1

Державного секретаря покоя, едва он появился на пороге своей летней резиденции, уже ожидало послание не от кого-нибудь, а от самого омниарха. Как бы ни относиться к этому человеку и его системе в глубине души, но пренебрегать им было никак нельзя, и поэтому секретарь поспешил ввести полученное в карманный декодер, чтобы уже через несколько секунд прочесть следующее:

«Его превосходительству (далее следовал полный официальный титул секретаря и полное же его имя, иными словами, текст был составлен с соблюдением правил вежливости, не придерешься, по формуле «Равный – равному, но все же сверху вниз, а не наоборот»). По досадному недоразумению, группа из шести человек, обитателей иных миров, прибывшая в мир Альмезот по приглашению омниархии в качестве ее гостей, без всякого повода с их стороны была задержана силами Державной полиции в месте, избранном гостями для временного пребывания с соблюдением всех соответствующих законов и правил. Задержание произошло с применением оружия, что, к глубокому нашему сожалению, привело к жертвам среди людей, пытавшихся осуществить операцию. Насколько нам известно, все шестеро гостей омниархии в конечном итоге были схвачены и препровождены в место предварительного лишения свободы, где и находятся в настоящее время.

Да пребудет вечно с Вами благословение Господне. Всегда неизменно благосклонный к Вам Примул, омниарх Храма и всего Альмезота (подпись)».

Я вынужден считать происшедшее грубой ошибкой и нарушением положенного порядка и благочиния в отношении официально приглашенных нами людей. Хорошо зная объективность и постоянное стремление к справедливости со стороны Вашего превосходительства, на кои уповаю, оставляю разбирательство и наказание виновников целиком на Ваше усмотрение. Однако же настоятельно прошу немедленно освободить неправедно задержанных из-под стражи, вернув им все изъятое у них имущество, и обеспечить возможность их беспрепятственного следования в обитель, равно как и свободное передвижение по столице и всему нашему миру, поскольку всякая деятельность наших гостей есть и будет направлена исключительно на достижение благих для нашего мира целей.

– Ты только погляди! – проговорил секретарь с усмешкой. – Благосклонный, надо же! Прыщ долгогривый! Ох, доберемся же мы до него когда-нибудь!

– Будете отвечать? – осведомился секретарь секретаря. – Или?..

– Да уж придется. Нарисуй ему вот что.

И он продиктовал текст, который и был незамедлительно отправлен в омниархию с соблюдением всех правил и норм секретности:

«Его святейшеству омниарху Храма. Я рад возможности еще раз засвидетельствовать Вашему святейшеству мое постоянное уважение и почтение, а равным образом сообщить, что задержание гостей омниархии было произведено целиком в рамках закона в результате нарушения ими правил посещения нашего мира резидентами других миров. В частности, речь идет о несоблюдении пункта „Б“ первого раздела Положения о временной и постоянной иммиграции, указывающего на необходимость немедленной регистрации в соответствующих органах Службы покоя; о нарушении пункта „М“ раздела второго – о запрещении лицам, не являющимся резидентами Альмезота, владения оружием и его применения и транспортировки в пределах мира; пункта „Е“ третьего раздела – о запрещении пользования транспортными средствами, не принадлежащими официально зарегистрированным компаниям; что самое прискорбное – о несоблюдении задержанными даже пункта „А“ первого раздела все того же Положения – о запрещении любого вида сопротивления представителям Службы покоя при исполнении ими служебных обязанностей, а также о нарушении целого ряда менее значительных правил и установлений. Исходя из этого, вынужден не согласиться с оценкой происшествия, данной Вашим святейшеством. Тем не менее, исходя из понятного нежелания какого бы то ни было осложнения отношений между Храмом и Державной службой покоя, одновременно отдаю распоряжение об освобождении задержанных из-под стражи. К сожалению, возвращение им изъятого оружия находится вне моей скромной компетенции, поскольку выполнение этой Вашей просьбы оказалось бы несовместимым с недвусмысленными требованиями Закона, коему я служу.

Подписал: Державный секретарь покоя (подпись).

Искренне благодарю Ваше святейшество за бесконечно добрые, как всегда, пожелания в мой адрес и решаюсь от всей души пожелать Вам того же самого.

– Вот так ему, щукиному сыну, – сказал секретарь удовлетворенно. – Пусть знает!    Распоряжение выпустить задержанных на все четыре стороны действительно последовало без промедления. Но и на этом эпизод еще не завершился. Потому что после этого секретарь, несказанно удивляясь тому, что он делает, отправил еще одно послание – каким-то непонятным ему способом, неизвестно кому и куда; получалось вроде бы так, что это и не он вовсе, а кто-то иной, но все же одновременно и он сам. Какое-то совершенно несуразное сообщение послал он:

«Капитан, охотники освобождены и, вероятно, сразу же предпримут попытки обнаружить нас. Пока – только своими силами, никакого сотрудничества они не ищут, однако Храм наверняка обеспечит их всеми видами поддержки. Не следует ли встретиться?

Риттер».

И ответ получил тоже неизвестно откуда и от кого:

«Всем сидеть по местам, укрытий не покидать, собрать как можно больше информации о нужных нам людях, не терять времени зря. В твоем направлении, Рыцарь, главное – информация о действиях охотников, по возможности точная и своевременная. Все, что может как-то прояснить: кто они и откуда, подлинный уровень их возможностей. Крайне серьезно!

Капитан»

Секретарь только покачал головой. А вернее – Уве-Йорген покачал секретарской головой. Державный обладатель тела настроился на полный отдых, а тут как раз можно было действовать очень активно. Рыцарь, конечно, мог и вовсе отключить его сознание на какое-то время, но боялся, выполняя секретарские обязанности, сделать что-то не то и не так, он ведь не полицейским все-таки был и нужного опыта не имел. А впрочем, владелец тела, похоже, и сам хотел отключиться. Не стоит ему мешать, так решил Уве-Йорген.

Так что если на секретаря не очень жать, а только деликатно тут и там подталкивать, он сам сделает все, что нужно. И отключится он по собственной воле, все они тут обожают отключаться… Вот сейчас – чего он захотел?

– Эй!

– Слушаю, патрон.

– Дай-ка мне… Огневки пальца на три. Я же отдыхать приехал, в конце концов, расслабиться, завтра денек будет ничуть не лучше, верно?

– Да уж конечно, патрон.

2

Тем временем Вирга все дальше уходила от места, где еще совсем недавно находилось то, что должно было, по общепринятому мнению, служить ее крепостью – однако, как оказалось, не смогло выдержать даже первой осады. Шла все дальше, не думая, куда идет и зачем; шла ради того, чтобы идти, ничто другое сейчас не было в ее силах, а бездействие – она чувствовала – оказалось бы куда более мучительным. Двигалась, словно в трансе, не отдавая себе отчета в том, что направление, избранное ею – или избравшее ее, может быть? – вело не в относительно благонадежные городские кварталы (благонадежность была весьма условной, но все же хоть какая-то существовала, во всяком случае, у обитавших там людей сохранялось пусть слабое, но представление о нормах поведения, о людских отношениях), но, напротив, в те глухие районы, где даже в лучшие времена никаких правил не придерживались, а слово «закон» вряд ли вообще было там известно. Туда не заходили и не заезжали никакие полицейские патрули, потому что даже честный полицейский не враг самому себе и своей семье и понимает, что нет смысла соваться туда, где изменить что-либо к лучшему не в твоих силах, где твое вмешательство во что угодно неизменно вызовет такое противостояние, с которым ни в одиночку, ни вдвоем, ни даже большой командой не справишься. И где из любой темной подворотни, где сумерки стояли даже ясным днем, каждую секунду может вылететь и вонзиться в тебя заточка или фирменный нож, а то и веник иголок. Сколько стволов в этих местах было на руках у обитателей, никто не знал, понимали только, что – много, очень много. Вирге самой бывать там никогда не приходилось, потому что было бы делом глупым и безнадежным искать там клиентуру, и все, что ей об этих местах было известно, она почерпнула в рассказах Гера. То, например, что не так давно затеяли в этом районе какое-то большое строительство, что-то даже успели построить, но вдруг все прекратили, бросили совсем, и там от этого не лучше сделалось, а наоборот – вся шантрапа туда полезла, такой бомжатник устроили, что не дай Бог. Будь женщина в своем уме, она испугалась бы самой мысли идти в те места; однако, как уже сказано, вряд ли сейчас ее действия контролировались здравым смыслом или хотя бы какими-то инстинктами – самосохранения, например. Хотя в душе у Вирги возникло и осталось ощущение, что именно в таких местах могли искать укрытия шестеро, чьи тела сейчас, наверное, сгорели вместе с домом, но что-то ведь уцелело – то, что ушло, судя по их же тогдашним разговорам, нечто, что со временем должно было снова превратиться в них же; так что искать это неопределенное следовало именно там. Рассудок, правда, резонно возражал: ну, пусть они даже там, но, во-первых, как ты их найдешь, если они сделались невидимыми уже когда уходили, ты пройдешь рядом – и не увидишь, разве что они сами захотят тебя остановить. Только к чему ты им теперь, когда ничем помочь не можешь, сама нуждаешься во всякой помощи, а они, обладающие, как теперь ясно, способностями, какие не свойственны обыкновенным людям, наверняка заняты делами намного более серьезными, чем бабенка без царя в голове, да и вообще без головы, зато с другими частями тела, которые столь рьяно ублажала вот только что с первым захотевшим… Вот это как раз было следующей мыслью, какую Вирга четко осознавала: что вот за этот поступок, этот грех она и понесла наказание, лишившись сразу всего, что у нее было: дома, статуса, надежной опоры – Гера… А может быть, это еще и не было всем наказанием, а лишь его началом, и что-то сейчас вело ее или даже несло в дурные места для того, чтобы там заслуженная кара постигла ее во всей полноте… Вирга была религиозной лишь в той мере, что и большинство населения, для которого Бог сохраняется чаще всего как составная часть устойчивых словосочетаний типа «Слава Богу», «Господи Боже!» и им подобных. Так что в обычное время она о случившемся если и подумала бы, то уж, во всяком случае, при этом у нее не возникали бы мысли о грехе и воздаянии. А в том состоянии, в каком она пребывала сейчас, наоборот, только такое отношение к себе самой и было для нее естественным и неизбежным. Заставляло и обо всей уже прожитой части жизни задуматься: а такой ли она была, как следовало, и оправдывает ли ее, Виргу, то, что «все так живут»? Или нет?

Вот так, мысленно прикасаясь в уме и, наверное, в сердце к высоким и не простым понятиям, Вирга шла, бессознательно сделав своим ориентиром Мону, чей полный диск стоял высоко в черном и безоблачном небе и своим светом делал все окружающее странным и таинственным. Хотя на самом деле ни в чем никаких тайн вроде бы не было: ни в деревьях, какие еще жили в замысловатой сети переулков и тупиков, ни в домах, между которыми эти переулки пролегали. Здесь среди старых домов попадались даже деревянные, хотя деревянное строительство в этом мире было запрещено лет уже, кажется, не менее пятидесяти тому назад. Впрочем, будь это днем, Вирга заметила бы, что некоторые деревянные дома выглядели куда моложе полувека, иные казались и вовсе новоделом. Но в этом как раз тайн не крылось, проявлялось лишь полное пренебрежение законом, что, в свою очередь, нетрудно объяснить, поскольку законы в этом мире издавались теми, кто ближайшей целью своей считал укрепление собственного политического статуса, а главной, как и все, – увеличение своей денежной стоимости, какая от этого статуса всегда зависела. Так что издать закон или украсть куш считалось явлениями одного порядка, хотя издать закон было безопаснее: о нем на другой день забывали даже те, кто вообще знал о его возникновении, а выполнять – никому и никогда и в голову не приходило. Законодательная деятельность на Альмезоте давно уже стала игрой, когда на поле Законодательного Конвента встречались определившиеся команды и одна вносила законопроект, другая же его отвергала, оспаривала и выдвигала взамен какой-то плод своего творчества. Вот и о деревянном строительстве тоже закон возник по той причине, что вокруг не только Кишарета, но и других больших городов леса в те времена стали вырубаться со скоростью неимоверной, поскольку тогда возник строительный бум; однако при этом невольно уменьшалось количество территорий, где можно было бы построить загородную усадьбу, какой не стыдно было бы похвалиться перед коллегами и даже (хотя и очень деликатно) перед вышестоящими. Количество охотников до таких домов возросло как раз тогда, когда был объявлен большой чиновничий призыв, то есть доступ в эту касту на какое-то время был открыт достаточно широко, потому что тогдашний Провектор Альмезота, желая продлить свое пребывание у власти, решил, что именно чиновничество способно стать той силой, на которую он сможет опереться. Претендентов на вновь открытые вакансии нашлось просто неимоверное количество, поскольку знаний для этого никаких не требовалось, равно как и умений. Уже в те времена работать чиновникам не приходилось, могучие компьютерные Информационно-управляющие сети ведали всей экономикой, процессы управления которой были еще предыдущими тремя поколениями автоматизированы до предела, так что если в работу сетей и требовалось первоначально какое-то вмешательство, то вскоре даже функции наладки и ремонта техники перешли к думающим устройствам, а когда наконец и темпы и характер прогресса были им доверены, человеку делать стало и вовсе нечего (и это очень хорошо). Все привилегии зато остались, потому что, по какой-то странности, ни одному законодателю не пришло в голову поднять вопрос об их отмене. Странно, конечно, но именно так оно и случилось. Да, так вот, среди этих привилегий было и право чиновничества строить для себя загородные усадьбы. Но не воздвигать же их там, где вместо тенистых и живописных лесов с их тихими речками и задумчивыми озерцами торчат пни и реки мелеют, а озера где высыхают, где заболачиваются! А строить где-то за полтысячи верст от места, где платят жалованье, приличный человек не станет: недостойно да и просто неудобно. Так этот закон и возник. Но это так, к слову, чтобы на примере пояснить, что ничего таинственного не было даже голубой ночью в переулках, которыми шла Вирга. Ничего загадочного не крылось и в длиннейшем многоэтажном корпусе того самого недостроенного завода, к которому она наконец вышла и вдоль которого пришлось идти чуть ли не полчаса вовсе не самым тихим шагом; начали и бросили – что же тут загадочного, к этому все давно привыкли.

Вирга уже миновала длиннейшее здание несостоявшегося промышленного гиганта, где лишь часть нижнего этажа была обжита музеем естественной истории, об остальных же уровнях ничего толком известно не было, да и кого это интересовало? Вирга шла быстро, чтобы поскорее миновать это место, когда что-то заставило ее сперва остановиться, а потом и повернуть назад. Она в то время как раз думала о судьбе шести тел, чье благополучие было ей доверено, и доверие оказалось явно не оправданным. И вот ее зрение без участия сознания зафиксировало вблизи нечто, созвучное ее мыслям. Сознание отметило этот факт не сразу, оно на какое-то время вообще лишилось контроля над действиями женщины, и потому та успела еще пройти более десятка шагов. Очертания того, что Вирга заметила, очень напоминали лежащее человеческое тело. А когда она подошла поближе, то убедилась, что впечатление было совершенно правильным.

Как знать, может быть, в другое время это не заставило бы ее остановиться, но сейчас она чувствовала себя виноватой не только перед теми шестью, но и вообще перед всеми телами на свете. Она подошла и наклонилась, пользуясь тем, что как раз в эти мгновения Мона выглянула наконец из-за заслонявшего ее многоэтажного корпуса и осветила все вокруг, и лежащего в том числе, и позволила разглядеть его как следует.

То был действительно человек, судя по лицу – далеко не преклонного возраста, то есть не достигший еще и тридцати – того рубежа, за которым на Альмезоте начинался для большинства крутой спуск к небытию. Вирга сперва всмотрелась в лицо, казавшееся нежизненно бледным, но этому нельзя было доверять полностью, потому что Мона с ее голубизной могла и живого раскрасить под покойника. Женщина нашла его руку – левую, тело лежало на правом боку, с головой, повернутой так, что глаза смотрели наискось вверх, но не в небо, а на верхние этажи корпуса – таким было впечатление. Пульс не прощупывался ни там, ни на шее, когда Вирга, преодолевая внутреннее сопротивление, попыталась нашарить биение там. И рука, и шея были холодны. Казалось бы, сомнениям не оставалось места. Вирга, однако, знала, что это не так. Наркотики последнего поколения – в особенности парадин , продукт высочайшей химии – тоже вызывали подобный эффект: необычайно замедленное кровообращение, понижение температуры и прочие признаки смерти, и продолжаться такое состояние могло часами, после чего человек или начинал приходить в себя, или (если доза хоть на крупицу превышала допустимую) мягко, безболезненно – во всяком случае, для наблюдателя – порывал последние связи с жизнью. Что в это время происходило в его сознании и подсознании, как вели себя тонкие тела, можно было только догадываться, внешне же граница между комой и смертью преодолевалась незаметно. Вирге все это было известно, как и практически любому обитателю этого мира, потому что информация о новых наркотиках, их действиях и симптоматике все же распространялась по общедоступным каналам и в людской молве, разумеется. Вот почему Вирга находилась в нерешительности: если перед нею был труп, следовало идти своей дорогой – от мертвых тел всегда лучше держаться подальше, чтобы не оказаться кандидатом в виновные. Общество любит, когда обнаруживаются виновники, а полиция старается удовлетворить граждан хотя бы таким способом. Если же тут можно было найти еще хоть какие-то признаки жизни, то следовало что-то сделать для этого человека – как бы в искупление своей вины перед другими. Вирга бы и сделала, знай, что тут еще было возможно предпринять, но это как раз и не было ей известно. На всякий случай она через силу еще заглянула лежащему в глаза, они были открыты, в них не было никакого выражения – стеклянная пустота, и только. Но и это еще не было решающим признаком. Может быть, если уколоть его – только чем? У нее с собой не было ничего такого, ни булавки, ни шпильки… Однако что-то могло оказаться в карманах лежащего, в этих местах встретить человека, не имеющего при себе хотя бы ножа, было очень маловероятно. Вирга протянула руку, нашаривая карман.

– Зря стараешься: у него давно уже ничего не было за душой. Так что на улов не рассчитывай.

Она едва удержала крик – голос, неожиданно прозвучавший за спиной, едва не заставил женщину потерять сознание. Может быть, будь этот голос угрожающим, резким, грубым, так бы и произошло. Но он оказался неожиданно приятным, без признаков раздражения или гнева, и еще что-то слышалось в нем неожиданное, но скорее приятное. И это позволило ей медленно подняться с колен – медленно, чтобы откуда-то появившийся человек не усмотрел в ее движениях никакой угрозы для себя. После этого она так же плавно повернулась к нему, держа руки наотлет от тела, чтобы было видно, что в них нет никакого оружия. И осмотрела его, медленно поднимая взгляд снизу вверх и одновременно говоря:

– Я думала – может, ему еще можно помочь?..

Пока текли слова, она попыталась оценить стоявшего напротив, в трех шагах. И удивилась: таких она еще ни разу в жизни не встречала. Потому что это был, пожалуй, старик, хотя определить его возраст Вирга бы при всем желании не смогла. В мире, где за сорок переваливали сотни, а люди на пятом десятке исчислялись самое большее единицами (а принадлежали они к тем социальным слоям, соприкасаться с которыми Вирге никогда не приходилось, да и всем ее согражданам и сопланетникам тоже, – к обладателям подлинного богатства и подлинной власти, которые, как и в любом другом мире, для народа были полностью анонимны), в этом мире представлений о более старших возрастах не существовало. И потому женщина, оглядев тонкую, но не сказать «стройную», скорее высохшую фигуру, высокую, сутулую, с безволосой головой (что свидетельствовало о крайней бедности, о последнем ее рубеже; на Альмезоте лысая голова считалась чем-то непристойным и даже позорным, и любой, у кого оставалось хоть немного сверх необходимого для еды, тратил эти деньги прежде всего на приведение в порядок своего черепа хотя бы при помощи паричка, а если средства позволяли, то и искусственного посева волос), – итак, оглядев старика, Вирга решила, что со стороны этого человека ей ничто не грозит. Оружия у него не было заметно, а без него она, пожалуй, справилась бы с ним и одной левой. И это позволило ей спокойно продолжить разговор.

– Помочь ему нельзя было и утром, и вчера, и неделю назад. Хотя умер он действительно только нынче, но шел к этому уверенно, – сказал старик.

– Почему? – Такой вопрос показался ей вполне естественным. – Ему же было не больше тридцати…

– Двадцать два, если тебе нужна точность. А почему? Да по той же причине, по какой умирают все: от жизни. Райская жизнь – дело быстротекущее. А мы все живем в раю, не так ли? Или ты не слушаешь проповеди самого омниарха?

У Вирги о рае, как и о проповедях, были лишь смутные представления, и она в ответ пробормотала:

– Не знаю. Может быть…

Странно, но от этого обмена немногими словами Вирга стала вдруг приходить в себя. Во всяком случае, такое ощущение у нее возникло. Может быть, именно общение было сейчас для нее нужнее всего, оно помогло бы вытеснить из головы те, другие мысли о своей вине, о падении… А кроме того, она вдруг почувствовала голод – признак, как известно, выздоровления. И она продолжила словами:

– А в райской жизни можно достать что-нибудь поесть?

Старик внимательно посмотрел на нее. Усмехнулся. Зубы у него, похоже, все на месте. И изо рта не пахнет. А это, кроме прочего, могло означать и то, что питается он не какими-нибудь отбросами или тухлятиной. – Интересно, – сказал старик. – Ночью в наших краях вдруг встречаю человека, милую женщину, которая интересуется не дозой и даже не деньгами, чтобы купить ее, а съестным. Ты что же… совсем не того?

– Ты о чем?

– О дури, понятно, о чем еще? Не употребляешь?

Вирга подумала немного, прежде чем ответить:

– Ну… нормально, как все люди вокруг: по праздникам, как говорится, понемногу и никогда – крутое, так… ну, травку, пудру…

– О! – сказал старик уважительно. – Это говорит о характере. Хочешь долго жить? По самое никуда?

– Хочу! – ответила она вызывающе, но тут же сникла и уже тоном ниже уточнила: – Хотела, во всяком случае. Еще нынче утром…

– Что же стряслось?

– А, – Вирга махнула рукой, – долго рассказывать. Да и ни к чему – только бередить… А ты вот, я вижу, весь свет пережил, да? Ладно, пойду я.

– Далеко ли?

– Не знаю, дед… Не думала, что деды еще бывают на свете.

– А туда, куда не знаешь, спешить никогда не следует. Особенно в эти часы: время ножей пошло, высовываться опасно. Но, понимаю, и тут, при покойнике, быть невесело. А потому приглашаю ко мне. Покормлю, хотя и не густо, и доночуешь хотя бы до света.

Вот этого ему, наверное, говорить не следовало: так в ней вспыхнуло вдруг возмущение вместе с гневом и презрением:

– Приютишь за натуру? И покормишь? Чтобы постельку тебе согреть?

Он не возмутился, однако, а засмеялся – и, похоже, искренне:

– Вот спасибо, милая, вот обрадовала – давным-давно мне таких комплиментов не делали, уж и не помню, сколько лет. Выходит, я, по-твоему, еще на такие дела способен? Эхе-хе… Да если бы ты мне за это целый мир обещала – увы, – он развел руками, – не смог бы. Ничто, девушка, не дается даром, долгий век – тоже. Так что этот твой страх – пустой.

– Ну… – Вирга и сама стала понимать, что зря, пожалуй, накинулась. – Так ты же не один, наверное, найдутся там охотники помоложе…

– Было нас двое еще утром, второй – вот лежит, ему этого уже не нужно.

– Такой ты, значит… Стоило ли столько лет жить, если уж и этого не осталось?

– Это – плата, за все приходится рассчитываться. Но тут ведь так: одно уходит, другое приходит, ради чего стоит еще потянуть.

– К тебе – что пришло?

– Любопытство. Хочу быть при конце света. Такой у меня к этому интерес!

– Ну, ты даешь! Это сколько же еще надо прожить?

– А самую малость. Он уже на пороге встал, полный конец.

«Не в себе дед, – поняла она. – Жил, да из ума выжил. И в самом деле он, похоже, не опасен. А до света еще многие часы».

– Уговорил, – сказала она лихо, почти развязно. – Ты где живешь-то? Далеко?

– А вот тут, в этом дворце, – кивнул он на мрачный корпус. – Пошли. Только под ноги гляди – здесь мусор копится, ступать надо с разбором и осторожностью. Особенно внутри.

И, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел. На ногу он оказался неожиданно легким, так что поспевать за ним пришлось с усердием.

3

– Можно было уйти и так, – сказал Тиан Таргон – человек, возглавлявший шестерку гостей омниарха. – Но была опасность засветиться, вот я и решил действовать в обычных рамках. Чтобы не тревожить ничьего сознания, не возбуждать излишних страстей. Не сомневался, что ты сразу же сделаешь все, что нужно, чтобы нас вытащить. Как полагается.

– Естественно, – кивнул омниарх.

Оба они – и только вдвоем – находились в омниарших покоях в обители Моимеда. Даже приор к беседе допущен не был, поскольку в самые высокие тайны не посвящался, – и никогда к ним допущен не будет, так решил омниарх.

– Кто они и откуда, удалось установить? – спросил Таргон.

– Это было несложно. Существует только один вариант: Ферма. Эмиссарская группа. С нею приходилось встречаться и раньше.

– Сильная? Космиты?

– Пока – только один из них, остальные – в том числе старший – планетары. Но – наделенные Силами. В возможных пределах.

– Это умозаключения или факты?

Омниарх усмехнулся:

– По-твоему, для меня существует разница?

Теперь улыбнулся Таргон:

– Нет, конечно. Извини.

– Охотно. Значит, я хорошо выгляжу. Как обычный планетар.

– Не зная, не отличишь. Но к делу. Что они успели тут сделать до нашего прихода? Многое?

– Почти ничего. Значит, будут очень стараться теперь.

– Скажи: так ли они опасны на самом деле и стоит ли отвлекаться на охоту за ними, вместо того чтобы искать тех скрывшихся, ради которых нас сюда и прислали?

– Я сказал бы, что не стоит, если бы их задачей не было бы то же самое: найти укрывшихся, возможную десятку. Но не для того, чтобы их уничтожить, а, напротив – спасти. Пока они еще, скорее всего, не знают, что им не нужно искать каждого отдельно, как они настроились, что те уже стали группой. И лучше будет, если они не успеют узнать это.

– Скажи, зачем тебе те люди – не эти шесть, а те, первые?

– Разговор долгий. Но если совсем коротко – они сорвали великую операцию, если бы она удалась мне – наш цвет, черный, залил бы уже все в этой части Галактики. Дело в том, что несколько человек здесь нашли способ качать энергию из Темной материи – нашу энергию, по сути дела. И этим очень обрадовали все миры. Но больше всего меня и те Силы, которым я служу, да и ты тоже. Потому что эти… изобретатели и не подозревали, что, получая энергию Мрака, они выполняют, по сути дела, его работу и тем самым своими руками роют могилу Свету – думая, что они ему служат… Мне удалось устроить множество соглашений с главными мирами Галактики, и они с нетерпением ждали, когда наконец получат нужную, изобретенную здесь технику. У меня все уже было готово для того, чтобы отодвинуть в сторону все остальные власти, существующие на Альмезоте, у Храма уже достаточно сил для этого, и снабжать нашей техникой, помогающей Холоду, миры в намеченном мною порядке. Но создатели ее то ли сами поняли, то ли кто-то подсказал им, к чему этот процесс приведет в самом скором времени – и прежде всего здесь, на Альмезоте. И они ухитрились в последний миг все разрушить и скрыться. Не осталось ничего из их разработок: они все уничтожили. И вот они нужны мне для того, чтобы восстановить все и продолжить работу. Я добьюсь этого, а сами эти люди мне уже не будут нужны, как ты понимаешь. Но для того, чтобы защитить их от меня, сюда и прислали шестерку эмиссаров. Думаю, что теперь тебе известно все нужное.

– Теперь я понял. Но если уж одна задача превратилась в две, то, соответственно, должно удвоиться вознаграждение, не так ли?

– На этот счет не волнуйся. Даже если бы таких задач было не две, а двадцать или двести, это нас не смутило бы. До тех пор, пока труды оплачиваются деньгами, Храм будет господином ситуации.

– В таком случае, мы продолжаем работу. Думаю, тебе не придется ждать долго.

– Тебе будет не просто, Тиан. И всем твоим. У них хорошие навыки маскировки. Их наделили способностью подселения.

– Это я уже понял. Жаль, что на этот раз мы их упустили. Но это поправимо. Все их оболочки у нас, значит, и тонкие тела далеко не уйдут.

– Ты уверен, что оболочки сохранились? Как мне докладывали, ваш контакт с полицией привел к нежелательным последствиям. Все сгорело, не так ли?

– Ну, даже если они пострадали – что же, прибегнем к реставрации. Мы наведаемся туда уже сегодня. Конечно, тела не решают всей проблемы: сбежавших нужно найти, пока они ничего не успели сделать. Найти шестерых подселившихся среди тысяч, десятков тысяч, может быть, даже сотен тысяч – работа несложная, но объем слишком велик. Даже если просматривать население очень бегло, потребуется немало времени. Хорошо бы найти способ сократить его.

– Я успел об этом подумать, Тиан. Такой способ есть.

– Поделись.

– Для этого я и пригласил тебя сюда. Ускользнув от вас, люди Фермы должны постараться занять такие позиции, с которых открывается максимальный доступ к поискам нужных им людей. А это – первые или в крайнем случае вторые персоны на ключевых направлениях власти: силы покоя, финансы, теневые авторитеты… То есть искать их надо уже не среди десятков тысяч, просто среди десятков. Всего лишь.

– Звучит утешительно.

– Не сомневаюсь. Дальше, конечно, подселившись, они будут соблюдать осторожность. Поэтому я думаю, что беглый просмотр тут может ничего не дать. Они будут сидеть в дальних уголках подсознания своих носителей, вылезая оттуда только на мгновения, чтобы просмотреть еще какую-то группу людей и снова улизнуть. Так что нужен иной подход.

– Я внимательно слушаю.

– Исхожу из того, что как бы искусно ни маскировались подселенцы, но они не могут не влиять – даже помимо своего желания – на действия тех, в кого вошли. Эти официальные лица порой станут поступать не так, как им привычно, потому что временами у них будет доминировать чужое сознание. Пусть минуты, даже секунды, но решения принимаются именно в секунды, а основное время уходит на подготовку к этому, сознательную и подсознательную. То есть люди эти невольно будут совершать неординарные поступки. И вот если такой поступок замечен, можно с уверенностью сказать, что в этом человеке сидит подселенец.

– Хорошо. Допустим, мы их выследили. Для начала хотя бы одного. Что ты станешь с ним делать?

Омниарх широко повел рукой вокруг:

– Думаешь, это просто ботаника? Ничуть не бывало. Все кусты здесь, кроме всего полагающегося им, или уже заселены, или, во всяком случае, готовы для подсадки в них тонких тел. Сюда я и собираюсь поместить всех захваченных – и людей Фермы, и тех, кого мы разыскиваем. И держать до тех пор, пока не выжму из них всю информацию, которой они обладают. Она мне может еще понадобиться: ведь Альмезот – не единственный объект.

– А я решил – ты подсадишь их в компьютерные схемы.

– Я и об этом думал, но эта техника понадобится мне позже, сейчас ни к чему загружать ее. А как ты собираешься использовать захваченные тела? Я думаю, может быть, стоит сложить их где-нибудь в доступном месте, под слабой охраной или вовсе без нее, – например, близ кладбища, якобы собираясь их похоронить; владельцы, наверное, сделают попытку вернуть их себе – и тут станет возможным схватить их без особых усилий. Как по-твоему?

Таргон поморщился:

– Не убеждает: слишком просто. Они, ты сам говорил, не новички. И на эту хитрость ответят какой-то другой, но, во всяком случае, не станут атаковать в лоб.

– У тебя есть идеи?

– Есть. Вот какие… Думаю, куда выгоднее будет атаковать их при помощи их же тел. Род психической атаки. Думаю, любой дрогнет, когда на него нападет… он сам. Дрогнет хоть на мгновение. А большего нам и не потребуется. Тем более что каждому их них придется обороняться в одиночку, а люди, привыкшие выступать командой, не столь успешны в поединке.

– Остроумно, – признал омниарх. – Кто же будет выступать в этих телах?

– Мы сами, конечно же; шесть тел – и нас шестеро. Переходить из тела в тело мы умеем не хуже, чем они, это тебе известно. Так что все, что нам понадобится, – место, где наши собственные тела смогут в безопасности дожидаться нашего возвращения. Это ты, я думаю, обеспечишь нам без труда.

– Нет ничего легче. Сейчас же прикажу здешнему приору… Впрочем, тут принято говорить «благословлю»; так что я благословлю его на выделение вам для сохранения тел хорошо изолированного и защищенного помещения где-нибудь тут, по соседству с этими апартаментами. Это не потребует много времени.

– Прекрасно. Мы немедленно приступим к делу.

4

– Ты кто, вообще, дед? – спросила Вирга.

Это было уже где-то ближе к рассвету. Но сперва они после долгого пути сперва через музей, в помещениях которого Вирга не раз шарахалась в сторону, натыкаясь на пугающие скелеты и чучела, потом по лестницам и переходам, добрались до обиталища старика. Плутали так долго, что Вирга уже стала жалеть, что ушла со светлой по-ночному улицы в эту кромешную и душную тьму. Она тут непременно потерялась бы, но старик почти сразу же крепко ухватил ее за руку, объяснив: «Света не будет, все отключено, воду, правда, мы открыли, только за ней приходится на самый нижний уровень ходить, под землю. Ну, днем – ничего, разобраться можно, привыкнешь». Она только мотнула головой: оставаться тут надолго не собиралась, но сейчас решила этого вслух не говорить, а ее жеста старик, конечно, не увидел. Раз или два Вирга совсем уже созрела, чтобы заявить: «Хватит, дальше не пойду», но понимала, что в одиночку ей отсюда не выбраться, – по этому зданию можно было, наверное, блуждать неделями и не находить выхода. Тем более что время от времени откуда-то доносились звуки, заставлявшие думать, что Вирга со стариком были тут не единственными живыми обитателями; сначала она встревожилась было, но старик, уловив, похоже, ее настроение, проговорил, не дожидаясь вопросов: «Тут еще бомжи живут, свалочники и попрошайки, но я с ними не пересекаюсь и они мною тоже не интересуются, у каждого, как говорится, своя кодла, они не вяжутся, так что не бойся. Да они и не близко – это вентиляция звуки разносит, только и всего». Вирга вздохнула облегченно: кажется, посягательств на ее тело и в самом деле тут не будет. «А то, не дай Бог, отберут твою незапятнанную честь», – подумала она с усмешкой, ей самой не очень понятной. Ведь, в конце концов, то, что случилось в начале ночи в ее комнате, было…

Домыслить до конца не пришлось: пришли наконец. Вирга поняла это только тогда, когда старик остановился и через мгновение загорелся свет. Странный – без источника, непонятного происхождения, не дававший теней, словно сам воздух вдруг засветился. Тогда она и задала вопрос, не в силах более противостоять любопытству, которое у женщин, может быть, и не сильнее мужского, но проявляется куда активнее. Спросила – не рассчитывая, впрочем, на ответ. Просто язык сам повернулся.

Старик же ответил не очень внятно:

– Я – связующее звено, всего только.

– Между чем и чем? – Просто невозможно было не спросить.

– Между собой вчерашним и завтрашним. Но знаешь что – расспросы на пустой желудок вредят здоровью, поверь, я-то уж знаю. Так что садись-ка… ну хотя бы сюда, станем по возможности повышать твой тонус.

Вирга на этот раз оглядела помещение уже всерьез, внимательно. Ей самой по необходимости приходилось заниматься интерьерами, пусть и в своем доме только, и еще самую малость – у Гера, тем не менее она не так уж плохо умела по обстановке вычислять и род занятий обитателя, и социальный его уровень, и характер – то, что нужно для общения. Вещи много и охотно рассказывают о своих владельцах. Только не эти. То, что находилось здесь, молчало, словно у всякого предмета тут первым делом вырезали язык, лишали его всякой индивидуальности и только после этого находили ему место. То есть кому-то, наверное, все эти навороты что-то и говорили, все эти экраны, пульты, шкалы приборов; инженерам или ученым, может, сказали бы много чего, но не Вирге; а хотя и специалистам, скорее всего, не поведали бы ничего нового, поскольку вся эта обстановка не жила, экраны не светились и все индикаторы стояли на нулях. А кроме этого, не было здесь почти ничего, да и то, что имелось, не поддавалось определению. Просторный стол, квадратный, который никак не желал поведать хотя бы, из чего он такой сделан: не дерево вроде бы, не пластик, не металл – что же в таком случае? Вирга как бы невзначай коснулась рукой гладкой и совершенно пустой столешницы; нет, ни единого намека, пусть даже слабенького, на сущность этой мебели. Два стула – разных, не из одного гарнитура. Просторная лежанка, накрытая покрывалом неопределенного цвета и качества: только что оно казалось коричневым и ворсистым, а когда Вирга взглянула через секунду – почудилось гладким с переливами, словно бы атласным. Она прикинула навскидку, сколько такое могло стоить, получалось… да нет, не могло такого быть. И, словно поняв это, покрывало сделалось вдруг простеньким на вид, чем-то вроде дерюги, что ли.

– Дед, а что тут раньше было?

– Пустырь, что же еще…

– Нет, я не так спросила. Для чего это построили? Что хотели здесь делать?

– Конец света, – ответил старик очень серьезно.

«Нет, – подумалось Вирге, – этого всего быть не может, дед этот меня просто разыгрывает, а то еще и гипнотизирует, а может, он никакой и не дед вовсе, а…»

Но кем он мог быть на самом деле – в голову никак не приходило. Снова ей стало страшно, но уже не так, как было в доме или на улицах, там страх был обычным, нормальным, понятным, а сейчас это скорее жуть была, потеря себя перед чем-то необъяснимым, даже невозможным и потому бесконечно опасным. Стало казаться: сейчас закружится голова, она потеряет сознание – и кто знает, сможет ли прийти в себя после этого? Наверное, так и случилось бы, но тут старик проговорил самым обычным голосом, почему-то сразу ее успокоившим:

– Да сядь ты, наконец, не маячь. Чем тебя угостить, чтобы успокоить?

Она лишь покачала головой; непонятно, что это должно было означать: что ничем ее угощать не нужно, аппетит пропал от переживаний? Вирга и сама не знала, что хотела выразить таким движением, может быть, просто главную сиюминутную мысль: «Не может быть». Старик, кажется, так это и истолковал, потому что сказал:

– Ну, знаешь, всякое бывает на свете… Удивляться, конечно, полезно, но не беспредельно же, а?

Пододвинул к ней стул и даже слегка нажал рукой на ее плечо, чтобы усадить. От прикосновения Вирга едва не вскрикнула, но оно оказалось самым обычным, не вызвало ни дрожи, ни там ожога или какого-нибудь разряда – нормальное легкое прикосновение обычной человеческой руки. Она села, решая про себя удивляться как можно меньше, а он, удовлетворенно улыбнувшись, сказал:

– Я – старого воспитания и нынешних новых обычаев не поддерживаю. Потому не стану тебе предлагать для начала подымить или нюхнуть, ты уж извини великодушно. Вот горло промочить рекомендую. У тебя какие вкусы – крепкое, слабое, сладкое или наоборот?

Вирга невольно проглотила слюну, почувствовав вдруг, что вот именно этого ей сейчас и не хватает: промочить горло.

– Да все равно. Что поближе, – ответила она неожиданно для себя самой охрипшим голосом. – На твой вкус.

– Это, друг мой, опасно – подменять свои вкусы чужими, от этого и происходят все беды, – проговорил старик, но не укоризненно, а так, словно между прочим, даже не поучительно, скорее самому себе под нос. – Ладно, попробую угадать за тебя… – Он на миг поднял глаза к невысокому гладкому потолку, из которого торчали лишь заизолированные концы проводов. И тут же усмехнулся: – Ага, вот что тебе сейчас поможет. Секундочку…

И быстро засеменил к двери позади Вирги – не к той, в которую они вошли, а к другой, которую она до сих пор и не замечала – наверное, не владела все-таки своим вниманием. Значит, тут у него не одна комната была обжита, а целые апартаменты; ничего удивительного, чего-чего, а места в этих стенах было хоть завались. И сразу же вернулся с большим подносом в руках, на котором стоял графин («Настоящий хрусталь, – сразу определила Вирга, – в серебряной оправе, не иначе, да еще с корабликом на пробке, словно на храмовом шпиле; это на свалке не найдешь, постой, уж не ворюга ли он? А что, вполне может быть. Держи ухо востро, девушка, не то тебя в лихие дела втянут, потом не выпутаешься. Похоже, так и есть: сообщник у него был, да весь вышел, вот он и решил меня приспособить. Ну уж нет, ничего такого у тебя, дед, не выйдет!»), в графине этом играла пузырьками жидкость, старик вытащил пробку – хорошо, привлекательно запахло. Еще на подносе стояли два бокала и тарелочки с закусками, не очень понятными, числом четыре. Сейчас было самое время решаться: покориться или нет. Если нет, то в следующий миг вскочить и бежать, лучше уж заблудиться в переходах, чем во что-то скверное ввязаться. А если да?

Старик разлил из графина в бокалы. Сел сам на второй стул, поднял свой бокал и сказал:

– В мои времена полагалось произнести тост и потом только выпить. И вот я его произношу: за твое будущее, пусть оно будет хорошим. – Он прикоснулся своим бокалом к ее, прозвенело красиво, хотя и немного печально. «Точно, хрусталь», – подумала Вирга и послушно поднесла бокал к губам, хотя еще за минуту до этого решила, что пить ничего не станет. Выпила. Оказалось вкусно. Старик сказал:

– Вот этим закусить рекомендую. Безвредно, поверь, – и сам взял широкой вилкой, тоже наверняка серебряной, что-то в белом соусе, положил в рот. Вирга рискнула, сделала то же самое. «Похоже, рыба, да не какая-нибудь, а из дорогих и приготовлена как-то непонятно. Ну, старик, я все-таки с тобой разберусь, вызнаю, что у тебя почем и зачем…»

Старик же, прожевав, посоветовал:

– Ты, друг мой, пока ешь, подумай вот о чем: мы за твое будущее выпили, а я и не знаю, каким оно тебе самой представляется. Поэтому и не могу ничего посоветовать, а я ведь способен и неплохой совет дать. Так что, может, поделишься со мной заботами – тебе станет легче, а я сделаюсь чуть умнее…

– Ну вот еще! – было ее ответом – непроизвольным, рефлекторным. – Стану я жаловаться, как же!

Старик глянул на нее так, что она смутилась: наверное, и в самом деле то был не самый лучший ответ, и уж подавно – не самый вежливый. Вирга покачала головой:

– Прости, я еще немного не в себе. Понимаешь…

И принялась рассказывать обо всем, что случилось с нею и вокруг нее за последние дни, рассказывать неожиданно откровенно, с подробностями. Судя по его вниманию, старик слушал с интересом, иногда поднимал брови, удивляясь, причмокивал губами, щелкал языком, выражая сочувствие. Когда Вирга закончила наконец, сказал не сразу:

– Да, досталось тебе. Но могу утешить только одним: это все по сравнению с тем, что нас всех ожидает, – так, мелочи жизни, не более. Готовиться надо к вещам куда более суровым.

– Ты о чем это? О конце света?

– Свет-то не кончится, – ответил он задумчиво, – а вот мы – наверняка. И винить некого: сами к этому пришли, никто не заставлял. Была нам дана полная свобода выбора. Куда и как вырастать. И мы выросли не вверх, а вбок, в сторону, и как раз не в ту. И вот пришла пора отчитываться. А нам – нечем.

– Не понимаю. Что-то уж слишком мудрено.

– Это только так кажется. На самом деле все просто. Когда вместо того, чтобы находить силы в себе, стали искать их вокруг себя, мастерить протезы, чтобы облегчить свою физическую жизнь, люди и не предполагали, что тем самым запускают программу, которая будет реализоваться по своим законам и отменить которую они будут не в состоянии. И еще хуже, опаснее стало, когда ушло понимание того, что человеку в самом деле нужно, и возникло другое понятие: нужным стало считаться лишнее и вредное, самими людьми придуманное. И все покатилось к концу, за которым уже не будет нового начала. Поняла? Если ты стоишь, скажем, на краю склона, каменной осыпи, то в твоих возможностях – идти на спуск или поискать другой путь, подлиннее, может быть, но понадежнее. Все в твоей власти – пока не сделан выбор. Но вот ты решила идти короткой дорогой – и сделала шаг вперед, ступила на осыпь. И с этого мгновения ты больше не хозяйка, потому что начинает работать другая программа – развития осыпи. И тебя несет вниз, все ускоряясь. Поначалу это тебе даже нравится: быстро, лихо, самой даже ноги передвигать не нужно, скользи себе… И слишком поздно, да и то далеко не всякий понимает, что ждет там, впереди, обрыв в бездну – или, может быть, наоборот, стена, и тебя шарахнет об нее так, что костей не соберешь, а камни сверху насыплют такую гору, что и следов твоих не найти будет. И не спастись никак, потому что подключились такие силы, по сравнению с которыми все твои штучки – ничто, меньше, чем пустое место, хотя тебе-то уже казалось, что ты стала хозяйкой положения.

– Осыпь, камни… Страшно, только к чему эта сказка?

– Знаешь, что нужнее всего в начале всякого пути? Знать, когда остановиться, на какой развилке и на какую дорогу свернуть. Мы не угадали. Не захотели угадать. И каждое последующее действие программы становилось неотвратимым. Не понимаешь? Человек боролся за удобство жизни – физической жизни здесь, инстинктивно чувствуя, что это – не вся жизнь, но на деле этого никак не принимая во внимание. Все больше труда передавал сотворенной им самим механике, все меньше оставлял самому себе. Сперва физического, потом и умственного, гордясь тем, что вот такие технологии им созданы, и не понимая, что это – всего лишь реализация этапов программы – дурной программы, тупиковой, хотя и удобной. Однако человек уж так создан, что пребывать в бездействии не может – у него всегда должно быть занятие, интерес. Занятие это из творческого при таком течении процесса переходит в потребительское, страсть из созидательного стремления становится зрительской. Но этого не хватает. Приходит пора пристрастия к виртуальному миру: не к истинному, что подлинно существует вокруг нас, только не всякому зрению доступен, а опять-таки к придуманному нами самими. Для создания такого мира есть самое малое два способа: виртуальный мир компьютера и мир наркотизированного воображения. А за ним что? Вымирание, ничего другого. И оно уже идет полным ходом. Какой в этом мире средний предел жизни? Мужской – что-то тридцать шесть – сорок, женщин – сорок пять – пятьдесят. А ведь раньше вдвое больше жили и настраивались увеличить продолжительность жизни еще вдвое. Не успели. Сколько процентов населения Альмезота сейчас употребляют наркотики регулярно, и все более сильные? Не знаешь? Скажу: около девяноста процентов. И все больше таких становится с каждым днем. Почему? Потому что эта жизнь – легкая. Не думать ничего, не делать, только принять дозу – и блаженствуй. К этому мы в конце концов пришли. А ведь все казалось, что дела делаются правильно, только вот какие-то частности постоянно возникают, мешающие достичь полного совершенства жизни: то какие-то новые болезни, непонятные и безжалостные, то наркотики небывало идут в рост… Думаешь, власти мало боролись с наркотиками? Вроде бы пытались всяко. Но не могли победить – потому что не в силах изменить программу, раз уж она действует. Не человеческие силы нужны для этого, а те, что повыше…

– Отчего же они не помогут?

– Да потому, наверное, что у них – свой интерес. Вот мы созданы такими, какими созданы…

Тут Вирга не выдержала: слишком уж малоубедительно это было. Это любой школьник скажет!

– Ну, дед, это уж и вовсе вранье. Еще в школе меня учили, что мы получились по эволюции. А ты – «созданы»! Сказки…

– Ничуть. Созидать ведь можно по-разному. И процесс созидания можно начать с одной клетки – и с программы развития жизни, программы этой самой эволюции. Вопрос технологии. И времени, конечно. Но ведь время – всего лишь свойство…

– Чье? – не удержалась Вирга.

– Его, конечно. Брось, не такая уж ты тупая.

– Наверное, все-таки именно такая, – сказала она почти сердито. – Вот, например, никак не пойму: что ты за человек?

– А ты как думаешь?

– Ну, сперва решила: нормальный бомж, доживаешь, побираясь…

Старик усмехнулся:

– Что же – можно и так сказать.

– Похоже, подают тебе неплохо.

– По-всякому. Значит – нищий. Сперва. А потом?

– Подумала было: промышляешь воровством – по мелочам, а может быть, и по-крупному.

– Ну… Без этого обхожусь.

– Жаль.

– Ты серьезно?

– Ага. Я уже хотела было набиться тебе в подручные. Как мой друг говорит – на стреме стоять. Это бы я сумела. Надо же как-то жить. Если конец – то до самого конца, верно?

– Согласен. Но только хватать, что плохо лежит, не для меня. На то много причин. Но взять тебя в подручные – согласен.

– Здорово. В чем же подручной?

– Объясню потом. Ты поспать не хочешь? Потом некогда будет.

– А ты сам?

– Ну, знаешь, в мои годы не очень-то и спится – дел много, времени мало на них отпущено. А вот тебе по молодости…

Вирга, однако, чувствовала, что ей сейчас так просто не уснуть – может быть, питье, которое они тут понемножку отпивали, так ее взбодрило или что-то другое?

– Дед, мне сейчас все равно не уснуть – после таких разговоров. Лучше скажи: каким же ремеслом мне придется заниматься? Я ведь, знаешь, мало что умею – да я ведь все рассказала, так что…

– Найдем тебе дело по силам. Не волнуйся. А то ерзаешь, спокойно усидеть не можешь.

– А я не от волнения. Это меня любопытство трясет. Все же моя судьба решается, разве не так?

– Что же, может быть, так оно и есть. Значит, тебе прямо сейчас все – вынь да положь?

– Уж такие мы, женщины.

– И все же – подумай еще. Серьезно.

– Над чем думать?

– Над тем, что это вроде того шага, о котором я говорил: сделаешь его – и обратного пути не останется. Только вперед. Или…

– Понимаю. Или – конец, да?

– В каком-то смысле – именно так.

– Ну, здорово. Прямо как в кристовизии. Увлекает. Согласна!

Вирга сама не ожидала от себя такой прыти, но что-то словно подхватило ее и понесло – может быть, та самая осыпь, лавина, могучая волна?

– Ладно, – сказал старик, – решено, стало быть. Скажу откровенно: ты мне очень пригодишься. Я уж думал, что не найду человека.

– Да скажешь ты наконец? – Вирга почувствовала, что совсем уже освоилась и с дедом, и со всей в чем-то все еще непонятной обстановкой. – Не тяни, дед! Что мне делать?

– Для начала – гулять, – ответил старик.

– Не поняла.

– Тут понимать нечего. Ты на какое-то время приютила в своем доме шестерых человек, в чем-то непонятных, сама рассказала об этом. А потом, когда они пришли уже во второй раз, ты сама их привела – они исчезли, укрываясь от преследования. Все так? (Она кивнула.) Но исчезли, как я понял, странным образом: тела свои оставили тебе, так сказать, на сохранение…

Вирга насупилась: нет ничего приятного в том, что тебе напоминают о твоих неудачах.

– Я ведь объяснила: пришли другие шестеро, а потом – целый отряд полицейских сил.

– Помню. Да успокойся: твоей вины ни в чем нет. Но сейчас – по твоим же словам – тела эти попали не в лучшую обстановку: свалены в гаражную яму…

– Хорошо, что хоть это успела!

– Безусловно. Так вот, наша с тобой первая задача: оттуда переправить их в безопасное место. Хотя бы сюда.

– Как это сделать?

– Ты согласна?

– А что мне остается?

– Ничего, ты права. А как сделать – ну, это не самая трудная задача, могут потом встретиться и посложнее. Найдем способ. Ну что – договор заключен? Не бойся, расписка не нужна – достаточно слова.

– Заключен.

– Тогда ложись и спи, больше не отвлекай меня – мне еще о многом надо подумать…

– Слушай, дед, у меня душа не на месте.

– Ну, что еще зудит?

– Нам бы того парня хоть как-то похоронить – а мы его оставили валяться, словно падаль. Нехорошо.

– А вот рассветет, поедут по улицам труповозы – заберут. Как и обычно. Передозировка – дело повседневное. Привычное.

Вирга зевнула. Неведомо откуда вылезла, накинулась, стала подминать ее под себя сонливость – теплая, мягкая. «Дедовы шутки», – подумала она, растянувшись на лежанке совершенно безбоязненно и засыпая, засыпая…

Интересный сон ей приснился. Хороший. Тот самый человек – Как-бы-Гер – смотрел на нее ласково, улыбался и что-то говорил: она ясно видела, как шевелились его губы, но слышно совершенно не было ни слова. И она попросила его: «Помоги мне, пожалуйста, я ведь вас выручала, верно? Вот и вы теперь меня выручите, я во что-то такое попала, не знаю что. Помогите!»

Она во сне улыбалась, а старик смотрел на нее, согласно кивал головой и беззвучно шевелил губами, словно что-то неслышное говорил – кому? Себе самому? Или еще кому-нибудь?