И опять — какую же ночь? — Сенцову не спалось. Завтра предстояло покинуть ракету — так он решил, а он ведь при любых условиях оставался командиром.
Будь эта ракета построена людьми, он бы рискнул. Один человек всегда в конце концов разберется в том, что придумал другой. Но эту ракету строили не люди, а существа иного порядка. А тут все имело огромное значение: быстрота их реакции, физические возможности… Кто его знает — может быть, у них управление кораблем на биотоках? Вылететь и болтаться в пустоте до конца дней — нет, уж лучше ждать здесь.
Но ждать здесь — значит не предупредить Землю, товарищей. Но Калве так и не дал обещанных доказательств того, что пришельцы были подобны людям. Внешнего сходства мало. На Земле все люди в общем похожи друг на друга, а в то же время… Слишком много неизвестных в этой задаче…
…Все-таки он незаметно уснул, забылся. Сквозь сон Сенцову показалось, будто кто-то зовет его. С трудом он приподнял голову, но, сколько ни вслушивался, ни одного шороха не слышалось в каюте. Во всей ракете царила мертвая, космическая тишина.
И все-таки было такое ощущение, что зов ему не почудился.
Сенцов поднялся и вышел из каюты, чтобы походить по коридору, успокоиться. Длинный, ровно освещенный, пустынный коридор уже несколько раз помогал ему сосредоточиться, прийти в себя, овладеть мыслями.
Правильно ли решает он, командир? Не рано ли сдается?
Правильно, решил он еще раз. И больше об этом думать не стоит. Завтра перейти в оранжерею, где есть кислород, может быть, даже и растения удастся использовать для еды. Все.
Он снова вернулся в каюту, улегся на диван. Дремота все ближе подступала к нему, и вдруг он снова услышал чей-то голос.
Да, это был тот же самый голос… Женский — низкий, чуть вибрирующий, полный какой-то мягкой теплоты… Он легко и мелодично произносил непонятные слова, и казалось — женщина чем-то взволнована, настойчиво просит о чем-то дорогом, очень важном… Или же она что-то объясняет ему? Голос иногда повышался, дрожал и снова ласкал слух бодрыми, радостными переливами…
И тогда Сенцов сразу вспомнил, что в тот момент, когда впервые он услышал голос, ему снился сон. Женщина снилась ему, стройная и красивая. Он не мог сейчас припомнить ее лица, но голос ее он узнал, и интонацию тоже. И так же, как во сне, он не понимал ее слов, но чувствовал теплоту и нежность, которыми этот голос был пропитан.
Голос умолк, оборвавшись на полуслове, и тогда Сенцов, окончательно понявший, что слышит его вовсе не во сне, стал лихорадочно соображать — откуда же он мог возникнуть? Это не галлюцинация: женщина действительно говорила где-то совсем рядом, здесь, в каюте…
Вскочив, он начал тщательно обыскивать каюту. Открывал стенные шкафы, исследовал весь, до последнего дециметра, пол — и ничего не нашел. И только в самом углу, над ложем, на уровне головы лежавшего человека обнаружил маленькую дверцу, не замеченную им раньше.
За ней оказался миниатюрный аппарат, из него торчала пластинка, покрытая сложным, неправильной формы узором. Очевидно, здесь было записано последнее пожелание женщины уходящему вдаль любимому человеку, и бывший хозяин каюты слушал его перед сном…
Почему, уходя, он не взял письма? Таких вещей не забывают. Просто потому, что они торопились, или была и другая причина?
Возможно, командир корабля — каюта эта, ближайшая к рубке, принадлежала, наверное, ему — погиб еще раньше. Не случайно ведь ракета осталась в спутнике.
Сенцов от души пожалел женщину с удивительным голосом, которая никогда не дождется обратно любимого. Да и сама она, наверное, давно ушла из жизни — сколько времени утекло… Впрочем, может быть, там, на их планете, живут долго?
И вдруг — впервые с такой отчетливостью — его охватило чувство, что построившие этот звездолет и ракету были такими же, как люди. Они так же любили, а значит, так же ненавидели, так же страдали, так же радовались и так же мыслили, и поэтому никакого бессознательного зла не могло быть скрыто в их технике…
И еще он понял, что возможность выбраться отсюда все же существует и они ее со временем обязательно найдут!
— Спасибо, милая, — сказал он женщине и поклонился в ту сторону, где стоял аппарат. Он сказал это так сердечно, словно его благодарность могла долететь до нее. Но — кто знает? — может, каждое, даже самое тихое слово благодарности и любви не теряется в пространстве и всегда достигает того, кому оно послано, летя со скоростью, о какой еще ничего не знает теория относительности?
Потом он вынул пластинку из аппарата, чтобы голос не звучал зря: только в трудные минуты следовало слушать его… Он подумал, что непременно возьмет ее с собой на Землю.
Затем он вышел из ракеты. Уровень радиации продолжал возрастать. Медлить было нельзя.
Он пошел будить остальных. Вскоре все были в сборе, Сенцову не пришлось долго объяснять положение.
— Ну что ж, присядем как полагается… — сказал Сенцов, — и все сели на минуту. Все уже было собрано, все готово к уходу наверх, в оранжерею.
Сенцов оглядел друзей.
Они уже принадлежали истории — пять человек, сидевшие в чужой каюте.
Они принадлежали истории, как первые люди, встретившиеся с иной цивилизацией. Но даже если бы этого не было — а на Земле ведь об этом пока ничего не знали, — они равно принадлежали истории, как люди, погибшие вне Земли, при штурме Пространства. Еще живые, они были погребены под невообразимой толщей отделявших их от родной планеты просторов, которые когда-нибудь покажутся совсем не страшными.
И все же, подумалось Сенцову, они не капитулировавшая армия, а отдыхающие между боями солдаты.
Отдыхали бойцы… И, как обычно бывает на привалах, кто-то тихонько принялся напевать песню.
Едва разобрав напев, Сенцов подхватил ее — так же негромко, потому что песня эта была из тех, какие поются не звучными и хорошо поставленными голосами, а тихо, чуть, может быть, неправильно и хрипловато, с тем трудно определимым качеством, которое по-русски называется задушевностью, и не могут его* заменить никакая школа и даже талант.
Это была песня, родившаяся в незабываемые и неповторимые тридцатые годы, — такие далекие и такие близкие сейчас им; песня, в которой как бы сконцентрировалась вся романтика того сурового, вооруженного времени…
В ней пелось о двух друзьях, которые служили в одном полку — «ной песню, пой…» (пой, что бы там ни было: не тебе одному пришлось нелегко! — так понимал сейчас Сенцов эти слова), — и, несмотря на разницу характеров, они дружили настоящей дружбой (тут в песню вступили Коробов и Азаров: кому, как не им, летчикам, было знать цену настоящей дружбе!)…
Земная песня звучала в призрачно, неправдоподобно освещенной каюте. И так неистово захотелось каждому еще хоть на час увидеть Землю — родную, суровую и прекрасную.
И вдруг Сенцов поднялся во весь рост, глаза его сверкали.
— Ребята! — громко сказал он. — Мы все продумали, и иного выхода у нас нет. Только уходить… Лететь — безумие, мы даже не знаем, как включаются двигатели… Но мне почудилось… мне кажется — так ли уж необходимо нам все продумывать? Вы понимаете, ведь это все строили люди. Люди! Пусть они иначе себя называли, как бы они там ни выглядели… А ведь не может один человек в таком деле подвести другого! Лететь нельзя, потому что не умеем управлять ракетой. Но Земля ждет! И ведь они же летали! А может быть, и мы сможем? Может быть, здесь совсем и не надо управлять? У меня такое чувство, что разгадка где-то рядом, стоит только ее поискать как следует… Дело ведь не в наших пяти жизнях, черт их возьми совсем… Мы-то могли погибнуть и раньше… Но люди ждут нас! Если мы не вернемся, Земля прервет исследования, будут снова перепроверяться все расчеты и конструкции, уйдет время, может быть, годы… Мы должны вернуться!
— А ну, — в наступившей тишине сказал весело-лениво Коробов, придвигаясь к столу. — Ведь, по сути дела, дом у нас почти рядом, — он стремительно начертил на столе пальцем два концентрических круга. — Вот Марс, а вот Земля…
— А тут Венера, — иронически сказал Азаров и начертил третью концентрическую окружность, поближе к Солнцу. И тут же вздрогнул — так резко схватил его за руку вскрикнувший Раин.
— Ты что? — спросил Сенцов.
— Ничего… — сказал Раин. — Просто я идиот. Марс. Земля, Венера… А в центре что, я вас спрашиваю?
— По всем данным, Солнце, — буркнул Сенцов. — Ну и?..
— Так, — удовлетворенно кивнул Раин. — Прошу разрешения отлучиться на полчаса.
— Куда?
— Очень важно… Проверить одно соображение, — сказал Раин, роясь в груде справочных катушек, захваченных ими из погибшей ракеты, и торопливо заправляя одну из них в магнитофон. — Одно соображение…
Он закрыл глаза, прислушиваясь к числам, которые равнодушно диктовал магнитофон, и делая быстрые расчеты на листке бумаги.
Потом просмотрел их и кивнул.
— Мы вдвоем с Калве… Одевайся, Лаймон, — он начал натягивать скафандр, от нетерпения не попадая в рукава. — И как только мы раньше не сообразили… Искали сложностей, а получается очень просто…
— Да в чем дело-то? — не выдержал Азаров. — Что за секреты?
— Узнаешь, дорогой, узнаешь, — сказал Раин. — Через полчаса мы вернемся. Захвати инвертор, Калве…
Пока трое в каюте ожидали их возвращения, не произнося ни слова и только переглядываясь, Раин и Калве миновали отсек с вычислителями и вошли в круглый зал. Раин торопливо подошел к экрану, склонился над ним, глухо — только по голосу можно было понять, как он волнуется, — сказал:
— Дай-ка увеличение…
Калве включил. Несколько минут Раин напряженно всматривался, водя стрелкой по экрану, что-то считал, шевелил губами. Наконец он решительно поставил кончик стрелки точно на огонек среднего кольца.
— Замерь… — сказал он коротко.
Калве двинулся вдоль кабеля, медленно приблизился к двери, ведущей в секцию, сказал:
— Сигналы поступают…
— Так, — сказал Раин, выписывая новые цифры на листке бумаги. После этого он еще раз проверил положение стрелки. Кивнул головой. Выпрямился, весело блестя глазами: — Пошли…
Через десять минут они были уже в рубке ракеты. Три вопрошающих и полных надежды взгляда встретили их. Калве в ответ недоумевающе пожал плечами, покачал головой. Раин сразу направился к центральному пульту, несколько секунд глядел на него. Пригладив волосы, сухо сказал:
— Все мы — а я в самую первую очередь — заслуживаем единицы по сообразительности и логике. Я никак не мог разобраться в значении пульта на кибернетическом посту. Калве тоже. Но это оказалось не по его части… Если бы кто-нибудь из моих ассистентов на кафедре не знал, что Земля обращается вокруг Солнца, — это было бы меньшим грехом… На пульте обозначены — и мы давно должны были догадаться — орбиты трех планет: Марса, Земли, Венеры. Вот они, кольца с огоньками. А огонек в центре.
— Солнце! — сказал Калве, улыбнувшись, как будто он уже увидел настоящее, земное солнце — не пылающий, косматый шар, каким они видели его из ракеты сквозь светофильтры, а золотистое, ласковое земное светило, сияющее на голубом небе…
— Солнце, — повторил Раин. — Но дело не в этом — сам факт этот еще ничего не значит… (Сенцов кивнул головой.) — Стрелка на пульте может находиться на уровне любой из трех орбит. Причем это не схема: огоньки перемещаются, они дают действительное положение планет на орбитах в данную минуту — это я специально проверив по справочникам. Страшная удача, что нам удалось их спасти… И вот, устанавливая стрелку в положение, когда острие указывает, скажем, на Землю, мы даем задание кибернетическому центру, который тут же начинает вырабатывать программу полета…
— Стоп! — прервал Сенцов. — А вы в этом уверены?
— Вероятность ошибки невелика, — ответил Калве. — Я не допускаю, что мы могли ошибиться. Я исследовал очень тщательно. И убежден в том, что правильно понял общие принципы…
— И что же? — спросил Сенцов.
— Программа передается в киберустройство ракеты, — сказал Калве. — Импульсы уходят по кабелю. Мы проследили — он идет сюда. Машина, как можно заключить, вычисляет и задает ракете оптимальный режим полета на данную планету применительно к сегодняшнему положению планет на орбитах.
— Видите, — вставил Раин, — в каком положении стоят сейчас огоньки? В таком же, как и в кибернетическом посту. Это может означать только, что ракета сейчас подключена к большой машине…
— А какой именно ракете эта программа передается, — заключил Калве, — определяется переключателем. Одновременно может стартовать только одна ракета.
— Ясно! — торопливо сказал Азаров. — Значит, своими ракетами они действительно не управляли. С начала до конца корабль ведут автоматы.
— Это просто руководство для программирующего устройства, — сказал Калве. — Для удобства оно выполнено в виде планетной карты.
— А почему только для трех планет? — спросил Коробов.
— Не обязательно… Когда-то в этот пульт были заложены и другие схемы. Помните, мы видели на экране…
— Программа… — сказал Сенцов. — А если вылет задерживается?
— Вычислитель ракеты должен постоянно вносить в нее поправки, — ответил Калве. — Интересно будет разобраться в его устройстве…
— Ну, а как же все-таки стартовать?
— Вот кнопки — такие же, как в кибернетическом посту. Там старт давался белой кнопкой. Дело человека только дать разрешающий импульс в машину. Дальше она ведет корабль сама…
— Что ж, — сказал Коробов. — У велосипеда есть педали, у автомобиля нет. Но никто не отказывается ездить на автомобиле из-за того, что у него нет педалей…
— Вот, значит, как получается… — сказал Сенцов. — Просто кнопка… Нажать — и лететь…
— Лететь! — как эхо, повторил Азаров.
— Лететь, — спокойно согласился Коробов.
— Лететь, — сказал Раин и усмехнулся.
— Лететь так лететь, — безмятежно проговорил Калве. — Так я пойду разложу вещи…
— Слушайте! — вдруг громко воскликнул Азаров, вспомнив в этот миг две такие же манящие пусковые кнопки, которые властно притягивали его руку, когда осматривал он командный пункт в ходовой рубке звездолета. — Слушайте, а что, если нам лететь прямо на нем?..
Он взмахнул руками, пытаясь пояснить свою мысль.
— На чем? — переспросил Сенцов.
— Да прямо на звездолете! Если наши гении разобрались, как запустить чужую ракету, то и с управлением всем звездолетом справятся.
Все переглянулись.
— Вот это был бы подарочек для Земли! — восторженно сказал Коробов.
Сенцова тоже захватила дерзкая мысль Азарова, но лишь на мгновение. Тут же он поспешил охладить пыл товарищей.
— Ничего не выйдет. Если они бросили здесь свой звездолет, то, значит, он совершенно неисправен. И, вероятно, выведены из строя его двигатели, отсюда и повышенная радиация, которую Азаров выпустил на свободу, по неосторожности сунувшись в машинный отсек. Помнится, ты говорил, что там одна из дверей была даже не закрыта?
Сразу помрачневший Азаров молча виновато кивнул.
— Значит, там серьезные повреждения, и хозяева в спешке покидали корабль. И если уж сами создатели этого звездолета не надеялись его отремонтировать, то нам и мечтать об этом смешно.
— Правильно, — поддержал его Раин. — Лучше, как говорится, синицу в руки, чем журавля в небе.
— А такая синица, как эта ракета, тоже подарочек неплохой, — ободряюще добавил Коробов, хлопая Азарова по плечу.
— Ладно, пошли собираться! — решительно сказал Азаров и первым вышел из рубки. За ним последовали остальные. Сенцов остался один.
— Ну вот… — сказал он тихо. — Ты ведь не подведешь, правда?
Никто не мог бы услышать ответа. Но он, наверное, услышал, потому что улыбнулся взволнованно и радостно.