1

В тесной кухоньке уединенного домика на окраине Сомонта на полпути от плиты к столу Леза остановилась: в комнате маленький Растин снова заплакал в своей постельке; кормить его было еще не время – просто он не терпел одиночества. «Он не очень здоров, – тоскливо подумала она, – да и что удивительного при такой жизни: у нас слишком мало витаминов, одни консервы, хотя Миграт и старается. А потребности у маленького Растина, похоже, уже соответствуют его происхождению. Такой же властный, как его отец. О котором он никогда ничего не узнает». Это Леза решила твердо.

Ценой этого незнания будет спокойная, мирная и долгая, как она надеялась, жизнь; ничего другого для своего сына – он ей принадлежал, только ей! – Леза не желала. И верила, что и Миграт с нею согласится. Она как-то привыкла к мысли, что Миграт всегда будет рядом с нею и ребенком. Они, правда, не были семьей. Тело ее отвергало этого мужчину. Магистр же, явно неравнодушный к ней, не требовал близости; но ведь это – искренне полагала Леза – не главное, духовно же, ей казалось, они едины. Он никогда не говорил о своем отношении к ней, но слова тут и не были нужны, она чувствовала это всем своим существом. Она была благодарна ему за то, что он, после единственной и неудачной попытки, до сих пор не требовал от нее ничего, как от женщины, хотя – казалось ей – временами снова был очень близок к этому. Отсутствие физической близости не тяготило ее: в глубине души она понимала, что Изара ей никто не заменит, только к нему она, как ей казалось, до сих пор испытывала подлинное влечение. Случайный эпизод с историком – ночью в архивной каморке Жилища Власти – только убедил ее в этом. Но оказалось, что теперь, когда в жизнь пришел Растин, она отлично обходится без постельных отношений. Может быть, и Миграт стал таким же?

В остальном же он вел себя безупречно. С той поры, как она, не рассуждая, позволила брату Изара увезти себя с родной планеты, те несколько месяцев, что они находились на Инаре, и вот теперь, когда он, точно так же ничего не объясняя, велел ей собираться и привез назад, он не пытался с нею спорить! Быть может, потому, что она и не пробовала ему противоречить, понимая, что он куда опытнее и лучше знает, что нужно делать для ее благополучия. В ответ она вела хозяйство – и там, и здесь, на Ассарте, в этом окраинном, удаленном от другого жилья домике.

Странно, но в часы одиночества, когда Миграт в очередной раз уходил надолго по своим делам, она почти не думала об Изаре, об их прошлом. Не то чтобы старалась прогнать подобные мысли; они просто не приходили. Однажды, подумав об этом, она сама удивилась: она ведь любила Изара, сильно, по-настоящему, насколько она могла об этом судить. Тогда любила. Наверное, думала она, то была просто другая жизнь, совсем другая. Леза прожила ее с начала до конца – и жизнь кончилась, началась новая, а всякому свойственно жить интересами именно теперешнего своего существования – даже если в памяти и сохраняется что-то от предыдущего: в том, минувшем бытии жил совсем другой человек и все, что происходило с ним, не имело к нынешней Лезе никакого отношения, не должно было волновать ее – и на самом деле не волновало. Именно поэтому даже ребенка она теперь воспринимала только как своего сына, как если бы в его зарождении никто больше не участвовал.

Наверное, такое восприятие выработалось подсознательно – чтобы не позволить никому влиять на судьбу сына с момента его рождения. Это она будет решать сама. Тут никто ей не указ. В остальном же она готова была жить так, как ей скажут. Кто? Сегодня – Миграт, а завтра? Но о завтрашнем дне она и не думала. Люди, – предполагала молодая женщина, – все скорее всего одинаковы, а то, что кто-то из них обладает Властью, а кто-то другой подметает улицы, никакой роли, по ее мнению, не играло. Долг всякого мужчины был – обеспечивать женщине и ребенку пищу и безопасность, вот и все.

…Обед был готов, но сегодня Миграт почему-то задержался; обычно он поспевал к обеду вовремя, с удовольствием ел дома, когда она сидела за столом напротив него и с легкой улыбкой смотрела, с каким наслаждением он поглощал немудреные яства, приготовленные ею. Она еще раз окинула взглядом кухонный стол, на котором уже были расставлены тарелки – не такие, конечно, из которых она угощала Властелина, но сейчас выбирать не приходилось. Кажется, действительно все готово…

Но тут она нахмурилась. Приготовлено было действительно почти все. Но именно – почти. Не хватало свежей зелени; а Миграт говорил, что привык к ней с детства. Как же она ухитрилась забыть, что последние веточки сельдерея и укропа были съедены еще вчера? Обычно зелень, как и все съестное, приносил в дом сам Миграт. Доставал где-то в городе. Подробностями Леза не интересовалась, принимала это как должное. Но сегодня что-то задержало его, и вряд ли у него останется время, чтобы разыскивать травки.

Раньше все решилось бы просто: она успела бы добежать до ближайшей овощной лавки, где наверняка нашла бы все нужное. Теперь дела обстояли иначе. Лавки лежали в развалинах, но и в те, что уцелели, давно уже никто ничего не подвозил. Конечно, без сельдерея Миграт тоже не умрет. Но ей так хотелось – из чистой благодарности, – чтобы ему нравилось все до самой последней мелочи…

Маленький Растин все еще выражал недовольство. Леза вошла в комнату, взяла ребенка на руки, стала баюкать, размышляя при этом, как все-таки выйти из положения: не могла же она показать себя невнимательной хозяйкой. Она задумалась на несколько секунд.

И вдруг сообразила. Еще неделю тому назад, когда Миграт привел ее сюда, где-то совсем рядом она заметила – просто так, мельком – приятное для глаза зеленое пятно среди обломков и пепла и бессознательно отметила для себя, что это, вероятнее всего, огородик, уцелевший при разгроме. Может быть, Миграт там и запасался укропом и прочим? Так или иначе, добежать до этого местечка и вернуться было делом нескольких минут; если даже Миграт появится в это время, она сможет его заметить раньше, чем он приблизится к дому. Это ведь совсем pядом, в двух шагах, не более…

Растин задремал наконец. Леза бережно уложила его, укутала одеяльцем и выбежала, как была, в одном платье.

Там и на самом деле оказался огородик. Кое-что уже привяло, но сельдерей нашелся, а кроме того и редиска. Капуста оказалась почти целиком поеденной гусеницами, но один красивый кочанчик уцелел, и Леза прихватила его тоже.

Нагибаться было трудно, распрямляться – тоже: мешал живот, все еще не вернувшийся в свои прежние, небольшие размеры, хотя со стороны это и незаметно было. И когда кто-то сзади помог ей, ухватив за плечи, она в первое мгновение не удивилась: это было так естественно! Испугалась и закричала она, только когда обернулась и вместо Миграта увидела незнакомые неприятные лица и гpязную, местами поpванную, чужую военную форму.

Когда Леза закричала, ей тут же зажали рот пахнувшей потом и чем-то еще очень неприятным ладонью. Их было двое, и они переговаривались на каком-то тарабарском языке, никогда до сей поры не слышанном. Один провел рукой по ее животу, потом по заду и проговорил что-то; другой громко засмеялся, как заржал, и сквозь этот смех ответил что-то, столь же непонятное. Первый солдат отнял ладонь от ее губ, чтобы вытереть у себя под носом. Она снова крикнула; на этот раз ей заткнули рот грязной тряпкой, отчего ее стошнило. Но солдаты, не обращая ни на что внимания, грубо потащили ее за собой, и она с тоской подумала, что Миграту не следовало так опаздывать к обеду, если бы даже ему пришлось обойтись без сельдерея.

Они втащили ее в дом. Готовый горячий обед обрадовал солдат. Они недолго посовещались на том же непонятном языке. Потом устроились за столом и жестами приказали ей подавать. Входную дверь они заперли за собой и заложили даже засов, оружие поставили рядом так, что в любой миг могли схватить его и открыть огонь. Подавая еду, приготовленную вовсе не для них, она беззвучно плакала, не вытирая слез. Солдаты съели все. Потом один из них подошел к ней, то ли улыбаясь, то ли просто скаля зубы. Леза машинально отметила, что двух передних не хватало. Она уже знала, что сейчас произойдет, отвернулась, потому что у солдата изо рта дурно пахло. Он обнял ее за талию; Леза быстро и резко ударила его ногой в самое уязвимое место, рванулась, влетела в комнату и задвинула засов.

Растин, к счастью, не проснулся. Леза огляделась в поисках выхода. В комнате было единственное окошко, маленькое и до сих пор не открывавшееся, чтобы не налетели комары. Леза попыталась поднять задвижку. В дверь толкались, потом сильно ударили. Она бросила взгляд на ребенка. Он беспокойно зашевелился. Ударили снова. Оконная задвижка не поддавалась. Еще удар. Сейчас Растин проснется… Они все равно ворвутся. Пусть хоть он не видит.

Дальше она действовала, как во сне. Подошла к двери и отодвинула задвижку. Остановилась, опустив руки. Тот солдат, которого она ударила, – было видно в распахнувшуюся дверь, – скорчившись, сидел на табурете, раскачивался вперед-назад, закусив губу. Издали увидев Лезу, потянулся к оружию. Второй – тот, что стучал, – что-то крикнул первому, вошел и приблизился к Лезе. Она не стала сопротивляться. Вытянутой рукой удержав его, сама стянула через голову платье и отступила к кровати, стараясь глядеть ему прямо в глаза. Поймав взгляд – приложила палец к губам, указала на ребенка в кроватке. Солдат понял. Кивнул и даже улыбнулся. Леза тоже постаралась улыбнуться как можно искреннее и села на кровать. Солдат быстро-быстро принялся раздеваться. Она спокойно смотрела; он не был мужчиной для нее, просто – бедой, какую нужно было перетерпеть ради сына. Потом, спохватившись, разделась догола и легла, не дожидаясь, пока он ее повалит. Закрыла глаза, ожидая грубости.

Нет, все получилось не так. Солдат не спешил. Он прикоснулся к ней нежно и осторожно, кончиками пальцев провел по груди, животу и, не дойдя до низа, стал так же легко гладить по бедрам, не ложась рядом с нею, но стоя над нею на коленях. Она вздрогнула: настолько неожиданно это было, не похоже на насилие. Он стал легко прикасаться к ней губами. К ее губам, лицу, грудям, и ниже – по всему телу… И если до сих пор ей было все равно, то сейчас Леза вдруг покосилась, чтобы узнать – смотрит ли на них тот, другой солдат: ей стало почему-то стыдно, как если бы тут начиналось что-то другое, нечто тайное, интимное, глубокое… И даже – подумалось ей – не начиналось, а повторялось. Этот парень был до странного похож на Изара – не обликом, конечно, но тем, как обращался с нею. Но он был еще лучше! И если на него не смотреть, то можно было очень легко представить, что прошлое вернулось и это он, он, он, но не совсем тот, каким был, а понявший наконец ее до предела, все постигший и всему научившийся… И можно было с нежностью прикоснуться к нему, и ответить на его движения, и желать, чтобы он вошел, наконец… и чтобы это продолжалось дольше, дольше… и стонать, и шептать что-то… и в конце концов испытать то, что, казалось, никогда не окажется доступным ей, что бывает только в сказках, чему она давно уже, живя с Изаром, перестала верить…

Потом, когда он дал ей перевести дух, она подумала о Миграте, который мог ведь прийти в любую минуту – и убить их. Или они могли убить его. Она хотела вскочить, но этот – как теперь было называть его – не позволил: снова пальцы его заскользили по ее телу, и мысли исчезли.

– Ты бы не трогал ее, а? – сказал старший капрал Ур Сют рядовому Ар Гону. – Все равно ведь тебе от баб никакой радости, это всем известно.

Ар Гон, здоровый бугай, усмехнулся одной стороной рта.

– Она мне напрочь не нужна. Я и не подумал бы, если бы она не поддала мне по яйцам. А такого я не прощаю. Хоть бы она была полковником.

– Да какое тебе удовольствие?..

– Никакого, это верно. Я их всех ненавижу с тех пор, как моя жена, сука проклятая… Но когда я на нее залезу, ей придется куда хуже моего. Пусть пострадает за все их поганое племя.

– Рядовой Ар Гон!

– А иди ты. Я в своем праве. Или ты собрался солдата обидеть? Не надо, старший капрал, не надо, нам еще воевать и воевать…

…Когда Леза снова пришла в себя, оба солдата стояли у ее кровати; по-видимому, выведенный ею из строя пришел в себя и теперь хотел получить свою долю удовольствия. Она жалобно взглянула на своего, близкого, заранее понимая, что – бесполезно. Другой, все еще морщась, уже расстегивался. Ласковый взглянул на нее и едва заметно развел руками. Она закрыла глаза. Дурно пахнущий навалился на нее. Она терпела, сколько могла, потом ощущение реальности стало уходить – но вовсе не от наслаждения, а от боли, обиды и усталости.

Потом ребенок все-таки проснулся и заплакал, и от этих звуков Леза сразу пришла в себя. Ощутила легкость: грубый солдат уже отошел от кровати, и теперь шагнул было в сторону колыбели, но ласковый, похоже, отговорил его, и тот нехотя позволил Лезе встать. Они недолго поспорили о чем-то, один даже тряхнул своим ружьем. (Не зная их языка, она не могла, конечно, понять, что здоровенный предлагал старшему капралу оставить ее с ребенком здесь: никуда не денется, захочешь – навестишь, а там она к чему? Ур Сют отвечал, что женщины в расположении нужны – хотя бы белье стирать. «Затрут ее там наши ребята, – сказал Ар Гон, – тебе ничего не останется». «Пусть попробуют», – ответил Ур Сют и потряс «циклоном».) Но в конце концов оба договорились, видимо, и отперли дверь. Леза надеялась, что они позволят ей остаться, но солдаты, дав ей время одеться, знаками показали, что нужно взять ребенка, – ласковый солдат все улыбался ей с виноватым видом, она же смотрела, не веря, что это именно он сделал ей так хорошо, и с удивлением чувствуя, что не может до конца обидеться на него за то, что он позволил другому ее изнасиловать; да, этот второй насиловал, тут другого слова не было. Потом ей показали, что надо уходить. Она хотела повиноваться, но подогнулись ноги, и она почувствовала, что идти не в состоянии. Ребенка понес, забрав у нее, хороший солдат, а бугай-насильник без ощутимого усилия поднял на руки ее и потащил. Они пошли куда-то, часто оглядываясь и стараясь ступать потише. А Миграта все не было, и Леза чувствовала, как в душе ее начинает расти гнев на него: какое он имел право вот так оставлять ее на произвол судьбы, не обеспечив безопасности? Зачем он вообще привез ее сюда с Инары, где было хотя бы тихо и не было видно никаких солдат – ни своих, ни чужих?

Ей и в голову не пришло – упрекнуть самое себя за то, что поехала с Мигратом. Она всегда чувствовала себя зависимой от других, и сопротивление не было ее стихией. Вот и сейчас она, смирившись, покорно позволяла мародеру нести себя.

Вскоре они вошли в городские развалины и углубились в них. Леза опять забылась, через какое-то время снова пришла в себя; теперь ей хотелось лишь как можно скорее оказаться где-то, где можно будет отдохнуть. И еще – в глубине души она надеялась, что солдат, что нес ее ребенка, сына Властелина, будет там, куда ее несут. И может быть, они еще смогут бывать вместе – хотя бы изредка…

Все-таки это было настолько же хорошо, насколько неожиданно. Миграт же – да какое дело ей было сейчас до Миграта! И даже память об Изаре, некогда рыцаре ее мечты, стала отступать вдруг куда-то в неразличимые сумерки былого.

 

2

Мобиль не катился, а прямо-таки летел по дороге – еще недавно обычному проселку, без жесткого покрытия, зато со множеством выбоин и ухабов, теперь же прямому, как натянутая струна. Колеса едва касались матовой, гладкой, как девичья кожа, поверхности – и все же ни разу так и не попытались вильнуть. Советник любил ездить, но тут в первые минуты боялся поддать газу: машина тоже была новой, незнакомой. Потом боязнь ушла: видимо, все было сделано очень надежно. Убедив себя в этом, старый донк принялся думать о предстоящей встрече с женщиной, которая последнее время занимала главное место в его размышлениях, – но вовсе не по тем причинам, по которым мужчины обычно думают о женщинах. Тут дело было совсем в другом.

Дорога заняла меньше времени, чем он ожидал. Мягкое торможение, остановка, негромкое шипение откатывающейся двери. Кресло как бы само подтолкнуло его к выходу – правда, достаточно деликатно. Он выбрался из машины на широкую, гладкую, ярко освещенную площадку. Свет был с зеленым оттенком, не резал глаз, хотя все видно было очень хорошо. Советника никто не встречал. Он и не ждал церемоний. Коротко вздохнув, направился к единственному входу – двустворчатой двери под старомодной колоннадой. При его приближении створки распахнулись. Он вошел в прихожее зальце.

Женщина ожидала его там. Она приветливо улыбалась. Советник медленно, по-старинному, поклонился. Она кивнула в ответ, приглашающе повела рукой, повернулась и пошла. Советник шел за нею, стараясь не очень обращать внимания на мягко круглящиеся под длинным платьем формы. А также и на то, что в какой-то миг женщина стала вдруг прозрачной, так что сквозь нее оказался виден весь коридор. Впрочем, в следующее же мгновение она вновь обрела непроницаемость плоти. Советник смолоду знал, что ничему в этом мире не следует удивляться, потому что в нем не бывает невозможного. А подобное ему приходилось видеть не раз. Орден Незримых. Вот только женщина эта к нему не принадлежала. Иначе он знал бы ее.

Вслед за нею он вошел в комнату – просторную, он бы даже сказал – обширную, меблированную старомодно и богато – так, как донку было привычно. В камине горели дрова. Повинуясь жесту хозяйки, Советник опустился в глубокое кресло. Подумал, что и в его доме такое не помешало бы, и напрасно он не заказал подобной обстановки, когда возвратился сюда из столицы, как думалось, навсегда.

Хозяйка уселась напротив, и кресло, как он и ожидал, слегка подалось под ней. Советник не сомневался, что это было сделано специально для него – чтобы он чувствовал себя как можно более естественно. Чтобы относился к ней, как к любой другой женщине.

Хотя на самом деле она (он понял уже, такой опыт у него был, благодаря Ордену Незримых) к обычным людям не принадлежала.

Но это его не пугало.

– Итак, донк, – сказала она на хорошем ассартском, на столичном его диалекте, – вы поступили совершенно правильно, решив принять мое предложение именно сейчас – когда Властелин едет к вам.

– Вы каким-то образом узнали об этом? Да, он должен приехать.

– Я стаpаюсь быть в курсе событий.

Он понял. Но все равно ему это было неприятно. Хотя к таким вещам за время своей долгой придворной карьеры он привык.

– В таком случае мне не нужно ничего вам пересказывать, э-э…

Женщина поняла его затруднение:

– Зовите меня просто – Эла.

И, улыбаясь, добавила:

– Это мое настоящее имя.

Привстав, он поклонился.

– Да, – продолжила она сразу же, – пересказывать ничего не нужно. Однако следует кое-что объяснить.

– Я готов, – молвил он, испытывая некоторое напряжение.

– Вы представляете, почему Властелину именно сейчас захотелось – или понадобилось навестить вас?

Советник позволил себе улыбнуться.

– Догадаться нетрудно. Как сообщают мне старые друзья, в столицу съезжаются владетельные донки. Можно легко понять, чего они захотят: того, чего он отдать не захочет. Нужно плести дипломатические кружева. Он этого не умеет. И никто рядом с ним – тоже.

– И вы были готовы ему помочь.

– Речь идет о сохранении династии, я всю жизнь служил именно ей. И я не стал бы дожидаться приезда Властелина: устремился бы к нему сам. Но вы убедили меня не делать этого. – Старый донк развел руками. – Даже не знаю, как это вам удалось.

– Вы просто почувствовали, что мои доводы более весомы.

– Почувствовал – возможно; но судить об этом не могу, поскольку я их так и не услышал.

– Вы их услышите, донк. Но не сразу. Прежде скажите: вас навестили сегодня гонцы Ордена Незримых. Чего они хотели?

– Известили, что в ближайшее время я не должен обращаться к ним с просьбами.

– Ага. Вероятно, вы хотели использовать Орден Незримых для того, чтобы помочь вашему Властелину в розысках его Наследника? Он просил вас об этом?

Советник медленно покачал головой:

– Нет. Но я уверен, что попросит. Вернее, прикажет: Властелину не пристало просить своего подданного.

– И вы хотели опередить его?

Советник вздохнул.

– Желал бы. Но они более не в силах помочь – ни ему, ни мне, и вообще ни единому человеку. Орден проигрывает в борьбе с… Не знаю, имеете ли вы представление о таких существах – это энергетические шары…

– Мы называем их энобами. Концентрированная энергия и информация. Для нас – таких, как я или рыцари вашего ордена, – они очень опасны, потому что способны просто рассеять нас, превратить в хаотическое излучение. К сожалению, ваши рыцари правы.

– Скажите… Эла, – старик на миг запнулся, – но ведь они не являются самостоятельным, разумным племенем? Они действуют, я полагаю, осуществляя чью-то волю. Может быть, можно как-то встретиться и договориться с их – ну, скажем, хозяевами?

Говоря это, Советник следил за выражением лица собеседницы. Оно не изменилось. Ах да, вспомнил он. Это же на самом деле одна только видимость. Как и они…

– Думаю, – ответила она, – что это – слишком высокий уровень. И никто из нас не будет признан достойным переговоров.

– Даже Властелин?

– Он, пожалуй, еще меньше, чем кто-либо другой во Власти.

– Почему?

– Потому, что с ними можно договариваться, лишь идя на уступки. Что-то отдавая. Любой другой – я имею в виду людей, стремящихся к Верховной Власти тут у вас, на Ассарте, – с большей или меньшей легкостью поступится частью этой власти – чтобы получить остальное. Властелин же может только отдавать: у них нет ничего такого, чем он мог бы прельститься.

– Отчего же? Если они помогут ему найти Наследника…

– Наследника, которому он сможет оставить гораздо меньше, чем получил от своего отца сам? На такие условия он не пойдет. Но, вступив в переговоры с ними, даст им понять, что он сейчас слабее, чем они предполагают. И они постараются использовать это.

Советник помолчал.

– Но, может быть, – осторожно сказал он затем, – вы и появились здесь, чтобы вступить в переговоры с ними? Лицо, так сказать, незаинтересованное… Напрасно: я уже убедился в том, что они вообще не хотят вести переговоры с людьми. Я надеялся лишь, что для Властелина может быть сделано исключение.

– Но вы ведь знаете, что я не человек – в обычном понимании.

Советник медленно усмехнулся.

– Не сочтите за комплимент – глядя на вас и беседуя с вами, я забываю об этом.

– Приятно слышать. Итак – вы убедились. Значит, пытались общаться с ними? Такой способ есть? Что это: действие? Слово?

– М-да… да. И то и другое. Нужно оказаться в определенном месте и совершить моление Богу Глубины. Это наш старинный обряд, но они почему-то решили использовать именно его в качестве как бы пароля. Просто я должен в общепринятый текст добавить несколько даже не слов, но звуков. Вскоре они вступают в связь – через этих самых – как вы их назвали? – да, энобов.

– Скажите, донк… Определенное место – это каменная дверь в Лабиринте, за которой начинается Глубина?

– Значит, вы там были, – проговорил Советник, нахмурясь.

– Да.

Советник покачал головой:

– Больше никогда не делайте этого – если хотите уцелеть. Поверьте мне: для обычных людей это менее опасно, чем для… таких, как вы. Хорошо, что на сей раз обошлось благополучно. Побывали – и выбрались… Значит, вы знаете, что находится за дверью?

– Я видела и это. Но только видела. Я не могла углубиться в то, что мне открылось: там слишком много энобов, и вам уже известно, насколько они опасны для таких, как я.

– Знаете, – повторил он. – В таком случае вам известно больше, чем мне. К чему тогда этот разговор? К чему вам я вообще? Хотел бы услышать ваш ответ.

– Да, – сказала она. – Я знаю действительно больше, чем вы, – хотя и не намного. Но способ общения с теми, кто находится за двеpью, пока неизвестен ни мне, ни моим друзьям. И вам придется открыть его мне.

– Я не имею права передавать людям…

– Вы снова забываете, что я не человек.

– Да, простите. Это и есть то, ради чего вы захотели говорить со мной?

– Нет. Вам предстоит еще сделать кое-что для блага, для спасения Ассарта. Но об этом я смогу рассказать вам несколько позже.

– А пока?..

– Пока могу лишь объяснить, в каком положении вы оказались – помимо вашего желания, наверное. Вы внимательно следили за развитием войны – начиная с ассартских десантов на планеты и кончая сражениями здесь, в вашем мире, когда на головы ассаритов был сброшен ответный десант?

– Я не принимал в этом непосредственного участия. Не получал специальной информации: я был ведь уже в отставке. Следил – пока действовали СМИ, и знаю в общем столько же, сколько любой гражданин, не имеющий доступа к секретам.

– Допускаю. Но умение анализировать и делать выводы даже из скудных фактов свойственно вам в значительно большей степени, чем обывателю. Не может быть, чтобы вы не задумывались…

– Я пытался хоть что-то понять, разумеется.

– Что же вы поняли?

– Я видел доску и фигуры. Но не видел игроков. Хотя многое указывало на то, что они сидят по обе стороны доски.

– Вы правы: игроки были. Они есть и сегодня. А это значит, что игра продолжается.

– Пешечный эндшпиль? Слишком много фигур, я полагаю, потеряно с обеих сторон.

– Да. Но пешки обоих цветов стремительно продвигаются к последним горизонталям, чтобы превратиться в ферзей. А поскольку фигур мало – перехватить их практически некому. Но самое главное – не в этом. Главное – то, что играют не двое. Играет на самом деле один. По обе стороны доски.

– Я… не понимаю. Что это значит?

– То, что играющему безразлично, кто именно выиграет. Какой цвет.

– Тогда зачем же…

– Это безразлично ему. Но не фигурам на доске – поскольку они наделены жизнью и разумом. И фигурам не все равно, кто пройдет на последнюю горизонталь.

– Ну а я? – на этот раз Советник спросил прямо. – Если я правильно понимаю, то хочу предупредить: в ферзи я не пройду. Мне не пробежать этой дистанции.

– Да, вы не пройдете. Но ваша задача – не в этом. Ваше дело – защита короля.

– Вы подразумеваете Властелина Изара? Но…

– Король в данном случае – не обязательно Изар. Советник, в этой игре ставка – весь Мир. Не Ассарт, большой мир. Вселенная целиком. И игра эта ведется не по классическим правилам. Разница – в том, что место выбывших пешек – и даже, быть может, фигур – занимают другие. И одной из задач является – выставлять новые фигуры и пешки на поля. Вы будете одним из главных исполнителей этой задачи.

– На чьей стороне?

– Естественно, на стороне тех, кто защищает этот Мир.

– Это все – иносказания. Метафоры. Может быть, вы назовете вещи их именами – чтобы я мог понять, о чем идет речь в действительности?

Эла, казалось, поколебалась. Но недолго.

– Хорошо. Расскажу вам то, что знаю сама. Но…

– Если бы я был болтуном, – сказал Советник, – меня давно не было бы среди живых.

– Это не самое страшное из всего, что может быть, – проговорила она, мимолетно улыбнувшись. – Но я вам верю. Итак…

– Если это действительно так, как вы говорите, – пробормотал Советник, – то все обстоит воистину ужасно. И сила оружия, вы сказали, неприменима?

– Она лишь усилит их – никак не нас. Если бы применение оружия могло помочь – мы обратились бы не к вам.

– Но я? Что я, по-вашему, еще способен сделать?

– То, что вы умеете лучше всего и лучше всех. Вести переговоры.

– С кем?

– Со всеми, с кем может понадобиться. С Властелином. С донками. С претендентами – они наверняка существуют и готовятся к решительным действиям. Но с ними будут разговаривать и другие: те, кто уже оказал Ассарту немалую помощь в войне. А вот с главами других миров, с президентами фирм на иных планетах, с капитанами космических кораблей, которые неизбежно понадобятся, – кроме вас, не сможет вести переговоры никто.

Советник кивнул. И несколько секунд сосредоточенно молчал, приопустив веки. Несмотря на возраст, он не утратил еще способности думать ясно и четко. Потом поднял глаза на Элу:

– Я согласен. Но… что я скажу Властелину? Он может приехать в любую минуту. Он попросит меня о помощи. И я вынужден буду отказать нынешнему главе той династии, которой служил всю жизнь?

– Постарайтесь объяснить ему главное: сейчас любая серьезная схватка может привести к гибели мира. Нужны уступки, если без них обойтись нельзя. Поймите: планета должна отдохнуть – тогда угроза всеобщего уничтожения во всяком случае отодвинется. В дальнейшем вообще всякая политика должна будет исходить из главной предпосылки: сохранения планеты. Пришла пора заключить соглашение с нею, а не с донками или соседними мирами. Иначе…

– Если бы я мог объяснить Властелину… Но он не поймет. Люди высшей Власти думают не так, как мы. Их взгляд пронзителен, но кругозор узок. Как луч лазера. Нет, не поймет. Да я и не должен, наверное?

– Ни в коем случае. Только то, что я уже сказала: ни при каких условиях не обнажать оружия.

Советник только вздохнул. И поднялся с кресла.

– Итак, вы готовы? – спросила Эла, хотя прозвучало это скорее как утверждение. – Сидите, Советник. И внимательно, очень внимательно слушайте все, что я буду говорить, слово за словом. Усваивайте. Спрашивайте, если возникнут вопросы…

– Я готов, – ответил Советник Властелинов.