и дальше от места, где началась эта схватка, и все ближе к берегу, к обрывистому подводному основанию материка, где человеку было бы уже некуда отступать и волей-неволей пришлось бы принять явно неравный бой.

Седой океанист не отрываясь смотрел на суматошную пляску огоньков. Он уже устал хрипеть в микрофон: «Немедленно патроны… Поймите, это же неизвестные… Они нападают на людей, нападают…» Он отлично понимал, что его первоначальный план – поставить многоногов между двух огней и уничтожить – провалился, и лихорадочно искал выхода из положения, продумывая и отбрасывая один вариант за другим, и в то же время невольно вслушиваясь в торопливое дыхание Сандро, доносившееся из динамика, даже чувствуя это дыхание на своей шее, потому что Георг давно уже покинул кресло и навис над командиром, судорожно стискивая его плечо.

– Я пойду, да? Я пойду… – непрестанно повторял юноша. – Слушайте, командир, они же вдвоем не справятся! Пустите без подготовки! Глубина же небольшая… Небольшая глубина же…

– Отойди! – сердито крикнул Седой, – тебя там не хватало. Эдик, вишь этот просвет? Туда.

Повисшая было на месте лодка славно получила наконец приказ расправить напряженные мускулы. Она рванулась вперед и вниз, обходя человека и преследовавших его, стремясь занять положение между ними и берегом и встать в том направлении, в котором безымянные пока враги гнали свою предполагаемую жертву. Маневр лодки был избран так, как если бы врагами были люди, и это свидетельствовало о бессознательном признании достаточно высокой организации многоногов.

Корабль мчался, выключив даже опознавательные огни. Впрочем, это было лишним, потому что те обладали, вероятно, способностью видеть и во тьме, и по-настоящему следовало полагаться лишь на то, что они все же не наделены разумом и не уловят связи между стремительным движением длинной, горбатой сигары и тем суматошным метанием, теми скачками, которыми вынужден был передвигаться гонимый ими пловец.

Сандро приходилось нелегко. Он чувствовал, что устает, – эти порывистые движения под водой, маневры, чаще всего не дававшие даже возможности включить реактивный двигатель, требовали много энергии, и силы иссякали. На миг в сознании – в каком-то уголке его – мелькнула даже мысль о том, что враги оказались сильнее; они не боялись, а придвигались все ближе с точностью автоматов и целеустремленностью живых существ. Глаза их холодно посверкивали в воде, и вглядись человек в них попристальнее, пойми это сразу, пожалуй, он не стал бы далеко отходить от люка барокамеры, где всегда можно было бы укрыться…

Но он не укрылся, а сейчас было поздно, да и некогда думать об этом, надо было броситься вниз, в глубину, потому что сверху метнулся на него один из шестерки. Он промахнулся лишь на несколько сантиметров: слабая дрожь, прошедшая по телу Сандро, показала, что нападающий зря растратил свой электрический потенциал.

В цепи многоногов на миг возникла брешь. Проскользнуть? Но противник, словно все поняв, тотчас же метнулся назад и занял свое место в наступающей шеренге.

Это были воинственные создания, и теперь, пожалуй, можно было полагать разрешенным вопрос, кто же нанес такой заметный ущерб группе теоретика Мукбаниани, группе, в которой он один был человеком, а все остальные его члены были служебные дельфины, такие же верные помощники человека под водой, как собаки – на суше. Автандил тогда сразу предположил наличие в заповеднике каких-то агрессивных морежителей, но в реальность их существования никто по-настоящему не верил – откуда было взяться этим агрессивным? – и первым пострадал от своего неверия Валерий; а вот кто будет вторым?

Очень похоже становилось на то, что этим вторым будет не кто иной, как он сам, Сандро. Полукольцо, прижимавшее его к берегу, стало понемногу смыкаться, оно чутко реагировало на малейшие движения пловца вверх или вниз, и ему только и оставалось, что отступать да отступать все дальше…

И внезапно океаниста охватил гнев. В конце концов долго ли они еще будут его преследовать, эти непонятные существа? Он ведь отходит, это ясно видно – отходит. Почему же они не пропускают человека? И надо ли теперь жалеть их? Многоногов следовало щадить, пока они защищались, хотя им ничто и не угрожало, люди всего лишь хотели спасти своего, не более. Но не отдавать, и мало того – преследовать других?!

Нет, их не следует щадить… Очень трудно было согласиться с Седым сразу, поэтому геопатроны все еще лежали в гнездах пояса. Но раз враг хочет поразить нас любой ценой – даже электрическим ударом, – то ведь и мы можем совершить подобное!

Сандро нащупал один из патронов, вынул его. Сердито выдохнул воздух. Ну, погодите же!..

Он прикинул расстояние прежде, чем нажать на кнопку взрывателя, и это оказалось очень кстати. Преследователи держались так близко, что использовать патрон, не причинив вреда себе самому, по-видимому, не удастся.

Сандро снова отступил, поглядывая на многоногое, и уже окончательно признав в них не очередной объект изучения, а существ, равных ему в оценке обстановки в воде. Пусть эта оценка была инстинктивной (разумными многоноги быть не могли хотя бы потому, что ими руководил инстинкт убийства, не свойственный, как это знал любой школьник, ни одному мыслящему существу), но все же она была достойна уважения.

Многоноги, как враги, оказались достойными уважения, и Сандро вдруг мучительно захотелось, чтобы кончилось наконец это предсмертное безмолвие, чтобы кто-нибудь из шестерки окликнул его, и тогда – или полная ликующих звуков борьба, или, наоборот, обменявшись полными смысла звуками, они вдруг перестанут ненавидеть друг друга… Но шестеро молчали, а может быть, они вообще не умели издавать никаких звуков, кроме сухого щелканья клешней.

Тогда Сандро решился. Взмыв вверх, он с силой послал патрон вниз и вперед, в сторону нападающих, и как только поводок натянулся, – нажал замыкатель. Взрыв грянул, и Сандро, раскрыв рот, насколько позволял дыхательный аппарат, издал сумасшедший, нечленораздельный, но все выражающий клич. Попал? Кажется, да…

Лодка уже миновала место, над которым – на полсотни метров выше – все суетились огоньки, когда в рубку донесся подхваченный микрофоном и усиленный звук. Приборы согласно кивнули стрелками, отмечая легкий удар воды. Это взорвался геопатрон Сандро, и, значит, дела пловца становились не на шутку серьезными.

– Спокойно, Сандро, спокойно, – глуховато проговорил Седой, вслушиваясь в дыхание, которое аппаратура связи исправно доносила до сидящих в рубке. – Сейчас мы у тебя за спиной, в полукабельтове. Уравновесились, стоим кормой к тебе. Я подаю давление в барокамеру. Отступай к нам, люк будет открыт. Ты понял?

Ответа не последовало, но Сандро, наверное, все же понял, и вспомнил, что он не один в воде. Во всяком случае, почти сразу раздался еще взрыв, затем огонек прожектора метнулся к лодке, отдавая нападающим пространство. Седой представил себе, как Сандро стискивает зубы, как под очками его катится пот и ест глаза, но Сандро все же не закрывает их, чтобы это мгновение не оказалось для него последним. Седой грустно усмехнулся, – значит, и молодому поколению все-таки суждено было узнать, что такое битва, и страх, и угроза гибели. Вслух же он оказал:

– Без эмоций, Сандро. Внимание, внимание! Открываю люк. Открыл. Теперь – быстрее. Задача – в этот момент оставить их подальше…

Луч прожектора летел прямо к лодке. Бледные пятна кинулись за ним, но последний патрон заставил их на миг замедлить движение, и Сандро на какие-то обрывки секунды раньше приблизился к люку и стремглав пролетел границу, отделявшую океан от области равного давления воздуха в барокамере, открытой вниз. Самый быстрый из преследователей оказался на той же линии раздела, но створки люка сомкнулись хищно, как челюсти кашалота, и Седой в этот миг даже не услышал, а скорее угадал гнилой хруст, с которым упали на пол барокамеры отрубленные жадно распахнутые клешни преследователя. Многоног тотчас же завертелся на месте, окутывая себя темноватым, клубящимся облачком.

Уже и остальные преследователи подскочили, но тут Эдик, не ожидая команды, чуть подал лодку вперед. Седой выкрикнул только короткое слово «Да!». Реактивные двигатели корабля грянули пламенем гремучего газа. На миг в воде закрутились оторванные ноги, куски тел, тускло блеснули потухавшие глаза… Потом все охватила тьма, в которой не светилось больше ничего.

– Так… – медленно протянул Седой. Он искоса взглянул на Эдика, потом на Георга. Сейчас должно было произойти то, чего он боялся: рассуждать – это одно, видеть – другое, и поэтому теперь могли сжаться кулаки, загореться глаза, участиться дыхание, возбужденное неведомой им доселе радостью уничтожения.

И Эдик, и Георг действительно все еще всматривались в темную толщу воды, пытаясь что-то разглядеть. Искрошенные останки врагов?

– Да, – сказал Георг, поднимая голову. – Это очень интересно.

– Убивать?

– Что? А-а, – усмехнулся Георг. – Нет, убивать – противно, в этом все-таки есть что-то противоестественное. Я говорю об этих. Это действительно вид, не известный науке. Вы понимаете? До сих пор я узнавал такие вещи из книг или от других. И вот – увидел сам. Новый, не известный науке вид, – торжествующе повторил он.

– У науки нет пределов… – сказал Седой. – Нет пределов, мальчик… – Он глубоко вздохнул и сердито закричал: – Куда же это мы идем, черт побери?

– За Инной, – сухо ответил Эдик.

Седой с ужасом понял, что, захваченный зрелищем неравной схватки и поисками выхода из положения, он совсем забыл, что за бортом был не один член экипажа, а двое. Даже трое… И голос Инны давно уже не звучит в рубке.

– Инна! – позвал он сначала негромко, потом еще раз – в полный голос. – Инна, отзовись! – крикнул он наконец, но ответа не было, и Седой на миг не выдержал, – усталым движением опустил голову на руки.

 

5

Эдик неотрывно следил за курсом. Сандро все еще томился в барокамере, где автоматика медленно снижала давление воздуха. Седой откинулся в кресле, закрыл ладонью глаза – так было удобнее думать. Раздвигая темную воду, лодка стремилась в том направлении, в котором, как предполагалось, скрылась Инна, а еще раньше – Валерий и те, кто его тащил.

Несколько минут в рубке царило молчание. Затем Георг, окончив настраивать искатель запахов, обернулся к Седому.

– Что могло случиться?

– Все, что угодно, – неохотно ответил командир.

– Ну, конечно. Женщина…

– Она стоит двоих таких, как ты. Она…

Эдик умолк так же неожиданно, как вступил в разговор. Седой, кашлянув, сказал:

– Спокойно, Эдик.

– Я-то? – спросил Эдик. – Проверили бы лучше связь.

Георг недоверчиво покачал головой.

– Связь все время была.

– Ближняя, с Сандро.

– Ладно, – сказал Седой. – Проверим на базе.

После паузы Георг промолвил:

– Пора бы ей отыскаться. Что?

– Не успела ускользнуть? – вслух подумал Седой.

– Нет, – сказал Эдик.

– Я тоже думаю. Просто они ушли слишком далеко. Сколько мы прошли?

– Три мили.

– Ну, вот. Волноваться еще рано.

– Ты сам, Седой, волнуешься больше всех, – объявил Георг.

Седой поморгал и нерешительно усмехнулся. Есть причина волноваться. И не потому лишь, что исчезла Инна – и Валерий, конечно. Не только это.

Волнует и еще что-то. Исчезает способность следить сразу за несколькими работами и за многими людьми. Нет уже той быстроты реакции, которая в течение долгих лет отличала тебя. Многого уже нет… Естественно, что ж поделаешь… И как бы невозможно ни казалось тебе жить без корабля, без неспокойной, но все еще любимой океанической судьбы, не забудь, что есть люди куда моложе – весь твой экипаж, например – и, может быть, просто пора уступить им место?

Отняв ладонь от глаз, он всматривался в темную глубину. Эдик все так же следил за приборами. Георг таращил глаза во тьму, ища хотя бы мгновенный отблеск прожектора. Он был еще малоопытен и не заметил того, что сразу бросилось в глаза Седому: темнота как-то сгустилась, это была уже не темнота воды, а гораздо более непроницаемая мгла грунта, поглощающего даже ничтожные остатки рассеянного в воде света.

– Мы где-то в ущелье, ребята, – сказал командир, внутренне радуясь тому, что это почти неуловимое изменение освещенности за бортом первым заметил все-таки он. – Мы точно идем по следу?

– Да, – ответил Георг. – Запах становится все сильнее.

– Ущелье или какая-то пещера. Эдик, дай общий свет!

На вершине купола вспыхнул прожектор. Его сложный рефлектор бросал свет во все стороны. Тьма отпрянула, но недалеко: на расстоянии десяти с лишним метров с каждой стороны она осталась, материализовалась, стала твердой и непроницаемой и превратилась в отвесные стены ущелья.

– Странно, – сказал Седой. – Мы плаваем в этих водах не первый десяток лет, но этого ущелья я что-то не припомню. Неужели они завлекли Инну сюда? – Он включил микрофон.

– Инна! – сказал он громко. – Инна! Если ты лишилась микрофонов, включи прожектор! Води лучом из стороны в сторону, пока мы не сообщим тебе, что видим. Мы вошли в ущелье, Инна. Медленно продвигаемся. Там, где мы, ширина ущелья достигает метров двадцати пяти – двадцати восьми. Ты представляешь, где мы? Отвечай, Инна! Отвечай!

Ответом было молчание – только потрескивание помех доносилось из динамиков. Оно с каждой минутой, с каждым пройденным метром становилось все сильнее, щелчки учащались, так что Георг даже убавил громкость. Только этот треск и был слышен, да еще пульсирующее гудение двигателя снизу.

– Откуда это? – недоумевающе спросил Георг.

Эдик пожал плечами. Седой проговорил:

– Не знаю, но вряд ли они предвещают что-то хорошее. Эдик, убавь ход до самого малого… Нет, лучше застопори. Запусти ультразвуковой локатор. Что он там рисует?

– Впереди проход; только стены, кажется, сужаются.

– Можем засесть?

– Дальше – пожалуй.

– Да, не исключено… Течение за бортом?

– Приборы регистрируют слабое.

– Что же, – сказал Седой, – вперед. Самый, самый малый…

Лодка почти неощутимо дрогнула и медленно двинулась вперед. Стены исподтишка подступали все ближе, свет озарял их сильнее и начал уже отражаться и слепить глаза, так что мощность прожектора пришлось убавить. Из люка неслышно появился Сандро, негромко спросил: «Инна?» Никто не ответил, только Эдик мотнул головой, указывая куда-то вперед. Сандро сдвинул мохнатые брови, промолчал, уселся в свое кресло и внимательно всмотрелся в медленно проползающие стены. Потом вытянул руку:

– Странный ход. Вам не кажется?

Седой кивнул.

– Стены абсолютно чистые… Никаких водорослей, ничего… И ровные такие, словно их кто-то выкопал…

– Не исключено, – отозвался Седой. – Очевидно, их куда больше, чем дюжина, этих наших приятелей…

– Вот как попадем мы сейчас в самое пекло… – начал было Георг.

– Ерунда, – хмуро возразил Эдик. – Мы-то под защитой.

– Линия запаха пока спокойная, – сказал Георг. – Мы еще не застреваем?

– Да, это они построили, – сказал Сандро. – Крепость, а? Смотрите, вот здесь, наверное, они и селятся…

Они селились здесь. В ровных стенах ущелья начало возникать все больше темных, узких отверстий – они вели, очевидно, куда-то в норы, населенные неизвестными. Возле него не было никакого движения, только изредка казалось, что около них колеблется что-то. Высунутые клешни? Ноги? Усы? Определить из рубки было нельзя. Число отверстий все увеличивалось, стены смыкались теснее, и в тот момент, когда Седой решил на всякий случай предупредить Эдика, чтобы действовал поосторожнее, он ощутил легкий толчок. Эдик остановил лодку.

– Дальше не пройти, – объявил он, – придется выходить.

– Тихо как… – негромко сказал Седой.

В самом деле, в ущелье стояла тишина. Ни звука не слышалось ни из динамиков связи (если не считать назойливого треска помех), ни из преобразователей ультразвука, обычно доносивших ожесточенную рыбью болтовню. Казалось, ни одного живого существа не было в ущелье. Однако если многоноги действительно здесь жили, то вряд ли они покинули насиженное место с такой быстротой. Животные поступают так, лишь ощутив приближение стихийного бедствия, но едва ли лодка-разведчик могла произвести на них такое впечатление.

Если же они не покинули своих нор, то, значит, затаились в них. Вероятнее всего. Вот это как раз и не нравилось Седому. Если шесть чудовищ могли почти выиграть схватку с человеком, опытным океанистом-пловцом, то вся их банда (как без всякого уважения называл их Седой про себя) могла, пожалуй, расправиться не только со всем экипажем корабля, покажись он в воде, но и чуть ли не со всем океаническим отрядом. Тут следует еще не раз подумать, прежде чем решиться покинуть рубку. Было бы хоть время подумать до того, как принимать ответственность…

Но тут же Седой выругал себя за минутное малодушие и решительно откашлялся.

– Ну, так, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал совершенно буднично. – Не исключено, что вышедший подвергнется нападению. Каков вывод? Идти должен тот, кто сильнее остальных именно в искусстве обороны. Нет, нет, – прервал он Сандро, который собрался было что-то сказать. – Я же не говорю о боксе. Я имею в виду лишь оборону от подводных тварей. Итак, приготовьте мне геопатроны, прожектор и две реактивные трубки: в хозяйстве – кто знает – все может пригодиться… За меня – Эдик. Все.

Он произнес это тоном, исключающим даже малейшую возможность прекословия. Снаряжение не заняло много времени; верхний люк барокамеры призывно распахнулся.

– Что-то я еще хотел взять… – задумчиво проговорил Седой. – Вот не помню, забыл, черт… – Он ступил на трап, и уже наполовину скрывшись в люке, обернулся: – Ага, вспомнил: компас и глубиномер у меня есть, а вот нет ли у кого в запасе походного дозиметра? Не знаю зачем, – ответил он на удивленные взгляды остальных. – Предчувствие у меня такое, что ли, или ощущение… В общем, если есть – дайте.

Походный, да всякий другой дозиметр разведчику этого типа давно уже не полагался – незачем было таскать с собой аппаратуру, которая заведомо не могла пригодиться. С другой стороны, у хозяйственного водителя, если хорошо поискать, можно было, пожалуй, найти и не только дозиметр, в этом Седой был уверен. Так оно и оказалось, и даже без особых поисков Эдик нашел требуемое и вручил командиру без маленькую коробочку. Седой тщательно пристегнул ее к руке.

– Ну вот, – сказал, он, – теперь – хоть на десять тысяч метров или в Северный Ледовитый, с таким снаряжением… Связь буду держать постоянно, и к вам просьба – заниматься тем же, и корабль удерживать на месте, а то течением нас все-таки сносит, как я погляжу…

Он стал несколько многословен, но замечание было правильным, и Эдик, слегка покраснев, включил двигатель, чтобы тот, едва дыша, противостоял упрямому течению. Седой утвердительно кивнул, и люк за ним захлопнулся. Точным жестом Эдик включил давление в барокамере, насосы глухо зашумели под палубой, нагнетая воздух. Поднятие давления на этот раз шло в самом быстром темпе, какой мог выдержать Седой. Впрочем, он мог выдержать много.

Затем распахнулся нижний люк. Лодка все так же чуть подрагивала, удерживаясь на одном месте, замеченном Эдиком по зеву одной из нор, более широкому, чем остальные. Нора эта находилась чуть впереди, поравняться с ней лодка не могла, но Эдик старался, чтобы линия от его глаза к этой норе все время проходила через рычажок выключателя большого света; иного способа ориентировки в этом ущелье не было.

Глядя на нору и удерживая лодку, Эдик сначала краем глаза, а затем и совсем ясно увидел Седого. Размеренно работая ластами, командир проплыл мимо лодки, направляясь в узкий конец каменной щели. Он плыл медленно, часто оглядываясь, и Эдик понял, что командир нервничает, не зная, с какой стороны раньше ожидать нападения. Остальные волновались не меньше – и Сандро, и Георг, приникший к экрану искателя запахов, на котором одна из линий – запах Инны – постепенно становилась все слабее, потому что запах не мог долго держаться в проточной воде; да и сам Эдик не был совершенно спокоен, хотя ему, конечно, хватало работы и кроме волнения.

Все же он успевал следить за командиром, и первым заметил, как Седой неожиданно резко рванулся вперед, потом задержался, повис в воде без движения, потом несколько раз повернулся, как будто потеряв ориентировку и не зная, в какую сторону плыть. Затем, как будто приняв решение, он, включив реактивную трубку, метнулся и сразу же затормозил, повернул трубку соплом вперед, еще раз повернулся и, словно вдруг перестав волноваться, неторопливо направился к зеву той самой широкой норы, по которой ориентировался Эдик.

– В чем дело, Седой? – наклонившись к микрофону, спросил Сандро и умолк в ожидании ответа. Однако Седой не отвечал, хотя находился тут же, рядом, на расстоянии каких-нибудь двадцати метров от лодки. – В чем дело, почему молчишь? – еще раз спросил Сандро, и, опять не получив ответа, недоуменно пожал плечами и посмотрел на Эдика, как бы молчаливо признавая его право и умение разбираться в таких вопросах, в которых остальные ничего не понимают. Однако ответил Георг.

– Ты что, Седого не знаешь? – сказал он. – Он что-то увидел, теперь у него над ухом хоть на барабане играй – толку не будет. Сиди и жди, пока сам не вызовет…

Им оставалось лишь одно – следить за маневрами Седого, который тем временем все ближе и ближе подплывал к норе. Он был уже совсем близко от зева, и движения его становились все медленнее и медленнее, словно нерешительность снова начала сковывать мускулы. Наконец он совсем остановился – примерно в полутора метрах от норы и чуть в стороне. Он что-то делал руками – какие-то странные жесты. Затем прекратил. Через минуту опять начал. Еще не меньше минуты трое наблюдали из рубки это зрелище, пока Сандро не хлопнул звучно одной рукой себя по лбу, а другой – по кожуху ультразвукового преобразователя, и не начал переводить на обычный язык то, что Седой передавал по старинной морской азбуке семафора. Но было слишком поздно – в наказание за то, что им сразу не пришло в голову значение жестов, они сумели разобрать лишь три буквы, из которых получилось «ция», но что это была за «ция» и к чему она относилась, было непонятно.

– Кто ж его знал, что он вдруг на глубине начнет семафорить, – словно оправдываясь, проворчал Сандро, – да и темп не тот, непривычный…

Теперь Седой уже не семафорил – он висел неподвижно и, казалось, всматривался во что-то, происходившее в норе. Но и это продолжалось всего минуту-две; затем Седой повернулся, отплыл подальше и начал возиться с обеими реактивными трубками, висевшими у него на груди. Что именно он делал – отсюда было не разобрать.

Закончив свои манипуляции, Седой снова приблизился к норе – еще осторожнее, чем в первый раз. На секунду застыл прямо против зева – и вот обе трубки, которые он теперь держал перед собой направленными в противоположные стороны – одну прямо в нору, другую – ко второй стене ущелья, – ожили, из обеих одновременно вырвалось пламя.

Океанисты с запозданием сообразили: он использовал одну из трубок, как оружие, а чтобы она не унесла его в сторону, одновременно затормаживал второй. Наверное, ему очень нужно было кого-то выжить из норы. И это удалось ему почти сразу.

Сначала из широкого зева выплеснулся венец щупалец или ног. За ними вылетело и уже знакомое всем наблюдавшим за этой сценой вытянутое слизистое тело. Это произошло мгновенно, но Седой, как видно, ожидал такой реакции: его бросок в сторону от норы по направлению к лодке был еще стремительнее. Одновременно он включил сильный прожектор, и его преследователь на миг ослеп и беспомощно закружился на месте. Этого было достаточно, чтобы Седой успел уйти от него на безопасное расстояние.

– Ускользнул! – облегченно вздохнул Георг.

– Сейчас он натравит на себя всю эту свору… – сказал Сандро. – Не знаю, чего это ради…

Он не договорил. Многоног еще не успел прийти в себя, а из широкого отверстия норы выскользнули две тени; обходя воинственного морежителя по дуге, они приближались к кораблю, держась вплотную одна к другой. Возле них бледным огнем вспыхнул прожектор, и – словно это взошло солнце – все одновременно вздохнули и улыбнулись. Эдик на миг закрыл глаза.

– Эй, стой! – в следующую секунду вскрикнул Сандро.

Словно подземный толчок заставил все норы одновременно извергнуть их содержимое – так вдруг закипела вода в ущелье, сразу наполнившемся телами, клешнями, гибкими ногами десятков и сотен многоногов. Но люди уже приближались к люку барокамеры. Эдик нажал кнопку привода люка, однако на пульте не вспыхнула зеленая лампочка, обозначавшая, что люк открыт и барокамера готова к приему пловцов. Стая многоногов приближалась. Пловцы собрались вокруг закрытого люка, корпус лодки донес до сидевших в рубке дробный стук – это люди стучали, наверное, кулаками и трубками, требуя, чтобы их впустили… Эдик нажимал и нажимал на кнопку, а зеленая лампочка все не загоралась и люк не открывался. Счет шел на доли секунды, последние метры разделяли передовых нападающих и людей, которым больше некуда было спасаться. И это означало, что еще через долю секунды, самое большее – через секунду все будет кончено.

– Прожектор на полную мощность! – внезапно в голос закричал Эдик. Прожектор вспыхнул, и это заставило передних нападающих отпрянуть на минуту и задержаться. Но задние напирали, и вся стая снова кинулась вперед, вытягивая клешни.

Однако эта задержка решила дело. Сандро уже открывал верхний люк барокамеры. Через миг захлопнул его за собой, и по легкому сотрясению было ясно, что он растворил промежуточный, в чем ему помогло давление снизу… Вообще-то это запрещалось, потому что было небезопасно, и еще опаснее – почти смертельно – прыгать в такое давление без подготовки. Но тут – что еще будет, а там ясно – смерть…

Еще мгновение он там, внизу, выплясывал дикий танец на створках некстати заевшего люка, наваливаясь на него всей тяжестью. Стук – а во внешний корпус колотили уже изо всей силы – в сжатом воздухе барокамеры бил ему в уши, грохот собственных каблуков по створкам люка казался уже совершенно невыносимо громким…

Ему почудилось, что он уже целую жизнь бьется здесь, в тесной барокамере, а грохот вырос до масштаба всемирной катастрофы. На самом же деле считанные секунды прошли – и створки люка распахнулись внезапно и так быстро, словно сами с нетерпением хотели выполнить ту работу, для которой были предназначены. Отшатнувшись в сторону и почти без сознания опускаясь на пол, Сандро все же успел заметить, как выскакивая из воды, подобно дельфинам, веселым друзьям плавающего человечества, двое втаскивали в барокамеру неподвижного третьего. Затем створки люка закрылись, и мир тоже медленно закрылся для Сандро.

 

6

– Ну как? – спросил Седой.

– Инна сообщает – дышат оба, – после небольшой паузы ответил Георг, но голос его не был чрезмерно радостным. Причина стала ясна, когда он добавил:

– Долго ли продышат – не знаю… У Валерия пульс почти не прощупывается. И частота – три удара в минуту…

– Как в анабиозе, – уточнил для себя Седой.

– Да, только он не в анабиотической ванне, к сожалению.

– А Сандро?

Георг пожал плечами. Кто мог знать, как Сандро? На их памяти в отряде не было таких случаев, никто не подвергался такому перепаду давлений, никто так грубо не нарушал правил океанической службы, потому что не было необходимости их нарушать. Даже настоящие медики, пожалуй, не сказали бы сейчас ничего вразумительного, а ведь Георг владел лишь простыми приемами оказания первой помощи. Да и те основательно позабылись из-за отсутствия практики.

– Ладно, – сказал Седой невесело. – Редкий у нас сегодня денек по насыщенности, долго будем его вспоминать, да и не только мы, пожалуй… Цари природы… По местам быть! – вдруг рявкнул он, потому что члены экипажа – за исключением Эдика – и впрямь не сидели, где положено: сам он стоял около люка, а Георг даже не стоял, а расхаживал по рубке, словно по бульвару, когда делать нечего. А кроме того, Седой чувствовал необходимость выкричаться. Конечно, не лучший выход – орать на ни в чем не повинного, по сути дела, парня, но иного способа успокоиться Седой сейчас просто не находил. И он продолжал даже еще чуть громче:

– Здесь пока еще корабль, а не какие-нибудь Большие бульвары! Думали бы лучше, что за порядок на корабле, на котором люк заедает в самый ответственный момент!

Выкричавшись, он взглянул на барометр. Давление в барокамере приближалось к нормальному, и он, сердито засопев, открыл люк и ступил на крутой трап.

Инна, пошатываясь, стояла в центре тесного помещения, согнутое тело мужчины лежало у ее ног. «Так и следует», – вскользь подумал Седой.

– Ты молодец, Инна. Держишься?

– Очень устала… – Голос ее показался каким-то блеклым, шелестящим, как листья под осенним дождем. – Ничего, отдохну – пройдет. Кончилось топливо в трубке, плыть было трудно…

– Сейчас дадим кислород. Позволь, я помогу. Обопрись на меня. Ну же… Он жив?

– Дышит…

– Обожди одну минуточку, я сделаю ему инъекцию. Так… Ну, сердце как будто в порядке. На всякий случай впрыснем ему еще и этого зелья. Так… Переохлаждения, кажется, не произошло. Прекрасно сколоченный организм, прекрасно… – Он нагнулся над лежащим и тут же гневно выпрямился. – Ты отдала ему аппарат?

– Иначе он уже не дышал бы.

– А ты плыла? И тащила его?

– Обошлась катализатором, – нехотя проговорила она. – Не надо об этом, хорошо?

– Плохо! Значит, ты работала на пределе?

Инна только пожала плечами.

Седой медленно поднялся за ней в прозрачную рубку. Устало опустился в кресло.

– По местам! – сказал он, но все уже сидели на своих местах. – Выбираемся задним ходом, малым. Вам двоим следить за всем, что будет на курсе. Эдик, готов?

Эдик четко ответил, хотя и без этого все знали, что он всегда готов. Прозвучала команда. Лодка медленно тронулась кормой вперед, потому что развернуться здесь, в ущелье, было никак не возможно, не хватало пространства. Многоноги пустились было сопровождать лодку, образовав даже нечто вроде почетного эскорта, но постепенно отстали, хотя лодка ползла еле-еле. Черные дыры нор отступали, словно стараясь зайти за спину. Сейчас они уже не казались загадочными, но менее опасными не стали.

– Умны – сейчас-то не нападают, – сказал Георг. – Тоже знают, когда не следует… Кстати, Инна, а на тебя они не бросались?

– Хочется спать, – не к месту ответила Инна после паузы. – Спать и забыть.

– Георг, смотреть вперед, – негромко приказал Седой.

– Есть… Да интересно же, как это у нее получилось.

– Разберемся и в этом вопросе, только выбраться отсюда надо побыстрее. Ты там не можешь чуть нажать?

– Попробую, – отозвался Эдик, которому пришлось теперь сидеть спиной в направлении движения. – Смотрите, как следует, а то налетим на что-нибудь…

– Да на что мы тут… – начал Георг, и в ту же секунду прервал сам себя:

– Стоп! Препятствие прямо по курсу…

Он еще не успел закончить, как Эдик заглушил двигатель, и все взгляды устремились в одном направлении.

– Ничего не понимаю, – через мгновение проговорил Седой. – Откуда она взялась?

Она – это была неизвестно как возникшая стена. Темная, она казалась монолитной, хотя иногда чудилось, что отдельные участки ее колеблются. Во всяком случае, штурмовать ее с ходу было бы не самым разумным, и Седой отдал команду удерживать лодку на месте.

Эскорт многоногов теперь настиг лодку и окружил, располагаясь и по сторонам, и сверху, и, наверное, снизу, хотя из рубки этого не было видно. Георг присвистнул.

– Вот почему они не нападали… Знали уже, что нам отсюда не выйти…

– А они, оказывается, не только драчуны, – сказал Эдик. – Они еще инженеры в придачу. Уж не разумные ли они инженеры?

Седой усмехнулся, покачал головой. О разуме говорить не приходилось, но инстинкт нередко тоже бывает достаточно сложен и многогранен, так что кое-какие его проявления с первого взгляда могут быть приняты за проявление разума. Особенно неопытным наблюдателем. Но уж опыт-то у Седого был, опыт все накапливается и накапливается, и к старости вдруг начинаешь понимать, что кое-чему ты и впрямь научился и кое-что действительно понял. Только все меньше остается возможностей это использовать… Но сейчас как раз это пригодилось.

– Да, нет, – сказал он. – Инженеры, пожалуй. Но разумные – никак. Пчелы – инженеры, и муравьи, а уж бобры и вовсе, но разумом там не пахнет. И тем не менее интересно очень, потому что в море этого как раз никогда не наблюдалось – в таких масштабах, во всяком случае… Но еще интереснее – две вещи. Во-первых, из чего эта стена и как они ухитрились ее возвести. И во-вторых…

– Во-вторых, как нам отсюда выбраться, – проворчал Эдик, откидываясь в кресле.

– Да, больные не могут ждать, – подтвердил Георг.

– Да и сами мы тоже, – мрачно заключил Седой. – Так что? Таранить?

– Разбить корабль, – сказал Эдик, и Седой кивнул.

– Да, главный двигатель – во всяком случае. Разведать эту стену?

– Твари только этого и ждут, – сказал Георг. – А нас на ногах осталось четверо. Теперь не успеешь нырнуть, как они тебя разделают по всем правилам.

– Ну вот, и разведать тоже нельзя, – сказал Седой. – Что будем делать? – Он взглянул на Инну; она сидела, закрыв глаза, и как будто дремала, но на самом деле скорее думала о своем.

– Искать, – проронил Эдик.

– Единственное, что остается, – сказал Седой. – Единственное, и далеко не самое вредное… – Он снова стал чересчур многословен, и это свидетельствовало, что положение достаточно серьезно, – Седой уже не в первый раз за этот день концентрирует все силы, чтобы найти, может быть, единственно приемлемый выход. – Итак, что это за стена? Какие вообще здесь, на глубине, возможности хотя бы и для разумного инженера?

– Камень, – сказал Георг.

– Согласен. Но каменную стену такой высоты им не соорудить за столь краткое время. Это никому не под силу. Ведь стена высоченная, и конца не видно…

– А может, поищем? – спросил Эдик. – Этот самый конец.

– Уж больно ехидное ущелье; мнится мне – кверху оно сужается, а до поверхности воды, ясно, не доходит, иначе в этом месте был бы залив. Это ведь не подводный хребет, а основание материка – да еще отвесное к тому же…

– Может, все-таки пройдем? Ведь быстрее всего…

– Добро, – сказал Седой. – К всплытию! Только еле-еле. Потому что кормой уткнуться в стену – не мед, но уж рубкой нашей стукнуться о свод…

Эдик слегка прикоснулся к своим рычагам. Глухо заворчали компрессоры, и лодка медленно, строго по вертикали, двинулась вверх. Многоноги послушно уступили ей дорогу и, сопровождая, стали подниматься сами.

Стены ущелья действительно с высотой все больше изгибались внутрь, нависали над корабликом, который здесь, среди тесно сгрудившихся каменных массивов, казался, наверное, донельзя маленьким и хрупким. Зрелище нависающих стен подействовало на всех, и Эдик еще замедлил скорость всплытия. Так прошло несколько минут. Расстояние между бортами и стенами составляло уже не более двух метров с каждой стороны, и надо было обладать большим искусством кораблевождения, чтобы рисковать подниматься, не задев ни одной из стен. А выход все оставался запертым, и не видно было, чтобы эта стена где-нибудь наверху заканчивалась.

– Стоп! – закричал внезапно Седой. – Вижу свод!

Он еще даже не увидел его, а скорее угадал или почувствовал. Луч прожектора сразу же метнулся вверх, и теперь все остальные тоже увидели этот потолок – в нескольких десятках метров стены смыкались под острым углом. Итак, это все-таки было не ущелье, а пещера, и выход из нее следовало искать в другом месте.

– Заперты, – сказал Седой. – А в самом низу?

Всплытие сменилось погружением – чуть более быстрым, потому что здесь была разведана хоть часть пути. Однако и тут выхода не оказалось: вертикальная, запирающая пещеру стена начиналась, естественно, от самого дна.

– Сидим крепко, – подытожил Седой. – Ну что же – продолжим конференцию. Стена не каменная. А какая? Не кажется ли вам, что она чуть колеблется?

– Водоросли! – закричал Георг, и Седой кивнул.

– Похоже на то. Больше им соорудить такое не из чего. Да и не они ее строили. Я думаю, что эти гигантские водоросли росли здесь всегда. И довольно плотной массой. Поэтому-то мы раньше и не знали ничего об этой пещере: стена водорослей, очевидно, закрывает вход настолько плотно, что разглядеть его снаружи просто невозможно.

– Но ведь мы-то сюда прошли, – сказал Эдик. – И даже не заметили ничего похожего…

– Да, – сказал Седой. – И вот тут и оказывается, что разум у них ни при чем, зато инстинкт… Очевидно, им время от времени нужно устраивать что-то вроде вентиляции пещеры. Помните, мы вначале заметили течение? При такой стене водорослей ощутимого течения быть не может. Значит, они как-то их на время устраняют. Может быть, пригибают ко дну, может быть – отводят в стороны.

– И привязывают, что ли?

– Нет, конечно. Придерживают сами. Что удивительного? Муравьи, например, сами из себя строят мосты. А эти, возможно, используют время от времени себя вместо механизма, позволяющего держать двери открытыми. Вы заметили, что сначала их было не так много, как сейчас? Очевидно, многие освободились…

– Может быть, – сказал Георг. – Но раз здесь течение, – это не пещера, а туннель?

– Все возможно, – согласился Седой. – Кстати, этим объяснились бы и еще некоторые явления. Ну вот, теперь природа этой стены нам ясна.

– Наука будет нам страшно благодарна, – сказал Георг. – Если только мы сумеем сообщить кому-нибудь те выводы, к которым пришли. Эдик, если это всего лишь водоросли, то, может быть, мы все-таки протиснемся?

– Если бы не кормой вперед, – буркнул Эдик.

– Тогда, – проговорил Седой, – я бы и сомневаться не стал. А теперь… Идти дюзой вперед – значит наверняка вывести двигатель из строя. Водорослей туда набьется до самой камеры сгорания. Продувкой мы их не устраним: скорее взорвем двигатель. Значит, надо вручную. А кто знает, как далеко эти будут сопровождать нас?

– Нет, если бы мы стояли носом по курсу, – сказал Эдик, – тогда очень просто. Но здесь мы не развернемся.

– Дайте еще минуту подумать, – попросил Седой. Тогда Инна встала.

– Ну, что же, – сказала она. – Я, пожалуй, пойду вниз. К ним. Там я могу понадобиться…

Возможно, в этих словах и не крылось намека на то, что здесь, наверху, никто никакой помощи им оказать не может. Но Седой именно так, кажется, воспринял сказанное. Он поднял глаза.

– Крепить все по-штормовому! Но быстро!

Все встрепенулись. Команда – это было уже кое-что. Это означало, во-первых, что не надо больше сидеть в унылой неподвижности, и, во-вторых, что какой-то выход все-таки нашелся, потому что бесцельных команд Седой никогда не отдавал.

Трое океанистов быстро пробежали по всем отсекам корабля, проверяя, как закреплено то, чему положено всегда быть накрепко привинченным и принайтовленным, и крепя то, что еще не было наглухо соединено с палубой или переборками. Они вернулись через десять минут. В рубке не произошло никаких изменений, кроме разве одного. Седой покинул свое командирское кресло и сидел теперь на месте водителя. Эдик в нерешительности остановился.

– Садись, садись на мое место, – сказал Седой. – Или на любое другое. И не обижайся, пожалуйста… А вы, ребята, теперь и в самом деле идите к больным. Пристегните их как следует… и сами тоже закрепитесь, чтобы не набить себе синяков.

– Да что вы придумали, командир? – не выдержала Инна. – Вы тут хотите вверх ногами плыть, что ли?

– Почти угадала, – спокойно ответил Седой. – Вот именно – вверх ногами. Развернуться на шестнадцать румбов нам надо? Надо. Ширина ущелья не позволяет? Нет. Ну, вот я и решил… Однако разговаривать больше некогда, – прервал он себя. – По местам, как было указано. Поведу я. Ты, Эдик, следи за приборами и смотри вперед. Мне, пожалуй, оглядываться будет несподручно.

Инна и Георг скрылись в люке. Эдик, усаживаясь, бросил взгляд наружу.

– А этих как будто все больше становится… – заметил он.

– А эти меня теперь не интересуют, – сказал Седой. – Их мы перехитрим. И, как говорится, вернемся к этому вопросу позже.

Он умолк и даже закрыл глаза, как будто желая показать, что никакие разговоры его больше не интересуют. На самом деле это было совсем не так, – просто Седой хотел еще раз мысленно представить себе, и не только представить – увидеть внутренним зрением, увидеть четко, до последней подробности все, что ему сейчас предстояло сделать, и чего, кроме него, не мог бы сделать – он знал – никто другой, несмотря на то что на борту были и помимо него хорошие специалисты.

Закрыв глаза, он несколько секунд сидел неподвижно. Затем, словно проснувшись, поднял веки, и даже чуть потянулся, всем обликом своим выражая полное спокойствие и даже равнодушие к предстоящим событиям. И не делая не малейшей паузы, положил ладони – одну на рычаг газа, управлявший двигателем, другую – на рулевую головку. И почти одновременно сдвинул их с места.

Лодка медленно двинулась в обратном направлении – носом вперед, прочь от выхода, в глубину пещеры или, быть может, туннеля, это сейчас не имело ни малейшего значения. Строго сохраняя направление горизонтальным рулем, Седой привел в действие вертикальные, и лодка начала круто задирать нос.

Она полезла вверх, словно Седой решил таранить носом каменный потолок пещеры. Эдик поднял брови, не произнося ни слова; непрерывно обегая взглядом все приборы и успевая смотреть и вперед, прямо по курсу, он все еще не понимал замысел Седого. Он видел и чувствовал только, что лодка почти от самого дна – где она только что находилась – устремилась вверх, запрокидываясь все круче. Людей плотнее прижимало к спинкам кресел; вдруг оказалось, что океанисты уже не сидят, а лежат на спине, подняв согнутые в коленях ноги, а пульт управления навис над ними, оказавшись вверху. Еще выше была прозрачная стенка купола, за ней – вода и потолок пещеры, и это означало, что лодка встала вертикально.

Эдик почувствовал, как убыстряется движение. Это было понятно: находиться в таком неестественном положении, повинуясь вертикальным рулям, лодка могла только при определенной скорости – не меньше той, при которой корабль переставал слушаться рулей, становился неуправляемым. Но это ведь означало, что через несколько секунд, буквально через несколько секунд…

Эдик не додумал, что будет через несколько секунд. Потолок пещеры стремительно приближался. Не только локатор показывал расстояние до него – теперь потолок был виден простым глазом. И оба сидящих в рубке не сводили с него взгляда. А потолок надвигался неумолимо, он становился все ближе, ближе, казалось, произошел обвал, потолок пещеры рухнул, и теперь летит навстречу задравшей нос лодке, и катастрофа неотвратима… И все же Эдик не произнес ни слова; он только разрешил себе на миг отвести глаза от грозного зрелища и взглянуть на Седого.

Наверное, командир почувствовал этот взгляд. Он не оглянулся – он не имел сейчас права; только подобие улыбки перекосило его лицо, и губы шевельнулись.

– Ну, держись! – сказал он тихо. – Держись, чем можешь… – И рука его медленно повернула головку управления.

В следующую минуту Эдик почувствовал, что начинает сползать с кресла – с его спинки, на которой он лежал все эти секунды, нелепо задрав ноги. Лодка, казалось, хотела задрать нос еще больше, но больше было некуда, и вот она стала отклоняться от вертикали, ложась на спину. Такую кривую описывает самолет, делая мертвую петлю, но самолет же не подводный корабль… – «Сейчас вылечу, головой о подволок, и все…», – мелькнуло в мозгу Эдика, и он судорожно вцепился руками в подлокотники, обвив ногами ножки кресла и все же чувствуя, как неумолимая тяжесть тащит и тащит его вниз – к куполу…

Но лодка уже ложилась набок. Выходя в каком-то десятке метров от губительного потолка пещеры в горизонтальное положение рубкой вниз, носом к выходу, она одновременно все больше кренилась на правый борт. И вот Эдик почувствовал, что мягкая сила укладывает его набок, а затем ноги потихоньку пошли вниз, туда, где им и полагалось быть. Он облегченно вздохнул, кровь отливала от головы.

– Ты лихой водитель, – сказал он чуть громче, чем говорил обычно, и повернул голову к Седому, все еще держась руками за подлокотники; не потому, что боялся выпасть, а потому, что руки дрожали. – Такие фигуры делают самолеты и аграпланы, но чтобы подводная лодка, да еще в таком узком месте…

– Да… – невнятно пробормотал Седой. – Летал когда-то и я… – Он сидел, склонившись головой на руки, выключив двигатель, и Эдик с изумлением увидел, что и у Седого дрожат руки. – Самое трудное – рассчитать скорость и расстояние. И не бояться… – Седой сделал паузу и повторил: – Не бояться… Не бояться… Не…

– Тебе нехорошо? – встревоженно спросил Эдик.

– Похоже на то, – с усилием ответил командир. – Такие эксперименты, наверное, не для моего возраста… Но никто из вас не сделал бы этого.

«В первый раз он говорит о возрасте», – подумал Эдик и сказал:

– Пойдем, уложу тебя. Отдохни. Дальше я справлюсь.

– Справишься, – равнодушно согласился Седой. – Быстрее, Эдик, быстрее. Я же говорил… В пещере ненормально высокий уровень радиации. Вызывай остальных, и быстро – на базу. Протискивайся. Не бойся, это водоросли, только водоросли… Рули не перекладывай, пока будешь проходить через заросли. Отведи меня вниз, хочу прилечь…

«Так вот про какую «цию» он семафорил», – подумал Эдик.

 

7

Корабль быстро скользил на высоте двухсот метров над дном. Пещера с ее странными обитателями осталась позади, и теперь, когда непосредственная опасность более не угрожала ни кораблю, ни людям, уже начинало казаться странным, что такое разбойничье гнездо могло существовать в самой непосредственной близости от цивилизованного индустриального морского дна – такого, каким оно было уже давно и к какому привыкли все люди, а океанисты – в особенности.

Тугие лучи прожектора лодки скользили по все более редеющим зарослям красной порфиры. Между отдельными массивами этой водоросли, лишь только корабль пересек ничем не обозначенную и все же ясно ощутимую границу заповедного района, сразу возникли широкие просеки. По ним, отмеченным лишь слабыми опознавательными огоньками, скользили подводные комбайны. Легкий гул их моторов доносился до разведчика; транспортеры, похожие на огромных бескрылых насекомых с маленькой головкой и длинным, вытянутым и все более раздувающимся брюхом, тянулись за комбайнами, прильнув к ним длинными хоботами сосущих рукавов. Наевшись досыта, они отрывались и лениво уплывали туда, где виднелось зеленоватое зарево шестнадцатого витаминного завода. Завод служил как бы маяком, и Эдик по привычке взял пеленг и сверил курс, хотя эта часть глубинного пространства была давно изучена, здесь можно было бы идти совершенно вслепую.

В рубке кораблика было тихо. Половина экипажа во главе с командиром лежала внизу в своих койках. Оставшиеся в куполе океанисты задумчиво молчали, и лишь отсчитывали про себя минуты и километры, еще отделявшие их от базы океанического отряда. Они не смотрели вниз, потому что этот пейзаж был видан десятки раз и успел даже порядком надоесть, так как в нем не было ничего необычного.

Сейчас внизу еще проплывали ровные квадраты водорослей, а слева уже открылись просторные шестиугольники радиоляриевого питомника. Там крохотные животные, заботливо опекаемые автоматами и нередко посещаемые даже людьми, безмятежно жрали в свое удовольствие и копили, копили, копили в своих щуплых тельцах атомы стронция, необходимого людям для каких-то совершенно чуждым радиоляриям целей. Здесь тоже суетились автоматические сборщики, заглатывали урожай, чтобы затем перевезти его к металлургическому комбинату, который находился за десятки километров отсюда, в самом центре своих плантаций – не только радиоляриевых, но и питомников медуз, копивших олово и свинец, и других медуз, накапливавших цинк, и похожих на кувшинчики асцидий (в этих кувшинчиках по атому откладывался необходимый людям ванадий), и других животных, водорослей и даже бактерий, поглощавших из моря – громадной ванны с чудесным раствором – и медь, и йод, и серу, и алюминий. Туда же, на металлургический комбинат, гнали свою продукцию массивные, тяжелые даже с виду глубоководные драги, день и ночь сгребавшие с морского дна – с тех глубин, где уже не росли водоросли, – конкреции, содержавшие кобальт, марганец, никель и переходящее уже в категорию редких металлов железо. Потребность человечества во всем этом непрерывно росла, а запасы не росли, запасам, когда они все уже разведаны, остается только уменьшаться, и металлы приходится доставать хоть со дна морского, вначале в переносном, а затем и в буквальном смысле.

– Как там больные, Инна? – опросил Эдик.

Так уж получилось, что теперь спрашивал Эдик. Хотя командир корабля находился на борту, никого не назначив своим заместителем, все остальные признали право Эдика спрашивать: было ясно, кто в будущем станет командовать этим кораблем – так же ясно, как и то, что Седой больше не будет им командовать, потому что долго таившийся в глубинах его организма враг – старость – в конце концов, улучив подходящий момент, все-таки напал из засады и нанес свой удар.

– По-прежнему. Валерий в сознание не приходит, состояние то же, что было с самого начала. Хорошо, что не хуже.

– Ты уверена?

– В пределах моих знаний. Может быть, врач усмотрел бы и еще что-нибудь…

– А Сандро?

– Плохо. Но тут все ясно: такие случаи бывали когда-то. Он все еще проходит декомпрессию.

– Седой спит?

– Беспокойно. Но не просыпается.

– Кстати, – вмешался Георг. – Не расскажешь ли ты, как все произошло там, в пещере? Мы уж и не чаяли увидеть тебя живой…

– Гм, – послышалось от кресла водителя.

– Я и сама удивляюсь. Сандро там ввязался в драку, а я поплыла за Валерием. Прежним курсом. Мои шестеро меня пропустили довольно вежливо. Плыла я со включенной трубкой, и того, который тащил Валерия, догнала, в общем, быстро. И тут получилось совсем интересно: трое обогнали меня и поплыли с тем, а остальные трое шли за мною, но на приличном расстоянии. Попробуй я отвернуть, они, может быть, и напали бы, а так только сопровождали. Как будто они того же хотели, что и я – словно в гости к себе приглашали…

– А потом?

– А потом они подтащили Валерия к этой самой норе… Он не пролезал – расширили вход, втащили Валерия в нору, и я направилась за ними. И они меня пропустили очень спокойно, разрешили подойти к Валерию и быть рядом с ним. Но я почувствовала, что в норе этой мы долго не протянем: циркуляции воды нет, дышать будет нечем… Попыталась выйти и Валерия вытащить, но один из них остался у входа и выпускать нас вовсе не собирался. А пока я раздумывала, что предпринять, тут и вы подошли.

– Ладно, – сказал Эдик. – Мы почти дома. Внимание…

На недалеком подводном горизонте уже возникло новое зарево, и это был наконец океанический отряд. Ажурные конструкции широким кольцом охватывали большой участок дна – ему предстояло вскоре, в результате искусственно вызванного и строго регулируемого извержения, подняться над уровнем моря и дать начало новому острову. Он станет еще одним в длинной цепи, назначением которой было изменить направление морского течения и дать новую опорную базу для освоения и прочной колонизации еще более значительных морских глубин, и со всем этим стать новой территорией для жизни и счастья людей, привыкших жить у моря.

Этим и занимались океанисты-архипелагисты – работники одного из крупнейших ответвлений океанической промышленности, в которой их отряд был очень небольшой, а корабль – совсем уж исчезающе малой величиной. Но задача экипажа – разведка участков для строительства новых островов и наблюдение за сохранением безопасных условий работы под водой – была значительно больше, чем сам этот крохотный по сравнению с океаническими подводными лайнерами кораблик. Поэтому люди с разведчика пользовались почетом, и когда лодка, поднявшись чуть выше над поверхностью огромного ребристого купола и, скользнув затем вниз, вошла в гостеприимные ворота своего эллинга, встретившие ее радостно улыбались и приветствовали, как приветствуют друзей.

Мощные компрессоры выжали воду из эллинга; стало возможно выйти из рубки и по сухому мостику, а затем – по широкому эскалатору спуститься в расположение отрядного центра; дома в этом городе помещались ниже порта.

Но члены экипажа не торопились. Они ждали, пока к порту подлетят санитарные тележки. Их было три – новенькие, и в одной из них что-то даже поскрипывало, так давно она не была в работе, что еще и не успела обкататься. Двух человек вынесли и положили на тележки, а когда санитары отправились за третьим, он сам показался в люке и, пошатываясь, вышел им навстречу.

Люди, наверное, еще плохо знали Седого, если думали, что он, пока жив, может на носилках покинуть свой корабль. Он постоял в рубке, пошатываясь, затем сделал несколько шагов к выходу – и каждый шаг был все более уверенным. На мостике он выпрямился и провел ладонью по волосам.

– Все в порядке? – спросил он у Эдика и выслушал столь же краткий ответ. – Добро. Проводите их до больницы, потом команда может быть свободной – в обычных пределах. Я иду докладывать.

Получившие вторую порцию инъекций, окутанные мягкими и прохладными лентами гипотермических бинтов, чье назначение – понизить температуру тела, замедлить кровообращение и предотвратить распространение возможной инфекции, двое все еще были без сознания. Срочно вызванный врач вздохнула, глядя на Валерия, на это красивое, но сейчас неподвижное тело, равнодушно скользнула взглядом по склонившейся над пострадавшим Инне, по ее гибкой спине и коротко стриженным волосам, и тронула рукой свою высокую и красивую прическу. Затем она решительно отстранила Инну. Носилки катились на бесшумных катках, врач шла рядом, то и дело поправляя торопливо наложенный и сползавший с правого предплечья бинт и каждый раз при этом поднимая осуждающий взгляд на Инну, словно бинтовать его могла единственно эта женщина. Инна шла по другую сторону носилок, и в ее глазах было лишь так и не исчезнувшее выражение усталости.

Одному следовало остаться в лодке, остался Эдик. Не потому, что у него не было друзей в отряде. Но они были здоровы и сейчас наверняка заняты. Инна ушла проводить Валерия в больницу. Наверное, в отряде были и другие девушки, но Эдик, пожалуй, не мог бы утверждать этого определенно.

Он остался в лодке, потому что она тоже была его другом из самых закадычных; другом, с которым он разговаривал много и задушевно. И сейчас именно этот друг нуждался в помощи больше остальных: ведь нижний люк барокамеры все-таки не открылся вовремя. Этим лодка подвела товарища, и даже очень серьезно, и чуть не подвела остальных. Почему? Эдик не верил в вину корабля, он знал, насколько этот его друг слаб и уязвим, и водитель решил прежде всего убедиться во всем.

Насвистывая, как всегда, когда он оставался наедине с лодкой, Эдик переоделся в старенький ремонтный комбинезон. Взяв инструменты, спустился в барокамеру и тщательно осмотрел обе створки нижнего люка. Он прикасался к ним нежно, словно к телу больного, но иногда нажимал и дергал сильно; так делает врач, чтобы узнать, какую боль ощущает здесь пациент. Успокаивая лодку, Эдик негромко бормотал всякую чепуху.

Здесь все оказалось в порядке; причину, по которой лодка в решающий момент запнулась при выполнении положенных действий, следовало искать в другом месте. Единственное, что водитель нашел в барокамере, был кусок клешни, отрубленный створками люка у наиболее рьяного преследователя Сандро. Это было что-то слизистое и измочаленное, похожее на до предела изжеванную палку. Эдик покачал головой и отложил трофей в сторону.

Потом он поднялся выше. Осторожными, плавными движениями раскрыл кожух, за которым находились моторы, трансмиссии и реле, управлявшие барокамерой – ее люками, давлением воздуха и контролем. Две или три минуты он стоял молча, ощупывая механизм взглядом, прежде чем коснуться его пальцами.

– Вот грязная скотина, – сказал он наконец и с досадой постучал пальцами по кожуху. Металл загудел будто с обидой.

– Да не ты – молчи уж…

Уверенно, как хирург, Эдик сунул руку в глубину механизма. Когда он вынул ладонь, пальцы оказались черными.

– Такое бы масло ему к завтраку. Чем проверять, он пошел с ней наверх…

Эдик умолк, словно сказал лишнее.

– Ну и не наше дело. А как у тебя с контролем давления?

Он присел на корточки и снова погрузил руку в недра машины.

– Конечно, ты не сработал: при таком датчике давления… Сигнал просто не дошел до автомата. Ты и заблокировал…

Эдик закрыл глаза; работали только руки.

– Как только ты закрыл люк? Тяга-то полетела: Сандро порвал.

Он помолчал.

– Сандро хоть спасал людей…

Он снова стал вытирать пальцы.

– Это так ты отдыхаешь?

Эдик резко повернул голову, потом медленно поднялся с колен.

– Ну, так… Проводила?

Инна кивнула.

– Погуляла бы еще, – сказал Эдик. Как можно более небрежным движением руки он закрыл кожух.

– Неохота, – тускло сказала она.

– Тогда отдыхай.

– Лягу спать… чуть позже. Здесь что-нибудь не в порядке?

В ее голосе Эдику послышалось что-то похожее на волнение. Он миг помедлил.

– Все в порядке. Как там Сандро?

– Так же.

Они помолчали: Эдик медленно вытирал пальцы – каждый в отдельности.

– А почему ты не спросишь – как Валерий?

Голос ее чуть дрожал. Эдик пожал плечами.

– Наверное, хорошо. Как же еще?

– Почему, почему вы все так?..

Эдику стало жаль ее.

– Мало ли что – мы. Тебе виднее.

– Он хороший. Смелый. Только…

Эдик подождал, но Инна не окончила фразы.

– Иди отдыхай, – повторил он.

– Там, на подземной станции, он спас людей, когда отказали охладители.

– А кто там заведовал охладителями?

Инна промолчала.

– Я посижу здесь, – сказала она после паузы.

– Почему здесь?

– Так.

Эдик вздохнул.

– Ладно, – согласился он и подумал, что при ней вычищать всю грязь, скопившуюся в механизме управления барокамерой, пожалуй, не стоит. Лучше подождать, пока она уйдет. Сейчас лучше заняться чем-нибудь другим. Хорошо бы отдохнуть, но пока вся работа не сделана, отдыхать невозможно – это Эдик давно знал по себе.

– Ну ладно, – проговорил он и вспомнил о перекушенной клешне. Вот хорошо – искать работу не придется, она сама плывет в руки.

Он опустился в камеру за обломком, брезгливо ухватил его кончиками пальцев и направился в лабораторию. Проходя мимо Инны, он покосился; она сидела, глядя на закрытый кожух – на заведование Валерия.

«Ну, и ладно» – сказал Эдик на этот раз про себя.

Отрезав в лаборатории несколько кусочков противно слизистой клешни, Эдик положил их в приемники: анализатора запахов – для составления картины; спектроскопического анализа – для выяснения химического состава; электронного микроскопа с автоматической фотокамерой – для фотографирования структуры тканей и в разные другие приборы. Остаток он сунул в биованну, присоединил шланги и фидеры и включил селекторный механизм, который будет теперь подбирать растворы и комбинации электротоков, чтобы ткань, отделенная от организма, все же ожила и показала, на что она способна.

Сделав все это, он прильнул к окуляру спектрографа, делая кое-какие записи для памяти. Здесь не было ничего неожиданного. Неожиданной оказалась лишь сухая дробь, внезапно раздавшаяся из того прибора, от которого он меньше всего ожидал активности. Эдик презрительно взглянул на ошибавшийся прибор и снова задал весь цикл анализа. Прибор подчинился Эдику, как подчинялось все на лодке, и все же затрещал вновь. Выражение снисходительности исчезло с лица водителя. С минуту он раздумывал, вытянув губы трубочкой, потом покачал головой, вынул из спектроанализатора барабанчик с пленкой и заложил его в проектор. Затем кивнул, словно нашел именно то, чего ждал.

– Эге, – сказал он и слегка присвистнул. – Похоже, что здесь основательное месторождение. А я уже собирался идти ругаться с атомэнергетиками, чтобы они не теряли, где попало, свое горючее.

И в самом деле. Вода в ущелье обладала повышенной радиоактивностью, а это, на худой конец, могло означать, что именно здесь потерян контейнер с атомным горючим. Это случилось давно, Эдика еще не было на свете, да и сама океаника была еще очень молода, и на подводных станциях еще устанавливались атомэнергетические реакторы. Тогда-то однажды и произошла авария, в результате которой был потерян один маленький контейнер. Его искали, но не нашли; было решено, что он во время сопровождавшего катастрофу взрыва двигателя разлетелся на мелкие кусочки вместе с горючим. Да и все данные указывали, что это именно так и произошло: был найден даже осколок стенки. Участок был объявлен угрожаемым, но через несколько лет, когда при самых тщательных исследованиях никакой радиоактивности не было обнаружено, запрещение плавания в этих местах сняли. Даже тогда еще Эдика не было на свете… Сегодня, когда Седой сказал о повышенной радиоактивности, Эдик решил было, что контейнер или его начинку могло забросить в эту пещеру, о которой люди до сих пор не знали; самые неожиданные открытия нередко делаются на пороге собственного дома.

Но раз повышенной радиоактивностью обладают не только вода, но и останки многоногов, значит, дело обстоит совсем не так. Радиоактивность клешни намного больше, чем окружающей воды. С другой стороны, лет прошло много, горючее было из серии кратковременных, с того времени минуло уже три, а то и три с половиной периода полураспада. То горючее не могло стать причиной такой сильной радиоактивности. Значит… Значит, где-то вблизи должно было располагаться немалое месторождение радиоактивных элементов. Потому что, судя по данным анализа, бывший владелец клешни постоянно подвергался довольно сильному облучению.

Месторождение? Почему же его до сих пор не обнаружили гидрогеологи?

– Интересно… – пробормотал Эдик, – Интересно… – Он широкими шагами направился к трапу, поднялся в рубку и склонился к видеофону, уже включенному связистом эллинга в отрядную сеть.

Он набрал номер.

 

8

Через несколько минут изображение Эдика погасло на экране аппарата, находящегося на другом конце провода. Огромная, с толстыми, поросшими кустиками волосков пальцами, рука повернула выключатель в то время, как глаза великана обратились к сидевшему напротив Седому.

Успевший проводить больных и убедиться, что в больнице все в лучшем, самом океаническом порядке, успевший даже выслушать обычные для таких случаев заверения врачей, что будет сделано все, что только возможно (заверения правдивые и ни к чему не обязывающие), и даже простить ради этого врачу ее высокую прическу, которую, по его мнению, можно было носить в институте красоты, но никак не среди океанистов, седой командир разведывательного кораблика полулежал сейчас в длинном и широком кресле в кабинете начальника отряда. Слова встречи были сказаны, все, о чем следовало доложить, – доложено. Теперь, выслушав сказанное Эдиком по видеофону, Седой задумчиво покачивал головой. Начальник отряда кашлянул, и на его плосковатом лице, на котором вместо усов росли какие-то чахлые пучки волос, а больше никакой растительности не было вовсе, явственно проступило беспокойство.

– Так как же это вы, а? – спросил он, и на лице Седого возникло выражение смущения, словно именно он был виноват в том, что по соседству с районом отряда появились эти твари, вредоносность которых, как выяснилось, отнюдь не ограничивалась уничтожением дельфинов. – Как же это ты, Семен? – повторил начальник отряда. – Человек у тебя в опасности, другой – черт знает что, чуть не гибнет, понимаешь… Гибнет, а? Да и все вы чуть не застряли в мышеловке… Что же ты?

Седой знал, что вопросы эти нужны начальнику в основном для того, чтобы собраться с мыслями, подумать, что делать в дальнейшем, потому что и то, что случилось, и степень вины в этом командира лодки были начальнику отряда уже ясны, и выводы где-то в этом массивном, блестящем черепе успели сформироваться. И все же он начал отвечать, загибая пальцы.

– Во-первых, выход наверх был чисто формальный – для протокола, проверка береговой линии, да и то – выборочная. Кто мог предполагать, что именно там произойдет эта встреча и что произойдет она именно так? Во-вторых, ребята сначала прямо рвались на эту проверку. Как-никак – всякому хотелось погулять по суше… А особенно Инна просилась, и этот – пострадавший.

– Пострадавший, – недовольно прогудел начальник. – Любовь… Вот работаем с тобой здесь, здесь живем, хорошо, ни дождя, ни жары, работы интересной по горло, что еще нужно? А любить все равно все стремятся на сушу, к солнышку… Инстинкт, что ли, не пойму.

– Возможно, что инстинкт, – ответил Седой. – Солнце – это все-таки неплохо. Сейчас-то здесь хоть свет по составу хорошо подобран. А в самом начале помнишь?

– Помню… Смешными мы были в те времена.

– Смешными… – согласился Седой. – Забываются эти дела, но не до конца.

– Ладно… А у этих… многоногов – тоже инстинкт. Они-то зачем к солнцу?

Седой пожал плечами.

– У них электрический заряд. Может быть, им нужно солнце, чтобы зарядиться?

– А эта радиоактивность откуда? Из окружающей воды? А в воде она ни с того ни с сего откуда взялась? Твой водитель вот предполагает, что поблизости должно быть месторождение. И просит пощадить многоногов. Чтобы заставить их помогать в разработке. А?

– Месторождения быть не может, – помотал головой Седой. – Мы с тобой это знаем. Помнишь, как геологи здесь работали?

– Работали на совесть, – согласился начальник. – И я думаю, что не месторождение. Значит, что же? Он думал сначала, твой водитель, что, может быть, тот контейнер. И многоноги ни при чем.

– Об этом тебе лучше знать, – сказал Седой. – Меня в том районе не было.

– Мне лучше знать. Он напутал, твой парень. Авария-то тогда приключилась в двадцати милях отсюда. Да, контейнер был разорван, это мы точно установили. Тогда запретили для работ район радиусом как раз в двадцать миль – вот этот уголок и включили в запрет. А горючее попасть сюда никак не могло…

– Ну не могло, и дьявол его побери, – согласился Седой. Он поднял голову, глядя через прозрачный потолок вверх – туда, где тоже за прозрачной стеной накрывающего город купола стояли, в задумчивости рассматривая необычный мир, глазастые рыбы. По эту сторону купола летали птицы, и, встречаясь глазами с обитателями моря, впадали в страшное беспокойство и с тревожным криком бросались прочь. Впрочем, самые самоотверженные из них уже долбили клювами по пластику, стараясь добраться до кое-где присосавшихся к куполу актиний, и невозможно было доказать птицам всю бессмысленность этих попыток…

– Так что ж делать будем? – спросил начальник отряда.

– Не знаю я, – с некоторой даже ноткой раздражения ответил Седой, и это значило: ты начальник, вот и решай. А я что ж, я выполню…

– Нервочки, – сказал начальник. – Нервы, Семен. Под водой и в воде ты… ну да, пять с лишним десятков. А всего тебе…

– Сколько и тебе, – буркнул Седой.

– Семьдесят три. Перевал. Пора и тебе садиться в кресло.

– Думаешь?

– Что ж тут думать? Судьба наша… А разве я был плохой разведчик? – Он выпятил необъятную грудь, широко распахнул руки. – Неплохой, говорят. А ушел прежде тебя. Судьба.

– Судьба, что тебя поломал кальмар.

– Поломал – склеили. Но – ушел. А кальмар этот, между прочим, был последний неусмиренный в истории. А больше никого и не осталось. Только вот ты теперь подбавил.

– Да. Что ж, если ты говоришь, – пора…

– Пора. Зрение, нервы… годы. И потом – молодым надо молодого командира. Вот хотя бы твой водитель.

– Это я и сам знаю. Пора, говоришь…

– Да ты и сам чувствуешь.

– Временами чувствую.

– Что ж, хороших глубин твоему Эдику, прозрачной воды.

– Только эта операция – еще моя. Этих ты у меня не отнимай. Их надо уничтожать. А ты ведь помнишь – я умел…

– Помню.

– Да. А эти ребята – не надо им мараться в такой грязи. Их дело – строить. Уничтожение – не для них.

– Вот как? А помри мы с тобой годом раньше?

– Ну и хорошо, что мы не померли, – сказал Седой. – Эти твари уже окончательно будут последними. Разве что нашествие из космоса случится, но такого, кажется, не предвидится. Значит, и привыкать ребятам не к чему.

– Что ж, возможно, ты прав. Не обещают нам нашествия. Ладно, операция эта – твоя. Только не совсем. Не исключительно твоя, точнее. Потому что если… Анализы? Давайте сюда!

Он на минуту умолк, склонившись над бланками и пленками. Встав с места, Седой подошел к нему и стоял, глядя через его плечо.

Видишь? Все точно. Вот почему это не только твоя операция. Будь все нормально – пошел бы ты, выпустил бы в этом ущелье баллонов пять «усмирителя» в концентрации, скажем, в пять сотых, и они стали бы шелковыми. На людей бросаться бы перестали, мы бы их изолировали – на то и заповедник, – и такой бы тут начался пир науки…

– Да, идиллия. А сейчас?

– А сейчас придется их уничтожать. Безжалостно! Хотя нас от этого и коробит, ничего не поделаешь. Раз у них до такой степени повышена радиоактивность, раз в составе тканей имеется плутоний – вот он где, видишь? – значит, они угрожают нам своим существованием, а не только клешнями. А угрозы мы не потерпим.

– А может, их все-таки сумеют использовать металлурги?

– Думаешь? Не верится, но все же свяжемся с ними, ладно. Побережем совесть. И с гидрогеологами. У них есть результаты последнего нейтринного просвечивания. Но если они убедительных данных в защиту не приведут, то – беспощадно. Ничто не должно угрожать человеку.

– На том стоим. Ясно.

– Так вот, Семен, в таком случае пойдет с вами Хабаров на своем корабле и Мезенцев – на своем. Устроим небольшой аврал… Возьмите с собой что следует. Баллоны с синей полосой. И дадите полную концентрацию.

– Не думал я, что сохранились у нас такие баллоны.

– Как видишь… Я запасливый.

– Если течение прорвется из пещеры, отравим рыбу.

– Я договорюсь с электроловом, он ее уведет. Вот такая схема. Могут быть уточнения.

– Понятно. А с кем ты пойдешь?

– А с чего ты взял, что я пойду? Ну ладно, не скаль зубы. С Хабаровым. Пошел бы с тобой, но столько стариков на одной лодке – это уж чересчур. Наверное, из ученых тоже кто-нибудь захочет. Того посадим к Мезенцеву. Ну, вот и все, пожалуй. Выход – через четыре часа. Твои все отдыхают?

– А, конечно, – сказал Седой. – Что им еще делать?

– Чтобы были как огурчики. Потому что работы, чувствуется, будет немало. А откладывать мы тоже не можем: в таких случаях лучше поторопиться, чем промедлить. Хотя уничтожить радиационную опасность никогда не бывает слишком рано. А твой парень молодец: не натолкнись он на это – мы бы, пожалуй, отложили на денек-другой.

– Он молодец.

– Да… Ну, ты свободен. Подготовку закончить засветло.

 

9

Было темно, и лучи прожекторов ослабевали и иссякали уже в нескольких десятках метров, упираясь в как будто бы утратившую прозрачность воду. По бортам и сзади царила призрачная ночь; только по временам желтоватые, зеленоватые, красноватые огоньки то вспыхивали, то угасали, и было трудно определить расстояние до них, которое могло равняться и сантиметрам, и многим метрам. Впереди не было ничего. Затем показалось, что там все же что-то есть: ночь сгустилась, а количество красноватых огоньков в ней внезапно увеличилось. Сидевший в шестом кресле небольшой, полный, как будто все время дремавший человек сразу широко раскрыл глаза и всем телом подался вперед, оглядываясь.

– Это они? Глаза? Это свечение… Да ну, как же вы не видите! Очень интересно. Совсем необычно! Как жаль, знаешь ли, что вы не провели сколько-нибудь систематических наблюдений над ними. Даже не позаботились получить хоть один неповрежденный экземпляр – нехорошо… Строение, образ жизни – все это, дорогой мой, помогло бы установить хотя бы их происхождение – очень важно, очень…

– Не до того было, – проворчал Седой.

– Очень жаль, дорогой. Потеря для науки. Полезу сам. А?

– Я тебя, Автандил, не выпущу. Съедят.

– Ну, такое старое мясо… Нет, послушай, в самом деле. Такие любопытные представители фауны средних глубин…

– Нет, нет. Откровенно говоря, Автандил: какой уж ты теперь пловец!

– Правда, дорогой, – сказал толстяк и захохотал. – Какой я теперь пловец, а? Ах, какая правда… Ну пусть кто-нибудь другой попробует достать экземпляр.

– Это не шутки, Автандил, выходить здесь.

– А я не шучу, – сощурился Автандил. – Разве с наукой шутят? Надо достать, дорогой.

– Не знаю. Да и кого послать?

– Валерий пошел бы, – тихо сказала Инна.

– Я, – сказал Эдик.

– Ты? – Седой покачал головой. – Ты ведь не отдохнул даже: я видел, возился в барокамере…

– Разве там не все было в порядке? – удивилась Инна…

– Все, все, – с досадой произнес Эдик. – Я пойду.

– Гм… А может, не надо, Автандил?

– Ты даже не знаешь, как надо.

– М-да… Что ж, иди, Эдик. Снарядись как следует.

– Угу, – сказал Эдик, поднимаясь. Инна смотрела на него, но он не оглянулся.

Тогда она повернулась и стала глядеть сквозь купол.

Три разведчика уже вошли в ущелье. Раздвигая бортами плотные заросли глубоководных растений, они преодолели завесу и неслышно вступили в свободную воду. Огни были выключены, но водителям не приходилось слишком перенапрягаться. Электронный штурман на разведчике Седого уже зависал весь путь, пройденный лодкой по пещере, и теперь безошибочно вел корабль, за которым следовал разведчик Хабарова и базовый разведчик Мезенцева.

Каждый из них имел свою задачу. Первым выключил двигатель Мезенцев. Его корабль, самый большой и мощный, замер в неподвижности неподалеку от выхода. Мезенцев должен был начать атаку именно отсюда.

Еще через несколько минут начал отставать Хабаров. Он должен был оставаться примерно в середине доступной части пещеры. Корабль же Седого ушел в самый конец, туда, где почти смыкались стены, и между каждой стеной и бортом с трудом мог бы протиснуться человек.

Было тихо, и в рубках звучали лишь приглушенные голоса переговаривавшихся по подводной связи командиров кораблей. На экранах гидровизоров было видно, как уходят из прилегающего к пещере района последние косяки и большие одинокие рыбы, как медленно плывут они все в том же направлении – прочь отсюда, туда, куда манили их непонятные и все же притягательные сигналы судов электролиза. Но на этот раз корабли вышли не для того, чтобы выловить разом всю рыбу, обитавшую в заповедных водах (да это никому и не было под силу), а лишь затем, чтобы увести стада морежителей от беспощадного действия вещества, которое хранилось в изготовленных к действию баллонах с синей полосой.

Бесшумно, как хорошо пригнанные и смазанные шестерни, вращались минуты. Никто не двигался с места, но все ясно представили себе, как, дождавшись, пока последняя рыба, неслышно скользя в тугой воде, ушла из района действия, экипаж «Нарвала», корабля Мезенцева, действуя забортными манипуляторами, растягивает прочную сеть и, медленно продвигаясь от одной стены пещеры к противоположной и затем ото дна к потолку, запирает выход, чтобы ни один многоногий хищник не ушел от предназначенной ему участи. Прошло более четверти часа, пока тихий, как в присутствии спящего голос Мезенцева оповестил остальных о том, что первая задача выполнена.

Все было готово к бою. Водители положили ладони на переключатели прожекторов, командиры – на рычаги, управлявшие уже спущенными за борт баллонами. Остальные члены экипажей были готовы смотреть во все глаза и оповещать о каждом замеченном противнике, как только будет включен свет.

Ждали лишь команды Седого, которому было доверено руководство операцией. Но он медлил, опустив голову. Возможно, давать сигнал к уничтожению, хладнокровному, не в пылу схватки, хотя бы и заведомо вредоносных существ, было все-таки нелегко. А может быть, он просто вспоминал, все ли сделано для того, чтобы в корне исключить возможность хотя бы частичной неудачи.

– Что ты тянешь, Семен?

Седой усмехнулся нетерпению начальника. А куда, собственно, торопиться? Подождите, оцените, запомните этот момент, навсегда запечатлейте его в своих душах – момент перед началом последней в истории планеты битвы на уничтожение. Запомнили? Теперь пора.

Раздалась команда. Три корабля в разных местах пещеры одновременно брызнули потоками света. Отражаясь от гладких бортов, преломляясь в прозрачных стенах рубок, в толстом слое воды, свет прожекторов озарил пустое ущелье. Нигде не было видно ни одного живого существа. Не стало даже тех многочисленных отверстий в стенах, в которых селились радиоактивные многоноги. Что это значит? Они покинули ущелье? Но взять с собой норы они же не могли… Или?.. Да, очевидно, так: инстинкт или что-то другое предупредило их о той опасности, которую несли с собой огромные тела кораблей, и они, отлично различив эти тела в темноте, успели защититься.

Но как? Закрыли, замазали, забаррикадировали отверстия своих нор, и теперь отсиживаются там в ожидании, пока неизвестные покинут их воды?

Может быть, так, возможно, и нет. Но так или иначе, сути дела это не меняло. Все равно, сейчас будут опустошены баллоны, корабли уйдут и снова поставят сеть. Некому станет раздвинуть стену из водорослей, и в пещере не возникнет никакого течения, которое могло бы вынести отравляющее вещество наружу и растворить его в океане. А рано или поздно многоноги покажутся из своих нор… Придется просто не снимать наблюдения за выходом из пещеры в течение нескольких суток.

Оставалось дать команду на открытие баллонов. И Седой уже поднял руку, чтобы просигналить самому себе, как вдруг толстый Автандил схватил его за кисть руки с такой неожиданной силой, что Седой не удержался от крепкого слова.

– В каюту! – разъяренно сказал он затем. – Немедленно в каюту, и сидеть там до окончания операции.

– Брось, дорогой, – сказал толстяк. – Ты лучше посмотри вот на это. Видишь?

Он приставил руку козырьком к глазам, а вторую вытянул вперед, указывая пальцем на что-то. Седой вгляделся. Кто-то сзади кашлянул, но представитель науки яростно замахал рукой, словно требуя полного молчания.

В пещере по-прежнему не было ничего. Впрочем, нет – что-то покачивалось в воде, какой-то шар или клубок водорослей, размером не больше крупного яблока. Он медленно проплывал на расстоянии трех-четырех метров от рубки, направляясь к выходу из пещеры, словно следовал за покинувшими эти воды рыбами. Это не было живое существо, и оно никак не могло плыть само…

– Течение… – хрипло сказал Седой. – Кто-то все-таки раздвинул водоросли. Течение к выходу… Оно в два счета вынесет все наши микстуры в открытое море…

– Течение, – пробормотал ученый. – Вы не представляете себе, откуда идет это течение… Если только я не ошибаюсь…

Неожиданно быстро он привстал, дотянулся до пульта подводной связи и повернул ручку настройки. И из ультразвукового приемника в рубку хлынули свистящие точки и тире. Все вслушались. Медленно плывя к выходу, странный шар передавал только одну цифру: три.

– Что это значит? – спросил Седой.

– Зонд номер три? – пробормотал ученый. – Теперь мне все ясно. Больше не имею к вам никаких претензий. Действуйте.

– Легко сказать… – проворчал Седой. – Раз они успели раздвинуть свои занавески из водорослей, вся операция может сорваться, если только мы не найдем способ прекратить ток воды. Но один занавес еще не остановит течения. Здесь оно вытекает, а откуда берется?

– В данном случае, очевидно, с того конца, – сказал ученый.

– По-вашему, там может быть обширный туннель?

– Нет, – вмешался Георг. – В тот раз я успел прощупать локатором. Пещера кончается узким лазом. Возле него – большой камень.

– Ну да. Тогда они как раз возились возле камня, – вспомнил Седой. – Мне показалось, что они хотели закрыть дыру… Ну, что же – тогда все ясно. Отлично. Внимание! Эдик, слышишь меня? Придется тебе выйти сразу. В конце пещеры – лаз. Взорви там три геопатрона. Я думаю, мы засыплем этот источник течения, и тогда начнем. Ты понял? Готов?

– Готов. – Эдик в барокамере говорил негромко, как и всегда.

– Ну – пошел…

Эдик показался снизу. Медленно перебирая ногами, он двинулся в пещеру. Лучи прожекторов провожали его. Пять метров он проплыл… Семь… Десять… Напряженно следивший за ним Седой облегченно отер пот со лба.

– Ну вот, – сказал он, – все в порядке. Они не покажутся.

И в этот момент они показались.

Словно закрывавшие норы пробки все разом выбило сильным ударом – они куда-то скрылись, и вытянутые, слабо светящиеся даже в лучах прожекторов, покрытые слизью тела стремительно вылетели в узкий коридор пещеры.

Дальше все смешалось в кучу, лучи света дробились и метались в волнующейся воде, тончайший песок медленным облаком поднимался со дна… Ученый смотрел во все глаза, затвор его камеры щелкал беспрерывно, запечатлевая неизвестных в самых различных ракурсах и положениях. А их становилось все больше, словно в норах жило неисчислимое количество их, и уже невозможно было разглядеть, где среди этих мечущихся тел Эдик… Был миг, когда казалось, что он так и не появится, но он появился.

Он вылетел из кучи, словно вышвырнутый пружиной. Реактивная трубка в его руках ходила из стороны в сторону, и тянувшиеся к Эдику клешни, обожженные мгновенным пламенем, бессильно повисали. Но их место занимали новые, и пловцу снова приходилось включать трубку.

Каждое такое включение давало его телу толчок назад, и было бы очень хорошо, если бы эти толчки помогали ему продвигаться в сторону корабля. Однако ему удалось выбраться из сутолоки не в том месте, которое было бы наиболее выгодным, и теперь каждое включение двигателя не приближало, а отдаляло человека от спасительной барокамеры. Казалось, он и сам не стремился побыстрее спастись, а хотел прежде лишь выманить на себя как можно больше этих тварей, чтобы облегчить предстоящее.

Лишь когда горючее в резервуаре трубки Эдика стало кончаться, он взвился на несколько метров вверх, и там круто изменил курс, устремившись к кораблю. Преследовавшие его твари завертелись на месте, а когда увидели наконец преследуемого, он был от них уже на таком расстоянии, что погоня за ним была бы безуспешной.

– Ты оторвался, Эдик, друг мой, – кричал в микрофон Седой, размахивая свободной рукой и топая ногами. – Ты оторвался, не оглядывайся назад, им не перехватить тебя, держи прямо на корабль!

Эдик слышал его, потому что на этот раз, наученные опытом, они использовали не радио, которое совершенно заглушали помехи, вызванные радиоактивностью воды, а подводную связь в звуковых частотах. Он несся к кораблю, выжимая из реактивной трубки-двигателя последние крохи горючего. Когда оно иссякло, Эдик отбросил трубку и поплыл. Торопливо работая ластами, он смотрел на приближающееся тело лодки, а все в рубке смотрели на него и видели, что хотя движения уставшего пловца все замедляются, оставшиеся ниже и позади чудища уже не в силах достать Эдика, и через какие-то секунды можно будет ударить по ним двигателями.

И тогда сверху свалилась тройка. Забрались ли они заранее в верхние горизонты пещеры, находились ли их норы над остальными – этого нельзя было сказать, да и какая разница… Даже Седой не успел выкрикнуть ни слова – он издал только нечленораздельный вопль, и когда крик этот дошел до изнемогавшего пловца, он не успел даже повернуться к излетчикам и принять более выгодное положение.

Из рубки было отлично видно, как тело Эдика внезапно затрепетало и конвульсивно дернулось раз, другой и третий: это говорило о том, что ни один из нападающих не пожалел своего электрического заряда… Затем цепкие клешни впились в человека, и Седой застонал, словно эти зазубренные ножницы врезались именно в его тело, а Инна закрыла лицо руками.

Фигуры двух подоспевших пловцов с корабля Хабарова показались рядом. Расправа была короткой, хищники даже не успели занять оборонительной позиции. Пока их тела, изувеченные огненным ударом реактивных трубок, медленно опускались на дно, пловцы, подхватив Эдика, уже достигли корабля.

И тогда разом заговорили двигатели. Их гром, многократно отраженный от стен пещеры, врывался в рубки и заставлял затыкать уши. Сидя в водительском кресле, Седой, стиснув зубы, резким движением переводил рычаги и перекладывал рули, но не позволял кораблю отклоняться от намеченной линии, и разведчик, извергая все новые и новые огненные стрелы, подходил все ближе к середине пещеры – к точке, к которой стремились, гоня перед собою массу врагов, и остальные два корабля. Языки огня пресекали всякую попытку вырваться из огненного кольца в сторону, вниз или вверх, потому что лодки шли на разной глубине, и каждая из них полностью перекрывала свой горизонт огнем. Седой все прибавлял и прибавлял мощность, чтобы ни один не ушел из этого ущелья. Он прибавлял мощность до тех пор, пока его не привел в себя крик начальника отряда:

– Да хватит, Семен! У тебя не останется горючего вернуться в отряд. Все уже, отбой! Они уничтожены…

Тогда Седой закрыл глаза, медленно, словно нехотя, потянул рычаги, возвращая их в нейтральное положение. Громы утихли. Песчаные облака медленно, очень медленно оседали на дно, погребая под собой уничтоженных врагов.

Возле отверстий, ведущих в норы, уже суетились вышедшие в воду пловцы. Баллоны в их руках послушно выбрасывали отмеренные порции отравляющих веществ. Течение остановить так и не удалось, и приходилось обрабатывать каждую нору в отдельности.

Потом корабли повернули к выходу из ущелья. Седой механически прикасался к рычагам, и его разведчик, на этот раз ставший концевым, послушно следовал за остальными задним ходом. На этот раз корабли могли не делать в пещере фигур высшего пилотажа: выход был подготовлен.

Тишина стояла в рубке. Все знали, что Эдик в барокамере не подавал никаких признаков жизни. Словно тень смерти вошла в рубку и утвердилась на пустом кресле… Седой передвигал рычаги и думал о том, что человек, который должен был стать командиром, так и не успел ни одного дня покомандовать кораблем, и Седой жалел, что слишком поздно решил предоставить ему такую возможность. Да, наверное, уходить надо вовремя.

Но ведь не только же в этом дело?

– Хотел бы я знать… – сказал Седой и даже зубами скрипнул. – Хотел бы я знать, кому мы этим обязаны. Тем, что нам снова приходится заниматься уничтожением. Тем, что у нас снова погибают люди. Происходит все то, от чего даже мы, старики, отвыкли, а молодые и вовсе никогда не знали. Хотел бы я знать, и тогда…

– И тогда, – вступил в разговор ученый представитель, – и тогда мы с тобой ничего не смогли бы сделать, кроме того, что уже сделали. А кому мы этим обязаны, это я могу сказать и сейчас.

– Не быстро ли? – недоверчиво спросил Седой. – Когда мы шли на операцию, ты знал куда меньше меня.

– Больше, мой дорогой, – сказал Мукбаниани. – Только не было связующих звеньев, а теперь они возникли. Помог наш третий зонд, это течение и, знаешь ли, еще разные обстоятельства. Да, теперь я могу вам сказать.

– Тогда я доберусь до них… – мрачно процедил Седой.

– Нет, – сказал ученый. – Поздно. Они умерли гораздо раньше, чем мы родились на свет…

– Да, – помолчав, продолжал он. – Нас с вами еще на свете не было, когда люди изготовляли атомные и ядерные бомбы. Но мы не забыли, что когда-то люди топили так называемые радиоактивные отходы в океане. Не говоря уже о том, что порой они теряли и самые бомбы… Нет, нет, вовсе не здесь. Довольно далеко отсюда. Мы постоянно проверяли степень опасности в этом районе, но ничего угрожающего не было, пока некоторое время тому назад нам не попалось существо, похожее вот на этих, ваших… Мы предупредили вас и занялись делом всерьез, хотя и не все считали, что есть смысл: через столько лет… И нашли, что примерно из того района куда-то уходит неширокий туннель. Не исключено, что он имеет выход, решили мы. Но исследовать его человеку было невозможно. И мы прибегли к помощи зондов. Ожидалось, что если туннель сквозной, то рано или поздно зонды обнаружатся, кто-нибудь примет их сигналы.

– Понимаю, – кивнул Седой. – И вот сегодня…

– Да. Трудно сказать, сколь долгое время течение несло сюда радиоактивные воды. А что происходило затем – вам, океанистам, нет надобности объяснять. В устье туннеля жили крабы – самые обычные крабы. Возникли мутации под влиянием систематического и все возрастающего облучения. С точки зрения зоологии это были всего лишь уродцы, но, я бы сказал, неплохо организованные уродцы. Они были развиты выше, чем даже дельфины, судя хотя бы по тому, что мы видели. Но, к сожалению, не только по нраву, но и по самой сущности своей представляли угрозу для нас. Такие выводы мы сделали, наткнувшись в тех водах на один экземпляр; но где живут остальные, до ваших событий мы не знали.

– Все просто, – сказал Седой горько, – все логично. Но до чего же все это… ну, не знаю, античеловечно, что ли. Если все обстоит так, как вы рассказываете, то и мы сегодня еще не можем быть гарантированы от того, что еще какое-нибудь дело, содеянное в прошлом теми, кто топил радиоактивные остатки в море, не нанесет нам удара в спину.

– К сожалению, это так, – согласился ученый. – Запомните: всегда надо думать о будущих поколениях. Потому, что подлость, сделанная сегодня и, казалось бы, похороненная, неизбежно – хотя бы через сотню лет – даст ядовитые ростки. И кому-то придется их выпалывать и жертвовать при этом жизнью.

Он умолк и погрузился в размышления.

– Мы похороним их здесь, под водой, – сказал Седой сам себе. – С почестями, как когда-то хоронили солдат, когда еще были солдаты.

Георг пошевелился в кресле слева и сказал:

– Да… Они погибли. А мы?

– Наше дело – строить острова, – оказал Седой. – Сколько бы нам ни мешал кто угодно – и здесь, и во всей Вселенной, люди всегда будут строить, а не разрушать острова.

Он протянул руку и убавил ход, купол подводного города уже показался впереди.

 

10

Разведывательный кораблик уходил в очередной рейс, потому что работы не прекращались, как не прекращается жизнь, сколько бы ни погибало людей.

…Они были готовы, поредевший и пополненный экипаж во главе с Седым, который остался, потому что кто-то должен был командовать кораблем, пока старые и новые океанисты снова составят один настоящий экипаж разведчика.

…Они подошли к резервной гавани, в которой их ждала лодка. Впрочем, их ждала не только лодка. Высокая фигура отделилась от стены и подошла к нам, улыбаясь.

– Вот и я, – сказал человек. – Боялся, что не успею. Соскучились? А я выздоровел. Еще поплаваем, а? Поплаваем, только не надо падать духом…

– Гм-гм… – сказал Седой и отвернулся. – Что ж, поздравляю. Ребята, пройдемте…

Седой не любил зрелища нежных встреч. Но первой прошла Инна. Она не осталась, хотя Седой видел, как участилось ее дыхание. Что ж, скромность и сдержанность в выражении чувств украшают юность, не говоря уже об остальных возрастах…

Новый водитель был на месте и тщательно протирал белой тряпочкой и без того блестевший пульт. Все кресла были заняты, корабль был готов к выходу.

Седой отдал команду. Шлюз разомкнулся и сомкнулся за кормой. Купол отрядного городка медленно уходил вниз, оставался позади. Но все смотрели в противоположном направлении, где на невысоком, очищенном от ила подводном утесе был ясно виден темно-красный купол из блестящего пластика. Седой молчал. Новый водитель взглянул на него и чуть повернул головку руля, чтобы пройти поближе. Седой опустил веки.

Лодка поравнялась с куполом, и стала видна белая табличка на его поверхности. Все следили за ней, поворачивая головы, пока лодка уходила все дальше.

– Почему он так мало говорил? – сказала Инна, и Седой понял ее.

– Он был скромен.

– Слишком…

– Нет. Он был виден всем. И считал, что не стоит говорить о том, что ясно и так. И другие видны тоже, сколько бы они ни разговаривали.

– Он погиб… из-за других?

– Его просто убили. Из-за угла. Раньше, чем он успел родиться. В первый раз – тогда, когда топили радиоактивные остатки в Тихом океане…

– В первый?

– Я тоже виноват. Он не должен был выходить усталым.

– Конечно, он пошел зря, – сказал Валерий. – Не стоило лезть ради ерундового краба.

– Седой, – после паузы промолвила Инна.

– Да?

– У меня просьба. Всплывем там, где мы были в тот раз. У песчаного мыса. Я выйду… вдвоем.

Седой вытянул губы, грустно кивнул. Что же, почему бы и нет? Пусть.

Он отдал команду водителю. Георг и Сандро сидели с каменными лицами, глядели каждый в свой конус обзора. Выздоровевший чуть улыбнулся, но сейчас же лицо его приняло серьезное и даже торжественное выражение.

Наверху он помог Инне выйти.

– Когда, прийти за вами? – спросил Седой.

– Через час, – сказала она.

– Лучше через полтора, – сказал ее спутник.

– Через полтора, – согласилась Инна, и Седой кивнул. Они остались вдвоем. Это было то же место, на котором они высадились две недели назад; оставленное ими снаряжение так и лежало, чуть припорошенное песком. Валерий поднял свою куртку, встряхнул ее и засмеялся.

– Такой же день, – сказал он, – и мы снова здесь. Будем купаться, да? Как я вспоминал о тебе… – Он подошел к Инне вплотную, и она ощутила на лице его дыхание.

– Ты меня любишь?

Она не ответила, лишь вытянула руку.

– Посмотри туда. Видишь?

– Конечно. Это маяк, я бывал там…

– Туда примерно час ходьбы.

– Чуть больше. А что?

– Через час ты будешь там. Туда заходят корабли. Они увезут тебя, куда захочешь.

– Я никуда не хочу.

– Но ты уедешь. Ты никогда больше не будешь плавать на корабле, на котором плавал Эдик. Не будешь в отряде, в котором был он. И я. Ты чужой нам. И плохой героизм – исправлять свои промахи, когда они уже угрожают людям.

– Да чепуха…

– Иди. Я сказала им, чтобы они задержались, только потому, что пожалела тебя. Я могла выгнать тебя и у них на глазах. И если ты не уйдешь…

– Ну, хорошо. Пусть эта работа меня не интересует – возня с барокамерой. Я остался здесь только ради тебя. Но гнать меня за это? Ты не пожалеешь?

– Может быть, – сказала она. – Прощай.

– Прощай, – процедил он.

Первую сотню метров Валерий прошел медленно, словно ожидая окрика, просьбы вернуться. Потом пошел быстрее. Берег был пологим, а песок – таким мелким, что нога тонула в нем по щиколотку, и все же Валерий шел быстро.

Инна глядела ему вслед. Потом его фигура растаяла в дрожащем воздухе, поднимавшемся от нагретого песка. Тогда она вздохнула, нашла место поудобнее, села и стала ждать корабль.