1

Столбовиц возник не через час и даже не через сутки: его не было три дня. И явился так же неожиданно, как и исчез. Глянул на побагровевшего от возмущения гостя.

«Ни малейшего чувства такта», – только и подумал политик, выслушивая утонченные формулы извинения.

– И тем не менее… – попытался он высказать упрек.

– Увы – мы не всегда вольны располагать своим временем. Зато теперь я полностью в вашем распоряжении и внимательно вас выслушаю, – проговорил Столбовиц. – Понимаю, что вы разгневаны, но время уходит независимо от нашего состояния. Итак – какие проблемы привели вас сюда?

– Я могу сказать много или мало – в зависимости от вашего ответа на один предварительный вопрос.

– Интересно: я полагал, что вы привезли ответы, а не вопросы.

– И все же – вряд ли является секретным, как относитесь вы к перспективе ядерно-ракетного зеро?

Помолчав несколько секунд, видимо, серьезно обдумывая не только ответ, но и причины, побудившие московского гостя искать его, Столбовиц произнес:

– Надеюсь, вы спросили не из праздного любопытства?

– У меня есть очень серьезные основания.

– Хорошо. Наша точка зрения на эту тему такова: мы против этого процесса. Вы, конечно, понимаете: это не потому, что мы хотели воевать. Как раз наоборот. При полном отказе от ядерного оружия и средств его доставки количество войн вырастет. Сравните число погибших за… ну пусть за последнее столетие – от ядерного оружия и от обычного; в чью пользу будет счет? Зато число жертв такого разоружения может оказаться воистину страшным; я имею в виду компании, фирмы – и, безусловно, занятых в них людей и инвестированные капиталы.

– Ваш ответ меня радует.

– Ваши вопросы исчерпаны, сэр.

– Прекрасно. Перехожу к проблеме. Вероятно, для ваших астрономов уже не является секретом, что…

Столбовиц действительно слушал очень внимательно, не перебивая.

– …Итак, прежде всего, коллега: я приехал для того, чтобы повстречаться с некоторыми видными сторонниками Конференции и Соглашения о ядерном нулевом разоружении. Во всяком случае, так это должно выглядеть и для вашей, и для российской аудитории.

– Но, насколько я понимаю, это не является главной целью вашего визита?

– Было бы глупо скрывать это от вас: я очень рассчитываю на вашу серьезную помощь.

– Вы понимаете, конечно: это зависит от характера ваших планов. Я ведь не враг своей стране.

– Как и я – моей. Теперь слушайте.

Политик умел излагать суть дела кратко, и ему понадобилось лишь четверть часа, чтобы ввести собеседника в курс событий и дать свою их оценку – включая уровень опасности, какой для Америки явилась бы гонка разоружения. Столбовиц слушал внимательно, не перебивая; если и возникали у него какие-то вопросы, он, вероятно, фиксировал их в памяти – во всяком случае, никаких пометок не делал. Хотя москвич и был уверен, что запись их разговора ведется с самого начала. Если бы они встретились в его доме в Москве, то запись была бы сделана непременно.

Когда он умолк, Столбовиц сказал:

– Вы правы, здесь не один вектор развития и, может быть, даже больше, чем два. Какой из них вы предпочли бы исследовать в первую очередь?

– Значит, вы не вполне оценили ситуацию. С моей точки зрения, главная по срокам решения проблема – политическая. Сохранение вооружений, мораторий, если угодно, на их сокращение – до более спокойных времен. Но инструментом для решения политической проблемы является, как вы уже поняли, мотив приближающегося тела. Первое – цель, второе – инструмент. Но перед тем, как начать работу, мастер всегда готовит инструмент для нее.

– Разве судьба планеты вас не волнует?

– Мне представляется, что она зависит именно от политического решения.

– Ну, с этой глыбой вряд ли можно вступить в переговоры.

– Когда дипломатия пасует, берутся за оружие.

– Интересная мысль – в этом контексте. Вы полагаете, что, если на Земле разразится война, глыба испугается – и отвернет, чтобы обойти нас стороной? На это я не очень рассчитывал бы.

– Я вижу, вы сегодня настроены легкомысленно.

– Это только кажется. Объясните вашу позицию.

– Она очевидна. Глыба или пролетит мимо, или пойдет, скажем так, на таран. Вероятность пока еще трудно оценить, но у варианта «Промах», видимо, куда больше шансов: Земля в пространстве – это такая малость – меньше, чем ничего.

– Человек на фоне земного шара – не крупнее, но пуля его находит.

– Если хорошо прицелиться. А я не вижу стрелка.

– Эм-м… возможно. Но для диспута сейчас неподходящее время. Хорошо, пусть промах более вероятен. Но и попадание вовсе не исключено.

– На этом и основан политический расчет.

– Ну-ну?

– Если угроза столкновения с небесным телом станет достоянием широких масс, это неизбежно приведет к панике; но такая ситуация всегда используется определенными кругами в их интересах: демонстрации, погромы, государственные перевороты – ну, вряд ли нужно перечислять все подряд.

– Не нужно.

– Я тоже так думаю. Но при возникновении такой обстановки – каким способом можно будет сохранять или восстанавливать порядок, предотвратить нежелательные последствия?

– Каким? Ага!..

– Порядок можно будет спасти лишь одним способом: применением силы. А нарушителями его наверняка станут не только отдельные лица и группы, но и целый ряд хорошо известных нам государств. И они-то уж не станут ограничивать себя в применении средств борьбы – вплоть до, – поэтому та сила, которую придется применить защитникам законного порядка вещей, должна не уступать, но превосходить противника. И есть единственный способ сохранения порядка: сохранение угрозы ракетно-ядерного ответа, а может быть, даже и превентивного удара. Он лежит на поверхности, но глубже, поверьте, нет вообще ничего. Можно ли в такой ситуации обсуждать вопросы разоружения, даже просто думать о них? Как по-вашему? У вас имеется другое решение?

– Другого я не вижу, – сказал Столбовиц, подумав.

– В этом свете как выглядит желание уничтожить – поспешно, прямо на месте – ядерный арсенал? Разве можно с этим спешить? Для вашей экономики, кстати, полезно – как я уже сказал, да вы и сами знаете, – обратное. Но если так, к чему торопиться с подписанием Соглашения, с Конференцией – со всем этим пакетом? К тому же нет уверенности, что удалось действительно ликвидировать базы и арсеналы «третьих» – это надо проверять и перепроверять. Потребуются годы!..

– Это понятно. Наши арсеналы необходимо сохранить – во всяком случае, отложить любое решение до возникновения полной ясности. И такую политику предложить всем остальным эвентуальным подписантам… Ни Америка, ни Россия в одиночку могут не справиться, не говоря уже о прочих. Весь официальный ядерный пул – против тех, кто ухитрился сохранить свои заряды и до сих пор в этом не разоблачен. Торопить сокращение слишком рискованно – тогда «третьи» вдруг оказались бы хозяевами положения… Я верно изложил ваши тезисы?

– Да. Вот это я и называю политической проблемой. Потому что до открытия Конференции остались считанные дни; если она пройдет с успехом – а сомневаться в этом трудно, – то после нее всякий разговор об использовании ядерных зарядов в какой угодно цели способен взорвать общество. А все мы, я думаю, заинтересованы в том, чтобы жизнь оставалась спокойной, законы выполнялись, выборы происходили – и так далее. Если же информация о космической опасности возникнет в массах до начала Конференции, немедленно появится и требование отложить ее до выяснения всех обстоятельств. А вы не хуже моего знаете: отложить – значит, как правило, похоронить, поскольку будут находиться все новые возражения. Вы согласны со мной?

– В этом есть здравый смысл. Но почему вы решили везти ее, эту проблему, сюда? Разве нельзя было заговорить об этом в Москве?

– Можно. Однако не нужно. Зачем, найдя клад, отдавать его другому? Я в этом не заинтересован. А вы?

– Пожалуй, это можно понять. Хорошо. Какие же шаги вы намерены предпринять – сейчас и здесь?

– Помимо встреч с противниками Соглашения везде, где это удастся – я готов даже давать показания сенатской комиссии, при сохранении секретности, конечно, – мне необходимо попасть на прием к президенту. Я обладаю информацией, которая, полагаю, его чрезвычайно заинтересует и склонит на нашу сторону.

– Вы не хотите позволить мне сделать свой вывод об интересе этой информации для президента?

– Не обижайтесь, но все же вы – не он. Вот когда в Белый дом въедете вы…

– Надеюсь, Бог убережет меня от такой судьбы. Хорошо, а что у вас второе?

– Переговорить еще с некоторыми людьми, которым придется сыграть определенную роль в предстоящих событиях.

– Кто это, по-вашему?

– Оптимально – Председатель Объединенного Комитета начальников штабов…

– Ну, отловить его для конфиденции – задача не из простых. Он всегда занят – вы же знаете военных! Ладно, кто второй?

– Кто-нибудь из телевизионных обозревателей первой величины. Дело надо начинать, не откладывая.

– Предоставляете выбор мне?

– Думаю, вы сделаете его куда обоснованней.

– Благодарю. Что еще?

– Мне все-таки хотелось бы иметь моих людей под рукой.

– Вы понимаете, что они не имеют здесь права носить оружие – не говоря уже о его применении?

– Я не собираюсь нарушать законы. И они тоже.

– Лично я не стал бы тащить их сюда – если вы хотите сохранить должный уровень секретности. Но в конце концов…

– Заранее благодарю.

– В таком случае сейчас у вас есть возможность отдохнуть; не уверен, что она будет представляться часто. А я займусь вашими делами.

– Нашими.

– Вы правы: нашими.

* * *

Когда Столбовиц снова оставил гостя в одиночестве, глава оппозиции вместо рекомендованного расслабления поступил как раз наоборот: сосредоточился, обдумывая и анализируя только что состоявшийся разговор.

Казалось, все было логично. Однако не возникало уверенности в том, что все прошло как надо.

Он попытался сформулировать то, что его смущало.

Ага, вот: уровень удивления. Нет, оно, конечно, было проявлено. Но, похоже, не было естественной реакцией на неожиданную, притом очень серьезную новость. Оно было… чрезмерным, именно так. Профессионал такого уровня обязательно скрыл бы это чувство, будь оно подлинным. В уровне Столбовица москвич давно уже не сомневался. Да, удивление скорее всего было сыграно. Сыграно неплохо. Однако, как говорил Станиславский: «Не верю!»

А раз настоящего удивления не было, причина могла быть лишь одной: Столбовиц заранее был в курсе всего.

Да конечно же, был. Невозможно предположить, чтобы то, что стало известным российским астрономам, политикам и оперативникам, не было вовремя замечено и оценено в Америке. Было, было.

Да собственно говоря, и сам он, еще только принимая решение лететь сюда, уже был уверен, что кто-то – Лэнгли, Пентагон, Белый дом – в курсе астрономических наблюдений. У них одна «Чандра» чего стоит, космическая обсерватория НАСА. Можно поспорить на тысячу долларов, что «Чандра» сейчас во все глаза смотрит именно на космического бродягу.

Но ведь и намерением самого политика было не огорошить великодержавников страшноватой новостью, но лишь согласовать планы, которые у них непременно уже должны были иметься. Планы замедления процесса разоружения. Так что если бы Столбовиц сделал хоть намек на то, что информацией по этому поводу они обладают…

Но он этого не сделал. Не был откровенен.

Почему? Причина скорее всего самая простая: им любопытно прежде заглянуть в наши планы – мои, думал он дальше, – и потом решать, в какой степени можно – если вообще нужно – идти на сотрудничество.

Ну что же: первый шаг сделан, указано направление, в каком я собираюсь развивать события. По их реакции будет видно, насколько оно совпадает со здешними намерениями и схемами.

А если они не совпадут с моими?

То, что Столбовиц согласен играть против нынешнего президента, если не удастся убедить его в опасности избранного пути, вовсе не значит, что так думают и другие. Конечно, многое зависит от того, насколько хозяин Белого дома тверд в своей позиции ядерного разоружения. Насколько убеждены его советники. Нет сомнения в том, что военные хотят сохранить потенциал: какой военный и когда добровольно отказывался от мощного оружия? Ведь на этой мощи зиждется их авторитет, вес в обществе. Военным нужна угроза извне – она оправдывает их существование. Но если ядерных головок не будет – кто и чем сможет угрожать Соединенным Штатам? Террористы? Но для борьбы с ними ядерное оружие как раз не требуется, потому что против них оно неприменимо. Значит, кто-то должен обладать кулаком, которым можно время от времени грозить великой стране. Россия, Китай, арабы, да кто угодно – но враг должен быть. Комета? Пусть хоть комета.

Да, намерения военных просчитываются легко. Но это еще не значит, что они станут играть против Овального кабинета: куда привлекательнее может показаться им идея договориться с действующим президентом, а не предположительным – до выборов еще есть время… Они могут сделать это, подав проблему так, как сделал бы это и я, по той же схеме: ядерные ракеты нужны для безопасности уже не только Штатов, но и всей планеты.

А у главы США есть еще время круто изменить курс: партийный съезд, на котором будет официально выдвинут кандидат в президенты от республиканцев, состоится через три недели – и именно там можно огорошить нацию новостью и провозгласить изменение политики в отношении ядерных ракет. Америка вновь спасет мир – девиз, под которым можно избрать кого угодно.

Но для него, российского оппозиционера, это станет полным проигрышем. Потому что российский президент, едва услышав об этом, сделает то же самое, понимая, что ничего иного предпринять просто нельзя.

Нет, здесь нужно бороться до конца. И добиться нужного результата любой ценой: информация раньше времени не должна стать известной – здесь и во всем мире.

До сих пор тут, похоже, считали так же: ни в печати, ни на телевидении – ни малейшего намека на космическую угрозу. Надевать намордники на журналистов здесь сложнее, чем у нас, – однако факт налицо: молчание. Но ни в коем случае от неведения.

Что делать, если президент в Вашингтоне будет упорно стоять на своем?

Тогда останется одно: внушить людям, от которых зависит если не все, то, во всяком случае, очень многое в политике, – уверить их, что он изменять курса не станет. И потому, что упрям. И потому еще, что… Почему же? Надо найти. Подсказать Столбовицу…

Вот черт, подумал он, внутренне усмехнувшись, кто бы мог подумать, что я приму столь деятельное участие в предвыборной кампании американского президента? Да нет, это, собственно, вовсе не так; я просто выстраиваю американский аспект моей собственной кампании и не более того.

А авторитетному журналисту-обозревателю накидать намеков, всяких недоговоренностей и вещей типа: «Мы в России удивляемся, глядя, как тут у вас…» – ну и что-нибудь этакое.

Да, вот именно так. Кстати, о нас в России: Гречин предупрежден, не позвонить ли еще и на «Шахматный» канал?

Позвонил; но не дозвонился: главный редактор «Шахматного» был где-то вне зоны приема, а где – на канале никто не знал. Ладно, время еще есть.

Теперь, пожалуй, можно и действительно отдохнуть. Все же столько времени в самолете, да и смена поясов влияет – дома я сейчас, вернее всего, спал бы… Где я здесь буду спать?

Стоя перед кроватью, он сладко потянулся. Приятное это занятие прервал телефон.

– Отдохнули?

Это Столбовиц.

– Наилучшим образом, благодарю вас.

– Хорошо. Я сейчас лечу к вам. Приготовьтесь: удалось договориться о встрече – только-только успеем долететь.

– С обозревателем?

– С генералами. Так что вооружитесь до зубов. На ту же тему, что со мной: небесное тело, соглашение и ракеты. Итак – через двадцать минут на площадке.

Приезжий рысцой протрусил в ванную. Душ сейчас был как раз кстати.

 

2

Минич положил трубку и удивленно сказал Джине:

– А говорят, что чудес не бывает.

– Ну, что он сказал?

– Прямо невероятно. Я думал, что он меня пошлет…

– Что ты думал, я знаю. А он что?

– Я просто ушам не поверил: прошло на ура. Он, мне показалось, в дикий восторг пришел – словно ждал именно чего-то такого. Сразу же дал «добро», сказал, чтобы я не хватал себя за руки – места даст столько, сколько потребуется, и попросил сделать все так быстро, как только могу, – и сразу же к нему, не в отдел, а прямо.

– Замечательно. Я рада за тебя.

– Спасибо.

– Больше он ничего не сказал?

– Строго-настрого предупредил, чтобы никому ни полслова, а то кто-нибудь другой подсуетится и перехватит. Сказал, что такой гвоздь непростительно было бы уступить даже родному отцу.

– Разве об этом нужно специально предупреждать?

– Да нет – все и так прекрасно понимают. Скорее, он слишком уж взволновался, по-моему. Может, просто устал – день был длинный.

– Может быть, – сказала Джина задумчиво. – Хотя… что-то не очень хорошие у меня предчувствия. Знаешь что? Давай-ка поскорее уедем отсюда.

Но Минич, чье настроение после разговора с Гречиным резко улучшилось, предпочел бы другой вариант:

– Темно уже, дорога нелегкая, и устал я, откровенно говоря. Лучше бы задержаться тут до утра? Чем плохая идея?

Он встал, подошел к Джине сзади, положил ладони ей на плечи, тем самым договаривая то, что не было высказано в словах.

Джина не стала высвобождаться из его рук. Но покачала головой:

– Слишком рано расслабляться.

– Послушай… Останемся.

– Нет. – Только теперь она повела плечами, сбрасывая его ладони. Встала.

Но у него уже вступило в голову. И не только.

– Так, значит? А с Люцианом спала. Я что – хуже?

И подумал: сейчас даст по морде.

Но она вроде бы не обиделась. Не очень понятно усмехнулась:

– Я и с другими спала, к твоему сведению. Вот такая. И греха в этом не вижу: никого не обманывала и денег не брала. Ну и что?

– Да нет… – пробормотал Минич, опешив. – Ничего…

– Я не против твоей… идеи. Но не сейчас и не здесь. Не в доме Люциана, понятно?

– Когда же? Где? – Миничу уже казалось, что он хочет эту женщину – всерьез и надолго, и даже – давно, хотя последнее было и вовсе нелепым. Такое приключалось с ним не впервые, но каждый раз он переживал все заново. – Может быть, тебя смущает, что Люциан умер? Он не обиделся бы, поверь мне… – И он снова протянул руки, чтобы обнять ее.

– Нет! – На этот раз слово прозвучало резко, как выстрел без глушителя. – Хочешь ночевать здесь – ночуй. А я пойду.

– Ночью? Пешком?

– Ничего. Мне уже приходилось.

Она взяла сумку. И пошла к двери – решительно, твердо ступая.

– Постой!..

– Я сказала – нет.

– Да ладно, будь по-твоему – поедем…

Ему действительно не хотелось сейчас садиться за баранку. Минич был не из тех, кто даже в туалет по малой нужде старается доехать в машине; садился за руль тогда, когда и в самом деле было нужно. Но отпускать женщину одну в ночь, в этой диковатой (на его взгляд) местности было бы совершенно недостойно – тем более что ему хотелось сохранить знакомство.

– Если ты быстро соберешься.

– Ты так спешишь?

Джина ответила не сразу:

– Мне тут стало не по себе…

– Обиделась? – высказал он догадку.

– На тебя? – Она чуть улыбнулась. – Нет, конечно. Просто возникло вдруг нехорошее предощущение. А я верю в такие вещи.

Собирался он недолго – по сути, сборов никаких и не было, взял только все найденные материалы покойного астронома-любителя, погрузил в пластиковый пакет – он всегда носил один такой в заднем кармане брюк на случай, если понадобится что-то купить по дороге. Выключил свет, когда Джина уже вышла на крыльцо. Тщательно запер дверь. Ему уже хотелось и в самом деле сохранить этот домик за собой: теперь с ним было связано и чисто личное воспоминание, пусть и не самое приятное. Подошел к машине, отворил дверцу, включил внутреннее освещение, внимательно оглядел салон, заглядывая даже под передние сиденья.

– Ты что-то потерял?

– Нет. – Минич принужденно усмехнулся. – Подумал, что эти – как их назвать – гости могли что-нибудь и подбросить. Насмотрелся фильмов…

– Если бы только в фильмах, – сказала она. – Нашел?

– Нет. Остался багажник, да и под капот посмотреть стоит.

– Только побыстрее, пожалуйста! – Минич услышал в ее голосе подлинный страх. Покачал головой.

– Ладно, садись. Будем надеяться…

Все же зажигание он включил, преодолевая некое внутреннее сопротивление. Не иначе, как страхи женщины передались и ему? Погода стояла теплая, не было нужды прогревать мотор, и он сразу же врубил скорость и дальний свет.

– Света не надо, – тут же проговорила Джина.

– Без него – до первого дерева.

– Ну пожалуйста…

Минич повиновался, удивляясь своей сговорчивости. Оставил включенными только габариты. Трогаясь с места, предупредил:

– Ехать придется со скоростью пешехода.

– Хорошо, хорошо…

По роще действительно так и пришлось двигаться – небо затянуло облаками, и света от него не было никакого, подфарники давали видимость на расстояние двух-трех метров. Когда выехали на поляну, стало можно немного прибавить, здесь не было опасности налететь на препятствие. Они проехали примерно полпути до предстоявшего подъема на дорогу, когда Джина вдруг крикнула вполголоса:

– Стой, стой!

Он тут же затормозил – невольно, просто сработал рефлекс.

– Что такое?

– Свет. Видишь – свет.

Теперь он и сам увидел длинные, расширяющиеся клинья света, медленно покачивавшиеся впереди вверх-вниз, хотя источник их еще не был виден.

– Едут. Это они!

Он не стал спрашивать – кто.

– Сверни куда-нибудь, пока нас не видят. Да быстрее! Ради Бога!

Засядем – эта мысль сразу же пришла ему в голову. Но выбирать не приходилось. Он отпустил сцепление, круто повернул баранку, покидая наезженную тропу, и поехал под прямым углом к ней, Переключил на вторую, потом даже на третью, стремясь отъехать подальше. Лучи далеких фар полоснули по заднему стеклу, и Минич на миг внутренне сжался: заметят? Не заметили, видимо, и лучи ушли в сторону: ехавшая машина спустилась с дороги на тропу. Сомнений не осталось: она направлялась именно к дому, который Минич и Джина только что покинули.

Он остановил машину, габариты выключил еще раньше. Теперь и услышать их было нельзя; от тропы успели отдалиться метров на двести, потому что и чужая машина ехала не быстро, опасаясь дорожных происшествий. И только когда задние красные огоньки джипа (то был именно джип, судя по звуку движка) скрылись за деревьями, Минич решил поскорее вернуться на тропу, выехать на дорогу – а там давай Бог ноги.

Но не получилось. Остановиться-то было просто, а вот снова трогаться машина не пожелала. Собственно, машина тут была ни при чем; останавливались, не выбирая места, и сейчас под колесами был тот самый песок – сухой, мелкий, глубокий. Забуксовали. Минич раз и другой попробовал раскачать машину – не вышло, задние скаты работали, как траншейный экскаватор, еще немного – и сели бы на дифер. Минич выключил мотор, откинул голову на подголовник, расслабляясь. Сказал чуть ли не весело:

– Засели основательно.

Джина ничего не ответила.

– Придется ждать, пока не рассветет. Там что-нибудь сообразим. Эти, я думаю, долго гостить не будут – уедут еще затемно, если так, то нас не заметят. Или, может, решили там надолго обосноваться – тогда тоже как-нибудь вывернемся. А?

Джина снова промолчала.

– И что мы им такого сделали? Скорее всего хотят еще что-то забрать оттуда – может, то самое, что мы увезли. А зачем им? Эй, ты что – уснула?

Джина пробормотала что-то невразумительное. Она сидела, упираясь плечом в дверцу, опустив голову на грудь. Минич положил руку на ее плечо. И ощутил мелкую дрожь. Джину трясло. Заболела?

– Что с тобой, эй?

Она попыталась ответить и не смогла: зубы стучали.

Минич обнял ее, прижал к себе. Подумав – с усилием пересадил женщину к себе на колени, потом нашарил и нажал рычаг, превращая правые сиденья в хотя и неудобное, но все-таки ложе. Чтобы переложить Джину туда, пришлось выйти из машины и зайти с другой стороны. Так он и сделал. Пожалел, что нечем было накрыть ее. Джина еле слышно пробормотала тонким голосом:

– Холодно…

Он затворил правые дверцы – не хлопая, но сильно нажимая бедром. Вернулся на свою сторону, разложил и водительское кресло. Улегся рядом с Джиной. Заблокировал все дверцы.

– Ближе… ближе… согрей меня.

Он прижался к ней всем телом. Сколько-то времени прошло – он почувствовал, как утихает дрожь, успокаивается ее дыхание. Он повернул ее лицом к себе и губами нашарил ее губы. На поцелуй она ответила неожиданно горячо, и он почувствовал, что сейчас ему все будет позволено.

По теплому времени надето на ней было очень немного. Объятие получилось неожиданно жарким, не как уступка с ее стороны – как желание, сильное, горячее. Да и сам он давно не испытывал такого влечения – по силе и продолжительности. Конечно, малолитражка – не самое удобное место для любви, но сейчас ее несовершенства им не мешали. Может быть, только что перенесенный страх способствовал такому взрыву чувственности? Но им некогда было думать об этом. В одно из кратких мгновений прояснения Минич подумал, что этак машина и в самом деле уйдет в песок по самое днище. Но сейчас ему – им обоим – наплевать было на все, что могло быть потом. Если бы даже они стали проваливаться к центру планеты, они далеко не сразу заметили бы, что стало слишком жарко: и так уже были раскочегарены до предела. Странным казалось, что окружавшая их темнота еще не раскалилась докрасна.

Устав наконец, они еще долго лежали рядом, стараясь как можно большей поверхностью тела прикасаться друг к другу. Как нечто, не имеющее к ним отношения, Минич в полудреме заметил: конусы света снова обозначились невдалеке, сдержанно пророкотал сильный мотор – и все это ушло своей дорогой.

Лишь когда за стеклами машины воздух стал сереть, Минич приподнялся и стал разыскивать то, во что был одет вечером: пора была привести себя в порядок, вытащить из багажника лопатку и попробовать высвободиться из песочной ловушки. Уж очень не хотелось идти в деревню и нанимать кого-нибудь, чтобы вытянули на дорогу.

Джина спала и проснулась только тогда, когда, изрядно поработав лопаткой, Минич включил мотор и стал выбираться. Это удалось не сразу, и все это время Джина молча оставалась на неудобном ложе. Только когда он вылез наконец и развернулся, готовый в путь, она проговорила тихо:

– Постой, дай привести себя в порядок…

Когда она оделась и вышла, оба в нерешительности постояли несколько секунд друг против друга, решая, похоже, как отнестись к тому, что произошло ночью: сохранить – или забыть раз и навсегда? Джина решила первой – шагнула и спрятала лицо у него на груди. Было, понял он и счастливо вздохнул, обнимая ее.

Когда уже проехали кольцевую, Джина спросила:

– Куда ты сейчас собираешься?

– Домой, – сказал он. – Сперва, конечно, завезу тебя, куда скажешь. Схожу под душ и сразу – за работу: ковать, пока горячо.

Покосившись, Минич увидел, что на лице ее возникло скептическое выражение.

– Ну говори, что там у тебя…

– Вряд ли тебе удастся поработать, как ты хочешь.

Он сделал вид, что не понял:

– Думаешь, усну за столом?

Она ответила вопросом же:

– Почему они, по-твоему, снова нагрянули туда?

– А ты как считаешь?

– За тобой. Ты им понадобился.

– И что я такого им сделал? – раздраженно подумал Минич вслух.

– Это им лучше знать. Но думаю, что тебе с ними не стоит встречаться, пока не напишешь и не отдашь твою статью – или что это там будет. А домой к тебе они наверняка придут. Если еще не пришли.

– Черт, – сказал он. – Вот приключение на мою голову. Куда же мне теперь деваться?

– Могу предложить мое жилье – на первых порах хотя бы.

– Гм… У тебя там можно работать?

– А что я, по-твоему, – провожу дни в безделье?

– Я и не знаю, где ты работаешь или служишь.

– Я – свободный художник, если угодно. А серьезно – занимаюсь целительством, снимаю порчи, составляю гороскопы… эзотерика, одним словом. Да я уже говорила. Принимаю на дому. Снимаю двухкомнатную квартирку – недалеко от Киевской. Одну комнату могу тебе уступить – пока дела не прояснятся.

– Спасибо. Предложение принято.

Он принялся рулить по ее указаниям.

А в его собственном жилье далеко не сразу поняли, что он вряд ли вернется домой в ближайшем будущем.

 

3

Вот так иногда начинается любовь. Хотя в этом именно случае трудно поручиться за то, что это действительно глубокое чувство вспыхнуло; может быть, просто – нервная разрядка, вспышка обоюдного влечения или просто – привычка к такого рода приключениям сработала. Надо полагать, время покажет.

А вот насчет отношений между двумя другими людьми можно с первого взгляда утверждать: да, это – настоящее чувство. С первого взгляда – потому, что до сих пор мы ни с этим мужчиной, ни с женщиной не только никогда не встречались, но о них ни слова и не слышали. Хотя, видимо, впредь и придется.

Эта пара нас не так интересует, как те двое, с кем мы только что расстались, – хотя бы потому, что люди они не наши, в смысле – не российские граждане, а американские, и к России никакого отношения не имеют, хотя с русскими встречаться им приходилось по роду служебной деятельности. Но все-таки подлинное чувство всегда как-то притягивает, и наблюдать за людьми, ему подверженными, бывает очень приятно – как если бы и тебя самого как-то озаряло, хотя бы самым краешком, сияние любви. Сам начинаешь испытывать и радость, и, к сожалению, порою – грусть.

На этот раз грусть – потому что любовь их трудно начиналась и еще труднее продолжается.

Причины же были не в их бедности – потому что никто из них к этому социальному состоянию никак не относился. Оба были из, мягко выражаясь, хорошо обеспеченных, а то и просто богатых семей. Сами они, правда, не занимались бизнесом, а находились на государственной службе, и на такой, что оплачивалась очень неплохо – даже по американским представлениям. Так что не в отсутствии денег была беда и даже не в их количестве. Поскольку супруг интересующей нас женщины возглавлял крупную компанию, производящую высокотехнологическую, вполне современную продукцию и получающую неплохие прибыли. А супруга влюбленного мужчины владела достаточно доходным производством.

Они оба, что называется, не были свободными. И проблема освобождения была для них сейчас главной, а кроме того, и самой сложной.

Будь они звездами кино, поп-арта или спорта, все было бы куда проще. Для таких людей развод (так принято считать) – неизбежная и постоянная составляющая их образа жизни, которая помогает делать рекламу и поддерживать интерес к звездам среди самой широкой публики.

Но в тех кругах, к которым принадлежали наши двое и по рождению, и по воспитанию, семейному положению, да и по служебному тоже – к такого рода происшествиям относились весьма отрицательно. И хотя в обеих семьях покоя уже не было, до бракоразводных процессов дело не доходило и вряд ли могло дойти – потому что все, имевшие к этому отношение, были категорически против.

А любовь с этим мириться не желала. И приходилось встречаться и ласкать друг друга – ну, не в автомобиле, конечно, хотя машины каждого из них были куда больше, комфортабельней и дороже, чем та, какой воспользовались Минич с Джиной; но все же и не дома, а чаще всего в мотелях, иногда же – и просто на лоне природы. И чем дальше, тем все это становилось труднее – не столько физически, сколько морально. Они хотели быть вместе! И не по нескольку часов раз или два в неделю, а постоянно. До сих же пор они могли видеть друг друга и разговаривать – если не считать уже упомянутых тайных свиданий – только на службе, на постоянных тренировках экипажа предстоящей в не очень определенном будущем марсианской экспедиции. Потому что оба они принадлежали к отряду астронавтов НАСА. Даже больше: к отобранным кандидатам в состав экипажа корабля «Амбассадор».

Они оба хотели в ней участвовать. Они любили свое дело и были на хорошем счету. Любой скандал отбросил бы их далеко от цели. Так что оставалось лишь терпеть.

– Зато когда мы вернемся… – иногда говорила Бриджит мечтательно. А он в ответ снова целовал ее – и никак не мог остановиться.

 

4

Главный правительственный связист не стал все-таки дожидаться, пока из поездки вернется президент. Он мог, конечно, связаться с президентом в любой миг, где бы тот ни находился; технически мог, но решился бы на такой поступок только в самом пожарном случае, беспокоить же главу государства из-за информации, больше всего смахивавшей на очередной слух, не счел возможным. Будь это чем-то действительно важным (полагал он), оппозиционер и сам доложил бы президенту; оппозиция там или нет, но интересами страны и она не позволит пренебрегать. Значит, не захотел зря волновать – так подумал связист, не допуская до себя никаких иных мыслей.

Однако давешнее решение все же поделиться своими сомнениями с главой администрации за ночь не изменилось. И почти в тот же час, когда глава оппозиции убыл в Штаты обычным рейсом «Дельты», связист поехал на Старую площадь.

Глава администрации выслушал его, глядя своими немигающими глазами, как всегда, куда-то в сторону. Насчет этого взгляда в близких к власти кругах ходила даже байка, что встретиться с глазами этого человека означало приближение какого-то чрезвычайного события, которое могло быть и очень хорошим, и таким скверным, что дальше некуда. А выслушав – глава администрации так уперся взглядом в связиста, что тому почудилось даже, что он ощутил то ли толчок, то ли легкий электрический шок.

Впрочем, через миг высокий чиновник снова отвел глаза в сторону и сказал своим обычным, приглушенно-ровным голосом (так он говорил обычно, потому что стоило ему заговорить громче, как в голосе начинали звучать визгливые нотки, от чего всем делалось не по себе):

– Спасибо за информацию. Прошу считать ее совершенно секретной – впрочем, вы и сами это уже поняли, я прав? (Связист судорожно кивнул.) У вас еще что-нибудь, или это все?

Конечно же, не все это было: только неопытный поперся бы к руководителю администрации с таким сомнительным делом совершенно неофициального характера. Был и деловой вопрос: требовались средства на усиление дальневосточной линии связи (Китай, Япония, Корея), поскольку нагрузка на нее росла не по дням, а по часам.

– Собственно, я к вам вот зачем: нужна новая волоконнооптическая линия, а то у нас до Хабаровска дотянута, а дальше – деньги кончились, потому что цены выросли на кабель…

– Давайте ваши предложения.

Предложения были подготовлены в письменном виде. Глава администрации скользнул по ним глазами, для проформы: все это уже проговаривалось устно, в кулуарах.

– У нас таких денег сейчас нет. – И этот ответ был известен заранее. – Но я сегодня встречаюсь с Гриднем, он уже выражал желание поучаствовать в этой работе – с тем, что в дальнейшем сможет и сам пользоваться новой линией.

Кто такой Гридень и зачем ему дальневосточная сверхзащищенная линия – объяснять не надо было. Существовала лишь неясность – когда она ему понадобится. Именно это связист и хотел выяснить.

– Хочет ветку на Камчатку? Было бы очень неплохо, – сказал он. – У него-то деньги всегда найдутся.

– Позвоните мне завтра – сообщу вам о результатах. Если договоримся – дальше уже вам придется с ним приходить к соглашению по конкретным вопросам.

Связист внутренне поежился: разговаривать с Гриднем всегда было трудно; и не только потому, что магнат носил неофициальный титул самого богатого человека в России, но главным образом по той причине, что переговоры с ним всегда заканчивались тем, что принимались его условия, и никогда – наоборот. И он при этом никак не давил и даже не обманывал; просто у него была какая-то такая логика, против которой нельзя было устоять.

На этом разговор и закончился; к теме катастрофы больше не возвращались. И однако правительственный связист был совершенно уверен, что глава администрации не только не пропустил сказанного мимо ушей, но напротив – очень хорошо запомнил и уже как-то по-своему оценил. А неожиданный прямой взгляд его, возможно, означал, что прежде ему об этой теме и о внезапном ее засекречивании ничего не было известно и что своим докладом связист сделал для главы администрации что-то очень важное. Впрочем, интерпретация взглядов – дело сложное и не каждому доступное. Тем не менее на службу связист ехал в хорошем настроении.

 

5

Разговор главы администрации с Гриднем действительно состоялся в тот же день. Однако посвящен он был главным образом вовсе не новой линии связи и вообще делам не совсем государственным.

Гридень возглавлял холдинг, в котором было, как уже говорилось, всякой твари по паре: и добывающие компании, и обрабатывающие, и торгующие, и банки, и – отдельно – информационные. И уже некоторое время тому назад между ним и администрацией завязались интересные отношения: не то чтобы чисто дружеские, но и не чисто служебные, а скажем так – доверительные, что ли. Когда хозяин кабинета на Старой площади увидел, что перед ним отворяют узкую дверцу для сближения с магнатом, он такого случая не упустил – и до сих пор ни разу об этом не пожалел. Гридень всегда привлекал его, потому что в капиталисте чувствовалась сила – большая и, что еще важнее, настоящая, подлинная, то есть не зависящая ни от каких выборов, симпатий и антипатий политических партий и деятелей, но лишь от тех не только по российским масштабам очень больших денег, в которые оценивалась гриденевская собственность, и еще тех, которыми он ворочал через банки.

Приглашение к более интимному общению сразу возвысило администратора в собственных глазах и заставило вести себя достойно и сдержанно. Иными словами, никаких подачек не принимать, ни о каких услугах не просить, хотя иногда они и очень не помешали бы, ни на что не напрашиваться, а нечастые просьбы магната (все в рамках и закона, и, в общем, этики) выполнять безвозмездно, как бы из чистой дружбы.

С год высокий чиновник ощущал, что подвергается многостороннему испытанию, что постоянно находится у Гридня на виду: поэтому даже то немногое, что позволял себе раньше (например, расслабиться в тесной компании или воспользоваться своим положением для получения чего-то сверх того, что ему официально и безусловно полагалось), он как ножом отрезал.

И совсем недавно, по неуловимо изменившемуся отношению Гридня к нему, ощутил, что экзамены – всю сессию – сдал, похоже, на пятерки, и теперь следовало ожидать, что ему будет выдан диплом; что в нем будет записано – можно было только догадываться, но была уверенность, что это будет нечто нетривиальное.

И вот сейчас этот день, похоже, пришел.

Начался он с обычного телефонного звонка. Звонил Гридень; это следовало считать событием незаурядным.

– Рассчитывал сегодня повидаться с вами, – сказал Гридень своим обычным негромким голосом, – но врач просит заехать к нему показаться. А с медициной, как вы знаете, не спорят.

Глава администрации все прекрасно понял.

– Я как раз тоже собирался в поликлинику, – ответил он.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– И несерьезного тоже. Но мелкие волнения, как всегда.

– Надо справляться с ними, пока они не вырастают до крупных. Так что не пренебрегайте врачами.

– Вы меня убедили. Еду сейчас же, – сказал работник со Старой.

– А я уже в пути. До свидания.

– Всего самого доброго.

Глава администрации сразу же вызвал машину.

Они очень редко и только по совершенно официальным поводам встречались в служебной обстановке – на Старой площади или в гриденевском небоскребе, в котором помещались конторы основных компаний его холдинга. И при этом никогда не оставались наедине. А когда возникала такая надобность (инициатором по большей части был Гридень), пользовались для этой цели поликлиникой – элитарной, к которой оба были приписаны. Наблюдающие врачи у них были разными, но кабинеты их располагались рядом, их разделяла только еще одна комната. Она считалась экспресс-лабораторией и в самом деле была оборудована всем необходимым для такой деятельности; войти в нее можно было как из одного, так и из другого кабинета – войти и быть уверенным, что никто тут вас не увидит и ни слова не услышит: новое здание поликлиники ставила строительная компания из гриденевских, и было сделано все для полной информационной безопасности.

Гридень приехал на четверть часа раньше и действительно подвергся осмотру у своего терапевта: со здоровьем магнат и в самом деле шутить не собирался. Глава администрации тоже побыл у своего врача, но его осмотр потребовал меньше времени, поскольку был чиновник человеком достаточно молодым, спортивным и, как принято говорить, практически здоровым. Так что медицинские процедуры у обоих закончились почти одновременно. Как раз в эту минуту лаборантка, в чьем ведении находилась экспресс-лаборатория, получила распоряжение съездить в клинику за результатами тех анализов, что производились в стационаре у находившихся там сейчас пациентов доктора Семкина – того самого, что курировал Гридня. Таким образом, нужная комната освободилась, и Гридень с чиновником вошли туда – каждый через свою дверь – совершенно синхронно.

Врачи уже занялись новыми пациентами; небольшой прибор на стене, отнюдь не бросавшийся в глаза среди множества чисто медицинских аппаратов и устройств, свидетельствовавших о крайне высоком уровне здравоохранительной технологии в этом учреждении, – приборчик этот, чей индикатор светился приятным для глаза зеленым светом, засвидетельствовал, что говорить можно, не опасаясь визуального наблюдения или прослушивания (здесь даже жалюзи на окне гасили всякий звук так, что он вовсе не доходил до стекол). Будь что-то не в порядке – индикатор сперва замигал бы, а потом и сменил цвет на красный. Итак, никаких помех не возникало, и можно было говорить откровенно.

– Я рад видеть вас в добром здравии, – начал Гридень. – И надеюсь, что врачи не обещают вам никаких ухудшений. Потому что в ближайшее время – если мы договоримся, разумеется, – вам потребуется все ваше здоровье, выносливость, ум, решительность и те связи, которыми вы успели обзавестись, находясь не только на нынешнем вашем посту, но и прежде.

Нынешний глава пришел в администрацию из внешней разведки, и Гридень, надо полагать, имел в виду именно это обстоятельство.

– Я бережно отношусь и к здоровью, и ко всему другому, о чем вы упомянули, – ответил собеседник.

– Меня радует, что вы довольны своим здоровьем. Как вы, я полагаю, знаете, я достаточно давно наблюдаю за вами. И должен сказать, с удовольствием вижу, как вы растете. Быстро – и в нужном направлении. Скажите: не стало ли вам тесновато на Старой площади? Не ограничивают ли вас эти стены? И не хочется ли вам выйти за их пределы?

– Н-ну…

– Выйти самому. Потому что ощущения подсказывают мне, что там, где вы сейчас работаете, назревают перемены. И будут они не в вашу пользу. А если покатитесь, не подстраховавшись, – подняться на ноги будет очень нелегко. Уходить надо, как вы понимаете, вовремя.

– Если бы я увидел более обширное пространство…

– У меня оно есть для вас. Оно ограничено только поверхностью планеты.

Политик, привыкший к сдержанности в проявлениях эмоций, все же не удержался и покачал головой:

– Звучит привлекательно.

– Не стану говорить загадками. Речь идет о новой компании, которая будет создана в рамках холдинга (Гридень не назвал имя этого холдинга – оно и без того было ясным). Я некоторое время размышлял над кандидатурой председателя правления этой компании. И остановился на вас.

Собеседник слегка поклонился в знак благодарности.

– Если мой опыт может в ней пригодиться… Чем будет заниматься новая фирма?

– Она будет называться «Шиповник». – Гридень чуть усмехнулся. – Не пугайтесь, это не садово-огородный кооператив. Слово «Shipowner» – вам перевести?

– Спасибо, нет нужды. Следовательно – шиппинг? Или шипрайтинг?

– Возможно, в будущем мы и купим николаевские верфи: там они достаточно быстро умирают. Хотя меня больше привлекает Дальний Восток. Все-таки Тихий океан – не Черное море. А на Камчатке я уже стою твердо. Но начинать надо с шиппинга. Сейчас завершены переговоры, мы приобретаем три танкера класса «Супер».

– Нефть?

– Для начала. И контейнеры. А в перспективе – от танкеров до банановозов, по всему диапазону. Rull, Russia!..

– Драться с греками?

– Ну, не только. А вы не любите драк?

– Не люблю по мелочам. А если дело стоит драки – отчего же. Готов. Каков установочный капитал компании?

Вместо ответа Гридень достал из кармана электронный блокнот, нажал несколько клавиш. Показал.

– Думаете, хватит? – спросил собеседник, посоображав немного. – Придется ведь…

– Знаю, знаю. Сейчас больше не выходит – много денег забирает строительство камчатского курортно-туристического комплекса. Кстати, ваш хозяин сейчас там; хотя – кому я это говорю!.. Сообщают, что ему нравится. Но надо только начать. Денег я достану – по ходу действия. Можете заверять всех, с кем будете разговаривать: затруднений с зарплатой не будет.

– Кстати…

– Да-да. Вот ваша ставка.

Гридень нажал еще несколько клавиш.

– Ну и разумеется, некоторое количество акций. Местоположение фирмы – я присмотрел неплохой домик на Охотном ряду, а пока его будут приводить в порядок – будете располагаться здесь, на двадцать седьмом этаже.

Он откинул голову, прищурился:

– Итак, мое предложение высказано. Нужен ваш ответ. Только не просите времени на размышления и консультации с женой.

– И не собираюсь. Я согласен. Когда?

Гридень улыбнулся:

– Как только вернется с Камчатки – а теперь уже, вернее, из Монголии ваш шеф, – если не случится мировой катастрофы…

Человек со Старой площади чуть нахмурился: всего на миг. Он вспомнил. И как ни мимолетно было это движение лицевых мускулов, оно не ускользнуло от Гридня.

– Вы уже в курсе? – спросил он быстро, перегибаясь через стол. – Где, что? Уже – или только ожидается?

– Пока – на уровне слухов, но…

– Рассказывайте.

Информация в передаче заняла немного времени.

– Понятно, – бормотал Гридень. – Понятно, понятно… Совпадает.

Ему и в самом деле было понятно не только то, что информация, уже полученная им совсем недавно, подтверждается, но и другое: когда информация эта станет общедоступной – а она рано или поздно выйдет из-под контроля, – начнется паника. Акции обрушатся. Следовательно? Все, что можно, надо сливать сейчас – ненавязчиво, чтобы не сбить цену. Брать деньги. Потом выбросить информацию – и скупать за гроши все, что можно и нужно покупать. Акции пароходств. Судостроительных заводов. Ну и конечно же – нефть, газ, металлы… Что нужно сейчас, немедленно? Выйти на источник информации. Иметь ее и контролировать. Результаты могут быть баснословными. И ведь не о России речь идет в первую очередь. Паника будет всемирной. И биржи полетят не только и не столько тут…

– Итак, вы приняли мое предложение.

– Несомненно.

– Прекрасно. Вы состоите у меня на должности с этой минуты. Но по названным вами причинам физически останетесь пока на прежнем месте, и наше соглашение до поры пребудет конфиденциальным.

– Вы хотите…

– Я хочу, чтобы вы собрали в своих руках все существующие и возможные каналы информации по поводу предполагаемого события. Постоянно держали меня в курсе. И поступали с этой информацией – а также с ее носителями – так, как буду указывать я. Понадобятся деньги – только скажите. Если надо будет купить обсерваторию – и на такие расходы я пойду. Или нанять, это было бы лучше. Со всеми звездочетами. Здесь или в Австралии – не имеет значения. Для того чтобы успешно проделывать эту работу, вам выгоднее оставаться в нынешнем кабинете. А пост в «Шиповнике» вы уже заняли, но эти дела могут и обождать немного: их мы способны регулировать, а вот полет космического тела нам, к сожалению, неподвластен. Вы меня поняли? Согласны?

– По-моему, это самый правильный путь. Если я верно понимаю, после того, как угроза исчезнет, вы сможете значительно увеличить начальный капитал компании?

– О, в этом не сомневайтесь. У нас будут такие корабли…

– Суда, – не удержался собеседник магната, чтобы не поправить.

– Браво. Вы уже становитесь специалистом. Вот вам мой личный номер. Линия спутниковая, защищена абсолютно. И я буду готов принять вас в любой миг, как только это потребуется.

– Спасибо.

– Да, вот что еще. Президент в курсе?

– Туда ему, насколько я знаю, не сообщалось. Иначе он проявил бы хоть какой-то интерес.

– Я бы не стал его беспокоить. Сначала разберемся сами.

«Ну понятно, – подумал шеф администрации. – Сейчас инициатива у тебя в руках, а узнай об этом первый – неизвестно еще, что он станет делать…»

Вслух же он сказал:

– По сути, нет ведь ничего столь определенного, чтобы докладывать на самый верх.

– Совершенно верно. Итак – успехов.

– Всего наилучшего.

 

6

В лимузине Гридень продолжал думать над вновь открывшейся перспективой. Тут было, над чем поразмыслить, и помимо главных, совершенно ясных для него ходов.

Нет, сама, возможно, предстоящая катастрофа Гридня, прямо сказать, не очень беспокоила. Он в нее просто не поверил. Почему? Ну не поверил, и все тут. Подсознание не говорило ему о такой опасности. А подсознанию он верил. Так что размышления, которым он сейчас предался, касались вовсе не путей спасения от мирового катаклизма, а действий чисто практических, которые следовало предпринять – или, наоборот, предпринимать не следовало – в самое ближайшее время. Уже сегодня. И вот это «следует – не следует», исполненное противоречий, и заставляло сейчас магната нервно ерзать на мягкой коже сиденья, как если бы он пытался отыскать на нем такое место, которое само и подскажет нужное решение.

Дилемма заключалась в том, что, с одной стороны, новую информацию – и только что полученную им, и ту, которую еще только предстояло получить, – следовало хранить в строжайшей тайне, потому что любая утечка ее привела бы к уменьшению возможной прибыли, величину которой Гридень в первом приближении, округляя, представил себе сразу же, как только биржевая операция по всему фронту – не Москва только, но и Нью-Йорк, Лондон, Страсбург и так далее – возникла в его сознании. Он не только определил порядок величины, но и вчерне уже распределил эти деньги по назначению. Иными словами, суммы эти оказались как бы уже запланированными в бюджет, нарушение которого Гридень считал признаком непрофессиональности. И делиться с кем-нибудь новой информацией означало бы практически не что иное, как делиться прибылью. А этого очень не хотелось. Это было бы противоестественно. Таким образом, вывод напрашивался сам собой: никому ни слова, никаких пояснений, никакой мотивации. Почему продаю? Просто решил вычистить портфель, да и понадобились деньги – шутка ли, три таких парохода покупаются… Убедительно? Убедительно. Поверят или нет – но придраться не к чему.

Но – как отлично понимал Гридень – кто-то придерется и начнет копать.

Может быть, почти для каждого его объяснений хватит. Но только не для Федюни.

Именно так, по старой-старой памяти, Гридень в мыслях называл глубокоуважаемого Федора Петровича Кудлатого, весьма солидного предпринимателя и финансиста, контролирующего значительную часть рынка цветных металлов (не только в России), а также воздушного транспорта и железных дорог, а в далеком уже, но незабвенном прошлом – большого авторитета, Кудряша по кликухе, стоявшего во главе сильной криминальной группировки в Подмосковье.

В этом прошлом, теперь официально как бы и не существовавшем никогда, Федор Петрович тянул (правда, лишь в пору ранней юности и полной неопытности) два немалых срока, числилось за ним несколько крутых разборок с конкурентными организациями, поговаривали даже, что он не погнушался в свое время замочить не одного и не двух своими руками; то ли не полагался на умение братков, то ли не было в ту пору у него таких средств, чтобы заказывать; в последнее, впрочем, Гридень не верил. Хотя, может быть, тогда и в самом деле не хватало бабок; теперь же, по имеющийся информации, был он вторым в России по своей стоимости, уступая лишь Гридню, а намного ли – никак не удавалось уточнить.

Группировки, которой Кудряш некогда заправлял, давно уже не существовало – во всяком случае, так принято было полагать; и напоминать о былых отношениях Кудлатого с нею считалось дурным тоном. Однако Гридень – и не он один – прекрасно знал, что и люди, и организация никуда не девались, они просто приобрели более легитимный, как сейчас выражаются, характер, обзавелись пристойными вывесками и по-прежнему готовы были к любому действию по команде своего несменяемого главаря – все того же Федюни. К серьезному действию.

С Федюней-Кудряшом Гридень совместных дел никогда не вел, хотя порой это обещало выгоду; а не вел он их именно потому, что, верный своей привычке узнавать об интересующих его людях все возможное и невозможное, серьезно изучил предоставленную ему информацию, по давней привычке выразил все математически и подсчитал, что вероятность потерь при совместных действиях с Кудлатым превышает возможную прибыль. Поэтому на предложения – Кудряш делал их дважды – Гридень отвечал вежливым, дипломатически безупречно обставленным отказом. Придраться к нему было нельзя, но затаить обиду – можно, и Гридню было известно, что Федюня обиду затаил.

Нет, Кудлатый переступил уже ту черту, до которой он, вероятно, просто заказал бы Гридня специалистам, с которыми никогда не терял связи и для которых был примерно тем же, кем является папа римский для католиков. От таких разборок Кудлатый отошел, как-никак общаться ему давно уже приходилось в основном с людьми приличными, использующими для сведения счетов иные способы – бескровные, так сказать.

Вместо этого Федюня попытался накрыть Гридня очень прозрачным колпаком, неуклонно следя за всеми его делами. Он играл, как теннисист, занимающийся перекидкой мяча в ожидании ошибки противника. Для такого пристального наблюдения у Кудряша были и средства, и люди, и вообще все, что нужно. Так что делать дела Гридню приходилось с постоянной оглядкой. При всем этом внешне отношения их были нормальными, их можно было бы назвать даже хорошими, и часто оба магната сидели рядом на встречах, совещаниях и прочих высоких тусовках.

Излишне говорить, что на такое внимание к себе Гридень ответил тем же – и имел такое же исчерпывающее представление о делах Кудлатого, как Федюня – о нем. Не так давно его обрадовала весть о том, что у Кудряша завелся рачок; информация исходила из той же поликлиники. Гридень тогда подумал, что судьба, быть может, вскоре избавит его от неприятного противника; кто бы ни занял его место, полагал Гридень, хуже не будет, а только лучше. Поэтому он уже заблаговременно старался правильно выстроить свои отношения с возможными преемниками больного. Но Кудлатый цеплялся за любую возможность продлить свой век, так что предсказать хотя бы приблизительно время печального события не мог даже Гридень. До сих пор это не имело существенного значения для конкретных планов, относясь прежде всего к сфере моральной: услышав о неизбежном, Гридень вздохнул бы с великим облегчением, но дел своих не изменил бы. Сейчас же дело поворачивалось иной стороной, и фактор времени обретал решающее значение.

Потому что Гридень сразу и совершенно ясно понял: уж кого-кого, но Федюню он отговорками насчет пароходов не проведет. Федюня в курсе всех дел. Его портфель содержал не меньше акций самых солидных мировых, глобальных или, как раньше говорили, транснациональных компаний, чем портфель самого Гридня, о содержании которого Кудряш был осведомлен не хуже, чем гриденевский главный бухгалтер; в многолюдном аппарате холдинга у Кудряша было, разумеется, не меньше своих людей, чем у Гридня – среди людей Кудлатого. И как только Гридень начнет сливать акции, противник почует неладное. При его уме он не затратит много времени, чтобы понять: ситуация крупно изменилась. Примет все меры, чтобы выяснить: в чем секрет? И конечно, выяснит достаточно быстро: по прикидкам Гридня, уже сейчас о грозящей якобы катастрофе знали уже не менее дюжины человек, а скорее – даже больше; при такой широте распространения получить нужные сведения любым из доступных ему способов не составит проблемы; уж тут-то Федюня стесняться не станет. Тем более что (как доложили Гридню совсем недавно) сверху Кудлатому уже делались интересные намеки: там явно искали замену Гридню, понимая, что он в будущей предвыборной кампании если и выступит, то не на кремлевской стороне. И уже сами эти намеки неизбежно должны были разогреть амбиции Кудряша до точки кипения.

Чтобы не вызвать интереса у Кудлатого, акции нужно было бы сдавать очень осторожно, постепенно – но такого времени у Гридня не было. Или, наоборот, выбросить все чохом – но тогда уже само по себе это привело бы к обвалу курсов – и ожидаемая прибыль так и осталась бы лишь воображаемой. Не годилось ни то, ни другое.

Оставался лишь третий путь: поделиться информацией с Кудлатым, не дожидаясь, пока это сделает кто-то другой. Быстро разработать план совместных действий. Это означало, что часть прибыли – чуть меньше половины – уйдет Кудлатому; зато остальное можно будет зачислить себе в актив.

А ведь вовсе не исключено, вдруг подумал он и снова дернулся на сиденье, что Кудряш и сам уже получил эту информацию. Даже наверное – получил, если только об этом что-то известно спецслужбам: у него там есть приятели. В таком случае обратиться к нему с таким предложением – значит выбить оружие из его рук.

Если бы знать сейчас поточнее – каким временем можно располагать до того, как скрывать информацию станет уже невозможно; и – каким временем в этом мире еще располагает Федор Петрович! Но врачи, в честности которых по отношению к себе Гридень не сомневался, не имел оснований сомневаться, – врачи, наведя осторожные справки по своим медицинским каналам, выяснили только, что Кудлатый улетит – если только уже вчера не улетел – в Германию, решив лечиться, а возможно, и оперироваться там, если потребуется. Не то чтобы Федюня не верил в искусство российских докторов; он не верил в их неподкупность, как не верил в неподкупность вообще: таких людей на его богатом событиями жизненном пути ему как-то не встречалось, а его быстрый и полный уход от всех дел на этом свете устраивал бы слишком многих; вот он и предпочел заграницу. Формально это как бы давало возможность ни о чем его не информировать; но Гридень понимал, что такая отговорка Кудряша никак не устроила бы; а что он продолжит оставаться в курсе всех дел и находясь в Баварии, Гридень нимало не сомневался. Выходило, что, окончательно прояснив обстановку, придется слетать на денек туда – чтобы не вводить в курс событий новых людей и тем не увеличивать возможности утечки информации. Да, придется лететь – дело стоит того, чтобы ради него и подсуетиться немного…

 

7

Итак, ни щелкопера, ни девицы его найти сразу и взять не удалось, за что майору Волину было высказано неодобрение и приказано кровь из носа – но найти и обеспечить. Пришлось искать всерьез. Конечно, не обошли вниманием редакцию, в которой он числился; обратились прямо к Гречину. Гречин обратившуюся организацию искренне уважал и с великой радостью рассказал бы им все, что знал; но, во-первых, где именно обретается сейчас Минич, Гречину не было известно, а во-вторых (и в-главных) – главу оппозиции он уважал, да и побаивался все же значительно больше, чем СБ, потому что по сегодняшнему раскладу не СБ контролировала оппозиционера, а как раз наоборот. Поэтому раз ему было указано держать язык за зубами – он так и сделал и на вопросы розыскников только развел руками: исчез Минич, да и все тут. Правда, он не отказался от разъяснений – так что по его словам выходило, что Минич время от времени запивает и тогда исчезает неизвестно где.

– А тут у него, понимаете ли, возникла и причина: какой-то старый дружок его умер в больнице, собутыльник, наверное; вот он и отпросился у меня на похороны, а уж там скорее всего не смог удержаться – сорвался. Как он сам говорит – вышел на орбиту.

– Гм, – отозвался майор. – И как долго он может на этой орбите крутиться?

– Ну, по опыту полагаю – не меньше недели. Но уж и не больше двух. Зависит от денег – не знаю, как было у него с ними, вроде бы негусто – но от покойного могло что-то остаться: запас спиртного, например. Дружат-то обычно по сходству характеров…

– Две недели – долго… – вслух подумал Волин. – Ладно, будем искать…

– А собственно, зачем он вам так вдруг понадобился? У меня и кроме него есть пробивные ребята…

– Спасибо, ребята и у нас есть. А он потребовался… так, по встретившейся надобности. Значит, вы считаете, он, когда протрезвеет, придет к вам?

Гречин охотно объяснил, что Минич всегда, выйдя из запоя, возвращается в редакцию – потому что больше ему просто некуда деваться, а здесь дают заработать на жизнь. Волину пришлось удовлетвориться таким объяснением, и уехал он, увозя лишь обещание сообщить сразу же, как только Минич окажется в поле зрения.

В душе Гречина, правда, не было уверенности в том, что он это свое обещание выполнит: сначала ему самому надо было использовать Минича до последней возможности, а потом пускай уж возится с ним, кто захочет.

Так что, проводив посетителя (в присутствии которого Гречин, для вящего правдоподобия, вызвал нескольких сотрудников, которые могли вроде бы знать что-то о Миниче – но, к сожалению, ничего нового не знали), Гречин вздохнул облегченно: Минич ведь мог позвонить в любую минуту – сказать, что материал сделан и он готов привезти его, – как тогда стал бы Гречин выглядеть в глазах органов? Главный редактор не любил портить отношения с кем бы то ни было – сейчас для его должности это почиталось едва ли не основной добродетелью; такие вот пришли времена.

Он еще подумал, что если особняк ему не поверил, то номер его, чего доброго, поставят на прослушку – если только этого уже не сделали. Так что, когда Минич позвонит, придется изображать радостное удивление – по тому поводу, что пропавший объявился, и ни в коем случае не разговаривать на главную тему и не упоминать о статье. А уж если без этого не обойтись будет – воспринимать это как приятную неожиданность: «Ах, ты и статью написал? А я-то думал, что ты все не просыхаешь… Ну, вези, вези, посмотрим», – вот в таком роде. Но лучше было бы, конечно, если бы никакой такой прослушки не было.

Гречин попытался предупредить Минича о возможных осложнениях и потому после работы отпустил шофера, сказав, что домой поедет сам и утром тоже сам сядет за руль. Такое случалось и раньше, так что шофер не удивился. По дороге домой Гречин остановил машину у автомата, вышел и набрал домашний номер Минича. Там сняли трубку не сразу, а когда прозвучало «Да?», голос оказался ничуть не похожим на тот, которого главный редактор ожидал. Сразу же дав отбой, Гречин вернулся к машине и поехал домой; визит к репортеру сам собой отпал. Дома Минича ждали; значит, он залег где-то в другом месте, так что предупредить его было никак нельзя.

 

8

Обещанный главному редактору материал Минич написал за два дня, сидя в квартирке Джины и пользуясь ее астрономическими познаниями – не только ими, впрочем. Он уже стал чувствовать себя без пяти минут семейным человеком, и пока это ему нравилось. Все это время Минич никому не звонил, а когда ему понадобились, для пущей убедительности, кое-какие астрономические данные и термины, он без труда нашел их в Интернете, заодно убедившись, кстати, что в астрономических сайтах не появилось ни слова об открытии Ржева, и, следовательно, первенство в обнародовании сенсационного (как он полагал) факта остается за ним. Закончив, он сразу же распечатал текст, а также перегнал его на дискету, для редакционного удобства, и позвонил в газету – набрал прямой номер Гречина. Тот откликнулся сразу, как будто все время держал руку на трубке:

– Гречин.

– У меня готово, – сказал Минич без предисловий, понимая, что Гречин сейчас его ни с кем не спутает.

Гречин же ночью, тщетно пытаясь уснуть, успел обдумать, что и как делать, когда Минич объявится, чтобы для прослушивающих все осталось неясным:

– Очень хорошо. Только чтобы подействовало, не забудьте набрать полный рот воды и держать, пока таблетка не растает. И на всякий случай зайдите, не откладывая, к доктору, он вам все объяснит, если я что-то упустил. И, кстати, оставьте у него для меня тот рецепт, что вы обещали, – от головной боли. Заклейте в конверт: мое здоровье – это мое личное дело, не к чему знать всем и каждому о моей мигрени. Я вам потом расскажу, помогло ли. Сейчас я, к сожалению, очень занят. Всего доброго, желаю полного выздоровления и себе, и вам.

Выговорив все это с пулеметной скоростью, Гречин положил трубку и несколько минут сидел, зажмурившись и успокаивая зачастившее вдруг сердце. Он надеялся, что повторного звонка Минич не станет делать: не круглый же он дурак.

Звонка не последовало. Тогда он по внутреннему позвонил Хасмонею, заведующему отделом писем, которого в редакции звали доктором, поскольку он и в самом деле был доктором – философии, правда, а в газете работал потому, что диалектический и исторический материализмы сейчас не очень-то кормили.

– Борис Петрович? Тут к вам скоро забежит кто-то из наших ребят – оставит у вас материал для меня, я сейчас никак не смогу его принять у себя, тут… обстоятельства. Как только принесет – не сочтите за труд позвонить мне, и пусть он меня дождется.

– Не сочту, – ответил Хасмоней отчего-то каркающим голосом.

– Вы что – с похмелья? – поинтересовался Главный строгим голосом.

– Сегодня же не понудильник, а дворник, – ответил Хасмоней, имевший для каждого дня недели свои названия. – А если никто не придет?

Его привычка скрупулезно обговаривать все возможные варианты, в чем бы ни заключалось дело, была известна далеко за пределами редакции.

– Тогда не звоните.

– Хорошо, тогда я не воняю поз, – согласился Хасмоней.

Теперь оставалось только ждать.

Услышав отбой, Минич положил трубку не сразу, соображая, что бы все это значило.

Понять, впрочем, было нетрудно: раз уж его принялись разыскивать, то, конечно, не обошли вниманием и редакцию. Похоже, Гречина основательно напугали – но все же не настолько, чтобы он отказался от идеи опубликовать статью и чтобы решил сдать Минича тем, кому он был так нужен. Молодец, мысленно одобрил Минич. Полон рот воды явно означало – молчать, а следовательно, главный опасался прослушки. Разумно. Что же касалось доктора и рецепта – то тут никаких сложностей понимания не было. Забросить материал в отдел Хасмонею, постаравшись не очень там светиться. И конечно, действовать с оглядкой: хотя Гречин и не предупредил его, но не исключено, что эсбисты дали задание на проходной – сообщить, чуть только он появится, а может быть, и задержать. Все возможно. Нет, пожалуй, идти обычным путем сейчас было бы не самым разумным.

– Безумству храбрых поем мы, – пробормотал он себе под нос, – похоронный марш… Тум-тум-турум-тум – турум, турум, турум!

Он еще немного подумал. Как всегда после окончания большого материала, он чувствовал себя выпотрошенным, как копченая курица, и одновременно приподнятым: дело-то ведь сделано! Неплохо было бы и отметить это достижение; но Минич понимал, что для выпивки сейчас не время, да и работа, если подумать, не доведена до конца, пока текст не попал на стол к Гречину.

– Ладно, – снова сказал он вслух, по привычке бобыля. – Они хитренькие, но и нас не пальцем созидали… Какой там был номер у Хасмонея?

Он вспомнил без труда – все редакционные телефоны крепко сидели у него в памяти, а на случай чего были сдублированы и в записной книжке, – и набрал.

– Борис? – сказал он в трубку, получив соединение. – Слушай сюда. Это третья нота. Уяснил? Взрывчатая и однорукая.

– Ну допустим, – прокаркал Хасмоней после краткой паузы, потребной, чтобы в уме перечислить: до, ре, ми. Мина. Козьма Минич-Сухорук.

– Тебе крупа звонила?

– Вот только что.

– Тогда вот что. Твоя тачка в гараже?

– Или.

– Тогда спустись. Садись и выезжай на улицу. Я подсяду. Отвезешь меня, куда попрошу.

– Рошу – был такой молдавский то ли футболист, то ли еще кто-то, – сказал Хасмоней с сомнением в голосе. – Но не поп. Куда же влечет тебя твой жалкий жребий?

– Туда, где крупу дают.

– М-м… Ага. Понял.

– По улице верти направо. Я буду около через… минут через сорок.

– Так. А что я буду с этого иметь?

– Причастность к бессмертной славе.

– Суета сует. Что-нибудь другое.

– Ох уж эти мыслители… Ну, посидим за бутылкой, как только закончим.

– Предпочитаю – перед нею. И не надо числовых ограничений.

– Договорились. Выхожу.

Джины не было дома; она уехала к какому-то клиенту. Но в распоряжение Минича был оставлен второй ключ.

Он заклеил текст и дискету в большой конверт, случайно обнаруженный им почему-то в кухонном шкафчике; судя по запаху, в нем раньше хранился лавровый лист. Конверт сунул под рубашку, чтобы руки оставались свободными. Вышел и запер за собой дверь. Спохватился, что не оставил записки. Но решил, что скорее всего успеет вернуться раньше Зины – так он называл ее в мыслях. Минич не любил иностранщины.

Лифтом он не стал пользоваться. Спустился по лестнице, прилагая усилия, чтобы шуметь поменьше. Он старался не бояться, но ничего не мог с собой поделать: было страшно. Ему мерещились люди в масках, которых схватят его, увезут… Ну и что? Он не очень хорошо представлял себе, что и кому может от него потребоваться. Не станут же его обвинять в появлении небесного тела: тут претензии могли адресоваться только Господу Богу. Но что-то же было от него нужно?

Ему и в голову не приходило, что это может быть связано с информацией, которой он обладал. Для него совершенно ясно было: раз есть такие факты, пусть даже пока не столько факты, сколько предположения, – так или иначе ими следует незамедлительно поделиться с читателем. А читателями были, по его убеждению, все люди на свете – хотя он и знал, что сейчас газеты читало намного меньше людей, чем в прошлом веке.

Он оказался на тротуаре. Никто не налетел, не схватил, не умыкнул; да ведь никто и не знал, где он устроился на эти дни. Все будет нормально, все хорошо. И может быть, уже завтра можно будет раскрыть свежий номер – и увидеть шапку кеглем квадрата этак в два: «Земля под угрозой гибели! От нашего специального корреспондента Марка Минича»…

Взглянул на часы. Черт, время! Остановить левака – и спешить в условленное место, Хасмоней долго ждать не будет…

 

9

Гридень выстроил такую последовательность действий: сначала надо досконально выяснить, как все рассчитано там, в небе: когда именно станет совершенно ясно, по какой траектории пойдет тело и в какой мере оно будет угрожать Земле, а также – когда именно оно станет видимо простым глазом, выделится на ночном небе настолько, что даже люди, небосводом совершенно не интересующиеся, невольно станут задирать головы, чтобы полюбоваться редким зрелищем. Знать все это было необходимо для точного расчета биржевой атаки, а еще раньше – чтобы разговаривать с Федюней, как говорится, во всеоружии знаний. И только пополнив свой научный багаж, сделать предложение Кудлатому – или, не исключено, вовсе его не делать и к Федюне вообще не ехать: в том случае, если окажется, что небесная механика предоставляет достаточно времени, чтобы Кудряш тихо ушел со сцены, оставив биржевой простор целиком в распоряжении его, Гридня, брокеров.

Сначала он решил было лететь в Питер и навестить Пулковскую обсерваторию, но потом отказался от лишней потери времени и поехал в университетскую обсерваторию, а вернее – в институт имени Моргенштерна, на Чижиковы горы. Тревожить Нахимовского смысла не было: приятель был в курсе, и раз не звонил – значит никаких новостей не имел. А главное – Гридень был уверен, что Нахимовский на подготовленное Гриднем предложение не согласится, поскольку был он как-то уж слишком не от мира сего; а магнату нужно было установить со специалистами нормальные деловые отношения.

Гридень не бывал в институте раньше и сейчас, приехав, без особого доверия поглядел на двухэтажное здание; башенки над крышей, с полукруглыми раздвижными куполами, не внушили ему особого доверия: он ожидал чего-то более масштабного, что ли. Но астрономия, видимо, не привлекала инвесторов – да и какие могли капать с нее дивиденды? Ну, разве что от какой-нибудь спутниковой службы? Странно, но эта мысль его приободрила: когда люди нуждаются в деньгах – все равно, для личных потребностей или для дела, – с большинством из них бывает договориться куда проще, а науке всегда денег не хватает. Значит – возникнет тема для переговоров.

Приняли его, впрочем, без особой помпы – хотя фамилия его была тут наверняка известна, Гридень был уверен, что она известна в России всем и каждому; такие заблуждения свойственны людям, обладающим богатством или властью или и тем, и другим. Он выразил желание встретиться с директором. Ему ответили: у него совещание должно уже закончиться. Тем не менее пришлось даже обождать больше десяти минут, пока ученый руководитель смог наконец его принять.

Усевшись в кресло, беглым взглядом определив обстановку как стандартно-небогатую, Гридень представился – просто назвал фамилию, не перечисляя своих титулов; впрочем, в отличие от французского Ротшильда он и не был бароном. Директор вежливо произнес положенное «Очень приятно». И тут же спросил, чуть прищурившись:

– Простите, а Гридень Самуил Германович – не родня вам? Ну, радиофизик, вы знаете, конечно…

Этот Гридень того Гридня лично не знал и при этом прекрасно себя чувствовал. Но на всякий случай ответил обтекаемо:

– Дальняя родня, если не ошибаюсь. Вообще все Гридни происходят из одного и того же городишки – где-то в Германии, но это уже, так сказать, древняя история, а меня сейчас интересует одна астрономическая проблема, почему я и решился вас побеспокоить.

Слова насчет беспокойства Гридень произнес не без призвука тонкой иронии, которая, впрочем, осталась, похоже, совершенно не замеченной его ученым собеседником.

– С интересом выслушаю – в чем, собственно, заключается ваша проблема.

Гридень постарался изложить свое дело как можно короче. Его слушали вежливо, но особого интереса на лице астронома он так и не дождался. Когда Гридень закончил, его собеседник ответил:

– Знаете, мы вообще-то с любителями не работаем, на то есть астрономо-геодезическое общество… Комет ежегодно открывают не так уж мало, но мы – вернее, наши предшественники, – такой проблемой занимались в последний раз уже достаточно давно, во время прохождения кометы Галлея. Мы работаем по своим программам, и вряд ли…

Вместо продолжения он слегка развел руками.

Может быть, другой на месте Гридня встал бы, извинился за напрасное беспокойство и откланялся. Но его такая попытка сопротивления только рассмешила. Внутренне, разумеется.

– Я понимаю, что у вас нет средств на внеплановые занятия.

– Если бы хватало хоть на плановые! – с готовностью поддержал житейскую тему астроном.

– Но вы ведь можете взять договорную работу?

– Что вы, собственно, имеете в виду?

– Я уже сказал. Мне нужны постоянные наблюдения за указанным телом и его движением. Все характеристики. Все изменения скорости, расстояния и тому подобное. Вы сможете сформулировать куда лучше. Главное: точность, регулярность и – кроме всего прочего – абсолютная закрытость темы для всех, кроме человека, который будет ею непосредственно заниматься.

– Одного будет мало.

– Пусть два, три – но не толпа. Выделите специальный инструмент, который не будут отвлекать ни на что иное.

– Вряд ли мы сможем закрыть существующие темы – хотя бы и ради неплохих денег.

– Тут могут быть, полагаю, варианты. Можете эти темы несколько придержать – пока вы не поставите еще одну трубу. Да-да, я готов включить ее приобретение и установку в наше соглашение. Или же, если возможно, вести работу не у вас, а на другой станции…

– Обсерватории, вы хотели сказать? Вообще у нас связь со спецобсерваторией в Карачаево-Черкесии…

– Ну, вы поняли, что я имел в виду. Пошлите своих людей туда, где телескопы сейчас не очень загружены, – пусть наблюдают там, а все результаты дают сюда. У вас же есть такие люди?

– М-м… мы могли бы использовать, скажем, двух аспирантов с научным сотрудником во главе…

– Не важно, как они будут называться, – лишь бы они умели и хотели работать. Уверяю вас – их труд будет оплачиваться очень неплохо.

– Знаете, ваше предложение кажется мне интересным. Думаю, что на следующей неделе мы сможем рассмотреть его на научном совете…

– На следующей неделе я должен быть уже целиком в курсе и иметь первоначальные прогнозы развития ситуации. Ученый совет может одобрить все, сделанное вами, и постфактум. Думаю, что проблемы финансирования волнуют не только вас одного?

– В этом вы совершенно правы.

– Поэтому вот мое предложение: мы немедленно составляем и подписываем контракт, и вы сразу же представите мне людей, которые будут заниматься этой работой, – я хочу видеть их и побеседовать с ними, чтобы они поняли всю серьезность задачи, а также оценили выгоду – и вашего института, и каждого из них… из вас в отдельности.

– Вряд ли это возможно. Соглашение должно будет пройти через юридическую службу университета, затем…

– Если вы не возражаете – сейчас я позвоню, и через полчаса здесь будут адвокаты из моей правовой службы. Можете быть уверены в их квалификации и опыте. А что касается университетских юристов, то прохождение этого вопроса поручим моим людям – и, заверяю вас, вам не придется беспокоиться по этому поводу. За эти полчаса, максимум сорок минут до их приезда я успею познакомиться с людьми и сделать свои выводы. Можете даже показать мне их рабочие места. У вас есть еще возражения? Или я могу звонить?

– Теперь я понял, – сказал астроном. – Вы наверняка тот самый Гридень, который…

– Я именно тот самый, который.

– Звоните, – сказал астроном и с неожиданной лихостью взмахнул рукой, словно отдавал команду идти на приступ.

Благополучно подписав соглашение с обсерваторией, Гридень уже на третий день начал получать интересующие его данные. Почему только на третий? Потому что Москва и ее окрестности в эти дни находилась в зоне действия очередного циклона, принесшего с собой, по своей скверной привычке, облачную погоду с дождями, так что наблюдать даже и Луну стало практически невозможно – в оптическом диапазоне, разумеется. Поэтому пришлось срочно послать людей на Кавказ, в станицу Зеленую, близ которой находится, как известно, специальная астрофизическая обсерватория Академии наук, обладающая, кроме всего прочего, шестиметровым рефрактором. Пользование им обошлось Гридню ой как недешево, однако он с самого начала решил денег не жалеть, поскольку прибыли от задуманной операции все равно обещали быть на порядки больше. Так что пока в Колокольске ждали погоды и по этой причине глава СБ со своими людьми не смогли еще получить никаких серьезных данных, Гридень уже смог оперировать конкретными числами.

Из них он сделал вывод: на всю операцию у него оставалось около месяца – более чем достаточно для того, чтобы аккуратно, не вызывая особой паники, слить ценные бумаги, намеченные им к продаже. Затем, в момент наибольшего сближения Тела Угрозы, настанет пора вброса информации и стремительного обвала биржи; то есть завершится время разбрасывать камни и настанет – собирать их задешево и в большем даже количестве, чем будет раскидано.

Главным же на сегодня выводом для Гридня было: поскольку нет надобности продавать быстро, то и не следует опасаться, что Кудлатый что-то учует (поскольку продавать будет не сам Гридень, разумеется, а многочисленные мелкие держатели ценных бумаг, на которых эти акции были записаны и которые все были у него на коротком поводке). И следовательно, не было необходимости брать Федюню в долю и отстегивать ему какую-то долю ожидаемого выигрыша. Скупка тоже будет происходить не только от его имени; так что обвинить Гридня в чем бы то ни было окажется просто невозможным. Если даже соответствующее задание получит сам Генеральный прокурор.

 

10

А пока Гридень раздумывал над полученными сведениями, подчиненные генерала СБ продолжали розыск Минича и его спутницы. Ни он, ни она за это время ни разу не появились ни в его квартире и ее комнате, ни в подмосковном домике. Дело об оформлении наследства не сдвинулось с места, поскольку пока никто еще не заявил о своем праве наследования; впрочем, время для этого еще оставалось.

Вздохнув тяжело, генерал пошел на трудный для себя шаг: переговорил с министром внутренних дел и заручился его обещанием относительно того, что милиция окажет СБ всяческую помощь в розыске и Минича, и автомашины, принадлежавшей, как было установлено, именно ему. Обнаружив место стоянки автомобиля, можно было бы резко сузить зону поиска.

Но за истекшую неделю обнаружить машину ни на дорогах, ни на стоянке не удалось. Это, заметим кстати, вовсе не свидетельствовало о беспомощности инспекции или недостатке рвения; секрет их неуспеха в том, что Джина, она же Зинаида, снимая квартиру, была вынуждена вместе с нею снять и ракушку, в числе многих других располагавшуюся близ дома; машины владельцев квартиры в ней не было, поскольку они, перебираясь в новую, за хорошие деньги купленную квартиру, забрали с собой, естественно, и средство передвижения; Джина давно собиралась сдать ракушку в поднаем и почти уже договорилась, когда вблизи нее возник (при известных нам обстоятельствах) Минич со своей таратайкой – и именно она стояла сейчас в ракушке под надежным замком. На протяжении этой недели Минич ни разу не выводил ее из гаража, так что даже соседи, по сути дела, ее никогда не видели и потому никакой помощи милиции оказать не могли – если бы даже и очень захотели (как это принято в США; но тут – Россия, господа, все еще Россия). Вскрывать же все московские гаражи подряд в поисках нужного номера милиции не было ни указания, ни реальной возможности. Вот почему это обещание пока так и не было выполнено, так что в пору было объявлять журналиста во всероссийский розыск.

 

11

А уже упоминавшийся нами Федор Петрович Кудлатый, принявший было окончательное решение ехать в Германию и лечиться от опухоли там, неожиданно для всех задержался: люди, достойные всяческого доверия, сказали ему, что есть средства и понадежнее хирургии или химии, а именно – космическая энергетика, которая с такими хворобами расправляется успешно – надо только найти хорошего специалиста, который сможет открыть все нужные каналы.

Вот что делает страх даже с твердокаменными людьми: Федор Петрович, никогда в жизни никому не веривший, на этот раз поверил; уж очень не хотелось умирать, когда самое время было жить во все тяжкие.

Он принялся искать, и почти вся минувшая неделя ушла у его людей на такие поиски. Не то чтобы таких специалистов в Москве не было: были, и немало. Но Федюне нужен был стопроцентный верняк, и приходилось его людям – самым приближенным, поскольку для большинства его здоровье по-прежнему оставалось железным, – заниматься статистикой, вычислять процент успешных результатов из общего числа обращавшихся, чтобы на этом основании сделать выводы. А поскольку казенная статистика этой тематикой не занимается, искать пришлось самим, применяя разные способы.

Таким образом, методом исключения, удалось наконец вычислить требуемую кандидатуру. Ею оказался не какой-нибудь потомственный академик черной магии, чьими объявлениями пестрели газеты, не мэтр, бравший за сеанс по три и по пять сотен уев, а совсем еще молодая девица; у нее клиентов было не так уж много, но зато по интересовавшему Кудлатого диагнозу результат выражался именно в тех ста процентах, которые ему и требовались: четверо обратившихся – и четверо излеченных.

Принялись искать ее; но по месту прописки не обнаружили, а принимала она, как выяснилось, на дому; выходит – дом ее был не там. Стали разыскивать вылеченных, оказалось – из четверых двое были откуда-то приезжими, третий полгода тому назад переселился на ПМЖ в Германию; четвертую, правда, нашли, но адрес она потеряла, помнила приблизительно лишь район. Зато она подала хорошую мысль: поискать объявления в эзотерических магазинах и изданиях. Беда в том, что у нее вылетело из головы, как эту девицу звали: похоже, Жанной, но за точность выздоровевшая не ручалась. Пришлось заняться магазинами и еженедельниками.

 

12

Минич ожидал, что вот-вот проснется если и не знаменитым, то, во всяком случае, гораздо более известным, чем до сих пор: свежий номер «Вашей газеты» откроется его статьей, и везде – дома и на улице, в метро и трамваях, на работе и в кафе – люди только и будут, что обмениваться мнениями по поводу угрожающей, возможно, каждому из них катастрофы.

Ему мерещилось, что эта опасность, для которой не было различия между богатым и бедным, знаменитым и безвестным, старым и молодым – именно благодаря тому равенству, которое она самим своим появлением устанавливала, обязана была внести в сознание людей, сплотить их, заставить по-иному увидеть жизнь и понять ее, а затем… Он не очень хорошо представлял себе, что станут делать люди и что произойдет с ними потом, когда они поймут все это, – но уверен был, что такою, какой была, жизнь просто не сможет больше остаться.

А поскольку он, как и любой другой человек, в глубине души не то даже чтобы надеялся – он просто убежден был, что настоящей катастрофы не произойдет, что это ни в коем случае не конец, но всего лишь предупреждение, хотя и достаточно серьезное, – Минич считал, что у людей, по-новому увидевших и мир, и самих себя в нем, будет время для этой новой жизни. Конечно же, будет! – иначе выходило бы, что все существование, вся история не только человечества, но и жизни вообще была ни к чему – он же, опять-таки как и любой другой, подсознательно ощущал, что какой-то высший смысл в таком явлении, как жизнь, должен быть обязательно.

Будь он более честолюбивым, чем на самом деле, он, чего доброго, вообразил бы себя новым пророком, даже попытался бы (не исключено) основать еще одно вероучение; но так далеко его мысли не заходили, он просто хотел, чтобы за эту публикацию ему воздали должное, сознавая при этом, что не он обнаружил это тело и понял угрозу, которую оно в себе несло. Он искренне жалел, что Люциана уже не было в живых, потому что именно тот имел право на всеобщую благодарность и уважение. Тем не менее именно он, Минич, донес эту информацию до людей и даже подвергался при этом некоторой опасности – хотя никакой вины за собой не чувствовал.

Такими были его мысли, надежды и переживания.

Наутро после того дня, когда он передал текст Гречину, проснувшись, даже не позавтракав, Минич, пренебрегая опасностями, направился к ближайшему газетному киоску.

На улице все было спокойно, никто не бежал опрометью, размахивая газетой, люди не сходились кучками, обсуждая сногсшибательную новость; все выглядело в точности так, как и вчера, как всегда. Дурные предчувствия зашевелились в нем. Он понял вдруг, что номер с его статьей могли просто не пропустить: хотя официально никакой цензуры в России не существовало, но он, как и все прочие, отлично знал, что слова нет – а контроль все равно существует.

Дрогнувшим голосом он спросил у киоскера «Вашу». И получил. Номер вышел нормально. Отойдя, он развернул газету, окидывая взглядом полосу за полосой. Не было в номере белых пятен – и его статьи тоже не было. Ни в полном виде, ни в сокращенном – ни в каком. Не было, и все. И даже намека не имелось на то (как это порою делалось), что в следующем номере, или хоть в одном из ближайших, будет опубликован важный и интересный для каждого читателя «ВГ» материал. Словно бы его статья никогда и не была написана.

Это подкосило его. Всего он ждал, но не такого пренебрежения и не такого разочарования во всем – в редакторе, в газете, в стране России, в самой жизни. Он вернулся в квартиру Джины, как говорится, на автопилоте, сразу же бросился к телефону (совершенно забыв, что отсюда звонить ему никак не следовало; впрочем, теперь ему уже все равно стало) и набрал номер Гречина.

На работе главного редактора еще не было. Минич позвонил по домашнему. Уже выехал. Тогда он набрал номер сотового, и тут Гречин наконец откликнулся:

– Да, кто там? В чем дело?

Голос главного был весьма недовольным. Но для Минича это уже не имело ровно никакого значения.

– Это Минич.

– А, Марик. Что стряслось?

– Статьи нет, – только и выговорил Минич в сумасшедшей надежде на то, что произошло какое-то недоразумение, и Гречин сейчас скажет: «Как это нет? Плохо смотрел. Мы просто изменили название», и тут же объяснит, на какой странице надо искать этот материал, или хотя бы начало его.

Услышал он, однако, другое:

– А почему ты решил, что она пойдет в этот номер?

– То есть как?

– Разве я тебе обещал такое? Это, Марик, дело серьезное, и сперва надо показать специалистам – не напутано ли у тебя с терминологией, со всякой спецификой… И вообще – надо посоветоваться, а не так – раз-два и в дамки. Репутация газеты, знаешь ли ты, слишком большая ценность…

– Когда же? Завтра?

– И не завтра. Дадим тогда, когда сможем. Сейчас много места берут камчатские материалы – президентский визит, и все такое. Вот разгрузимся немного, как раз и согласовать успеем…

Минич ушам своим не верил. Это – Гречин? Тот самый Гречин, что любил повторять: «Для нас есть одно мнение – мнение читателя, один авторитет – читатель, и один закон: читатель должен знать все!»? Нет, что-то должно было стрястись немыслимое, чтобы он…

– Ну что же, – сказал он в трубку сухо. – Если у вас не хватает смелости, найдутся другие люди – посмелее. Статья – моя, и я добьюсь…

– Не советую, – прервал его Гречин голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Не делай глупостей.

Минич секунду искал ответ поядовитее; не нашел и просто брякнул трубку на аппарат. Постоял, сжимая кулаки, дыша тяжело, как в конце третьего раунда. Снова набрал номер – уже другой.

– Отдел писем…

Он постарался говорить обычным голосом, но получилось все равно хрипло и не очень внятно:

– Любочка? Привет. А Хасмоней жив?

– Как всегда – смеется сквозь слезы, – доложила Любочка. – Тебе его выдать?

– С потрохами.

– Людоед, – тут же сказал уже Хасмоней, слушавший, надо полагать, по параллельному. – А пошло бы тебя подальше: что с тобой происходит? Перебрал с утра пораньше? Вообще катехуна?

Хасмоней обожал подобные аббревиатуры, звучащие вполне цивилизованно, даже вроде бы по-японски, при не совсем приличном содержании. И все его знакомые этот язык понимали.

– Если бы. Чего мне надо? Где тот материал, что я вчера тебе сдал?..

– Сразу же вручил шефу. Расписки, правда, не взял – но и уговора такого не было.

– Ты сам его посмотрел?

– А ты меня просил? Нет, конечно: к чему мне? Многия знания дают многия печали – предостерегал еще царь Шломо. Так – заглянул краешком глаза. Лихо закручено. А в чем дело, собственно? Хочешь что-то исправить? Дополнить?

Минич заранее был более чем уверен, что Хасмоней все прочитал, конечно: любопытство его было поистине неуемным. Но почему-то он не любил в этом признаваться.

– Хочу только выяснить – почему он не пошел, – пояснил автор.

– Не пошел сегодня – пойдет завтра. Не впервой.

– Слушай, не в службу, а… Поинтересуйся в секретариате: его куда-нибудь вообще намечают? Тебе они скажут, а меня скорее всего пошлют куда подальше. Да и…

Он чуть было не сказал, что боится показываться в редакции. Но Хасмоней уже после вчерашнего должен был и сам сообразить.

– М-м… Могу попробовать.

– Сейчас.

– После обеда.

– Сейчас. Просто перезвони по внутреннему…

Хасмоней не любил делать что-либо сразу. По его любимой сентенции, всякое дело должно созреть, рыбка – завонять, яичко – подтухнуть, и только тогда их можно употреблять в пищу. И на сей раз он недовольно покряхтел:

– Что – пожар? По-моему, это пустышка.

– Нет. Поверь мне – нет.

– Ну ладно. Хотя и… Давай номер – я тебе сразу же позвоню.

– Записывай…

Минич продиктовал номер.

– В пределах получаса, – пообещал Хасмоней.

– Буду у тебя в долгу.

– А ты что – начал отдавать долги? – не смог не съязвить главный письмоводитель редакции. – Значит, конец света действительно близок.

И положил трубку, дав Миничу лишний раз понять, что материал о конце света им прочитан и принят к сведению.

Ладно. Обождать полчаса. Получить подтверждение того, что статья никуда не планируется – ни на этой неделе, ни вообще. Затем созвониться с шестьдесят четвертым, «Шахматным» каналом. Последний раз они вроде бы остались довольны, приглашали еще. И предложить им. Утереть нос Гречину, оказавшемуся перестраховщиком и трусом. Договориться с телевизионщиками о встрече.

Полчаса… За полчаса можно смотаться до стекляшки тут рядом и взять чего-нибудь такого. После такого разочарования просто необходимо принять на грудь. В разумных, конечно, пределах.

Он подсчитал ресурсы. Импортная «смирновка» при таких деньгах не светит. Но на отечественную – достанет.

И снова выбежал на улицу, чувствуя в теле приятную легкость, какая возникала обычно после принятия трудного и верного решения.

 

13

И старший лейтенант Комар тоже испытывал некоторую приподнятость.

– Есть! – доложил он майору. – Засекли разговор.

– Номер определили?

– Даже не пришлось – он сам продиктовал, как по заказу.

– Адрес?

Комар похлопал себя по карману.

– Молодцом, – похвалил майор Волин. – Ну, поезжай. И людей возьми.

– Поедем втроем, как обычно. Он же не вооружен даже…

– Как знать. Ладно, валяйте.

Оставшись один, майор усмехнулся. Вот и обошлись без всякой милиции. Они вот не смогли, а мы – пожалуйста.

Внизу Комар со своими ребятами уже вскакивали в седла безотказного джипа.

– Нашли эту дамочку, Федор Петрович, – в то же самое время, а может быть, даже чуть раньше докладывал Кудлатому один из его приближенных. – По магазинному объявлению.

– Адрес там был?

– Телефон. Мы созвонились уже. Не уточняя. Сказала – будет ждать, сейчас как раз располагает временем.

– Посылай ребят – пусть привезут, – распорядился былой Кудряш. – Но чтобы по-хорошему, не перепугайте ее, а то твои братки привыкли страх нагонять… Вежливо, ласково – мол, нужны ваши услуги видному человеку, заплачено будет по высшей категории – в случае успеха, конечно. Пусть скажут: у нее, мол, репутация как у академика – ну, в общем, чтобы привезли ее бодрой и веселой.

– Бусделно, – ответил приближенный и поехал на первый этаж, где всегда находилось достаточно ребят для выполнения могущих возникнуть заданий.

Через три минуты они отъехали на двух машинах.

Минич благополучно вернулся с бутылкой, уже свинтил пробку. Достал из буфета две рюмки.

– Я не буду, – отказалась Джина. – А ты, раз уж такая охота пришла, иди на кухню со своей водкой: ко мне сейчас клиент подъедет.

Минич к делам подруги относился уважительно и спорить не стал. Обосновался на кухне. Выпил рюмку – за успех дела, и тут же вторую – чтобы захорошело побыстрее. И пошло: Бог троицу любит. А дом без четырех углов не стоит. А…

В общем, когда Хасмоней, сдержав обещание, позвонил и сообщил, что секретариат не только статью нигде не планирует, но и вообще ничего о ней не знает, Минич только прорычал в трубку:

– А пошли вы все к… Повынах, твоими словами.

Сейчас мысли его были заняты другим: не сбегать ли за второй? Или, может быть, попросить Джину, пока ее клиенты еще не нарисовались?

Но тут как раз позвонили в дверь; этак деликатно, даже робко. Минич услышал, как Джина пошла открывать. Значит, придется бежать самому. Потому что в этой бутылке оставалось уже только на донышке.

Он ждал, пока клиенты – судя по голосам, их было больше одного, – пройдут в комнату, как обычно бывало, и он сможет без помех выскользнуть из квартиры. Но на этот раз посетители почему-то не торопились заняться делом – разговаривали с Джиной тут же, возле выхода, и голоса их становились все резче.

Так получилось, что братки Кудлатого подъехали первыми – им просто ближе оказалось добираться. Спокойно подошли, позвонили, и дверь почти сразу же распахнулась. Вошли. Отворившая оказалась телкой в длинном черном платье, хотя на дворе стоял белый день. Ей сразу же предъявили четвертушку бумаги – объявление, прихваченное в магазине:

– Твое?

Джину такая фамильярность неприятно удивила. Но начинать общение с клиентом с обиды было бы неправильно.

– Да. Проходите в комнату; вам что – всем нужна помощь? Или кому-то одному? О, да вас много…

– Кончай базар, – сказал тот, что заговорил с нею. – Бери все, что полагается, и поехали.

– Что значит – поехали? Я никуда ехать не собираюсь, никто о выезде не говорил…

– Я сказал! Тебе мало? Надо человека вылечить. Так что не тяни резину. Да не трепыхайся, все будет о’кей. Только не забудь свои причиндалы.

Выезжать на дом Джине случалось не раз, только обычно об этом договаривались заранее. Но она успела уже понять, что на сей раз надо соглашаться. Даже не поняла, а подсознанием ощутила. И спросила только:

– Чем человек болен?

Эти переглянулись, и ей ответил уже другой:

– Вот он сам и расскажет. А наше дело – тебя доставить в целости.

И все закончилось бы тихо-мирно, если бы из кухни не выскочил Минич, злой на весь свет и потому агрессивный.

– Чего это вы тут раскомандовались? – глядя исподлобья, поинтересовался он.

– Борян! – вместо ответа произнес спрошенный. – Че это он, а?

Другой, что, видимо, и был Боряном, сделал движение, и Минич неожиданно для себя оказался на полу.

– Да он на ногах не стоит, – доложил Борян, подув на кулак.

Джине это не понравилось ни с какой стороны.

– Господи, когда ты успел так набраться? – Вопрос был адресован лежащему на полу и недоуменно моргающему Миничу.

Журналист, сделав усилие, поднялся на четвереньки.

– Не позволю, чтобы тебя увозили! – заявил он, не совсем уверенно выговаривая слова.

– Он не позволит, а? – с сомнением спросил главный переговорщик. – А, понял. Это он шутит. Ты бы закусывал лучше!

Таким Джина видела Минича впервые. И всерьез испугалась.

– Ребята, извините, конечно, сами понимаете – я не могу его так оставить.

Похоже, что ее опасения ребятам были понятны. Но говоривший тут же успокоил ее:

– Ты, типа этого, не трясись. Мы и его прихватим; пока будешь работать – за ним приглядят.

И, не дожидаясь возражений:

– Этого грузите во вторую. А ты, как тебя – Женя? Собралась?

В результате уже через три минуты все оказались перед домом, направляясь к машинам. Минич шел своими ногами, хотя его и придерживали – чтобы не упал или не слинял. Джина с опасливым недоумением поглядывала на него.

И только сейчас массивный джип затормозил рядом. И трое разом выскочили из него. При виде процессии остановились, и Комар уверенно определил:

– Вот это он и есть.

– И девица та самая, – присовокупил один из его спутников.

– Берем.

И все трое приблизились к двум машинам, куда уже усаживали разыскиваемых людей.

– Стоять! – скомандовал Комар. – Эсбэ!

Странно, но никто вроде бы не обратил внимания – ни на слова, ни на приблизившихся людей. Комар сделал еще шаг. И уперся сразу в троих, загородивших дорогу.

– Ты че, а? – спросил один из них. – Нарываешься вроде?

– Эти двое арестованы, – отчеканил Комар. – И если не хотите загреметь вместе с ними, немедленно сдайте их нам.

– Ну возьми, – сказал мешавший. – Если сможешь.

Последние слова он произнес тоном, выразившим крайнее сомнение.

– С дороги!

– Ты не шуми так грозно, – сказал мешавший. – А то я испугаться могу.

– Вы кто? – поинтересовался спутник Комара.

– Хрен в пальто, – был ответ. – Усек? Ну и линяй отсюда.

Комар оценил обстановку. Их было трое, противников – пятеро; по виду старший лейтенант успел уже определить: боевые ребята, и стычка скорее всего закончится в их пользу. Обнажать стволы нельзя: эти ответят тем же самым. И оружием, и единоборствами они наверняка владеют не хуже; уж один точно: Комар опознал его, когда-то этот парень служил там же, в СБ, потом уволился. Нет, ни силой, ни горлом здесь не возьмешь. Только дипломатией.

– Куда же вы их везете?

– Куда надо. А вам что – срочно понадобились? Мужик нам вообще-то без надобности…

– Давайте поделим: мужика нам, а ее можете везти.

– Да она без него не поедет. Ну вы типа не волнуйтесь: мы их скорее всего вечером доставим обратно; если не проспите – будут ваши.

Видимо, приходилось мириться с таким решением: выполнение задания только откладывалось на полсуток, но никак нельзя было считать, что оно сорвалось.

– Ну, так и договоримся. Только без туфты, а то ведь…

– Да ну, – сказал переговорщик. – Мы же не шантрапа какая-нибудь.

И две машины отъехали. Эсбисты погрузились в джип, и Комар скомандовал:

– Давай за ними. Хоть узнаем, чьи они и откуда.

– Я и так могу сказать, – сказал спутник. – Это люди Кудряша. Приходилось уже встречаться.

– Народ серьезный, – сказал Комар. – Ладно, давай за ними. Так и доложим начальству… С Кудряшом связываться – тут нужен генеральский уровень, мы для этого мелковато плаваем, – закончил он с нескрываемой горечью.

 

14

Между тем приблудное, а может быть, и действительно беглое небесное тело, нерасчисленное, как сказал поэт, светило (которым оно, впрочем, не было, поскольку свет лишь отражало, да и то не очень активно) продолжало мчаться в бескрайнем просторе по пути, никому не ясному; впрочем, и само тело, даже если бы обладало способностью мыслить, вряд ли могло бы его предсказать, поскольку все новые силы вмешивались в прокладку курса – по мере того как тело сближалось с ними.

Вот и сейчас оно, как бы падая (с нашей, земной точки зрения) на орбиту Сатурна, начало все больше отклоняться в том направлении, в котором находился сейчас космический властелин колец; отклонилось бы и еще больше – но некто как бы окрикнул его, призывая к порядку, и в результате произошло очередное изменение траектории.

Все эти прыжки и гримасы мог бы, наверное, рассчитать достаточно мощный компьютер – если бы вложить в него все нужные для этого данные; такие компьютеры в распоряжении людей были, а вот данных не хватало – и по этому поводу они сейчас ломали свои умные головы.

Этим, впрочем, занимались лишь немногие избранные. А другие тратили время на действия куда менее полезные; например, выслеживали, хватали и увозили Минича и Джину, хотя ясно, что движение тела от них никак не зависело, как и от любого другого человека или государства, и они при всем желании не смогли бы отклонить орбиту пришельца хоть на долю миллиметра. Но в этой непродуктивной (и для многих неприятной) трате ресурса, которого у Земли оставалось, может быть, не так уж и много, – в этом образе действий сказывался дефект мышления, свойственный (рискнем сказать) любому земному правительству или правителю: лечить не причины недуга, а его симптомы, полагая, что если опасность неизвестна, то она и не страшна, а раз ее не боятся, то ее как бы и не существует больше. И весь хрен по деревне.

Итак, люди бегали, или летели, или сидели на месте и думали, или спорили, или соглашались, или рыли яму другому, или сами в нее попадали, и так далее – а тело, весело кувыркаясь, наматывало свои километры на секунду в квадрате, поскольку постоянно подвергалось ускорениям. И – добавим для ясности – угроза, какую оно могло составить для нашей планеты, при этом никак не уменьшалась. Скорее наоборот.

Но что знаем мы о грозящих нам бедах?

А собственно, к чему нам знать о них, пока их нет? Только портить себе и другим настроение. Выше голову, ребята, хвост морковкой! Летит – и пускай себе летит, как бы из села Чугуева…