Впрочем, не совсем. В моем распоряжении оставалось куда меньше времени, чем у компьютера, – если справедлива мысль, что время измеряется количеством происходящих изменений, если же ничего не происходит, то и время перестает существовать: его никак нельзя ощутить. В компьютере изменений происходило в миллионы раз больше, чем во мне. Что же касается меня, то, по моей прикидке, минуты полторы еще имелось; столько потребуется визитерам, уже приблизившимся к моей двери, для того чтобы вскрыть ее без моего согласия и доставить мне неудовольствие видеть их лицом к лицу. Одна минута десять. Нормального выхода отсюда для меня не существует: он перекрыт ими. Минута ровно.

Но существует и быстрый выход: через стартовое окно. Что за окном? Как назло, никого. Ни единого прохожего. Хотя на самом деле речь идет, конечно, о пролетающих: в третьей вертикальной зоне (высота моего этажа над поверхностью – двести сорок три метра на уровне подоконника) пешком, как вы и сами знаете, не ходят; однако в век гравитехники это мало кого волнует. В этой зоне с моей стороны здания коридор движения на восток – в десятке метров выше окна, на запад – на столько же метров ниже. Это, кстати, не случайно: помещение для переговоров мы с Орро выбирали с учетом разных возможных ситуаций – в том числе и той, что создалась к этому мгновению.

Сорок секунд; за дверью уже тоненько запел отмыкатель, но замок еще выдержит полминуты с лишним, это неплохая техника, кстати, терранского производства. Местный уже поддался бы.

«Очистить окно!» Повинуясь голосу, прозрачная преграда между мной и внешним миром начинает таять, как и полагается, от центра к периферии. Уже можно высунуть голову. Но вот ведь свинство какое: на восток не движется ни единого человека, и если я направлюсь туда – заметить меня не потребует никаких усилий, просто выглянуть – техника задержания у них наверняка отработана до совершенства, явно не любители занимаются Орро и, значит, мною. Ладно. С востоком не везет. А с западом?

А вот это уже похоже на удачу. Даже двойную. Первая заключается в том, что здешнее светило, по традиции именуемое солнцем, хотя официально носит совсем другое название, – солнце, большое и багровое, как ему и полагается в этот час суток, снизилось уже настолько, что западный коридор движения как бы упирается в него. На этом раскаленном фоне разглядеть что-либо становится куда сложнее, чем на экране блекнущего, да еще и с белыми облачками, неба. Хорошо. А вторая удача – и, пожалуй, главная – состоит в том, что с востока в этом коридоре движется, приближаясь, немалая группа местных жителей, навскидку – человек под двадцать. Я заранее знаю, что это за толпа: студиозусы из Сальтского университета коммерческих наук, у них четверть часа тому назад закончилась последняя пара. Хотя если бы и не знал – сразу догадался бы: обычный для них галдеж слышен даже сейчас, да и скорость, с какой они перемещались, не щадя свои аграресурсы, выдавала их: раза в полтора она превышала рекомендуемую для этой трассы в такой час. Двигаясь в таком темпе, они поравняются со мной…

Четырнадцать секунд осталось. Пора.

Оконный проем тем временем совершенно очистился. Я стою на подоконнике на коленях. Мой агриндик поспешно, но аккуратно извлеченный из внутреннего кармана, уже закреплен на спине. Инстинкт (унаследованный от самого сотворения мира, не иначе) сейчас, как и всякий раз при выходе в воздух, злобно протестует; но это уже привычно, чтобы он не возражал, его надо упоить до такой степени, чтобы он уснул, – однако это грозит более серьезными недоразумениями. Так что я просто мысленно рявкаю на него: «Заткнись!» – и ныряю с подоконника, одновременно плавно вводя аппарат в работу.

Рассчитал я неплохо. Студенческая орава догнала меня на пятой секунде моего полета и стала обтекать со всех сторон, соблюдая, конечно, приличия. Еще через пять секунд я оказался в ее середине – и плавно увеличил скорость до той, с какой передвигались коммерц-адепты. Не оглядываясь, я еще через четыре секунды почувствовал (лопатками, что ли?), как кто-то высунулся из бывшего моего окна и стал пялиться вдогонку нашей быстро отдаляющейся ватаге. Но меня вряд ли можно было разглядеть среди плотной толпы, даже если в его распоряжении был серчер со всеми моими параметрами. Адье, мои красивые, встретимся, я надеюсь, никогда, jamais!..

В середине студенческой компании я, чтобы на меня не косились и не старались выдавить из группы, сразу же включился в горячую дискуссию на тему: примерный мыслимый доход от инвестиций в миры восьмого класса. Это позволило мне удерживаться в группе до второго перекрестка, которые на высоте обозначены так же четко, как и на твердой поверхности. Мой летный опыт относительно невелик, так что лететь непринужденно и одновременно болтать, что в голову придет, чтобы не выделяться из окружения, требовало определенных усилий. Хотя летели все мы в одной и той же, выработанной с годами позе (не горизонтально, как плыли бы в воде, и не вертикально, как принято ходить по тротуару, но, так сказать, по биссектрисе – под углом сорок пять градусов, используя кроме аградвижка еще и возникающую подъемную силу), но среди нашей достаточно плотной группы все время происходило внутреннее движение: менялись собеседники, потому что тут возникала одна тема, там – другая, и сразу начиналась новая перегруппировка по интересам, при этом меня снова невольно оттесняли в сторонку. Я вежливо сопротивлялся, внутренне завидуя молодой безмятежности и уверенности в себе и как-то и самого себя начиная ощущать куда более молодым и даже оптимистом – хотя давно уже не был ни тем, ни другим. И лишь когда пришла пора отвернуть в сторону, я позволил выдавить себя к самой периферии группы, а как только мы оказались в границах развязки – плавно замедлил скорость, отстал и повернул на север по одиннадцатому коридору Север – Юг (западно-восточные здесь обозначаются литерами, хотя в разговоре чаще называются именами тех проспектов, улиц и проездов, над которыми пролегают).

Я изменил курс не потому, что студенты мне надоели – напротив, я с удовольствием еще побыл бы с ними, заряжаясь бодростью, но оставалась задача, которую надо было решать независимо от качества моего настроения, а для этого следовало в первую очередь оказаться в надежном укрытии, где никто не смог бы не только принести мне вред, но даже и просто помешать. Такое место существовало, и я знал, где оно находится – или, во всяком случае, находилось еще позавчера, когда его проверяли в очередной раз; именно туда я и держал путь.

Место это – не единственное, но, пожалуй, лучшее – было выбрано нами по давно известному принципу: где надежнее всего спрятать камень? В каменной россыпи или на галечном пляже, а вовсе не в каком-нибудь укромном уголке. Хотя бы потому, что всегда имеется некоторое количество людей, обожающих искать и находить именно укромные уголки – даже без всякого злого умысла, просто у них есть такая внутренняя потребность. От тайников лучше держаться подальше, и самые рискованные действия лучше предпринимать у всех на глазах – тогда люди, скорее всего, просто не поверят, что вы действительно делаете это. И вот выбранное нами убежище соответствовало как раз этому принципу – не полностью, может быть, но в главном соответствовало. Тут, наверное, стоит оговориться: произнося «выбранное нами», я имею в виду вовсе не Орро. Он как раз ничего об этом не знал и не знает, следовательно – не раскроет его даже в случае, если изменит своим принципам (во что я, впрочем, не верю).