1

Люди давно уже пришли к выводу, что «тихая дипломатия» – самая результативная форма международных отношений. Их закулисье. Не ноты и меморандумы, не широкошумные государственные визиты, а не рекламируемые в прессе как бы нечаянные визиты вовсе не министров и высших парламентариев, но людей, чаще всего широкой общественности вообще не очень известных – или вообще не известных, но на деле являющихся полномочными представителями глав своих государств, – именно такие «Знаете, я тут случайно проезжал мимо, думаю – дай зайду на чашку чая» приносят в конце концов успех. Фигурально выражаясь, во время таких визитов снимается мерка, кроится, сметывается, примеряется и подгоняется новый костюм; а на торжественных встречах, конференциях и саммитах его только обновляют.

Такая методика была применена и при подготовке пресловутой Конференции по принятию Соглашения о полном ракетно-ядерном разоружении.

Между государствами – традиционными союзниками по НАТО договориться было, конечно, намного легче, чем с прочими, – хотя и тут нельзя сказать, что все катилось естественно, как снятая с тормоза машина под уклон. Договаривались с ними, конечно, Соединенные Штаты, Россия на этом этапе стояла как бы в стороне, занимаясь государствами Востока. Меньше всего хлопот у американцев было с Соединенным Королевством, естественно – как и во все предыдущие десятилетия. У Франции же, как всегда, была своя, особая позиция, то есть, соглашаясь в принципе, галльская республика всегда присовокупляла к этому своему согласию некое «mais», которое порой выворачивало весь смысл договоренности наизнанку. И пусть всем заранее было ясно, что согласие будет дано, приходилось проливать ведра пота, чтобы сократить это французское «но» до приемлемого размера. В данном случае речь шла об Алжире; по уверениям французского правительства, из полученных им достоверных сведений получалось, что ядерным оружием с недавних пор обладал и Алжир, некогда заморский департамент республики; самым пикантным являлось то, что, согласно этой информации, владельцами оружия были не вооруженные силы государства и вообще не какой-либо государственный орган, но те самые алжирские террористы, которые время от времени вновь и вновь начинали гнать волну и резать инославных туристов. Что же касается возможной цели, то «девушкой моей мечты» для этих людей была не Америка, как для Ирана, и даже не Израиль, как для Ирака, но именно Франция, и вряд ли нужно объяснять – почему.

Правда, наряду с этой информацией в узком кругу циркулировал и слух, согласно которому оружие массового уничтожения вовсе не принадлежало алжирским боевикам, но лишь было отдано им на хранение подлинными его хозяевами – политическими наследниками теперь уже покойного саудовского миллионера, чье имя два десятка лет тому назад катилось по всему миру. Однако это, с точки зрения французов, ничего не меняло, поскольку, по их мнению, юридическое право собственности ничуть не помешает алжирцам использовать оружие, как только они решат, что удобный момент для этого наступил, а это могло произойти в любой миг. И вот по этой причине их полное участие в разоружении, а точнее – в первом его этапе, в залпе – могло состояться лишь после того, как угроза ядерной атаки через Средиземное море будет совершенно ликвидирована, ракеты захвачены по счету и по счету уничтожены, а точнее – смогут быть использованы в этом самом залпе – если, конечно, окажется, что они обладают необходимыми тактико-техническими данными. Потому что не исключалось, что они вообще могли оказаться тактическими, оружием ближнего боя, и для участия в расстреле Тела Угрозы совершенно не годились.

Но это все были, так сказать, цветочки, причем вполне доброкачественные, яркие и приятно пахнущие – поскольку, как известно, милые бранятся – только тешатся (чешутся – по другому варианту). И президент Российской Федерации не раз думал с некоторой досадой, что именно его стране союзники по разоружению подсунули самые проигрышные варианты, оставив себе – кроме НАТО – лишь Израиль, Южно-Африканскую Республику, Бразилию да еще Индию и Пакистан, с которыми в любом случае прийти к согласию было легче, чем с Ираном, Ираком, Северной Кореей и даже Китаем.

Не то чтобы Поднебесная была против: Пекин с самого начала согласился участвовать – на тех же основаниях, что США и Россия. Тут все было в порядке. Но от этой великой страны требовалось еще и повлиять на северокорейского соседа, с которым его еще с прошлых веков связывали особые отношения. Вот в этом вопросе китайцы проявили некоторую неуступчивость, которую, конечно, можно было понять, но нельзя – согласиться.

Позиция Северной Кореи была проста до примитивности: страна готова поступить со своим арсеналом как угодно – резать на куски, выстреливать в космос, утопить в Тихом океане, – но лишь после того, как будет наконец завершено десятилетиями тянущееся дело объединения двух корейских государств – причем на условиях, наиболее приближенных к выдвинутыми Пхеньяном, а не Сайгоном. Иными словами, великие державы должны были уговорить Юг сдаться Северу и за это получить ракеты Великих Вождей.

«У вас ведь Север одержал победу над Югом, – как-то раз заявил американскому тихому дипломату глава пхеньянского МИДа, – и мы хотим только повторить то, что тогда сделали вы, – тем более что в обоих случаях победу завоевывает более прогрессивный социальный строй».

Американцам осталось лишь пожать плечами и откровенно, хотя и негромко, сказать Москве, что решение этого вопроса целиком и полностью остается за Россией – ну и Китаем, разумеется, с которым Россия привыкла разговаривать куда больше, чем Вашингтон.

Тихие переговоры начались – и вскоре стало ясно, что Китаю выступать с таких позиций очень не хочется. В неофициальных разговорах пекинские дипломаты – и не только они – объяснили почему. Причина оказалась простейшей: китайцы искренне считали, что благом для Кореи станет именно объединение по северному варианту. Экономика Юга, уверяли они, от этого совершенно не пострадает, и при этом ссылались на пример своего Гонконга; что же касается порядка и полного сплочения нации, то как раз северный путь его и гарантирует. В конце концов, так аргументировали они, и сама КНР добилась очень больших, всему миру видных успехов в экономике, нимало не поступившись своей философией (это слово часто употребляли вместо «идеологии»). Отчего бы и восточному соседу Китая не поступить так же? Вот Россия поступила наоборот – и много ли она от этого выиграла? Прежде всего собственное распадение; не свидетельствует ли это о том, что такая линия поведения ведет именно к распаду, а отнюдь не к объединению и воссоединению?

Оппоненты из Москвы сослались на опыт Германии; ответ был: «Да, но это – Европа, а не Дальний Восток; вы сами прекрасно знаете, что мы и мыслим, и чувствуем иначе – да и вы, кстати сказать, тоже».

Переговоры эти напоминали жевание чуингама – челюсти работали усердно, но результатом были разве что пузыри. И никого почему-то не трогало, что время идет, Тело Угрозы приближается – а дело стоит. Вероятно, такое отношение тоже принадлежало к дальневосточным особенностям мировосприятия.

Дело осложнялось еще и тем, что численный и мегатонный размер северокорейского арсенала был известен достаточно приблизительно: разведкам работать в этой стране было нелегко.

Трудно было и с Ираком. И даже намного труднее. Как и с Ираном. И с тем, и с другим Россия была связана экономическими интересами, в основном через них теперь вела переговоры с исламским миром: через Ирак с арабскими странами, при помощи Ирана – с остальными, с Индонезией, в частности, которая если сейчас еще и не имела боеголовок, то, во всяком случае, находилась на пороге этого – а ракеты у нее уже были.

Сложности усугублялись тем, что российские эмиссары во многом понимали своих южных соседей, и кое-кто им в глубине души очень сочувствовал; тем не менее вопрос надо было улаживать в хорошем темпе – но на Ближнем и Среднем Востоке тоже не любят спешить, зато любят обстоятельную, изящную беседу за чашечкой чудесного кофе. Что же касается результатов, то… Багдад вообще уверял, что такого оружия у него нет; да, в свое время велась подготовка к его созданию, но после американских бомбежек все само собой прекратилось. Видели установки? Какие? Ах, вот вы о чем! Ну, это достойно лишь улыбки: это декорации, построенные для съемок фильма о будущих веках: не одной ведь Америке разрешается ставить подобные картины, не так ли? Вот и мы так считаем. Декорации, не более, которые не представляют опасности ни для кого – разве что кто-то попробует забраться на них и спрыгнуть без парашюта. О, если бы у нас действительно было такое оружие, мы бы с великой радостью приняли участие в общем деле, угодном Аллаху, – в отвращении от планеты великой опасности, хотя, разумеется, на все есть воля Господа миров. Но увы – нет у нас такой возможности, о чем мы вынуждены горько сожалеть…

Тегеран же не отрицал, что таким оружием обладает, и был согласен уничтожить его, если и все другие ядерные страны поступят так – но, разумеется, предварительно увидев своими глазами, что Израиль ликвидирует свой ядерно-ракетный потенциал до последнего снаряда; вот условие, от которого мы воистину не отступим. Уговорите американцев – мы понимаем, что вам неприятно разговаривать с ними, они ведь очень плохие люди, но жизнь вынуждает ко многому, – убедите их заставить Израиль принять наше предложение – и мы на следующий же день… Что же касается участия в залпе, то оно было бы возможным лишь в том случае, если бы Израиль тоже выпустил все свои снаряженные ракеты в космос – но вы ведь сами понимаете: это евреи, следовательно, они хитры и лживы, и если даже поклянутся, что так и сделают, их клятва не будет иметь значения, ибо принесена она будет не на Коране. Поэтому мы согласны тоже выстрелить в небо – но только на следующий день после Иерусалима.

Со своей стороны, Израиль…

Но его позиция, как нам кажется, понятна. Да и вообще – хватит о дипломатии, поскольку толку от нее в данном случае было не очень много.

 

2

Объявление в рекламной газете, о котором тут уже немало говорилось – приглашение к игре, – само по себе привлекло, как и ожидалось специалистами, не так уж много внимания. И – во всяком случае, на следующий день после выхода в свет этого номера, – никакого взрыва, обвала и тому подобного в общественном мнении не произошло. И тем не менее…

Впрочем, началось вообще не с объявления. А с биржи.

Фондовая биржа – организм с высочайшей чувствительностью и одновременно – с явным недочетом логики. Именно этим утром было замечено, что в последние два дня идет явный слив акций определенных компаний – и главным образом так называемых «голубых фишек», иными словами – акций надежных, устойчивых и, скажем прямо, не дешевых при их нынешнем курсе.

Держатели этих ценных бумаг обычно стараются с ними не расставаться – разве что вода уже заливается в рот; а когда злая судьба заставляет все-таки прибегнуть к этому последнему средству спасения, то трудно ожидать, что названная злодейка посетит одновременно не одного, двух или трех, а прямо-таки множество мелких держателей. Нет, история, конечно, знает подобные случаи – назовем хотя бы «Великую депрессию» в США в конце двадцатых – начале тридцатых годов прошлого века, – но сейчас-то ничего подобного не приключалось, не было и других событий, всегда учащающих пульс биржи, – революций, переворотов, авиакатастроф, террористических актов и всего подобного, даже цена нефти почти не колебалась, и тем не менее что-то наверняка происходило; иначе с чего бы?.. Продавались не крупные пакеты, и потому масштаб происходящего стал заметен не сразу, а чуть позже – когда происходящее начало суммироваться. И котировки «голубых фишек» дрогнули и поползли вниз, именно поползли пока что, а не упали; вслед за ними такую же склонность начали проявлять и остальные – и это уже стало поводом для серьезного беспокойства.

А еще больше волнений произошло, естественно, во внебиржевом обороте, где брокеры своим тренированным чутьем сразу уловили, что начинается что-то очень неприятное, дилерам же подвалило сразу столько работы, что от них прямо дым пошел.

Логически рассуждая, если терпит бедствие сосед, это еще не является поводом для паники в вашем доме; но как раз логика-то в таких случаях почему-то остается за дверью. На фондовых рынках это проявляется в полной мере. И если ничего не делать для спасения еще не возникшей, но уже явно угрожающей возникнуть ситуации – можно быстро прийти и к настоящему обвалу.

А что тут предпринять – оставалось достаточно неясным. Казалось очень вероятным, что кто-то крупно играет на понижение – некто, стоящий за спинами всех этих мелких держателей. Немедленно предпринятый анализ показал, что примерно три четверти продавцов были каким-то образом связаны с Россией: если они и не были иммигрантами в первом или втором поколении, то сотрудничали с русскими компаниями – или же с теми, чьи крупные пакеты акций принадлежали российским бизнесменам, причем достаточно известным на Западе – во всяком случае, опытным биржевикам. Но в России сейчас ничего необычного не происходило, отношения ее с Америкой были, как и вообще в двадцать первом веке, очень хорошими, даже дружескими, так что слив акций нельзя было объяснить естественными причинами – такими, скажем, как падение курса этих акций в России, какое могло бы напугать мелких держателей повсеместно. А слив происходил именно повсеместно – о чем свидетельствовали сообщения Бломберга со всего цивилизованного мира.

Поэтому сделано было только одно – то, что и можно было тут сделать: биржа в этот день закрылась на два часа раньше обычного, и таким образом, падение котировок прекратилось – до завтрашнего дня, во всяком случае.

Была смутная надежда, что за ночь все как-то само собой успокоится, и утро начнется с роста, как это уже не раз бывало.

И все-таки эта Россия – ах! Вечно она является причиной всяких беспокойств.

Да-да, вы совершенно правы. Русская мафия, не так ли? И коммунисты.

Хотя, конечно, сейчас… Но вы же знаете: как волка ни корми…

And so on.

Но в России на самом деле в этот день ничего не происходило. Во всяком случае, на первый взгляд. Объявление? Ну, даже те, кто его заметил, успел сходить на сайт, пока его еще не закрыли, а сходив – собирался участвовать в предложенной игре, с некоторым недоумением вытащили – правда, не поутру, но лишь возвращаясь с работы, – из своих почтовых ящиков еще по экземпляру рекламных изданий (сложенному, кстати сказать, так, что вместо обычной первой полосы глазу сразу же открывалось пресловутое объявление, отредактированное уже известным нам образом), а прочитав и усвоив прочитанное, только махнули рукой и решили ни на какие звезды не глазеть, а развлечься иным образом. Было очень немного тех, кто воспринял опровержение как подтверждение того, что им предложили накануне; но эти люди, разбросанные по всему великому городу, никакой погоды сделать, естественно, не могли.

И тем не менее… Откуда только что берется? Вопрос, не имеющий рационального ответа, как и другой, еще более привычный: куда уходят деньги?

Откуда вдруг поползли по городу – и быстро вышли за его пределы – слухи о приближающемся и неотвратимом конце света? На этот раз якобы без обмана. Кто был их автором? Распространителем?

Увы. Автора – скажем сразу – обнаружить не удалось. Ни теоретически, «на кончике пера», – как в свое время астроном Леверрье открыл планету Уран; ни практически – оперативными методами, при помощи которых обычно и раскрываются правонарушения. Что же касается распространителей – то они были ясны и видны с самого начала, и имя им было – легион. Старушки на скамеечках у подъездов и на детских площадках во дворах; пенсионеры за партией в «козла»; пассажиры общественного транспорта; продавцы и покупатели на рынках и (в меньшей степени) в магазинах; и тэ дэ, и тэ пэ. К сожалению, ни один из них так и не смог показать: от кого он получил такую информацию? Да просто кто-то говорил – вот и услышал. Да он не мне говорил, я его и не знаю, никогда не видал раньше – просто они рядом стояли (сидели, шли), вот я и уловил. Ну да, я тоже про это сказал. Да не помню кому. А это что: секрет, что ли? Не трепыхайся, конец света никому не скрыть, это не тот конец, который у тебя сам знаешь где. Но выпить под это дело, как говорится, сам Бог велел. А то ведь без толку пропадет, проклятая!..

Одновременно с этими слухами – с небольшим только запозданием – отмечено было – и в этот день, и на следующий – увеличение количества людей в храмах всех конфессий. Слышали, как многие сокрушались, что давно уже не были у исповеди.

Этот слух перемежался другим: что не сегодня-завтра обязательно начнется война. Этот быстро расходился среди более образованной части населения – той, которая в конец света просто не верила. Да-да, та самая Третья мировая, о которой и думать было перестали. Что же с того, что все вроде бы тихо-мирно? А войны как раз и начинаются тогда, когда их меньше всего ждут; вы ведь слышали о факторе внезапности? Вот то-то же. Да почему обязательно с Америкой? Может, и с Китаем; а может и с исламским Востоком; да мало ли с кем. Любой может затеять, кто сейчас на гребне пассионарности. А вы почитайте Гумилева, тогда и узнаете. Не того, у которого «изысканный бродит жираф», а его сына. Ученого. Простите, у меня больше нет времени на разговоры.

Времени и в самом деле было в обрез, потому что надо было срочно идти в магазин – закупать то, что обычно закупается, если завтра война: соль, спички, сигареты, муку, тушенку – ну и все такое прочее. Жаль, что денег не так много, чтобы купить все, что надо бы.

На всякий случай для борьбы со слухами и возможными эксцессами милицию перевели на казарменное положение и усилили патрулирование и проверку документов. Главным образом, естественно, у прохожих немосковской национальности.

А на самом верху провели еще одно срочное и быстротечное совещание с силовыми начальниками. Судя по их виду, когда они уезжали из Кремля, им крепенько досталось на орехи – возможно даже, вплоть до оргвыводов.

Но не только в Москве и вообще России (потому что подобные слухи одновременно возникли и во многих других городах, уж в областных и республиканских центрах – это точно) началось такое шевеление; вирус беспокойства, похоже, распространяется если не со скоростью света, то быстрее звука – безусловно.

Долетел он и до Америки; и там люди стали с опаской поглядывать на небо вообще и на летящие самолеты – в частности; а ведь казалось, что успели уже отвыкнуть от этой привычки начала столетия. И возникали даже мелкие очажки паники: в частности, подняли тревогу и принялись названивать на 911 в одном из многоэтажных деловых зданий, которых много в Нью-Йорке, поскольку сотрудникам фирмы показалось, что какой-то вертолет направляется прямо к ним, на уровне их этажа – явно чтобы повторить гнусное преступление одиннадцатого сентября ноль первого года; и пришли в себя только тогда, когда кто-то из них, не утративший здравого смысла, громко объявил, что это они видели уже десятки раз – просто вертолет «скорой» заходит на посадку на крышу больницы, находящуюся несколько ниже этажа фирмы. Только после этого остальные опомнились, и паника дальше не разошлась. Но вряд ли этот случай был единственным.

Вот такие дела происходили в разных местах.

 

3

Естественно, руководители стран – организаторов и предстоящих участников Конференции не могли никак не откликнуться, не принять никаких мер для нейтрализации, дискредитации или хотя бы ослабления слухов, все-таки непонятным образом возникших, невзирая на все меры по сохранению секретности, вовремя вроде бы принятые. Впрочем, принять меры для руководителя чаще всего означает – отдать соответствующие распоряжения (команды, указы и так далее), что само по себе еще не гарантирует их точного выполнения. Увы, далеко не все то доходит до Олимпа власти, что на самом деле происходит внизу, в долинах.

Вот и для борьбы со слухами меры, согласованные, конечно же, на верхах, были приняты.

В России этому предшествовал не очень длинный разговор, для которого военный человек, руководивший группой «Залп», был приглашен за зубчатые стены, окружающие застроенный участок земли между Москвой-рекой и той площадью, что получила свое как бы революционное название еще в те давние века, когда о пролетариате никто и слыхом не слыхивал. Разговор был непродолжительным и велся примерно в таком вот духе:

– Вы там вообще делаете что-нибудь? Или ваши люди воображают, что их послали туда для отдыха, на дачу? О чем вы вообще думаете, генерал?

– Господин президент, все до единого работают буквально без сна и отдыха. Как говорится, на расплав подшипников.

– В таком случае почему же я ничего не знаю о результатах? Вам что, представляется, что время терпит? Или боитесь лишний раз побеспокоить меня? Может быть, вы переутомились и нуждаетесь в отдыхе? Подайте рапорт, и я немедленно дам согласие.

– Никак нет! Разрешите доложить: задержки вызваны тем, что, к сожалению, за это время неоднократно менялась обстановка вокруг Тела Угрозы. Мы уже дважды заканчивали расчеты – но происходило изменение, и приходилось начинать все с самого начала.

– Объясните конкретнее.

– В частности, в последний раз позавчера перед полуночью тело несколько изменило свою траекторию по причине того, что было атаковано боевой ракетой тактического класса не только нашим «Ураганом», которому было поручено произвести такое действие для спектрального анализа тела…

– Об этом задании мне известно. И что?

– Но другую ракету выпустили и с американского корабля, находящегося сейчас там по соседству.

– Атакован? Я ничего… Зачем? Они что – спятили?

– Такая возможность не исключается. Правда, невзирая на эту помеху, нашему экипажу удалось провести спектральный анализ даже с большей достоверностью, так что нет худа без добра.

– Я поздравлю их с успехом. Что там – серьезные изменения?

– Их нельзя назвать серьезными – и все же они потребовали нового пересчета.

– Что же получается? – сказал президент. – Ну а если им придет в голову еще раз выстрелить по телу – придется опять начинать сначала?

– К сожалению, так оно и есть.

Президент помолчал. Про себя сформулировал:

«Отдать приказание на «Ураган»: принять все меры, чтобы «Амбассадор» не мог повторить действий такого рода».

Он понимал, что будет означать такая команда. Но иного выхода не видел. Запуск боевой ракеты по телу наверняка не был санкционирован сверху: американец непременно поставил бы его в известность. Следовательно, выстрел – эксцесс исполнителей. Тронулись умом. Или просто – хулиганят. Судя по имеющимся данным, там весь экипаж – два человека, влюбленная пара. От людей в таком состоянии можно ожидать чего угодно. Так что…

Однако вводить генерала в курс своих размышлений он, конечно, не стал. Сказал:

– Вы упомянули, что новые расчеты параметров залпа, по сути дела, уже закончены?

– Разрешите доложить: у нас просчитаны два варианта, и сейчас осталось лишь решить, какой из них считать предпочтительным.

– А почему, собственно, вы присвоили себе право решать такие вопросы? Делом вашей группы было и остается – подготовить исчерпывающие материалы для такого решения. А приниматься оно будет не на вашем уровне.

– Так точно. Виноват.

– Поэтому, если дело обстоит именно так, как вы уверяете (генерал судорожно кивнул), позаботьтесь без промедления доставить сюда всех участников вашей группы – ученых, разумеется, а не обслугу с охраной, – и всего наработанного материала. Сколько времени вам для этого нужно?

– Самолетом…

– Нет. Запрещаю. Без малейшего риска. По земле.

– По грунту – мне нужно шесть часов, чтобы вернуться туда, час там на сборы и еще шесть часов…

– Ну, вы-то туда доберетесь и за час – от двери до двери.

– Самолетом, вы имеете в виду?

– Конечно. А вы как думали?

– Так точно, я так и думал. Значит, на шесть часов быстрее.

– В таком случае – жду вас в двадцать три ноль-ноль. Свободны.

– Слушаюсь.

В двадцать три часа сорок минут решение было принято. Из двух вариантов, отличавшихся друг от друга тем, что время первого было на сутки позже второго, принят и утвержден был второй: сутки – это сейчас было очень много.

Первый вариант был, как сказали авторы разработок, процентов на восемь – десять надежнее, поскольку сокращалась дистанция. И конечно, руководство тоже остановилось бы на нем, если бы не слухи, упорно овладевавшие массами населения – а это черт знает к чему могло привести. За последние сутки количество пьяных на улицах выросло в два с половиной раза, производство ощутимо страдало, милиция не справлялась с сохранением порядка; так что нужны были быстрые, недвусмысленные и убедительные действия, а еще до них – заявления, способные все или почти все объяснить и вернуть людей к нормальному образу мыслей. Иначе… Вчера, например, большинство магазинов к концу торгового дня напоминало торговую сеть советских времен; правда, за ночь владельцы успели завезти с базовых складов все необходимое, но что осталось на полках к нынешней полуночи – пока известно не было: может быть, опять ничего. Так что пожертвовать еще одними сутками было уже за пределами допустимого риска.

Как только решение было принято, оно было сообщено всем соучастникам предстоящей операции. На Западе это никого не удивило, и на Дальнем Востоке тоже: у них действовали свои группы, наблюдали, считали и пересчитывали; интересно, что первыми по времени пришли к окончательному решению даже не американские, но британские астрономы и расчетчики – однако это так, детали. После полного согласования на самом высшем уровне – переговоры заняли несколько менее двух часов – соответствующие данные были доведены Кремлем до командования космическими войсками, и пошел процесс перенацеливания ракет – тех, которым предстояло принять участие в залпе, – на новую цель. То есть на воображаемую точку в пустом пространстве, где сейчас вообще ничего не было, но через известное до секунды время должна была появиться пресловутая цель – одновременно с таким количеством ракет (даже после всех сокращений, проводившихся в двадцать первом веке, счет их все еще шел на тысячи!), какое никогда в жизни не появлялось одновременно ни в космосе, ни в земной атмосфере; а если бы однажды появилось, то уже и некому было бы ни наблюдать за Телом Угрозы, ни тем более принимать меры, чтобы отвести эту угрозу от тогда уже мертвой планеты.

Забегали пальцы по клавиатурам, на это послушно отозвались процессоры; новые команды, закодированные, как обычно, в единицы и нули двоичной системы, поступили в компьютеры ракет. И через малое мгновение каждая из них уже знала, куда именно после стартовой команды направит свой полет.

А наверху тем временем шло последнее редактирование официального обращения, с которым должен был обратиться к народу президент – в первый раз сразу после полуночи (оттого и спешка), а затем – уже в записи, конечно; начиная с шести утра, оно будет повторяться через каждые шесть часов.

В обращении этом, в частности, говорилось, что:

– в последние дни возникают и распространяются слухи о приближении войны с применением оружия массового уничтожения. Народ России, не раз переживавшей жестокие и опустошительные войны, естественно, воспринимает подобные слухи достаточно болезненно, что проявляется, в частности, в массовых закупках продуктов питания, в значительно увеличившемся, чрезмерном употреблении частью населения крепких спиртных напитков, а также, – и это не менее важно – в возникновении других, вторичных слухов о предстоящем «конце света», что ведет, в свою очередь, к появлению у людей сильного, порой даже панического страха.

– президент, никогда не обманывавший россиян, считает своим долгом с полной ответственностью за свои слова заявить:

Возникновение слухов о предстоящей войне имеет своим источникам, безусловно, некоторое оживление деятельности космических, в частности – ракетных войск, которое действительно имело место в последние несколько дней.

Однако причина этого оживления никак не связана с угрозой новой войны с кем бы то ни было. Ни нам, ни кому-либо другому на Земле такая война сейчас не грозит, как не грозила и все минувшие годы. А действия ракетных войск связаны не с войной, а как раз наоборот – с дальнейшим уменьшением ее вероятности.

Спокойно и трезво мыслящие люди, безусловно, не нуждаются в такого рода разъяснениях: они и сами успели сопоставить то многое, что публиковалось всеми средствами массовой информации в большинстве цивилизованных стран относительно готовящейся и уже близкой Всемирной Конференции по окончательному и полному ракетно-ядерному разоружению, с возникновением слухов о войне. Чтобы помочь и всем остальным увидеть вещи в их истинном свете, могу заявить: сегодняшняя деятельность ракетчиков целиком и полностью связана именно с этим разоружением, а точнее – с первым его этапом.

Этот первый этап реализуется вскоре после открытия Конференции. Его целью и является убедить всех, кто не верит в реальность достижения поставленных Конференцией целей, в том, что уничтожение всего смертоносного оружия – дело совершенно реальное. Именно для этого очень большая часть – больше половины – всех имеющихся на нашей планете ракет с ядерными боевыми частями будет одновременно запущена в космос, отдалится от Земли и взорвется на таком расстоянии от планеты, какое гарантирует полную безопасность нашего мира от последствий этой операции.

Ракеты будут выпущены одновременно и взорвутся тоже одновременно, и хотя произойдет это очень далеко, в той части Земли, над которой это произойдет, этот сказочный фейерверк будет виден – там, разумеется, где будет ночь и погодные условия позволят наблюдать небо. Может быть, именно на это и намекало замеченное некоторыми читателями объявление рекламного издания; однако за их обещания несут ответственность только их авторы. Я же не могу обещать вам зрелища; но обещаю вещи куда более важные: мир, а не войну, разоружение, а не вооружение. И в этом мы едины со всеми цивилизованными странами и народами.

Я могу назвать вам день, когда ракеты покинут Землю, и день, когда они отдалятся настолько, что можно будет взорвать их без всякой опасности для нас. Старт произойдет через шесть дней примерно в четыре часа утра по московскому времени.

Таковы были основные положения этого документа.

 

4

Предупрежденный Старой площадью Гридень выслушал полуночное обращение президента и позвонил Кудлатому.

– Нервы не выдержали, а?

– Дрогнули, – согласился партнер. – Чего им всем не хватает – это хорошего опыта в бизнесе. Там нервные не выживают, а?

– Так уж выходит. Но я, собственно, не по этому поводу. Ты скоро закончишь сброс?

– А я – уже. Пустой портфель. Чувствую себя как бомж.

Гридню очень хотелось спросить, куда и как перевел Кудлатый все те суммы, что успел выручить за проданные стоки. Но, конечно, такого вопроса он задавать не стал: это было бы в высшей степени бестактно – тем более что ответа он все равно не получил бы. Такие вещи и жене не рассказывают – те, у кого она есть, разумеется. И вслух он произнес лишь:

– У меня тоже – полная реализация.

– Хорошо подгадали к этому их заявлению…

Гридень усмехнулся. «Подгадали» тут было ни при чем: он заранее знал, когда сверху прозвучит нечто подобное: соратник со Старой держал его в курсе высокой политики. По расчетам Гридня, после вброса слухов Кремлю потребуется не менее двух суток для выработки этого документа, а если точнее – то первые сутки они будут надеяться, что с шорохом справятся обычными способами, а писать обращение спичрайтеры будут на следующий день. Так и получилось. Но и этого он говорить Кудлатому не стал: своим источником он не собирался делиться ни с кем.

В трубку он сказал лишь:

– Значит, пишуще-говорящую братию собираем завтра. Всех иностранных и всех своих – чтобы не было обид. Хотя на своих, конечно, особой надежды нет. Но ничего – обойдемся.

– Всех? – переспросил Федор Петрович. – Это, пожалуй, придется снять Кремлевский Дворец съездов – иначе не разместим.

– Уже, – сказал Гридень. – С тебя причитается половина.

– За мной не пропадет. Как же ты озаглавил это – для властей?

– Официально – мы выступаем с пакетом предложений об ускорении процесса глобализации горнодобывающих предприятий и энергоносителей. На такую повестку дня должны клюнуть. А настоящее меню будет объявлено лишь в самом начале пресс-конференции под таким соусом: только что полученная важнейшая информация заставляет нас несколько отступить от объявленной тематики – и так далее.

– Ничего придумано. А обстановку дадим им подлинную?

– Конечно. Все то, что нам дали эти наши… твои бывшие гости. Потому что ведь все сразу кинутся проверять – не журналисты, конечно, а ученые и ЦУПы в разных странах. И не дай Бог, если там что-то будет не так: все сорвется.

– Понял. Но вот думаю: а насколько нам поверят – так, сразу? Мы же не звездочеты, а этим ребятам горбатого не слепишь. Выговоришь что-нибудь не так – поднимут на смех.

– Петрович! Не понимаю, о чем ты. Решил, похоже, что это мы с тобой будем выступать с научной информацией? Ну, право же, не ожидал от тебя.

– А кто же?

– Профессионалы. Астроном с той обсерватории, что на Кавказе, и его коллега из Штатов. Вот сейчас они там как раз смотрят на все это дело и убеждаются в том, что обстановка меняется не так, как ей полагалось бы, потому что возникли новые факторы, раньше не предусматривавшиеся.

– Ты что – даже из Штатов привез?..

– Нет, конечно. Так получилось, что он как раз прилетел туда – у них там с американцами какая-то совместная программа, они кометологи вообще-то. А я решил – грех будет не воспользоваться таким совпадением. Они и доложат – на высоконаучном уровне. А наше дело будет только – открыть, объявить об изменениях в меню и дать слово ученым. И через минуту-другую – тихо удалиться, словно бы в буфет вышли или еще куда-то. Ручаюсь: никто этого и не заметит. Потому что все уже будут есть глазами астрономов, ловить их в объективы и подсовывать микрофоны. Мы их интересовать больше не будем. А потом они помчатся галопом – передавать записанное и снятое.

– Мы же тем временем…

– Мы тем временем в полном составе будем на пути в твое убежище – если только ты не передумал приглашать меня.

– Да ну, что ты. Места хватит для всей твоей команды. Я сразу туда, а ты – через полсуток, чтобы я успел все для тебя и твоих приготовить. Там ведь еще не все в ажуре.

– Согласен. Оттуда с утра будем следить за биржами. И как только пойдет обвал – даем команду покупать. На твою связь можно положиться?

– Она не хуже, чем у Кремля, а, думаю, получше: у меня денег как-никак больше, чем у властей на эти нужды.

– Значит, все в порядке.

– Задумка что надо. А то я, откровенно говоря, хотел уже предупредить тебя, чтобы не смущался, если завтра я буду как бы не в себе немного.

– И сослался бы на здоровье? Петрович, учти: оно у меня теперь на постоянном контроле. Так что я мигом догадался бы, что ты вместо себя подсунул двойника.

«Хотя вообще-то вряд ли догадался бы, – подумал Гридень про себя, – потому что не одному тебе такая мысль в голову пришла – есть же опасность, что нас захотят изолировать там же, не отходя от кассы. Однако тебе, милый друг, этого знать не следует – ни к чему».

– При моем варианте это просто не нужно, – сказал он. – И потому, что люди мы с тобою известные, видели нас очень многие и во всех ракурсах, одно неверное движение – и кто-нибудь обязательно заподозрит. Дублеры наши появятся не на пресс-конференции, а после нее – где-нибудь в свете, на людях. И пока сообразят, что нас желательно изолировать, нас там и след простынет. Надеюсь, мы туда не по магистрали покатим?

– Об этом не беспокойся: маршрут разработан стопроцентный. С гарантией.

– А мне и в голову не приходило – сомневаться. Итак – завтра в девять. Встретимся загодя и туда явимся вместе.

– Заметано.

«Ладом все получается, – такие мысли гуляли в голове Федора Петровича еще некоторое время после того, как этот важнейший разговор закончился. – Все как надо: бумаги полетят, начнем скупать – а сидеть-то мы будем в моих владениях, а не наоборот, и там одно мое слово будет стоить трех твоих. Так что все условия будут – пересмотреть наш с тобой договорчик: не баш на баш, а мне две трети, если только не больше. И ты, друг, на это пойдешь, потому что понимаешь: на тот свет с собою ни копейки не унести, ни цента. Вот в такую игрушку мы с тобою сыграем…»

Тут, однако, надо сказать, что ход этих его мыслей был Гридню ясен заранее. И он согласился, даже больше – сам предложил подземелья Кудлатого в качестве места пребывания только потому, что уже сейчас знал: ни завтра, ни вообще в ближайшие дни они туда не попадут и находиться будут совсем в другом месте.

Гридень был так уверен в этом потому, что еще до того, как звонить Кудлатому, узнал – со Старой, разумеется, откуда же еще? – что десантный полк успел уже высадиться на объекте и малой кровью овладел им. Таково было распоряжение сверху: не было времени на расторжение договоров, судебную тяжбу и прочее: резервная ставка понадобилась высшему начальству, и оно приняло соответствующие меры. Федор Петрович продолжал, правда, получать оттуда доклады о полном порядке. Только те его люди, кто докладывал о благополучии, чувствовали себя не очень уютно под прицелами автоматов явно превосходивших сил противника. Это не с конкурентами разборка была, а с государством в такой обстановке спорить никто не захотел, и ненужное упрямство не было проявлено.

Вот почему сразу же – успев только-только погрузиться в вертолет – Федор Петрович получит срочное сообщение, в котором и будет содержаться та информация, что была известна Гридню уже сейчас. Получит непосредственно из своего теперь уже бывшего владения, поскольку его людям, что сидели на связи, именно в то время будет отдано распоряжение: доложить хозяину все как есть. И, поставленный перед печальным фактом Кудряш растеряется, и ему останется только принять предложение Гридня – найти убежище уже на его территории, поскольку территория всякого судна, как известно, является частью территории того государства, к чьему порту оно приписано. Тот самый подводный крейсер, что пребывает сейчас в полном безмолвии на расстоянии двух с половиной часов пути на хорошем самолете – на таком, например, который был у Гридня и к которому их доставит кудряшовский вертолет за четверть часа.

За время полета Кудлатого, конечно, удастся убедить в том, что движущееся и недоступное простому глазу, да и большинству приборов тоже, убежище куда лучше подземного дворца, чьи координаты известны, увы, слишком хорошо и очень многим. Что же касается связи, то она на корабле была не хуже. Ну а как только они окажутся на борту и совершат погружение – именно тогда придется поставить некоторые вопросы ребром. Тем более что большую часть охранников Кудлатого с собою взять не доведется: самолет не резиновый, да и на судне лишнего места никогда не бывает.

Лишь бы пресс-конференция сработала…

Вот такие дела, Федор Петрович.

 

5

В назначенный срок главнокомандующему было доложено о полной боевой готовности всех предназначенных для космического залпа ракет, снаряженных ядерными боевыми частями.

Немедленно верховным главнокомандующим всех стран, принимающих участие в залпе – а они находились сейчас в постоянной взаимосвязи по надежно защищенным линиям, – это было сообщено. После обмена такими докладами, в то мгновение, которое и было рассчитано, начался обратный отсчет.

Вряд ли нужно пояснять, что запуск ракет не мог быть произведен синхронно со всех ракетных установок: страны Западного полушария были в этот миг обращены к тому сектору неба, где и находилось тело, восточного же, естественно, – в противоположную сторону, так что путь их к цели оказывался на несколько тысяч километров длиннее; мелочь в астрономических масштабах – однако и на мелочи всегда уходит время, порою даже очень немало. Поэтому им и предстояло стартовать на какие-то минуты раньше. Упреждение было рассчитано буквально для каждой установки. Кстати, именно по настоянию Запада время пуска было выбрано именно таким; видимо, за прошедшие десятилетия недоверие к евразийской державе у западных военных – да и у политиков тоже – не было до конца изжито, и, надо полагать, не у одного теплилась такая мыслишка: мы запустим, а русские в последний миг скажут, что передумали, – и что тогда? В России ясно было, что такие подозрения у партнеров есть, но их даже не стали убеждать аргументами типа: «Ну, если мы в нужную минуту не запускаем – что вам стоит тогда перенацелить ракеты на нас? Вы же будете в надежной связи с ними и тогда, и еще долго после этого». Просто согласились: мы стартуем первыми? Ладно, будь по-вашему, нам все равно.

В миг, когда отсчет закончился и прозвучало «Пуск!», первые установки извергли свою начинку из шахт – и вырытых и оборудованных в земле, и тех, что находились на кораблях, надводных и подводных. Ракеты выпорхнули из гнезд не совершенно одновременно: хотя места наверху вроде бы и достаточно, однако сутолока и там – вещь совершенно излишняя, так что одним следовало уйти на секунды раньше, другим – позже, соблюдая по-уставному интервал и дистанцию. Так им предстояло преодолевать предстоящие тысячи и тысячи километров, сохраняя строй, и Тело Угрозы атаковать тоже не одним общим ударом, чтобы не учинить беспорядка, столкновений и прочего бардака, но тоже поочередно: на конечный результат это не должно было повлиять, так или иначе все эти воздействия суммируются, это не бокс, где сотня слабеньких ударов не заменит одного нокаутирующего, это совсем другой спорт.

Из четырех тысяч ракет, состоявших к тому времени, после всех сокращений, на вооружении армии США, участие в залпе приняли, в круглых числах, две с половиной тысячи, из трех тысяч российских – около двух тысяч, китайских из пяти тысяч – три с лишним; остальное, из других стран, шло, как говорится, на подверстку, хотя процент и там сохранялся тот же. В России старт прошел благополучно – лишь в пятнадцати случаях пришлось дать команды на самоуничтожение. Злые языки шепотком болтали, что если бы запустили все сто процентов, то таких команд пришлось бы подать на тысячу больше. Но это следует скорее всего считать клеветой. Тем более что проверить это не представляется возможным.

Итак – состоялось.

Надо полагать, что из космоса это выглядело весьма внушительно: планета (особенно хорошо это было видно на ее ночной половине) вдруг расцветилась множеством огоньков, следующих быстро-быстро один за другим в разных местах планеты, на суше и на воде; жаль, что сопровождавший этот фейерверк могучий гул не мог бы донестись до космического наблюдателя – не будь у него радиосвязи с Землей, разумеется. Все это выглядело бы для него как небывалое и единственное в своем роде исполнение цветомузыки – в басовом регистре, разумеется, небывалого органа.

И такие наблюдатели были – правда, в очень ограниченном количестве, а именно – дежурный экипаж Международной космической станции. Как почти всегда, состоял он в основном из астронавтов США и космонавтов России. И они действительно не пропустили такого зрелища мимо внимания; напротив, глядели с некоторым даже напряжением. Американец сказал русскому:

– Интересно, кто нас долбанет: наша или ваша?

– Может, китайская? – буркнул в ответ спрошенный; но, спохватившись, тут же поправился: – Да кому охота из пушки по воробьям стрелять? Другое дело – по созвездию Кита.

В кого нацелены ракеты, они отлично знали: станция была одним из тех учреждений, что вели за Телом Угрозы непрерывное наблюдение и постоянно передавали результаты в свои центры.

– А при чем тут Кит? – откликнулся собеседник с некоторым удивлением.

– При том, что встретиться они должны как раз на его фоне.

– Это вчерашнее жаркое, парень. Ты что – не видел последнего результата?

– Не моя вахта была. А что?

– Да опять зафиксировано отклонение. Словно кто-то хорошо подкрутил его, как теннисный мячик.

– Вниз передали?

– Само собой. Сразу же. Так что Кит пусть себе плывет дальше без помех.

Оба помолчали, наблюдая за последними уже ракетами, покидавшими планету навсегда. Слава Богу, пронесло – все они прошли в совершенно безопасном отдалении от станции. Можно было облегченно вздохнуть. И вздохнули. Потом американец сказал:

– Ну, эти ребята хорошо сделали свое дело – кто рассчитывал и вводил команды.

На что россиянин ответил:

– Давай-ка сходим посмотрим внимательно: может, я и сильно ошибаюсь, но мне мерещится, что если они посланы не к Киту, а к Рыбе, то должны были пройти поближе к нам. Не хочешь проверить на компьютере?

Коллега после мгновенного сомнения проговорил:

– Только чтобы ты спал спокойно.

И они поплыли в тот сегмент, где помещались компьютеры.

Не у них одних отлегло от сердца, когда небывалый старт прошел благополучно.

Российский президент поспешил поздравить американского коллегу с успехом. Тот ответил взаимностью и прибавил:

– Теперь можно спать спокойно: все, что было в наших силах, мы сделали. Но, правду говоря, когда они сблизятся, я снова буду волноваться.

– Хорошее начало – половина успеха, – оптимистически ответил русский, чувствовавший себя усталым до полного изнеможения – нервного, разумеется, – и, кажется, более не способный волноваться. Но завтра, судя по всему, обстановка будет уже совсем другой: что обещано – то выполнено, и это благоприятно отзовется и на домашних крикунах, и на подготовке к Конференции. Нет оснований сомневаться: раз уж ракеты стартовали, они до цели дойдут. И теперь уже никто, кроме тех, кто по необходимости посвящен в тайну угрозы, никогда и ничего не узнает о том ужасе, который грозил планете на протяжении нескольких недель.

Он пошел в комнату отдыха и позволил себе потянуться и зевнуть. Это удалось сделать до того, как предполагаемый покой его снова оказался нарушенным.

– Ну, что еще? – спросил он недовольно. Но, глянув на мелово-бледное лицо главы своей администрации, понял: потревожили не зря.

– Последняя сводка с космической станции.

– И что там? Надеюсь, их не задели?

– Хуже, – проговорил чиновник, не сразу заставив губы подчиняться воле и выговаривать слова четко. – Похоже, выстрелили не по той цели…

– Что??

Воистину – покой нам только снится.

 

6

А уж кому он и подавно перестал сниться, так это фондовому рынку.

Потому что в назначенный день и час – случайно или нет, но почти точно совпавшая по времени со стартом космических (теперь; ранее они назывались стратегическими) ракет пресс-конференция в зале заседаний генерального офиса одной из фирм, контролируемых группой Гридня, – конференция эта оказалась в полном смысле слова сенсационной. Едва уразумев, о чем идет речь, и не имея никаких оснований не верить двум именитым астрономам, сделавшим сообщение, журналисты, как бы подхваченные смерчем, вихрем сорвались с мест и пробежали было несколько шагов к выходу, где уже грозила образоваться давка не хуже, чем при пожаре. Надо сказать, что целью их было вовсе не покинуть поскорее высоченное стройное здание, увенчанное шпилем, но лишь перейти в другое помещение, где их поджидали ряды столов с едва слышно урчавшими компьютерами; но, люди опытные, они сразу же опомнились и, экономя секунды, ухватились за мобильники и немедля принялись передавать сногсшибательную новость в свои редакции.

Там тоже не промедлили – и за считанные секунды новость пошла гулять по миру, причем на этот раз российский «Информ» ухитрился забежать вперед даже великого Рейтера. На биржах мира начался обвал, и «Наздаки», и «Джон Доу» разом полетели вниз, словно мойщики окон, сорвавшиеся со своих люлек. Ценность надежнейших бумаг стремительно приближалась к стоимости осенних листьев, которыми усеяны были газоны и бульвары. И кое-кто уже поглядывал на самые высокие здания – а такие имеются в каждом городе, – как бы прикидывая, по какой траектории и как долго будет он лететь, если от полной безысходности бросится вниз с крыши. Другие, впрочем, приглядывались к мостам.

Все попытки хотя бы замедлить катастрофу пропали даром: убийственной информации противопоставить было нечего. Правительства медлили, ожидая самых последних и точных сведений от главных держав; те, в свою очередь, требовали того же самого от астрономических центров, даже не думая о том, что девять десятых из их числа, а может быть, и девяносто девять сотых этой проблематикой вообще не занимались, трубы и зеркала свои в ту сторону вообще не направляли, и потому сказать им было абсолютно нечего. В Германии, в Южно-европейском астрономическом центре телефоны раскалились едва ли не докрасна, сетевые компьютеры не успевали переваривать запросы, на которые ответ мог быть лишь один: при всем желании обсерватория эта ничем помочь не могла, поскольку все четыре ее восьмиметровых зеркала были с самого начала ориентированы на южную полусферу небосвода. Другое дело – орбитальный «Хаббл»; но он сейчас работал только на правительство – а оно, как уже сказано, пока что никакой информации не давало.

Но уже в первую же четверть часа после начала паники заметна стала какая-то система, проявилась тенденция: как только стоимость голубых фишек упала ниже мыслимого уровня, их кто-то начал покупать, причем спрос казался практически неограниченным. Показалось, что в этом и заключается спасение от полного краха: раз бумаги скупают, падение курсов непременно замедлится. Так оно и произошло во второй половине биржевого дня, и когда пришло наконец разрешение закрыть биржу сегодня раньше обычного, все уже были убеждены, что этого делать и не нужно вовсе: курсы больше не катились вниз стремглав, но все ощутимее затормаживались. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд; и только по здравом размышлении люди приходили к выводу, что стабилизация произошла на той самой грани, на которой акции сохраняли еще само понятие ценности; еще один шаг – и возврата к нормальной жизни больше не было бы. А сейчас он оставался возможным.

Случайно так получилось? В это с самого начала никто не поверил: ясно было, что действовала чья-то твердая и опытная рука. Непонятно только было – чья; потому что акции скупались множеством желающих, но малыми количествами, и где же все эти ручейки и хилые речки, а то и просто капельки, сольются в океан – на ходу разобраться было невозможно. Хотя работа в этом направлении началась чуть ли не в следующий миг после начала обрушения: подорвать фондовый рынок – это вам не один или два дома взорвать или протаранить, это покушение на безопасность мировой экономики – то есть вещь куда более смертоносная, чем какая-то там небесная глыба и всякая прочая ерунда.

К концу дня, к закрытию торгов, площадки более или менее уравновесились, и даже начался пусть и крохотный, но подъем. Может быть, конечно, это лишь показалось, потому что всем очень хотелось верить в это; однако анализ уже после закрытия показал, что да – курсы пошли вверх, хотя и в темпе улитки, но это все же лучше, чем падать без парашюта.

Но кто же все-таки осмелился?.. Это сейчас показалось куда важнее всяких астрономических проблем: они, по общему мнению, оказались лишь поводом, но не сутью. Найти экономических террористов и поступить с ними как требует закон – вот чего хотели сейчас все, хоть краешком причастные к экономике, а кто к ней не причастен, пока его не похоронили?

Нити для поиска были. Беда заключалась в том, что было их слишком много: мелких покупателей были тысячи и тысячи, как и продавцов, зачастую это были одни и те же люди, которым просто удалось сыграть на разнице курсов, вовремя спохватившись; но они вступили в игру уже после начала падения – а кто начал? Каждый покупатель был ниточкой, и все эти ниточки – или большинство их – должны были в конце концов привести к тем, кто находился в центре, словно паук в паутине. И вот Министерства финансов и секретные службы практически всех цивилизованных стран – а такого названия заслуживают, безусловно, лишь те страны, что участвуют в фондовом рынке, – принялись за нелегкую работу, не ведая, когда и куда она приведет – если вообще приведет.

Выше было сделано сравнение авторов проведенной операции с пауком, раскинувшим свою липкую сеть и засевшим в ее центре. На самом деле сравнение это страдает неточностью, поскольку паук куда чаще сидит вовсе не в центре, где он был бы всем заметен, но где-то в темном уголке, куда от сети идет одна лишь тончайшая паутинка – линия связи, по которой он и получает информацию. В случае серьезной опасности паук рвет этот канал и успевает скрыться. Так что его преследователи, решив воспользоваться этой нитью, доберутся лишь до места ее обрыва – и вынужденно остановятся.

Если бы кому-то из людей и организаций, занявшихся розыском, и пришло в голову, что грех совершенного лежит на широко известных (в России; в остальном мире их популярность была не столь велика, но они на это не обижались) Гридне и Кудлатом, и догадливые детективы бросились по их следам, то вскоре оказались бы точно в таком положении, в каком мы оставили придуманных для наглядности преследователей паука: остановились бы у оборванной нити, а точнее – канала связи. В месте обрыва они нашли бы всего лишь пункт спутниковой связи с цифровой, естественно, аппаратурой, и ничего более. Работающие там люди лишь пожимали бы плечами: да, получают информацию и передают ее. Какую? Неизвестно: все доставляется уже в зашифрованном виде и так уходит в эфир. Но, как им сказано, это в основном коммерческая и научная информация и новости дня. А кто снимает их со спутника и где находится – откуда нам знать? Мы никогда и не спрашивали.

То есть адресат остался бы неизвестным. Можно было делать перехваты, можно – расшифровывать, допустим, но это не приблизило бы ищущих к решению главных вопросов: кто он и где он (или в нашем случае – они). И уж во всяком случае, обвинения с Гридня и Кудлатого пришлось бы снять практически сразу, поскольку они нимало и не скрывались ни от кого, а продолжали находиться то в доме, то в офисе, то в театре (Гридень) или ночном клубе (его партнер). Появлялись они везде, как и обычно, каждый со своей свитой. И мысль о том, что на самом деле оба были лишь хорошо подобранными и натренированными двойниками, никому даже в голову не пришла.

Но вообще-то это все – из области предположений. Потому что как раз на российской бирже все происходившее отразилось куда меньше, чем, скажем, на Нью-Йоркской или Лондонской: атака шла на акции глобальных компаний, котировавшихся в основном на западных площадках, поскольку в России их обладатели составляли очень небольшую группу. Российские же бумаги тоже, конечно, подсели – но скорее всего просто потому, что паника прилипчива; однако уже во второй половине дня обстановка почти целиком восстановилась, серьезных потерь никто не понес. И потому в России не было оснований разыскивать неизвестно кого-то, нагрешившего там, на Западе, – вот никто и не разыскивал. Конечно, если бы поступил запрос, скажем, по Интерполу – из вежливости изобразили бы движение; но запроса не было, поскольку неизвестно было – кого же искать, какое имя и фамилию.

Почему же тогда и Гридень, и Кудлатый еще накануне так стремились побыстрее выйти за пределы российской юрисдикции?

Никак не потому, что боялись ответственности за прекрасный образец игры на понижение. Но по той причине, что были уверены: пресс-конференция им с рук просто так не сойдет. Как-никак они не только вынесли в мир сведения, объявленные государственной тайной – первым это сделал сам президент, – но получена эта информация была в основном по своим собственным каналам, начиная с Минича и Джины, и лишь некоторые уточнения пришли от источника на Старой – который, конечно же, в этом не сознался бы и под самым серьезным давлением, – и она, эта информация, как мы могли заметить, отличалась от президентской тем, что была далеко не столь оптимистичной и, следовательно, гораздо более близкой к истине. Гридень, а с ним и Кудлатый были виновны в том, что тем или иным способом разгласили подлинную государственную тайну, а не только то, что принято было считать таковой.

Хотя тут есть всякие зацепки: официально их никто в эту тайну не посвящал и подписки о неразглашении или хотя бы честного слова, ни тот, ни другой не давали. Однако, зная характер и традиции российской Фемиды, они совершенно правильно предпочли провести тот неизбежный период, когда власть захочет тащить и не пущать, где-нибудь в безопасном месте, не теряя, конечно, связи с делами, продолжая получать отчеты и отдавать распоряжения.

Делали они это, находясь в комфортабельно оборудованных каютах бывшего ракетоносца, а теперь скорее атомной подводной яхты, а при плавании в надводном положении, при хорошей штилевой погоде, – даже и на верхней палубе, наслаждаясь воздухом и солнцем. За первые два дня этой морской прогулки им ничто еще не успело надоесть, хотя Федор Петрович вообще-то моря не любил: слишком шаткое основание. Да, видимо, это им и не грозило: две недели самое большое – пока ракеты не долетят и не ударят по Телу Угрозы, и все последствия пресловутой пресс-конференции сами собой не устаканятся. А две недели – что? Столько продолжается круиз по Средиземке. То есть потерпеть столько – вполне в силах человеческих.

А кто был вообще в полном восторге – это Минич с Джиной, хотя теперь каждый из них радовался жизни в отдельности, а не вместе, как было бы еще недавно. Как сказал один насмешник – жизнь сыграла историю, подсыпала чепухи… Они оказались на борту не то чтобы совсем по своей воле – их никто и не спрашивал, – но и без малейшего сопротивления. Минич вообще море любил и в круизы ходил – когда деньги бывали, конечно; Джина же считала, что морской воздух в ее нынешнем положении – все-таки разрыв она переживала острее, чем надеялась, хотя повторять пройденное никак не собиралась, – именно то, что нужно; кроме того, наблюдать звездное небо над океаном – вовсе не то что видеть его из города или даже пригорода; разница, по ее мнению, была такой же, как смотреть на пальму в кадке – или растущую на родном приволье. И с каждым часом времени, с каждой милей, все более отдалявшей их от берега, Джина чувствовала, как что-то меняется в ней – словно бы небесный простор становился ближе, а все то, что совсем еще недавно происходило там, на суше, в России, – отдалялось, так что в пору было сомневаться: да происходило ли это все вообще? Не привиделось ли в дурном сне на неширокой матросской койке в двухместной каюте бывшего крейсера? Открытия, побеги, преследования, телескоп на вышке? Даже и сам ныне покойный Люциан и все, что между ними было, – может, и это лишь привиделось? Ну а Минич? Он-то был? Может быть, спросить об этом его самого? Нет, она не хотела спрашивать, как не хотела вообще думать ни о чем минувшем. Дышать морем, видеть звезды, чувствовать себя как бы самостоятельным небесным телом… А что будет потом, то и будет, и совершенно не нужно смешивать будущее с прошлым: плохой коктейль.

Но хотелось ей спрашивать Минича или нет, каюта-то была одна на двоих. Хмурясь, прикусив губу, она как бы вновь ощутила прикосновения – сперва его рук, потом и всего тела, все то, чего она еще вчера не только не отвергала, но сама хотела, а сейчас вдруг ощутила, что и это осталось там, за кромкой прибоя, не взошло на палубу корабля. И сейчас отторгалось – и памятью, и чувством. Нет. Окончательно – нет.

Главным на корабле был, конечно, Гридень. Вздохнув, Джина оторвала взгляд от множества вопрошающих глаз Вселенной и направилась искать Гридня. Не пришлось, однако; он оказался совсем недалеко – тоже на палубе, только на другом борту, по ту сторону рубки – и, как и она сама, смотрел не вперед и не назад, на кильватерную струю, но вверх, в безграничье. Она удивилась было: это не для магнатов было занятие, а для романтиков, но решила не отрывать его внимания: может быть, он высматривает там самолет или спутник? Он, однако, повернул голову сам, услышав шаги. Узнал ее. Улыбнулся:

– Как мелки наши дела по сравнению с этим, правда? С делами Творца…

Но она уже – по инерции, что ли, – выговорила то, что лежало готовым на языке:

– Я хотела попросить вас…

– Все, что в моих силах.

– Другую каюту – без соседей. Здесь ведь нет других женщин?

– Есть две буфетчицы. Живут вместе. Для вас найдем отдельную. После военных тут осталось много места. Можно даже выбирать. Пойдемте?

– Просто жаль уходить отсюда.

– Да; море не всегда балует погодой. Постоим еще. Посмотрим. Молча.

Конечно; видимое величие ни к чему было разбавлять речью.

Что же касается Минича, то он тоже продолжал наблюдать небо. Но не восторгаясь, а рассматривая его как полигон, на котором вскоре что-то должно произойти. И он хотел видеть – как произойдет и что именно. Промах? Накрытие? Еще что-нибудь? Теперь, когда сиюминутные страхи и заботы отпали, он стал ощущать себя целиком в космической операции – как будто сам ее задумал, а не наткнулся на Люциановы находки случайно. Конечно, телескопа на борту крейсера не оказалось, да и будь он там – даже малейшая качка помешала бы удерживать тело в объективе, а если не качка, то уж, во всяком случае, не очень ощутимая, но все же существующая вибрация от работы двигателей. И тем не менее он наблюдал – на экране монитора, на который изображение попадало – через спутник, разумеется, – из той обсерватории, в дооборудование которой Гридень не так уж давно вложил немалые деньги. (Инвестиция эта, надо сказать, окупилась уже многократно.) Тело и ракетная армада – вот что было главным для него сейчас (и, наверное, правильно), с прочим же будет время разобраться потом – если действительно будет. Остальное – пока побоку; а Зина-Джина? Он подумал о ней с равнодушием, которое еще вчера ему самому показалось бы странным и невозможным. Почему? Наверное, мысли и чувства даются нам пакетом, а не поштучно; меняется игра – меняется и весь пакет ее правил, и надо забывать вчерашние и заучивать новые.

Может быть, так, а возможно, и нет.

– Так что у нас там? – двумя часами позже, насладившись покоем, какой изливали звезды, а затем и успев устроить девушку в другой, одноместной каюте, в очередной раз спросил Гридень Кудряша, который не отрывался от другого монитора – того, на который постоянно поступала информация Бломберга. – Как покупаем?

Кудлатый поднял голову, потер усталые, покрасневшие глаза.

– Пора заканчивать. Установилась тенденция к росту. Как только поднимутся еще на три пункта – надо будет стопорить. А вообще-то там осталось и вовсе немного; остальное – главные куски – мы успели перехватить.

– Сколько же у нас набежало всего?

Кудлатый стрельнул глазами по сторонам, и хотя в каюте, отведенной под их личный центр связи, не было, кроме них, ни души, не решился все же называть цифры вслух, а набрал их на своем карманном блокноте, показал и тут же стер – во избежание.

– Ну что же, – проговорил Гридень, – на такой порядок величины мы и рассчитывали. Пожалуй, время откупорить шампанское, тебе не кажется?

Федор Петрович уже запрокинул было голову, чтобы кивнуть, но не довел движения до конца.

– Давай уж дотерпим до конца, – предложил он. – Вот раздолбают глыбу, все страхи пропадут, искать виноватых перестанут, выйдем с тобой на твердую землю – тогда уж отметим. Шампанским в том числе.

Гридень не удивился: он знал, что Кудлатый суеверен; да и сам он, откровенно говоря, верил в приметы – хотя и не во все.

– Будь по-твоему, – согласился он. И добавил: – Видишь, какой я стал сговорчивый?

Кудряш кивнул. Он заметил, разумеется. И это его, пожалуй, беспокоило даже больше, чем приближавшееся со все растущей скоростью Тело Угрозы.

Хотя его людей на борту крейсера было вроде бы достаточно для того, чтобы обеспечить безопасность авторитета, а в случае чего и нейтрализовать Гридня со всем его кагалом, все же он чувствовал: что-то идет не так, как следовало бы, хотя и сейчас считал, что поступил правильно, приняв приглашение нынешнего компаньона: оставайся он на эти дни в России – было бы куда хуже, а для того, чтобы оказаться на какой-нибудь нейтральной территории, время было упущено: очень уж он увлекся биржевой операцией. Все эти обстоятельства казались ему куда более опасными, чем пресловутое тело.

– Надеюсь только, – проговорил он как бы между прочим, – что, пока мы тут бултыхаемся, в Нью-Йорке и Лондоне наши дела – у надежных брокеров? Это ведь не Москва…

– Не волнуйся. Два моих инсайда за много лет ни разу не подводили. Да и тобою направленный инсайд тоже многого стоит. Кстати, сейчас команды им подает человек и вовсе – из ряду вон.

– Я его знаю?

Гридень лишь усмехнулся:

– Сам главный оппозиционер.

Кудлатый только присвистнул.

– Ну ты даешь…

 

7

Пролеживая койку в американской больнице, где ему исправно заштопали дырку в теле, главный оппозиционер думал все время об одном. И не о том вовсе – кто это устроил ему такие каникулы: найти автора сейчас вовсе не было главным, с этим одно из двух: или можно будет отыскать его и воздать полной мерой после того, как будет достигнут основной успех, или – если успеха не добиться – никакого смысла искать и не будет: все будет проиграно вчистую.

Так что думал он сейчас не о покушении, а об успехе. И всем своим раненным, а потому и более чувствительным ко всему телом воспринимал всякое, хоть сколько-нибудь касающееся его изменение обстановки в мире – а сейчас его касалось абсолютно все.

Еще в день покушения, перед звонком Гридня, ему казалось, что именно сейчас ему нужно было находиться в России и активно действовать. Политик тогда был уверен, что в состав российской делегации на Конференции его уж никак не включат; это, конечно, ранило его самолюбие, но – он понимал – объективно было даже выгодно: сейчас, когда президента вместе со всей головкой в стране не будет, самое время – поднять всю оппозицию, буквально – вывести на улицы, на все телеканалы и на первые полосы всех газет с громогласным протестом против неразумного, сверхрасточительного расходования ядерно-ракетного потенциала; только так и можно было назвать тот самый залп, что столь громогласно разрекламировали на открытии Конференции первые лица основных ядерных держав. Так ему казалось тогда.

Новая информация все изменила. Опасность надуманная, политическая, пропагандистская вдруг оказалась реально существующей. И – судя по сообщенному – избавиться от нее можно было только тем способом, против которого он собирался поднять нацию. Сейчас об этом нечего было и думать. А обнаружив свою ошибку, самым глупым стало бы на ней настаивать. Политика характеризует, ценность его определяет именно умение быстро и правильно перестраиваться. Кремль понял это немного раньше (впрочем, самолюбиво подумал оппозиционер, будь у меня такой уровень информации, я бы еще быстрее сообразил), понял – и предложил мир ценой посольского кресла номер один. Это, кроме всего прочего, свидетельствовало о том, что президент делает в политике явные успехи. Если даже и не сам он придумал такой ход, а кто-то подсказал – хотя бы просто быстрое согласие президента говорило об этом. Теперь, пожалуй, можно бы и попасть на Конференцию – если бы, конечно, процесс смены послов был проведен достаточно оперативно. Там он, кстати, мог бы оказать Кремлю и кое-какую помощь той информацией, которой успел поднабраться здесь.

Однако уже следующий – первый отсюда, из госпиталя, – разговор с Гриднем заставил строить иные планы. Поскольку давний и надежный доброжелатель сказал:

– Пока здоровье ваше не вернется на огуречный уровень, колеса не завертятся, а врачи ваши в наилучшем варианте продержат вас недели две еще, не менее. Да и что вам Конференция? Понимаю, приятная тусовка, но это все – суета сует, успеете еще поблистать – если мир выживет, конечно. А залп, поверьте, состоится и без вашего участия с тем же успехом.

– Тут, без дела, я и в две недели не приду в себя. Мне дело нужно! Работа лечит, а не клистиры.

– А я вам как раз и намерен предложить работу на это, так сказать, выпадающее из программы время. Прямо не выходя из палаты. Кстати, вас, я надеюсь, устроили удобно?

– Не жалуюсь. Только не представляю – что, хотите поручить мне коробочки клеить?

– Выслушайте меня спокойно. За время вашей политической деятельности я спонсировал вас и ваших присных уж не помню точно – насколько, но на достаточно большую сумму, согласны?

– Хотите взыскать долги? – усмехнулся оппозиционер.

– Хочу спросить: вам это приятно было? Просить деньги, пусть и с большим достоинством. Не хотелось ли вам самому…

– По-вашему, я должен был взятки брать? Или продавать секреты?

– Фу! Итак: не хотелось ли вам самому помешать большой ложкой в котле, в котором варятся настоящие деньги? Большие? Не те, что перепадают политикам – хотя для рядового гражданина, и даже для средней руки делового человека суммы эти звучат легендой, – но Деньги с большой буквы?

– Не знал, что наш посол даже и в Штатах может столько заработать. Отмыванием, что ли? Увы, честь, как говорится, дороже.

– Ну-ну, не валяйте дурачка – простите за грубость, но именно этим вы сейчас и занимаетесь. На самом же деле прекрасно знаете, что в мире существуют эти деньги, и понимаете, в общем, у кого они: в глобальных домах. Вот я и предлагаю вам: пока вы в простое, не хотите ли потрудиться на глобализм – высшую стадию развития империализма, как повторил бы классик? Повторяю: не отходя от кассы. Вам просто обеспечат нужный технический антураж – чтобы вы могли делать все нужное. Ваш опыт и здравый смысл… Только не говорите, что вы не финансист: я внимательно следил, как вы распоряжались вкладами спонсоров, и могу лишь выразить одобрение. Сразу же замечу: вашей дипломатической деятельности это не помешает, поскольку сейчас ее еще нет, а в дальнейшем – решите сами. Итак – да?

Политик успел – в общих чертах, конечно, – оценить новую ситуацию.

– Да.

– Я и не сомневался. Тогда слушайте: сейчас, по сути, происходит переход в новые руки больших пакетов акций тех суперфирм, кто еще не входит в глобальную организацию – а такая есть, есть. Вам будет подчинена хорошая группа профессионалов – там, на Западе. Операционной базой станет Банк Четырех Америк – не знали? Теперь будете. Задача ваша на время, остающееся до Конференции и залпа, заключается в том, чтобы…

– Вы не боитесь, что нас могут прослушивать?

– Нет. Я – далеко в открытом море, а с вашей стороны за чистотой связи следят очень внимательно. Подробнее может рассказать мистер Столбовиц.

– Вот как? Я начинаю понимать…

– Не будем отвлекаться. Итак, пока небесное тело предоставляет нам такую возможность…

 

8

Возвращаясь мыслями к этому самому телу, мы должны предположить, что было причиной нового изменения характеристик его движения. Ракетой с «Урагана» тело было атаковано не фронтально, но и не с фланга, а, как сказал бы моряк, в скулу. Угол атаки был выбран не случайно, а рассчитан на Земле. Предполагалось, что такой удар выполнит сразу два добрых дела: несколько замедлит скорость и столкнет тело с орбиты – пусть и на чуть-чуть, но все же, – в направлении от Солнца, следовательно, опять-таки – замедлит продвижение. Проведение спектрального анализа являлось лишь целью номер три. Экипаж эту задачу выполнил точно, и вовсе не он был виноват в том, что результат оказался не совсем таким, как предполагалось.

Все оправдалось бы в точности, если бы, во-первых, Тело Угрозы имело правильную форму и в полете вращалось вокруг стабильной оси. И во-вторых – если бы американцы не добавили. Однако на самом деле тело, как прекрасно видели наблюдавшие его астро– и космонавты, обладало формой абсолютно неправильной, с выступами и впадинами, было таким, каким, вероятно, откололось неизвестно когда, где и от чего – поскольку свой долгий путь совершало не в водной или воздушной среде и никакие разрушительные силы на него не действовали. И вращалось оно, разумеется, вокруг собственного центра тяжести – однако это вовсе не значит, что ось вращения была устойчивой: напротив, вращение это скорее напоминало кувыркание. Так что заранее рассчитать, как поведет себя космический путешественник после удара и взрыва, вряд ли вообще было возможно.

Ракета ударила не в ту относительно гладкую площадку, в какую была нацелена, а буквально в нескольких метрах от нее – туда, где уже поднимался крутой склон. Таким образом, направление удара оказалось вовсе не таким, какое предполагалось. И последствия его – тоже. Склон, в который ударила ракета, вовсе не был откосом какого-то достаточно массивного возвышения; на самом деле его следует назвать скорее гребнем – достаточно широким, высоким, но, увы, тонким. И мощности боевой части ракеты оказалось достаточно, чтобы раздробить этот гребень на множество больших и малых осколков. Часть их стала сразу же удаляться от тела в пространство, другая – и в том числе самые крупные фрагменты – ударила в само тело именно из-за его неправильной формы и, уже отразившись, тоже укатила вдаль. Большинство их при этом продолжало двигаться в том же направлении, что и само Тело Угрозы, – но с отклонениями в разные стороны; они никакого вреда никому своим разлетом не принесли – пока, во всяком случае; другая же, меньшая часть осколков полетела под почти прямым углом к траектории; и вот два из этих осколков, на беду, зацепили «Амбассадор», а еще три опасно приближались и к «Урагану»; там, впрочем, вовремя успели заметить, что у американцев что-то неладно, и начали маневр уклонения от грозящей опасности. И все же это удалось не вполне.

Меньше всего, на первый взгляд, во всяком случае, пострадало от атаки само Тело Угрозы. В конце концов, и масса его, и скорость были таковы, что все изменения, возникшие в его параметрах в результате взрыва, смело можно назвать едва ли не микроскопическими: в движении и ускорении счет шел на сантиметры и сантиметры на секунду в квадрате; в массе и совсем какие-то, может быть, десятые, а то и сотые доли процента. Исчезающе-малые нарушения; но ведь это только так говорится – «исчезающе»: на самом деле исчезнуть они никуда не могут, и воздействия их будут накапливаться (недаром в этом слове ясно слышатся «капли»): по капле, по капельке, однако же капля камень точит – было бы время! Так что, может быть, и хорошо, что времени до встречи – или до расхождения с Землей – оставалось уже не так много, скорее даже – мало. Сантиметры в секунду вряд ли успеют сложиться во многие километры за ту пару недель, которые нужны стае земных ракет, чтобы долететь – и ударить.

Опять-таки, конечно, – если не произойдет еще что-то неожиданное.

Но сейчас и в земных штабах, и на борту «Амбассадора» и «Урагана» над этими материями не задумывались. Была проблема более актуальная: из двух осколков, как бы покаравших оказавшийся в опасной близости корабль, почему-то лишь один из двух (так показалось вначале, под горячую руку), осмелившихся нанести небесному телу ущерб, первый осколок даже не ударил собственно в корабль, не нарушил его герметичности и, значит, не подверг опасности жизнь экипажа – на данном этапе. Он просто начисто сбрил антенну, ту самую остронаправленную антенну, при помощи которой осуществлялась связь с Землей. Таким образом, Центр и корабль взаимно оглохли и онемели, что и тех, и других серьезно взволновало: приближалось время, когда постоянная и надежная связь потребуется им больше, чем когда бы то ни было.

Но это – одна беда. Вторая была – трудно сказать, лучше или хуже; ясно только, что пришлась она совершенно не ко времени и не ко двору. Заключалась же она в том, что второй осколок, также не вскрыв корабля, ударил тем не менее по двигателю – не так, чтобы совершенно обездвижить «Амбассадор», но достаточно, чтобы заметно ограничить его маневренность. Корабль тоже начал вращаться, и пришлось восстанавливать его ориентацию при помощи рулевых гироскопов. Однако ими совершенно устранить вращение не удалось, хотя оно и снизилось до минимума. Мало того: лишившись, хотя бы на время, возможности управлять своим положением в пространстве, корабль, подчиняясь притяжению тела, сразу же начал пусть и медленный, но неотвратимый путь по орбите вокруг небесного гостя.

Скажем сразу: никакой паники на борту не возникло: астронавты были достаточно хорошо тренированы на возникновение нештатных ситуаций, да и все жизненно важные механизмы и системы не были повреждены – следовательно, было время, чтобы трезво оценить положение и выправить его.

Как только это стало ясным, Брюс принял решение выйти в космос, посмотреть – не осталась ли антенна в сфере досягаемости: изнутри ее не было видно, может быть, она вообще осталась на месте, а нарушен только контакт? Следующим его действием должно было стать обследование поврежденного двигателя и установление возможности его ремонта. Удастся это – можно считать, что все в порядке. Если же нет – тогда придется думать дальше.

Женщине очень не хотелось выпускать его в пустоту, что совершенно понятно. Но она – такой же профессионал, как и сам Брюс, – отлично понимала, что именно с этого надо начинать.

И пока центр НАСА продолжал неустанно вызывать корабль, Брюс облачился в пустотный скафандр и, проделав все необходимые действия, совершил то, что уже не раз приходилось ему делать во время дежурства на Международной КС: вышел, закрепил фал и, не отдаляясь от корабля, прежде всего направился к выходу двигателя, с тем чтобы во вторую очередь добраться до места крепления антенны.

Внешняя камера исправно показывала его на мониторе, за которым внимательно следила Бриджит.

Она не была, однако, единственной, кто с большим вниманием наблюдал за действиями командира «Амбассадора». Потому что почти сразу выход Брюса был замечен и на «Урагане», где пытались сообразить – что именно произошло у американцев и почему они никак не реагируют на вызовы на их частоте, хорошо известной российскому экипажу.

Поняли они довольно быстро: как только «Амбассадор», медленно вращаясь, повернулся к ним той своей стороной, над которой еще совсем недавно возвышалась решетка антенны.

Сейчас ее не было.

После непродолжительного наблюдения ее удалось обнаружить – остатки ее достаточно быстро удалялись примерно в том направлении, откуда тело пришло. Стало совершенно ясно, что это устройство потеряно безвозвратно.

– Теперь с ними не поговоришь, – хмуро проговорил командир «Урагана». – Мы даже не знаем, что с ними. Может, их продырявило насквозь? Хорошо, если успели влезть в скафандры.

– Ну, один-то, во всяком случае, успел.

– Как там наш центр?

– Связи не будет еще сорок минут: спутник в тени.

Командир, услышав эту весть, принял решение самостоятельно:

– Иду на сближение с американцем.

Инженер предупредил его:

– Только на стыковку не рассчитывай. Глухо.

– Это еще почему? У нас же все…

Но инженер успел уже снять показания со всех приборов и прогнать их через компьютер.

– Только что выяснилось – отчего мы тогда дрогнули. Нас чиркнуло как раз по стыковочному узлу. Конфигурация нарушена – немного, но хватит, чтобы отменить стыковку.

Командир кратко высказался, не отрываясь от монитора и едва заметными движениями пальцев направляя корабль к терпящему бедствие. «Ураган» подползал на самой малой скорости, теперь она измерялась уже сантиметрами в секунду. После паузы проговорил:

– Похоже, они и хода лишились – видишь, он там перед дюзой завис. Так что придется тебе, наверное, тоже сходить прогуляться – спросить, что и как, у него же в скафандре, надо полагать, связь действует. Может быть – помочь надо в ремонте.

– Не хотелось бы, – откровенно сказал инженер, – не согласовав с Центром. Нам таких инструкций не давали. Если бы была угроза жизни – понятно, но тогда этот парень действовал бы иначе. А так – он на нас и внимания не обращает. Подождем четверть часа.

– А пока ты соберешься, они и пройдут. Думаю, Центр возражать не станет – теперь, когда обстановка с телом прояснилась. А уж на новый обстрел они теперь не пойдут, хватит с них и того, что уже получили.

– Ты командир, – ответил инженер. – Начинаю одеваться. Но ты, – повернулся он ко второму пилоту, – как только связь установится…

– В тот же миг, – откликнулся тот.

Связь восстановилась точно вовремя. Вызывал Центр управления полетами:

– Передайте обстановку. Видите ли американца? Что у них там могло случиться? Связь с ним у НАСА утеряна. Видимо, был разговор наверху – нам спущено указание оказать всякую возможную помощь – прежде всего в спасении экипажа, если существует угроза.

Командир доложил обстановку.

– Вас самих не задело? – спросили тревожно.

– По касательной, – ответил капитан. – Все в норме, кроме стыковочного узла. Он слегка задет и для использования в таком виде не годится. Имеется заметная деформация.

– Скверно. Ремонт на орбите возможен?

– Руками еще не щупали. Но судя по компьютеру, необходимой точности добиться вряд ли удастся – да и времени понадобится куча. Так что эвакуировать людей оттуда можно будет только в скафандрах, от борта к борту.

И, помедлив, продолжил:

– Что касается спасения – то сколько мы сможем разместить, подумали? Наши возможности вам известны, а их там – шестеро, помнится?

– Всего только двое. Так что не волнуйся.

– Да? Маловато вроде бы… Двоих, конечно, разместим. Сейчас находимся от них в трехстах метрах, дистанцию сохраняю, инженер выходит к ним для получения информации и возможной помощи. Если у вас нет возражений, конечно.

– Никаких возражений. Но есть дополнение: так или иначе, но сделать все нужно быстро. Потому что через три часа с половиной получите приказ отходить от тела и данные по нужному курсу. И вам, и американцам – если у них не восстановится связь. Драпать во все ноги, понял?

– Что, уже?

– Пора. Армада прошла полдороги. Пока еще связь с ракетами есть, но хилая уже, а скоро и совсем… Ты же знаешь – на такие дистанции их телеметрия не рассчитана. Так что возможно некоторое рассеивание. Это не меч летит, а метла. И прутья ее все-таки разных классов, возрастов, есть, как всегда, разброс в скорости – для земных масштабов ничтожный, но на такой трассе… И вообще…

– Вас понял, – доложил командир. – Выпускаю инженера.

– Ты не забыл дать ему белый флаг? Шутка.

– Обойдется. Поднимет руки вверх, и все ясно. Шутка.

– Желаем удачи. Не провороньте приказа на отход.

– Да уж это – никак.

– Конец связи.

 

9

Ракеты действительно прошли уже половину предназначенного им пути, и пора была вносить последние коррективы в прицельные данные. Можно было, наверное, сделать это и раньше, но тут боролись два противоречивых аргумента: чем раньше скорректируешь – тем больше у каравана, у каждой его ракеты останется времени на новое отклонение, и это плохо. Чем позже – тем меньше вероятность, что поправки будут приняты каждым компьютером и надлежащим образом сработают. Это тоже плохо. Какое из двух зол считать меньшим – мнения разошлись, но в конце концов возобладало второе – по большинству голосов. Американцы согласились, потому что уповали в первую очередь на свои собственные ракеты с великолепной электроникой, россияне – полагаясь на кривую, которая вывезет, а еще больше – на «авось».

Неотрывно следящие за убегающим множеством новых небесных тел телескопы, когда пришло время, констатировали, что решение было вроде бы правильным: большинство – почти девять десятых – выпущенных ракет послушно изменило курс и направилось к новой точке встречи; на этот маневр были израсходованы предпоследние граммы топлива – и теперь в героях ходили те, кто при подготовке старта настоял все-таки на том, чтобы каждый двигатель был запрограммирован на выключение не тогда, когда топливо выгорит досуха, но до этого – чтобы сохранить возможность маневра в пути. Самый же последний остаток надлежало использовать, согласно заложенной программе, лишь тогда, когда цель – Тело Угрозы – будет достоверно опознана и придет пора ложиться на боевой курс.

Но это – в самом конце. А пока – в общем и целом – можно было с облегчением перевести дыхание, что и было сделано во всех местах, где размещались посты Международного центра управления залпом; на самом деле единого центра, в одной какой-то точке планеты, не существовало, но был телемост на частоте, наглухо закрытой для всех прочих, и были так называемые посты, которые этот мост и соединяли, не отключаясь ни на миг.

Не то, конечно, чтобы все прошло без сучка без задоринки: некоторые из ракет, общим числом до двадцати пяти, полученную коррекцию почему-то восприняли как команду на самоуничтожение, которую без малейших колебаний и выполнили. Летели эти снаряды, конечно, не вплотную один к другому, напротив – те интервалы, которые существовали сразу после старта, за время полета изменились, и в том, что так и будет, не сомневался ни один, хоть что-то смыслящий в баллистике. И тем не менее разлетевшиеся на кусочки самоуничтожившиеся ракеты своими осколками ухитрились задеть и еще несколько других, вполне исправных, и тем самым изменить их курс, пролегавший теперь не к цели, а черт знает куда; не к Земле – вот и слава Богу. Еще какая-то часть ракет – а точнее, их компьютеры, – истолковали полученные команды иным образом; они послушно изменили курс – но не на такой, какой предписывался, а сфантазировали новый и помчались куда-то, возможно, к центру Галактики, чтобы подбросить в его огненную печь еще малую толику самораспадающихся элементов. Компьютеры в этом не виноваты; все дело, по нашему мнению, заключается в том, что даже самая современная и совершенная связь порою в своем действии напоминает старинную игру «испорченный телефон», и претензии на это следует адресовать не связистам – конструкторам и операторам, а разве что Творцу – или, куда вероятнее, его извечному оппоненту. Итак – еще несколько боевых единиц выбыло. Но сколько-нибудь заметного воздействия на операцию в целом все это оказать никак не могло.

Именно после того, как команды на коррекцию ушли и были, как уже сказано, приняты, кораблям, на этот миг составлявшим вместе с Телом Угрозы небольшую космическую систему, был направлен приказ уходить от тела и указано, каким именно курсом. Поскольку у главных участников операции не осталось более взаимных подозрений в каких-то нечистоплотных замыслах при высылке к телу кораблей, возвращаться им предстояло по одной дороге. Если бы все было в полном порядке, они наверняка летели бы порознь просто потому, что скорость «Амбассадор» мог развивать большую, чем «Ураган»: американский корабль принадлежал все же к следующему поколению по сравнению с русским – у которого существовали, однако, и свои преимущества. Если бы все было в полном порядке. Но пока на такую благодать не было похоже.

 

10

Бортач с «Урагана» пошел на вынужденный риск: добираться до «Амбассадора» пришлось, не закрепляя фал на своем корабле: длины не хватило бы, а дальнейшее сближение кораблей было, пожалуй, еще более рискованным. Инженер плыл в пустоте медленно, почти не расходуя рабочее тело микродвигателей, какими был оборудован скафандр, и сохраняя общее направление на американский корабль; точнее сейчас нацелиться нельзя было из-за вращения объекта. Корма «Амбассадора», с двигателем и находившимся рядом Брюсом, раз за разом появлялась в поле зрения инженера, описывала дугу и исчезала, чтобы через две минуты с небольшим возникнуть снова. Насколько инженер успевал заметить, американец пытался, видимо, что-то выправить – судя по ритмичному движению его правой руки, в пальцах которой был зажат то ли молоток, то ли еще какой-то инструмент, с дистанции разглядеть не удавалось. И лишь когда инженер оказался уже совсем близко и стал рассчитывать маневр, при помощи которого, изменив направление своего полета почти под прямым углом, мог бы пристроиться к корме и Брюсу, – лишь тогда он заметил, что американец изменил позу и, судя по положению его шлема, смотрел теперь не на двигатель и вообще не на свой корабль, но на Тело Угрозы – смотрел так внимательно, что, похоже, даже не заметил приближающегося инженера, во всяком случае – никак на это не отреагировал.

– Начинай переговоры, – велел командир, неотрывно следивший за действиями своего подчиненного. – Переходи на частоту его скафандра. Не забыл? Потом снова на нашу – доложишь, что и как.

– Уже пытался, – ответил инженер. – Он на постоянной связи со своим кораблем – видно, у него канал защищен, я вклиниться не могу.

– Вот черт. На что это он там уставился? Зеленых человечков увидел? Погляди-ка, может, что-нибудь поймешь?

– Угу, – буркнул инженер в ответ. Для того чтобы видеть тело, ему надо было изменить свое положение в пространстве, сейчас глыба находилась у него за спиной. Он осторожно включил гироскоп и тут же выключил – чтобы не закрутило слишком сильно. Секунды через полторы отработал назад, и это помогло уравновеситься в новой позе.

Он посмотрел. Увидел. И почувствовал, как холодеют пальцы, все двадцать – хотя совсем не холодно было в пустолазном костюме, обогрев действовал исправно.

– Командир…

– Командир на связи. Что там?

– Их два…

– Кого? Американцев двое?

– К… Тел стало два. Оно разделилось, что ли. Тебе не видно, а вот отсюда… И между ними уже просвет.

– Та-ак… – проговорил командир после крохотной паузы. – Жизнь бьет ключом…

– Не ключом – ломом!

– Поправка принята.

– Это скорее всего они своей ракетой…

– Отставить искать виновных. Давай к нему, сделай что-нибудь, чтобы он тебя увидел, похлопай по плечу хотя бы. Я тем временем срочно доложу на Землю.

– Мы сейчас в тени. – Инженер знал наизусть все часы и минуты сеансов связи.

– Известно. Сейчас буду звать КС – она открыта. Если не дозовусь – стану сигналить в НАСА. Выбирать не приходится. Все, конец связи.

Стало тихо. Инженер еще несколько секунд глядел на Тело Угрозы – пока оно, поворачиваясь, не закрыло собой увиденный только что просвет. Хорошо было бы дождаться, пока закончится оборот, чтобы понять: расходятся ли обе половины бывшего монолита дальше, или взаимное притяжение заставит оба тела снова сблизиться? Хотя, конечно, единым оно больше не станет никогда, но от поведения двойного объекта, как понял инженер, теперь очень многое зависело – да все на свете зависело, если вдуматься…

Впрочем, и не видя еще, он уже представлял, хотя и в самых общих чертах, как поведут себя оба, условно говоря, полушария. Полученный от двойного взрыва импульс, что привел к разлому тела в самом, наверное, слабом, уязвимом месте, распределился, видимо, неравномерно – то есть не растолкал обе половины в разные стороны, но отбросил одну – инженер успел уже заметить, что она явно была поменьше, – от второй, что была раза в два объемней, да и удар шел как бы с ее стороны, и потому (так показалось, во всяком случае) почти не изменила своего движения. Полученный импульс так просто не затухнет, был он явно сильнее, чем гравитация, и тела будут продолжать расходиться, пока взаимное притяжение не уравновесит полученный толчок, разбегание прекратится, а затем начнется и обратное сближение; но медленно это будет происходить, ох как медленно, до сближения с ракетами тела будут все еще расходиться – скоро ясно будет, какова скорость, с которой это происходит, – и таким образом может получиться, что…

Инженер не стал додумывать – пора было завершить маневр сближения, отвлекаться не время было – иначе промахнешь, и придется потом тратить ресурс на торможение, разворот и новое сближение. Маневр удался, корма «Амбассадора» и Брюс в скафандре оказались рядом. Инженер невольно напрягся – как еще отреагирует астронавт на внезапное появление рядом другого существа, – однако Брюс, похоже, засек его раньше и вроде бы ничуть не удивился; и на частоте инженера (выходит, американцы были информированы не хуже обо всем, что касалось российских коллег) проговорил – и даже на смешном подобии русского (который на МКС был как бы другим государственным языком), что следовало расценивать как проявление дружеских чувств:

– Добы дэй, друк.

– How are you? – любезностью же ответил русский (хотя за качество произношения мы и тут поручиться никак не можем). – What’s happening?

– Fucked engine, – сообщил Брюс, и оба они склонились к аварийному месту, сосредоточив на основательной вмятине конусы света обоих фонарей.

Инженер всматривался недолго – картина была ясной. Устройство если и подлежало восстановлению, то уж никак не здесь.

– Sheet, – выразил инженер свое отношение с увиденному. – Ладно, хода у вас нет, связи – тоже, так?

– Anyчто ньет, – подтвердил американец.

Коротенькая пауза, наступившая после этой констатации факта, вызвана была тем, что обоим одновременно пришли в голову почти одинаковые мысли.

Американцу: «Если бы не ваша разэтакая ракета – все было бы в порядке. Ну почему у вас нет таких телескопов, которые могли бы произвести надежный спектральный анализ, не трогая тело руками? Когда же у вас все будет как у людей?..» У инженера же: «Ох уж эта ваша хренова привычка – во все совать свой нос в звездах и полосах! Ну вот какого черта… Мы выпустили ракету – значит была такая надобность, зачем же у вас засвербело – ее перехватывать, да еще таким калибром? А уж если перехватываете – так хоть попадайте, меткачи недоделанные…» Может, конечно, такие мысли и отразились как-то на лицах коллег, но увидеть это нельзя было, и разговор продолжился по линии здравого смысла, а не эмоций. И следующими словами инженера были:

– Есть команда, которую просили вам передать: уходить срочно. Курс задан. Но боюсь, вам ее не выполнить. Наше предложение: мы вас эвакуируем к себе. Вас ведь двое только?

Брюс подтвердил.

– О’кей. Места хватит. Домой поедем вместе. Но добираться придется в скафандрах.

– Все записи, все… Почему нет стыковка?

– Нас тоже немного зацепило. – Инженер свел кулаки в перчатках вместе. – Мы уже думали. Герметичности не будет совсем. Весь воздух сразу – фюить. А в скафандрах не пролезть, сам знаешь.

– Ясно.

– И – быстро. А то попадем под обстрел, чего доброго. Своими же ракетами.

– Да, но. Ты видел? Был один – стал два.

– Видел. Наш командир уже сообщил на Землю. Вашим, в НАСА.

– Спроси его: приказ в силе?

– А ты думаешь?..

– Что я думаю – не важно. Важно – что скажут оттуда.

Инженер подумал самую малость.

– Скорее всего ты прав. Прерываю связь с тобой, вызываю свой борт.

Наверное, Брюс кивнул – но эти шлемы не приспособлены для таких движений.

 

11

При помощи «Хаббла» Земля заметила происшедшие в структуре Тела Угрозы изменения на несколько минут раньше даже, чем «Ураган» смог выйти на связь с МКС и передать неприятное известие. И за эти несколько минут все участники постоянно действующего закрытого телемоста, находившиеся даже в часы отдыха в постоянной готовности к работе, уже успели дать предварительную оценку случившемуся. Оценка эта была единогласной:

– Хуже некуда.

И в самом деле: вряд ли можно было придумать что-нибудь похуже даже обладателю самой изощренной фантазии – если бы он не захотел, конечно, выйти далеко за пределы реальности.

Участникам моста проанализировать положение и сделать выводы было намного легче, чем людям, находившимся поблизости от расколовшегося тела. К услугам «Командиров Земли» были мозги специалистов и супермощности компьютеров. Так что достаточно было зафиксировать самые первые, начальные изменения, каким подверглось тело, ввести их в процессоры, чтобы компьютеры тут же принялись экстраполировать, прослеживать развитие ситуации, какой она станет через час, сутки, неделю – даже через год, хотя такой срок, разумеется, никого не интересовал сию минуту: речь шла о временах куда более близких.

Получалось, что:

– расхождение новообразовавшихся субтел будет продолжаться еще не менее трех суток; скорость разбегания, постепенно гасимая взаимным притяжением обеих масс, лишь к концу этого срока смогла бы стать нулевой;

– однако все это время, начиная с мига возникновения двух субтел из одного материнского, они образуют систему, которая неизбежно вращается вокруг своего центра. С убеганием меньшего субтела от большего, центр этот, находящийся сейчас в пределах А (такое название было дано осколку помассивнее), перейдет в пространство и будет постоянно менять свое местоположение с увеличением расстояния между обломками А и Б. Вращение двух тел вокруг общего центра вызовет к действию центробежную силу, которой, естественно, в большей степени будет подвергаться легкое субтело Б, и поэтому разбегание будет продолжаться, причем субтело Б станет все больше удаляться от прежней траектории полета материнского Тела Угрозы, правда, в тех временных пределах, которые рассматривались, центробежная сила не успела бы сыграть сколько-нибудь заметной роли в деформации системы; но…

– но еще большую роль в эволюции новой системы будет играть, безусловно, та собственная скорость, которой Тело Угрозы обладало еще до своего разрушения. Скорость эта, как и испытываемое Телом Угрозы ускорение (связанное с искривлением орбиты вследствие солнечной гравитации), претерпела, естественно, некоторые изменения, различные для обеих масс еще и вследствие того, что сила, приведшая к разрушению Тела Угрозы, была приложена к ним как бы в разных направлениях. Этого скорее всего не случилось бы, будь то просто соударение ракеты с телом; но сила взрыва (если только он не готовился специально как направленный взрыв) действует по любому радиусу сферы, в центре которой находится его источник, и практически направления наиболее значительного действия взрыва зависят от конфигурации того пространства, в котором он произошел: в центре шара, допустим, он будет действовать равномерно во всех направлениях, между двумя плоскостями – максимальное воздействие придется именно на эти плоскости, направления же, параллельные им и ничем не занятые, никаких неприятностей не претерпят. В данном же случае (судя по созданной компьютером ретроспективной модели) основному воздействию подверглись одна плоскость (хотя на самом деле она обладала некоторым положительным радиусом кривизны – была чуть выпуклой, иными словами), и почти точно в противоположном направлении – поверхность, которую можно охарактеризовать как вогнутую – с отрицательным радиусом. Моделируя течение взрыва и его воздействие, легко было представить, что же произошло на самом деле: обширная и слегка выпуклая плоскость приняла на себя свою долю энергии удара, некоторую часть которого затем отразила, подобно выпуклому зеркалу, во все стороны; находившееся же напротив углубление, наоборот, сработало подобно зеркалу вогнутому – то есть не только приняло на себя удар, но и, сфокусировав, отразило его на первую плоскость. То есть на долю этой первой пришлось куда больше – а разлом прошел именно между ними (хотя ими, понятно, не ограничился), и рассеивающая плоскость осталась в составе субтела Б, получившего таким образом прибавление скорости куда более значительное, чем субтело А. И таким образом с самых первых секунд независимого существования оно стало удаляться от старой орбиты (которая для субтела А изменилась лишь в незначительной степени) по очень растянутой эвольвенте. Так что двойная система вряд ли должна была просуществовать долго: суммарное воздействие вновь полученного Б ускорения практически сводило взаимное тяготение к величине, которой в данной ситуации можно было и просто пренебречь.

Все это, безусловно, было весьма интересно и познавательно. Однако всех принимавших участие в мосте командиров планеты сейчас интересовало не объяснение того – как и почему нечто произошло: над этим можно будет и потом подумать – если останется время. А им сейчас куда важнее было – не уразуметь, почему возникли две новые траектории, но – каковы эти самые траектории, куда полетит теперь одно тело, и куда – второе, какую долю угрозы забрало с собой каждое из них, а также – что в этой связи нужно еще предпринять, а из нужного – что является возможным, а что – нет, что они способны сделать, а что находится во власти лишь Вседержителя. Поэтому компьютерам немедленно были заданы вопросы – в пределах, конечно, их компетенции. Поскольку каждому было ясно, что не на компьютеры ляжет ответственность за судьбу планеты, а на них, сидевших перед мониторами, – и ни на кого другого. И пусть не они атаковали ракетами тело – но тех людей выпустили в космос и направили именно туда, а не на Марс или еще куда-нибудь, тоже они сами. Так что сейчас им осталось лишь дождаться, пока завершится расчет новых небесных путей, – и немедленно принимать меры; хотя бы для того, чтобы самих себя убедить в том, что меры принимаются. Самым невыносимым сейчас было – сидеть сложа руки; так что пока электроника складывала и вычитала, множила, делила, возводила и извлекала, дифференцировала и интегрировала – верховные люди, каждый на своем посту, отдавали какие-то распоряжения, сейчас вовсе не обязательные, просто для того, чтобы действовать, а не поджариваться на огне незнания, нанизанными на вертел нетерпения.

Дождались наконец: на мониторы загрузились результаты – и в виде чисел, и графические схемы, куда нагляднее показывавшие, кто – где, кто – куда и чем в конце концов сердце успокоится.

Уже через несколько секунд каждому стало ясно: и на этот раз успокоение им не прописано – даже в самых малых дозах.

Вернее, тут, как это нередко бывает в жизни, им предложили сразу две информации, два вывода: плохой и хороший.

Хороший заключался в том, что орбита субтела А, того, что помассивнее, претерпела относительно небольшие изменения, и были они к лучшему: теперь субтело А уже не держало диск Земли на перекрестии нитей своего прицела (если бы у него такой был), но, по расчетам, то ли должна была пролететь мимо – правда, очень близко, вызвав своим пролетом массу неудобств, утащив, может быть, даже какую-то часть атмосферы, вызвав цунами и так далее – но это все же оставляло кому-то хоть какую-то надежду. Кому? Тут же потихоньку были отданы команды: вычислить – кого именно Земля подставит угрозе, кем пожертвует в момент их противостояния. Но куда больше успокаивало то, что субтело А, в общем, не минует точки пространства, намеченной для встречи с ракетно-ядерной армадой, придет лишь с небольшим отклонением в пространстве и времени – настолько незначительным, что ищущие цель устройства каждой ракеты вполне успеют их заметить, идентифицировать и, тратя последнее топливо, выйти уже на окончательный, боевой курс, при этом кассетные успеют вовремя выпустить свои боеголовки. То есть операция как бы состоится.

Как бы?

Вот тут и начиналась вторая новость, целиком относящаяся к субтелу Б. И была она действительно очень плохой. Очень, очень. На беду.

Беда же была в том, что субтело Б с его лихо изогнувшейся траекторией направлялось сейчас вовсе не туда, куда хотелось бы.

Нет, уже первый взгляд на схему как будто успокаивал: Земле встреча с этим обломком никак не грозила, летел он теперь туда, где нашей планеты и не было и уж точно никогда не будет. Их орбиты никогда не пересекутся.

Но те же схемы недвусмысленно показывали, что пересекутся другие пути: субтела Б – и ракетно-ядерной армады. Той, для которой это субтело представляло – по разумению множества ее компьютеров – цель ничем не худшую, чем субтело А; глыба Б теперь стремилась почти точно навстречу ракетам, и они никак не могли на нее не отреагировать.

И они отреагируют. Ударят. Рванут. Разнесут в мелкую пыль, которая где-нибудь когда-нибудь прольется метеорным дождичком – а может, так и будет запылять пространство до конца веков, больше никого по дороге не встретив.

Но рандеву ракет с глыбой А в назначенной точке после этого никак не сможет состояться. Субтело это пролетит назначенное место – и последует дальше, никем не атакованное, не остановленное, не размолотое в крупу.

Потому что связи между Центрами на Земле и ракетами больше не было: слишком уж далеко забрели они и теперь могли жить только своим разумом, который не знает сомнений, а если они все же возникают – он вообще отключается.

Похоже – конец. Таким было первое впечатление. Так что оставалось только молиться.

И в самом деле: способов воздействия на субтело А больше не осталось. Нет, конечно, когда оно будет на подходе, в ход пойдут и лазеры, и, наверное, тот ракетный резерв, что Земля сохранила – хотя и по другим соображениям?

Наверное, да. И, возможно, объединив все это, удастся если и не распылить угрозу, то хотя бы расколоть ее на глыбы помельче.

Но все понимали: а толку что? Ну, грянется о планету не одно крупное тело в одно место, а энное количество тел помельче – в такое же число мест.

Вместо одного большого очага бедствий – куча маленьких.

Из жалости к собачке не отрубайте ей хвост сразу, но по кусочку – такая аналогия, не самая, прямо сказать, удачная пришла в голову российскому президенту, когда он анализировал эту возможность.

Нет, с субтелом А нам не справиться. Только армада могла бы. Но ее перехватит Б.

Единственный способ предотвратить беду – развести Б и армаду в пространстве.

Но это целиком относится к несбыточным мечтаниям…

– Ну, что там?

– На КС приняли информацию с «Урагана». Нам и американцам.

Ага. Видимо, докладывают о том, что, выполняя приказ, легли на рекомендованный курс и удаляются из опасного района.

– Ладно. Оставьте. Ознакомлюсь попозже.

Не хотелось отвлекаться от главных мыслей: что же все-таки можно придумать?

Он подсознательно ощущал: должен быть какой-то выход, должен. Он есть. Но никто его не видит. Какое зрение нужно, чтобы увидеть его? Проклятая должность, подумал он о своем высочайшем посте. Есть время думать только над тем, что делается сегодня, должно делаться, и не остается минут на далекую перспективу. И вообще – где тут всерьез задумываться, когда главным в работе, по традиции, является – заставлять, чтобы исправно и по возможности точно выполняли то, что уже решено. Иначе – какой толк придумывать прекрасные ходы, если все увязнет, спустившись всего на два-три уровня? Поневоле начнешь мечтать о компьютерном правительстве – машины хоть не знают родства и кумовства, не воруют – если их только не заставляют… Тут же он одернул себя: нашел тоже повод для размышлений – сейчас, когда нам и никому другому вообще никакое будущее, кажется, не грозит – оно просто не состоится…

Он машинально взял оставленную бумагу, повертел в пальцах, пробежал глазами текст – поверхностно, не вдумываясь в содержание. Уже повел рукой, чтобы вернуть листок на прежнее место; что-то, однако, заставило прервать движение – неконтролируемый всплеск подсознания. Тогда он прочитал написанное во второй раз – уже внимательно, вдумываясь в слова, стараясь как бы увидеть с небывалой дальнозоркостью, как выглядит то, о чем командир «Урагана» докладывал со свойственной военным людям немногословностью.

Неожиданная ситуация, подумал он при этом. И, может быть… может быть… А?

Два корабля, американский и наш, в пространстве вблизи расходящихся в разные стороны субтел. Американец лишен хода. Поэтому выполнить приказ об уходе из зоны бывшего Тела Угрозы не в состоянии. Ремонт в пространстве возможен, однако требует большего времени, чем отведенное в приказе. Ну, это ясно. Единственным выходом для спасения экипажа «Амбассадора» является эвакуация его, в количестве двух человек, на борт «Урагана», который и должен будет доставить всех на Землю. Командир испрашивает разрешения на эту операцию.

Президент не успел даже подумать «Ну конечно же. Безусловно, надо забрать американцев и лететь к дому», как раздался сигнал. Горячая связь. Еще не сняв трубки, он уже знал, кто это звонит и о чем будет говорить… Ну что же, успокоить его – сказать, что разрешение, нет, приказ на эвакуацию терпящих бедствие уже отдан, президент США может и сам быть спокоен и успокоить всех, кто в курсе дела: никто не погибнет, все благополучно вернутся… Хорошо, внутренне усмехнулся он, что хоть население не получает никакой информации о движении «Амбассадора», поскольку полет испытательный и, следовательно, секретный, на борту все спокойно – значит тревожиться вовсе и не о чем, население приободрять не нужно…

После обычных формул вежливости он выслушал просьбу и уже открыл рот, чтобы сообщить о том, что никаких препятствий к выполнению российским кораблем благородной миссии не видит.

И, неожиданно для самого себя, произнес нечто совсем другое. Чего еще за долю секунды в голове и не было. В сознании. А вот в подсознании, похоже, как раз к этому мгновению и вызрело, и президент США своим звонком как бы нажал на спусковой крючок.

– Разумеется. Но прошу простить: у меня как раз должна начаться связь с командиром нашего корабля, я намерен выслушать его доклад о готовности к эвакуации ваших астронавтов и всему прочему; если вы найдете время позвонить мне через полчаса… Впрочем, лучше я сам побеспокою вас немного спустя. Тогда я смогу поделиться с вами всеми деталями операции.

– О, конечно же. Простите, что потревожил вас в неурочное время.

– Ну что вы, я всегда готов…

И так далее. И конец прямой, сверхзащищенной связи.

Но немедленно – разговор с «Ураганом». Это и в самом деле срочно, потому что надвигается тень, а разговор будет такого характера, что ни через какие чужие спутники и даже через МКС, транслировать его нельзя: только изо рта в ухо.

А пока соединяют – загрузить на дисплей полные характеристики обоих кораблей. Массы. Запас топлива. Максимальная развиваемая скорость при наибольшем допустимом ускорении.

Президент России как раз успел ознакомиться с этой цифирью и прикинуть, когда «Ураган» откликнулся.

– Командир?

– Слушаю вас, главнокомандующий.

Голос спокойный. Это хорошо. Да другого и нельзя было ожидать.

– В каком состоянии корабль?

– В полной исправности. За исключением, как я уже докладывал, стыковочного устройства. Но они переправятся в своих скафандрах…

– Командир, слушайте меня внимательно и отвечайте быстро и точно. Ваша неисправность вообще не позволяет состыковаться с «Амбассадором?» Или только переправлять людей?

– Воткнуться мы можем. Но люки открывать нельзя будет: воздух мигом рванет наружу, потому что из-за деформации останется щель примерно тридцать сантиметров на…

– Значит, вы можете жестко соединиться. Второй вопрос: какую максимальную скорость вы сможете развить, если придется толкать перед собой американца?

– Если разгоняться вплоть до выработки ресурса – кроме тормозного НЗ, конечно, – при максимальном, по медицине, ускорении… – Командир назвал цифры.

– Еще вопрос. С какой скоростью уходит от вас меньший осколок и на каком расстоянии сейчас находится?

– Сообщаю показания локатора…

Президент выслушал внимательно, записывая числа на бумажку – на то самое донесение, хотя разговор, как и полагается, фиксировался.

– Спасибо.

– Следовательно, преследуя его, вы могли бы догнать через…

– Где-то часов через семь-восемь.

– Слишком долго.

– Быстрее не получится.

– А если с использованием тормозного запаса? Мы вас потом в любом случае выудим. Но его надо настичь не позже, чем через шесть часов.

Президент не стал говорить, что тогда корабли – вернее, сочлененный корабль, – будет находиться в не очень приятной близости к ракетной армаде. Нет, теоретически ни одна не должна была отвлечься на такую мелкую цель: ракеты были настроены на поиск и атаку гораздо большей массы. Но у компьютеров, ракетных в том числе, бывают свои глюки… Да нет, ничего не будет. Разойдутся скорее всего нормально: ракеты только промелькнут на экране локатора и пройдут мимо – и корабля, в тот миг уже расчлененного, одинокого, и обломка Б – в очередной, уже в последний раз изменившего направление своего полета.

– Разрешите вопрос?

– Слушаю.

– Что мы должны будем выполнить, настигнув объект?

– Объясняю.

Главнокомандующий объяснял неторопливо, выделяя каждое слово, хотя время связи таяло на глазах. Наконец сказал все. Спросил:

– Как поняли? Еще вопросы?

– Понял хорошо. Вопрос: информировать ли американцев о предстоящей операции?

– Как вы думаете?

– Думаю, да: иначе, узнав, что мы будем цеплять их, они могут захотеть доехать до Земли на своем корабле. Я бы тоже так захотел. Но если информировать – они, самое малое, спросят, в курсе ли их главнокомандование.

– Сперва примите их на борт. А на вопрос отвечайте: информировано и полностью согласно.

– Разрешите выполнять?

– И побыстрее, полковник, побыстрее!

– Так точно – побы…

Все – ушли в тень. Хорошо, что все нужное сказано и – президент не сомневался – будет выполняться. По-уставному: беспрекословно, точно и в срок. Ах, хорошо бы – в срок, подумал он. Именно в срок.

Конечно, подумалось сразу затем, он взял на себя очень немалую ответственность, приняв решение не только за себя, но и за янки. Сейчас предстоит новый разговор с ним. Сообщить о замысле, но только не проговориться о том, что команда уже дана и от его имени. Хотя – есть вещи, о которых политик просто не в состоянии проговориться, иначе он и не политик вовсе, а уличная шантрапа… А янки, безусловно, согласится, как и сам я согласился бы на его месте. Риск, конечно, есть, но ведь на самом деле ничего серьезного людям угрожать не будет – ну, самое большое, побарахтаются в пространстве, возвращаясь на Землю, подольше обычного. Профессиональное неудобство. Зато будет куда вернуться! А вот если они не выполнят…

Президент поймал себя на том, что как-то уж слишком рьяно убеждает себя в полной безопасности трех русских и двух американцев. Похоже, даже у больших политиков сохраняются еще где-то реликты совести. Ладно, не будем больше думать об этом. Заднего хода все равно нет.

– Дорогой друг, – обратился он к американцу, как только Вашингтон откликнулся на вызов. – Я получил полную информацию с наших кораблей и могу вас успокоить: там сейчас все в порядке – и, надо думать, таким же и останется.

Он терпеливо выслушал слова благодарности.

– А теперь, – продолжил затем, – позвольте изложить вам план одной операции, достаточно простой, которая, я полагаю, решит все наши главные проблемы. Хотите выслушать?

– Я, собственно, и хотел говорить именно об этом: судя по докладам, положение создалось, мягко выражаясь, более чем неприятное.

– Моя оценка аналогична. И поэтому возникла идея…

Пришлось объяснять вдвое дольше, чем командиру «Урагана», – не потому, чтобы ум янки был не столь остер, скорее наоборот – потому что у него по ходу изложения сразу же возникали вопросы и вопросики, которые он тут же, не стесняясь, задавал, даже перебивая. «Все-таки американцы – бесцеремонный народ, – мельком подумал русский, терпеливо отвечая. – Мог бы и потерпеть, пока я закончу». Однако отвечал в обычной своей спокойно-вежливой манере.

– …Итак, президент, – могу ли я рассчитывать на ваше одобрение? Как вы сами понимаете, без него я не стану предпринимать ничего; тем более если у вас найдется какой-то лучший способ…

(«Вот этих последних слов можно было бы и не говорить: чего доброго, обидится.)

– …поскольку американцы, как известно всему миру, всегда находят правильный выход из положения. Ну а мы, как обычно, пытаемся угнаться за вами.

(Вот так. Погладить его по шерстке для пользы дела.)

Белый дом ответил не слишком поспешно; видимо, решение требовало пусть и небольшого, но времени.

– Я думаю, вы нашли вполне приемлемое решение проблемы. Оно лучше других – поскольку инструменты для его выполнения находятся уже там, на месте. Тем не менее я не думаю, что следует отказываться от подготовки к старту ракетного резерва – и всего, с этим связанного…

– Ни в коем случае. Все продолжается, как мы договорились.

(«Все, с этим связанное» – это они еще раз-другой-третий пробомбят все те места и местечки, где может находиться ядерное оружие изгоев. Бог в помощь!»)

– И конечно, – американец произнес это с интонацией, указывающей на то, что разговор пошел на коду, – необходимо сделать все, чтобы все люди благополучно вернулись на Землю.

– Об этом мы заботимся и будем заботиться в первую очередь.

Не в первую, конечно, даже и не в десятую, наверное; но не сказать так и не ответить соответственно было бы для политиков их масштаба непростительно.

– Да поможет всем нам Бог.

– Аминь, – почему-то вывернулось слово, которым россиянин и закончил разговор.