1

Первые впечатления, впечатления детства, как правило, сохраняются человеком, его памятью на всю жизнь. И ту обстановку, те условия, в которых он впервые начал осознавать себя, он всегда будет считать (часто даже не понимая этого) естественными и нормальными, с ними будет сравнивать все то, с чем ему придется встретиться в дальнейшем и в них будут корениться его оценки, симпатии и антипатии. Поэтому каким бы знающим инженером ни стал в конце концов Гибкая Рука с Великих озер, сколько бы миров ни повидал, начиная с мира Даль и кончая Ассартом, он по-прежнему в глубине души самым естественным и прекрасным считал леса и воды, не оскверненные человеком технологической эры, а города, со всеми их удобствами и кажущейся легкостью жизни, оставались для него средой скорее враждебной, хотя бы потому, что множество их обитателей исповедовало другие ценности и обладало другими понятиями о честном и бесчестном, о своих и чужих, давно утратило понятия рода и племени и смысл своей жизни видело не в сохранении их через свое потомство, но лишь в том, чтобы эту свою собственную жизнь провести как можно легче, безмятежнее, безопаснее – пусть и в ущерб другим людям, сколько бы их ни было. А вот обитель и ее население он воспринял по-другому: эти люди уже походили на племя, к тому же дружественное – судя по тому, как они приняли вновь прибывших и согласились помочь в решении задачи, которую экипаж – следовательно, и сам индеец – теперь должен был выполнить на Альмезоте. Задача как раз и заключалась, по его мнению, в том, чтобы отыскать тут десяток людей, составлявших как бы еще один маленький род и воспринимавших жизнь так, как воспринимал ее он сам, а не все прочие, кого люди экипажа успели тут встретить и просмотреть. И Гибкая Рука был уверен, что найти таких людей удастся очень скоро: в том обилии обитателей, какое здесь существовало, даже если бы таких людей насчитывалось по одному на каждую тысячу – все равно, уже к вечеру все будет сделано. Именно в таком настроении покинул он стены обители, направляясь за своим ведущим – многоопытным братом по имени Котс О. Видал.

Следуя за ним, индеец оказался совершенно в другой, по сравнению с обителью, обстановке. Маршрут, каким он следовал, не отставая от брата, был проложен по окраине, как бы по дуге почти правильного круга, ограничивавшего городскую территорию. Быть может, индеец должен был удивиться, подумав, что в таких местах, где не было жилья и почти не встречалось прохожих, вряд ли удастся найти кого-то из тех, кого следовало отыскать. Однако ведущего, судя по его спокойствию и уверенной походке, это нимало не тревожило, и Рука приказал себе не беспокоиться, не отставать от нового сотоварища и лишь внимательно следить за его действиями для быстрейшего приобретения нужного опыта.

Впрочем, сомнения его, если они и были, просуществовали очень недолго. Потому что, пройдя еще одним замысловато искривленным переулком, они оказались вдруг перед обширным и открытым местом, в середине которого, метрах в трехстах, возвышалось огромное строение, то ли круглое, то ли не очень вытянутый овал, обладающее множеством входов и почти не имеющее окон – разве что в двух-трех местах виднелись их группы на первом этаже и на двух верхних из восьми. А двое, выйдя из переулка, сразу оказались на матовом покрытии широкой дороги, которая плавно поворачивала именно к увиденному строению. Оно, видимо, и было целью их похода и представляло собой – тут невозможно было ошибиться – громадный и, похоже, весьма современный стадион. Если бы в этом и возникли сомнения, то они враз рассеялись бы: обилие указателей, которыми вместе с великим множеством всяческой рекламы была обставлена не только дорога, но и все открытое зеленое пространство вокруг, говорило о том, что именно здесь не далее как через два дня произойдет величайшее событие года: финальная игра крупнейшего и самого значительного ежегодного турнира на приз «Единой Рекламы», всемирной и могучей корпорации, где встретятся «Пожиратели звезд» и «Снайперы Галактики», победоносно, хотя и не без больших усилий, пробившиеся в последнюю стадию громадного соревнования. Осознав все это, Гибкая Рука пожалел, что игра ему незнакома: понимай он в ней хоть что-нибудь, с удовольствием поболел бы за одну из команд – наугад, просто ради того, чтобы провести время с толком. И уже хотел было спросить у партнера, не согласится ли он хоть вкратце объяснить, как в это играют, но тот сам повернулся к нему и проговорил, усмехаясь:

– Вранье бессовестное, верно?

Гибкая Рука смог только пожать плечами, но тут же, чтобы не показаться невежливым, ответил и словесно:

– Ты говоришь так. Я не знаю…

– Значит, живешь неполной жизнью, – уверенно определил брат Котс.

– Объясни.

– Да тут и объяснять нечего. Вовсе это не самый-самый турнир, на деле он четвертый по рейтингу, и в нем даже не все лучшие команды заиграны. Но, как говорится, хозяин – барин, рекламщикам стесняться не пристало, вот они и пудрят мозги. Хотя нормального болельщика не проведешь, все знают, что чего стоит.

Индеец вынужден был снова ответить:

– Не понимаю, о чем ты.

– Что тут не понимать? Каждая власть проводит свой турнир, даже если она не власть на деле, а так, властишка. Без этого нет престижа, нет престижа – нет и денег, а без денег, сам понимаешь, жизни тоже нет, да и к чему она тогда?

– А в обители, – осторожно спросил индеец, – все так думают? Или только ты, брат?

– Обсуждать дела обители в частных разговорах есть грех первой категории, – уже совсем другим тоном произнес брат. – Так что ты следи за своим языком, усвоил?

– Ты сказал, – ответил Гибкая Рука и решил, что лучше больше никаких вопросов не задавать, да провались эта игра сквозь землю. Если понадобится – сам как-нибудь разберется. Хотя, может быть, это будет сочтено невежливостью? – Сегодня тут что? – проговорил он, чтобы не прерывать разговора.

– Технический день – до игры двое суток. Сплошные проверки. Хотя отвечает за все реклама, но и другие власти заботятся о своей безопасности и прочем. Не показаться здесь на финальной встрече – никак не допустимо, очень влияет на авторитет.

– Народ обижается?

– Кто? Народ? Да кого это волнует? Брат, ты откуда вообще взялся, с того света, что ли? Или от природы такой… наивный?

– От природы, – признал индеец с готовностью. – От Бога…

– Бог – не самый главный… – пробормотал брат скорее самому себе, чем собеседнику, так что Гибкая Рука предпочел на это никак не отзываться, сделать вид, что пропустил мимо ушей. – Не грусти, у нас в обители каждый найдет себе дело по способностям, так что не пропадешь.

– Скажи, брат Котс… Если тут сегодня людей нет – кого же мы сможем тут найти?

Но на этот раз Котс О. Видал не поддержал разговора, наоборот, покачал головой и даже, выпятив губы, плотно ущемил их пальцами – что, вероятно, имело тот же смысл, что и приложенный к губам палец.

И верно, разговаривать, пожалуй, больше не следовало: они уже успели не только приблизиться к стадиону, но и, пройдя мимо нескольких подъездов, на миг остановились перед не столь заметной дверью, над которой виднелась надпись золотом по черному фону: «Комплекс для высокопоставленных персон». Задержались действительно только на миг, потому что Котс просто толкнул дверь, и она с шумом распахнулась, открывая вход.

Индеец ожидал, что им придется проходить сквозь заслон из охранников, а то и солдат: высокопоставленные персоны любят надежность во всем, а прежде всего – в своей безопасности. Ожидание не оправдалось: за дверью не было ни души. Зато было очень много другого: большой набор опознающих устройств, наверняка (прикинул индеец, вновь становясь инженером) связанных и со всеми мыслимыми базами данных, и с оружием, готовым действовать на поражение немедленно при возникновении каких-то сомнений относительно допущения вошедших в этот элитарный уголок. Индеец невольно замедлил шаг, что же касается его напарника, то он не обратил на все это ровно никакого внимания, но достал откуда-то изнутри карточку величиной с обычную денежную и, держа ее пальцами, словно удостоверение личности, протянул руку в направлении одного из устройств – не тумбы, не экрана, не следящего объектива и не слегка выдающегося из переборки микрофона, но к металлическому сетчатому блюдцу, вделанному в стену в стороне от всего остального. Секунда прошла – карточка, показалось индейцу, вспыхнула, засветилась красным (Гибкая Рука испугался даже, что Котс обожжет пальцы), затем цвета стали быстро сменять друг друга – не в спектральном порядке, но, казалось, без всякого порядка вообще, словно каждый цвет означал то ли букву, то ли цифру или еще какой-то символ, которые могли по-разному повторяться и сочетаться, образуя некий текст, где-то подвергающийся мгновенной расшифровке. Продолжалось это секунд не более десяти – потом карточка погасла, Котс убрал ее куда-то за пазуху и сказал:

– Ну, все. Поторопимся: тут интересно видеть и слышать все с самого начала.

Они поторопились, индеец даже не успел как следует разглядеть убранство помещений, предназначенных для сильных мира сего: поспевая за братом, он рысью, если только не галопом, пронесся мимо дверей, охранников, официантов, секретарей, операторов, красавиц из службы услуг (Гибкая Рука ощутил при этом сильное сердцебиение: вот это были девушки! Жаль, что Питек их не видит!) и наконец оказались в помещении, в котором им, видимо, и следовало быть.

Вероятно, в этом помещении проводились после игр пресс-конференции; во всяком случае, так подумалось индейцу. У стены, противоположной входу, метровое возвышение, на нем – длинный стол со стульями с одной стороны, зал уставлен рядами кресел. Но, видимо, на этот раз речь шла не о пресс-конференции: ни одной камеры и близко не было, да и ни единого человека, которого можно было бы принять за репортера. Всех присутствующих уже с первого взгляда можно было разделить на две неравные части: одна была – человек десять, – безусловно, значительные фигуры, их высокий статус читался на лицах и еще недвусмысленнее – на одежде и обуви; Гибкая Рука не имел представления о здешних ценах, но в качестве гардероба худо-бедно разбирался и потому предположил, что цен более высоких и не бывает. Вторую группу, куда более многочисленную, составляли телохранители первых и, возможно, их референты и секретари – тоже весьма пристойно одетые, но далеко, далеко не на том уровне, что их хозяева: ярче, но… нет, рукава не так были вшиты, да и покрой уступал. Группы резко разделялись и по местам, какие они тут занимали: первые – за столом, остальные по-разному: помощники – в первых двух рядах, охранники – группами у входов и по краям подиума. Когда Котс и индеец переступили порог, четверо из оберегавших вход рванулись было к ним, словно пружиной подброшенные, но уже через долю секунды расслабились: видно, монах был им хорошо знаком. Котс, кивком предложив Гибкой Руке следовать за ним, без задержки пересек зал от входа до подиума, подошвы его традиционных сандалий четко прощелкали по ступенькам, он подошел к столу, за которым еще три-четыре стула оставались свободными, сел, не ожидая приглашения, указал индейцу на место рядом с собой (оно, кстати, было занято, но обосновавшийся на нем человек, хотя и не сразу, но все же, как бы повинуясь взгляду брата Котса и его поднятым бровям, передвинулся на кресло левее), проговорил негромко, но всем слышно: «Благословение Господне с высоким собранием. Наши скромные персоны да не отвлекут вас от дел», и собравшиеся, вроде бы никак на сказанное не отозвавшись, продолжили то, ради чего они тут собрались. Гибкая же Рука занялся своим главным делом: принялся просматривать одного за другим всех, кто собрался здесь, и невольно грустнел с каждым новым разочарованием: никого, хоть отдаленно похожего на разыскиваемых, тут и в помине не было.

– Итак, – молвил один из сидевших за столом – его место было в самом торце, – я полагаю, все успели ознакомиться со сценарием предстоящего события, и я готов выслушать замечания и предложения – если они, разумеется, вообще существуют. Прошу, коллеги. Кто первый?

– Замечание к порядку ведения, – сразу же заявил один из участников обсуждения, по облику – самый молодой, но уж наверняка не самый скромный.

– В самом деле? – В голосе председательствующего отчетливо прозвучала неприязнь. – Какие же нами допущены ошибки? Очень любопытно будет услышать.

– Перед началом обсуждения не соблюдена обязательная рекламная десятиминутка. Таким образом, нарушено генеральное соглашение между Всемирной Рекламой и всеми объединениями, чьи представители здесь присутствуют. Это первое. И второе: как известно, любые мероприятия, в которых участвует более одного человека, могут осуществляться лишь при включенных рекламных экранах, и единственным разрешенным ограничением является приглушение звука до приемлемого уровня. Однако я не вижу здесь ни одного включенного экрана, а по категории этого помещения их должно быть не менее трех. Следует ли считать это досадным упущением или запланированным саботажем? Если положение не будет немедленно исправлено, компания, которую я представляю, отказывается от участия в обсуждении со всеми вытекающими из этого последствиями. Прошу принять меры.

Последние слова молодой человек произнес едва ли не приказным тоном.

И с маху уселся на свое место, обводя участников строгим взглядом.

Ответил ему председатель:

– Если бы наш… гм… наш юный коллега более внимательно ознакомился с «Положением о проведении финальных и приравненных к ним игр и других спортивных соревнований», принятым Согласительным комитетом всех властных структур, то он не стал бы занимать наше внимание необоснованными претензиями. Поскольку там ясно сказано, что закрытые подготовительные совещания по проведению указанных мероприятий проводятся в режиме максимальной закрытости и высшего уровня секретности. А в Основной инструкции, принятой тем же комитетом, совершенно недвусмысленно указано на то, что к мерам по соблюдению высшего уровня секретности относятся… вот этот текст, цитирую: «отключение любого электронного оборудования, какое может быть использовано для несанкционированного просматривания, или прослушивания, или записи, или создания помех проводимым мероприятиям». Полагаете ли вы, коллега, что рекламные экраны не относятся к электронному оборудованию?

В голосе молодого представителя рекламного центра звучало торжество, когда он отвечал:

– Именно так я и полагаю, глубокоуважаемый коллега. Поскольку наше рекламное оборудование последнего поколения никак не относится к электронике, что должно быть известно всем и каждому, но является кваркотронным, то есть принадлежит к новейшей технологии. А в документе, который вы только что столь трудолюбиво цитировали, как все мы слышали, ни словом не упомянуто о кваркотронике. Поэтому я продолжаю настаивать на немедленном перерыве на рекламную десятиминутку и включении экранов.

– Действительно, – сказал председатель, – о кваркотронике ничего не сказано, однако лишь потому, что инструкции и прочие документы принимались тогда, когда этой технологии еще не существовало. В настоящее время комитет занят как раз обсуждением модернизированного варианта. Иными словами, коллега, вы ссылаетесь на чисто техническое обстоятельство, а ведь дело серьезное: стоит хоть ничтожной доле информации о том, чем мы тут заняты, просочиться наружу – и вы представляете, что тогда начнется в мире? Без преувеличения скажу: вплоть до массовых бунтов и переворотов! Кстати, первой их жертвой станет как раз реклама, поскольку она всем осточертела больше, чем все прочее. А эмоциональный уровень населения, уровень сдерживаемых страстей уже почти на красной черте… Вы способны понять это? Или для вас это чересчур сложно?

– Коллега «Банк-уния», – вступил в разговор один из молчавших до сих пор участников, – мое мнение – не стоит метать бисер, сами знаете, перед кем. Все равно вы ему никак ничего не объясните – не потому, что он глуп, хотя я и этого не исключаю, а просто он сейчас не желает понимать ничего, кроме единственной вещи: если он не добьется своих туманных картинок, в его родной конторе ему устроят такую порку, после которой выше курьера уже вовек не подняться. По сравнению с такой перспективой для него любой здравый смысл лишен всякого содержания. Убеждать его – все равно что писать себе через голову. И знаете, что еще? Мне его жаль, все мы в свое время были если не совсем такими, то, во всяком случае, достаточно похожими. Поэтому, а еще более потому, что мы сейчас теряем время совершенно непроизводительно, предлагаю пойти на взаимные уступки. Компромисс, коллеги, и только он позволит нам сейчас перейти к существу дела.

– Как же «Авторитет» представляет себе возможный компромисс?

– Элементарно просто. Мы включаем экраны. Однако не для приема текущей рекламы, поскольку ни малейшего выхода в реальное вещание сейчас мы не допустим. А на экраны выведем старые рекламные записи, которых здесь имеется в изобилии. То есть никакой связи с внешней средой у нас по-прежнему не будет, а если даже кто-то попытался бы вести запись на здешней внутренней аппаратуре, то во избежание последствий все старые записи после воспроизведения будут стираться. Я могу поручить это моим людям, коллеги, уверяю вас – они в таких вещах разбираются прекрасно. Молодой человек, вы сможете доложить вашему руководству, что заседание шло при включенной рекламе, и это будет чистой правдой; что же касается десятиминутки, то мы и ее соблюдем – только не перед, а после работы. Устраивает вас такой выход?

– Согласен, – отозвался рекламист, хотя и не сразу, достаточно.

– Вот и прекрасно. Коллега председатель, возвращаю вам слово.

При этих словах брат Котс усмехнулся и даже подмигнул индейцу; тот слегка кивнул в ответ.

– Благодарю, коллега, – проговорил председатель. – Итак, переходим к делу. Из проекта сценария вы, несомненно, уяснили главное, так что теперь нам остается пройти по пунктам. Игра протекает следующим образом: первый шаг – один-два в пользу «Пожирателей». Нарушения – поровну, восемнадцать на восемнадцать, однако один свободный заброс в пользу «Пожирателей», результативный. Второй шаг – три-два в пользу «Снайперов», штрафы – двадцать на двадцать два, два свободных заброса в пользу «Снайперов», результативен один. Таким образом, счет основного времени равный, четыре-четыре. Дополнительные шаги: два-один и один-два. В результате счет по-прежнему ничейный, семь-семь. Штрафы: шестнадцать на четырнадцать. Затем серии свободных забросов. Первая, полная серия: восемь-восемь, то есть все забросы реализованы. Вторая серия, редуцированная: пять-пять. То есть счет все еще равный. И наконец третья серия, малая, по три заброса. В ней один заброс, а именно второй, «Снайперы» отражают путем верхнего перехвата и таким образом выигрывают финальный матч и тем самым – весь «рекламный» турнир. Есть возражения против такой схемы?

И сразу почувствовалось, что этот вопрос задел каждого – и по-разному. Потому что не менее половины участников обсуждения явно были недовольны. И один из них не преминул заявить об этом:

– Простите, но «Кровь земли» совершенно не довольна такой трактовкой. Она свидетельствует о полном пренебрежении справедливостью. Напомню, что и в предыдущем турнире, Державном, выиграли «Снайперы»; не следует ли сейчас отдать победу «Пожирателям»? Мы рискуем утратить доверие масс: люди ведь видят, что на самом деле «Пожиратели» сильнее…

– Совершенно верно, – подтвердил председатель. – И это вызовет определенное недовольство, что, собственно, нам и требуется. Вынужден напомнить вам, коллеги: население, его эмоциональный уровень, уровень страстей возрос до опасного предела. Население недовольно, и вы без труда можете понять – чем именно. В мире беспокойно, коллеги. И самый простой способ снять это напряжение, направить энергию страстей в безопасном направлении – это реализовать его в недовольстве результатом турнира. Что же касается справедливости, то могу обещать, что в следующем турнире – это будет как раз ваш турнир, «Кровь земли», – выиграют «Пожиратели» и таким образом по числу выигрышей сравняются со «Снайперами». Мало того: они обыграют их и в турнире «Людей Закона», так что на какое-то время даже вырвутся вперед. Согласны?

– Ну, разве что на таких условиях…

– Какие еще суждения у коллег?

– Есть. По ходу игры.

– Да, прошу вас. Что вас смущает?

– Использовано все игровое время до предела, но в сценарии я не нашел ни единой драки и ни одного удаления. По-моему, это противоестественно. Не говоря уже о том, что…

– Я понял вас, коллега, и вынужден признать, что вы правы, это действительно серьезный недостаток. Когда, по-вашему, должна произойти драка?

– По-моему, уместно было бы в первом добавочном полушаге.

– Я записал. И удаление – в результате этого столкновения?

– Нет, там – одна травма с заменой. А удаление – во втором добавочном за пререкания с центральным судьей пятерки.

– Очень хорошо. У вас есть кандидатура?

– Я предложил бы Штопа. Он…

– Простите, но он же из «Снайперов»!

– Вот именно! В этом и весь юмор: они все равно выиграют!

– Н-ну… Пожалуй, это и в самом деле неплохо. Никто не возражает? В таком случае переходим к кандидатурам. Первое очко, выигранное «Пожирателями». Чей удар и в результате какой комбинации? Лично мне кажется, что лучше всего сделать быстрое очко. Селим проходит по правому краю, прорывается за зеленую линию, переходит на игру руками и бросает в левую корзину, в то время как Чухарь ожидает удара ногой в дальний угол больших ворот…

– Позвольте, позвольте!..

– Коллеги, не станем затягивать дело до бесконечности, не забудьте – команды должны еще как следует отрепетировать, а время уходит!

– Извините, но мы еще не обсудили уровня вознаграждения игрокам, тренерам, судейской пятерке, комментаторам, наконец…

– Проще всего будет целиком взять это из предыдущего турнира – было очень прилично…

– Однако же…

В разгоревшийся спор Гибкая Рука вслушиваться не стал, детали казались ему уже не столь интересными, как сам принцип того, что здесь называлось честной игрой. Котсу это, наверное, тоже надоело. Он откровенно зевнул, потянулся на кресле и сказал индейцу:

– Мы, пожалуй, можем идти.

На их уход никто не обратил внимания, потому что как раз в это время председатель произносил весьма проникновенным тоном:

– И, коллеги, вряд ли нужно лишний раз напоминать вам, что принятые здесь решения ни в коем случае не должны стать известными ни единому человеку из букмекерской корпорации, иначе наши с вами интересы окажутся очень серьезно ущемлены…

В ответ раздался одобрительный гул; Котс, закрывая за собой дверь, сказал с усмешкой:

– Это как раз будет первым, что сделает любой из них: у каждого есть свой букмекер, которому и говорить ничего не надо будет – просто сделать ставку… Конечно, интересы больших корпораций пострадают, зато каждый из этих парней изрядно выиграет, включая самого последнего из телохранителей; если бы не это – мы никого из них тут не увидели бы.

Гибкая Рука промолчал, про себя сделав вывод: это действительно был, пожалуй, худший из всех известных ему миров. Самый неестественный. Что же удивительного в том, что ему предстоит погибнуть? По делам и расплата.

2

Георгий, сопровождавший брата Шарома, уже более двух часов находился в одной из аудиторий Кишаретского Высшего Академического училища, считавшегося наиболее престижным из высших учебных заведений Альмезота. В этом храме науки нынешний день был вдвойне напряженным: в одной половине аудиторий принимались дополнительные, а на самом деле – решающие приемные экзамены, в другой же – еще более судьбоносные выпускные, чьи результаты должны были неизбежно повлиять на дальнейшую судьбу оканчивающих курс наук – во всяком случае, на несколько ближайших лет. Понятно поэтому, что Храм никак не мог обойти эти события самым пристальным вниманием и для получения нужной информации послал именно брата Шарома, крупнейшего в своей области специалиста.

Предыдущие два часа монастырская пара провела на приемных экзаменах, а сейчас как раз меняла дислокацию, поднимаясь на те этажи, где соревновались соискатели дипломов. Таким образом, на несколько минут брат и послушник оказались в обстановке, дававшей возможность для разговора, поскольку в аудиториях нарушать торжественную тишину кем-либо, кроме вопрошающего и отвечающего, было бы грубейшим нарушением порядка и традиции. Поэтому Георгий постарался не упустить такой возможности получить хоть какие-то объяснения многого, чего он пока так и не сумел понять.

– Брат Шаром, могу ли я спросить…

– О чем угодно, брат. У нас нет секретов от таких людей, как вы, пользующихся высочайшим доверием. Итак?

– Молодые люди на экзамене, как мне кажется, должны показать уровень своих знаний и умение хорошо соображать, не так ли?

– Совершенно справедливое мнение, брат мой.

– Но мы с вами видели своими глазами…

– С тобой, брат, не «с вами». В обители не принято…

– Да, разумеется. Мы с тобой видели, как принимались четыре экзамена: по экономике, экологии, праву и безопасности…

– У тебя прекрасная память.

– Мы слышали и вопросы, и ответы на них.

– Совершенно справедливо.

– Может быть, я не понимаю, я впервые в этом вашем мире…

– И ненадолго, кажется?

– Этого я не знаю. Но… мне запомнился первый вопрос и первый ответ – вопрос был по экологии.

– Совершенно верно. Этот предмет теперь считается основным.

– Но ведь что спросил преподаватель?

– Он спросил: «Насколько вы готовы к экзамену?»

– Вот именно! Ты знал заранее?

– Конечно. Это стандартный вопрос на любом экзамене.

– И юноша ответил: «Готов в пределах трех тысяч».

– Не понимаю, что тебя так удивило. Может быть, то, что он не назвал – трех тысяч чего? Но у нас в обращении только одни деньги, и если говорят «три тысячи», то само собой подразумевается, что речь идет о диконах.

– Деньги?

– А ты чего ожидал?

– Я думал, вопрос будет касаться природы, в которой люди живут. Разве так не должно быть?

– Должно, но так оно и было. В какой среде мы живем? Что главное в нашей жизни, необходимое для ее существования? Деньги, конечно. Не воздух, не вода, не пища, не жилье, потому что все это можно иметь в таком количестве и того качества, какое позволяют деньги, имеющиеся у тебя. А если ты ими не обладаешь, среда становится для тебя смертельной, потому что тебе негде жить, нечего ни есть, ни пить, да и воздухом ты дышишь, не приведенным к норме, так что долго не выдержишь. Нет, вопрос был задан правильно и совершенно закономерно, потому что ответ на него сразу дает понять, кто пришел держать экзамен и откуда, что стоит за его спиной – в смысле какие деньги: большие, средние, малые…

– А если вообще никаких?

– Этого просто не может быть: такие не экзаменуются, потому что им заведомо не на что рассчитывать.

– Но, может быть, как раз у этого юноши прочные знания, блестящие способности…

– Да нет, этого быть просто не может. Если у него нет денег, значит, у его родителей или покровителей не оказалось достаточных способностей для того, чтобы их заработать. А значит, и их потомок таким даром не обладает – зачем же ему диплом? Ему и десять дипломов не помогут подняться в жизни.

– Это вовсе не обязательно: бывает, что в совершенно заурядных семьях рождаются дети с редкостными способностями в самых неожиданных областях: в геометрии, допустим, или философии…

– Не спорю, такое бывает. Опыт показывает, что ежегодно экзаменационный месяц выявляет в среднем две дюжины таких самородков. Происходя из совершенно пустых семей… Пустых – значит, не имеющих ни одного дикона сверх необходимых для выживания, я думаю, ты понял… Так вот, родившись в такой семье, потомок ко времени завершения обязательного школьного минимума успевает сам лично заработать столько, что получает право участвовать в экзамене. Но пара дюжин на целый мир – согласись, это очень мало, и на этом общество не может строить свои планы.

– Но ведь деньги родителей не гарантируют способностей потомства!

– Не понимаю: при чем тут способности? Кому и зачем они нужны?

– Прости, но это я не понимаю: как общество может развиваться, если им не руководят способные люди?

– Ах, ты вот о чем: о руководстве? Брат мой, но это ведь главным образом видимость! Не понимаешь? А ведь это так просто… Мир живет в условиях постоянного прогресса, а прогресс – это на самом деле набор определенных и совершенно незыблемых формул, которым нужно следовать, все остальное реализуется как бы само собой. Формулы эти основаны на движении денег и определяют пути этого движения. Кто-то в руководстве существующих властей, все равно – политических, производящих, торговых, рекламных, – может быть, страдает самонадеянностью до такой степени, что воображает, будто именно его деятельность в какой-то мере определяет развитие общества, так называемый ход истории и все такое. Но это всего лишь патология, разновидность мании величия. На самом деле любого можно заменить кем угодно другим – ничто не изменится. А о том, чтобы они все и всегда следовали формулам, заботятся вовсе не какие-то личности, но мировая Информационно-управляющая сеть, которая, к счастью, работает совершенно независимо и обходится без какого-либо участия людей, что бы они о себе ни мнили. Пребывание у власти на самом деле – просто способ решать свои личные проблемы, оборачивать свои деньги, умножать их количество. Только и всего. На самом же деле деятельность властей влияет на ход прогресса не более, чем службы в нашем храме – на проявления воли Господней…

– Постой, ты думаешь – не влияют? Службы в Храме?

– Честное слово, никогда об этом не задумывался, да и какое это имеет значение? Просто существует понятие веры, оно включено в формулы Мироздания и его можно и нужно использовать точно так же, как Власть-Корпорация «Дыхание планеты» добывает и продает газ, «Кровь земли» – нефть, а «Свет небес» – электроэнергию. Что же касается самого Господа, то, по нашим представлениям, если он и есть, то существует сам по себе, а мы – тоже сами по себе, и пути наши не пересекаются. Разве ты думаешь иначе? Это было бы забавно. Во всяком случае, до сих пор он никак реально себя не проявлял.

– Вот как. Хорошо, вернемся к экзаменам. Итак, по-твоему, их смысл – в чем же?

– В том, чтобы поддерживать равновесие между слоями общества, чтобы между ними не было слишком интенсивного обмена, если он возникает, то уровень стабильности уменьшается, а именно устойчивость позволяет обществу существовать долго и уверенно. Потому что если вертикальные течения между слоями станут слишком интенсивными и их окажется больше оптимального количества, то картина мира, из которой исходит Инфупрасеть, нарушится, а это приведет к очень опасным резонансам и результатом может стать – ну, фигурально выражаясь, конец света.

– То есть и экзамены, и дальнейшее образование – просто условность, если я тебя правильно понял?

– Вот сейчас ты усвоил все совершенно точно.

– И весь экзамен заключается в определении суммы…

– Которую претендент готов и в состоянии уплатить за дальнейшее свое продвижение. Система совершенно проста: когда то, что считается экзаменом, заканчивается, проводится конкурс – конкурс предложенных сумм, и после этого составляется и оглашается список принятых. Все ясно и законно.

– Брат, скажи, а те люди, что будут сражаться, защищая вас, если возникнет угроза нападения, они тоже набираются по их деньгам?

– Напротив, брат. По их отсутствию. Этим людям платим мы, а не они нам.

– Значит, воинами становятся не лучшие? А те, кому некуда деваться?

– Да, но это нас не волнует. В наше время воюют деньги, а не люди.

– Но тогда почему обитель проявляет интерес к этим делам? Раз уж он так отлажен, то в чем причина?

– Ты что, брат, серьезно? Да ты наивен, как… как не знаю кто. Ты пробовал прикинуть – какие деньги обернутся хотя бы сегодня во всей экзаменационной системе? По каждому факультету Училища, по нему в целом, по всему Кишарету, наконец – в масштабе всего мира? Вижу, что не пробовал. А зря. Нас сегодня прислали сюда, чтобы мы, во-первых, зафиксировали нынешний уровень цен: как и любой товар, экзамен обладает своей стоимостью, то есть и себестоимостью, и продажной ценой, и она не является постоянной величиной, но из года в год варьирует, поскольку зависит от общего состояния рынка, то есть – общества. Причем не средняя цена нас интересует, а стоимость каждого балла, затем – надбавка за проходной балл, и прочее. Разумеется, каждое учебное заведение должно будет представить – и действительно представит полный отчет об экзаменационной прибыли; однако цифры, которые они предоставят обществу, будут отстоять от истинных так же далеко, как северный полюс от южного. Потому что с этих сумм им ведь придется платить налоги всем властям, одним больше, другим меньше, но все равно жалко, не так ли? Естественно, что они постараются уплатить поменьше. А мы хотим знать подлинные цифры. Обитель не любит, когда ее пытаются провести, как лоха с такими вот ушами! Далее, я сказал о суммах официальных, которые получает учебное заведение, но это ведь не все деньги, это, можно сказать, только видимая часть айсберга. Скажи, ты заметил, как, кроме устного вопроса и ответа, экзаменатор и экзаменуемый обмениваются еще и какими-то листками бумаги? Заметил? Что же, по-твоему, на них написано? Ладно, не старайся: там тоже был важный вопрос – и не менее важный для обоих ответ. А именно: сколько сверх? То, что проговаривалось устно, – это официальная сумма, и с нее экзаменатор получит лишь весьма скромный процент. Его это, естественно, не устраивает. Но в его руках находится один весьма острый инструмент. Как ты мог заметить, брат, после первого устного вопроса и ответа оба участника действа обменялись еще несколькими словами, суть которых для тебя осталась, я уверен, неясной. Вроде бы речь шла о погоде, о расстояниях между Кишаретом и каким-то другим городом, иными словами – на совершенно нейтральные темы. Но человек знающий не станет обращать внимание на то, какова словесная оболочка вопроса и ответа, но не пропустит мимо ушей тех цифр, какие прозвучат в ответах. Потому что на самом деле в эти мгновения за столиком экзаменатора шел торг, совершенно нормальный торг. Экзаменатор давал понять, что предложенная сумма никак его не устраивает, отвечающий – что, напротив, запрос уж слишком велик, не по нынешней обстановке. Градусы тепла, километры расстояний, да хоть количество видимых звезд и число галактик в Метагалактике – это все борьба предлагаемых и отвергаемых сумм. После этого краткого поединка задается главный вопрос: а сколько ты дашь сверх официально приемлемого? Уже не Училищу, а лично экзаменатору. Вот тут уже страсти закипают, если бы не эта схватка, экзамен не продолжался бы и двух минут. На деле он завершается лишь тогда, когда достигнуто соглашение по этой вот последней сумме. И эти цифры, естественно, нигде не будут оглашены и пройдут мимо сборщиков податей; во всяком случае, так хотелось бы участникам. Вся эта механика давно известна, нас и посылают затем, чтобы мы поняли хотя бы порядок величины этих сверхуплат. Потому что мы ведь свое возьмем не только с учреждения, но и с каждого участника каждой сделки тоже!

– Если они захотят платить.

– Смешная вещь. Экзаменатору ведь хочется сохранить за собой место, а поступающему – получить диплом. Однако и то и другое очень легко пустить под откос, это в силах любой власти, даже не такой мощной, как Храм. А сейчас мы станем свидетелями того же процесса, но где суммы будут значительно выше, потому что речь идет уже о получении диплома, то есть – об официальном признании прав данного субъекта на самостоятельное участие в жизни общества, иными словами – в постоянном переделе обращающихся в мире денег. Цель намного, по сравнению с первой, увеличивается в стоимости – следовательно, и платить за нее придется куда больше; при этом молодые люди за время пребывания в училище если чему-то и научились, то проводить различные денежные операции наиболее скрытным образом, поскольку без этого преуспеть в жизни невозможно. Так что и нам придется следить за событиями намного внимательнее, чем мы это делали только что.

– Да… – только и проговорил Георгий, пытаясь собраться с мыслями.

– Ничего, коллега, не унывай. Еще каких-нибудь три часа – и можно будет отправиться в профессорскую столовую, после экзамена нас ждет традиционный фуршет, этого ты, надеюсь, не забыл? И туда рекомендуется приходить вовремя: университетские повара не любят опоздавших. У нас же во всем требуют точности.

– Что же, – ответил Георгий, думая о своем, – постараемся не опоздать.

Брат Шаром удовлетворенно кивнул. Ему и в голову не пришло, что его спутник имел в виду вовсе не возвращение к общей трапезе, а совсем другое дело, с которым (это становилось все яснее) никак нельзя было опоздать. Среди множества людей, просмотренных им сегодня, не попалось ни одного, чьи интересы хоть немного приближались бы к духовным. Значит, слишком многое зависело от действий экипажа. Спасение этого мира, никак не менее.

3

– Суд удаляется для вынесения приговора! – провозгласил судебный пристав, и брат Нуцгал, старший в паре, сказал Питеку:

– Пойдем и мы с ними, брат, думаю, тебе будет любопытно…

– А можно туда посторонним?

– Посторонним – ни в коем случае. Но это не о нас. Мы, брат, не посторонние, мы – контролеры от сильной власти, и вход для нас везде открыт. Не только для нас пока еще; видишь, вон справа двое встали – это мальчики от Всеобщей Рекламы, а из первого ряда те два жучка – от Банковской унии. Эти не только посмотрят и послушают, но еще и запишут, будь уверен. С этими двумя властями у нас самые большие сложности. Ничего, раньше или позже мы и их поставим на место…

В совещательную комнату всех контролеров судебный пристав пропустил беспрекословно: видимо, такая практика здесь была привычной. Судьи, уже рассевшиеся за столом, ограничились кивками и, экономя время, сразу приступили к делу.

– Итак, – заговорил председатель суда, постукивая пальцами по порткристу, в котором содержались в записи и содержание дела, и протокол судебного разбирательства, в натуральном виде занявшие бы немало кубометров пространства, – положение, я думаю, для всех совершенно ясно. Мы имеем несколько реальных оснований для вынесения справедливого приговора. Первое и основное: распоряжение Державной власти, согласно которому первые трое обвиняемых получают по три пожизненных срока, остальные – по одному, а последний, тридцать первый, активно сотрудничавший с правосудием, должен быть оправдан, как того требует традиция, для доказательства беспристрастности и объективности суда. Распоряжение отдано самим Провектором, так что вряд ли тут могут возникнуть какие-то сомнения.

– И тем не менее они есть, – заявил первый член суда. – И достаточно веские, коллега.

Председатель нахмурился:

– Затрудняюсь представить, коллега, – сказал он, – какие контраргументы могут возникнуть у кого-то. Даже у вас. Может быть, вы огласите их?

– Именно это я и собираюсь сделать, коллега. Аргументы представлены Пятой властью, иными словами – корпорацией «Кровь земли».

– Ну, этого, конечно, следовало ожидать… Каковы же они, эти аргументы? Вряд ли что-либо серьезное…

– Я бы не судил столь поспешно, коллега. Аргументы насчитывают восемь порядков.

– Ах, вот как? М-м… Все чохом?

– В том-то и дело, что нет, коллега. Персонально.

Председатель не менее минуты молчал, видимо, погрузившись в какие-то калькуляции. Затем спросил:

– Что стоит слева?

– Пятерка, – кратко ответил сомневающийся член суда.

– Гм… М-да… Ситуация представляется мне сложной, однако…

Председатель снова взял паузу, и ею воспользовался Питек, вполголоса спросив у своего старшего:

– О чем это они – я не уяснил… Непривычный какой-то суд…

– Что ты, брат, все как обычно, – несколько удивившись, ответил брат Нуцгал. – Провектор Державы заказал приговор, чтобы показать, кто в доме хозяин, а нефтяры хотят дело выкупить. И предлагают суду по пятьдесят миллионов каждому члену за принятие удобного для «Крови» решения. Только и всего, обычная рутина…

– Сумасшедшие деньги, наверное, – сказал Питек, чье представление о деньгах всегда было весьма поверхностным.

– Ну, как для кого. Для «Крови» это самый дешевый выход: чтобы выкупить дело не у судей, а у Державной власти, пришлось бы отдать многие миллиарды, суд обходится куда дешевле: здесь, в первой инстанции, – полтораста миллионов, Держава, конечно, приговор опротестует во второй инстанции, но проиграет, это обойдется корпорации еще в триста миллей, там ставки вдвое выше, но все равно до миллиардов далеко. Само собой, ни этому составу суда, ни второй инстанции такая строптивость просто так с рук не сойдет, их самое малое отстранят, способов много, хотя по закону они независимы и несменяемы, но это державный закон, а их никто не выполняет – сама Держава в первую очередь. А пятьдесят миллионов для одного лица – куш весьма соблазнительный… Ну, что он там в конце концов решил, интересно?

Последние слова были вызваны тем, что председатель пришел, видимо, к какому-то выводу. Однако прежде, чем объявить свое решение, он спросил:

– Каково же мнение «Крови земли» относительно приговора?

– Их проект у нас имеется, – сказал член суда, – так что тут полная ясность. Они хотят полного прекращения дела за отсутствием факта преступления. Однако не настаивают на возмещении Державой причиненного фирме и лично обвиняемым ущерба. То есть условия, как вы видите, вполне достойные, я бы сказал – гуманные…

– Поскольку Держава все равно ни гроша не заплатила бы, – прошептал брат Нуцгал Питеку. – В Державе никакие деньги не успевают дойти до казны – расхватывают на ходу свои же.

– На это можно было бы пойти, – проговорил председатель, хотя и не очень уверенно, – если бы существовали, я бы сказал, гарантии стабильности для заинтересованных лиц…

Лишь теперь в обсуждение включился и третий член суда. Произошло это после того, как к нему подошел один из присутствующих контролеров еще от какой-то власти, не из тех, на кого указывал раньше брат Нуцгал, и с минуту что-то говорил судье – очень тихо и не менее выразительно.

– По этому поводу, – сказал третий судья негромко, – есть интересная информация. Ею только что поделился со мною уважаемый представитель из Главной штаб-квартиры власти «Авторитет»…

– Криминальная власть, – кратко объяснил брат Нуцгал.

– …и заключается она, – продолжал судья, – в том, что у Провектора в поездке, которую он сейчас совершает, возникнут некоторые неприятности – не фатальные, но ощутимые, и они будут недвусмысленным образом увязаны с той проблемой гарантий, которая всех нас, несомненно, интересует.

Председатель встрепенулся – услышанное, казалось, прибавило ему бодрости и даже решимости.

– В таком случае, – сказал он, – я думаю, мы можем… Хотя еще одна деталь: есть ли у «Авторитета» свои замечания по поводу предстоящего судебного решения?

– Да, ваша честь, – ответил уже не судья, но тот самый представитель, что снабдил его информацией. – Однако не по этому делу, а по тому, которое вы будете рассматривать следующим. То, что я сообщил, просьба рассматривать как наш аргумент при вынесении приговора по тому делу. Чтобы не затягивать базар, скажу сразу: мы ждем решения о передаче дела для рассмотрения в авторитетский сходняк, больше ничего. А в этом вашем процессе нас вполне устроит тот приговор, который, как я усек, вы уже слепили. Это будет нормальное решение, мы считаем.

– Благодарю вас, ваш аргумент, несомненно, будет принят во внимание при рассмотрении следующего дела… Есть ли еще какие-то мнения?

Снова наступила пауза, и Питек воспользовался ею, чтобы попросить у своего партнера новых объяснений:

– Что за гарантии? Кому, чего?

– Я ведь говорил тебе, брат: после того как этот процесс провалится, Держава постарается примерно наказать вот этих самых судей. У Державы не хватает денег, чтобы судьи служили ей истово, но есть страх, который может быть средством принуждения не менее сильным, чем деньги. Потому что по сути это одно и то же: тебе не дают денег, потому что их нет, но дают место, занимая которое ты можешь черпать деньги в других источниках. Однако это не должно идти в ущерб воле самой Державы. Так вот, председателю суда, да и всем им, очень хотелось получить гарантии того, что они удержатся в своих креслах после вынесения такого вот решения – антидержавного по сути дела. «Кровь» непосредственно таких гарантий дать не может, таких кнопок у нее нет, зато у «Авторитета» они нашлись. Провектор любит ездить, и вот на этот раз его где-то притормозят, повреждений не будет, но напугать его напугают.

– Это так просто – задержать его, захватить? Невероятно!

– Это не просто, вовсе нет. У него хорошая охрана. Однако вся она происходит из «Авторитета», недаром там лучшие бойцы на всем Альмезоте, если не считать наших, конечно. И вот ему дадут понять, что эти трое служителей правосудия находятся под особой защитой – самое малое на какое-то время. Провектор, конечно, скривится, но проглотит, он, когда нужно, умеет мыслить реально, хотя и очень примитивно, но этого уже не исправить…

– А что за причина у «Авторитета» так поддерживать эту фирму, как ее там…

– Причина простая. Фирма платит «Авторитету», как и нам, кстати. А если бы она перешла к кому-то из живоглотов Державной власти, то еще не сказано, что они согласились бы сохранить такое положение. А раз фирма остается на плаву, то и платить будет беспрекословно. Все очень просто, как видишь, в нашем мире все вообще очень просто.

– Воистину, – согласился Питек, – проще некуда. Скажи, а если бы авторитеты не поддержали, фирма могла бы проиграть?

– Нет. Потому что тогда с гарантиями выступили бы мы – у меня есть такие полномочия. Но мы никогда не стремимся выскакивать первыми, потому что выигрывают чаще последние. Ну вот, свою миссию тут мы выполнили, можем доложить начальству, что все в порядке. Идем, брат, а то я уже устал от этого сидения.

– Согласен, – сказал Питек. Он успел уже просмотреть присутствовавших даже по два раза – и без толку: в активной духовной жизни ни одного из них не обвинил бы даже самый пристрастный суд и даже за самые большие деньги.

4

– Здесь не напрягайся, брат, – сказал Ульдемиру его ведущий, брат Аберрагин, атлетического сложения человек, чье лицо не различалось под глубоким капюшоном, но голос был – приятного тембра баритон, интонации же свидетельствовали о достаточно высоком уровне речевой, а значит, и всякой другой культуры. – На этой тропе всегда спокойно.

«Тропа»? Ульдемир внутренне усмехнулся, сохраняя выражение лица серьезным. Не очень-то подходило это слово к тому проспекту, по которому они шагали, – наверное, одной из главных городских магистралей. Высоченные строения все тех же неожиданных очертаний, очень мало прямых линий – плавные кривые, разные цвета, то яркие, то приглушенные, пастельные, эстакады и туннели, много людей хорошо, по капитанским представлениям, одетых, явно хорошо питающихся… Выглядело это, пожалуй, как праздник, постоянный, яркий, тем более что и музыка, не очень громкая, но перекрывающая рокот транспорта, звучала на каждом перекрестке. Вот только выражение лица у большей части прохожих как-то с этим впечатлением не вязалось: сосредоточенные, серьезные, даже напряженные взгляды, и глубоко в глазах, пожалуй, – страх. Меньшая же часть, как бы в противовес большинству, выглядела совершенно безмятежно, как-то более чем легкомысленно, взгляды их словно отсутствовали в этом мире, люди эти видели нечто совершенно другое, не то, что их окружало. Если первых (подумал Ульдемир) еще можно понять: хотя бы все происходящие катаклизмы невольно заставляют настраиваться на мрачный лад, то бездумность вторых говорила, пожалуй, лишь о…

– Брат Аберрагин, вот эти двое, что только что прошли нам навстречу, отчего они так выглядят, по-вашему?

– Это тебя удивляет, брат? Ничего особенного, просто наркота. Обычное дело.

– Почему?

– Почему… Гм, я об этом как-то не задумывался. Просто, брат, такова жизнь. Понимаешь, от людей ведь ничего не зависит, им не приходится принимать решений, отвечать за что-то, да и дела, которыми они занимаются, в жизни мира никакой роли не играют: на самом деле ведь всей жизнью ведает мировая Информационно-управляющая сеть, компьютеры и автоматы, в них заложена программа – и они ее исправно выполняют.

– Но при этом люди зарабатывают деньги – каким же образом?

– Да очень просто. В мире имеется определенное количество денег, которые постоянно переходят из рук в руки – по сути дела, это игра по определенным правилам, хотя людям кажется, что они заняты серьезной деятельностью. И они стараются вовсю. На деле же состояние всего мира от этого не зависит. Состояние отдельных людей – да, конечно. Потому что все блага по-прежнему достижимы лишь за деньги.

– Не лучше ли было бы обходиться вообще без них?

Брат Аберрагин усмехнулся:

– Ради чего же тогда люди будут жить?

– Ну… ради выполнения того, для чего они созданы. Почему нет?

Брат Аберрагин искоса, но внимательно глянул на своего спутника:

– Именно такие вопросы задавали люди, которых мы с тобой должны найти. Поэтому мы их и ищем.

– Я знаю. Просто стараюсь понять ход их мыслей.

– Будь осторожен, однако.

– Конечно. Но пока я еще ни одного не почувствовал.

– Они научились хорошо прятаться, брат.

Несколько минут они прошли молча.

– Долго нам еще?

– Да мы уже пришли.

Сказано это было, когда они остановились напротив парадного подъезда с навесом через весь тротуар, высоченными дверями, хрустальными стеклами, монументальным, в эполетах и аксельбантах, швейцаром и очень небольшой и оттого весьма элегантной табличкой слева от входа: «Первый Королевский банк». Ульдемир невольно задрал голову: такому антуражу не могло не соответствовать и все остальное. И действительно, выше были этажи – очень много. Что могло располагаться по соседству с более чем авторитетным зданием, разглядеть было невозможно, потому что по обе стороны фасада, на одном с ним уровне, начинались стены метров пяти вышиной, никак не менее; в левой их части виднелась арка, закрытая металлическими воротами, а рядом, отнимая часть площади у тротуара, – будка, видимо, сторожка, тоже каким-то образом производившая впечатление несокрушимости. Оно еще усиливалось благодаря человеку в полном боевом снаряжении и с внушительным оружием на изготовку. Мимо всего этого великолепия невольно хотелось пройти поскорее, ни в коем случае не замедляя шага, скорее увеличивая темп. В том случае, конечно, если у прохожего не было в этой цитадели каких-то дел.

Но у пары, пришедшей из обители, дело, видимо, было. И брат Аберрагин уже уверенно поднимался по ступеням, не обращая никакого внимания на швейцара. Тот сделал было шаг, другой, возможно, намереваясь в следующий миг преградить путь черноряснику. Брат же, не задерживаясь, широким движением руки откинул наконец капюшон и повернул лицо к привратнику. Ливрейный страж остановился, словно наткнувшись на незримое препятствие, в следующее мгновение сделал шаг назад и, показалось Ульдемиру, хотел было даже поклониться, но передумал, потому что Аберрагин уже миновал его и задержался лишь перед самой дверью, чтобы обернуться ко все еще остававшемуся перед крыльцом капитану:

– Не отставай, брат. И покажи ему лицо – пусть запомнит.

Ульдемир повиновался, с интересом наблюдая за тем, пойдет ли швейцар отворять дверь или предоставит посетителям сделать это своими руками. Ни то ни другое: дверь отворилась сама, и нельзя было сказать – то ли кто-то изнутри управлял ею, то ли дистанционный пульт был у швейцара в кармане, а может быть – у монастырского брата? Такое тоже никак не исключалось.

Вошли; но это было, как оказалось, лишь самое начало. Потому что за дверью открылся обширный и высоченный вестибюль, который при желании можно было принять за ресторан из-за множества небольших столиков, рассчитанных, судя по числу стульев, каждый на двоих, и одно место за каждым было занято, скорее всего, местным клерком. Однако для того, чтобы добраться хотя бы до ближайшего столика, следовало преодолеть преграду в виде высокого – по грудь – барьера с единственным проходом посредине; у прохода, по ту сторону барьера, стоял еще один клерк, неразличимо похожий на застольных, а за глухой частью барьера, с каждой стороны от прохода, – по трое таких же молодцов в полном боевом снаряжении, как тот, что замечен был у ворот. Соответственно шесть иглометов лежали на барьере (видно, стрелки при случае давали рукам отдых, иглометы – оружие увесистое), но при появлении братьев сразу же шевельнулись, концентрируя на вошедших свое прицельное внимание.

Брат Аберрагин уверенно, нимало не умерив шага, направился к проходу. Клерк смотрел на него, не отрывая глаз, медленно поворачивая голову, словно загипнотизированный. Ульдемиру он не уделил ни малейшего внимания, хотя капитан старался ни на шаг не отставать от партнера. Так же медленно поворачивались и стволы иглометов, и это начинало уже несколько смущать ведомого, ведущего же – ни в малейшей степени, словно он пришел к себе домой. Откуда-то из глубины вестибюля донеслась короткая команда, после чего иглометы разом вернулись в исходное положение, снова уставившись своими тупыми рылами на вход. Клерк изобразил гостеприимную улыбку и что-то пробормотал, быстро освобождая проход. Брат Аберрагин миновал его, никак не откликнувшись, даже не поглядев в ту сторону, словно бы ни клерка тут не было, ни стрелков, ни самого барьера. Ульдемир шагал вслед, запоминая, но не понимая и потому пытаясь угадать сущность отношений обители с этим хозяйством, какую-то достаточно непростую зависимость; во всяком случае, Королевский банк не должен был состоять в системе Храма, и тем не менее вход для братьев был сюда открыт; может быть, именно этот банк оперировал средствами обители, а то и всей системы? До сих пор капитану как-то не приходилось сталкиваться с этой стороной человеческих отношений, его стихией были космические трассы, ну и еще, пожалуй, те отношения, что развиваются при помощи оружия. Сейчас ему явно предстояло знакомиться с чем-то другим, а именно – с тем, как организация, основанная на принципах, продиктованных если не самим Господом, то, во всяком случае, его силами, диктует какие-то свои условия другой системе, целиком относящейся к мирской жизни, к самому мирскому из всех возможных явлений – к деньгам. Полезно будет понять это, очень полезно…

Такие мысли приходили в голову капитану, пока он, не отставая от напарника, поднимался в просторной кабине, отделанной темной древесиной с непривычными узорами, зеркалами и пейзажами в тонких рамках, меняющимися через каждые несколько секунд; это, впрочем, продолжалось недолго – Аберрагин неуловимым движением что-то где-то нажал, и калейдоскоп остановился. Лифт в следующее мгновение – тоже. За ним был просторный холл, а вместо потолка виднелось небо, хотя этот этаж отнюдь не был первым, но каким-то из средних – судя по индикатору в кабине. Ладно, это все было неважно, интересно было то, что за этим последует.

Последовало то, что они беспрепятственно прошли в высокую двухстворчатую дверь, гостеприимно распахнувшуюся, с надписью на ней: «Секретариат», прошли через зал с пригашенным светом, где Ульдемир успел увидеть дюжины две столиков с компьютерами, столько же людей, работавших на этих аппаратах; следующая дверь, однако, сама собой не распахнулась, и брату Аберрагину пришлось отворять ее собственноручно. За нею было, напротив, очень светло, помещение было угловым, и окна от пола до потолка имелись в двух соседних стенах. Стол, единственный тут, располагался справа, за ним сидел человек, тоже единственный, он смотрел на вошедшего брата, не сделав ни малейшего желания встать ему навстречу, даже не кивнув в знак приветствия. Когда Аберрагин оказался уже шагах в трех от стола, хозяин кабинета произнес весьма холодно:

– Не ожидал увидеть вас здесь. Возникли проблемы?

– У вас, – ответил брат, преодолел остававшееся до стола расстояние, не дожидаясь приглашения, опустился в одно из стоявших по эту сторону стола кресел и жестом указал Ульдемиру на соседнее такое же. – И серьезные.

– Ваше мнение ошибочно, – последовал хладнокровный ответ. – Наши обязательства на нынешний день выполнены во всем объеме, подтверждение можете получить в отделе трансакций. Если у вас иная информация, то она неверна.

– У меня здесь, – брат извлек из внутреннего кармана своей сутаны плоский порткристалл, – полная картина состояния наших расчетов по пожертвованиям на сию минуту. Можете убедиться. Вам угодно?

– Несомненно. – Хозяин кабинета протянул руку, взял предложенный ему кристалл, вложил в гнездо компьютера. – Посмотрим. Ну-с?..

Последовала минута тишины.

– Совершенно верно, – заявил банкир (или как его тут следовало называть?), переводя взгляд от монитора на Аберрагина. – Ваша информация соответствует действительности – она свидетельствует о том, что мы внесли регулярное пожертвование в полном объеме.

– Вы хотите сказать – пожертвование от прибыли за обслуживание счетов и карточек?

– Ну, естественно. То, что вам и причиталось. Внесли вовремя, не ожидая ваших напоминаний. Увы – больше ничем не могу вам помочь.

– Помогите себе, советник, – сказал в ответ брат Аберрагин. – Вы внесли пожертвования со счетов и карточек, совершенно точно, тут вы правы. И решили, что этим исчерпали свои обязательства. И вот в этом вы глубоко заблуждаетесь.

– Не понимаю вас…

– Рад буду объяснить вам. Вы не пожертвовали ни единого медяка: во-первых, с процентов за кредиты, предоставленные вами Черному наркоцентру. Эти поступления за минувший месяц составили восемьсот миллионов сто шестьдесят семь тысяч диконов…

– С чего вы взяли?!

Советник постарался возразить как можно более уверенно, однако голос его при этом дрогнул.

– Из надежных источников. Во-вторых, доход от вашего дочернего «Треста любви и нежности» составил шестьсот пятнадцать и шестьсот двадцать тысяч. С этой суммы тоже не пожертвовано ни гроша. Нет-нет, – брат Аберрагин выставил перед собой ладонь, – позвольте мне закончить, вы сэкономите время, опровергая все разом, а не по отдельности. В-третьих, также ни гроша с процентов за шестимиллиардный кредит «Крови земли» на расширение производства; они уплачивают вам аккуратно, день в день. В-четвертых, коллегия защитников «Закор», тоже ваше дочернее предприятие, ее адвокаты, специализирующиеся на защите взяточников крупного масштаба, всю прибыль перечисляют вам, по сути дела – это налог на взятки. Заметьте, я говорю лишь о более или менее крупных источниках доходов, не касаясь мелких, хотя если суммировать и эти, там тоже наберется немало миллионов. И наконец, собственно отмывка, на которой вы зарабатываете примерно столько же, сколько на всем остальном, вместе взятом. Со всего этого ваши пожертвования равны нулю. Я бы на вашем месте покраснел, советник, потому что мы-то наши обязательства по отношению к вам выполняем скрупулезно, за все время существования нашего соглашения вы не подверглись ни малейшей угрозе со стороны какой-либо из властей – включая даже Державную; если бы не мы – ваш банк уже давно стал бы банкротом, а вас обвинили бы в жульничестве и переселили из ваших удобных домов в иные жилища, далеко не столь комфортабельные. А вы отвечаете на это самой черной неблагодарностью, и это при том, что обитель крышует вас за ничтожные десять процентов, а та же Держава драла бы с вас все девяносто. Из сказанного вам должно стать ясно, какие именно проблемы перед вами возникли. И самая малая из них заключается в том, что мы – обитель – готовы уже сегодня денонсировать соглашение и сделать этот факт достоянием широкой гласности. Уверяю вас: уже к вечеру у ваших дверей выстроится очередь из властей, готовых взять на себя те услуги, какие до сих пор оказываем вам мы, но, как вы отлично понимаете, речь там пойдет уже никак не о десяти процентах и не о двадцати или тридцати: меньше половины никто не потребует. При этом – открою вам секрет – Храм от этого ничего не потеряет по той простой причине, что среди властей не существует таких, что были бы совершенно независимы от нас, поскольку власть Неба диктует законы Миру, а никак не наоборот. Вот таковы ваши дела, советник; если вы полагаете, что я в чем-то не прав – в источниках, суммах или предстоящих последствиях, – возражайте, не имею ничего против, хотя откровенно предупреждаю: ничего из сказанного мною опровергнуть вы не сможете, поскольку перед тем, как поставить вас перед выбором, мы готовились долго и тщательно, и любое наше утверждение многократно проверено и подкрепляется и документами, и свидетелями. Могу добавить еще лишь вот что: независимо от дальнейшего развития событий те пожертвования, что вы нам недодали, мы списывать не собираемся и взыщем этот долг с вас любым способом, потому что куда вы уводите деньги – нам тоже известно, а те организации, которые до сих пор обеспечивали вашим счетам и инвестициям полную закрытость и анонимность, не станут играть с нами в прятки; мы уже заручились их обещаниями полного сотрудничества. Вот теперь у меня уже окончательно все, и я с искренним интересом ожидаю вашей защитительной речи.

Советник все время, пока брат Аберрагин произносил свою филиппику, сидел неподвижно, как изваяние, только глаза его метались из стороны в сторону, как две попавшие в клетку птички, да цвет лица менялся от красного до фиолетового, ничего не упуская из спектра; дыхание тоже становилось то таким громким, словно он созрел для интимных отношений, то, казалось, совсем прерывалось, так что раз или два Ульдемир уже готов был поднять тревогу и требовать вмешательства медицины. Прошло не менее минуты, прежде чем советник пришел в себя настолько, чтобы – нет, не возражать, разумеется, и не отрицать, но спросить:

– Вы говорили о возможности выбора…

– Разумеется. И от своих слов не отказываюсь.

– В чем же он заключается?

– Простая дилемма. Или мы прерываем отношения – эту перспективу я вам уже обрисовал…

– Или…

– Вы погашаете долги; для установления точной суммы мы пришлем наших финансистов, они поработают совместно с вашими, при этом вы откроете перед ними все ваши документы, подчеркиваю – все. Срок погашения будет минимальным: один день. Поскольку деньги эти у вас есть, а перевести их с ваших счетов на наши – дело минутное. При этом – предупреждаю сразу же – сумма долга будет исчисляться не в десять, а в пятнадцать процентов – и процент и впредь останется таким.

– Помилуйте, это же… Но это же…

– Это – санкция. Наказание за то, что вы хотели нас провести, как маленьких. И не подумали о том, что обмануть нас – значит обмануть Бога, а более тяжких проступков и не существует, уверяю вас. Но я ведь говорил вам: любые другие взяли бы с вас куда больше! Потому что мы руководствуемся совестью, они же лишь жадностью.

– Но, как вы понимаете, я не решаю таких вопросов, соглашаться или отвергать подобные условия – не моя компетенция, я всего лишь советник…

– Мне это отлично известно. Но вы – единственный из руководства, кто постоянно находится на месте, остальных же надо еще отыскивать, разговаривать с каждым отдельно, а мы не одобряем таких потерь времени. Так что эту часть работы предстоит выполнить вам самому; это не очень затруднит вас, поскольку вы, как я вижу, записали весь наш разговор, так что вам не придется напрягать память, чтобы передать им мои слова: просто поставите кристалл. А после вечерней службы его высокопреосвященство будет ждать звонка президента вашего банка.

– Вечерняя служба – это во сколько? Нет, я…

– На этом все. Мы уходим, у нас еще много дел.

– Видишь, брат, – уже на улице сказал Аберрагин, – до чего укоренилось в мире пренебрежение верой. Воистину – ужасные времена, а нравы и того хуже.

– Так оно и есть, – подтвердил капитан от всей души. – Я вот думаю…

И умолк внезапно, как будто речь у него отнялась.

Брат Аберрагин обождал с полминуты, потом спросил:

– Так что ты хотел сказать, брат?

Ульдемир же ответил неожиданно:

– Хотел предупредить: мне сейчас срочно нужно отлучиться. Ненадолго. Ты иди дальше, брат, я вскоре догоню.

– Постой. Тебе в одиночку…

– Не сомневайся, брат, ничего со мной не случится.

И, не дожидаясь согласия, вдруг как бы исчез: развил скорость, свернул в первую же подворотню – и был таков. Брат Аберрагин только покачал головой, но не осуждающе, а скорее уважительно: поведение нового брата свидетельствовало о хорошей подготовке.