Кромин пришел в себя оттого, что кто-то хлестал его по щекам. Он дернулся и застонал от острой боли в затылке. Руки его были заведены назад и связаны у локтей. А над ним нависало плоское желтоглазое лицо федерала.

– Очнулся, противный любитель мертвецов!

Воспоминания вспыхнули в голове так ярко, словно его опять огрели по затылку. Ужасные и отвратительные картины, увиденные им, делали его миссию здесь ненужной. Бессмысленная жестокость, варварство… Позорно иметь дело с такой цивилизацией. Федералы не преминут выставить на всеобщий позор записи, на которых терране сговариваются с наюгирами. Надо же было так влипнуть! Ты искал улики, ты их нашел. Только против кого это все обернется? Нарушение техноморатория – вещь, конечно, серьезная, но если Наюгиру выведут за сферу юрисдикции Комиссии по этике взаимоотношений, вот тогда и начнется здесь настоящая резня за тяжелые металлы, и никто не вмешается, разнеси ты хоть всю планету на песчинки.

Третий щелчок в голове не имел ничего общего с федералом – тот отошел к пульту. Просто в голове Кромина сработала еще одна программа, и он понял… Он понял, что под одним слоем был записан другой, но злость решил оставить на потом. Может, оно и лучше, что его подвергли многослойной зарядке, это помогло выдержать то, что он увидел. Как бы то ни было, нельзя допускать, чтобы эти записи попали в руки Комиссии.

Для начала следует освободиться. Кромин попробовал пошевелить пальцами, двинул ногами и заметил, что узел на щиколотках слабоват. Очевидно, федерал торопился и не затянул его как следует. Рывок, еще рывок – и ноги свободны. Теперь второй акт маленького представления…

Кромин краем матерчатого башмака закинул полу длинного кафтана на ноги, чтобы не был виден развязавшийся узел, немного подобрал ноги к себе и прокашлялся.

Сперва он сообщил собеседнику, какого придерживается мнения о его Федерации, о его происхождении и родстве с наиболее отвратительными животными. Федерал развернулся в кресле и с интересом слушал. Кромин сообразил, что на наюгири все это звучит совершенно в другом смысловом плане, а потому перешел на старый добрый терранский, понимая, что наблюдатель явно владеет им.

Слова относительно матушки федерала и ее порочных пристрастий возымели ожидаемый эффект. Федерал вскочил с места и, сжав кулаки, подошел к Кромину. Замахнулся было, но тут же застыл, отпрянув, а потом ногой откинул полу кафтана.

– Ха, – сказал он. – Хитрый пожиратель мертвечины! Ты думал, я нагнусь, чтобы ударить в твое мерзкое лицо, а ты пнешь меня в живот?

– Нет, – ответил Кромин. – Мне надо было, чтобы ты только подошел ко мне.

Не успел федерал сообразить, что из этого следует, как Кромин зацепил одной ногой его ступню, а другой врезал ему по колену. Федерал с грохотом улетел к генераторам и врезался в их ребра головой. Кромин быстро поднялся на ноги и, оглядевшись, перерезал веревки на локтях об острый край одного из металлических угольников, на которых стоял пульт. Выбравшись из-под пульта, Кромин понял, что он сердит, очень сердит.

Для начала он надежно связал федерала, подтащил его к дверям и выкинул в коридор, к мычащим и извивающимся охран-никам. Закрыв дверь на механическую защелку, он вернулся к мониторам, взял с пульта оба импульсника и мрачно оглядел помещение.

Большие прямоугольники в углу, очевидно, были блоками памяти и управления. Кромин растратил на них почти половину зарядов, пока толстые стенки не раскалились и наконец не поплыли. Ну а потом пара горячих в каждую дыру сделали свое дело. Мониторы погасли один за другим, генераторы тонко взвыли и сдохли, освещение замигало и перешло на автономный, люминесцентный режим. Скоро и это слабое свечение иссякнет.

На всякий случай Кромин разрядил импульсник в блоки памяти, а последние заряды истратил на пульт.

Теперь надо пробиваться к терминалу. Он взял второй ствол, проверил, на месте ли батарейка, которую федерал извлек из его кармана, и пошел к двери.

Оттянул в сторону тяжелую плиту и осторожно выглянул в коридор. И в тот же миг импульсник был выбит из его рук, а на него навалилась груда тел.

* * *

«Надо же, – подумал Кромин, – почти всех победил, и такой плачевный финал». Его не связали, просто каждую руку крепко держали по два наюгира, а еще один противно щекотал ему крестец острием меча.

В коридоре у входа в разгромленный наблюдательный пункт федералов набилось человек десять. Федерала развязали, и теперь он, стряхивая с себя пыль, требовал, чтобы его немедленно провели к высшим правителям, дабы он смог принести жалобу по всей форме…

Здесь же находился и ректор. Он подобрал с пола оброненный кем-то из охранников длинный тонкий меч и задумчиво водил пальцем по его блестящему клинку.

– Ну ладно, давайте покончим с этим, – сказал Кромин. – Я никого из ваших не убил, хотя мог рассчитаться за профессора Горбика.

Ректор застыл, и глаза его расширились.

– Мне кажется, – очень медленно произнес он, – что вы превратно воспринимаете то, что у нас происходит. Я не понимаю, как вы собираетесь «рассчитываться». Если один к одному, так мы уже в расчете. Коллега Изольд, я полагаю, не будет настаивать на полной компенсации. Мы все сторонники деловых отношений, но не до такой же степени!

– О чем это вы? – прищурился Кромин. – Дела – делами, а убийство – убийством.

Ректор снова растерялся.

– В вас, оказывается, еще не вызрела суть нашей методики… – догадался он. – Моя вина, надо было разъяснить сразу…

– Требую немедленного протокола! – перебил его федерал, но ректор быстрым движением кисти вонзил острие меча в горло федерала и продолжил разговор.

– Так вот, я приношу свои извинения…

Кромин остановившимися глазами смотрел, как из шеи федерала ударила струя крови, тот слабо взмахнул руками и упал лицом вперед.

– Он не заслуживал этого, но не пропадать же знаниям втуне, – сказал ректор и подал знак охранникам. Те отпустили Кромина, подняли тело федерала и быстро уволокли его по коридору. Ректор отдал меч оставшемуся охраннику.

– Вы торопитесь вернуться в свой мир, – сказал он, участливо заглядывая в глаза Кромину. – Пойдемте, я провожу вас до терминала.

* * *

Большое, на всю стену окно терминала выходило на поверхность Наюгиры, раскаленную, сухую, изнуряюще ослепительную в лучах безумного светила. Глядя отсюда, кто бы догадался, что глубоко внизу теплится жизнь, вгрызается в толщу скал, расползается по каньонам, используя все силы, чтобы не отступить перед натиском жара и песка.

Ректор сидел спиной к окну, он сразу сказал, что ему неприятен вид мертвой поверхности, и Кромин не видел его лица. Лишь темное пятно напротив. Бот с орбитальной станции был уже в пути.

– Я понимаю, – прервал долгое молчание Кромин. – Не мне судить традиции иных цивилизаций. Когда-то и земляне были каннибалами.

– Какой ужас! – сказал ректор, а Кромин чуть не выругался. – Мы никогда не были людоедами! – продолжил ректор. – Другое дело, что по причинам, которые никто уже не помнит, письменность у нас была запрещена. В усвоенных знаниях мудрейшие иногда вспоминают какие-то страшные картины разрушения и смерти, превращения некогда цветущей Наюгиры в средоточие ужаса. Каким образом это было связано с письменностью, неизвестно. Но перед нами оказался трудный выбор – научиться передавать знания или выродиться, а потом исчезнуть. Долгие века в изустных преданиях от отца к сыну передавались знания, секреты мастерства и тайны ремесел, но с каждым поколением что-то забывалось, что-то искажалось, а сравнить было не с чем… Мы стояли на грани исчезновения, и это было за века до того, как прилетели первые люди со звезд.

– Но кто вам мешает сейчас ввести письменность? – вскричал Кромин. – Вы-то все понимаете!

– Таких, как я, мало, и понимаю я это благодаря мудрости, переданной мне профессором Горбиком. Но предложи это сейчас наюгирам, мгновенно вспыхнет бунт, да и правители не пойдут на это. Есть страх, который у нас в крови. Со временем, когда кровь наша будет разбавлена иной…

– Так вот в чем ваша методика!..

– Всего лишь передача знаний, – наклонил голову ректор. – Мы и представить себе не могли, что вы рассматриваете это как принятие пищи! Передача знаний: очень быстрая, почти без потерь, со временем память усвоенного отдает принявшему все ценное и нужное. Вот и вы постепенно начинаете более терпимо относиться к методике наюгиров. Прошло много веков, эстафета знаний передается от лучших к лучшим. У вас, конечно, все не так, но ваш мир больше пригоден для жизни. Поэтому у вас главная ценность цивилизации – человек. Личность. А у нас – сохранение расы наюгиров. Вот почему каждый из нас со всеми нашими личными интересами – исчезающе малая величина по сравнению со всей расой. Вот почему законы и воспитание у нас исходят из того, что наюгир рад, счастлив отдать себя на благо всех. Если бы это было злом, мы бы исчезли, а ведь жизнь каждого из нас удлиняется, население постепенно растет, мы не отступаем, а наоборот, осваиваем новые территории. Со временем, когда многие постигнут ваш язык, мы, возможно, станем терпимее относиться даже к письменности. Видите, я уже не вздрагиваю и не озираюсь, когда произношу это слово.

– Так значит, из-за меня того преподавателя…

– Вы полагаете, долгие и прочные, а главное – взаимовыгодные отношения не стоят такого самопожертвования?

– Боже мой, – пробормотал Кромин. – Один убитый обучает одного живого…

Он чувствовал какую-то раздвоенность сознания: с одной стороны, он возмущался такой чудовищной практикой, с другой – следил, чтобы слова произносились в уместно-сожалеющем ключе, однако ни в коем случае не переходящем в грустное неодобрение.

– Нет, не один к одному! – возразил ректор. – Методика пути знаний не стоит на месте. Один преподаватель позволяет обучиться теперь уже двадцати наюгирам.

– Хорошо, что хоть двадцать! – сказал Кромин, подумав при этом: «Велика радость!» – Да. И не менее пятнадцати из них уже возведены в сан преподавателей. И каждый из них с радостью и благоговением отдаст…

– Я понял. Скажите, а какие у вас связи с Федерацией Гра?

– Теперь уже никаких, – сказал ректор. – На ваших глазах мы прервали с ними всяческие связи.

– Но почему?

– Трудно сказать, – замялся ректор. – Мы разумны, но не рациональны. Для нас имеют значение не только знания, но и настроение, нюансы. Считайте, что вы нам понравились больше.

Свист и рычание турбин за переборкой возвестили о прибытии бота.