1

В небольшой стране, что между Китаем и Россией, и председателя, и президента встретили по наивысшему обряду: с коврами, почетным караулом, дипломатическим корпусом и всем прочим, что полагалось по протоколу. Никого это не удивило: отношения между двумя странами вот уже два с лишним десятка лет считались хорошими – да и на самом деле были такими. Существовало, конечно, неизбежное соперничество в нескольких направлениях сразу; но решение вопроса о том, кто из братьев старше, был по умолчанию отложен до неопределенного будущего – до греческих календ, как сказал бы любитель античных оборотов речи. Одним словом, все вроде бы выглядело как и всегда: благополучно. И только в узком кругу государственных деятелей с обеих сторон было известно, что существовало немаловажное различие между этой встречей и предыдущими. И заключалось оно в том, что если раньше на долю глав государств оставалось, по сути, лишь торжественное подписание документов, чьи тексты были согласованы заранее профессионалами – дипломатами, военными, экономистами, – то на сей раз единого, втихомолку одобренного обеими сторонами текста просто не было, а были проекты с обеих сторон, увязать которые до последнего мгновения так и не удалось: слишком серьезными оставались разногласия. Так что на этот раз переговорам следовало быть именно переговорами, а не одним лишь театральным действом. И хотя неизбежные улыбки и объятия при встрече выглядели со стороны точно так же, как и два года тому назад, во время предыдущего саммита, однако серьезный, с глазу на глаз, разговор глав двух государств, состоявшийся – без рекламы, журналистов и прочей помпы – уже через несколько часов после официальной встречи у самолета и не дожидаясь торжественного приема – разговор этот, не выходя за рамки приличия, оказался все же непривычно напряженным.

Причина была достаточно серьезной: если еще не так давно стороны как бы выработали единое отношение к предстоявшему Соглашению и созываемой для его заключения Конференции, то теперь картина явно нарушилась. Это стало ясно уже после первого же обмена репликами на этой закрытой встрече, первый час которой прошел даже без участия официальных переводчиков. Оба участника могли свободно изъясняться на двух языках: русском и английском (здесь преимущество было у китайца, получившего образование, кроме отечественного, еще и в Кембридже – в молодые годы еще, когда отец его был первым секретарем посольства в Лондоне). На этот раз беседа началась именно на английском – и это сразу же было правильно воспринято русским как выражение некоторого неудовольствия.

– Я предполагал, – сказал (после приветствий и улыбок) председатель, – что наши отношения, в особенности во всем, что касается Соглашения, происходят в условиях полной откровенности.

– Мне неизвестно, – ответил президент России, – о том, что это условие нарушалось, во всяком случае – с нашей стороны.

– Тем не менее – даже и сейчас мы не располагаем никакими сообщениями с вашей стороны, которые относились бы к известной вам угрозе. Между тем ее возникновение – как вы отлично понимаете – заставляет заново пересмотреть наши взгляды на Соглашение.

Если бы кабинет, в котором происходил разговор, был оборудован прибором, измеряющим уровень адреналина в крови собеседников, то он сейчас непременно показал бы скачок этого параметра в кровеносной системе президента. Так что ему с великим трудом удалось удержаться и не стиснуть кулаки: руки его в этот миг лежали на столе, и такое проявление чувств было бы, конечно, замечено противной стороной. Понятно почему. Уже во второй раз за последнюю пару дней он оказывался в крайне неприятном положении человека, который то ли хочет быть хитрее всех, то ли (и это куда хуже) не имеет представления о том, что происходит на свете, – что было бы никак не совместимо с занимаемым им высочайшим постом. И времени на поиски выхода из этого положения совершенно не было; надо было импровизировать на ходу, найти, как говорят шахматисты, единственный ход, играя уже «на флажке».

С ответом он промедлил не более двух секунд: устремив взгляд прямо в глаза председателя, произнес спокойно, неторопливо, четко разделяя слова:

– Я буду совершенно откровенен даже сейчас, хотя это и сыграет не в мою пользу. О том, что вы назвали угрозой, хотя это утверждение является пока еще спорным, сам я узнал ровно двадцать восемь часов тому назад. И сразу же попросил, как вам известно, о переносе нашей встречи на более ранний час. Я сделал это именно для того, чтобы информировать вас как можно быстрее. Согласитесь, однако, что я не мог делиться с вами непроверенными данными. А уточнение потребовало времени. И теперь могу сказать совершенно откровенно: я удивлен. Изумлен! Ну, как можно серьезно отнестись к какому-то фантастическому заявлению о якобы грозящей нам опасности?! Мы же не дети! Мы политики – и поэтому должны уже с первого взгляда отличать серьезные угрозы от попытки сорвать мероприятие исторической важности при помощи очень наивной и грубой дезинформации. Мне трудно поверить, председатель, что вы восприняли все это всерьез!

– Я не говорил, что принял это всерьез, – ответил китаец неторопливо. – Но мне хотелось выяснить именно ваше отношение к этой информации. Я им был бы совершенно удовлетворен…

(Это не было полной правдой, разумеется. Но и полной ложью тоже. Полуправдивой ложью или лживой полуправдой, как угодно. То есть – ответ был дан в лучших традициях профессиональных политиков.)

– …Я был бы счастлив поверить вам, – продолжал председатель, – но тогда мне трудно было бы объяснить некоторые факты, противоречащие услышанному мною.

– Например?

– Вы говорите, что узнали об угрозе лишь чуть более суток назад. Но как объяснить в таком случае то, что ваш выдающийся политик, возглавляющий в стране объединенную оппозицию (не понимаю, кстати, зачем она вам?), был отправлен в Вашингтон не сутки назад, а вот уже целых три дня? Не означает ли это, что вы сочли нужным поставить президента США в известность об изменившемся положении вещей намного раньше, чем нас?

Президенту должно было стать невыносимо стыдно, однако он и не подумал покраснеть: профессия давно отучила его от какого-либо внешнего выражения чувств. На вопрос же пришлось ответить:

– Таких поручений этот господин не получал ни от меня, ни, я думаю, от кого-либо другого из руководителей страны. Его внезапная поездка связана, вероятнее всего, лишь с необходимостью срочного обсуждения с некоторыми влиятельными там лицами отдельных формулировок текста, о которых мы с вами, я надеюсь, посоветуемся еще сегодня.

При словах «вероятнее всего» китаец чуть приподнял уголки губ – но лишь на мгновение.

– В таком случае его поведение там, о котором нам стало известно, по меньшей мере странно. Судя, во всяком случае, по его встречам. Как вы понимаете, мы принимаем близко к сердцу все, что может иметь какое-то отношение к предстоящим решениям. И мы, скажу вам откровенно, весьма удивлены.

(«Сволочь, сволочь! Хотел бы я знать, чем он там занимается на самом деле. Не может быть, чтобы это космическое тело толкнуло его на совершенно глупые поступки. Ведь если говорить серьезно, на самом деле оно ничем не грозит и если и может быть использовано, то разве что в политической игре или в экономической… А что, если он действительно почуял опасность и начал какую-то политическую акцию? Против меня – потому что в любом другом случае он поставил бы меня в известность. Сказать разведчикам – чтобы занялись им там? Но если я ошибаюсь, а там такое внимание будет замечено – это сразу скомпрометирует меня, а нужно ли это мне сейчас, особенно учитывая, что в подготовке Соглашения страна, как предполагается, выступает единым фронтом – и оппозиция в том числе? Все это надо как следует обдумать – но сейчас на это нет времени. А если бы я не прилетел сегодня сюда, было бы еще хуже: тогда китаец вообще не стал бы разговаривать всерьез…»)

Вслух же президент спокойно ответил:

– Его действия там – это лишь его действия, и ничьи более. Уверяю вас: из его поведения будут сделаны необходимые выводы. Я, правда, рассчитывал вначале получить его полный доклад – после его возвращения на родину… Ведь не исключено, что имеющиеся у вас данные о нем являются неточными – мы знаем, как часто это на самом деле случается.

– Я внутренне желаю того же самого. – Председатель покачал головой. – Господин президент, я всей душой хочу верить, что дела обстоят именно так, как вы излагаете. И что поездка вашего подчиненного не имеет истинной целью выработку линии поведения, более отвечающей желаниям Соединенных Штатов и значительно менее – нашей страны.

Тут просто нельзя было не выразить в голосе обиды.

– Господин председатель, подумайте сами: мне, инициатору Соглашения, какой смысл был бы утаивать от вас подобную информацию? Ясно же было, что вас поставит в известность президент США – как оно и произошло…

Председатель ответил сухо:

– От него я не слышал об этом ни слова. Это наши собственные информационные ресурсы, и ничто более.

– Так или иначе, – сказал президент после едва уловимой паузы в ответ на слова председателя (пауза давала понять, что говорить о деятельности своей разведки в как бы дружественной стране в какой-то степени не укладывается в рамки политического такта), – я думаю, что сейчас – самое время нам обсудить: как новая информация может повлиять на отношение к Конференции, к самой идее Соглашения со стороны намечаемых ее участников. Начиная с нас самих. Не зная вашего мнения, и я не могу принимать никаких решений. Итак?

– Я полагаю, самое лучшее – начать сейчас с уточнения. Что известно об угрозе вам и что – нам. Что сообщили вам из США? Раз вы предположили, что они информировали меня, то, следовательно, наверняка разговаривали на эту тему с вами.

– Разговор был. Однако он вел его, предполагая, что я в курсе дела. И потому никаких фактов не упоминал. Я же в тот миг не знал вообще ничего. Как ни стыдно сознаваться в этом.

– Но вы не дали ему понять это? Это оказалось бы потерей лица, после чего вам оставалось бы только…

Председатель не договорил. Но и так было понятно, что он хотел сказать.

– Думаю, – продолжал китаец, – что вам самое время вытереть пыль и вымести паутину. Произвести тщательную уборку в вашем жилище.

– Это уже решено. Но вы заставили меня подумать о том, что кто-то может принять эту информацию и всерьез; в какой степени, по-вашему, может измениться отношение заинтересованных сторон к Конференции? И какие результаты принесло зондирование почвы у тех, кого мы называем участниками второго ряда? Поймите, председатель: мы просто не можем сейчас вдруг взять и отказаться от этой идеи и всего, что с нею связано: слишком значительна тема, и позволить кому угодно каким-то образом закрыть ее значит – подписать себе приговор как политическим деятелям. Наверное, вам это грозит в меньшей степени, чем любому другому, – но все же и вам это вряд ли доставит удовольствие.

– Что же, давайте рассуждать совместно. После первого этапа тихих обсуждений сложилась ситуация: вы – за, Америка – за, но с оговорками, Соединенное Королевство присоединилось к мнению Америки, Франция – оговорок больше, но это в их стиле, и в конечном итоге они проголосуют так, как другие западные государства. Далее: Индия и Пакистан – не очень охотно и лишь при условии очень строгого международного контроля; при этом Индия ставит свое согласие в зависимости от нашего, Пакистан же – от Индии.

– Это естественно.

– Теперь перейдем ко второму ряду. Иран, Северная Корея, Бразилия и, наконец, Израиль. Здесь обстановка представляется более сложной. Местами, во всяком случае. Легче всего с латиноамериканцами: они постоянно консультируются с госдепом США и вряд ли займут отличную от них позицию. Наших соседей можно, наверное, заставить уступить под угрозой экономических санкций, что будет означать для них голод. Полагаю, что нам удастся убедить их. Об Израиле у меня нет прямых сведений – проблему обсуждают с ними американцы…

– Да, меня проинформировали: они ставят свое согласие в прямую зависимость от уничтожения подобного оружия в исламских государствах. Есть ли какие-то успехи в этом направлении?

– Продвижения почти незаметно, хотя мы прилагаем все усилия. До сих пор не удалось заставить Иран прямо признать наличие у них такого оружия.

– Но ведь…

– Да-да, все мы понимаем… Видимо, надо создать что-то вроде координационного комитета четырех разведок по уточнению этой проблемы. Потому что, пока мы их не схватим за руку, они будут по-прежнему все отрицать.

– Совершенно с вами согласен. Теперь вот еще одна проблема…

Следующая проблема была уже более спокойной, и, наверное, можно было с облегчением вздохнуть: обиды и подозрения отошли, похоже, на задний план, уступив место деловому разговору. Президент с облегчением вытер бы пот со лба; однако он и не вспотел вроде бы: политики если и потеют, то только под кожей, наружу не проступает ни капельки.

 

2

Если информация чего-то стоит, она должна со временем перерастать в дела; время может быть иногда продолжительным, растягиваться на годы; чаще случается, однако, так, что все происходит за считанные дни, а порою и часы. То есть возникновение информации является лишь начальным этапом цепной реакции, которая, будучи вызвана к жизни, неизбежно распространяется во всех измерениях пространства, вовлекая в себя все новых и новых участников – будь то элементарные частицы, обрушивающиеся по склону камни, отдельные люди или целые государства.

Время! Вот что выходит на первый план, если речь идет о сохранении тайны. И те, кто привык иметь дело с закрытой и очень закрытой информацией, отлично понимают это.

Информация о небесном теле явно принадлежала к таким тайнам. И те, кто обладал ею, отлично понимали ее важность. Не потому, конечно, чтобы кто-нибудь не то чтобы поверил, но даже всерьез предположил существование угрозы; нет, ни в коем случае. А по той причине, что речь тут идет о политиках; а они, особенно в напряженные моменты бытия, как, например, в пору подготовки очередной предвыборной кампании, обязаны уметь – и действительно умеют по большей части – любое вновь возникшее обстоятельство, условие, происшествие и так далее использовать в качестве еще одного орудия своего нелегкого труда. Для этого нужны, самое малое, два действия: первое – правильно (то есть в свою пользу) интерпретировать новость, и второе – найти точный миг для ее оглашения (это нам известно по классике: «Сегодня рано, послезавтра – поздно»). При этом не имеет совершенно никакого значения, соответствует ли используемая информация истине полностью, либо частично, либо вообще не имеет ничего общего с действительностью: мы ведь живем в виртуальном мире, созданном и поддерживаемом политиками и прессой, и как-то ухитряемся совмещать веру в этот якобы существующий мир с той несомненной реальностью, какая постоянно дает о себе знать в вашем жилище, на улице, в магазине и так далее. Хорошо придумать или приспособить придуманное кем-то другим и вбросить вовремя – вот что требуется для успеха. И естественно, что такой странный (хотя и не вовсе новый) слух, как угроза из космоса, просто не мог, не имел права остаться не использованным политиками и в частности – президентом США для поддержки основного лозунга его сегодняшней политики полного ракетно-ядерного разоружения. Так что возникла необходимость как следует продумать способы использования этой информации, а также время атаки – тот день и час, до которого все, начиная с самого слуха, должно было содержаться в полном секрете.

Поэтому уже в то время, когда москвич со Столбовицем препирались по поводу дальнейших встреч неофициального гостя, у президента США собралось уже совещание, в котором участвовали советник президента по вопросам безопасности, государственный секретарь, председатель комитета начальников штабов, директор ЦРУ и только что прибывший в Вашингтон директор НАСА.

– Каким временем мы располагаем до того, как информация начнет прорываться наружу? Вообще о существовании тела и в частности – о том, что оно, как считают англичане, порой ведет себя… не вполне нормально?

С таким вопросом президент обратился ко всем четверым, хотя ответа ожидал прежде всего от своего советника.

Тот ответил, не задумываясь, – видимо, заранее успев просчитать все возможности:

– Если бы все зависело только от нас – можно было бы рассчитывать не менее, чем на месяц, если будет сохраняться существующая на сегодня обстановка. Однако мне представляется, что сохранить status quo ad praesentum на такой срок вряд ли возможно. Я имею в виду сам факт существования тела. Что же касается его… эволюций, то с этим несколько лучше: это могут определить только специалисты. Но все же…

После секундной паузы, никем не нарушенной, он продолжил:

– У нас имеется, я считаю, три возможных источника утечки. Прежде всего – сами астрономы. Здесь положение не кажется мне очень уж угрожающим. Строго говоря, информацией о теле обладают лишь три обсерватории. Мы находимся в постоянном контакте с ними. Им сообщена предложенная армией версия, которую пришлось, правда, вывернуть наизнанку. Согласно нашему варианту, тело представляет собою новейшую космическую разработку НАСА и военных, которая проходит испытания в обстановке строгой секретности, и поэтому какая бы то ни было информация о ведущихся наблюдениях, включая изменения траектории, представляет собою государственную тайну – со всеми соответствующими выводами. Хорошо это или нет, но до сих пор наблюдателям не удалось установить природу тела, и потому – верят они нам или нет, но доказательств противного они не имеют. Пока еще нет. К тому же, если говорить об астрономах, наша задача облегчается еще и тем, что телом нигде не занимаются их главные силы. В основном наблюдения ведет обсерваторская молодежь, а мэтры, кажется, рассчитывают подключиться позже – лишь в том случае, если реальность угрозы сделается очевидной.

Он отпил прохладительное из стакана; несмотря на то что кондиционер в Овальном кабинете работал вовсю, советнику показалось, что тут душновато, и он покосился в сторону застекленных дверей, что вели в розовый сад.

– Возможно, – использовал возникшую паузу директор ЦРУ, – что нам стоит прибегнуть к отвлекающему маневру. Скажем, в виде заказа на определенные исследования – обосновать должным образом, дать денег. А телом всерьез пусть занимаются люди НАСА – при помощи тех инструментов, что находятся в космосе. Так задача сохранения секретности упростится.

Директор НАСА согласно кивнул:

– Это был бы разумный ход.

– Джек, – сказал президент, – подумайте о том, кто и как сразу же этим займется.

– Я уже думал об этом, – ответил советник и, вздохнув, продолжил: – Второй источник и, как вы понимаете, главный – пресса. Сейчас она не жалуется на отсутствие тем: взвешиваются все «за» и «против» предстоящей Конференции и самого Соглашения. Однако в скором будущем они не смогут не заметить некоторого изменения тональности в тех материалах, которые мы им предоставляем. А такое изменение, видимо, неизбежно, поскольку уже сейчас представляется ясным, что все сроки нужно переносить – хотя бы до того времени, когда будет окончательно установлен подлинный уровень угрозы, представляемой телом. Ведь если мы через месяц, как предполагалось, официально договоримся о полном ядерном разоружении, а вскоре окажется, что арсенал потребуется нам для предотвращения опасности, то этот вопрос придется обсуждать со всеми участниками Конференции, подписавшими Соглашение. А это, как и обычно, приведет к дебатам и большому шуму в глобальном масштабе. Но как только такая смена ключей будет замечена – пресса набросится на нас, и вряд ли нам удастся предотвратить… Можно, конечно, ссылаться на Оклахомский опыт – но с тех пор прошло много времени, и возможности изменились: и наши, и средств информации, да и всей нации тоже. После одиннадцатого сентября ноль первого года…

– Не можем же мы заткнуть им рот, – проговорил госсекретарь.

– Никоим образом, – согласился советник. – Поэтому придется, видимо, прибегнуть к иному методу. К тому, который достаточно успешно применяется нашими – и не только нашими – ракетчиками: к методу ложных целей.

Объяснять суть метода никому из присутствовавших не понадобилось; но госсекретарь спросил:

– Что же вы предлагаете использовать в качестве ложной отвлекающей цели?

– Марсианская экспедиция, – сразу же ответил советник. – Завершение ее подготовки, старт, ход полета… Думаю, что этой пищи всем хватит достаточно надолго.

Директор НАСА слегка кашлянул, и все взгляды устремились на него.

– Ваше мнение? – спросил президент.

Директор поднял брови:

– У нас все развивается по графику. Я говорю о том, что касается техники: там проблем не возникает.

Однако тон его свидетельствовал о том, что проблемы есть – где-то в другом направлении.

– Что-то не так? Люди в порядке?

Директор помолчал прежде, чем ответить:

– Сейчас – с ними все хорошо. Но я, откровенно говоря, не представляю, как смогу отправить людей на Марс, не будучи уверен, что им будет куда вернуться. В корабельную гипотезу я, по совести признаюсь, не верю. Она наивна. Хотя, конечно, имеет право на проверку.

На этот раз молчание оказалось более продолжительным. Потом президент проговорил:

– Я вас не совсем понимаю, Джек. Вы что, действительно верите в возможность реальной угрозы? Хотя… представить себе, конечно, можно и такой вариант. И если встать на такую позицию – кто из нас решился бы на такой риск? Да, я все же понимаю вас. Ну а если послать к Марсу корабль без экипажа?

Главный астронавт усмехнулся:

– В этом нас уже обвиняли, когда речь шла о лунной программе, верно?

Генерал – председатель Комитета начальников штабов – сказал:

– Мне это представляется хорошей идеей. С небольшими коррективами. Если корабль можно послать на такое расстояние без экипажа… Полагаю, что вашу машину можно приспособить для беспилотного полета?

При этом он вопросительно смотрел на директора НАСА. Тот кивнул:

– Несколько сложнее, чем направить зонд на планету, но в наших возможностях. Опыта у нас достаточно, ничего нового придумывать не придется. Но все нужно пересчитать: нужны точные цифры – где и когда наш зонд (назовем его так) сблизится с телом, на какое расстояние, чтобы можно было обеспечить уверенный прием Землей данных; перед тем – решить вопрос: с посадкой, или только облет и возврат, или – выход на постоянную орбиту вокруг тела – если захват окажется возможен… Это при естественном варианте; а если все-таки мы имеем дело с кораблем, то на этот случай нужны необходимые средства защиты, поскольку возможны конфликтные ситуации. Одним словом, сразу же возникает чертова уйма достаточно сложных задач. И решить их придется в очень ограниченное время. Пока тело еще не приблизилось настолько, чтобы привлечь всеобщее внимание.

– Раз это возможно, – продолжал военный, – следовательно, послать его нужно. И представлять, что экспедиция стартует на Марс. Но отправить совершенно по другому маршруту. К этому самому телу. Чтобы заблаговременно понять – что же оно собой представляет в действительности. Корабль или камень? И если камень – почему он ведет себя не так, как полагается? Что на него влияет?

– Но у меня есть одно принципиальное условие, – проговорил директор НАСА, приопустив голову, словно собирался бодаться; набычился, как говорится. – Sine qua non, если уж мы тут блистаем знанием латыни. Принципиальное и необходимое.

– Валяйте, – приободрил его президент. – Слушаем со вниманием ваш ультиматум.

– Никакой экспедиции к Марсу. Ни малейшего блефа. Испытательный полет, как это и будет на самом деле. А вот о подлинной цели его, конечно, ни слова. Новые конструкции, новые технологии, новое все на свете – пиаровцы сделают из этого для публики настоящий пир души – и далеко не на пустом месте. Думаю, этого хватит, чтобы отвлечь внимание от какого-то заурядного небесного камня – если даже такое внимание возникнет.

– А если еще добавить что-нибудь пикантное, – подхватил госсекретарь. – Хороший скандальчик был бы самым лучшим, но в данном случае вряд ли подойдет: слишком уж круто. Но если закрутить что-нибудь романтическое… С любовью, соперничеством, может быть… Пусть будут тайны – только не военно-политические, а сердечные…

Шеф НАСА медленно кивнул:

– Я подумаю.

– Подумайте еще и вот о чем, – сказал военный министр. – Автоматика хороша, компьютеры еще лучше, но для настоящей разведки все-таки оптимально, если там будут люди. Компьютеры логичны, а жизнь часто бывает совсем другой. У вас же есть подготовленный экипаж; ну, пошлем хоть человека, а еще лучше – двух, для взаимного контроля и прочего. Опасно? Но они, между прочим, получают за риск не так уж мало. Но подумайте и о выгодах: личное наблюдение тела в непосредственной близости! Люди-то уж не спутают большой булыжник с космическим кораблем, верно?

– Видимо, так и придется поступить, – согласился директор НАСА.

– Но в таком случае, – усомнился шеф ЦРУ, – пресса получит информацию о направлении корабля, заинтересуется – и тогда к чему все?

– Никакого тела для них не существует, – возразил президент. – Вот и повод для введения на обсерваториях режима полной секретности. Что же до сенсации и интереса журналистов, то не станут же репортеры следить, глазея в телескопы, за полетом корабля, а если и будут, все равно ничего не поймут: ведь астрономы среди них вряд ли есть.

– А если это и на самом деле корабль? Русский? Вооруженный?

– Да будь я проклят, – сказал госсекретарь, – если я в это верю!

– А кто тут говорит о вере? – удивился разведчик. – Я тоже не стал бы ставить на такую вероятность – даже один к тысяче. Но такая версия существует. И если вам удастся ее опровергнуть, все мы будем вам бесконечно благодарны. А стопроцентно достоверный ответ смогут дать только люди.

– Вы можете поручиться, что ваш разговор с астронавтами не приведет к той самой утечке информации, которую мы хотим предотвратить? – спросил президент.

– Как за самого себя, господин президент.

– В таком случае я разрешаю вам ознакомить их с ситуацией. И с необходимостью полного молчания, разумеется.

– Ай-ай, сэр, – по-военному ответил директор.

После этих слов разговор на несколько секунд как бы уперся в стену молчания.

– Вы, советник, говорили о трех возможных источниках утечек, – напомнил хозяин кабинета. – О двух мы уже услышали.

– Третий источник, – сказал советник, – и, по-моему, самый вероятный, – это Россия. У меня нет пока сколько-нибудь четкого представления о том, как широк там круг информированных людей. Господин президент, вы разговаривали с их главой; какое впечатление произвел на вас этот разговор?

Президент ответил не сразу:

– Я бы сказал – странное. Открытого разговора на эту тему не было. Но когда я достаточно ясно дал понять, что нам известно о предполагаемой угрозе со стороны тела, он, мне кажется, несколько растерялся. Да, безусловно, он растерялся – но я так и не понял отчего: то ли его смутило или огорчило то, что мы обладаем этой информацией, то ли – это было бы в высшей степени странно, но именно так мне показалось, – потому, что сам он был совершенно не в курсе дела.

– Маловероятно, – покачал головой разведчик. – При их стремлении к гиперцентрализации власти… Нет, это кажется мне невозможным. При одном условии, разумеется: если против него не возникло какого-либо заговора.

– Вы думаете, такое возможно?

– Это было бы не первым примером такого рода.

– Но если президент не был даже поставлен в известность – значит сведения о существовании тела и об угрозе не могли разойтись там сколько-нибудь широко? Или их просто не приняли всерьез?

– Круг информированных людей, видимо, достаточно узок. Я сужу и по тому, что на интересующую нас тему мы не получили ни слова от московской и вообще российской агентуры – а в ней имеются и люди, как правило, хорошо информированные о событиях на верхах. Но в данном случае важно не только то, сколько людей информировано, но и – кто они. Какие цели могут преследовать, каким влиянием пользуются и в каких кругах… – Он усмехнулся. – К счастью, мы надеемся получить эти сведения незамедлительно – и при этом из первых рук. И для этого не придется даже выезжать за пределы округа Колумбия.

– Вы нас заинтриговали, – сказал президент. – Что вы имеете в виду?

– Тот хорошо известный вам факт, что глава русской оппозиции все еще находится в нашей стране. И ведет разговоры именно на эту тему.

– Мы тоже беседовали с ним, – добавил генерал. – Я думал, вы в курсе. Надеюсь, у нас не зреет заговор с целью свержения президента?

Все вежливо посмеялись. Разведчик сказал:

– Видимо, есть смысл побеседовать с ним здесь. По-моему, он будет очень рад такой возможности. Я как раз намеревался предложить советнику по безопасности принять гостя – неофициально, разумеется.

– Постойте. Он ведь не представляет здесь власть. Это его личная инициатива. Так, во всяком случае, меня информировали.

– Пока он ни словом не заикнулся о том, что визит его связан с какими-то поручениями президента.

– Да и сам президент при нашем разговоре ни словом не обмолвился о его визите сюда. Все это по меньшей мере странно.

– В таком случае, – снова вступил в обмен мнениями государственный секретарь, – остается невозможным говорить о приеме гостя кем-либо из официальных лиц. Да, он просил меня о встрече, но… Это оказалось бы серьезной обидой для президента России. Конечно, если кто-то столкнется с нашим гостем случайно…

– Поскольку случайность есть лишь результат хорошо подготовленного и тщательно замаскированного замысла… – усмехнулся разведчик.

– Поговорите с ним, – сказал президент. – Конечно, с учетом всего, сказанного здесь сейчас. Может быть, хоть что-то прояснится. Но независимо от этого, необходимо сразу же начать разработку операции «Зонд». Тело-то все равно приближается, независимо от того – знает об этом кто-нибудь на Земле или пребывает в сладостном неведении…

 

3

Президент России возвращался домой. В самолете, несшем на фюзеляже надпись «Россия», где были на борту все условия и для работы, и для того, чтобы расслабиться и отдохнуть (дома ему такая возможность, похоже, не улыбалась), он рассчитывал именно на последнее, и сразу после взлета, распорядившись отправить монгольскому главе, как и полагалось, протокольную радиограмму с благодарностью за гостеприимство и за состоявшуюся полезную встречу, он попросил помощника не беспокоить его, если только в мире не произойдет чего-то, из ряду вон выходящего.

Сказав это и проводив помощника взглядом, он невесело улыбнулся: из ряду вон выходящее сейчас как раз и происходило. Он с полчаса пытался напрочь отключиться от этих мыслей; а когда понял, что это не удастся, что он не сможет хоть как-то отдохнуть, пока по-настоящему не осмыслит всего – и уже случившегося, и того, что можно было предполагать в ближайшем и средне удаленном будущем; и пока не выработает для себя плана действий – плана тех самых единственных ходов; и пока не продумает до мелочей состав той команды, которая и будет – с ним самим во главе – осуществлять все действия, связанные с обеспечением Конференции вопреки всяким идиотским слухам.

Тело Угрозы (он тоже принял такое название летящего пока еще далеко в пространстве предмета) его не беспокоило – чушь собачья, – но бесило легковерие таких, казалось бы, серьезных людей, как главы Америки и Китая: заглотали-таки заброшенный кем-то крючок! Кто мог ждать такого осложнения: что придется их, главных союзников, приводить, как говорят математики, к нормальному виду? И до тех пор, пока это не будет сделано, никакого отдыха не предвидится: обстоятельства сейчас оказывались сильнее его желаний и намерений.

Поняв это, он перестал принуждать себя к бездействию и, усевшись в кресло перед низким столиком, отдался на волю размышлений, поставив на столик диктофон – чтобы записывать то, что придет в голову. Президент знал, что мысли возникнут – не следовало только указывать им какую-то очередность: подсознание само вызовет их к жизни в том порядке, который с точки зрения логики, может быть, и покажется нелепым, но на самом деле будет единственно правильным.

Конечно, есть вещи, которые предвидеть просто невозможно. Как это самое Тело Угрозы, например. Но когда такие происходят, главное – видеть и оценивать их на фоне реально существующей обстановки, а не в безвоздушном пространстве – хотя бы они на самом деле в нем и находились. И понимать, что не где-то там, в космосе, а тут, на Земле, в Белом доме и Кремле будут решаться – и уже решаются – судьбы планеты.

Прежде – до выборов и воцарения, когда президентом он был еще только в мечтах и надеждах, – будущая деятельность казалась ему если и не самой легкой, то, во всяком случае, простой и логичной. Простота, как известно, вовсе не синоним легкости; чаще наоборот. Он всегда умел составлять планы, распределять время так, чтобы все успеть.

Последующее сначала озадачило его, потом стало не на шутку раздражать: оказалось, что хорошо спланировать работу было просто невозможно – даже при помощи самых совершенных компьютеров и самых мудрых советников. Он не обманывался, впрочем: таких вокруг него не было, да и быть не могло, потому что никто не имеет права быть умнее верховного руководителя; ну а в отношении собственной мудрости у него (строго секретно, разумеется) нет-нет, да и возникали сомнения. Не в отсутствии логики было дело, а в том, что на самом деле непредвиденных событий постоянно возникало куда больше, чем следовало бы, и они отнимали уйму времени, предназначавшегося для совершенно иных дел.

Падали самолеты; тонули корабли; выходили из берегов реки; налетали ураганы; обрушивались дома – и в результате этого гибли люди. Все это требовало вмешательства – хотя бы для того, чтобы отдаваемые им команды не сводились к одному лишь созданию комиссий – в действенность таких мероприятий давно уже никто не верил. Проворовывались высокопоставленные чиновники; валюта, невзирая на все применявшиеся для ее сохранения кнуты и пряники, по-прежнему утекала из страны – как сверхтекучий гелий. Черт бы побрал покойного Ландау со всеми его открытиями… Незаконный оборот наркотиков – такое благопристойное название употреблялось для обозначения самой страшной (во всяком случае, в перспективе) болезни минувшего и нынешнего веков – даже по официальной статистике не сокращался, и возникало сильное подозрение, что истинное положение вещей куда хуже, чем проистекало из докладов.

К счастью, вроде бы прекратилось извержение северокавказского вулкана – однако все отлично понимали, что он не потух, и в недрах его температура не падает и давление не снижается, так что не сегодня, так завтра извержение начнется снова – и кто знает, в каком направлении хлынет лава и полетят камни и какие силы придется бросать туда, чтобы снова пригасить пламя.

О внешней политике и говорить нечего: балансировать, например, между традиционной благосклонностью к ближневосточному большинству и как бы доброжелательностью в отношении тамошнего меньшинства (в которую мало кто верил) становилось все сложнее и сложнее, потому что слова уже никого не убеждали, нужно было совершать какие-то действия – нужно, но невозможно, потому что тогда видимая беспристрастность обрушилась бы вмиг – и, быть может, навсегда, и это означало бы крупный проигрыш. Это равно относилось и к ирако-иранскому противостоянию с США, и к неизлечимому арабо-израильскому конфликту, и еще много к чему.

Потери были; недаром даже в Иран договариваться о присоединении к Соглашению поехали китайцы: они пока еще были вне подозрений в тайном сговоре с США, а в отношении России такие мнения, похоже, в тех странах распространялись все шире. Для того чтобы высвободить свое время от всех этих отвлечений, необходимо было иметь таких министров, которые принимали бы решения сами и добивались их выполнения, предоставляя президенту вершить лишь действительно высочайшие государственные проблемы. Но какие тут проблемы, если самому приходилось решать даже такие мелкие вопросики, как например – что в конце концов делать с пресловутым шестьдесят четвертым каналом телевидения. Хотя, по сути, это была задача для среднего чиновника, самое большое – для главы департамента…

Эти мысли сейчас, высоко в воздухе, вдруг набросились на него, одолели окончательно. Можно было подумать, что он, словно Антей, получал свою силу от земли, а теперь вот, оторванный от нее, оказался вдруг слабым. Мелькнула даже мыслишка – а не попросить ли вынужденной посадки; он сразу же отогнал ее, беззвучно, но крепко выругавшись.

Однако на ее месте вдруг высунули гримасничающие головы сразу две новые, еще более пакостные. Первая была: а может, и не по Сеньке шапка? И не стоило забираться так высоко, если от этой высоты начинается головокружение – не от успехов, к сожалению, а от растерянности. И вторая: это самое Тело Угрозы – а может, и надо, чтобы оно грохнулось о Землю, чтобы всю ее, со всеми проблемами и противоречиями, разнесло к ядреной Фене на мелкие дребезги? И не надо искать выхода, принимать какие-то меры…

Он встал, подошел к бару, налил коньяку, выпил – чтобы привести себя в более или менее рабочее состояние. Оказывается, он успел за годы президентства отвыкнуть от ничегонеделания, у него и отдых был активным. И вот сейчас, когда нельзя было ни пробежаться, как следует, ни проплыть километр-другой, ни даже надеть перчатки и поработать с грушей или мешком, – все, таившееся в подсознании, на него и обрушилось.

Допинг, однако, помог: алкоголь действует на подсознание сдерживающе, оно отступает в свои пределы, иногда с потерями, – и на том, что оно бросило по дороге, порою возникают новые идеи.

Хорошо. Лететь осталось не так уж долго, но времени достанет на то, чтобы продумать хотя бы ближайшие необходимые действия. Чтобы еще сверху, с борта самолета, отдать первые нужные распоряжения – дать понять всем, что президент держит руку на пульсе.

Начать с малого – для разгона. «Шахматный» канал. Интересно получилось: его самый оголтелый критик оказался именно тем человеком, который помог ему войти в курс якобы наиболее важного события последних дней. Тут не может быть сомнений: это не сам он, его просто послали. Важно – кто послал. За эту как бы услугу пришлось дать ему обещание – оставить в покое, прекратить атаку, отозвать прокуроров и милицию, снять арест на акции… Придется так и сделать. Пока, во всяком случае, не выяснится, кто был его подстрекателем из двух возможных: пройдоха Гридень или страдающий манией величия оппозиционер? Потому что иначе Панкратов не остановился бы перед тем, чтобы выпустить злого духа из бутылки. А этого допускать было никак нельзя. Поскольку если заколебались даже такие киты, как главы великих держав, то чего же ждать от населения, всегда легковерного и склонного верить в чудеса и призраки?

Тело Угрозы. Нет, конечно, что оно угрожает Земле – бред собачий. А вот что вполне может торпедировать Соглашение – представляется совершенно очевидным. Потому что многочисленные противники нулевого разоружения…

Да что противники. Ему одному не выстоять даже против засомневавшейся – а может быть, лишь играющей сомнение, – пары тяжеловесов: американца с китайцем. Как если бы он оказался на ринге сразу против двух боксеров. Недаром правила бокса такого не допускают.

К чему им такая игра? Да просто потому, что таковы правила: заключая соглашение даже с лучшим другом, старайся выторговать побольше для себя – так, чтобы это не привело к охлаждению отношений, но представлялось бы другой стороне совершенно естественным действием.

Но – но почему именно бокс? Есть ведь и другие искусства нападения и защиты – более соответствующие обстановке. Такие, где силу противника используют против него же.

Стоп, сказал президент сам себе, стоп. Торпедировать Соглашение. Да. Для этого ничего не придумать лучше, чем глобальная угроза. А тут как раз подвертывается этот астрономические феномен. Глупо было бы, с точки зрения противников, его не использовать.

Но рассчитывать на такого рода неожиданные подарки природы или Создателя – плохая политика. Как это говорилось – мы не можем ждать милостей от природы. Вывод: должны вместо нее работать сами.

То есть: если такой угрозы не существует – надо ее создать.

Каким образом – это, как говорится, дело техники. Построить такой корабль – в совершенном секрете – задача американцам, пожалуй, по плечу. Вывести на орбиту в качестве очередного спутника. А еще вернее – прямо на орбите и собрать. И потом, когда на него никто уже не станет обращать внимания (спутников в приземельном пространстве – как крупы в хорошем супе), – увести его с орбиты и разогнать в нужном направлении, заложив в компьютеры нужную программу.

И поднять большой шум: Ганнибал у ворот! Нельзя даже сокращать ракеты и ядерные головки: они нам понадобятся для уничтожения тела, грозящего протаранить родную планету! А если и не протаранит – оно уже создало проблему: мы обитаем в мире, в котором такого рода опасность может возникать если не ежеминутно, то уж ежегодно, во всяком случае. Значит, и надо держать ракеты – если и не на боевом дежурстве, то, во всяком случае, иметь их в резерве. Иначе нам никогда не избавиться от страха перед угрозой из космоса – вовсе не каких-то инопланетян, которые то ли могут быть, то ли не могут, – но самого обыкновенного астероида или кометы; они-то уж точно есть, они постоянно сложно взаимодействуют между собою, их поля – гравитационные, а у кого-то и магнитные – работают без отпусков, и это взаимодействие может менять их орбиты и траектории самым непредсказуемым образом. А потому – долой ядерное разоружение! Забыть о нем на веки вечные!

Хороший политический ход. И – сказать прямо – вовсе не фантастический. В пределах нынешних технических возможностей.

Так. Соглашение рушится. И вместе с ним вдребезги разбиваются и некоторые расчеты. У нас ведь есть предварительная договоренность: часть работ по уничтожению ракет и зарядов финансирует Америка. Это уже стало как бы традицией. Мы уже дали им свои цифры. И спланировали так, что определенную часть этих денег мы сможем… гм… отвлечь на другие нужды. Нет, уничтожение-то состоится, мы никого обманывать не собираемся. Только… Вот именно.

Были вещи, которые президент избегал называть своими именами даже в уме. Не то чтобы боялся, что кто-то прочтет его мысли; нет, конечно, но все же – так было надежнее.

Соглашение. Если бы его провал означал только лишь сокрушение его амбиций, он бы не стал переживать так глубоко и болезненно. Его честолюбие все же достаточно регулировалось рассудком. Это он стерпел бы.

Но за годы президентства он привык уже отождествлять себя с Россией. И, говоря и думая «я», он на самом деле, часто даже того не сознавая, имел в виду не лично себя, не то, что видел он в зеркале и на многочисленных портретах, но то, что было обозначено на географической карте: страну. Государство. Он прекрасно понимал, что имел в виду Луи Четырнадцатый, когда произносил свое знаменитое «L’etat c’est moi» – вовсе не то, что потом приписывал ему Салтыков-Щедрин. Впрочем, может, Людовик этого и не говорил вообще; мало ли кому что приписывают задним числом: говорят, что эти же слова произносила Елизавета Первая Английская. Но если они этого и не формулировали вслух, то уж, во всяком случае, думали, и не только думали – ощущали. Теперь-то он знал, как это бывает. А без этого и нельзя управлять. Так вот, личное унижение он еще как-то пережил бы. Проглотил бы, стиснув зубы.

Но унижение России – извините, подвиньтесь!..

А чтобы этого не случилось – нужно сделать все: и возможное, и даже то, что невозможно.

Так. Думать спокойно. Что мы имеем? Неясность по поводу природы Тела Угрозы. Его появление: случайность, возникшая очень некстати? Или – результат осуществления хорошо разработанного и осуществляемого плана противников Конференции и Соглашения?

Чтобы получить ответ на этот вопрос, нужно воспринять мысль о теле и исходящей от него угрозе всерьез. И наблюдать за ним тоже всерьез. Не только так, как делают это астрономы. Если мы и в самом деле имеем дело с запущенным с Земли аппаратом, то людей на нем, конечно, нет; но есть механизмы и приборы. Потому что такая операция не может осуществляться без двусторонней связи между аппаратом и Землей. Без телеметрии. И для получения данных с корабля. И для коррекции его маневров.

Следовательно – Земля посылает в направлении тела сигналы. И получает какие-то ответы. Необходимо слежение в радиодиапазонах. Начать немедленно. Конечно, отсутствие сигналов еще ничего не означает. Зато обнаружение их сразу ставит все на свои места. И если удастся доказать техногенное происхождение тела – всю оппозицию Соглашению во всем мире можно будет размазать по стенке.

Ну а если это все-таки не аппарат? В молодости президент не пренебрегал фантастикой. Но его рассудок прагматика отказывался признать возможность появления в Солнечной системе такого феномена, как звездолет неизвестной цивилизации. Не надо валить на тарелочки. В Солнечной системе миллиарды комет, а вот звездолетов пока не наблюдалось ни единого.

Убедительная арифметика. Ну, так что же, если это – просто комета? Угроза от этого не исчезнет, наоборот – станет только страшнее. Невольно рука потянется – голосовать за сохранение ядерно-ракетного арсенала… Чтобы, когда станет совершенно ясно, что камень не пролетит мимо, – поднять все ракеты залпом, нацелив их на…

Да. Да! Да!!!

Вот оно – использование силы противника для его поражения!

Это было как озарение. Нет, не «как»; настоящее озарение. Он понял, что надо будет говорить и делать.

Залп всего существующего на Земле ракетного парка по приблизившемуся телу. Это ведь и есть уничтожение! Не только тела, но и самих ракет! И, надо сказать, не самый дорогой способ уничтожения. Экологически чистый. И не порождающий никаких проблем наподобие переработки и хранения ядерных зарядов.

И все, что нужно – это внести в готовящийся текст Соглашения… Нет. Не в текст, который будет широко обнародован. Лучше оформить это как дополнительный протокол. Секретный. Только для сведения участников. По сути, речь идет ведь лишь о способе уничтожения ракет, а это не такой уж принципиальный вопрос. Просто – технические детали.

Конечно, если информация о Теле Угрозы станет достоянием масс – Конференции просто не позволят открыться. Хотя бы потому, что это окажется прекрасным поводом отказа для тех предполагаемых ее участников, кто соглашается сейчас, стиснув зубы. Ближний Восток. Отчасти – Дальний…

Закрыть наглухо любую возможность утечки! Проследить все ее возможные каналы. Не останавливаясь ни перед какими угодно мерами. История оправдает. Да и вообще – победителей не судят.

До сих пор информация удерживалась явно в узком кругу. Даже его самого (тут президент не очень добро усмехнулся) сочли возможным не поставить в известность. Ну, с этим мы еще разберемся.

Кстати, очень кстати… Как говаривал якобы Вольтер – «Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать». Если угрозы на самом деле никакой – как оно скорее всего и есть, – ее надо создать в общественном мнении. В нужный миг. Испугать – и тут же, не переводя дыхания (чтобы не довести до паники), предложить прекрасный и надежный выход, жестко связанный с уничтожением спорных вооружений таким вот способом.

Ай да Пушкин, ай да сукин сын!..

А сейчас дело первостатейной срочности и важности – переговорить с президентом США. Предложить ему такой вариант уничтожения. Он согласится: человек достаточно умный. И придется ему попутно проглотить пилюлю: инициатива-то вновь будет исходить от России. Вот так!

Хотя… Тут есть условие: сразу же настроить его на полную благожелательность. Как? Ладно, бросим ему кость; пусть идея считается совместной. Янки сразу придет в хорошее настроение: не ударила, мол, Америка лицом в грязь. И тут же надо будет очень доверительно перейти к вопросам, действительно важным.

Президент звонком вызвал помощника:

– Свяжись немедленно с Вашингтоном. Знаю, что время такое – но кто-то ведь дежурит там на связи! Передай: я прошу президента найти время для крайне срочного обмена мнениями в русле нашего последнего разговора.

– Мы будем в Москве через…

– Разве я сказал что-то о Москве? Говорить буду прямо отсюда. А дома к нашему возвращению вызвать ко мне…

Он протянул помощнику составленный уже списочек.

– Прямо из Внукова поедем в Кремль. И так уже сколько часов бездействуем. Пора и поработать.

Он кивнул:

– Иди. Выполняй.

И на несколько минут расслабился в кресле, чувствуя, как медленно спадает донимавшее его все последние дни и часы напряжение.

 

4

– Пожалуй, долго нам так не протянуть, – глубокомысленно изрек Минич, вернувшись после очередной эвакуации мусора. – Ну ладно, до холодов еще докукуем, не подохнем. А тогда? Все равно придется вылезать на свет. И потом – ну не могу я так коптить небо, ничего не делая. Опять сорвусь, чего доброго. А время идет, и – ни звука ниоткуда. Не пойму: что они – так и решили тихо дожидаться жареного петуха? Ну, я понимаю – если бы установили, допустим, что угрозы нет, оно пролетит мимо без всяких последствий, но уж тогда обязательно появилось бы что-нибудь – в печати или в эфире. Но ведь ни слова! А Хасмоней уж не пропустил бы и намека: старый волк. Нет! Пусто! Тишина!

Джина на его речь отреагировала спокойно: уже привыкла. Поняла, что таким путем человек выпускает лишнюю энергию, которую больше девать некуда. Ворчит – и пусть ворчит. У каждого свои недостатки.

– Да и погода еще, – продолжал он, приняв молчание женщины за разрешение беспрепятственно продолжать апеллировать к судьбе. – Опять ничего не увидеть будет… А надо ее найти! Необходимо! Иначе…

– Ничего, – наконец откликнулась она, даже не уяснив как следует, что еще ему не нравится. – Все устроится. Надо потерпеть.

– А оно там – потерпит?

И он ткнул пальцем куда-то вверх, имея в виду, как она поняла, не начальство и не Господа, а все то же проклятущее тело.

– Что там твои космические каналы говорят по этому поводу?

Но она не стала отвечать – видно, задумалась над чем-то, для нее сейчас более важным. А что, собственно, могло оказаться еще более важным? Ну, не случайный же обмен взглядами с незнакомым человеком! А хотя – кто их может понять, женщин, если они и сами себя не понимают?

Прошла уже неделя с лишним после их состоявшегося побега.

Тогда, скрывшись от якобы санитаров, они долго бежали, никуда, собственно, не направляясь, стремясь лишь увеличить расстояние, отделявшее их от недоброжелателей – только такими могли быть, по мнению беглецов, преследовавшие их люди. А когда замедлили наконец шаг – не потому, чтобы поверили в свою безопасность, но просто сил не осталось для бега, – Джина не удержалась, чтобы не спросить с отчаянием в голосе:

– Ну что мы кому такого сделали, что за нами все гонятся? Зачем?

Минич ответил не сразу:

– Я ведь говорил уже: наверное, это из-за меня. Слишком много знаю…

– Что тебе известно такое, из-за чего…

– То же, что и тебе – сейчас. Тело. Угроза. Раз за столько времени никто не заговорил об этом громко – значит кому-то интересно держать это в тайне. А я могу эту секретность нарушить.

Джина невольно усмехнулась – хотя у нее и в мыслях не было обидеть его.

– Как же? Станешь на перекрестке и будешь громко кричать: «Люди, вам на головы скоро обрушится небесное тело!»? Через полчаса очутишься в дурдоме – если действительно власти не хотят оглашения.

– Как – не знаю, – признался он. – Ладно, сейчас не до этого. Куда мы пойдем?

Самое время пришло – всерьез подумать об этом. Да и ноги, отвыкшие от такой нагрузки, требовали отдыха, расслабления – хоть на небольшое время.

– Постой. Куда это мы забрались?

– Почему «забрались»? Мы еще в пределах Садового кольца. Еще несколько шагов – и окажемся на магистрали. Погоди, я вроде бы определился. Да, точно. Бывал тут не раз. Тут рядом – Арбат, Смоленка… Людные места. Не пойму только, хорошо это для нас или плохо? Ближайший вокзал – Киевский… Только сейчас все равно электричек нет – до шести и не будет наверняка.

– Вспомнил о нашем плане? Уехать за сто километров?

– Почему-то он мне разонравился. Слишком лежит на поверхности.

– Согласна. А что еще можно придумать?

– Сворачиваем направо. Тут должен быть такой пятачок – со скамейками. Передохнем.

Джина послушно последовала за ним. И в самом деле – маленький скверик был пуст, и скамейки приглашали к отдыху.

– Теперь и я узнала, – сказала Джина. – Вот это – резиденция американского посла, верно? Спасо-хаус.

– Она самая. В пору пожалеть, что мы не американские граждане.

– Вот уж нет. Сядем здесь?

– Дойдем вон до той. Там вроде бы потемнее.

Дошли. Уселись, с облегчением вытянув гудевшие ноги.

– Теперь давай думать, – сказал он. – Хотя у нас даже не то чтобы не было выбора – нам и выбирать-то не из чего. За нами теперь гонятся самое малое три…

Минич запнулся, подыскивая слово.

– Три своры, – помогла Джина. – Которые о нас знают, надо полагать, все. И если мы им действительно нужны, то нас ждут по всем трем адресам.

– Постой, Джина. Давай разберемся. Это ведь за мной гонятся. К тебе никаких претензий быть не может. Зачем же тебе бедствовать со мною? Может, тебе лучше вернуться – ну, хотя бы туда, где нас захватили?

Она покачала головой:

– Ты забыл: тогда ведь приехали именно за мной. Вернусь – и завтра же снова окажусь у моего больного. Только на сей раз стеречь будут лучше.

– Ну, в конце концов, пусть так – что плохого? Тепло, светло, сытно, да к тому же еще и денежно…

– Это надо понять так: я тебе надоела. Да?

– Женская логика, – сказал Минич высокомерно.

– Да или нет?

– Да глупости! Я ведь хочу, чтобы тебе было лучше!

– Мне – или тебе самому?

– Мне лучше, когда ты поблизости, – откровенно сознался Минич.

– Правда?

– Чистая. Присягнуть? Побожиться?

– Поверю. Но почему и мне не может быть так же? Не может хотеться, чтобы ты был рядом?

Некоторое время они молчали: губы были заняты. Показалось сладко – как если бы произошло впервые, и были они школьниками, а не людьми вполне самостоятельными и опытными.

– Ладно, – сказал он, наконец оторвавшись. – Снимаю свой вопрос. Пошли дальше. Ты сказала – три адреса. Но ведь у нас их четыре: про дом Люциана забыла?

– Как раз о нем все время и думаю, – отозвалась Джина. – Он, конечно, тоже на заметке. И туда заглянут обязательно.

– На заметке только у одних. Остальные о нем не знают. И вряд ли СБ поставит их в известность.

– А чем СБ лучше прочих?

– Хотя бы тем, что мы для них – не жизненный интерес, как для твоего больного. И они если и продолжают еще нас искать, то, так сказать, по долгу службы. А это – не всегда сильный мотив. К тому же вряд ли мы у них одни. Вот еще соображение: раз я до сих пор не подал голоса – значит испугался и проглотил язык. Не значит, конечно, что они этот поиск закрыли; но вряд ли станут туда приезжать. Скорее всего время от времени станет наведываться их местный кадр, уполномоченный или как его там.

– А нам от этого легче будет?

– Ну, его мы как-нибудь проведем. Надо только, чтобы внешне дом оставался нежилым. По двору не шастать и вечерами свет не включать.

– Ослепительная перспектива…

– Да ведь не навсегда!

– Ладно, без света еще обойтись можно. Пораньше ложиться, пораньше вставать… Не говоря уже о том, что ночью можно будет наблюдать – раз уж мы окажемся там.

– Верно. Это – убойный аргумент. Если только трубу еще не украли.

– Будем там – и не украдут. Или это – опять женская логика, по-твоему?

– Приношу извинения. Ладно; безумству храбрых поем мы – надеюсь, не марш Шопена. Лучше уж хотя бы «Дорогу на Чаттанугу». Теперь осталась малость: добраться туда.

– Я выбрала бы автобус. Хотя бы до города.

– Может, пойдем сдадимся сразу? Меньше хлопот.

– Думаешь?..

– Знаю. Электрички, автобусы… Для нас город закрыт.

– Что – в самом деле угонять машину?

– Отпадает. Ее же где-то придется бросить. Это даст им направление. Остальное – дело техники, а им ее не занимать. Был бы там гараж…

– Есть сарайчик – но туда и «Оку» не загонишь. Что же остается?

– Способ самый древний, примитивный, но зато и безопасный: ножками топ-топ. Нетипично для беглецов в наше время, правда?

– Марик! Это когда же мы туда доберемся?

– Тогда, когда ищущие успеют уже побывать там и убедиться, что нас там нет. И если даже решат подождать денек-другой, то все равно успеют уехать.

– Сколько же мы будем туда добираться?

– Не день и не два, наверное. Потому что и ходоки мы непрофессиональные, и пойдем не по трассам, а бочком, бочком. Где движения поменьше. Ночевать придется на лоне природы. Некомфортно, зато представь – любовь под открытым небом…

– Ты нахал. Фу!

– Заманчиво, правда? План складывается такой: доедем на городском транспорте сколько можно – и в путь, в путь, в путь, а для тебя, родная, есть почта полевая…

– Господи, что у тебя со слухом?

– Ничего – по причине полного отсутствия. Зато голос! Слушай, тебе есть не хочется?

– Еще как!

– И мне.

– Придется дотерпеть до открытия магазинов. Но до того надо будет уже добраться до окраины. – Минич вдруг повеселел, словно придуманный план и в самом деле обещал безопасность и полный успех. – Да, и еще – до отъезда обязательно надо будет позвонить Хасмонею. Пусть хоть он знает, что с нами творится.

– А ты в нем уверен?

– Как в себе самом.

 

5

Есть немало вещей, которые в официальном и даже в доверительном разговоре невозможно высказать открытым текстом, а можно выразить лишь намеками, а в лучшем случае – иносказаниями. Это, разумеется, применимо только в тех случаях, когда собеседник хорошо владеет языком политиков и дипломатов – или, на худой конец, имеет при себе квалифицированных переводчиков.

Президент России был совершенно уверен в том, что для его американского коллеги, в прошлом последовательно – конгрессмена, сенатора и губернатора, такого рода язык являлся столь же родным, как и английский. И в разговоре – после того, как изложил идею относительно глобального залпа и получил в ответ обещание срочно обсудить эту новую инициативу с узким кругом советников, чтобы затем довести ее до сведения англичан и французов (с тем, что до того не станут вводить в курс председателя, чтобы никого не обидеть), – перейдя к другим темам, он – невзначай, конечно, – упомянул и о находящемся все еще в Штатах оппозиционере:

– Его присутствие пусть вас не беспокоит. Просто у него возникли небольшие сложности со здоровьем, и наши врачи предложили ему проконсультироваться с вашими специалистами – они пользуются у нас немалым авторитетом. Разумеется, его здоровье нас заботит, и он может задержаться в вашей стране столько, сколько потребуется. Если даже ему придется лечь в больницу. Нам, конечно, без него будет трудновато, но мы справимся.

– О, разумеется, – ответил американец, – забота о здоровье граждан – наш долг. Меня поэтому беспокоит состояние Билла Уотена – по сообщениям его адвоката, он за последний месяц сильно сдал…

Уотен был американским инженером, посетившим Россию по туристической визе; полгода назад его задержали недалеко от Челябинска, обвинив в сборе разведданных. Месяц тому назад его приговорили к пяти годам в колонии общего режима. В общем, такие случаи происходили достаточно регулярно – раз в полтора-два года: шеф СБ показывал, что он не дремлет.

– Да, как же, помню, – ответил русский. – Кажется, на днях в Верховном Суде будет рассматриваться его апелляция. Откровенно говоря, дело не кажется мне очень серьезным.

– Я верю в беспристрастное рассмотрение судом этой апелляции, – сказал американец, – да и его близкие тоже.

Сделка состоялась. Теперь можно было перейти и к другим темам, заботившим обоих. В частности – об отношении к предстоящей Конференции со стороны ближневосточных руководителей.

– В Китае мне сообщили, что там продолжаются двусторонние и трехсторонние консультации.

– Мы получили кое-какую информацию относительно содержания этих консультаций, – ответил американец. – Они вызывают озабоченность. Думаю, вам будет интересно ознакомиться с этими сведениями.

– Я был бы очень благодарен…

– Вы получите их по обычным каналам в самом скором будущем.

– Как и вы – подробную информацию о переговорах в Улан-Баторе.

Оба понимали, что ни та, ни другая информация не будет полной; но таковы были правила игры, и обижаться на это не приходилось.

Закончив связь, кремлевский хозяин, как обычно, повторил в памяти весь разговор, от первого слова до последнего, и остался доволен. Все правильно, все на месте, обе задачи выполнены.

Хотя что касается второй – оппозиционера, – то…

Он пригласил главу своей администрации перед тем, как уйти отдохнуть: устал все-таки – и Камчатка, и Монголия, такая перегрузка сказывается.

– Где и что наш оппозиционист – ты, конечно, в курсе. А подробнее – что известно?

– Испугался, – ответил глава лаконично. – И решил сыграть с упреждением.

– И с какими успехами?

– Как сообщают – с переменными.

– Возвращаться не думает?

– А вам это нужно? Там он неплохо изолирован.

– Мне не нужно, чтобы он возвращался, потому что если приедет, то будет изображать полный успех и поддержку оттуда – а те, как всегда, не будут говорить ни «да», ни «нет», чтобы максимально выдоить ситуацию. Пусть остается там, на здоровье. Но пусть не играет против! Слишком уж важные проблемы решаются. Жду от тебя совета: как это сделать.

Главадм отлично понимал: это вовсе не означало «Не беспокойся, заменять тебя не собираюсь». Сказанное звучало иначе: «Пока сидишь в этом кресле – работай!» И согласно кивнул:

– Позвольте до утра подумать?

– Этим временем располагаешь.

Чиновник откланялся. По дороге к себе размышлял. Впрочем, особо раздумывать и не о чем было. Прежде чем дать требуемый совет, следовало сперва самому получить его – из надежного источника.

Из своего кабинета он позвонил по надежной линии. После обмена приветствиями сказал:

– Барин просит высадить репейник на дальней грядке и растить.

– Разве он не там? – Гридень, кажется, даже удивился.

– Там-то там, но требуется, чтобы он цвел розой. Как вам такое?

Гридень – слышно было – усмехнулся:

– Это я еще вчера решил. Есть рецепт. Предложи.

Весь его совет заключался в десятке слов, не более. Собеседник понял. И восхитился. Прощаясь, сказал:

– Ссылаться на вас я, конечно, не стану, не обидитесь?

Магнат только фыркнул в ответ.

 

6

Консультации на Ближнем Востоке и в самом деле были весьма интересными. Поскольку от врагов истинной веры и угодной Аллаху политики поступили сообщения и предложения, заставившие всех напрячься.

– Если мы упустим такую возможность, потомки проклянут нас навеки. Такое не повторится и через сто лет, – к такому выводу пришел нынешний глава Ирака. – Аллаху угодно, чтобы мы решили наконец эту проблему – раз и навсегда. Именно так все и складывается.

– Никто не станет возражать против этого, – согласился амир, представлявший здесь Иран. – Если наши враги хотят сложить оружие, то эта мысль явно возникла у них по воле Милосердного. Ему угодно, чтобы мы остались единственными в мире, у кого сохранится карающий меч. Вопрос лишь в том – каким образом обеспечить скрытность действий.

Однако это мнение было далеко не единым.

– Мне представляется, – сказал глава Египетского государства, – что Аллаху, да будет он доволен каждым из нас, быть может, угодно испытать нас на сообразительность. А она вовсе не каждый раз заставляет обнажать саблю. Нельзя исключить, что для того, чтобы и дальше пользоваться всеми благами жизни, люди – и мы прежде всего – должны доказать, что мы этого достойны и умеем решать далеко не самые простые задачи. Решать с успехом и выгодой.

– Но разве мы не предлагаем именно такого решения?

– Оно было бы таким – если бы в сделанном нам предложении не содержалось ничего, кроме присущей неверным хитрости и подлости. Но я обдумал все после очень внимательного прочтения. И увидел в нем, кроме этих качеств, еще и страх. Самый обыкновенный страх. Они серьезно испуганы возможностью полной гибели, и сделка предложена ими совершенно серьезно.

– Никогда не унижусь до того, чтобы поверить хоть кому-то из них, – сказал сириец.

– И не нужно. Поверьте в свой здравый смысл, которым Повелитель Миров наделил нас. Допустите на миг, что в сказанном ими содержится истина. Хотя мы, арабы, создали астрономию, сейчас, как и во многом другом, они опережают нас и будут до той поры, пока Милостивому будет угодно. Тем не менее и у нас есть средства посмотреть своими глазами и убедиться; мы так и сделали. И поняли: сказанное – не ложь. Тело летит. И возможно – к нам. Оно, видимо, достаточно велико, чтобы послужить знаком гнева Того, Кто не умирает. Теперь подумайте: если это так – а исключить нельзя, – кому и зачем будут нужны сохраненные вами заряды, если некому и не против кого будет их применить? Аллах велик. И Он позволяет нам найти более правильный выход. Не впервые нам заключать сделку с ними. И надо только добиться наибольшей выгоды для нас, что будет весьма угодно Милосердному.

Одновременно, как по команде, кивнули сириец и ливанец, не забыв признать шепотом величие Аллаха.

– Выгода же, – продолжал египтянин, – заключается вот в чем: если теряют свое достояние богач и бедняк, кто теряет больше? Кто падает ниже и больнее ударяется? Не тот, кто был беднее.

– Но, утаив хотя бы корку, бедняк окажется богаче!

– Он не сможет воспользоваться ею, амир. Потому что, едва уловив даже ее запах, богач со своей сворой набросится на бедняка, и жестокость его будет велика. Бедняку не удастся сохранить даже жизнь. Между тем, если он проявит честность, то выживет – ибо умеет выживать, и богачу по-прежнему нужен будет труд бедного и то, чем богата его земля и ее недра – как было угодно установить Знающему, Мудрому. Но что вместо этого предлагаете вы?

– Все делается разумно и спокойно, говорим мы. Мы выражаем согласие участвовать в предлагаемой Конференции и там, хотя и неохотно, присоединяемся к идее уничтожения ракет и зарядов. Открываем для контроля то, о чем им стало достоверно известно и что составляет приблизительно третью часть действительного арсенала. Со своей стороны, направляем наших представителей для участия во всех контрольных группах во всех странах, обладающих оружием. И одновременно опускаем наиплотнейшую завесу секретности над теми двумя третями, о которых они ничего конкретного не знают. Чтобы отвести их глаза – делаем попытку вывезти и скрыть небольшое количество единиц из первой трети, известной – потому что они в любом случае не поверят, что мы не попытаемся сохранить что-то из арсенала. Когда они поймают нас на этом – мы будем сокрушаться и приносить извинения. Если Аллаху будет угодно, они поверят в то, что больше нам скрывать нечего.

Так высказался представитель Ливии.

– Иншалла. Но уже не дожидаясь этого, – подхватил преемник багдадских халифов, – необходимо еще и еще раз прочесать все – и уничтожить всякого, кого можно подозревать в сотрудничестве с какой-либо разведкой. Даже исламских стран, не говоря уже о…

– Это уже делается, амир. Как вы считаете, пойдет ли на полное уничтожение Китай?

– Я считаю это возможным. Китай может выставить самую многочисленную армию на свете – и хорошо вооруженную обычным оружием. Так что разоружение – скорее в их интересах. Но в любом случае они не станут вмешиваться в наши дела. Между ними и Израилем нет дружбы.

– И с Америкой – тоже.

– Так что если после уничтожения ракет и зарядов с Америкой что-то произойдет…

– Думаю, в Китае не объявят неделю траура.

– Завидую Пакистану: вот там можно укрыть от любого контроля десятки ракет, даже сотни…

– Да; но от внимания их соседа укрыть это будет очень трудно: Индия в этом заинтересована вовсе не теоретически. Надо полагать…

– Азан. Время аль-магриба, амиры.

Судя по содержанию донесения, сторонники честного подхода остались в меньшинстве – во всяком случае, пока. Потому, наверное, что впрыснутый им испуг был весьма строго дозирован. Для начала. Это еще будет обсуждаться. А где разговаривают – там неизбежно происходит утечка информации, на что, собственно, и делается расчет.

Интересно, думал российский президент, закончив чтение, каким образом удалось получить этот текст? В консультациях явно участвует очень ограниченное количество наиболее доверенных лиц. Запись на расстоянии? Или все же кто-то из них… Моссад? Шин Бет? Или что там у них еще?.. Скорее всего они. А вот наши думцы катаются туда-обратно – и никто ведь не привез ни разу ничего подобного. А ведь упрекни их в этом – обидятся! Никчемный народ, хотя и обходится стране в копеечку. Ничего не поделаешь – приходится быть цивилизованными, порой даже себе во вред…

 

7

Столбовицу позвонили по сотовому и попросили перезвонить; он не стал спрашивать – кому и куда, процедура была давно известна, нужно было только воспользоваться хорошо защищенной линией. Он так и сделал: выход на такую линию у него дома давно имелся. Разговор продлился недолго, однако, судя по реакции Столбовица, на каждую его секунду приходилось немало новых забот. Во всяком случае, так подумал бы всякий, кто следил бы за хозяином дома в эти мгновения. Таких, однако, не должно было быть здесь – и на самом деле не было.

Совершая утренний туалет, а потом – пробегая свои ежедневные две мили, он продолжал думать о полученном указании; оно не вызывало в нем других чувств, кроме досады, потому что шло вразрез с его давно уже выношенным проектом, имевшим прямое отношение к московскому гостю. Замысел был элегантен и хорош; но теперь красная цена ему была – пять центов, да и этих денег за него сейчас вряд ли дал бы кто-нибудь. Такова судьба всех планов, которым не суждено реализоваться. Если бы полученные им указания подлежали обсуждению – он нашел бы достаточно убедительные аргументы в пользу своего варианта; но его об этом не спрашивали, и вся свобода действий, которой он сейчас обладал, легко умещалась в границах поисков наилучшего способа выполнения полученного приказа. Только-то. Как ни старался он произвести на россиянина впечатление человека, самостоятельно решающего, что нужно и чего не нужно делать, – сам он отлично понимал, что его самодеятельность никак не распространялась на «что» и ограничивалась лишь рамками «как».

Зато в этих пределах он мог дать себе волю. И, ритмично отталкиваясь ступнями от дорожки и равномерно, в такт шагам, дыша, он быстро и привычно избавился от чувства досады – как если бы выдыхал ее по кусочкам вместе с отработанным воздухом, – и начал строить схему выполнения приказа, не теряя ни секунды. Следовало торопиться – потому что после пробежки и душа ему предстояло завтракать в обществе того самого человека, которого полученная инструкция и касалась самым непосредственным образом.

Однако мысли эти не мешали ему каждые полминуты, почти не поворачивая головы, окидывать окружающее мгновенным, но тем не менее очень внимательным взглядом; это происходило бессознательно, такой была давно уже укоренившаяся привычка – с той еще поры, когда можно и нужно было опасаться выстрела из засады. И вот сейчас – только что – ему показалось, что в рощице на том берегу ручья – то есть примерно в двухстах ярдах отсюда – что-то блеснуло мгновенно. Бинокль – такая мысль возникла без участия рассудка. Наблюдают? За ним? Нет, скорее интересуются гостем. Может быть, свои, но весьма возможно – и чужие. Для секретных служб рубежи между своими и чужими проходят, как известно, вовсе не там, где пролегают государственные границы, контролируемые (как принято думать) и охраняемые. Они могут проходить даже через твою собственную спальню… Так вот, сейчас определить, находится ли наблюдатель с биноклем по эту – или по ту сторону такой границы, было невозможно: наблюдать могли и свои – чтобы контролировать осуществление им полученных распоряжений, – и с таким же успехом чужие: чтобы этому выполнению помешать. Ну что же: хорошая пробежка всегда приносит пользу. Не ту, так иную.

За те полмили, что оставалось еще пробежать до дома, можно было попытаться сделать из замеченного какие-то выводы – в первом приближении, разумеется. От кого мог исходить интерес? Не от обычного любителя подглядывать в замочные скважины: такими обычно бывают соседи, но ранчо его ближайших соседей находилось в пяти милях отсюда – ниже по течению, и они, как и он сам, не любили нарушать границу между его и их владениями: к праву собственника здесь привыкли относиться более чем серьезно. Нет, они тут ни при чем. И уж во всяком случае, никакого отношения к тихим службам не имели: ни к Бюро, ни к Фирме, ни к собственно Службе.

Те, кто хотел бы проконтролировать его действия после получения инструкции? Возможно, но маловероятно. Он всегда выполнял все, что от него требовалось, его репутация в этом отношении была на высоте – да и во всех других отношениях тоже. К тому же слишком мало времени прошло: никто не мог ожидать, что он вот уже сию секунду предпримет какие-то действия по выполнению приказа: тот, кто отдал его, отлично знал, что для выполнения необходима подготовка, которая потребует многих часов, а может быть, и дней. Конечно, его собеседник в недавнем разговоре отлично понимал, что Столбовиц не пришел в восторг от задания; но понимал и то, что – независимо от личного отношения – сделает все, чтобы исполнить приказ наилучшим образом и с точки зрения результата, и с позиций полной бесшумности и соблюдения законов: как-никак речь шла не о бродяге, а о весьма высокопоставленном представителе государства, с которым все еще приходилось считаться; и этот статус гостя практически не зависел от того, что находился он здесь всего лишь с частным и совершенно не афишируемым визитом.

Нет, своим тут делать было нечего. Хотя, конечно, стопроцентной уверенности в этом быть не могло: идею тотального контроля исповедовали во всех службах, и кто-то мог выставить наблюдение просто из сугубого усердия, а кто-то и в самом деле мог заподозрить, что Столбовиц, получив указание, решит саботировать его и для этого постарается увезти своего гостя куда-нибудь подальше и спрятать понадежнее, причем вовсе не на одной из конспиративных квартир. Глупая мысль, конечно, но бывает, что глупые мысли возникают и у очень умных людей. Особенно если возникают вдруг подозрения, что ты работаешь не только и даже не столько на Службу, как на другую, сегодня куда более могущественную организацию.

И все же вероятность такого рода могла оцениваться – ну, никак не более, чем в десять процентов. А остальные девяносто следовало разделить между тремя другими возможностями, и сейчас нужно было как-то оценить – какая из этих трех заслуживала приоритета.

Первая вероятность из этой тройки была: поняв, что визит в Штаты выстраивается не так, как предполагалось, и грозит привести к совершенно иным результатам, чем те, на которые русский рассчитывал (и которые до сих пор – увы! – оставались для Столбовица не вполне ясными), – визитер решил – уловив, возможно, чутьем разведчика приближение каких-то осложнений – прервать свое пребывание здесь, не дожидаясь, пока такое предложение будет сделано хозяевами, покинуть ранчо по своей инициативе, чтобы вскоре оказаться – нет, не в российском посольстве, где он сразу стал бы уязвимым. Для своих отечественных недоброжелателей; гость, без сомнения, прекрасно понимал, что уже по пути туда он оказался бы практически в опасности – не потому, что создать помехи его движению было бы трудно, в этом как раз проблемы не было бы, – но потому, что на такой вариант никто не пошел бы: международный скандал сейчас был бы никак не кстати, и тот, кому пришло бы в голову вызвать шум, мог бы сразу похоронить все мысли о своей дальнейшей карьере. С учетом этих обстоятельств приезжий – сам или кто-то из его небольшой свиты – должен был связаться с нужными людьми (а такие, конечно, тут были, на этот счет Столбовиц не питал иллюзий) и подготовить неожиданный отъезд, даже демонстративный, в заранее подготовленное место – а Америка достаточно велика, чтобы в ней можно было раствориться до поры. Главное – чтобы было на чем уехать, чтобы благополучно сесть в это средство передвижения – по земле или воздухом – и прощально помахать рукой. Вот призванные на помощь люди как раз и могли теперь вести наблюдение за Столбовицем, за домом и прилегающей территорией, чтобы наилучшим образом разработать план побега – именно так это и следовало называть.

Вторая гипотеза состояла в том, что здесь имелось не так уж мало людей, которым именно скандал между Штатами и Россией был бы сейчас крайне выгоден уже потому, что неизбежно затормозил бы ход подготовки к Конференции и Соглашению. С точки зрения этих людей, чем громче скандал и чем грубее действие, которое послужит поводом для него, – тем лучше. Чем более уязвленной и оскорбленной почувствует себя российская власть – тем менее вероятным сделается скорый созыв Конференции и тем больше воспрянут духом ее противники по обе стороны обоих океанов. Сторонникам такой точки зрения могло пригодиться любое, даже самое гнусное действие во вред и гостю, и принимающей стороне, то есть в данном случае самому Столбовицу. Выстрел снайпера – и скандал раскрутится сам собой: российские власти, чтобы не потерять лица, вынуждены будут вести разговор на самых высоких тонах, а администрация США из тех же соображений – отвечать подобным же образом.

И наконец, вариант номер три был внешне подобен второму – с той только разницей, что автором и исполнителем здесь могла выступить сама российская сторона. По сути дела, и сейчас еще оставалось неясным: был ли приезд оппозиционера частной инициативой, эксцессом исполнителя – или его санкционировал самый верх Кремля. Хотя гость старался казаться – или и в самом деле был откровенным, но до сих пор ни словом не обмолвился о том, что он уполномочен на какие-то действия президентом. Однако если он действовал на свой страх и риск, без санкции верхов, то это могло – независимо от подлинных целей второго лица – вызвать у первого очень недобрую реакцию. Хотя бы потому, что оппозиционер, вне сомнения, являлся, не мог не являться носителем крайне конфиденциальной информации; и если в России предположили, что он бросился сюда, спасаясь от возникшей для него угрозы – а если даже и не так, то, во всяком случае, взял на себя слишком много и таким образом нарушил правила игры, – в случае возникновения таких подозрений желание совершенно вывести нарушителя правил из игры могло возникнуть и в Кремле; к тому же, произойди этот вывод из игры на территории Соединенных Штатов, этот факт сделался бы достаточно уязвимой точкой для нажима со стороны России – и, возможно, позволил бы добиться уступок по каким-то из тех пунктов Соглашения, по которым еще существовали разногласия. Так что снайперская винтовка могла оказаться и в руках агента Москвы; пусть за последние годы Москва и не прибегала к такой методике – однако раньше она практиковалась достаточно широко, и память об этом, конечно, сохранялась. Да и вообще недаром говорят, что новое – это всего лишь хорошо забытое старое. Или не очень хорошо. Или вообще не забытое…

Остававшиеся девяносто процентов Столбовиц сейчас, заканчивая дистанцию, разделил между тремя предполагаемыми вариантами поровну: по тридцать процентов каждому. А это означало, что и действия по предотвращению их следовало вести во всех трех направлениях одновременно. И действовать активно. Вовсе не потому, чтобы Столбовица так уж заботила судьба его гостя; давний этот знакомец с самого начала ему не был симпатичен. И если бы не самое последнее указание, Столбовиц преспокойно предоставил бы событиям следовать своим путем. Однако только что было приказано ясно и недвусмысленно: гостя беречь! Уберечь любыми силами! Никакие мотивы такой перемены отношений не упоминались, однако Столбовиц был достаточно опытен, чтобы сообразить: значит, на госте из России строятся какие-то новые планы, он не мешает более, но, наоборот, становится – уже стал – полезным. Ну что же: в конце концов, его, Столбовица, делом было – выполнить приказанное, а за чужие планы он вряд ли окажется в ответе.

Беречь – значит беречь.

Что следовало предпринять немедленно? Самым неотложным, несомненно, было – отказаться от недавно предложенного одной из сторон больничного варианта. Если кому-то желательно избавиться от человека, то именно больница – как бы она ни охранялась – предоставляет для этого не меньше, а больше возможностей, чем, скажем, хайвэй. Там может случиться катастрофа, можно обстрелять машину – однако при наличии профессионального и готового к неожиданностям человека за рулем это никак не дает гарантии успеха. Да еще при наличии людей, готовых открыть ответный огонь. А в больнице не обязательны ни пуля, ни нож; человека можно отравить – чтобы потом констатировать смерть от сердечной недостаточности или в этом роде. Нет, больница отпадает еще и потому, что поместить туда здорового человека без его согласия уже само по себе составляет проблему.

Так. Но чтобы предотвратить такой рекомендованный вариант, необходимо прежде всего заставить гостя отказаться от мысли покинуть этот дом (где Столбовиц мог охранять гостя достаточно эффектно). А для этого – найти убедительную причину. Пообещать нечто столь важное и интересное, что заставит гостя, во всяком случае, отложить отъезд. Интересно, мелькнуло в голове, почему это делается через меня, вместо того чтобы сказать непосредственно самому объекту? Но тут же Столбовиц сам себе и ответил: нет, все правильно, человеку, на котором строится какой-то расчет, об этом сообщают в последнюю очередь, а сначала создают такую обстановку, в которой он никак не сможет отказаться от сделанного предложения. Значит, кто-то сейчас работает, создавая нужные условия, а ему, Столбовицу, приказано то, что приказано, и это – не самая сложная часть задачи, хотя, безусловно, и не самая легкая.

Легко взбегая на невысокое крыльцо своего дома, Столбовиц был уже уверен, что нашел способ вынудить московского политика задержаться здесь. И даже не один способ, а два – взаимодополняющие.

Правда, для того чтобы запустить и второй способ (с первым все было ясно), пришлось сразу после пробежки, проскользнув в собственный кабинет, сделать срочный звонок в надежде, что нужный человек окажется где-нибудь не на другом конце страны; время тут играло решающую роль.

– Hi. Где ты сейчас?

И с радостью услышал протяжное:

– До-ома.

– Можешь быть через час у меня?

– Так сро-очно?

– Лишний вопрос.

– Эм-м… Какой вариант?

– Летний зной, – ответил он, не задумываясь. – И во всю силу. Держу пари – ты не пожалеешь. Включая перспективы.

– Ого! Не шутишь?

– Очень серьезно. Условия приняты заранее.

– Гм. Через час?

– Не позже. Позавтракаешь здесь. Не теряй времени.

– Я уже в дороге.

Вот и страхующий вариант обеспечен…

С этим приятным убеждением Столбовиц направился в ванную – принять душ перед тем, как за завтраком встретиться с человеком, чья возможная судьба занимала его на всем протяжении пробежки.

Но пока он не скажет об этом ни слова: вариант, способный удовлетворить руководство и одновременно обеспечить надежное сохранение гостя от предполагаемых недоброжелателей, требовал некоторой предварительной подготовки.

Впрочем, начинать следовало сейчас же. Еще за завтраком. Столбовиц полагал, что объект операции должен достаточно точно знать о предстоящих ему неприятностях. Намеки на возможные осложнения должны будут еще более встревожить русского. И если поблизости уже существует кто-то, к чьей помощи гость мог бы прибегнуть, он скорее всего попытается снестись с ними уже сейчас и тем самым их засветит. При условии, конечно, что все его действия будут от начала до конца прослежены; однако хозяин дома не сомневался в том, что эту часть дела он способен обеспечить целиком и полностью.

Сам же Столбовиц (считал он), сделав такие намеки, не подорвет доверия к себе, но, напротив, лишь усилит: у гостя достаточно опыта, чтобы понять, что хозяин предупреждает его – в такой форме, в какой только и может сделать это, чтобы не совершить тяжкого проступка против своей Службы.

Вот почему Столбовиц, когда завтрак был в самом разгаре, как бы невзначай проговорил:

– Вернусь к уже затронутой однажды теме: вам не показалось, что военные во время вашей беседы с ними были временами очень уж разговорчивы?

– Я проанализировал их высказывания, – отозвался гость, еще не насторожившись по-настоящему. – По-моему, в их словах не содержалось ничего такого, что не могло быть оглашено в той обстановке.

– Возможно, по вашим представлениям и не содержалось, – ответил Столбовиц, постаравшись, чтобы в голосе его прозвучало явно уловимое, хотя и не подчеркнутое сомнение. – Однако у них ведь свои критерии секретности. Меня, например, скажу откровенно, несколько озаботило то, что их не очень удивило ваше подозрение относительно природы космического тела. Оно ведь и в самом деле может оказаться творением рук человеческих – только чьих? Я бы в данном случае поставил не на Россию, а на эту страну. Право же, я на их месте поостерегся быть столь откровенным – с их демонстративным равнодушием. Как вы думаете?

Собеседник пожал плечами:

– Эта идея не является столь уж глубокой, чтобы ее следовало считать совершенно секретной. Уверен, что она пришла в голову уже многим. А высказана мною была лишь для того, чтобы оживить их интерес – он показался мне не очень-то активным. Но теперь мне кажется – они ожидали чего-то подобного и рассчитывали, что, наткнувшись на отсутствие интереса с их стороны, я выкажу какое-то смущение или тревогу.

– Вы смогли остаться совершенно спокойным.

– Хотя бы потому, что идея кажется мне нелепой и не может опираться ни на какие реальные факты. Хотя, конечно, у военных – свой образ мысли…

– Вот именно. Уверен, что они сейчас считают, что слишком раскрылись перед вами. И хорошо, если они не станут пытаться исправить эту, как они полагают, ошибку.

Как Столбовиц и ожидал, его визави не стал спрашивать: «А что, вам известно что-то конкретное по этому поводу?» Это было бы уж слишком непрофессионально. Московский гость, чуть заметно улыбнувшись, произнес лишь:

– Я тронут вашей заботой, но не разделяю ваших опасений. Ладно, будущее покажет – кто из нас был прав.

На этом разговор закончился – одновременно с последним глотком кофе.

Собственно, гость собирался спросить – может ли он уже сегодня покинуть этот гостеприимный дом, как хотел. Но теперь приходилось отложить этот вопрос до следующей встречи – скорее всего до вечера: задавать его сразу же после сделанного партнером предупреждения означало бы показать, что сказанное его встревожило. А это было бы несвоевременно: прежде стоило как следует проанализировать все – и то, что было в словах, и – главное – что стояло за ними, хотя и не было произнесено вслух. Такой анализ требовал некоторого времени и спокойной обстановки.

– Какой у вас план для меня на сегодня? – поинтересовался он.

– Как вы, наверное, помните – предполагалось свести вас с помощником президента по безопасности. Но он просил передать его извинения: ваша встреча откладывается на два дня, у него возникли срочные дела. Испытательный полет «Амбассадора»…

Тут Столбовиц умолк – как бы оборвал сам себя. Но слова эти, словно невзначай вырвавшиеся у него, прозвучали, конечно же, не случайно. Все, что касалось экспедиции, являлось, конечно же, секретным. И то, что москвича буквально заставили заглянуть за эту завесу секретности, встревожило его куда больше, чем предупреждение о возможных действиях военных.

Однако внешне он продолжал выглядеть совершенно спокойным.

– А знаете, на самом деле это очень кстати. Я, откровенно говоря, немного устал и с удовольствием на денек-другой расслаблюсь. Разве что проедусь, может быть, по ближайшим магазинам – из Америки не принято возвращаться без гостинцев.

На это Столбовиц очень серьезно возразил:

– Знаете, друг мой, вот этого я вам никак не посоветую. Думаю, вы поймете – почему. Я бы на вашем месте не очень удалялся от дома. А подарки никуда не денутся, все, что может вам понадобиться, сможете купить в аэропорте или даже по дороге туда. Я смогу даже быть вашим гидом по шопингу. Нет-нет, пусть это, может быть, и глупо, но я настаиваю на осторожности. Раз уж я пригласил вас приехать, то вся ответственность за вашу безопасность остается на мне – до момента, когда «Боинг» оторвется от земли. Обещайте мне, что в мое отсутствие вы проявите максимум осторожности. О’кей?

– Ладно, – ответил гость как бы с некоторым недовольством, – с хозяином не принято спорить. Буду зевать и бродить по комнатам, смотреть телевизор, ну, что еще?

– Ругать меня за мнительность, – добавил Столбовиц, усмехнувшись. – Думаю, это окажется не самым плохим развлечением для вас.

– А что, хороший совет, – согласился собеседник, тоже улыбаясь в ответ.

Хотя на самом деле сомнения и тревога в нем росли как на дрожжах. Но достало опыта не показать этого ничем. Хотя хозяин, прощаясь, смотрел на него очень пристально – быть может, именно таких признаков и ожидая.

Столбовиц тем временем, насторожившись, повернул голову в сторону ворот, скрытых от взгляда с веранды высокими кустами.

– Кого это угораздило?..

Светло-серая «хонда» показалась на подъездной дорожке.

– О господи!..

– Еще гости? – с неудовольствием поинтересовался гость. – Тут у вас становится похоже на придорожный мотель.

– Это Лу Королефф, – проговорил Столбовиц таким тоном, словно одно имя уже все объясняло. – Не совсем кстати, откровенно говоря. Но она – как явление природы, которое предотвратить нельзя. – Он развел руками. – Придется потерпеть…

– Ваша приятельница?

– В далеком прошлом. Но – добрая знакомая. Впрочем, вам не обязательно встречаться с нею. Увы, она отнимет у меня несколько часов, которые я собирался посвятить улаживанию ваших дел…

Женщина медленно шла от машины к крыльцу. Гость смотрел на нее.

– Беда в том, – добавил Столбовиц, – что Лу – прекрасно информированный человек.

Русский сказал – неожиданно для себя, как бы помимо воли:

– Я не привык скрываться бегством – от женщин, во всяком случае.

– Вы меня просто выручите! Меня уже ждут… Хай, Лу! Позволь представить тебе – мой давний друг из дальних краев…

– Очень рада. Извини, что я без звонка – так уж получилось. Можешь приютить меня на недельку? Объясню потом – страшно устала.

Они еще о чем-то говорили; гость не слушал – только смотрел на нее взглядом обреченного, вовсе ему вроде бы не свойственным…