1

Когда вновь наступили тревожные дни, я был призван из запаса. Всегда готовый к этому, я собрался за четверть часа, сел за руль и поехал в свой полк. Где-то на полдороги к нему, в отдалении от городов, жили мои родичи и – что важнее – старые друзья. Зная, что явиться на службу я должен только назавтра, решил завернуть к ним на вечерок: кто знает, придётся ли встретиться ещё.

Дом их среди деревьев был виден издалека. Он стоял здесь много лет. В нём жила одна семья. Она оставалась семьёй, всё время изменяясь, потому что приходили младенцы и уходили старики, кто-то уезжал в другие края, а из этих других краёв приходили и приезжали новые люди, входили в семью и оставались здесь до своей кончины.

И дом тоже оставался самим собой, хотя постоянно изменялся вместе с семьёй, с годами, с людьми, их возможностями и потребностями. И если бы перед ним вдруг появился кто-то из тех, несказанно давних, что, истекая радостным потом созидания, месили лопатами раствор и заливали фундамент, а потом, тщательно уложив пропитанные смолой ленты для сопротивления влаге, укладывал, венец за венцом, обтёсанные по шнуру брёвна стен, поднимали стропила, набивали обрешётку и клали звонкие, плавно выгнутые плитки черепицы, – человек этот, вопреки проскользнувшим векам (а тут на столетия шёл счёт) ни на мгновение не усомнился бы, что это тот самый дом; узнал бы его с первого взгляда, как опознают в зрелом муже встреченного некогда юношу. Узнал, хотя дом стал намного обширнее, и фундамент был теперь выложен из материала, соответствующего нашему, двадцать второму веку, а не тем, минувшим, и этажи подросли, уже не бревенчатые, конечно, и стекло в разлившихся вширь и ввысь окнах было не чета тому, что ломалось когда-то от простого удара камнем. Снаружи в этих окнах можно было увидеть лишь отражение самого себя и окрестности, а цвет их менялся в зависимости от времени дня и года; но главное – была тут ненавязчивая, но везде проникающая и прорастающая (как встарь – плесень и грибок) молектроника, добавившая в нашу жизнь куда больше лёгкости, уюта и смысла – потому что смысл бытию придаёт лишь время, потраченное на движение вперёд, а не на сохранение того, что уже достигнуто. Дом остался сам собой – как и страна, как и вся планета оставались сами собой, непрестанно изменяясь.

И вот я подъехал к дому, вылез из машины и пошёл по несминаемой траве, с которой только что укатила косилка, аккуратно обогнув меня; поглядев на высокую крышу – невольно зажмурился от серебряного её блеска, свойственного батареям, преобразующим солнечный свет в электрический ток. Машину я поставил туда, где стояло некогда до дюжины лошадей – и верховых, и тяжёлых битюгов; там находился теперь гараж, только машин в нём – показалось мне – стало, пожалуй, больше, чем в последний мой давний приезд; надо полагать, что людей в семье с тех пор прибавилось. Бассейн с голубеющей водой расширился; правда, тут и раньше был пруд, только без такой облицовки и вышки, зато с мостками, с которых предки стирали бельё. А вот деревья оставались теми же самыми – во всяком случае, росли они на старых местах, в таком беспорядке, в каком угадываются мысль и вкус.

Наконец я вошёл в дом. Короткое, едва слышное жужжание на миг возникло, как только переступил порог, – и тут же смолкло. Дом опознал меня как своего, мгновенно зафиксировав – при моём прикосновении к ручке двери – мою генную карту и сопоставив её с картой семьи. Больше не придётся отворять двери рукой: теперь они сами будут распахиваться при моём приближении, приглашая войти. Окажись я чужим, Дом вызвал бы того из членов Семьи, чья очередь в этот день была встречать гостей; но свои входили и уходили без церемоний. Как и жужжание, не удивило меня и быстрое прикосновение сразу трёх щёток, сопровождавшееся негромким свистом; так я был освобождён от пыли, осевшей на мне в дороге. Зазвучала тихая, приятная мелодия – «Мир вошедшему» вызванивали маленькие колокольчики.

Только после этого передо мной распахнулась внутренняя дверь и, никем не сопровождаемый, я вошёл в просторный холл и немного помедлил перед множеством экранов, занимавших в три яруса целую стену, от угла до угла. Я не стал раздумывать: знал, кого хочу увидеть здесь прежде остальных. Остановил взгляд на секунду на нужном экране – и он осветился, и я увидел на нём милое лицо и чудесные, самые красивые в мире глаза, которые могли принадлежать только Зоре – и разве не затем оказался я тут? – занятой своим делом в своих комнатах.

Дела у членов семьи были разными: старший – Глава семьи – был, как и все старшие в этом роду, металлургом, супруга его от своего отца унаследовала пост судьи, старший сын смолоду ушёл в математику, второй – в авиацию, третий был на государственной службе, а уделом Зори была компьютерная живопись и дизайн – но слишком много времени пришлось бы затратить, перечисляя все занятия всего множества членов семьи, да это и не нужно. Достаточно лишь сказать, что четвёртый, самый младший из второго поколения, был строителем, и его заботой было – ставить новые дома и преображать старые, так что и в этот было вложено немало его труда, а главное – мысли, как и Зориного вкуса. И однажды – ещё при мне – у него вырвалось, что сейчас он построил бы их общее жилище совершенно по-другому, хотя дом и так был очень хорош. Но сейчас я хочу сказать лишь, что всеми своими делами, порой очень не похожими друг на друга, люди семьи занимались, не покидая своего дома чаще раза в неделю, а то и в месяц: и цеха, и стройплощадки, и лаборатории, и обширные поля давно уже обходились без постоянного присутствия человека – не считая одного дежурного на завод, или на ферму, университет или суд: проще, быстрее и надёжнее оказалось – руководить, совещаться, спрашивать и отвечать, вести воздушный корабль или плавить руду при помощи молектронной автоматики, точных приборов и, конечно, надёжной компьютерной сетевой связи. Вот почему Зоря, как и все прочие, оказалась дома, хотя по часам был разгар рабочего дня.

Услышав мягкий сигнал, означающий, что кто-то из своих зовёт её из холла, Зоря отвлёклась на миг от рабочего компьютера, глянула на экран, на котором был я; мне показалось, что неожиданное появление моё её обрадовало. Она жестом пригласила меня зайти к ней. Для чужого на полу засветилась бы линия, показывающая дорогу, но мне гид не требовался. И в мягком зелёном свете – в этот час дня окна были зелёными – я легко нашёл дорогу к ней.

Не стану рассказывать о последовавшем часе: это только для нас с нею. А потом были приветствия других, сетования на то, что давно меня не было тут, и почему не предупредил (Зоря при этом глядела в сторону, сдерживая улыбку), ванны с дороги – водяная и ионная, и общий ужин вечером, когда снаружи уже стемнело и окна начали светиться собственным светом, теперь розоватым. Было много разговоров, больше всего – о войне, которая (это все ощущали) стояла уже на пороге. Я посоветовал им, не откладывая, покинуть эти места и отсидеться в укрепрайоне, под современной защитой. Судя по передвижениям войск, этот район мог оказаться на направлении главного удара противника – потому что начинали всегда они, хотя заканчивали – мы. Все только покачали головами, и Зоря тоже. Нет, они не оставят дом в одиночестве – он, как-никак, член их семьи, не просто родич, но предок – как же можно? Я только пожал плечами: знал, что в этом они были непреклонны до тупости.

На ночь меня уложили в одной из гостевых спален. Я выбрал нужную температуру воздуха, влажность, выключил ненужную мебель и пожелал всем спокойной ночи. Спать не хотелось. Не было и желания есть, пить, читать или слушать музыку, последние новости или посмотреть зрелище. Возникло вдруг ощущение тесноты, такое со мной бывает. Нажал нужную клавишу, стена исчезла, увеличив спальню вдвое – за счёт соседней, сейчас пустой, потому что там не спал никто и мебель была выключена. Обождал, пока все не разошлись по своим спальням и уснули. Кроме Зори. Я надел халат и вышел. Мы с ней уснули рядом, намного позже остальных.

Теперь не спал только сам Дом.

Ночами он занимался хозяйством: получал по трём каналам снабжения заказанное днём продовольствие и другие нужные для нормальной жизни материалы. Разгонял по своим комнатам и службам команду роботов, наводивших чистоту и порядок в рабочих и общих помещениях, загружавших стиральные и посудомоечные машины, а потом и разгружавших их. И кроме всего прочего Дом – его мозг – ещё и просматривал и прослушивал окрестности (на случай, если кому-то там вдруг понадобится помощь и придётся будить своих), а также поддерживал связь с территориальным Центром информации – на случай каких-то сообщений, о которых надо срочно оповещать всех людей. Может быть, даже подав сигнал тревоги.

И в эту ночь все в доме проснулись именно от такого сигнала. Сразу включили каналы прямой информации. И поняли, что беда действительно пришла. Ещё не стучится в дверь, но ждать её нужно с минуты на минуту. Я не стал говорить им: «Я же предупреждал!», и никто из них не спросил, почему это я появился не из своей спальни. Не время было упрекать и шутить.

Что и как делать – они знали. Самое необходимое – в багажники машин. Задать Дому режим самосохранения. И немедля – в путь. Направление возможной эвакуации было давно известно: в укреплённый район севернее, куда опасный издавна сосед не рисковал заходить. Мой же путь был другим: скорее в полк, надо догнать его хотя бы на марше.

Отъезжая, они с тоской и жалостью оглядывались на Дом, который нельзя было забрать с собой, и – я уверен – просили прощения у него за то, что бросают его в беде. Потому что почти никто не надеялся увидеть его вновь.

2

И в самом деле – вскоре его не стало.

Здесь, по этому самому месту, прошли дважды; по три волны в каждом проходе.

Первая волна накрыла сверху. Ракеты падали и из-за атмосферы, и с низко, на бреющем полёте проносившихся самолётов, и, наконец, вертолёты пулемётами и гранатами зачищали всё, что ещё могло остаться.

Вторая приползла по горизонтали. Орудия, пулемёты, гранаты. И гусеницы. После них земля, где прежде стоял дом, оказалась вспаханной так, что на ней можно было бы сеять горькую полынь – если бы тут нашёлся кто-то, кому такая мысль могла бы прийти в голову.

Третью волну составили люди. Назовём их, как встарь, пехотой. Те, кто последними уходит и кто первыми втыкает свои победные знамёна, приходя.

Волны эти были двойными: первые танки давили, отступая, вторые – преследуя их. Первая пехота выжигала все остатки, отступая, но и наступавшие не жалели огонька.

Дом, правда, не сгорел: в нём не было горючих материалов, технологии последних десятилетий привели к отмиранию профессии пожарных. А вот мы, солдаты, остались.

Так фронт прошёл, и наступила тишина; нарушать её было некому и нечем. Да и незачем.

Но безмолвие оказалось кратковременным. То был лишь первый проход. Вскоре всё повторилось – только уже в обратном направлении и, может быть, с несколько меньшей силой – потому что и средства уничтожения истощились, и объектов уничтожения осталось поменьше. Аппетит войны приходит во время еды – куда больший, чем у людей. Снова все три волны прокатились, проползли, прогрохотали через место, где ещё не так давно стоял Дом – как и через все другие ближние и дальние места. На этом, кажется, всё тут и закончилось – правда, это всеобщее пожелание далеко не всегда осуществляется. Шумно сейчас было на юге, где мы наносили удар, которым и закончили войну в нашу пользу.

Я возвращался с войны не совсем теми местами, но хотел было навестить дорогих мне людей, а главное – Зорю, в их доме. И решить наконец с нею: где? В её доме или в моём, который, право же, ничуть не хуже? Потому что именно об этом мы не успели договориться, помешал сигнал тревоги.

Но ближе выходило – сперва заехать к себе домой. Так я и сделал. Что я нашёл на его месте? Пустоту. Ни единого человека или животного. Ни единого целого камня или чего-либо другого, имевшего форму и смысл. Там, где возвышалось прежде моё жилище, можно было бы залить каток – и он получился бы гладким, как зеркало.

А ведь их главный удар проходил не тут. Что же могло уцелеть там? Да ничего! И я, не задумываясь, направился прямо в те места – не по дороге, которой не было, а напрямик, насколько позволяла местность. Я мечтал снова увидеть Дом уже издалека…

Мечта оказалась из несбыточных. Там всё было ещё хуже.

Я повернул к укрепрайону, и мысли мои были мрачными.

3

Я нашёл семью там – и старшее поколение, и всех моих двоюродных, и женщин, и детей. И Зорю, слава богу, Зорю, живую и здоровую. Я видел, как она обрадовалась мне. Грустно было оттого, что мне некуда было увезти её.

Приехал я вовремя: они уже собирались возвращаться и как раз грузили в машины то немногое, что удалось спасти при бегстве. Завидев меня, Вирон – мой сверстник, строитель – радостно воскликнул:

– А вот и Сай! Вовремя: лишняя пара рук нам будет кстати.

– Далеко ли собрались? – решил я немного остудить их пыл.

– Домой, кузен, домой! Ночевать хотим в своих постелях.

Не хотелось огорчать их, но пришлось:

– Я прямо оттуда. Вы не представляете, как там всё выглядит. Прах и пепел!

– Пепла быть не может, – возразил Вирон: – У нас всё – из негорючих материалов.

– Не пепел, пусть пыль – тебе от этого легче?

– Ещё как!

Я невольно перевёл взгляд на Ароса – так звали Главу семьи:

– Послушайте, это просто безумие – там нет даже воды, не говоря уже…

– Земля осталась? – спросил он только. – И Солнце светит, как и прежде, надеюсь?

– Вряд ли время шутить, – даже обиделся я.

– Ты с нами – или нет? – прервал меня Вирон. – Тогда заводи мотор. Рассуждать будем на месте.

Я, глянув на Зорю, вернулся за руль и пристроился в хвост колонны.

4

Переваливаясь с боку на бок, машины медленно подъехали и остановились там, где, по-моему, раньше находилось парадное крыльцо. Сейчас тут было такое же крошево, как и на всём участке бывшей усадьбы. Люди вышли и с минуту постояли молча, медленно поворачивая головы, чтобы воспринять всю картину полного разрушения. Лишь когда время молчания истекло, Вирон проговорил:

– Ну что же – так это мне и представлялось.

– Ну, и где же ты собираешься ночевать? – не удержался я. – Не повернуть ли назад?

– Где собираюсь? Сейчас… – Он снова огляделся, на этот раз уже по-деловому. Сделал несколько шагов. – Тут был коридор… Арос… Мама… – Он повернул направо и прошёл подальше. – Вот моя спальня. На втором этаже, конечно. – Он усмехнулся. – Там и буду спать этой ночью. А ты, как и тогда – через две комнаты от меня. – Шаги его подняли лёгкую белесую пыль. – Значит, вот здесь.

– Хотелось бы, – пробормотал я, и больше не стал говорить ничего. Всё равно, все слушали не меня, а Вирона, начавшего уже распоряжаться:

– Арос, Зоря – точно определите ход вниз. Сат, Ирока – стелите батареи. Как раз полдень… Есть центр? Мос, подгони туда «Архимеда» и иди вниз. К сердцу и мозгу.

– Думаешь, оно живо?

– Война ведь была обычной. – Он повернулся ко мне. – Верно?

– Здесь ядерные не запускались, – кивнул я. – На сей раз они не решились.

– Значит – живо. Начали!

И повернулся ко мне:

– Побудь пока в стороне, понадобится грубая сила – позову.

Я только пожал плечами; что делать – наверное, у всех строителей такая манера разговаривать.

– Кликнешь, когда спальня будет готова. А то я устал за день.

Он глянул на часы:

– Значит, часа через два… ну, с половиной. Ты пока приляг, – он показал, – вон туда. Подстели что-нибудь. И отдыхай.

– Я лучше подгоню туда машину и подремлю в ней.

– Ни в коем случае! Как ты потом станешь вытаскивать её из спальни?

Я ему не поверил. Но на всякий случай машину оставил на месте.

5

А они уже начали.

«Архимед», прозванный так скорее всего за то, что его бур представлял собою просто архимедов винт (конструкция старая, как мир), подполз на своих широченных баллонах к указанному месту, выпустил опоры и вгрызся в то, что и землёй нельзя было назвать – скорее то была строительная крошка. Длина бура была, по-моему, метра три, и когда он ушёл в грунт на две трети, работавший на нём Мос крикнул:

– Всё точно! Люк!

– Вскрывай!

Что-то там, внизу, прозвучало – гулко, словно ударил колокол. Сразу же Мос поднял бур и отвёл свой агрегат в сторону. Вирон сказал:

– Ну, я пошёл.

И, протискиваясь не без труда, полез в возникшую нору. Скрылся в ней.

Потом оттуда показались его руки и послышалась команда:

– Давай Семя!

Стоявший наготове Арос, присев, вложил в нетерпеливо шевелившиеся пальцы металлическую коробку или скорее шкатулку – кубик с гранью сантиметров в десять.

Руки скрылись, и снова послышалось приглушённое:

– Ирока, подключай батареи!

Лично я затруднился бы выполнить такую команду: по-моему, подключать что-либо здесь было абсолютно не к чему. Но жена Вирона, похоже, всё-таки нашла такое местечко – метрах в двадцати от меня она, опустившись на колени, в чём-то там ковырялась. И через минуту, распрямившись, крикнула:

– Готово!

Минут пять было тихо. Все стояли, словно чего-то ожидая. Наконец, из норы показались руки, оперлись о поверхность, вынырнула голова, а за нею и всё прочее, из чего состоит человек. Даже такой грязный, каким в этот миг был главный здешний строитель. Отряхиваясь, он подошёл к отцу, говоря:

– Он всё сделал молодцом. Закрыл воду вовремя, перекрыл каналы. И сам отключился до команды.

– Значит, можно инициировать?

– Великая минута! – провозгласил Вирон, и я невольно глянул на часы. Из назначенного им срока прошло уже двадцать пять минут. Посмотрим…

Но смотреть дальше было совершенно не на что. Арос извлёк из кармана штуку, похожую на пульт от какого-нибудь телевизора, или в этом роде. Нажал. Снова спрятал пульт в карман. И сказал:

– По-моему, самое время подкрепиться, а?

И все пошли доставать из машин съестное и расстилать всякие покрывала и салфетки. Я усмехнулся:

– Что же вы не в столовой, а на лужайке?

– В такую погоду? – откликнулась Зоря. – Присоединяйся!

Я приподнялся с брезента. Но почувствовал, что спать мне хочется больше, чем есть.

– Разбуди к обеду! – попросил я её.

– Надеюсь, у тебя есть, во что переодеться, как полагается, – ответила Зоря, странно улыбаясь. Похоже, она была настроена на шутки.

– Будь уверена. Разве можно показаться тут, – я обвёл рукой пустырь, – без галстука? Как только проснусь. Я уже сплю, разве не так?

И в самом деле уснул почти мгновенно. Солнце грело, да и грунт был пусть и не мягким, но тоже, показалось мне, согрелся. А я не спал почти двое суток.

6

Я проснулся, когда для обеда было ещё, пожалуй, рановато. И разбудил меня не голод. А какое-то новое, возникшее во сне ощущение. Мне снились тревожные военные сны, рвались снаряды, и меня время от времени ощутимо потряхивало; однако к концу мною овладело вдруг чувство безопасности и покоя, и от него-то я, наверное, и проснулся.

Я по-прежнему лежал на своей брезентовой подстилке. Но ею и заканчивалось то, что я видел вокруг себя, засыпая.

Потому что брезент мой лежал не на жесткой крошке, в которую превратился стоявший тут до войны дом. Под этой подстилкой теперь находилось мягкое одеяло. Его рисунок показался мне знакомым. Одеяло, в свою очередь, накрывало готовую для сна постель, находившуюся, как ей и полагалось, на кровати. А кровать стояла в знакомой спальне, чьё распахнутое окно было, как и встарь, завешено нежно-зелёными гардинами с вытканными листьями; воздух в спальне был пропитан ароматом сирени, тени играли на потолке и тонко звонили невидимые колокольчики.

Это было, конечно, продолжение сна. Как и давно знакомый мягкий голос Дома, произнесший в следующее мгновение:

– Приглашаю всех к обеду. Стол накрыт в большой столовой. Приношу мои извинения за то, что в меню использованы только привезенные вами продукты: первый и второй каналы работают, но третий будет включён лишь к ужину. Костюмы вечерние. Добро пожаловать!

И вновь в спальне наступила тишина, нарушавшаяся лишь щебетом птиц за окном.

Я сел на кровати. Повертел головой. Нахмурился. Улыбнулся. Сплю? По ощущению тела – нет. По всему, что вижу и слышу, – разумеется, да. Глянул на часы. Я проспал два с половиной часа. Мало. Но – странно – спать больше не хотелось.

В дверь негромко постучали. Я узнал этот стук.

– Зоря?

– Можно к тебе?

– Я ещё не… Хотя что я. Тебе – конечно…

Она вошла, уже одетая к обеду, так что я не сразу решился приблизиться к ней – в моём армейском наряде, хотя уже не пыльном, каким он был перед тем, как я уснул.

– Одевайся быстрее! – скомандовала она. – Да улыбнись же! Нельзя хмуриться на первом после перерыва обеде в нашем старом, родном доме?

– Да откуда он взялся, – не выдержал я, – когда ещё три часа назад тут не было ничего?

– Были мы! – сказала она спокойно. – И, конечно, Семя.

7

– Нам повезло, – объяснял мне Виндор, – в том, что всё, из чего состоял наш старый дом, осталось здесь, на месте, пусть и в виде щебня и пыли; весь набор элементов сохранился. А мозг, как и во всех современных домах, был спрятан и защищён настолько, что перенёс бы и ядерный удар тактической мощности. То есть ничего не пришлось подвозить заново, потому что тогда нам потребовалось бы больше времени. Ты сильно отстал от жизни, друг.

Я кивнул, соглашаясь: нас, военных, интересовали другие проблемы.

– И всё же: пусть есть исходный песок; но восстановить из него всё, как было, за неполных три часа – прости, не понимаю. Без механизмов, рабочих…

И я ещё раз оглядел столовую – с её старинным столом, массивными буфетами и поставцами, хрусталём и фарфором на крахмальной скатерти, картинами на стенах – со всем, что находилось в комнате, которой три часа назад просто не существовало в мире.

– Очень просто, – сказал строитель. – Всё это было и тогда, когда мы видели тут только пустырь. Только не в таком виде, а в двух других: в Семени, которое мы всегда храним, и в пространственном отпечатке, который оставляет каждая вещь, когда она исчезает, и который невидим для глаза, но может быть использован – если найден способ. А мы нашли его уже лет пятнадцать тому назад – и с тех пор наши дома стали вечными – если только мы не хотим внести в них какие-то изменения.

– Семя? Отпечаток? Прости – всё ещё не могу понять…

– Семя – всего лишь программа действий по восстановлению существовавшего – если есть, из чего восстановить. Как бы тебе объяснить… Тут время словно запускается обратно – занимается этим Мозг и Сердце дома, его главная, скрытая молектроника, – и потом ухитряется перенести этот восстановленный в прошлом дом в настоящее время. Только не спрашивай меня о теоретическом обосновании: мы до него ещё просто не добрались. Пока это всё – эмпирика, но это нам не мешает. В конце концов, люди пользовались электричеством сотни лет, так и не зная, чем оно по сути дела является. Или ещё убедительнее: люди со своего возникновения пили воду, не догадываясь о её химическом составе, не зная даже, что такой состав вообще существует на свете, как и сами элементы… Человеку свойственно сначала находить следствия и куда позже – добираться до их причин. Ну, и что в этом плохого?

Я мог бы поспорить, но не стал. Про себя пожалел лишь, что ничего не знал об этом до войны и не оборудовал свой дом мозгом, не обзавёлся Семенем. На его месте так и останется пустырь. Придётся просить родичей приютить меня здесь. Тем более что…

– Ещё один вопрос. Как же это я смог, вместе с моим брезентом, оказаться внутри дома, воссоздававшегося где-то в прошлом?

Виндор засмеялся, прежде чем ответить:

– Ну, это самое простое. Когда ты уснул, мы просто оттащили тебя в сторонку – чтобы ты не мешал процессу. А когда дом возник – я хотел было разбудить тебя, но Зоря попросила не делать этого, потому что ты очень устал, и пришлось тащить тебя наверх, в спальню. Вот и весь секрет.

И продолжал, понизив голос до уровня секретности:

– Знаешь, мне кажется, что она к тебе, как бы сказать, неравнодушна. Да и ты на неё порой так смотришь, что…

Он не закончил, потому что Зоря рассмеялась. У неё очень острый слух. А я подумал, что строители ничем не лучше военных: до того уходят в свои проблемы, что не замечают того, что происходит у них под самым носом – и не один только раз.

– Да, – согласился я. – Я на неё смотрю порой именно так. И буду смотреть так ещё долго-долго. Ты не против?

– Да ради бога, – сказал он, – я буду только рад. Тем более, что Дом, похоже, ничего против тебя не имеет. Пусть он станет и твоим домом. Честное слово, это хороший дом.

Но это я уже понял и сам.