1

Может показаться немного странным то, что полицейский, чья повседневная служба протекала вовсе не в этом «дремучем» (как такие называли в Кишарете) районе, знал все ходы-выходы в этих краях так досконально, словно именно они и находились в его ведении и по ним он оттаптывал свои повседневные маршруты, в то время как на самом деле он тут появлялся поздно вечером, а рано поутру уже вновь отправлялся в участок на утренний развод. Тем не менее ему была ведома здесь не только любая тропа, тропка, тропинка и тропочка, но и в каждом заборе всякая доска, какую можно легким движением руки отодвинуть или приподнять, освобождая проход, и не один подвал, который на первый взгляд кажется тупиком, но на деле в темном своем уголке таит узенькую, сливающуюся со стеной дверцу, за которой оказывается уже совершенно другой подвал совсем иного дома, что стоит уже в другом переулке. А оттуда можно так же, не поднимаясь на поверхность, очутиться в третьем подземелье, подняться, выйти из черного хода, проскользнуть между мусоросборниками, на четвереньках проползти под высоченной оградой, где у трех-четырех толстых металлических прутьев, из которых она состоит, нижняя часть отогнута, обломана, а то и аккуратно обрезана, где ясно видны следы неоднократной заварки этой дыры, которая тем не менее исправно восстанавливалась уже следующей ночью (видимо, кому-то это было очень нужно), – и наконец оказаться на зеленом острове, где затеряться в кустарнике и вовсе никакого труда не составляет. Объяснить источник такой эрудиции полицейского Гера мы, откровенно говоря, затрудняемся. Может быть, в каком-то своем прошлом он служил в этих местах квартальным надзирателем, но возможны и другие варианты. А впрочем, нам недосуг ковыряться в его прошлом. Куда важнее отметить то, что он действительно вывел шестерых в зеленую зону, все еще сопротивляющуюся (хотя и из последних сил) медленному, но неумолимому натиску градостроительных компаний. Там он велел остановиться, чтобы перевести дыхание и, что важнее, проинструктировать ведомых.

– Тут дальше спокойно, – сказал он, когда шестеро обступили его нетесным кольцом. – Так что мне время вернуться. Там я сейчас нужнее.

Мог бы и не объяснять: о его мотивах никто все равно не стал бы спрашивать, человек сам знает, что и зачем делает. Поэтому вопрос ему задали другой:

– А нам дальше – куда и как?

– Дальше просто. Вот тропа – по ней, никуда не сворачивая. Кто-нибудь встретится – вы его не видите, он – вас. Любопытство не в чести. Тропа выведет к Большому кольцу, это дорога. Движение днем и ночью сильное. Поэтому ее пересечете не по верху: дорога проходит по насыпи, а тропа вас подведет к дренажной трубе, проползти нетрудно по одному. Если случится – такое бывает, хотя и не часто, – что в ней окажется встречный, то запомните: преимущество у того, кто выходит из города, а не идет в него. Но на всякий случай перед тем, как лезть, надо послушать: труба звук проводит хорошо, и если кто-то ее уже занял, вы его услышите, каждый вздох, каждый шорох. Только ничего не надо решать силой, это не проходит, тут народ серьезный и зубастый. Дальше. Вылезли – за трубой тропа продолжится, это уже почти и не город, там начинается лесок погуще. По ней прошли с полмеры и увидели справа от себя такую вроде бы беседку: грибок деревянный, тесовый столик и вокруг – лавочки. Там сели.

Он умолк. Ульдемир, обождав с полминуты, повторил за ним:

– Там сели. И что?

– Сидеть. И ждать. Дальше никуда не тыкаться. К вам подойдут – чуть раньше или чуть позже. Подойдет монах. Один. Но не дай вам святой Моимед что-нибудь такое выкинуть: он-то будет один, но столько народу будет смотреть на вас сквозь прицелы, что…

– Ясно. Будем сидеть смирно.

– Только так. Дальше он спросит: «Чего ждете, люди?» Ответ должен быть: «Мечтаем поклониться мощам блаженного Панкарута». Он спросит: «Достойны ли есте?» Скажете: «Многими признано». Этого должно хватить, как я понимаю. Если хватит, то он скажет: «Тяготы ваши да останутся здесь». И вы на стол выложите все оружие, вплоть до зубочисток. Обмануть не старайтесь: опасно для жизни.

– Значит, этого должно хватить. Ну а если он спросит еще что-нибудь? Какими должны быть ответы?

– А я не знаю, о чем еще он может спросить. Придется вам тогда сочинять на месте. Хотя вы, похоже, народ тертый, а? Хотя вряд ли он станет там учинять расспросы. Потом, может быть, уже в стенах… А там, вернее всего, он еще помедлит немного, для солидности, и пригласит: «Ступайте за мной». Пойдете. Он вас введет в обитель. На ходу по сторонам глазами не больно зыркайте. Вот и все.

Но для шестерых это вовсе еще не было всем. Оставались еще вопросы:

– Ну а там – кем мы окажемся? И что они с нами станут делать? Под арестом очутимся, что ли? Или как?

– Сам я там не бывал, – ответил Гер откровенно. – И дальше знаю только то, что дошло от других. Будете вы там просто ищущими убежища, защиты от предубеждений шести властей. Выдавать вас в любом случае не станут: о таком ни разу не было слыхано. А уж какой статус вам дать и как с вами поступить – приорат решит после знакомства с вами. Говорят, колют они там основательно и профессионально, так что лучше вам не пытаться лепить горбатого к стенке…

«Забавно, – думал Ульдемир, слушая наставления рыцаря дубинки, – как в нем все мешается: то туповатый полицейский, то блатной со стажем, то вдруг возникает лексика чуть ли не университетская… Странно, а ведь пока я в нем был, ничего особенного не ощутил, изнутри он был вроде бы в одном измерении, плоский, как блин; выходит, и ментал его, и казуал куда глубже, чем показалось? Интересный мужичок, стоит подумать – если время дадут для таких вот размышлений…»

– Все делайте, как я сказал, – и будет порядок.

Такими словами полицейский Гер завершил свою лекцию. Не попрощавшись, повернулся – и растаял в ночных тенях, словно его и не было.

И шестеро столь же бесшумно двинулись дальше по тропе, исполняя предписанное.

2

Восемь человек оказались в конце концов в небольшом помещении – там сразу стало тесно, потому что и так свободного места было совсем немного, почти всю площадь занимали приборные пульты и весьма не слабый компьютер – не из тех, что называются персональными. Шумно дышали: взбираться пришлось достаточно высоко. Огляделись. Сидон сказал удивленно:

– Господи, да ведь это… Это же мой кабинет! – и тут же поправился: – Должен был быть – если бы…

Он имел в виду: «Если бы завод был достроен и пущен…»

– Совершенно верно, – согласился старик, приведший их сюда.

– Тише! – остановила их Морна. – Слышите? Они уже внизу.

Все прислушались.

– Здесь они нас и возьмут, – сказал Сидон. – Отсюда некуда уйти. Тупик. Вы с ними сговорились? – Он смотрел на старика в упор очень неласковым взглядом.

– Сейчас уйдем, – ответил старик спокойно. – Вот в эту дверцу, не видите? Это хорошо. Они тоже заметят не сразу. За нею – осторожно, там крутая лестница. Она приведет в музей. Без вопросов и колебаний – если хотите выжить.

– Ну что же, командуйте, – после секундной паузы проговорила Морна.

Группа не решилась сразу вступить в здание и запросила подкрепления. Через час с минутами она его получила и принялась обследовать дом, светя себе сильными фонарями и держа оружие на изготовку. Нельзя сказать, что эти их действия не дали результата; народу в разных углах как бы необитаемого строения обнаружилось не так уж мало, корпус несостоявшегося завода был самым, может быть, обширным бомжатником во всем Кишарете. Но среди этого пестрого населения так и не нашлось ни одного человека из тех восьми, которых следовало взять. Ни человека, ни даже следа. То есть сначала следы были, а потом вдруг кончились, и все тут, и даже лучшие собаки, оказались бессильны. В конце концов они привели группу в ту часть здания, которую арендовал у владельцев Кишаретский университет; понадобилась достаточно обширная площадь для фондов естественно-исторического музея, которому в старом, векового возраста, помещении уже давно было тесно. Тут было, конечно, на что посмотреть, начиная от родных альмезотских динозавров и кончая последними образцами флоры и фауны других миров. И хотя все это не было, конечно, живым, собак эти чучела и макеты сильно раздражали. Четвероногие служители закона, нарушая принятый порядок, некоторые экспонаты даже облаивали без команды – то ящера какого-нибудь, особо грозного с виду, то человеческую фигуру, их тут было с десяток или полтора – очень реальных, словно бы совсем живых, выглядящих почти современно и помещенных в музей, наверное, за какие-то заслуги или подвиги, хотя и не обязательно, в музеях злодеев бывает не меньше, чем людей просветленных. Словом, собаки подняли шум совершенно излишний, так что пришлось, убедившись предварительно, что на деле то были лишь макеты или, проще, чучела (всех, конечно, щупать не стали, проверили троих с краю), эти залы покинуть побыстрее и, возвращаясь в свое расположение, думать о том, как доложить о неудаче начальству так, чтобы было и правдоподобно, и не стыдно. Потому что если просто так и сообщить – были, мол, и неизвестным образом испарились, – все станут ржать и показывать пальцами, и прощай репутация, а уж премиальные – это совершенно точно. То есть предмет для размышлений был самым серьезным. На всякий случай – для очистки совести – троих оставили в засаде и убыли, поеживаясь при мысли о предстоящем докладе если не самому омниарху, то уж приору обители во всяком случае. Потому что слыл он мужчиной весьма суровым.

Воистину мир полон чудес или, выражаясь научнее, необъяснимых явлений. Хотя иные продолжают считать, что того, что не поддается объяснению, вовсе и не существует. Их дело.

3

Легко сказать: «Не зыркайте по сторонам». Приходилось напрягаться, чтобы глаза не разбегались, – столько оказалось на пути всего неожиданного и оттого крайне любопытного. Однако же никак нельзя было показаться людьми случайными, до сих пор это удавалось, надо было и дальше держать такую же марку.

А ведь полчаса назад уже совсем решили было, что ничего не получилось, что-то сделали не так и сейчас встречающий скажет им: «Ну-ка проваливайте, откуда пришли, и не медлите, не то мы вас пришпорим!» Именно такое слово почему-то представилось Ульдемиру: «Пришпорим». Слишком уж долго встречающий медлил после того ответа, что был заранее подсказан полицейским, и слишком ярко блеснули его глаза из-под низко надвинутого капюшона, под которым четко различался в ночном свете только крутой, гладко выбритый подбородок. Наконец монах, найдя, видимо, нужные ему слова, спросил, и при этом тон его был уже другим:

– Кто же наставил вас, люди, на поклонение и где? Ибо не под нашим солнцем загорали, не так ли?

Тут капитан подумал: вот и все, капут и медный таз, сейчас скомандует «Налево кру-гом!», а то и просто откроют огонь, даже без команды.

Ох, Фермер с Мастером, высокие покровители, кривой хрен бы вам в глотки! Даже такой простой ситуации не смогли предусмотреть…

А может, все-таки… Потому что одновременно с такой непочтительной мыслью что-то словно неслышно щелкнуло в голове и слова слетели с его губ сами собой:

– Где, ты спросил? Везде. Имена же наставников не произносятся всуе.

Услыхав сие, монах мгновение оставался неподвижным, потом молвил:

– Добро пожаловать в нашу и вашу обитель!

И глубоко, в пояс, поклонился, произнося эти слова.

Так они и оказались здесь, а предметов для серьезных размышлений еще прибавилось. Вот и шагали, сдерживая любопытство.

На первый взгляд обитель была как обитель, сиречь – монастырь. Личный состав, то есть братия, – мужики разного возраста, внешне проблем со здоровьем не имеющие, форма одежды, как и подразумевалось, – черные рясы без знаков различия, на груди, на металлических, где белого, а где и желтого металла цепочках символ, у всех один и тот же: кораблик. Если разобраться, конечно, не просто кораблик, а ладья – полумесяц, на ней мачта – крест. Единство противоположностей, гм… Хотя – была ли противоположность? В основе ее и не было вовсе. А впрочем – это не наши проблемы…

Примерно так успели подумать самое малое трое из шести, но с разными эмоциями. Иеромонах Никодим – возмущенно-осуждающе, Рыцарь – с солдатской грустью: немерено крови пролито, чтобы утверждать одно и ниспровергать другое, хотя если подумать, то и тогда могли бы понять, что всякая война неизбежно кончается миром. Который, правда, есть всего лишь новый предвоенный период. Капитан же воспринял это спокойно, поскольку к таким поворотам был внутренне давно готов. Остальные трое увиденному никакого значения не придали, поскольку сами росли вовсе в иных верованиях, но, оказавшись в экипаже, давно уже поняли: всякая вещь в мире называется столькими словами, сколько существует разных языков, но от этого не перестает быть самой собою. И только это и важно знать.

Так что вовсе не эти наперсные, наддверные или из дерева, камня, металла изваянные кораблики так их заинтересовали.

И даже не украшавшие стены коридоров и других помещений обители изображения. Ульдемир сперва не понял было, что это такое, не догадался. Но когда шестеро оказались в помещении явно храмового назначения и ведший их брат, остановив, сказал, что сейчас отслужат для них входной молебен, таков неукоснительный порядок, капитан сообразил наконец, что стена перед ними, вся сверху донизу увешанная странными изображениями, есть не что иное, как иконостас, а изображения суть образа – но только выполненные в абстрактной манере. Он и это перенес спокойно, но рядом с ним стоявший Никодим даже задрожал от возмущения, зашлепал губами, что-то едва слышно бормоча, только и удалось уловить, что «бесовские… надругательства… князь тьмы…» и еще что-то в этом духе. Капитан понадеялся только, что никто из местной братии Пахаря не услышал, а и услышав – не понял; зря, однако, надеялся, похоже, со слухом здесь у всех было в порядке. И ведший их брат, полуобернувшись, рек с некоторой даже укоризною:

– Ересь есть – всерьез полагать, что Господь и Силы Его имеют облик человеческий: это годилось только для примитивной веры. Подлинный лик их нам неведом, а вот наши духовные силы, ими вызываемые, нашими же средствами и выразимы. Так что сие не святых изображения суть, но наших чувств к ним, кои мы и стремимся вызывать и поддерживать.

– А это – тоже чувства наши?

Вопрос этот задал Уве-Йорген, подбородком указав на статую в алтаре – человеческую вроде бы фигуру, но о шести руках.

– Аватар Шистос, – ответил брат, – ниспосланный для наущения нашего и кармического очищения, в коем спасемся. Однако же преклоним колени, отец декан начинает службу…

Преклонили. Ульдемир забеспокоился было по поводу того, что обряды здешние им, понятно, знакомы не были и будет у них выходить ляп за ляпом, а честной братии это, скорее всего, не понравится и истолковано будет никак не в пользу спасающихся. Но вскоре понял, что волноваться не следует: похоже, что и коренные жители этого мира не очень-то сильны были в этих материях, так что удивить здесь невежеством никого не удастся. Все тот же брат взял на себя роль как бы дирижера и тихо, но явственно командовал, когда нужно было, и тут же подавал пример по принципу «Делай, как я»:

– Крестное знамение… с любого плеча… Как бы омовение лица… Ладони сложили перед грудью… Развели ладони, как бы чашею… Земной поклон, лбом в пол, да крепче… Снова – крестное…

Продолжалась служба недолго, минут пятнадцать. После чего брат-проводник молвил:

– Теперь милости прошу в баньку на помытие, потом в трапезную…

И, повернувшись к Ульдемиру, особо:

– Тебя же его высокопреподобие наш приор приглашает после баньки позавтракать с ним.

Ага. Вот это, похоже, будет настоящим началом. Серьезным.

4

Банька, вопреки архаичному названию, оказалась предприятием весьма современным, ассартские помывочные (а больше сравнивать людям экипажа сейчас и не с чем было) отставали поколения на два, если не больше. Тут и сухой пар, и мокрый существовали где-то на задворках, зато ванны были всякого размера, души на любой, даже самый изощренный вкус – не только водяные, сверху, снизу, с боков, круто секущие и ласково гладящие, так что всякие греховные мысли начинали лезть в голову, но и ионные, и еще неизвестно какие – когда ничего вроде бы не происходило, но поля неизвестного наименования то расслабляли до полного усыпления, то вдруг вызывали такой прилив энергии, что возникало желание хотя бы учинить немедленно хорошую драку или что-нибудь в этом роде. Так что у моющихся сперва возникало чувство крайнего удивления, но быстро начинало сменяться все растущим ощущением полного довольства и примирения с жизнью. Нет, не худо жила здешняя братия, что же удивительного, что народу тут было более чем достаточно даже и для серьезных операций. Во всяком случае, именно так определил капитан, и Рыцарь с ним согласился, потому, может быть, что самым свежим в их памяти как раз и были схватки и сечи.

Когда же, перепробовав, кажется, все до последнего, что могла предложить здешняя банька, попрыгав в заключение в бассейн с десятиметровой вышки, люди почувствовали, что ощущение голода дошло уже до предела, и направились одеваться, пошла новая волна удивлений. Начиная хотя бы с того, что та одежда, в которой они сюда явились, была из обращения изъята, а взамен им предложили такие же рясы, или сутаны, если угодно, в каких тут щеголяли поголовно все. Отнеслись к этому по-разному: иеромонах, например, – с явным удовольствием, для него такие одеяния были смолоду привычны; Уве-Йорген, наоборот, фыркал и ворчал, сохранив – тоже с юношеских солдатских лет – несколько пренебрежительное отношение к духовному сословию. Ульдемир на это ворчание напомнил лишь насчет чужих монастырей и своих уставов; этого оказалось достаточно, и все обрядились без малейшего прекословия. А затем пришлось разделиться: пятерых пригласили, как было сказано, в трапезную, капитана все тот же брат-проводник повел к самому его высокопреподобию, приору, а по-другому – отцу игумену, попросту настоятелю сей нетривиальной обители.

И вот тут пришла пора удивляться по-настоящему. И даже не тому, что сама архитектура, планировка обители как-то не соответствовала устоявшемуся представлению о житии отказавшихся от мира с его соблазнами, житейски бедных, зато богатых духом людей. В конце концов, те полотна и скульптуры, какими были украшены стены, ниши и отдельные залы (комнатами, а тем паче кельями назвать их не поворачивался язык) и какие даже у человека, со здешним искусством незнакомого, невольно вызывали ощущение высокого мастерства, наверняка представляли, конечно, немалую ценность в денежном исчислении, но куда в большей степени являлись ценностью духовной и поэтому самой идее обители никак не противоречили. Однако по пути к настоятельским апартаментам пришлось миновать и помещения совершенно иного характера – судя, во всяком случае, по тем, куда удалось хотя бы мельком, проходя мимо, заглянуть одним глазком: рядом с обширной библиотекой оказывалась вовсю работающая химическая лаборатория (судя по оборудованию) по соседству с прямо-таки музейной палатой, где экспонировались образцы оружия – от стрел, копий и пращей до современного индивидуального стрелкового. Ульдемир то и дело сбивался с шага, невольно приостанавливался, глядел, вытягивая шею до предела, так что потом она еще долго и обиженно напоминала о непозволительном пренебрежении ее интересами; брат-проводник деликатно похлопывал его по плечу или по спине, напоминая таким способом о том, что отцов ждать не заставляют, тем более высокопреосвященных, и что дисциплина и распорядок в любой обители вещь не менее, а куда более серьезная, чем даже в армии, так что последующие несколько шагов приходилось почти пробегать, наверстывая упущенные секунды. Но тут опять возникало нечто – то проходили мимо уходящей вниз лестницы, и оттуда, с этого низа, долетало гудение, по насыщенности которого можно было судить о мощи издававших его моторов неизвестного назначения; то доносилось стаккато, в котором легко угадывались то длинные, то короткие очереди автоматического оружия, то внезапная волна знакомого свежего запаха невольно наводила на мысли о каком-то полевом оружии, начиная с лазерного; пожалуй (невольно пришло в голову капитану), монашеский орден, коему обитель принадлежала, относился к воинствующей церкви… И не только, тут же дополнил он себя, поскольку из очередного поперечного хода донесся знакомый звук, хотя и негромкий, но легко опознаваемый: работала полиграфия. Затем по очередной лестнице пришлось подняться на два марша наверх. Этот этаж оказался неожиданно тихим, тут уже, видимо, работали не столько руки, сколько мысль; правда, заглянуть никуда не удавалось, все двери были плотно затворены, зато возле них или прямо на них, кроме номеров, виднелись и таблички с надписями, давно и хорошо знакомыми, но здесь как-то не ожидавшимися: «Его преосвященство начальник главного штаба», «Достопочтенный о. Начальник общей разведки», «Достопочтенный о. Командующий воздушными силами», и еще, и еще – в таком же духе. Капитан невольно почесал в затылке: к такому обилию неожиданных впечатлений он, как оказалось, не был готов. Наверное, какое-то время пройдет, прежде чем все это уляжется в сознании и позволит анализировать и делать выводы.

Сейчас же такого времени совершенно не было, потому что (еще одним уровнем выше) они остановились наконец, оказавшись как бы в тупике: широкий, устланный толстым ковром коридор уперся тут в перегородившую его стену, в которой была широкая двустворчатая дверь, закрытая, разумеется, и возле нее – обычные опознающие устройства; хотя была и парочка незнакомых, но, видимо, служивших для той же цели. Камер слежения было целых три – для надежности. Видимо, на ту защиту, что Творец дарует своим служителям, тут не очень-то рассчитывали, считая полезным дополнить ее и средствами, изобретенными людьми. Но, собственно, этого и следовало ожидать, не так ли? Брат-проводник исправно отметился во всех устройствах, лишь после этого (знаком велев капитану оставаться на месте) приблизился вплотную к двери, проговорил негромко: «Во имя Сущего, милостивого и милосердного, и Шистоса и Моимеда, посланцев Его, и с благословения высокопреосвященного отца нашего…» После секундного молчания из узкой прорези фонатора донеслось ответное «Говорю тебе: войди с миром», и дверь-диафрагма, разделившись на острые лепестки, открыла проход. Проводник кивком подозвал капитана, пропустил его вперед и сам вошел следом.

5

Что здесь оказалось неожиданным – это свет. Такое обилие утреннего ясного, свежего, веселого света было в обширном кабинете, где целая стена, противоположная входу, не просто была прозрачной, но полушарием вырывалась из стен наружу, словно ее выпирало изнутри давление. Напоминала она больше всего (показалось Ульдемиру) фонарь бомбардировщика его детских времен – только без частых переплетов, единый, положенный набок купол. Он и впускал сюда столько света, неожиданного потому, что все коридоры, переходы, кельи и залы, какие пришлось миновать по пути сюда, окон не имели, и свет там был хотя и достаточно ярким, но искусственным, так что о существовании живой природы как-то забывалось, для нее не оставалось места. А тут она как бы распахивалась перед вошедшим и заставляла его непроизвольно изменить то направление мыслей, какое успело уже к этому мгновению определиться, на какое-то совершенно другое. Растеряться, попросту говоря. Возможно, на такой эффект и рассчитывали заказчик и строитель; если так, то своей цели они добились.

Хотя новое направление мысли вошедшего может оказаться всяким, не обязательно таким, на какое рассчитывалось. И первым, что мелькнуло в голове капитана, было: «Демонстрирует свою неуязвимость, а значит – всесилие, не боится, что по этому стеклышку кто-нибудь захочет пальнуть хотя бы примитивной ракетой. Ну-ну…» Дальше мысль не продвинулась, прерванная негромким, но исполненным уверенности и силы приглашением:

– Приблизься, гость. Садись. А тебя, сын мой, благословляю обождать в приемной.

Брат-проводник поклонился в пояс и, не поворачиваясь, отступил к двери, уже третьей по счету от коридорной диафрагмы. Вышел, и дверь за ним затворилась.

Глаза Ульдемира уже привыкли к свету, и он увидел единственное, на что только и мог сесть: в нескольких шагах впереди – мягкий табурет, пуф скорее, во всяком случае – сиденье без спинки: ну понятно, если бы какому-то недоумку и пришло в голову развалиться перед приором, откинувшись на спинку, разложив руки по подлокотникам, то у него это никак бы не получилось, волей-неволей пришлось бы сидеть прямо. Капитан сел. Впереди, шагах в четырех, виднелся обширный стол и на нем единственный предмет – уже знакомый кораблик. Справа от капитана находилось уже что-то более функциональное: компьютер со всем окружением, по облику – не обычная персоналка, но крутая штабная система, на которой можно играть во всякие игры, но предпочтительнее – не в виртуальную, а в настоящую войну, не мировую даже, а межмировую, очень серьезную, или же, скажем, рассчитывать сложнейшую, многоходовую финансовую операцию – взорвать, например, экономику какого-нибудь среднего уровня мира, учинить встряску, после которой проигравший поспешно сует голову в петлю или сигает из своего служебного агрона вниз с тысячи метров без страхующих устройств… Одним словом – система для серьезных людей стояла в этом кабинете. Множество экранов было разбросано по стенам, больших, так что на любом можно было читать текст, не выходя из-за стола; они, однако, не очень бросались в глаза, потому что перемежались художественными полотнами духовного и исторического в основном содержания; представлялось очень интересным рассмотреть их не спеша, обладая нужным временем, ну и настроением, разумеется. То есть не сейчас. Да, было тут видно много интересного, и только одно не удавалось различить хоть сколько-нибудь удовлетворительно: самого хозяина, его высокопреосвященство. И не потому, чтобы какие-то хитроумные приборы и устройства для этого применялись; просто отец приор сидел за своим столом лицом к гостю, спиною же к уже описанному пузырю; свет бил в лицо капитану, и поэтому его хозяин мог разглядеть во всех, даже и мелких подробностях. Капитан же видел единственно силуэт, об остальном можно было разве что догадываться.

Он полагал, что готов к предстоящему разговору – такому, каким капитан его представлял; вполне убедительная (на его взгляд) легенда только и ждала обнародования, чтобы в ответ получить полную защиту, а уж как ею воспользоваться – станет ясно через какое-то время, которое уйдет на акклиматизацию в новой среде. Так он считал и к этому был готов.

Однако же не он был стрелочником на дороге, на которую шестеро невольно попали, и стрелка оказалась переведенной в ином направлении, в котором разговор сразу же и покатился.

6

– Я рад приветствовать тебя и твоих спутников в нашей скромной обители, объединяющей людей, своей целью считающих беззаветное служение Тому, кто выше нас, – такими словами, вполне ожидаемыми, начал свою речь высокопреосвященный приор. Однако все последующее показалось Ульдемиру неожиданным, и даже весьма. – Не хочу затруднять тебя изложением причин и обстоятельств, что привели вас сюда, – так продолжил настоятель. – Хотя бы потому, что сам его святейшество предупредил меня о вашем предстоящем прибытии, и не только о прибытии, но и о той задаче, которую вам с вашими людьми предстоит решить. Так что мы вас уже ждали. Его святейшество благословил меня и всю нашу братию на оказание вам помощи и содействия, какие только могут потребоваться. Я заверяю вас, что любая мыслимая помощь, и даже немыслимая (судя по голосу, при этих последних словах приор улыбнулся), будет вам оказана.

Воистину то было нежданной новостью. Приятной. Очень приятной. Подозрительно приятной, следовало бы сказать. Какое-то благоприятное стечение случайностей? Что же – надо использовать его до предела. Мы уже в игре, и пока что нам везет, значит, главное – выйти из нее перед тем мгновением, когда удача захочет отвернуться…

И в самом деле. Его святейшество – а судя по этому сану, он мог быть только главою всей альмезотской церкви – заблаговременно знал о предстоящем прибытии экипажа, и не только знал, но и предписал оказывать ему всяческое содействие. Как мог он узнать? Единственным разумным ответом было: ему сообщила Ферма. Следовательно, он если и не представлял в этом мире ни Фермера, ни Мастера, то, во всяком случае, был лицом, достаточно доверенным. Но почему в таком случае Ульдемиру не было об этом сказано ни полслова? Почему местом встречи не была сразу же назначена эта самая обитель, где они оказались благодаря случайности? А если Ферма тут ни при чем, то кто же?

Но времени на анализ ситуации сейчас не было: если уж обстоятельства по какой-то причине складывались благоприятно, следовало их использовать наиболее успешным образом. И уж, во всяком случае, не выказывать ни малейшего удивления услышанным, не запинаться, не молчать, делать вид, что ничего другого ты и не ожидал, – и для этого продолжать разговор легко и непринужденно:

– Иного отношения его святейшества мы и не ожидали, ваше… высокопреосвященство, я не ошибся?..

Не частить, говорить неторопливо, солидно, достойно – и это время использовать для того, чтобы, пользуясь своими новыми возможностями, просмотреть приора так же, а лучше – куда более внимательно, чем прочую братию. Но так, чтобы он этого не почувствовал: как знать, может быть, и он наделен подобными же умениями? Хотя если даже и ощутит – что в этом такого? Обычная мера предосторожности с моей стороны. Это просто покажет ему, что имеет дело не с мальчиком.

Увы, как от стенки горох. У приора выставлена очень неплохая защита. Похоже, чтобы взломать ее, нужен кто-то посильнее. Ну а как обстоит дело со мной самим? Ну конечно: чувствую, что и он меня прощупывает – гораздо более мягким зондированием, чем только что пытался я, видно, опасается обидеть прибывшего по приглашению самого… Как, кстати, он тут именуется? Да, святейший омниарх, всплыло в памяти.

– Не ошибся, сын мой, – или, быть может, брат? – Я мирянин и не ношу сана. Впрочем, признаюсь: у меня очень слабое представление об установлениях вашей церкви, и я был бы очень благодарен…

– Разумеется. Веруем в Единого Господа, что же касается формальных установлений, то Храм заимствовал все лучшее и важнейшее из старейших конфессий, чтобы таким образом сгладить расхождения, исходя из того, что не существует правильных и неправильных форм поклонения, как не существует правильных или неправильных языков: разными сочетаниями звуков все они выражают одно и то же. Думаю, что от твоего внимания не ускользнуло то, что здесь у нас принята своего рода синтетическая форма, объединяющая многие из учений, существовавшие на Первом полигоне Господнем – на планете Земля, которая, как мне кажется, так или иначе знакома каждому из вас. В истории людей не первая попытка, но, уверяю, самая, должно быть, успешная. Во всяком случае, ни ранее, ни теперь в нашем мире не возникало никаких трений, недоразумений и тем более – открытой вражды по причине различия форм служения Ему.

– Иными словами, Храм целиком владеет умами – и совестью людей?

Ульдемир ожидал немедленных и категоричных заверений – и ошибся. Приор ответил лишь после паузы и совсем другим тоном:

– Может быть, это сейчас и не самая актуальная тема для разговора, однако мне трудно промолчать. Увы, все мы не более чем люди, и потому нам, каждому, свойственны недостатки и несовершенства, заложенные в нас уже при самом творении, поскольку по великому замыслу совершенство – это не то, что дается нам как врожденное свойство; совершенство – та цель, которую каждый из нас преследует в жизни, если только он сам правильно понимает смысл своего бытия, преследует и в той или иной степени достигает, хотя одной лишь жизни на это хватить не может. По определению, слишком нелегок путь к ней и чересчур многих усилий требует. К чему я говорю это? Для того лишь, чтобы пояснить: в нашем мире нет противоречий между формами служения Господу, но есть, и весьма глубокие, когда дело касается основ мировоззрения, когда надо выбирать между служением духу – и плоти, Богу – или деньгам, на которых основано все наше земное бытие. Вот основа противоречий нашего мира, в борьбе которых мы – церковь, – к сожалению, не одерживаем побед.

– Почему же, ваше…

– Разрешаю тебе опускать мой сан при обращении: достаточно пользоваться им при исполнении ритуалов, в простом разговоре он лишь уменьшает скорость продвижения. Достаточно будет сказать «брат мой», если мы наедине; в присутствии же других – «отец мой», потому что здесь именно таким я и являюсь для всех, кто переступил наш порог. Отныне и для твоих спутников в числе прочих.

– Да, брат мой, – согласился капитан.

– Вот и прекрасно. Продолжу. Ты спросил – почему мы слабее денег? Я как раз подошел к этому. Потому что прежде, чем приступить к выполнению той задачи, для решения которой вас сюда и пригласили, вы должны, несомненно, хорошо сориентироваться в нашем мире, понять суть его устройства и главные движущие им силы. Вы ведь впервые на Альмезоте, если не ошибаюсь?

– Ты совершенно прав, брат.

– Итак, формально наш мир – единая Держава с единой властью. На самом же деле история наша сложилась так, что на планете пребывает и активно действует несколько властей, хотя их существование и не фиксируется какими-либо документами. К ним относится и Храм, так что он – власть не только духовная, но и светская; не знаю, хорошо это или плохо, но так, видно, было угодно Творцу. Скажу больше: в многовластии, к которому наш мир пришел извилистым и не быстрым путем развития, наша власть, наша сила является одной из двух, ну, пусть трех главных властных сил; думаю даже, что не погрешу нескромностью, сказав, что она является первой и главной из всех. Но власть эта, как любая другая, требует служения себе не только духовного, но и физического, мирского, грубого и не чисто формального, показного, но искреннего, беззаветного и безоговорочного. Тебя вряд ли удивит поэтому, что большинство нашей братии занимается делами не в пределах этих стен, но вне их – в открытом, светском мире. Самыми разными делами. Промышленностью. Торговлей. Науками. Искусствами. Военным делом. И, естественно, политикой – иначе мы не могли бы стать Властью. Это необходимо, однако все эти занятия не способствуют росту духовности, напротив. Они увеличивают разобщенность людей, а для достижения подлинной цели потребно, напротив, единение. Нужно общее устремление, а сейчас оно у каждого – свое и потому очень слабое. Вот почему мы не можем выиграть. Во всяком случае, пока.

– И это огорчает вас?

– Как и всякое несоответствие земной жизни идеалу. Но Господь даровал нам здравый смысл, чтобы мы могли понять, что, лишь добившись мирского могущества, мы сможем обратиться к построению царства Духа… Его святейшество, безусловно, ведает, куда ведет нас и ради чего уделяет столько внимания нашей силе – не только духа, но и грубой, мирской силе. Чтобы превзойти всех других, наставить их на путь истинный.

«Как бы не так, – подумал Ульдемир. – Неужели никто тут не понимает, что времени на это им не отпущено – счетчик включен, как говорится. Или же эта тема просто закрыта для разговоров? Нет, если бы у них была какая-то связь с Фермой, они бы знали об угрозе – во всяком случае, высшие иерархи и мой собеседник в их числе. Значит, Ферма действительно ни при чем. Но все же еще одна проверка не помешает».

– Брат, ошибусь ли я, предположив, что у этой вашей позиции – я имею в виду не только тебя лично – есть противники и это вас беспокоит?

– Не лучше ли спросить прямо: в какой степени я информирован о содержании вашей миссии, о причине, по которой его святейшеству было угодно пригласить вас? Отвечу: это мне известно.

– В таком случае объясни, брат: по слухам, люди, которых мы должны отыскать, стремились попасть именно сюда, в обитель. Они ошибочно рассчитывали на вашу защиту?

– Именно так. Потому что, как правило, обитель не выдает тех, кто получил в ней убежище. Хотя если, первоначально попав сюда, люди соглашаются на все, что угодно, потому что еще не пришли в себя после смертельных угроз, каким только что подвергались вовне, то, немного освоившись и почувствовав свою защищенность, они уже готовы не соглашаться, протестовать, отказываться, выдвигать свои условия – и так далее. Они чувствуют себя вдвойне в безопасности, поскольку в нашем уставе записано, что мы ни при каких условиях не изгоняем тех, кому обещана защита, пусть даже они активно спорят с нами, мы никогда не нарушаем обетов. Даже если они решаются расстаться с нами, поскольку страх смерти у них успел атрофироваться, завянуть и перестал повседневно напоминать о себе, то мы-то помним, ни на миг не забываем, что ожидает их там; ожидает непременно, потому что из-за мелких проступков люди сюда не бегут, а для серьезных во внешнем мире не существует сроков давности, что бы там ни было написано в державных законах, которые, может быть, и хороши, да только кто же их выполняет? Мы помним и потому знаем, что отпустить отсюда человека хотя бы по его горячим и настойчивым просьбам – значит своими руками выдать его на смерть. По сути дела – помочь ему совершить самоубийство, а этого не позволяет ни одно учение, и такого греха мы взять на себя никак не можем. Однако из всякого правила есть исключения; и потому сказанное не распространяется именно на этих людей: наши позиции несовместимы. И вот причина того, что они так и не оказались здесь: вовремя поняли, что здесь их встретят, скажу мягко, очень неблагосклонно. Нет, их, конечно, никому не выдадут – да они больше никому по-настоящему и не нужны. Но мы сами поступим с ними так, как сочтем нужным.

– Но почему? Вы только что сказали, что нужно единение, а не разобщение; эти люди чем-то объединены, то есть у них есть то, чего вы так хотите достичь, и вдруг оказывается, что они – ваши противники, а не союзники?

– Все дело в качестве цели. Если она противоречит нашей – то объединенные противники куда опасней разобщенных.

– Чем же их цель отличается от вашей? В чем она заключается?

– Об этом знают они – и, разумеется, его святейшество омниарх, наш предстоятель. Мы верим ему – и повинуемся. И потому преследуем их.

– Безуспешно, если я правильно понял?

– Дорогой брат, если бы они находились уже здесь, к чему было бы так срочно приглашать вас? Да, они действительно продвигались в этом направлении, и мы тут были готовы к их возможному визиту – тем более что наша полиция преследовала их, буквально наступала на пятки, и если бы не досадная случайность, от каких никто и никогда не гарантирован, то нам пришлось бы только извиниться перед вами за напрасное беспокойство. Увы, все сложилось не столь благоприятно. Они просто исчезли, и мы до сих пор не поняли – каким образом это удалось им и куда они могли скрыться. Так что вы прибыли в самое время, уверяю вас. Зачем я это говорю тебе? Затем, что его святейшество просил объяснить всем вам: если при выполнении задания возникнут ситуации, в которых вы будете вынуждены вне стен обители совершать действия, формальным законом признаваемые преступными, надеюсь, это слово тебя не пугает (капитан лишь пожал плечами), то пусть страх ответственности не возникает в ваших душах: мы направляем вас – и, следовательно, мы же и защищаем. Возможно, и даже наверное, вы этого раньше не знали. Но с этой минуты положение вам известно и вы можете действовать, не оглядываясь и не сомневаясь в вашей защищенности. Хочешь спросить, не подвергнетесь ли вы при этом опасности? Ответить несложно. Разумеется, опасностей существует немало для любого промышленника, купца, тем более политика; убийства на деловой почве уносят в среднем десять процентов заметных деловых людей и политиков, публичных и закулисных. Но – такова цивилизация, такова дань, какую она берет с человечества за все ускоряющийся прогресс. Однако даже малые дети во всем мире знают: тот, кто посягает на жизнь или здоровье человека, работающего на нас и потому находящегося под нашей защитой, тем самым подписывает свой смертный приговор: мы многое прощаем, но только не это. И потому последний случай, когда наш человек оказался жертвой некоей группы, считавшей, что он нанес ей в свое время обиду, случай этот произошел пятнадцать лет тому назад. После чего эта группа – вся, до последнего человека – в недельный срок исчезла из этой жизни, несмотря на все их попытки укрыться от кары. Кто-то принял меры, чтобы происшедшее получило достаточно широкую огласку, в устранении группы обвиняли нас – мы, разумеется, возражали, но не очень убедительно. Урок был усвоен – и с тех пор с нами не происходит ничего, и единственное, о чем следует заботиться, – это верное и эффективное служение Храму. Вот так обстоят дела. Что же касается вашей группы, то ваши выходы за пределы стен будут, несомненно, связаны с определенным риском даже при всех мерах безопасности, о которых я уже сказал. Потому что люди, которых преследуют, рано или поздно начинают прибегать к таким формам самозащиты, которые… Однако без выходов за пределы Обители вам не обойтись.

– Разумеется, – согласился капитан. – Но мы всегда думаем о своей безопасности. И те, кто нас посылает, тоже заинтересованы в ней.

– Естественно. Тем не менее мы уверены: все произойдет наилучшим образом. Вероятно, вам и будет принадлежать честь захвата беглецов; из того, что я успел тебе сказать, ты понял: возьмете вы их живыми или мертвыми – роли не играет, важно, чтобы они перестали наконец влиять на положение вещей, тормозить естественное и гармоничное развитие нашего мира… То есть в ваших поисках скрывающихся от нашей власти людей, в их захвате, в их обезвреживании вы можете использовать любые средства, а какие именно – вы, полагаю, знаете лучше меня.

Было очень трудно сохранить на лице спокойное выражение, когда суть сказанного дошла до капитана. Живыми или мертвыми. Нет, Фермой тут никак не пахло, и Ульдемир просто испугался, представив, что могло бы произойти, если бы он вовремя не удержал язык за зубами. Чуть не забыл об осторожности, фантазия едва не подвела. Но теперь ощущение реальности вернулось, надо было оставаться в роли, хотя он ее специально не выбирал, и пользоваться ситуацией. По форме сказанное приором не было вопросом, но интонация явно требовала ответа, подтверждения, во всяком случае, какой-то определенной реакции. И откликнуться нужно было без задержки; Ульдемир проговорил:

– Мы действуем, естественно, по-разному в разной обстановке. Поэтому я был бы очень благодарен, если бы вы поделились информацией относительно этих людей. С самого начала: кто они, что их объединяет, связано ли их бегство с какими-то конкретными событиями… и тому подобное.

– Информации этой, увы, не так уж много. Началось все с того, что… Как бы вам сказать… Группа ученых и конструкторов в нашем мире после продолжительных и достаточно дорогостоящих исследований создала некую систему, которую оказалось возможным использовать и в гражданском производстве, и в военном, – я не ориентируюсь в деталях, могу сказать лишь, что речь шла о принципиально новом способе получения, хранения, перемещения и высвобождения высочайших энергий…

«Судя по голосу, он врет, – понял капитан. – Оттого и устроился так, чтобы нельзя было следить за его глазами, но и по голосу можно делать выводы».

– Очень интересно, – проговорил он бесстрастно. – И что же?

– Все власти Альмезота – и мы в том числе, разумеется, – были весьма заинтересованы в практической реализации этого достижения. И в нашем мире, и в других мирах – заинтересованных контрагентов нашлось множество, было уже подготовлено немалое количество хороших контрактов. Для производства срочно началось строительство завода, заказали необходимое оборудование – денег не жалели ни Держава, ни Авторитеты, то есть Тень, ни Банковская уния, Храм, разумеется, тоже внес свою лепту…

– Звучит как сказка, – вставил Ульдемир. – И напрашивается счастливый конец.

– Мы тоже так думали. И тут произошло неожиданное. Эта ведущая группа теоретиков и конструкторов – пять человек – внезапно исчезла. Скрылась. Как бы перестала существовать. И это бы еще полбеды, но они взяли с собой – а может быть, просто уничтожили – буквально все с этим проектом связанное: от теоретических обоснований до рабочих чертежей. Ни листка бумаги, ни бита информации во всей компьютерной системе.

– Но почему? Вряд ли это случилось ни с того ни с сего.

– Известно вот что: кто-то внушил им идею, что реализация проекта приведет к крушению не только нашей цивилизации, но и физической гибели этого мира. Не знаю, на чем эта идея основана, откуда что взялось, кто смог настолько втереться им в доверие, чтобы убедить их… Хотя подозреваю, что кто-то связанный с церковью, потому что все они были людьми истово верующими, не формально, а по существу. Так или иначе, они сделали то, что сделали.

– Пятеро, ты сказал, брат? Не больше?

– Пятеро, связанных с этим проектом. К ним присоединилось еще столько же – знаете, всегда имеется некоторое количество людей, недовольных то ли какой-то одной из властей, то ли всеми сразу, такие оппозиционеры существуют во всех общественных группах и слоях. И к пятерым примкнули – и ушли вместе с ними – один судья-идеалист, недовольный альмезотской юстицией, один известный спортивный деятель, не желавший смириться с, так сказать, существующими методами организации спорта, затем кто-то из университетской профессуры, это уже восемь, девятый – не помню откуда, и подразумевается десятый – тот, кто и вбросил эту идею.

– Духовное лицо, ты сказал?

– Предположительно. Вот откуда набралось десятеро.

– Но говорилось о восьми или девяти…

– Десятого удалось обнаружить и задержать не далее как сегодня, едва он прибыл в Кишарет. Прямо на вокзале. Университетского профессора. Державная полиция даже не стала вмешиваться.

– Это обнадеживает, – сказал Ульдемир. – Надеюсь, с ним можно будет побеседовать? Профессора любят поговорить.

– Боюсь, что сейчас – нет.

– Почему? – нахмурился капитан. – Ты обещал всемерное содействие.

– Совершенно верно. Но лишь в пределах доступного. Однако общение с этим преступником возможно лишь с благословения его святейшества. А получить его возможно будет, лишь когда его святейшество прибудет к нам. Затрудняюсь сказать, когда это произойдет.

– Разве он не здесь, не в обители?

– Да, его апартаменты действительно находятся в наших стенах. Однако большую часть времени его святейшество проводит в своем ските, он ведет уединенный образ жизни, а нас навещает лишь по собственному усмотрению. Иначе с тобой сейчас беседовал бы он, а не я, недостойный.

– Очень жаль. Ну что же, – сказал Ульдемир тоном, свидетельствовавшим о полном его безмятежном спокойствии и уверенности. – Мы готовы начать работу. Из твоей информации, брат, я понял, что искать придется широким поиском именно потому, что никаких конкретных представлений о том, куда они подевались, не имеется. В таком случае, может быть, вы в общих словах сориентируете, кого и где стоит начать просеивать в первую очередь?

– Методика таких действий у нас отработана достаточно хорошо. Мы создадим шесть пар, каждая из которых будет состоять из вашего человека и одного из наших братьев, опытных и надежных. Наша Власть обладает большим авторитетом, могу вас заверить, и это облегчит вам и вашим людям доступ в такие точки, куда иным образом вы не смогли бы попасть еще очень долго. А ведь времени у вас, насколько мне известно, не так уж много…

– Ты снова прав, брат мой.

– Куда направятся эти пары, мы уже в основном наметили. Поскольку, как я уже говорил, нам известны не только их имена, но и жизнь каждого – до того мгновения, когда они из нормальных обитателей цивилизованного мира превратились в его врагов, возражающих и против политических, и экономических, и этических, и даже религиозных воззрений, существующих в нашем мире и являющихся его основой. Мы исходим из того, что для каждого из них удобнее всего найти убежище в той обстановке, в которой они привыкли находиться, которую знают во всех подробностях. В этих местах вы и начнете поиски. Одновременно мы запускаем в оборот легенду, согласно которой вы прибыли в обитель, чтобы принять послушание. Выходить за стены будете в соответствующей одежде, как прочие послушники. Это устранит любые сомнения, какие неизбежно возникнут среди братии. И не только у нее… Нашим лучшим объяснением, впрочем, окажется – такова воля Господня.

– Следует ли, брат мой, понимать это так, что ты опасаешься утечки информации?

– Мы живем в реальном мире, и было бы крайне наивно не считаться с такой возможностью.

– Совершенно согласен. И вполне удовлетворен всеми мерами, что вы приняли и для нашей безопасности, и успеха поисков.

– Иного я от тебя и не ждал, – сказал приор, и в голосе его не прозвучало ни малейшего удивления. – И с радостью доложу об этом его святейшеству омниарху.

Только по голосу капитан и мог судить об искренности приора, потому что разглядеть лицо ему так и не удалось. Яркий свет – это не всегда хорошо, многие дела лучше делать в темноте.