Все это дело с самого начала было каким-то, туманным, скажем так.

Впрочем, трудно было и ожидать чего-то другого. Поскольку все исходило с Ины, а Ина всегда была миром закрытым. Хотя тамошние власти и старались произвести впечатление готовности к сотрудничеству. На самом же деле даже лучшие разведки населенной Галактики никогда толком не могли сказать, что на самом деле там, на Ине, происходит и чего, наоборот, не делается. И хотя инская промышленность на галактическом рынке была представлена достаточно широко, достоверной информации об уровне ее закрытых отраслей ни у кого не было – и это все знали, хотя вслух и отрицали. То же самое правомерно и для инской науки, которую смело можно было уподобить айсбергу, открывающему для взгляда разве что одну десятую часть своего объема. Меня, откровенно говоря, все это не очень волновало, поскольку, кроме инского языка, для меня на этой планете не оставалось ничего интересного, разве что еще юношеские воспоминания.

Поэтому достаточно необычным и совершенно неожиданным для больших миров, в частности для Терры (я имею в виду, конечно, правительство, которое только и было в курсе происходившего), оказалась сугубо конфиденциальная просьба инской власти о помощи в некоем деликатном деле. А для того чтобы Терра восприняла эту просьбу всерьез, инам пришлось ввести мое правительство в курс дела.

Из их объяснений следовало, что на Ине было похищено нечто считавшееся едва ли не самой большой национальной драгоценностью, и речь шла о том, что его, это «нечто», следовало отыскать и любой ценой вернуть владельцам, то есть тому же инскому правительству.

Это было очень интересно хотя бы потому, что до тех пор никому и нигде не было известно о том, что на Ине существует какой-то предмет, чья ценность для этого государства является столь значительной. От потерпевших, естественно, попросили объяснений: что же это такое и с чем его, как говорится, едят?

Ответ был еще более неожиданным, настолько, что в него поверили как-то не сразу. Однако другой информации о похищенном просто не существовало, так что сказанное инами пришлось принять на веру.

А рассказали они вот что. Оказывается, шесть лет тому назад (речь идет, как вы понимаете, об условных или конвенционных годах, совпадающих с терранским исчислением) легкий крейсер инского Флота Простора, патрулировавший, как ему и полагалось, район сопространственного входа-выхода, что являлся ближайшим к Ине, и производивший досмотр проходивших через этот район судов, выудил из пространства нечто непонятное. А именно – шарообразный предмет тридцати двух сантиметров в диаметре. И это было единственным, что можно было сказать о находке более или менее уверенно. Все остальное непременно начиналось с отрицания «не». То есть, предмет не был (насколько можно было судить по внешнему осмотру) ни металлическим, ни пластиковым, ни композитным, ни органическим, а также не принадлежал к царству минералов. Было высказано предположение, что это – какая-то сверхплотная плазма или вообще каким-то образом суперконцентрированное поле. Но ни одну догадку нельзя было ни подтвердить, ни опровергнуть, поскольку шар нельзя было проанализировать ни одним из известных способов. Он никак не откликался на сперва очень робкие, но чем дальше, тем более решительные попытки заглянуть в него каким угодно образом. Пытались разглядеть на просвет, но любое просвечивание констатировало лишь, что шар был монолитом, ничего в себе не содержал, кроме себя самого, и все. Пытались определить его массу – и получили совершенно недостоверный, и тем не менее реальный результат: масса шара равнялась нулю. Вот так, хотите верьте, хотите нет. При этом шар никак не возражал против порою слишком уж нервного обращения с ним. Он, так сказать, никак себя не вел. Под конец стали уже пытаться его разрезать, разрубить, распилить – шар не возражал и не сопротивлялся, позволял режущему инструменту углубиться в себя – но разреза не получалось, целостность шара мгновенно восстанавливалась, сколько ни кромсай его. Тогда воспользовались лезвием шириной в полметра, чтобы у двух ожидаемых полушарий не оставалось ни единой общей точки. Но и тут ничего не получилось: едва инструмент довел разрез до конца, оба полушария соскользнули с него и вновь объединились, ни следа от разреза не осталось. Пытались удержать полушария на месте – тщетно: вещество было каким-то суперскользким и, кстати, оказалось и необычайно пластичным: шар выскальзывал в любую щелку, словно был даже не жидким, а сверхтекучим. И в то же время не проявлял никакого желания удрать, освободиться, вообще как-то поступить– хотя уже многие стали считать находку живым существом, какой-то неизвестной нам формой жизни.

Само его появление в поле зрения патрульного крейсера было не менее загадочным. Еще за полчаса до обнаружения его там не было, наблюдатели крейсера стояли насмерть, утверждая это. Заметили его сразу после того, как из сопространства вышел инский торгаш, возвращавшийся из обычного рейса на Симароду. Возможно, шар до этого существовал в сопространстве и выскочил оттуда вследствие проявления эффекта выталкивания, который всегда возникает при выходе из Простора любой значительной массы. Кстати, «заметили» – слово не совсем точное: его не видели до того самого мгновения, когда, приблизившись к транспорту для проведения обычного досмотра, на шар буквально наткнулись при стыковке – он оказался между портами обоих кораблей, словно бы сам просился на борт. Чудеса, да и только. Во всяком случае, именно так все это выглядело в официальном изложении пресс-службы инского правительства, а других источников информации просто не существовало.

Таким вот образом мир сделался еще на одну загадку богаче. Командир крейсера немедленно доложил своему начальству по ВВ-связи о странной находке и получил указание: проверить, не проявляет ли обнаруженный предмет какой-либо опасной активности, например, не является ли источником каких-либо излучений или еще чего-нибудь в этом роде. И если не является – взять его на борт со всеми мерами предосторожности и доставить на планету.

Так и было сделано. На Ине авторитетная комиссия из военных и ученых потратила немало времени на то, чтобы разобраться в происхождении, устройстве и назначении необычной находки; результаты практически равнялись нулю, шар по-прежнему оставался вещью в себе. И хотя самые различные гипотезы по его поводу продолжали возникать, загадку на какое-то время оставили в покое, поместив шар в самый защищенный зал Государственного центра закрытых наук. Всякий доступ к нему, даже для ученых, прекратили («временно», как было объявлено, однако же известно, что нет ничего более долговечного, чем временное) и лишь наблюдали за ним при помощи приборов.

Смысл такой политики был ясен: все сходились на мнении, что шар никак не мог быть природным образованием, но явно являлся артефактом. А если так, то он был либо запущен изготовителями с какой-то целью, либо потерян. Если верным было первое предположение, то предмет рано или поздно должен был проявить какую-то активность. Если был потерян – его стали бы искать, и в конце концов потерявшие оказались бы в этих краях: не могли ведь хозяева не знать никаких способов его отслеживания. А поскольку заслуживало внимания и мнение, что эта штуковина могла оказаться и разведчиком, накапливающим информацию и передающим ее хозяевам каким-то неведомым способом, его и изолировали от внешнего мира, так что свои шпионские задачи (если таковые действительно существовали) предмет никак не мог выполнять.

С той поры прошло достаточно времени, но ничего не происходило ни с шаром, ни вокруг него, и постепенно интерес к артефакту стал угасать. Находка оказалась настолько же бесполезной и бессмысленной, насколько вначале казалась интригующей.

И, скорее всего, уже в ближайшем будущем о находке вообще забыли бы, если бы в один прекрасный день она не исчезла.

Забавно то, что поначалу к этому факту отнеслись как-то спокойно, даже, кажется, с немалым облегчением. По принципу: «Бог дал, Бог и взял». Непонятно возник, столь же непонятно и исчез – и дело с концом. Теперь досадное ощущение (все еще остававшееся у немногих) своего бессилия перед загадкой должно было исчезнуть само собой: раз не осталось загадки, то, следовательно, и бессилия никакого не было.

Однако факт исчезновения не мог просто повиснуть в воздухе: для полного спокойствия его следовало официально установить и подтвердить. Этим и занялись соответствующие органы. Принялись за работу без особого рвения, потому что всем было ясно: похитить что-нибудь из камеры, в которой артефакт находился под постоянным наблюдением людей и приборов, было никак невозможно, и об этом факте следовало только официально объявить; после этого факт сам собой переходил в категорию сверхъестественных и в этом качестве не мог уже быть объектом ни политических, ни экономических, ни даже научных интересов. И специалисты из уголовной полиции Ины принялись за работу, уже наперед зная ответ.

Во всяком случае, так им казалось. Однако, привыкнув работать всерьез и на совесть, они вскоре вынуждены были доложить, что на самом деле никакой чертовщиной тут и не пахло, а шар был просто-напросто украден, причем похищение было очень профессионально подготовлено, вся приборная система наблюдения и охраны весьма умело нейтрализована (технические подробности этого в открытой публикации не появились, поскольку, как заявил представитель следственной комиссии, «у нас не курсы повышения квалификации для начинающих воров»), а люди, чьей обязанностью было наблюдать за сохранностью и поведением «экспоната номер один», как исчезнувший предмет официально назывался, настолько привыкли к тому, что с ним ничего не происходило, что его уже, как говорится, и в упор не видели даже тогда, когда он еще был. Так или иначе – экспонат исчез вовсе не по какой-то непостижимой причине, его просто сперли, как выразился один из следопытов.

Кто, зачем? Предположения опять-таки были различными. Одни сильно косились на всякого рода коллекционеров, поскольку давно известно, что страсть к пополнению коллекции, скажем, раритетов (а шар, безусловно, следовало считать таковым) порой доводила даже и до убийств, а уж простая кража в их среде и за грех не считалась. Другие же были склонны винить в случившемся разведки многих миров, в том числе и дружественных, а в первую очередь тех, чей научный аппарат являлся более мощным, чем инский, и кто, следовательно, мог рассчитывать на более успешное раскрытие загадки.

Во всем этом стали разбираться очень серьезно. Тем более потому, что о существовании артефакта вроде бы вообще никто, за пределами очень узкого круга политиков, военных и ученых, знать ничего не должен был; ни о самой находке, ни о попытках ее исследования, ни о месте хранения и способах охраны пресловутого шара никогда и нигде не появлялось ни полслова, само его существование являлось государственной тайной наивысшего разряда. Но, значит, какая-то разведка (говорили сторонники такой гипотезы) что-то все-таки пронюхала и сумела организовать и осуществить кражу.

Но теперь уже волей-неволей пришлось, пусть и задним числом, объявить всей Галактике и о находке, и об ее утрате – потому что иначе никак нельзя было заявить о своем праве на эту вещь и предупредить, что любое содействие похитителям будет рассматриваться как соучастие в преступлении и станет предметом обсуждения в Высшей судебной палате Галактической федерации. Такое объявление было сделано, а помимо него просьбы о помощи в поисках похищенного были обращены ко многим мирам, точнее, обращены ко всем, но некоторые просто не откликнулись. Сальта же стала первым миром, на котором какие-то следы утраченного предмета обнаружились. Именно из этого мира поступило сообщение о том, что некая группа людей предлагает вступить в переговоры о содействии властям Ины в возвращении украденной редкости – за соответствующее вознаграждение, конечно. Особо оговаривалось, что группа не является какой-то официальной организацией, но целиком и полностью частным предприятием, чья деятельность как раз заключается в поиске и обнаружении похищенных драгоценностей. И для переговоров с нею на Сальту немедленно был послан Орро, который никак не мог обойтись без переводчика.

Вот так возникла ситуация, в которой оказался, в частности, и я сам. Однако отчет о ней не был бы полным, если бы я не упомянул еще об одном обстоятельстве. А именно: некоторые миры, узнав о происшедшем, уже по собственной инициативе занялись поисками пропажи – и, судя по всему, не для того, чтобы возвратить его Ине, во всяком случае, если и возвратить, то не сразу, а лишь после собственного, весьма детального ознакомления с ним. Потому что сама идея получения какой-то информации иного происхождения, насчитывающая уже столетия от роду, по-прежнему присутствует в сознании каждого политика: если такая информация когда-нибудь действительно возникнет, то владеющий ею мир, будь он даже из числа слабых, немедленно станет претендентом на главенство в Галактике – а тут как раз сложились обстоятельства, весьма способствующие этому.

Следует признать, что к числу миров, близко к сердцу принявших судьбу украденного предмета, принадлежала и Терра. Так что еще до того, как Ина обратилась с просьбой относительно переводчика, на поиск шара был командирован еще один человек, Бемоль, тот самый сотрудник спецслужб, которого Орро так и не получил в толмачи, большой авторитет среди профессионалов разведки. Бемоль был послан не в помощь инским силам – наоборот, они нимало не было поставлены в известность о таком демарше. Но от Бемоля никто и никогда еще никакой информации не получал. В поле ему, похоже, не повезло: связь с ним, как шептались, прервалась почти сразу, что заставляло думать, что он сгорел, или, во всяком случае, подгорел настолько, что лишился возможности действовать. Меня предупредили, что если до меня дойдет какая-то информация о Бемоле и его судьбе, то я обязан буду об этом немедленно сообщить на Терру, но не более того: самому же в его дела никак не ввязываться – если только он не потребует моей помощи. Это меня совершенно устраивало. Впрочем, на Терру я ничего на эту тему не доносил – просто потому, что никакой информации об исчезнувшем человеке не имел и не стремился получить ее: каждому моему дневи довлело злобы его.

Теперь я могу считать, что вы более или менее разобрались в обстановке, а потому обращаюсь к проблемам инского языкознания.