1

Идея российского президента американцу как будто понравилась. Он сказал, что она, во всяком случае, может стать предметом дальнейшего обсуждения – если, разумеется, угроза и на самом деле подтвердится. Медленно, словно размышляя вслух, он говорил:

– Конечно, это сразу же поставит перед нами некоторое количество новых задач. Я пытаюсь понять, как это может выглядеть, но для меня тут пока слишком много неизвестных. Как, если мы действительно произведем залп, атаковать вторгающегося? В лоб? Каковы могут быть последствия? Мы сейчас пытаемся уточнить массу тела, но достоверных результатов пока нет, хотя уже то, что можно считать близким к истине, говорит о том, что цифра велика – это скорее металл, чем лед. В таком случае – какими должны быть осколки – если нам удастся раздробить его? И каков будет их разлет?..

«Интересно, – думал он одновременно, – есть у него уже какая-то информация об «Амбассадоре»? А если есть – спросит он об этом? Если не спросит – значит они действительно имеют отношение к этому якобы телу? Хотя астрономы и отвергают, но – что астрономы понимают в искусстве дезинформации? Ладно, обождем еще».

Россиянин же, слушая, вспомнил – да, собственно, и не забывал никогда, – что в свое время нынешний президент США служил в армии; не на флоте, что было у них уже почти традицией, но в десантных войсках. Так что возникшая проблема не была для него совершенно незнакомой. И еще обитатель Кремля подумал: «Интересно, под каким соусом он скажет мне о истинном маршруте их корабля? А если вообще не скажет – тогда что?»

– Я тоже размышлял об этом, – откликнулся он, когда Белый дом сделал паузу. – И полагаю, что нам не нужно дожидаться окончательных данных, но сразу же, сейчас, посадить людей за расчеты.

– Боюсь, что перед этим придется обсудить идею в узком кругу военных. Иначе…

– Полагаю, это само собой разумеется. Но о расчетах: возможно, придется расширить круг информированных людей за счет ученых – астрономов, математиков… Им ведь придется определить для нас не только все основные параметры: время и место, где и когда должны будут ракеты встретить тело, чтобы вероятность успеха была максимальной: повторить удар нам будет уже просто нечем. Ученым придется прежде всего попытаться установить какую-то систему в неправильностях полета тела. Иначе вообще ничего нельзя будет рассчитать. Поэтому медлить больше нельзя.

– Сделайте это, – посоветовал американец. – Я, со своей стороны, приму такие же самые меры. Может быть, объединим силы?

Но его собеседник успел уже решить для себя этот вопрос.

– Мне кажется, целесообразнее для них – работать порознь. А когда будут сделаны выводы – вот тогда свести их вместе для взаимной проверки, и тому подобного.

– Понимаю вас – дома, конечно, работается удобнее. Ну и военным, безусловно, лучше не покидать своих постов. Хорошо – согласен с вами. Пусть они с обеих сторон прежде всего разработают меню, список вопросов – мы с вами рассмотрим его – и сразу же берутся за дело.

– Совершенно согласен с вами.

И еще президент США добавил:

– Как вы понимаете, такая форма разоружения – идея Залпа – в принципе меняет концепцию контроля. Иными словами – требует присутствия инспекции уже не на разделочных пунктах, но на самих базах – для того чтобы убедиться, что ракеты действительно выпущены, и не просто так, а именно с ядерными головками. Вы согласны?

– В принципе – разумеется, а что касается деталей, то, я думаю, комиссия сможет достичь единогласия. Нам нет смысла и дальше сохранять секретность там, где она еще уцелела; как у нас говорят, снявши голову, по волосам не плачут.

И попросил:

– Переведите это по смыслу, чтобы было понятно.

– Если вы не против, – сказал Белый дом, – то, я думаю, разработку этого варианта контроля следует начать тоже немедленно. Лучше, конечно, если он не понадобится; однако если да, то нужно быть готовыми.

– Как вы думаете, – спросил россиянин после коротенькой паузы, – возникнут ли у вас серьезные препятствия со стороны Конгресса?

– Я полагаю, – был ответ, – что вряд ли эти проблемы окажутся в его компетенции.

– Но Соглашение…

– Оно пусть остается предметом обсуждения. Это, как вы понимаете, процесс длительный. А мы, как я полагаю, не располагаем достаточным для этого временем. Однако боевыми ракетами командует главнокомандующий…

– А чрезвычайное положение объявляет президент, – закончил Кремль.

– Я рад, что наши мысли совпадают. Мы как бы разделяем проблему надвое: устранение угрозы – это одно, юридическое оформление этого – другое. Не беда, если правовая часть отстанет от реальных действий: положение ведь и в самом деле может оказаться чрезвычайным.

– Будет много шума, если окажется, что заключать Соглашение больше не о чем: все ракеты израсходованы!

– Хорошо было бы, – проговорил американец. – Но вряд ли получится. Я думаю, что какое-то количество придется оставить. Не для того, конечно, чтобы не нервировать наших конгрессменов. Но я не верю, что нашим дипломатам за столь короткий срок удастся договориться со всеми обладателями ядерных зарядов – хотя бы потому, что всех мы просто еще не знаем.

– Наша разведка работает в этом направлении.

– Наша, разумеется, тоже. И подтверждаются сигналы, что такие заряды имеются уже и в распоряжении частных лиц. Но найти их – задача не на день и не на два. Нет, часть ракет придется оставить в резерве. Для устрашения. Но, кстати, и они должны подвергнуться контролю. Двустороннему, разумеется.

– Естественно. Но хотелось бы сразу договориться о величине этого резерва: нам ведь придется назвать тем, кто начнет рассчитывать залп, количество зарядов, которым они смогут располагать.

– Может быть, сейчас закончим на этом, и вернемся к разговору… м-м… через шесть часов?

– Прекрасно, – согласился россиянин. – Буду ждать ваших предложений. Хочу лишь сказать напоследок: одновременно с расширением круга допущенных я намерен сделать меры секретности еще более жесткими: чем реальнее становится угроза, тем…

– Совершенно с вами согласен. Но у нас есть опыт. С журналистами можно договориться – если обращаться к ним уважительно и серьезно.

– Да, именно так: уважительно и серьезно.

«А к тем, с кем договориться нельзя, можно применить иные меры, – подумал россиянин, но вслух говорить этого, конечно, не стал, хотя и не сомневался в том, что янки считает точно так же. – И меры эти лучше принимать превентивно – после драки-то кулаками не машут…»

Оба первых лица попрощались очень дружески. Страны их, конечно, не стояли сегодня рядом; но в решении внезапной и грозной проблемы они и в самом деле были равны.

Или, во всяком случае, так они думали.

 

2

Минич вылез из окна благополучно. Было уже почти совсем светло. Осторожно, оглядываясь, вышел из калитки и сразу же свернул в кусты в том самом месте, где они выходили. Зашагал не спеша, стараясь не шуметь, глядя то под ноги, то по сторонам, и жалея, что к уху не приспособлено еще и зеркало заднего вида на кронштейне. С ним было бы еще надежнее.

Можно было считать, что и на этот раз повезло: ни на пути к магазину, ни там на него никто не обратил особого внимания; видно, чужаки не так уж редко проходили через деревню, направляясь к реке. У него, правда, не было с собой удочек, без которых у воды делать вроде бы и нечего; но кто знал – в сидоре могла оказаться складная, да и вообще, кому какое дело?

Сделав покупки, Минич вышел из магазина. Огляделся, стараясь, чтобы это не получилось слишком уж подчеркнуто. Вышел на дорогу и пошел дальше – как и собирался. Лишь километра через полтора рискнул свернуть с проселка – там, где лесок подступал к дороге ближе всего. Углубился метров на двести и снова повернул – теперь уже к дому. Погода была ясной, солнце светило, и он не боялся очень уж сбиться с пути.

Последний этим утром сон Джине досмотреть не удалось. Он прервался внезапно от ощущения тревоги. Открыв глаза, она не сразу сообразила, в чем дело, а когда поняла – испугалась.

Разбудили ее голоса, доносившиеся снаружи. Два мужика разговаривали у крыльца или, может быть, уже на нем.

– Не, никто не заходил. Печать не нарушена.

– Я же и говорил: кто полезет? Дураков у нас вроде не числится. А вообще продать бы его поскорее – и выгодно, и спокойно.

– Тут, понимаешь, тонкий расчет. Конечно, покупатели есть. Но срок еще не вышел. И потом…

– Срок! Эти купцы если срока и боятся, то уж не такого. А того, что суд ломает.

– Да не беги ты, как голый в баню. Дай договорить…

Джине почудилось, что один голос она узнает. Высокий и хриплый. Кажется, именно такой простудный тенорок был у того, третьего, когда сюда наведалась команда на джипе. Местный кадр.

– …я ведь говорю: расчет на то, что тот парень здесь появится – который это как бы унаследовал. У нас считают, что больше ему деваться некуда, связей прочных в других местах у него нет, где бы он мог затаиться. Вот тут его и рассчитывают взять. А перед тем – может, еще попасут, чтобы еще на кого-нибудь выйти. Поэтому и есть указание: ничего никому не продавать, если даже все сроки пройдут. А против таких указаний кто же пойдет?

– Тогда лучше было бы засаду устроить…

– Кто сядет-то: мы с тобой? Дел и без того хватает. А как он появится, я сразу узнаю: у меня его телефон на прослушке, всякий разговор сразу пишется по автомату, если даже и в мое отсутствие. Ну а как только – я сразу даю сигнал, и через час тут будут все, кому следует.

– Что ж его до сих пор нет?

– Выжидает где-нибудь. Тоже, видно, не пальцем делан. Голова работает. Но мимо не пройдет – так у нас там полагают.

– Начальству виднее.

– Да и в деревне – как только увидят, что кто-то сюда сворачивает, сразу доложат. Мне или вот тебе. Ну а ты тоже знаешь, что делать.

– Да уж не первый год замужем. Ну, вроде здесь больше делать нечего. Все посмотрели, во всем убедились.

– Как и положено. Теперь можно неделю не приходить. Стой, мы еще ставни не проверили.

– Да никто не трогал – и так видно.

– Все равно. Положено – значит надо выполнить. Давай обойдем дом еще раз.

У Джины душа ушла в пятки. Но только на миг. Она бесшумно – босиком – пробежала в кухню. Распахнула раму. Заперла ставню, сильно потянув на себя, пока не послышался негромкий щелчок: защелка сработала. Опустилась на табуретку, стараясь дышать потише. Шаги снаружи приближались, судя по хрусту, на миг замирая перед каждым окном. Вот они рядом. Ставню снаружи потрогали.

– Ну, теперь уж точно все.

И хруст опавших веток стал удаляться. На душе должно было полегчать, но Джина, машинально глянув на часы – у Люциана часы были в каждой комнате, старик, видно, следил за бегом времени, – и, напротив, встревожилась еще больше.

Потому что, судя по времени, Марик должен был уже возвращаться. Если что-то там его не задержало. Но если он наткнется на этих двух… Местный кадр может узнать его: говорят, их работа требует хорошей памяти, в том числе и зрительной. А они видели друг друга – тогда, здесь. И тогда…

Не одеваясь, даже не подумав о том, чтобы съесть что-нибудь, она сидела, почему-то не отрывая взгляда от часов – словно от них тут что-то зависело. На самом деле она не представляла, где и когда могла бы произойти неожиданная и совсем не нужная встреча Марика с его преследователями; но почему-то решила, что если ничего не произойдет, то Марик должен оказаться здесь, самое большое, через полчаса. Ну а если его не будет…

Но она и не пыталась и вовсе не хотела сейчас думать о том, что будет, если он не вернется. Как будто на этом жизнь окончилась бы. Хотя это было вовсе не так, конечно. Наверное, она боялась накликать беду, думая о ней. И, следя за стрелками, старалась вообще ни о чем не думать. Просто ждала.

И все же, когда после безуспешной попытки отворить ставню Минич тихонько постучал в нее, она вздрогнула и рывком вскочила с табуретки, как если бы это оказалось для нее совершенно неожиданным. Отворила раму и нажала на защелку, освобождая ставню.

– Не умерла со страху?

Он спросил это совершенно серьезно.

– Умерла. Здесь были…

– Прими, пожалуйста… – Он поставил набитый сидор на подоконник. – Харчей нам должно хватить на неделю. Видел я гостей. Вовремя успел залечь, не то…

– Этого я и боялась.

– Ничего. Все в порядке.

Он влез, затворил ставни.

– Завтракала?

– Что ты! Я так испугалась…

Минич принялся выгружать консервные банки, пакеты с супами, кульки с крупами.

– Варить-жарить придется по ночам, когда дым не виден. Газа в баллоне осталось всего ничего – это для завтраков, чая-кофе. Хорошо хоть кофе у него запасен чуть ли не до конца года. Давай позавтракаем – и в койку. Или ты, может быть, выспалась?

Джина покачала головой:

– Мне еще не хватило. Но ты, наверное, устал?

Минич понял, что она имела в виду.

– Нет. Я все еще молодой и могучий. И люблю сладкое. Тебя, например.

– Знаешь, – сказала она, – а мне есть даже не очень хочется. Ты правда так проголодался?

– Я? Ничего подобного. Разве я говорил что-то подобное? Ну-ка – кто первый залезет под одеяло?

Что же: то был не худший способ заглушить волнение.

Но на этот раз почему-то не получилось того, что стало уже привычным, не теряя в то же время своей – каждый раз – новизны.

Не у него не получилось; у нее. Когда он начал разыгрывать обычную прелюдию, Джина ощутила вдруг – а вернее сказать, как раз не ощутила ничего из того букета чувств и предвкушений, какое до сих пор неизбежно возникало перед близостью. Усталость – не физическая, но нервная – и равнодушие; вот что по-прежнему лежало в груди – как будто и не живой человек и уж подавно – не желанный с первого дня знакомства лежал рядом, а… да просто никто.

Она мягко, но решительно отвела его руки. Повернулась спиной. Он, не поняв, начал было снова; она проговорила каким-то посторонним голосом:

– Прости. Не надо. Не хочу.

– Зина, что?..

– Не знаю. Устала, наверное. В другой раз.

Он лишь пожал плечами под одеялом. Женщины!

 

3

После столь важного разговора с американским коллегой российский президент снова собрал узкий круг, на сей раз, правда, несколько расширенный, чтобы довести новую задачу до руководителей.

Они выслушали президента без радости, но и без сожалений: в конце концов, никаких сверхъестественных усилий новый возможный поворот событий не требовал. Были уточняющие вопросы, однако возражений ни у кого не нашлось.

Во всяком случае – вслух никто их не высказал.

Когда президент после заключительного напутствия удалился, а совещание закончилось, его военные участники, с достойной неторопливостью продвигаясь к выходу в порядке, предусмотренном субординацией, обменялись лишь краткими репликами, в которых звучало одобрение принятых мер – что стало обычаем еще за много лет до того: только так и можно было удержаться наверху. И разъехались, ни о чем более не разговаривая и не уславливаясь.

Однако как-то так получилось, что уже через час все они – и только они – вновь собрались вместе, но не в каком-либо из их офисов, а, как ни странно, в одном из помещений спортивного клуба Министерства обороны, а именно – в тренажерном зале, который полагалось время от времени посещать всем аппаратным и штабным работникам для поддержания нужной формы. Излишне говорить о том, что, кроме них, никого в зале не оказалось, и любой, пожелавший в этот час воспользоваться им, был бы остановлен уже на самых дальних подступах и обращен в позорное бегство.

Генералы успели переодеться в тренировочные костюмы; но вместо того чтобы разойтись по разным тренажерам, собрались тесной группой и заговорили – не очень громко – на тему, не имевшую ничего общего с физической подготовкой.

– Контроль. – Первым волновавшее всех их слово вслух произнес министр обороны. Из собравшихся он единственный был лицом гражданским – вот уже третий год, как снял погоны. – Это проблема номер один. Но ее мы хоть заранее предполагали. Проблема номер два: «залп». Что до нас довели только сегодня. Положение представляется мне сложным. Прошу высказывать мнения.

У генералов даже и тренировочные костюмы, не говоря уже о форменных, были достаточно единообразны: идеал всякой армии – внешнее единство, вызывающее представление о монолитности. Но вот о мнениях этого сказать нельзя: все-таки и генерал тоже человек, а людям свойственно иметь разные суждения даже по самым простым вопросам.

– Я полагаю, – сказал спрошенный, был он командующим ВКО – войсками космодромного обслуживания, – полагаю, что единственное мнение у солдата – это мнение его командира, всякое другое будет неверным. Мнение верховного мы сегодня слышали. И обсуждать можем только пути его наилучшего исполнения. Что касается меня – все необходимое будет сделано в срок. У меня все.

– Может, у вас такой небывало острый слух, – возразил ему начальник ракетно-инженерной службы космических войск, – но лично я никакого мнения не услышал ни в одном слове, а констатировал лишь, что нам приказано продумать обе проблемы. Считаю: если мы согласимся на их предложение, возникнет ситуация по меньшей мере сложная. Дилемма катастрофическая: либо раскрыть все карты, либо… либо вся эта затея сорвется.

– Может сорваться в любом случае, – сказал космический инструментальный разведчик. – Потому что даже если мы чистосердечно изложим реальную обстановку, нам скорее всего просто не поверят. А на то, чтобы убедить их в нашей искренности, потребуется такое время, каким мы, судя по вводной, не располагаем.

Все медленно, хмуро покивали.

– Конечно, можно надеяться на то, что нашему в конце концов удастся убедить американца… – предположил генерал из Генштаба.

– Мало надежды, – сказал начальник отдела взаимоотношений с НАТО. – Потому что как бы хорошо ни выглядели наши отношения в последние годы, все равно – недоверие к нам сидит у них глубоко в печенках. Как и у нас – к ним. Мы уже столько раз водили друг друга за нос, что…

Министр обороны не дал ему договорить.

– Откровенно говоря, – сказал он, – меня сейчас реакция Штатов беспокоит куда меньше, чем… Если узнает…

Его никто не прерывал, а он сам не стал договаривать. Лишь на миг поднял глаза к потолку, и все его поняли.

– Да, – согласился взаимоотношенец. – Надуть партнера – это, как говорится, и сам Бог велел – если выпадает такая возможность. Но своего, – он кашлянул, – главнокомандующего… не держать полностью в курсе – это уже, как говорится, чревато летальным исходом.

На эти слова никто не откликнулся; однако едва заметное шевеление произошло в группе, а когда оно завершилось – оказалось, что один человек из собравшихся остался как бы в одиночестве, группа словно исторгла его из себя, как инородное тело. И этим изгоем оказался не кто иной, как командующий космическими войсками России.

К чести генерала надо сказать, что он не смутился – внешне, во всяком случае.

– Нищим легко, – сказал он чуть ли не весело, хотя на лице его не мелькнуло даже намека на улыбку. – Ибо их есть царствие небесное. У меня прямого выхода на главковерха нет, а по команде я докладывал. Так что…

И генерал, как бы извиняясь, развел руками.

Министр обороны кашлянул, прежде чем сказать:

– Ну, собственно, о чем тут особо беспокоиться? Никаких ЧП в войсках не случалось, а что касается количества боеголовок, то статистику мы не искажали никоим образом, давали наверх все как есть. Так что…

Так что не только виноватых нет – но и самой вины тоже; так следовало понимать эти слова. Может, их и на самом деле не было – но только каждый из военачальников знал, что если что-то где-то вдруг оказывается не так – виноватый обязательно должен быть, и вопрос лишь в том – кого назначат крайним. А может, и не из них?

– Вообще-то, – проговорил ракетчик, – ситуация и не возникла бы, если бы денег хватало: мы давно бы уже заказали новые. Финансисты – вот где корень зла.

Министр обороны кивком поблагодарил коллегу за идею.

– Это, безусловно, так, – согласился он. – Мы не раз указывали на необходимость обновления парка – и безрезультатно. Вот теперь и придется расхлебывать.

– А что касается информации, – вставил генерал из Генштаба, – то она по определению доступна только считанным людям. Представляете, что было бы за океаном, если бы до них дошли данные о действительном положении вещей? Да с нами тут же совершенно перестали бы считаться! Вот и приходилось даже наверх давать ее в самом сжатом виде – только для понимающих. Потому что даже и на самом верху… Вот ведь главный наш оппозиционер вдруг слинял туда – и, похоже, не очень-то спешит вернуться. Если бы он о нашей ситуации знал – честное слово, я сейчас не смог бы спать спокойно.

Все понимали, что он прав. Информацию о космических войсках России ее заокеанский партнер исправно получал прежде всего со своих спутников. И сведения эти, в общем, соответствовали действительности: количество ракет на боевых дежурствах соответствовало тому, какое называла официальная Россия.

Однако даже самый совершенный спутник не может со своей заоблачной высоты установить, в каком состоянии находится установленная на стартовой позиции ракета – в полной ли она исправности, в какой степени выработан ее ресурс и тем более – несет ли она ядерную головку и какую именно: одиночную или разделяющуюся. Спутники временами фиксировали замену ракет на позициях; однако опять-таки они не могли определить: заменяется ли выслужившее срок устройство новым, свеженьким – или происходит просто перетасовка старой колоды с подкраской и заменой номеров для создания видимости поддержания полной боевой готовности. Догадайся та сторона о действительном положении вещей – и совершенно невозможно стало бы даже сохранять видимость разговора на равных. Этого нельзя было допустить никак. И до сих пор это удавалось. Однако если в действие вступит новая система контроля, то вся неприглядная картина раскроется перед партнерами. И сейчас нельзя было даже сказать, как они на нее откликнутся: поверят и печально ухмыльнутся – мол, как же это вам удавалось нас столько времени дурачить, – или (что было бы куда хуже) заподозрили бы, что России удалось каким-то образом в последний момент заменить нормальные боевые ракеты с зарядами на инвалидные, которым пора была уже на списание и в резку, и где-то укрыть от посторонних взглядов, чтобы после залпа, когда весь мир останется без ракет и зарядов, оказаться, фигурально выражаясь, в белом фраке, когда прочие будут по уши в дерьме. Стоит кому-то заподозрить подобный обман – и сама идея совместного залпа мгновенно рухнет.

Странно, но никого из собравшихся в тренажерном зале не взволновала мысль о возможной после этого гибели планеты; они в первую очередь подумали о том, что такая ситуация быстро вернет мир ко временам холодной войны, взаимных подозрений и недоверия: такой поворот событий казался им куда более опасным, чем приближение какого-то там небесного тела, которое вообще-то скорее всего и не приблизится вовсе. Похоже, что подсознательная вера в то, что Господь не попустит, помогала им строить именно такую иерархию ценностей – а также столь же подсознательная убежденность в том, что самых больших бед и пакостей в мире всегда следует ожидать от людей и их действий, а не от природы. Хотя она все еще продолжала оставаться намного более могучей, чем человек со всей его протезной цивилизацией и очень приблизительным, неточным и поверхностным знанием, а скорее – незнанием устройства мироздания и его смысла.

Тут слово вновь взял генерал-ракетчик.

– Однако же, – проговорил он с некоторым даже недоумением в голосе, – я, откровенно говоря, никакой опасности в ситуации не усматриваю. Наоборот: хорошо, что проблем две, а не одна: есть возможность замкнуть их друг на друга. Не знаю, кто как, но я четко уловил в установке Главковерха относительно залпа, что задействован будет не весь ракетный парк, но останется резерв.

– Как и у партнеров, – вставил кто-то.

– Поскольку определить размеры того и другого предстоит в том числе и нам, примем его для простоты пятьдесят на пятьдесят. Располовиним парк. А поскольку инспекции в первую очередь подвергнется часть, выделенная для запуска, то именно ее мы им и покажем. Ручаюсь, что половину мы можем показать в полном порядке, включая боевые части. А с резервом и мы потянем, да и сами они спешить не станут: он-то никуда не денется.

– Вот ведь как чудесно! – не без язвительности в голосе заметил генштабист. – И с какими же картами на руках вы окажетесь после залпа? Тогда уж придется вас переименовать в начальника кладбища или склада металлолома!

Ракетчик усмехнулся:

– Да все с теми же козырями. Пройдет инспекция – сделаем рокировочку, и, как пелось в свое время, кто был ничем – тот станет всем. Ракета же, как известно, не воробей: вылетит – не поймаешь. За атмосферу мы все их вытолкнем, а дальше – представляете, какая там сутолока пойдет? Нам только добиться выхода на крейсерскую скорость, а остальное – уже не наша печаль. Тем более что…

Он сделал паузу, как бы сомневаясь – нужно ли продолжать.

– Ну? Рожай быстрее!

– Тем более что вряд ли ракеты вообще дадут накрытие. Поскольку как ни рассчитывай траектории, цель сделает финт ушами – и все уйдет за молоком. Нет, это все – серьезно. Последние данные от астрономов: они, оказывается, еще раньше, с самого начала стали замечать несовпадения с расчетным движением – и по траектории, и по скорости. А как и почему – никто не знает. Пытаются понять. Но время-то идет. И уж если решено запускать, то запустят. Куда-нибудь то ли к центру Галактики, то ли к окраине – но только хорошего результата не жду. Разве что успеют что-нибудь понять наши звездочеты…

Никто не сказал ни слова. Смотрели – кто в пол, кто – в сторону. Беззвучно протекло не менее минуты…

– Ну что – разомнем мускулы? – предложил генштабист.

И все с облегчением разошлись по тренажерам. За исключением командующего космическими войсками.

– Мне приказано, – сообщил он, – лично проследить за подготовкой к старту «Урагана» и в особенности экипажа. Так что нет времени. Честь имею!

Все невольно поглядели ему вслед. О старте названного корабля никто из высоких генералов извещен не был. Так что такое приказание могло исходить только от самого верховного. Переглянулись. Но никто не сказал ни слова. Раз не оповестили – значит так и должно быть.

 

4

– Куда это вы собрались, коллега?

Вопрос этот Столбовиц обратил к своему гостю, неожиданно появившемуся в холле одетым как для дороги и с кейсом в руке.

– Не бойтесь, не в побег – я еще не устал стеснять вас, – невозмутимо ответил тот, приостановившись у двери и лишь повернув голову. – Если строго между нами – хочу добраться до городка, купить кое-что. – И он таинственно улыбнулся. – Судьба, знаете ли – вещь замысловатая. Кто бы мог подумать, что именно теперь и именно здесь… Да вы и сами понимаете. Искренне благодарен вам за все, что вы для меня сделали – даже больше, чем хотели сделать, наверное. – В последних словах прозвучала несомненная ирония. – Хотя мой лимит времени, отведенного на встречи и переговоры, истекает и потрачено оно без особой пользы – меня ждут и другие дела в этой стране, так что я еще успею вам надоесть. А пока – до скорого. Я ненадолго.

– Постойте, если уж вы решили говорить загадками…

– Извините, коллега, мне и в самом деле некогда. Меня ждет машина, и я не хочу задерживать ее. Кстати, ни слова Луизе – для нее это должно стать сюрпризом.

– Вы вызвали такси?

– Никоим образом. Вы ведь тут не единственный мой приятель.

«Ну конечно, – мелькнуло в голове Столбовица, – наивным было предполагать, что он не найдет способа связаться со здешней русской резидентурой… только зачем?»

– Ну хорошо, я хотя бы провожу вас – обождите минутку!

– Нет нужды. Да и в машине все места заняты, а почетный эскорт мне вовсе ни к чему. Я намерен уехать и вернуться так же незаметно, как и прибыл сюда. Bye-bye, коллега!

– Да постойте же!..

Но гость останавливаться не пожелал, а броситься за ним – потому что тут что-то было явно не так – хозяину дома помешал очень не вовремя раздавшийся звонок – и именно из тех, на которые нельзя было не откликнуться и ни в коем случае не следовало разговаривать при свидетелях.

– В каком состоянии вариант «Эксидент»?

О дьявол…

– Развертывается по плану.

– Не годится. Поторопите. Обстоятельства изменились, а вы явно медлите. Результата жду сегодня же.

И сразу – отбой, не оставляя времени на возражения.

Столбовицу осталось только проводить удаляющегося гостя взглядом. Когда тяжелый лимузин, неизвестно откуда появившийся, тронулся с места, Столбовиц, не выпускавший телефона из рук, набрал нужный номер: следовало немедленно показать активность по только что названному варианту. Что там говорил москвич о судьбе?..

– Алло! У вас все в порядке с документами – теми, о которых мы с вами договаривались?

– Вы слишком торопитесь, – был ответ. – Срок еще не вышел.

– Изменилась обстановка. Вы хотите сказать, что у вас ничего нет?

– Вы разве не помните, что срок готовности был – завтра? У нас есть еще сутки.

– Я вас ни в чем не виню, но завтра все эти бумаги можно будет разве что повесить на стенку. Неужели нельзя ничего сделать?

– Это зависит от швейцарцев. Попробую, конечно, сейчас связаться с ними, но вы ведь знаете – они не любят торопиться. Так что надежд мало.

– А если…

– Я вас понимаю. Но думаю, что на это наша полиция не пойдет. Попытайтесь сделать что-нибудь сами. Задержите до завтра.

– Да… попробую. Позвоню вам позже.

Но это даже не полдела, это скорее спектакль. А вот выяснить на самом деле, куда и почему бросился вдруг коллега, – это действительно нужно. А еще лучше – оказаться рядом с ним, вцепиться и не выпускать; поняв, что от Столбовица не избавиться, хитрец должен будет рассказать, что же произошло; пусть не все, но хотя бы намекнуть. Столбовиц и был бы сейчас рядом, если бы не начальственный звонок… Ноги москвича можно притормозить.

Столбовиц набрал другой номер.

– Срочно организуйте задержание машины. «Линк-континенталь», черный, номер штата Нью-Джерси… Не знаю, откуда взялся. Нет, я не успел прочитать его. Да, может быть, но сейчас некогда искать очевидцев. Ну, превышение скорости, или придумайте что-нибудь другое. Сделать это просто необходимо. Сообщите, как только остановите его. Задержите всех, кто окажется в машине, и сразу звоните мне, я немедленно подъеду. Да, чем раньше удастся, тем лучше. Звоните по этой линии, закрытой.

 

5

Сказав несколько выше о людях, которых (кроме уже названных) очень устроило последнее изменение траектории тела, мы имели в виду тех, кто принял решение отправить вдогонку за «Амбассадором» российский «Ураган»; и тех, кто осуществил в неимоверно сжатый срок подготовку корабля к старту и самый старт; ну и разумеется, тут никак не обойтись без тех людей, которые составили экипаж этого корабля и в отличие от своих американских коллег не имели ничего против сокращения времени нештатного полета.

Как ни мало было времени перед полетом, но их успели все-таки проинструктировать относительно задач, а также возможных ситуаций и поведения в них.

Нравилось им или нет (к славе разные люди относятся по-разному), но об их полете нигде не появилось ни строчки (исключая официальные, совершенно секретные рапорты) и не прозвучало ни слова (с той же оговоркой). Никакая дымка романтики не мешала космонавтам выполнять задачу. Женщин, кстати, на борту «Урагана» не было ни единой – может быть, потому, что с равноправием полов в России всегда получалось, как всегда, а не как лучше; но возможно, что и не только по этой причине, а просто из соображений целесообразности.

Проводы состоялись без всякой помпы. Присутствовали только и исключительно те, кому положено было присутствовать; нетрудно понять, что журналисты, даже военные, в круг этих персон никак не входили. Произнесены были только принятые в таких случаях доклады, напутствия и команды.

Таким образом, количество небесных тел в Солнечной системе, сколько бы их ни было, без всякого шума (если не считать грохот двигателей) увеличилось еще на единицу – плюс дюжину потенциальных.

Тут имеется в виду количество ракет, которыми «Ураган» по штату был вооружен и которые станут – или стали бы – самостоятельными (пусть и на краткий срок) небесными телами в случае, если произойдет их запуск.

Хочется верить, что без этого можно будет обойтись. Но как-то не очень можется.

 

6

Коллективы людей, которым предстояло рассчитать все параметры залпа по Телу Угрозы, были созданы практически мгновенно. У нас нет надежной информации о том, как это происходило по ту сторону Атлантики, но есть все основания предполагать, что и там эта процедура немногим отличалась от нашей. А у нас все было очень просто: шесть человек, согласно спущенному с самого верха списку (а составляли его четверо высоких лиц с самим президентом во главе), с утра, как обычно, отправились на работу, но до своих кабинетов, лабораторий, частей и подразделений не доехали, а домой вечером никто из них не вернулся.

Это, однако, не вызвало никаких волнений ни у сослуживцев, ни в семьях (у кого они были): в середине дня каждый из исчезнувших нашел возможность позвонить домой и сообщить, что пришлось выехать в срочную и крайне важную командировку; куда – сказать не может; зачем? Да по работе (или «по службе»); нет, ненадолго, не очень надолго, во всяком случае. Нет, ничего не нужно – здесь все есть. Кормят? Да отлично кормят, если и не так, как дома, то на самое чуть-чуть хуже, так что не волнуйся. Опасность? Да ровно никакой, честное-пречестное. Поцелуй ребят (вариант: внуков). Нет, не мерзну, тут тепло. Да потому, что топят даже лучше, чем дома. Повторяю: все есть, все в порядке, ничего не нужно. Будут звонить – говори то же самое: в срочной секретной командировке. Где? Ну, скажи, что хоть в Африке, уехал считать песчинки в Сахаре. Глупый ответ? А вопрос какой?.. Кто? Селиверстов? Разве я сторож Селиверстову? Тоже уехал? Лапочка, я думаю, что из Москвы в эти же часы уехало с полмиллиона народу, а может, и миллион. Нет, не со мной, им тут и не пахнет – ты же знаешь, я в его делах не разбираюсь, я математик, он – астрофизик, какие у нас с ним могут быть общие интересы? Гольф и преферанс, не более того. Все, маленькая, мое время истекло, целую крепко, будь осторожна на улице, одевайся потеплее…

Вот в таком духе. Такое откровенное вранье как-то неудобно даже слышать. Потому что Селиверстовым как раз довольно сильно пахло – или, если уж разложить по полочкам, пахло хорошим табаком, одеколоном «Калвин Клейн» и даже, если принюхаться, рюмкой хорошего (очень) коньяка «Реми Мартен». И Селиверстов, с которым у говорившего не было ничего общего, кроме названных утех, сидел рядом и прыскал в ладошку, пока не пришел его черед успокаивать семейство.

Когда семейная дипломатия закончилась, эти двое присоединились к остальным вызванным – незнакомых среди них почти не оказалось, разве что один человек, в отличном костюме и с генеральской выправкой. И, не теряя больше времени, перешли к делу.

Дневники наблюдений – с самого первого дня, когда телом вообще начали заниматься серьезные организации. Путь, пройденный объектом за это время – такой, каким он наблюдался с Земли (а также и с Интеркосмостанции, что, в общем, все равно, только параллакс тела оказывался чуть больше). Расстояние, проходимое за единицу времени; этот график представлял собой, в общем, синусоиду, чем дальше, тем становившуюся размашистей: все сильнее сказывалось притяжение Солнца. Отдельно: влияние на движение тела планет Солнечной системы, прежде всего гигантов, но и внутренних тоже: сложный график, поскольку планеты находились каждая на своей орбите, под разными углами, естественно («Парад планет» миновал уже несколько лет тому назад), и одни своим притяжением стремились ускорить движение тела, как бы подтягивая его, другие же, напротив, тормозили. Сложные взаимодействия, которые предстояло еще подвергнуть вычислениям, чтобы найти результирующую и уже ее применить, определяя дальнейшую возможную судьбу незваного гостя – а с ним и самой Земли, и свою собственную.

Вообще в этой работе ничего нового для них не было: не проходило года-двух, чтобы какое-то космическое тело, или скорее – тельце, не оказывалось гипотетической угрозой благоденствию Земли, проходя на расстоянии, которое хотя само по себе и не было критическим, однако благодаря каким-то неучтенным внешним влияниям могло стать таким. То это были обломки постепенно рассыпающихся кометных ядер, то – чаще – мелкие астероиды, а порой и не очень мелкие – да мало ли в пространстве всего. Как правило, по этим поводам никто не звонил ни в большой колокол, ни даже в бубенчик; правда, время от времени к этому источнику информации припадали журналисты – и тогда в печати и в эфире возникало легкое волнение – ненадолго, потому что возмутитель спокойствия благополучно пролетал мимо, и на следующий день о нем напрочь забывали. Читатели-зрители-слушатели, да и сами авторы сенсаций не учитывали, как правило, что понятие «близкое расстояние» в земной повседневности никак не совпадает с восприятием этих слов астрономами – а на деле тут разница на много порядков. Так что и на этот раз специалисты, собранные «по тревоге» вместе, вначале отнеслись к делу если не легкомысленно (это не было им свойственно), то, во всяком случае, как к случаю вполне заурядному и не вызывающему никакой головной боли. Поскольку те, кто отдал и кто выполнял команду на созыв этой группы, их ни о чем предупреждать не стали, ни о каких странностях: пусть посмотрят сами непредубежденным взглядом и сделают свои выводы, а не повторяют уже услышанное. И такой подход, безусловно, следует считать правильным.

И вот чем больше разбиралась группа в уже накопленных материалах, тем становились серьезнее входившие в ее состав люди. И уж совсем озабоченными сделались, когда свели воедино и сравнили данные, полученные от компьютеров после обработки всех введенных материалов с результатами наблюдений: на данный момент тело опять находилось вовсе не там, где ему полагалось по всей математике. Возвращаясь назад, несомненно, можно будет выяснить, когда и в какой именно точке тело перестало подчиняться теории, иными словами – где и когда возникло влияние неизвестного (но явно достаточно мощного) источника. Но, с одной стороны, эта работа требовала времени – а его начальство отпустило совсем мало просто потому, что и так уже все были, похоже, в цейтноте; с другой же – не зная этого, не выявив закономерности в нарушениях, невозможно было с нужной точностью определить – где и когда объект будет находиться в каждую минуту будущего и, следовательно – куда нацеливать ракеты, где именно может состояться встреча. Задача была, скажем прямо, не из приятных. Да и данных, как выяснилось, не хватало для серьезной работы.

– Масса, – сказал Селиверстов с досадой. – Неужели до сих пор не удосужились определить ее?

– Как я вам уже докладывал, – сказал человек в штатском и с выправкой, – сейчас в направлении тела движется наш корабль. Как только он сблизится с телом на требуемое расстояние, будет проведена попытка спектрального анализа.

– Пока солнце взойдет… – пробормотал Селиверстов. Но сосед его, Игошин (тот самый, что уверял жену, что Селиверстовым тут и не пахнет), проговорил:

– Пока что придется просто считать. У нас имеется картина расхождений по вектору, по ускорениям, непредусмотренные, но состоявшиеся гравитационные возмущения известны – придется пока лишь экстраполировать их в будущее, предполагая, что характер и периодичность влияний не изменятся по крайней мере в интересующее нас время. Найти ритм. Таким образом мы сможем построить график предполагаемого дальнейшего движения.

– С какой вероятностью? – не без ехидства в голосе поинтересовался еще один участник группы, Сретенский. – Тут с первого взгляда видно, что величина постороннего влияния варьирует – следовательно, как минимум изменяется расстояние между неизвестным источником возмущения, телом и известными влияющими телами. В такой обстановке те данные, которые мы сейчас можем еще получить, нам вряд ли помогут. Источник этих возмущений – вот что нам нужно прежде всего.

– Что же, нам масса вообще не нужна, по-твоему?

– Напротив, необходима; нам без нее не обойтись на следующем этапе: когда будем рассчитывать силы, необходимые для уничтожения тела, или его деструкции, или изменения орбиты в нужном направлении…

– Пока мы даже не знаем – сорвется ли тело под суммарным влиянием Системы в параболу – или все-таки сохранит эллипс.

– Вот и давайте считать, техники для этого тут, как мне представляется, предостаточно.

– Есть выход и на более серьезные мощности – если понадобится, – предупредил человек с выправкой.

– Понадобится, – успокоил его Сретенский, – но не сию минуту. А в первую очередь нам нужна как можно более полная инвентаризация пространства, где центром является Тело Угрозы и радиус которого составляет… ну, скажем, два на десять в восьмой километров. По возможности – все, что имеется в этой части пространства, всякая масса, поскольку за без малого век мы успели свои окрестности захламить хуже, чем даже Подмосковье. Да и природа тоже ведет себя не как дворник, а скорее как турист. Следует бросить на это максимум аппаратуры, а еще лучше было бы – подключить любителей: они видят недалеко, зато с большим охватом – а сейчас именно это нам и нужно.

– Да ну, Ираклий, это просто невозможно, – усомнился Игошин.

– Но к этому нужно стремиться, – очень серьезно ответил Сретенский.

– Я доложу вашу просьбу, – спокойно ответил военный в штатском. – Но чтобы не возникало лишних надежд, могу предупредить сразу: относительно любителей вряд ли будет дано «добро». Вы могли понять это хотя бы по уровню секретности.

– А я и понял, – сказал Сретенский, – сразу же. Но если я вижу какую-то возможность улучшить результат, хотя бы чисто умозрительный, то считаю своим долгом обратить на него внимание. Решать, конечно, будет руководство. Но оно, я надеюсь, понимает, что в создавшейся ситуации его самое любимое и действенное оружие неприменимо.

– Вы имеете в виду?..

– Я имею в виду проволочки и компромиссы. Это тело, насколько можно судить, туповато, и ни на какие благие призывы не откликнется. Ну что же: цифры наголо, и в атаку, рысью – марш-марш!.. Догнать и перегнать Америку!

– При чем тут Америка? – насторожился военный.

– Уверен, что их команда сейчас занимается тем же самым, что сейчас начнем делать и мы. Давайте хоть на сей раз попытаемся не отстать, а?

– Вот это, я считаю, правильный подход, – одобрил человек с выправкой. – Работайте так, как будто все данные у вас есть, а если понадобятся изменения – придется вносить уже по ходу дела. Медлить нельзя! Тем более что через шесть часов к вам подключатся военные – им добираться было дольше, – и им потребуются конкретные цифры для перенацеливания.

– Цифры никуда не денутся, – успокоил его Сретенский.

С цифрами, однако, оказалось не так просто, как думалось.

Теоретически все выглядело достаточно просто. Если только были бы – с допустимой точностью – вычислены параметры суммарного воздействия на объект основных тяготеющих небесных тел – сила и вектор, – уже несложным стало бы определить ту точку пространства, в которой орбита Тела Угрозы будет обладать наименьшей устойчивостью, поскольку Солнце будет тянуть его в одну сторону, а суммарное воздействие других тел – главным образом планет-гигантов – станет определенным образом мешать этому, таким образом ослабляя влияние центрального светила. Этим и определилось бы время и место вмешательства человека с его техникой.

Если бы. Вот именно – если бы.

Параллельно работали и в другом направлении. Поскольку важно не только то – куда направить, но и – что именно направить.

Воздействие одного тела на другое, как известно, ослабевает пропорционально квадрату расстояния между ними; следовательно, максимум воздействия возникает тогда, когда расстояния вообще нет, то есть – при соударении. Пусть воздействующая масса, по космическим меркам, и крайне незначительна – но, помноженная на скорость в миг соударения, она вполне способна внести во влияние отдаленных тел существенные коррективы. Тем более что речь идет не просто о столкновении, но и о высвобождении при этом такого количества энергии, к какому уже вполне можно применять даже и космические мерки. Зная количество и мощность ракетно-ядерного парка Третьей планеты, сделать нужные выводы было вовсе нетрудно.

Поэтому когда в работу включились и прибывшие наконец военные ракетчики, они сразу же принялись решать задачи артиллерийского характера: кроме уже названной, еще и другую: атаковать ли тело фронтально – или с фланга. И тот, и другой способ должен был привести к раздроблению тела на осколки, количество и массу которых пока что, не обладая информацией о составе тела, определить нельзя было даже гипотетически – слишком большим получался разброс возможных значений. Зато более или менее ясно было, что в первом варианте скорость тела уменьшится – в момент взрыва его как бы осадят; однако направление движения, во всяком случае – наиболее массивных обломков, сохранится с относительно небольшими изменениями.

Если бы при возможном столкновении Тело Угрозы направлялось к центру Земли, как в «яблочко» мишени, то можно было бы предположить, что обломки отклонятся от прежнего курса настолько, что (если взрыв будет произведен на достаточно большом расстоянии от планеты, но точка, намеченная для атаки, именно на таком примерно расстоянии и находилась, даже с небольшим запасом) просвистят мимо, даже не чиркнув по верхним слоям атмосферы. Но сейчас никак нельзя еще было определить – будет ли оно направляться к центру, или (что было куда вероятнее) траектория его будет ближе к касательной, и тогда эффект мог оказаться противоположным, и немалая часть осколков как раз обрушилась бы на поверхность Земли.

Во втором же случае – при ударе сбоку – траектория тела претерпела бы более значительные изменения, но каким после этого окажется суммарное влияние тяготеющих тел, куда и как тело повернет – требовалось еще считать и считать, кроме всего прочего, и потому еще, что в таком случае почти непредсказуемое воздействие могли оказать те самые тела – мелкие, мусорные, можно сказать, – о которых пока еще почти никаких сведений не было.

Так что в выборе способа имелись затруднения.

А времени для их разрешения было очень немного – потому что, если тело нужно встретить в месте его наименьшей устойчивости – дней до старта, до залпа оставалось не так уж много.

Но это были еще, так сказать, цветочки. Отведать же ягодок пришлось тогда – уже поздно вечером, – когда сверху поступило одно уточнение, очень существенное. Очень.

Уточнение это заключалось в том, что, рассчитывая и готовя залп, нельзя было располагать, как это до сих пор делалось, всем ракетно-ядерным парком, но не более, чем на две трети арсенала трех больших ядерных держав – и, соответственно, на такое же уменьшение вклада других цивилизованных обладателей такого оружия: или все, или никто не останется безоружным – таков был принцип.

Что же касается держав, неофициально признававшихся не весьма цивилизованными или даже весьма нецивилизованными, то они вообще не давали никакого определенного ответа, отговариваясь тем, что для того и созывается Конференция, чтобы все согласовать и прийти к единым, приемлемым для всех выводам. Что оставалось делать? Посвященным было уже ясно: Конференция, хотя подготовка ее шла полным ходом, если и состоится, то лишь тогда, когда вопрос залпа потеряет актуальность; следовательно, рассчитывать на весь парк нельзя было.

Конечно, существовала и такая возможность: посвятить руководство этих стран в суть дела, растолковать, что речь идет не о том, кто кого перехитрит, а о самом существовании планеты или, во всяком случае, жизни на ней. Однако на это никто не решился, и оба президента в том числе: велика была опасность, что, услышав о возможном конце света, изгои и фанатики решат, чтобы добро зря не пропадало, перед смертью насытить свои взгляды зрелищем, о котором давно мечталось, и выпустить ракеты не по далекому небесному телу, а по издавна облюбованным целям: кто по Штатам, кто – по Израилю, одна Корея – по другой, Индия и Пакистан – друг по другу… В таком случае, пожалуй, даже столкновения с Телом Угрозы не понадобилось бы, чтобы жизнь на Земле начала стремительно сокращаться. Нет, это был бы совершенно гиблый вариант. Отсюда и проистекла необходимость обойтись лишь частью – пусть и большей – ядерного арсенала и ракетного парка.

На группу «Залп» эта новость произвела удручающее впечатление. Потому что из нее сразу же следовал однозначный вывод: все нужно пересчитывать с самого начала. И в конце концов, чтобы работа не шла псу под хвост еще раз, необходимо выяснить наконец состав тела, чтобы понять – можно ли вообще рассчитывать на какой-то успех.

Поужинали молча и на непродолжительный сон расходились тоже молча; настроение было – хуже некуда. А за ранним завтраком сразу же снова заговорили о деле – как будто работа и не прерывалась.

– Видимо, есть только один выход, – хмуро проговорил Игошин, складывая салфетку. – Перенести встречу на более раннее время.

– Что это нам даст? – не сразу понял военный.

– Столкновение произойдет на большем расстоянии от Земли. Следовательно, разлет обломков будет продолжительнее – в каждую единицу времени все меньше их будет направляться к планете.

– Уменьшение мощности взрыва компенсировать увеличением времени разлета, – сказал Сретенский. – Пожалуй, это самый надежный способ – если вообще у нас есть такие способы. Однако, – он нахмурился, – тут есть и свои недостатки. И немалые. Во-первых, это будет означать, что время залпа придется перенести – самое малое на сутки, а то и на двое раньше, чем мы предполагали.

– Несомненно, – кивнул Игошин.

– Успеют ли ракетчики все подготовить? Перенацелить? Согласовать, наконец, – речь идет ведь не только о наших войсках, операция международная.

– Армия, – сказал военный, откашлявшись, – сделает все возможное. Но вы прекрасно понимаете, что согласование здесь идет не на уровне генералов и даже командующих, но на самом высшем уровне – президентов и верховных главнокомандующих. Видимо, с сегодняшнего дня им придется целиком переключиться на эти дела.

– А вы уверены, что это возможно? – сомневаясь, спросил Селиверстов.

– Это вне моей компетенции, – ответил военный. – Наше дело – доложить наверх точно – и, главное, быстро. Поэтому прошу впредь не отвлекаться от рабочих вопросов.

С этим все согласились без слов. Сретенский сказал:

– Таким образом, при реализации нового варианта столкновение произойдет не в момент, когда Тело Угрозы будет находиться в состоянии наименьшей устойчивости, но раньше. Следовательно, взрыв произведет меньший эффект, чем мы первоначально предполагали. Далее: возможность коррекции движения ракет с увеличением дистанции будет, естественно, ослабевать – мы все понимаем, что они не оборудованы такой телеметрией, как, скажем, межпланетные зонды, поскольку создавались эти изделия для… гм-гм… использования в пределах Земли. Поэтому мне представляется, что вопрос о направлении воздействия на тело снимается сам собой: вряд ли наши специалисты смогут поручиться за точность маневра ракетами при ударе сбоку; там вообще черт знает что может получиться: довернут немного лишнего – и подхлестнут его, вместо того чтобы притормозить. Остается лишь лобовой удар; здесь вероятность успеха все еще сохраняется более пятидесяти процентов. Кто-нибудь думает иначе?

Думать, может быть, кто-нибудь и думал; однако оставил свои мысли при себе. Селиверстов заговорил о другом:

– Необходимо принять во внимание еще вот что. На том участке своей траектории, на котором, по нашим предположениям, должно произойти столкновение, возмущающее воздействие и гигантов, и неизвестного источника на тело действуют затормаживающе, то есть ведут к определенному уменьшению его орбитальной скорости. Я тут ночью подсчитал: при сохранении действующих сил без изменения к моменту пересечения орбит Земля уже успеет миновать предполагаемую точку встречи; попросту говоря, тело отстанет, и дальнейшее его сближение с Солнцем будет происходить уже внутри земной орбиты. Так что, вообще говоря, мы могли бы, я полагаю, и вообще отказаться от какого-либо воздействия на тело. Во всяком случае, так у меня получилось – можете проверить.

В наступившее затем полное молчание булыжниками упали слова военного:

– Хотите, чтобы со всех нас поснимали головы?

И все покосились на Селиверстова с осуждением, словно он и в самом деле именно этого добивался. Военный же добавил:

– Нас тут собрали, чтобы мы рассчитали залп, а вовсе не отменяли его. Решение о залпе принято на самых верхах и поэтому стало уже решением политическим и глобальным. Давайте будем заниматься своими делами, а мировой политикой пусть рулят те, кому это положено.

Его поддержал Сретенский:

– Идея не кажется мне совершенно корректной. Для полной оценки ее необходимо, самое малое, рассчитать и вторую ветвь орбиты тела – когда оно начнет удаляться от Солнца. Как тогда будут соотноситься движения тела и Земли – по траектории и времени? Не придется ли нам тогда встретиться с угрозой вторично – и, быть может, при худшем раскладе?

– А почему бы и не подсчитать? – не сдавался Селиверстов.

– А потому, – ответил военный решительно, – что для этого у нас нет времени. И команды такой, кстати, тоже не подавалось. Учитывая, что время на подготовку залпа урезается до минимума, мы должны дать свое заключение – со всеми цифрами – уже сегодня. И чем раньше, тем лучше. Его ждут с нетерпением. Мне уже звонили, и я доложил, что сегодня все будет сделано.

Селиверстов только пожал плечами.

– Начальству виднее – вы что, полагаете, что из этого правила нет исключений?

Военный даже не стал отвечать. Сретенский же проговорил примиряюще:

– Тогда давайте уточнять время залпа – согласно нашим допущениям. Больше мы все равно ничего сделать не в состоянии.

– Вы в состоянии по-прежнему соблюдать наивысший уровень секретности, – напомнил военный.

Но это и без него всем было ясно.

 

7

Уже говорилось, кажется, о том, что информация, какой бы она ни была засекреченной, рано или поздно протачивает себе ход сквозь любую преграду. Но было бы ошибкой считать, что люди, заинтересованные в сохранении тайны, этого не понимают. Понимают; и стараются если не обеспечить полное и вечное сохранение закрытых сведений (что невозможно), то, во всяком случае, отсрочить час, когда тайное станет явным, так далеко, как только возможно (и это является реальным и достижимым). При этом, когда вопрос созревает, в ход идут всяческие средства – в том числе и такие, о которых вслух говорить не принято. Чаще всего это происходит, когда информация должна оставаться недоступной для масс лишь до определенного срока; как мы понимаем, информация о теле относится именно к этой категории: уже на следующий день после того, как Земля и Тело Угрозы благополучно разминутся, об этом можно будет хоть кричать на площадях. Ну а если не разминутся – тем более.

И чем меньше времени оставалось до момента истины, тем круче становились меры, принимаемые властями всех заинтересованных в сохранении секретности государств, хотя внешне все оставалось вроде бы спокойным; все, что происходило, не выходило за рамки обычных событий; вернее – тех, которые уже принято было считать обычными, потому что происходили они довольно часто.

В частности – поскольку журналистами и политологами было замечено, что глава объединенной оппозиции уже некоторое время не появляется на людях и не принимает никакого участия в политической жизни, пресс-служба оппозиции сделала разъяснение, из которого следовало, что названный политический деятель болен и в настоящее время находится за границей, где ему сделают сложную операцию. Новость была принята обществом достаточно равнодушно. И хотя неизвестно откуда выполз слушок, что на самом деле оппозиционер не просто болен, но ранен неизвестно кем, – интерес к происшествию так и не возник: покушения на политических, финансовых и деловых деятелей, в том числе заказные и в том числе и с летальным исходом давно уже стали привычными и воспринимались как неотъемлемая часть современной жизни – как оно на самом деле и было. Привычка – великая вещь, вторая натура, как говорится, и никому давно уже не приходило в голову, что на самом деле это страшно и глупо и означает лишь, что власти либо оставались такими только по названию, на самом же деле контроль за качеством жизни в стране ушел из их рук в какие-то другие – либо же, что эти самые власти признают такой образ жизни приемлемым, может быть, даже нормальным, что в свою очередь означало бы, что они и сами готовы прибегнуть – и прибегают – к такой методике решения сложных вопросов. Так что никакого шевеления по поводу якобы болезни не возникло; кое-кто пожал плечами – и только.

Тем не менее иногда шевеление все же возникало – однако не выходило за рамки допустимого. И здесь тоже привычка оказывалась сильнее здравого смысла.

Уже притерпелись, например, к тому, что падают самолеты и что причины подобных аварий чаще всего остаются неизвестными – во всяком случае, для населения. Основных, официальных причин было две: акт терроризма – или же так называемый человеческий фактор, иными словами – летчики проспали высоту. Иногда допускалась и техническая неисправность какого-то жизненно важного узла – предпочтительно в тех случаях, когда этот узел был изготовлен и поставлялся каким-то кооперированным предприятием по ту сторону государственной границы.

Поэтому когда в море упал очередной пассажирский «Ил», следовавший чартерным рейсом из Стамбула в Москву, переживали в основном родные и близкие тех полутора с лишним сотен человек, что находились на его борту. Была, естественно, создана государственная комиссия по расследованию трагического происшествия – безусловно, трагического, потому что все население самолета, естественно, погибло. Один из «черных ящиков» был найден, но особой ясности в дело записи его не внесли; можно было только понять, что на борту еще за секунды до происшествия все было в наилучшем порядке. Падение самолета удалось зафиксировать внизу, поскольку он летел вблизи района, где разыгрывали учебное морское сражение два черноморских флота; кое у кого невольно возникло подозрение: а не повторилось ли то, что однажды уже произошло в начале века примерно в тех же местах с другим таким же самолетом, тоже пассажирским и чартерным, нечаянно (а может быть, и нет) сбитым ракетой, тоже выпущенной в ходе происходивших в это время на земле военных учений. Такая версия тоже была упомянута одним особо настырным журналистом – и тут же с негодованием опровергнута, поскольку, как разъяснило командование, выпускавшиеся обоими флотами ракеты не были оснащены боеголовками, то есть заряда не несли, а стрельбы по воздушным целям в тот день и час вообще не велось, происходила лишь ракетно-артиллерийская учебная дуэль между надводными кораблями.

Никто, собственно, и не ожидал какого-то другого ответа. Комиссия, отзаседав положенное время, пришла к выводу, что взрыв в воздухе был вызван, вернее всего, террористом-камикадзе, чью принадлежность установить не представилось возможным, поскольку ни одна из заметно поредевших на всех материках террористических организаций не взяла происшедшего на себя. Так что родным и близким оставалось лишь проливать слезы. В том числе и супруге погибшего в числе других главного редактора «Вашей газеты» господина Гречина. Адельфина Петровна (так звали вдову) горько жалела о том, что муж не последовал ее телефонному совету не лететь чартерным рейсом, но сесть на российский теплоход (с украинской командой и под мальтийским флагом), как раз в тот день зашедшему в стамбульский порт и простоявшему там до позднего вечера. Безутешной женщине как-то не пришло в голову, что не только самолеты падают, но и пароходы тонут. Так или иначе – место главного редактора стало вакантным – хотя и очень ненадолго.

Правда, такие, прямо сказать, роскошные похороны устраивают далеко не каждому. Панкратов, например – генеральный директор «Шахматной» кнопки, вы не забыли? – погибни он, его наверняка погребли бы менее торжественно. А ведь дело было, как говорится, на мази: в его «ауди» поздно вечером, когда телевизионщик возвращался с работы, на всегда шумном проспекте Мира врезался перестраивавшийся в правые ряды грузовик, по словам случайного свидетеля – чем-то загруженный под самую завязку «КрАЗ», спускавшийся с эстакады как раз в тот момент, когда «ауди» выезжал слева, со стороны Первой Останкинской. Легковушка была отброшена на массивное бетонное основание дорожного указателя, водитель – он же единственный ездок – погиб, как определили было подъехавшие быстро инспекторы, на месте, машина восстановлению не подлежала. Правда, уже через минуту выяснилось, что человек жив, просто сознание вырубилось, а последствия минимальные: пара синячков. Впрочем, в больницу его все равно отправили на предмет обследования, а один инспектор сказал другому:

– Катил бы он на Илье Муромце каком-нибудь или «Ладе» – уж точно был бы всмятку. Ну а хорошая машина – это хорошая машина, ничего не скажешь. Ладно, а второй участник где?

А черт его знает, где мог быть сейчас второй участник. Грузовик с места происшествия скрылся и обнаружен не был, поскольку тот единственный свидетель, о котором было уже упомянуто, номера грузовика не запомнил (он уверял, кстати, что тяжелая машина шла без огней), цвет ее при слабом ночном освещении установить было затруднительно. Еще один висяк в ГИБДД – одним больше, одним меньше, что это по сравнению с вечностью? Зато теперь можно было ожидать, что шестьдесят четвертая окончательно уразумеет что к чему, перестанет наконец выпендриваться и будет жить, как все.

А вот директор института имени Моргенштерна, больше всего (как полагали те, кому ведать надлежит) занимавшийся проблемой тела, и вообще погас как-то тихо и незаметно. Его не очень могучий организм не смог справиться с возникшими в результате трех выстрелов в упор, произведенных из пистолета калибра 9 мм, изменениями, поскольку они были, как говорят медики, несовместимы с жизнью. Поэтому он умер на месте – во дворе дома, в котором он жил; спаниеля, которого он как раз вывел на вечернюю прогулку, оставили в живых – видимо, на него заказа не было. Поскольку собака эта не служебная и не боевая, она помочь хозяину ничем не смогла и потом лишь горько его оплакивала.

Конечно, смерти и несмертельные неприятности таких людей, как хотя бы упомянутые нами (они не были единственными, но мы пишем, в конце концов, не хронику криминальных и иных происшествий), не могла пройти просто так – и не прошла. Во всех трех случаях уже в самом начале следующего рабочего дня по местам работы погибших или пострадавших явились некие люди; были предъявлены служебные удостоверения; вслед за чем произведены осмотр служебных кабинетов и выемка значительной части документов – по известному лишь самим обладателям служебных книжечек принципу. После чего кабинеты были опечатаны. Впрочем, уже через два дня пользование ими снова было разрешено. Сотрудники погоревали; в газетах появились некрологи – не во всех, правда, зато с выразительной подписью: группа товарищей.

Хотя на самом деле подписи, может быть, звучали иначе; во всяком случае, настаивать на этой версии автор не собирается.

Такие вот дела.

 

8

Итак, об отношении российских военных к возникшим проблемам мы уже получили вполне достаточно информации. Но в какой степени они совпадали с мнениями своих заокеанских партнеров, а в какой нет – нам еще не представлялось возможности выяснить.

Между тем американский генералитет проблемы эти интересовали ничуть не меньше, чем наш, – но под несколько иным углом зрения.

Очередное заседание объединенного комитета начальников штабов на этот раз оказалось неожиданно расширенным: кроме двух сенаторов и двух конгрессменов, возглавлявших в своих палатах соответствующие комитеты и комиссии, и еще нескольких высших офицеров, сегодня были дополнительно приглашены и министр обороны, и даже директор ЦРУ, обычно избегавший столь открытых контактов – хотя никаких представителей прессы тут, разумеется, не было и быть не могло. Такое нарушение обычного протокола вызвано было тем, надо полагать, что и повестка дня на сей раз оказалась далеко не банальной.

Вопрос сегодня был единственным: предстоящий, по словам президента и верховного главнокомандующего, ракетно-ядерный залп и все связанные с ним существующие или могущие возникнуть обстоятельства.

– Джентльмены, – проговорил, открывая экстренное заседание, председатель объединенного комитета начальников штабов, – все вы заблаговременно получили служебные записки с изложением тезисов обсуждаемого вопроса. Так что есть возможность сразу же спрашивать и отвечать по существу. Начнем с технических проблем или с обстоятельств более общего порядка? Я предпочел бы второй вариант. Есть иные мнения?

– Думаю, вы совершенно правы, генерал, – сказал сенатор от Джорджии. – Полагаю, что не существует настолько серьезных технических проблем, чтобы требовалось обсуждать их на столь высоком уровне. Но то, что вы называете обстоятельствами общего порядка, действительно требует серьезного рассмотрения. С моей точки зрения, таковыми являются: во-первых – вопрос о подлинной сущности того объекта, которым нас сейчас – обоснованно или нет, это другой вопрос, – напугали. Во-вторых: в какой степени можно верить обещаниям Кремля о полном сотрудничестве в подготовке и реализации проекта? Мы знаем, что инициатива так называемого залпа идет именно оттуда. Известно также мнение специалистов о том, что пресловутое тело на самом деле может оказаться всего лишь фикцией, виртуальной картинкой, какие мы с детства привыкли видеть на мониторах своих компьютеров; иными словами – согласившись на соучастие в проекте, не выпустим ли мы большую и лучшую часть нашего стратегического парка просто в белый свет и не останемся ли в результате если не совершенно безоружными, то, во всяком случае, лишенными нынешнего преимущества перед лицом… гм… возможного противника?

– Вы полагаете, сенатор, что такой противник еще существует?

– Да перестаньте, министр. Вы не хуже моего знаете, что он существует всегда, могут лишь меняться имена. Вовсе не надо думать, что я подразумеваю именно Россию или именно Китай, хотя ни в коем случае не сбрасываю их со счетов. Всем известно, что существует еще с полдюжины источников возможной ядерной атаки. И с каждым днем их число растет – или может возрасти. На предстоящей Конференции можно было бы без лишней огласки переговорить с представителями всех возможных сторон, глубоко позондировать их настроения и возможные связи, постепенно приучить к мысли о неизбежности такого разоружения – и так далее. Но новые обстоятельства лишают нас главного: времени. Решать приходится, еще не имея разнообразной важнейшей информации…

– Простите, сенатор: не сформулируете ли кратко, что вы предлагаете?

– Именно это я и хотел сделать. Джентльмены, самое малое, чего мы можем и должны сейчас требовать, – это гарантии. Гарантии в первую очередь со стороны России. Вы спросите – почему? Отвечу: потому что на протяжении всей ее истории – я хорошо знаком с русской историей, да, – внешняя политика этой страны не раз неожиданно и круто меняла направления; не забудьте, что она всегда стояла и будет стоять одной ногой в Азии, и нельзя прогнозировать, когда она в очередной раз перенесет центр тяжести с одной ноги на другую. В этом веке она успела показать Востоку свое другое лицо, новое, она во многом нашла общий язык с исламом – а ведь именно они…

– В этом вряд ли кто-нибудь станет с вами спорить, сенатор, – сказал министр. – Но каково ваше понятие о необходимых гарантиях?

– Как минимум – это контроль, – не задумываясь, ответил сенатор. – Чтобы мы были полностью уверены в том, что они не только на словах готовы запустить в космос соответствующую часть своего ракетно-ядерного щита, но действительно хотят и, главное, действительно в состоянии сделать это. Если они откажутся от дополнительного контроля – дело, мне кажется, станет совершенно ясным. Если согласятся – мы заранее должны быть готовы немедленно обрушить на них все формы контроля – нашего, джентльмены, и не из Вашингтона, а там, на местах, на каждой стартовой установке! Поскольку времени в нашем распоряжении мало, все надо делать немедленно и быстро! И вот в случае, если контроль подтвердит их искренность и готовность, тогда, я считаю, мы скорее всего скажем «Да».

– При этом, – тут же дополнил начальник штаба космической обороны, – гарантии должны быть даны и другими азиатскими субъектами – при некотором давлении, разумеется, со стороны России, Китая, Англии, Франции.

– Разумно, – согласился председатель. – Господа?

И обсуждение продолжилось. Но излагать его ход вряд ли стоит: ничего нового по сравнению с уже приведенными выше идеями сказано не было, так что и окончательные выводы, срочно представленные президенту, по сути дела, заключали в себе все те же мысли – только, может быть, несколько иначе сформулированные.

Президент немедленно переговорил с московским коллегой. Что думал глава Российского государства во время этого разговора, нам неизвестно; можно лишь догадываться о том, что требование полной инспекции, хотя и было ожидаемым, все же вызвало у него скорее обиду, чем восторг. Тем не менее он согласился – очень легко, как могло показаться. Но под конец прибавил:

– Я думаю, что нет надобности особо оговаривать принцип взаимности, то есть – одновременно вы примете и соответствующую делегацию наших контролеров.

Тут бы мог вскипеть как раз американец, справедливо подумав: да в конце концов, кто – вы и кто – МЫ?

Однако он заранее знал, что без этого не обойтись: русские, как и Восток вообще, весьма чувствительны к вопросам достоинства и протокольного уважения. Он с детства помнил, что ничто не обходится так дешево и не дает столь громадных дивидендов, как вежливость. Президент был уроженцем Новой Англии как-никак.

– Да конечно же, – сказал он. – Мы готовы принять ваших.

– Впрочем, – утешил его русский, – наша инспекция не будет столь многочисленной: мы ведь вам во всем доверяем.

И – мысленно, конечно, – высунул собеседнику язык. Вслух же – не удержался, чтобы не проговорить под занавес:

– Выехаем – выехайте.

Но это он сказал по-русски. А застоявшийся от безделья переводчик на том берегу лужи, не очень поняв, перевел эту фразу как разговорное пожелание всего наилучшего.

Конец связи.

 

9

Гридень в последнее время что-то пристрастился к астрономии и нередко, когда выдавался час не то чтобы свободный (таких у него не бывало), но не очень загруженный, приказывал отвезти его в обсерваторию – в институт, вернее, о котором мы уже упоминали, – не только для того, чтобы укрепить отношения с новым директором (это больших усилий не требовало – новый с самого начала не путал этого Гридня с астрофизиком), но проводил иногда и целых полчаса, еще и еще глядя в черное, звездное, простое и непостижимое пространство универсума. Зачем-то это вдруг стало ему нужно, хотя, во всяком случае, не для того, чтобы размышлять о тщете и крохотности всех дел человеческих и его собственных в том числе; скорее наоборот: очень может быть, что как раз непосредственно воспринимаемая бесконечность Вселенной успокаивала его в том смысле, что сколько бы ни приходилось ему в свершении его многообразных дел нарушать всякого рода установления – от Пятикнижия до Уголовного кодекса, – все они были в сравнении с миром столь исчезающе-малыми, что их как бы и вообще не было, а значит, можно было продолжать работу со спокойной совестью. Впрочем, это только лишь наше предположение – что он именно так думал; на деле же мысли его вполне могли быть и совершенно другими – до противоположности.

Тем не менее даже и в обсерватории, даже и на эти краткие минуты расслабления и как бы покоя телефона своего он не выключал. И при первом же такте едва слышного мурлыканья в кармане доставал трубку и произносил почти беззвучное: «Да?» Как вот, например, сейчас.

– Новости по второй теме, – услышал он и сразу же ответил:

– Через две минуты. Не прерывайте.

Две минуты эти понадобились ему, чтобы, шепотом извинившись, покинуть темный купол и добраться до помещения, в котором он мог говорить спокойно.

– Да, Олег Сергеевич?

– Все как предполагалось, босс. Они блокируют все подходы и подъезды к летному полю и подогнали трейлеры, чтобы увезти груз.

– Большими силами?

– Человек пятьдесят.

– Братки?

– Знаете, похоже, что нет. Видимо, он арендовал два взвода то ли в охранфирме, то ли…

– Понимаю. Ну что же: можем поздравить сами себя – мы просчитали все в точности. Но все же попрошу вас пронаблюдать до конца. А когда перегрузят и увезут – поручите кому-нибудь ненавязчиво проводить их до места. Ну а что с темой один?

– Ее можно уже закрывать. Предмет на месте. Идет работа по подготовке. Да разве вы сами не заметили?

– Я тут несколько отвлекся. Но сейчас не премину посмотреть своими глазами. Еще раз – поздравляю с успехом. Остальное – потом, лично.

– И я вас – от всей души. Когда ждать вас?

– Ну – по причине такого успеха позволю себе побыть здесь еще полчаса. Небо, знаете ли, это величайшая картина из всех, доступных нашему восприятию. До свидания.

И Гридень дал отбой – однако возвращаться в купол не стал, хотя погода была самой подходящей для такого пиршества души, каким является прямое наблюдение небосвода, пусть даже крохотного его сектора. Вместо этого он спустился по лестнице и вышел из здания с той стороны, где происходила разгрузка транспорта, привозившего в институт мало ли что. Сейчас выгрузка доставленного из Германии зеркала была действительно уже закончена, и его с великим тщанием и предосторожностями поднимали в заранее приготовленное место – в новую, на деньги Гридня же построенную башенку. Все были тут – даже сам новый директор института. И кого-то уже отрядили в буфет – за шампанским, обойтись без которого просто не представлялось возможным.

Вот так шли дела у Гридня. А у Федора Петровича? Увы, все произошло в точности по Ломоносову: ежели в одном месте нечто убыло (рефлектор в нашем случае), то оно должно было обязательно прибыть в другом месте (как мы только что видели), но ни в коем разе – в двух различных местах: это было бы уж прямым нарушением закона. И поскольку таким местом оказался патронируемый Гриднем институт, им никак не могло стать ни одно другое – в частности, тот аэродром, где с нетерпением поджидали его люди Кудлатого.

Нет, они честно дождались. Самолет прибыл тютелька в тютельку в указанное время (погода, как мы уже говорили, благоприятствовала), доставленный груз был аккуратно перемещен на подогнанный транспорт, финансовые расчеты произведены, транспорт убыл по намеченному маршруту, а за ним и самолет вспорхнул, чтобы улететь к месту своего постоянного (на земле) пребывания. Никаких неприятностей, никаких событий не произошло.

Неприятность возникла несколько позже: когда этот второй груз был доставлен к месту назначения и телескоп надо было монтировать – все для этого было готово, – и вот тут-то оказалось, что телескопа и нет, груз же, столь похожим образом упакованный, представлял собою… ну, скажем так: нечто совершенно другое.

Хотя вещь была тоже цены немалой: соответствующего размера и конфигурации, только не зеркало, а лишь основа для него, при этом даже не металлическая вовсе, а надувная, словно спасательный плот; вес этой конструкции придавало определенное количество балластных чушек, прикрепленных не к пластику, разумеется, но к упаковочной таре – изнутри. А вместо полированной и амальгамированной поверхности вогнутую часть надувной игрушки закрывало портретное изображение не кого иного, как самого Федора Петровича в героической позе, только не на белом коне, а на (тоже белом, правда)… как бы поделикатнее выразиться – сантехническом устройстве, кое проходит рядом с нами всю жизнь, от начала до конца – исключая, пожалуй, лишь дачный сезон, да и то не обязательно. Вот какой сувенир на память получил Федор Петрович. Мы боимся даже предположение высказать относительно того, в какую копейку все это могло обойтись Гридню: два самолета, два разных маршрута, стимулирование людей и тут, и там, перехват информации – и так далее, и тому подобное. Можно, однако, сделать вывод: Гридень мог и не поскупиться на деньги, если речь шла о хорошем развлечении, да еще со всякими там подтекстами и скрытыми, междустрочными смыслами.

Что же касается самого Кудлатого, то история донесла до нас лишь одно его высказывание по этому поводу, да и то не лично им придуманное, но заимствованное в отечественной классике. Ибо у Федора Петровича только и хватило сил, чтобы произнести:

– Ну, Гридень! Погоди!..

 

10

Российская инспекторская группа в полсотни с небольшим человек разминулась с американской в воздухе где-то над Ледовитым океаном. Доставили их на базу – по-моему, в Ванденберг, но не исключаю, что база была другой, глуше засекреченной, – в обход, разумеется, всяких таможенных и пограничных служб, покормили, дали отдохнуть немного, получили список групп – по два-три человека в каждой – и повезли хвалиться мощью Америки. Хозяева знали, что покажут то, что и так известно, гости были уверены в том же самом: их еще дома предупредили, что в Америке они никакой Америки не откроют – и не должны даже пытаться сделать что-то такое. Нет, конечно, если вдруг случайно…

Итак, пятьдесят семь русских офицеров разъехались – с сопровождающими, конечно же, – по великой стране (тут не берутся в расчет те, кто инспектировал базы, располагавшиеся вне Соединенных Штатов – в Таджикистане, например; но там, насколько нам известно, стратегических ракет и не было вовсе). И все пятьдесят шесть, прибыв в намеченные места, сразу же принялись за дело – не горя, впрочем, от усердия, хотя и постреливая постоянно глазами по сторонам.

Постойте, постойте. Как вы сказали? Пятьдесят семь выехало – и все пятьдесят шесть прибыли? Простите, а что у вас было по арифметике в начальной школе? М-да, мне так и подумалось…

Только арифметика тут ни при чем. Тут человек неудачно выразился, не более того. Не надо было ему говорить «все» пятьдесят шесть. Это словечко – лишнее, потому что опасное: как знать – вдруг кто-нибудь подумает, что оно вырвалось из подсознания, поскольку говорившему заранее было ясно, что прибудут на места именно пятьдесят шесть инспекторов, а один где-то по дороге исчезнет – отстанет каким-то образом, или уснет в туалете на бензозаправке, или засидится в придорожном кафе, или… да мало ли может быть причин у одного-единственного следствия? Просто группа состояла из трех человек, а по дороге их каким-то образом осталось двое. Нет-нет, сопровождавшие их представители принимающей стороны были в полном порядке, ну, может быть, только самую малость того… Вы понимаете – когда едете в компании с этими русскими, а они любят возить с собой то да се, а народ они, в общем, хороший, гостеприимный даже тогда, когда сами в гостях, – но настойчивый, и по русским понятиям если он угощает, а ты отказываешься – это смертельная обида, предписание же было – абсолютное дружелюбие, вежливость и тактичность, хотя и – бдительность, конечно же. Но эти ткани плохо совмещаются. Ну, вы поняли. А русские – молодцы, и когда хозяева спохватились – не стали поднимать панику, а наоборот – утешили: ну и что, что отстал, догонит, не впервой с ним такое, с языком у него полный о’кей, адрес известен – простите, у вас цвет лица… Голова? Ну, это мы мигом поправим…

Так дела обстояли на том берегу.

А на этом что?

А на этом представители Министерства обороны почти синхронно встречали прибывшее из дружественных Соединенных Штатов пополнение инспекционной команды – в соответствии с новым форматом готовящегося Соглашения. Целая дюжина дюжин явилась в ранге от колонеля и ниже. Хотели было сразу тащить на ленч; однако американцы предпочли сперва официально представиться в министерстве, потом занялись планированием: кто куда поедет или полетит и как именно будет производиться проверка наличия боевых ракет на позициях, а ядерных зарядов – на ракетах. Поскольку ракет на позициях, после всех давних и недавних сокращений, все равно оставалось куда больше, чем было американских инспекторов – и прежних, и вновь прибывших, – хозяева дома ненавязчиво посоветовали им выбирать в первую очередь те места, где инспектируемые объекты располагались кучнее; а поскольку прибывшим эти районы были заранее известны благодаря исправной работе спутниковой разведки, они без полемики согласились с разумным предложением. Оговорили, правда, что навестят и позиции, так сказать, отдельно стоящие – но уже во вторую очередь, если останется время.

«Разумеется, разумеется!» – закивала принимающая сторона. Наметили маршруты и сразу же поехали на аэродром, откуда им предстояло разлететься в разные стороны очень большой страны – в те стороны, которые их разведка, как уже сказано, заранее наметила.

Российская сторона, сохраняя на лицах улыбки от уха до уха, все это время испытывала некий внутренний дискомфорт. Ничего удивительного: до сих пор при подобных встречах сверхзадачей было – показывать как можно меньше, не демонстрировать, а утаивать; теперь же цели изменились до полной противоположности, а к этому привычки не было, подсознание таким действиям сопротивлялось. Однако приказ есть приказ – показать товар лицом, значит – будем показывать. По возможности.

По возможности, да.

Как только инспекторы разлетелись – в сопровождении офицеров российских космических войск, конечно же, без которых приезжие, безусловно, во всех случаях нарвались бы на «Стой, кто идет?», а потом – первый выстрел в воздух, остальные – на поражение, – так вот, как только они скрылись с глаз долой, у министра обороны, еще не прокашлявшегося от добрых напутствий и пожеланий, собралось очень узкое совещание: втроем – но, конечно, не для ритуального распития. Кроме хозяина кабинета, присутствовали директор внешней разведки и командующий космическими войсками. К директору первому и обратился министр:

– Итак, твои впечатления?

Директор пожал плечами:

– Как и предполагалось. Они знают то, что знают, – и не знают того, чего и раньше не знали.

Присутствующие его поняли. Речь шла об известных им вещах, а именно: о том, что даже самая совершенная спутниковая разведка не может обнаружить все интересующие ее объекты. Потому что их и укрывают по-разному: большую часть – нормально, зная, что они будут увидены и зафиксированы, это просто необходимо: если другая сторона вообще ничего не увидит, она сильно забеспокоится и станет срочно искать более эффективные средства обнаружения; и найдет, конечно. Это сокрытие объектов носит, так сказать, ритуальный характер. И все это понимают. Но другая сторона понимает и то, что увиденное никак не может быть всем, чем располагает разведываемая страна; какую-то часть своего вооружения она, безусловно, укрывает так, чтобы разглядеть ее нельзя было бы ни с самолета, ни даже из космоса. Тут уже вступает в силу соревнование глаза и маски, и результат зависит от того, что более совершенно технически. В этом отношении Америка неизменно оставляла золотую медаль за собой: в российской маске всегда оставалась какая-то щелка, в которую проникал зоркий взгляд из надоблачного пространства. Заокеанские инспекторы зорко следили за эффектом, какой у принимающей стороны вызвали их просьбы показать им «вот это, и еще вот это, ну и конечно, мы с удовольствием побывали бы вот где», – и карандаш безошибочно упирался остро заточенным грифелем в точку, о которой принято было думать, что она совершенно наисекретная и о которой в самом деле большинство своих и не знали. Эффект соответствовал ожиданиям – и все были довольны. Все.

Почему все? Американцы – понятно почему: еще раз доказали бывшему сопернику, что секретов от них в мире не существует. Ну а русские по какой такой причине?

Да просто по той, что и этими наисекретнейшими установками арсенал не исчерпывался, и кроме защиты, которой пользовались для их сокрытия и которая была, по сути дела, вчерашней, существовало еще и некоторое количество объектов, уже принципиально новых и защищенных от любого взгляда уже действительно по технологии двадцать первого века. Штаты такой пока не обладали – или, точнее говоря, не было информации о том, что и у них подобное появилось, – а отстать они могли по той причине, что все последние годы занимались в основном всем букетом проблем собственной защиты; начавшись даже еще до одиннадцатого сентября ноль первого года, кампания эта до сих пор так и не завершилась; ну а коли уж и они не обладали – как же могла создать такую систему абсолютного сокрытия Россия? Да нипочем!

Не могла; но тем не менее сконструировала, изготовила и применила. Россия во все практически времена существования исправно пренебрегала своими возможностями, зато невозможное регулярно осуществляла. Только не надо валить это на странности русского характера. Это земля такая, тут и нельзя иначе. Вот почему о существовании этой третьей группы объектов ни приехавшие, ни те, кто их посылал и ставил задачу, не имели ровно никакого представления.

Именно это имел в виду директор внешней разведки, которая, кстати, хотя и укоротилась с прошлого века, но все еще вызывает заслуженное уважение: что об этой третьей группе объектов инспекция не подозревает и поэтому навестить их никак не сможет. Если даже кто-нибудь из колонелей и увидит во сне нечто подобное, то об этом и не заикнется: они ведь тоже хотят создать о себе самое серьезное и уважительное впечатление.

В кабинете же министра хозяин его, выслушав краткое, но исчерпывающее заявление директора внешней, повернулся к командующему КВ:

– Как прошла переброска?

Генерал доложил:

– Все в полном порядке. Зерно доставлено на элеваторы и разгружено. Никаких происшествий не случилось.

– На старых местах ничего не осталось из пустышек?

– Есть немного. Но до них они не доберутся. Бюджет времени не позволит.

– Смотри! – проговорил министр не без угрозы.

– Так точно, – ответил командующий спокойно. – Смотрю.

И позволил себе добавить:

– Да вы не беспокойтесь, с инспекцией будет порядок. А если доживем до залпа – кто там, к черту, разберет: что рвануло, что нет. Туда-то они инспекторов не пошлют – а если и направят, то те доложить уж никак не смогут.

Все только усмехнулись.

Что же касается самих инспекторов, то они кто раньше, кто позже, но добрались до намеченных мест без особых происшествий. На самолетах, потом на вертолетах, а где-то и на машинах. Этим последним особенно не повезло: дороги оказались несколько даже хуже, чем они ожидали, хотя полагали, что представление о России имеют достаточно полное. Все же в большинстве случаев до объектов удалось добраться; сперва инспекторы залезали даже в шахты, вооружившись всякими приборами и приборчиками; замеряли, сравнивали с записями; даже фотографировали (что вызывало у сопровождавших скрежет зубовный – но лишь в душе, разумеется); потом, не находя никаких нарушений и отступлений, стали проверять по облегченной программе: время-то шло. Не смогли добраться до объектов лишь в двух местах: в одном – вертолет не смог опуститься, потому что после ливневых дождей на много километров вокруг стояла вода, и пришлось поверить на слово, что герметичность шахты никак не нарушена, вся связь с нею в полном порядке, в чем нетрудно убедиться. Инспекторы убедились: действительно вся электроника работала в центре – хоть сейчас запускай. В другом месте сошедшая совсем недавно лавина сделала проезд по горной дороге совершенно невозможным, так что добраться до установки вообще не представилось возможным. Инспектор все же потребовал вертолет и с полчаса утюжил пространство над нужным местом. Но все там было вроде бы в порядке, а сесть не было ни малейшей возможности. Этим инцидент и исчерпался.

Таким образом, первая половина дня инспекции была завершена. Потом был, естественно, обед. А после него инспекцию продолжить не удалось – по причинам, не имеющим никакого отношения к климатическим или дорожным условиям. О загадочная страна, о загадочные русские души…

Президенту обо всем было доложено. Президент остался доволен.

 

11

Человек удобно устроился в кустарнике и сразу перестал быть заметным среди зелени – благодаря камуфляжу и загримированному зеленым и черным лицу. Удобно уложил винтовку с оптикой, только что перед этим вынутую из специального чемоданчика и тут, на месте, собранную. Зарядил и принялся ждать, полуприкрытыми глазами глядя на дорогу, делавшую здесь поворот, так что ехавшая в восточном направлении машина, следуя извилине, должна была перед выходом на прямую оказаться прямо перед ним, давая полную возможность стрелять по лобовому стеклу. Человек не сомневался в том, что стекло это окажется тонированным, однако он прекрасно представлял, где именно окажется голова драйвера. Главное – не взять слишком высоко. Если все пройдет удачно – машина так и не выйдет из поворота. Человек лежал, радуясь погоде и не проявляя никакого нетерпения; лишь изредка он поглядывал на часы. Но до приблизительно назначенного времени оставалось еще, пожалуй, не менее четверти часа.

Место это было им найдено еще позавчера, когда он получил задание. Отыскано и оборудовано. Объект должен был проехать именно здесь. Если по какой-то причине он тут не появится – мало ли? – за это человек отвечать не будет: не его забота. Он должен был лишь сделать так, чтобы пассажир машины, добравшись сюда, не уехал дальше. Человек не сомневался в том, что выполнит все наилучшим образом. Весь его немалый опыт говорил за это. Так что сейчас он позволил себе думать не о деле, а о возвращении домой; билет на самолет был у него в кармане, но сейчас он стал размышлять о том, что не худо было бы и задержаться здесь хотя бы на недельку: погода – благодать, а дома сейчас промозгло и уныло. «Унылая пора, очей очарованье…» – вдруг ни с того ни с сего вспомнил он, поскольку вообще-то был человеком с некоторым образованием, которое, однако же, в нынешние времена не кормило, и жил он за счет еще юношеского увлечения стрелковым спортом, в котором в свое время даже котировался достаточно высоко, случалось, что и выигрывал медали.

Теперь он выигрывал деньги, и порой очень приличные. Как вот и на этот раз. Поскольку дело было, видимо, весьма деликатным – иначе обошлись бы местными силами и не стали бы привозить его из-за моря. Здесь тоже хватало людей, умеющих попадать в цель, – дело скорее всего было в том, что он приехал и уедет, и не останется тут ни единого источника информации, который можно было бы как-то связать с предстоящим происшествием, задержать и колоть. Хотя его-то расколоть было бы трудненько; это знали все, кому следовало, и потому он и оставался в живых до сих пор – и надеялся оставаться еще долго. Пока не устанет жить.

Солнце изрядно грело даже и сквозь нависавшие низко над ним ветки кустов. Он снова взглянул на часы. Глухое место, однако. За два дня он лишь однажды встретил здесь пешехода, дважды проезжали велосипедисты, да и машин было мало сейчас – за то время, что он лежал тут, готовый к работе, проехало лишь две машины, обе в противоположном направлении: на запад.

Они его не интересовали. А когда он еще только начал устраиваться, в том же направлении проследовала еще одна машина, вернее – самая первая: длинный черный «линкольн». Тогда он, замерев, внимательно проводил ее взглядом, зная, что именно с этой машиной ему и придется работать; ее показали ему еще в день его приезда, и теперь, наверное, он опознал бы ее и в поздних сумерках, а при такой прекрасной видимости, какая была сейчас, ее не спутало бы с другими и малое дитя.

Наконец время подошло. Человек проверил на всякий случай, насколько устойчиво лежит винтовка на позиции, немного поерзал по траве, убеждаясь, что никакая мелочь ему не помешает в решающий миг – никакой, скажем, сучок, до времени затаившийся под боком. Все было в наилучшем порядке. Стрелок изготовился к работе, чтобы потом не тратить на это времени: счет пойдет на считанные секунды, не более трех, ну от силы – учитывая, что на повороте водитель скорее всего сбавит скорость, – не более пяти. Теперь для того, чтобы перейти к делу, достаточно было сделать одно движение: опустить голову к прицелу, поверх которого он сейчас глядел.

И машина показалась. Но не та, которой он дожидался. Опять ехавшая на запад. Стрелок нахмурился. Она была не ко времени. И к тому же то была полицейская машина – с маяком поперек крыши и с надписью на дверце; надпись свидетельствовала о том, что машина эта принадлежала дорожной полиции. Некстати, очень даже некстати. Поскорее бы она очистила дорогу.

А полицейская машина, похоже, меньше всего собиралась исполнить это безмолвное желание стрелка. Она все замедляла скорость и остановилась, самую малость не доехав до места, где оказалась бы прямо напротив стрелка. Он выругался яростным шепотом, чтобы снять возникшее волнение. Полиция тут была ну совершенно некстати. Ее присутствие сразу же переводило предстоящее дело в категорию сложных и трудновыполнимых.

Оставались, как стрелок интуитивно чувствовал, секунды до появления объекта. И надо было сейчас мгновенно решить главный вопрос: работать – или, не рискуя излишне, отказаться от замысла? Одно дело – когда вокруг ни души, и совсем другое – если на дороге перед тобой стоят полицейские, естественно – вооруженные и готовые к действиям. Вот они как раз выходят из машины – значит всерьез решили тут обосноваться. Двое, нормальный патруль.

Стрелок не впервые посещал эту страну и достаточно хорошо ориентировался в ее нравах и обычаях. Обоих можно было бы сразу уложить – сразу после того, как будет произведен главный выстрел, и они еще не успеют сообразить, что произошло и откуда стреляли. Можно, конечно. Но одно дело – когда на дороге убивают какого-то иностранца, и совсем другое – когда жертвами оказываются полицейские: этого здесь не прощают, все становятся на уши и роют землю носом, пока не найдут виновного. И тогда слинять и соединиться с другими инспекторами будет вовсе не так просто, как предполагалось до сих пор.

Вся логика плюс инстинкт самосохранения – все говорило стрелку, что задание перешло в категорию невыполнимых – если только он не пожелает пасть смертью героя. Он не хотел. В конце концов, работой занимаешься ведь чтобы жить, а вовсе не умирать. Сейчас еще можно тихо, незаметно исчезнуть отсюда – сперва ползком, потом разобрать винтовку, оставить ее в условленном месте, откуда ее вечером должны будут забрать, и спокойно уходить: я не я – и лошадь не моя. И все.

Однако его гордость, гордость профессионала, протестовала против такого решения. Потому что его репутация основывалась, кроме всего прочего – а может быть, и в первую очередь, – на всеобщем убеждении в том, что для него невыполнимых дел не существовало. И если эта репутация хоть немного пошатнется – это будет началом его заката. Хотя бы потому, что после этого он сам потеряет уверенность в себе. Как бы он ни стал потом оправдывать свое отступление – сам он будет прекрасно знать, что просто дрогнул. Испугался. Что он на самом деле вовсе не таков, каким сам себя представлял, и эта его уверенность каким-то образом передавалась всем, кто имел с ним дело. Сейчас стрелок, похоже, находился на пике славы. И ему очень, очень не хотелось начинать спуск. Спуск, кстати, нередко бывает намного опаснее восхождения.

Нет. Он не станет уползать. Он сделает то, что должен. И выпутается. Разве не приходилось ему выпутываться из ситуаций, и посложнее этой? Но, пожалуй, в намеченные действия придется внести некоторые изменения – с учетом обстановки.

Стрелок внес их. И когда долгожданный лимузин выплыл наконец из-за поворота, лежавший в кустах позволил машине миновать тот рубеж, на котором прежде собирался остановить его; позволил – потому что тот из дорожных полицейских, что вылез из машины и стоял на дороге, сделал жест, предлагавший лимузину остановиться.

Похоже, что ехавшие в машине приняли решение не сразу. Находясь метрах в пятидесяти от патруля, лимузин сначала замедлил скорость, но тут же, словно устыдившись собственной нерешительности, увеличил ее, показывая тем самым, что не намерен выполнять распоряжение полицейского. Наверное, это произошло потому, что возникло сомнение, относится ли сигнал именно к ним: в вираж вошла и другая машина, только что показавшаяся из-за того же поворота, ехавшая в том же направлении; видимо, сидевшие в лимузине успели заметить ее еще раньше и потому знали, что она сейчас появится тут и можно будет сделать вид, что остановить хотят именно ее, а не их. И водитель нажал на газ.

И тут одновременно произошли два события. Первым было то, что оставшийся в полицейской машине офицер объявил через усилитель:

– Водитель «линкольна», немедленно остановитесь!

И второе: одновременно с этой командой стрелок нажал на спусковой крючок, зная, что не промахнется.

Он не промахнулся, и пуля, направленная в левый передний баллон лимузина, исправно пробила резину. Выстрел никем не был услышан потому, что голос патрульного был, как уже сказано, усилен до предела, выстрел же благодаря глушителю прозвучал совсем тихо. Так что со стороны все выглядело так, как если бы произошел прокол шины – в самое время.

Лимузин сразу же занесло. И задней своей частью он, поворачиваясь по часовой стрелке, задел стоявшего на гудроне и не успевшего отскочить офицера, а затем ударил и по полицейскому автомобилю, изрядно помяв облицовку радиатора, как ни старался водитель выправить машину; лишь после столкновения «линкольн» остановился наконец.

Уцелевший патрульный выскочил из машины, успев уже выхватить из кобуры пистолет. Сделал он это скорее всего, чтобы показать степень своего накала, а не потому, что ожидал встретить какое-то сопротивление. Впрочем, все произошло так быстро, что он, возможно, и не понял, что причиной столкновения была шина, а вовсе не желание оставить патруль без средства передвижения. Патрульный бросился к своему напарнику, пытавшемуся подняться на ноги, одновременно жестом предлагая седокам лимузина выйти из машины, чьи задние колеса оказались уже в кювете. И седоки выполнили указание.

Из машины, с обеих сторон, выскочили сразу четверо, двое остались возле лимузина, другая же пара рысью направилась к офицеру с пистолетом, в это мгновение помогавшему товарищу утвердиться на ногах; похоже, тот не получил серьезных ран, и хотя стоял не вполне уверенно, можно было понять, что серьезной беды с ним не произошло.

Беда заключалась в другом. Патрульный с пистолетом все еще держал его в руке – может быть, ситуация казалась ему сомнительной, но, возможно, он просто забыл вернуть ствол в кобуру и даже не сознавал в этот миг, что со стороны кажется очень агрессивным и опасным. Именно так, по-видимому, решили пассажиры лимузина, немедленно выхватившие свое оружие. А оно у них было, поскольку трое из четырех ехавших составляли охрану четвертого, и этим четвертым был, конечно, приезжий из Москвы. И хотя им не полагалось иметь при себе оружие здесь, в чужой стране, они были вооружены, поскольку давно уверовали в то, что всякие правила и нормы поведения в любой точке мира могут относиться к кому угодно, но не к ним; заблуждение, свойственное всякому телохранителю любого VIP какой угодно страны.

Дорожный полицейский, державший в руке пистолет, был человеком опытным и обладал хорошей выдержкой. Поэтому даже при виде набегавших двоих вооруженных не стал стрелять первым, хотя и имел на то право. Поддерживая левой рукой приходившего в себя напарника, он лишь крикнул приближавшимся, чтобы они остановились. Телохранители, видимо, чувствуя все же, что находятся не у себя дома, перешли с рыси на шаг и не то чтобы совсем опустили, но приопустили стволы своего оружия, показывая, что тоже не намерены открывать огонь прежде оппонента.

Им было видно, что патрульный не целится в них; но они невольно заслонили полицейского от взгляда третьего телохранителя – того, что остался рядом с охраняемым. И когда этот третий увидел, что объект его забот вдруг пошатнулся и стал медленно сползать на дорогу, скользя спиной по кузову машины; и заметил также, что на груди его, слева, появилось и стало быстро расплываться красное пятно, он, не задумываясь, выпустил две пули в воздух, прежде чем нагнуться к упавшему. В воздух – потому что полицейские были закрыты от него своими, иначе он, возможно, стрелял бы на поражение.

И началась перепалка. Раненый патрульный успел, отползя к машине, вызвать помощь; в свою очередь телохранитель, тот, что находился у машины, вызвал «скорую» по телефону, находившемуся в лимузине. Они были уверены в своей правоте, поскольку прежде всего было совершено нападение на охранявшегося ими человека; следовательно, начали не они. Полицейские же были совершенно уверены, что они первыми не стреляли и тем более – по человеку, который в тот миг вообще не находился в поле их зрения.

Москвич был серьезно ранен, но, как вскоре выяснилось, прямой опасности для его жизни не было. Прибыло полицейское подкрепление и почти одновременно – машина «скорой помощи». По горячим следам телохранители были арестованы, но отвезли их не в тюрьму и не в полицейский участок, а, как и пострадавших патрульных, в госпиталь, где, однако, они находились под охраной. Туда же был положен и сам гость.

Стрелок покинул свою позицию, не дожидаясь прибытия свежих полицейских сил. Он был уверен, что сделал свою работу хорошо и что может с чистой совестью доложить о том, что объект нейтрализован. Он и в самом деле ошибся лишь на пару сантиметров, что бывает и с лучшими стрелками. Свое гнездо он покинул ползком, и лишь отдалившись таким способом на полсотни метров, поднялся на ноги, отряхнул мусор с камуфляжного костюма и направился туда, где близ лесной дороги был укрыт в кустах мотоцикл «Судзуки», которым он пользовался. Винтовку, тщательно вытертую, он оставил там, где лежал, потому что опасался, что прибывшая полиция немедленно начнет шарить по окрестностям и дорогам, так что не было смысла рисковать и тащить ее с собой до того места, где он должен был оставить ее по разработке.

Но этим эпизод еще не исчерпался.

Человек, воспользовавшийся мотоциклом, был, разумеется, заранее предупрежден, что за порученным его заботам лицом наверняка присматривают – и достаточно внимательно. Однако, выполняя задание, стрелок допустил ошибку, а именно: решил, что вторая машина, выехавшая с той же стороны, что и лимузин, как раз и принадлежала внимательному наблюдателю, в то время как мы знаем, что за рулем ее сидел Столбовиц. Но это никак не означает, что наблюдателя не существовало: он был поблизости и стал свидетелем всего происшедшего. Конкретных указаний насчет поведения в такой обстановке у него не было, и он сам принял решение, исходя из старой поговорки: лучше поздно, чем никогда. И в ту секунду-другую, пока стрелок на мотоцикле находился в поле зрения наблюдателя, последний успел прицелиться и произвести выстрел – поскольку он тоже был профессионалом. Так что умчаться стрелку не удалось.

Однако и наблюдателю повезло не совсем: он хотел лишь обездвижить стрелка, сохранив его для общения с теми, кого он заинтересует; но выстрел оказался не вовсе точным, так что стрелок навсегда лишился способностей не только к общению, но и к жизни вообще.

А отставший от российской инспекторской группы человек так ее и не догнал. Американцы заволновались было; но коллеги пропавшего их успокоили: оказалось, что они в курсе дела, которое заключалось в том, что их товарищ на одной из остановок почувствовал себя плохо, почему и отстал; и чтобы не волновать хозяев, придя в себя, решил вернуться на родину, чтобы выздоравливать там, среди родных осин. Хозяева поверили, поскольку такой выход их вполне устраивал.

Был в этой истории и еще один пострадавший – весьма относительно, конечно. То был, как мы уже знаем, Столбовиц, на своем «кэдди» следовавший за «линкольном». Он показался из-за поворота в тот миг, когда лимузину приказали остановиться, и таким образом стал свидетелем всего происшедшего, поскольку затормозил сразу же, как только лимузин занесло и он перегородил своим длинным корпусом неширокую проезжую часть. Сам Столбовиц не получил ни царапины, но шальная пуля попала в стекло левой задней дверцы. Небольшой, но убыток.

Однако он не стал предъявлять претензий никому. Лишь позвонил из машины человеку, с которым незадолго до того разговаривал, – и сказал, что благодаря изменениям в обстановке тот располагает теперь временем, достаточным для того, чтобы оформить всю заказанную документацию наилучшим образом. И тут же, не дожидаясь прибытия полицейских сил, развернулся и поехал обратно, к себе домой – поскольку не собирался выступать свидетелем при расследовании происшествия.

Он быстро выяснил, в какой госпиталь отвезены пострадавшие, позвонил туда, чтобы навести справки о состоянии жертв перестрелки, и лишь после этого стал размышлять о том, кто же организовал покушение и почему. Он-то достоверно знал, что в этом он и его люди не участвовали: их задача была, как мы помним, лишь задержать некое лицо, но ни в коем случае не убивать его: это не вызывалось необходимостью и могло привести к осложнениям, которых он сейчас и опасался.

Впрочем, он издавна привык считать, что любое событие можно использовать в своих интересах – надо только не полениться и найти нужный способ. Так что вскоре он стал думать уже не столько о том, кто это сделал, как о другом: на кого выгоднее всего будет это навесить. Свою же задачу – считал он – ему удалось выполнить, пусть и не так, как предполагалось, но победителей судить не принято.

Наблюдатель же, прервавший лихую езду стрелка, немедленно связался с людьми, дававшими ему поручение, и почти сразу получил в ответ распоряжение, исходившее, как он понимал, от самого Гридня: считать работу законченной и вернуться к своим обычным делам. Что он с удовольствием и выполнил.

Что касается самого Гридня, то он был прямо-таки взбешен. Столько народу, и все – профессионалы, столько специалистов было поднято для охраны человека – и все-таки не уберегли. Хорошо хоть, что не насмерть; но он понадобится – теперь ясно – уже в самом скором времени. Посольство, конечно, и без него не развалится, но это – далеко не главное, это мелочь, для оппозиционера подобрана роль куда более значительная.

Что, самому лететь туда? Нет, еще не время, сейчас надо быть тут. Решать – и успешно – основную из оставшихся проблем: выстраивание отношений с Кудлатым. Теперь уже ясно: пройти мимо него, не задев, никак не удастся: умен, скотина. Так что – пришла пора пообщаться с ним серьезно. И похоже, сам Кудлатый ощутил ту же потребность: приглашение навестить его было передано еще вчера, и не воспользоваться им было бы просто глупо. Ну а если так…

Если так – то звонок по закрытой линии.

– Столбовиц? Вынужден высказать вам наше неодобрение. Как же это вы оплошали?

– Мистер Гридень…

– Выслушивать оправдания мне некогда. Сделайте все, чтобы обеспечить его безопасность и условия для работы прямо там, в палате. Как только сделаете – сообщите моему менеджеру, вы знаете куда. Потому что начать придется, похоже, даже раньше, чем предполагалось. Действуйте. Все.

 

12

Два небесных тела, ранее не наблюдавшиеся ни Джиной с Миничем и никем другим, не были прежде замечены просто потому, что их и не было – ни в этой области пространства, ни вообще в космосе. Одно из них было американским кораблем, история запуска которого нам уже известна, другое же – российским «Ураганом», о котором тоже упоминалось. «Амбассадор» стартовал раньше и теперь находился ближе к Телу Угрозы, чем «Ураган»; к тому же его двигатели были мощнее, и сам корабль раза в два больше. Впрочем, по вооружению они были сопоставимы.

* * *

– Что-то не верится мне в виртуальную картинку, – проговорил Брюс. – По всем признакам – камень камнем.

У него были основания говорить так: изображение тела на корабельном мониторе – том, к которому был подключен телескоп «Амбассадора», – было, пожалуй, уже больше, чем можно было получить на Земле при помощи тех приборов, которые были включены в это исследование. Ни прямое наблюдение, ни компьютерный анализ изображения ни разу не указали на что-то, что могло вызвать сомнения в естественном происхождении объекта. Без устали кувыркающаяся в пространстве неправильной формы глыба с относительно невысоким альбедо.

– Придется в очередной раз передать на Землю то же самое.

– Ничего, – откликнулась Бриджит, – примирятся. Так или иначе, нам еще предстоит сблизиться с ним куда больше. И честно говоря, от него я не ожидаю никакой угрозы. Зато наш непрошеный попутчик меня беспокоит куда больше.

И она кивнула в сторону другого монитора – того, на котором виднелось четкое, хотя и не очень крупное изображение корабля – другого корабля.

– Говорят, в России был когда-то лозунг: догнать и перегнать Америку. Вот они нас и догоняют.

– Пусть даже обгоняют, – согласилась Бриджит. – Лишь бы не пробовали остановить. Как думаешь – такой оборот возможен?

Брюс медленно качнул головой. Сказал:

– Если бы я опасался этого, то… – Он не договорил того, что и так было ясным. – Но уверен, что такого опасаться нам не приходится. Если бы это действительно оказалось их кораблем, тогда, конечно, возник бы мотив – помешать нам познакомиться с ним как следует. Но тогда, кстати сказать, у них шел бы хоть какой-то радиообмен с телом – а разве мы хоть что-нибудь слышали?

– Ну, русский-то разговаривает. Но тело не отвечает.

– Отвечает Земля; кстати, то же самое они могли бы сказать и о нас.

– Да и говорят, наверное. Жаль – нас не снабдили их кодами.

– За неимением скорее всего. Да ну – не для того же летели сюда и мы, и они, чтобы разыграть тут показательный бой!

– Согласна.

Брюс усмехнулся:

– Команда имеет время для отдыха.

– Ага. Я вот сообщу подругам, какой кайф заниматься любовью в состоянии невесомости, – охренеют.

– Об этом будешь рассказывать при личной встрече…

На другом же корабле – речь идет об «Урагане», разумеется, – как раз в это время заканчивалась подготовка к действию, задуманному и отработанному еще до старта.

Еще там, на Земле, было сказано и накрепко усвоено: полет является комплексным. Испытательным – поскольку впервые все механизмы и системы будут опробованы не в условиях «приближенных», но в совершенно реальной обстановке дальнего похода, на значительном удалении от планеты. Научно-исследовательским – в силу того, что официальной задачей является наблюдение и изучение необычайного – или, может быть, вполне обычного, но представляющего некоторую опасность, – небесного тела; не только простое наблюдение, но именно изучение. А кроме того, полет был еще и разведывательным: предстояло разобраться, зачем это вдруг устремился туда американский «Амбассадор». На сегодня первый этап полета выполнялся исправно: все шло (тьфу, тьфу, тьфу) без накладок и нештатных ситуаций, ни одного сколько-нибудь серьезного отказа, сбоя или в этом роде. Как будто и не российское изделие вовсе. (Ну, все разом: тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо! И немедленно тук-тук-тук по дереву. Как это – нет? С собой возить надо!) И вот подошло время готовиться к переходу ко второму этапу – исследовательской деятельности.

Начался он с того, что «Ураган» изменил траекторию своего движения. Задача была не из трудных: оперируя микродвигателями, или клапанами, как еще говорят, изменили ориентированность корабля в пространстве и слегка сработали маршевыми. И если до сих пор оба корабля летели практически параллельными курсами, то сейчас возникло некоторое расхождение: «Ураган» стал как бы отдаляться боком. Глядя со стороны (было бы кому), подумалось бы скорее всего, что оба корабля решили взять подозреваемый объект, так сказать, в клещи, хотя и не очень понятно было бы – зачем. Тело ведь все равно демонстрировало себя со всех сторон, так что ничего нового наблюдать не удалось бы. Но Зернов, командир «Урагана», знал, наверное, что к чему.

Впрочем, если американский экипаж и был встревожен этой не совсем понятной эволюцией, то очень ненадолго. Потому что как только расстояние между обоими земными посланцами увеличилось примерно вдвое, «Ураган» выполнил обратный маневр, и орбиты стали вновь параллельными. Назвать их концентрическими было бы нельзя, поскольку к этому времени россиянин вышел на то же удаление от тела, на каком находился и американец. Гравитационное влияние тела здесь уже ощущалось, хотя еще очень слабо, и орбиты и того, и другого стали изгибаться несколько круче. Вот пока и весь результат.

Хотя Зернов, наверное, так не думал.

– Начинаем подготовку к выполнению программы «Спектр»! – проговорил он таким тоном, словно то был дружеский совет, а не команда.

Тем не менее то была именно команда, и она стала, как и полагается, тут же выполняться.

 

13

– Сегодня, – сказала Джина-Зинаида. – Этой ночью.

Она проговорила это, глядя на монитор покойного Люциана, на который были загружены его записи и вычисления.

– Что – сегодня? – не сразу понял Минич.

– Момент истины, – ответила она, и голос ее чуть дрогнул.

Тут и он сообразил.

– Нашла что-то важное?

Сам он мог бы расшифровывать записи покойного, пока не посинел бы, и все равно без толку. Все было в сокращениях, условных значках и прошпиговано формулами, которые для Минича были менее понятны, чем, скажем, катакана.

– Боюсь, что слишком важное…

– А так бывает? Ладно, ладно. Что там? Только популярно, да?

Он слушал, мрачнея все больше. Когда Джина умолкла, он заговорил не сразу:

– Так что же получается: на самом деле приближается эта самая планета, как ее – Небира, раз в тысячи лет…

– В десятки тысяч.

– А нам не все равно? Ее никто никогда не наблюдал – я правильно понял? – и влияние ее никак не сказывалось из-за удаленности. И вот теперь она приближается и набирает, естественно, скорость, но ее никто не наблюдает. Хотя я ведь об этом написал – и зря. Почему же? Неужели трудно навести телескоп по указанным координатам…

– Тут по записям получается, что все не так просто…

– Ну, что еще?

– У Люциана сделан расчет; если он правилен, то Небира в какой-то точке своей орбиты может – он писал об этом как о вероятности – захватить предположительно один из дальних спутников Нептуна – может быть, такой, который у нас вообще еще не открыт. Пока заняты преимущественно семьями Юпитера и Сатурна.

– Ну ладно, захватит – и что?

– Люциан построил возможную траекторию движения этого возможного пленника. И – по нему – получается, что самой Небиры нам бояться нечего; а вот это захваченное тело может оказаться в опасной близости. Вот смотри… Это схема возможного сближения. С вариантами – он не успел, наверное, просчитать возможные возмущения со стороны гигантов на это маленькое тело. Но выходит, что указанные им координаты относятся не к Небире, а именно к этому спутнику. И его, может быть, видят. Но его движение должно оказаться настолько замысловатым, непредсказуемым – если не брать в расчет влияние Небиры, а кто может учесть его, если никто и не знает о ее существовании? Я думаю, что Люциан медлил со своим сообщением – тут видно, что расчеты сделаны куда раньше, – до тех пор, пока не убедился, что захват действительно произошел.

– Выходит, что это самое тело – всего лишь спутник Небиры?

– Теперь – ее. Маленький, удаленный.

– Настолько удаленный, что его орбита должна пересечь даже и земную, пока сама Небира остается достаточно далеко.

– Этого мы не знаем. Тут он пишет, что плоскость ее орбиты сильно не совпадает с другими планетами. То есть – она там, где никто ее не ищет, потому что известно, что искать там в этом смысле нечего.

– Да все равно… Главное – что тело сейчас, как я понял, под столькими влияниями, что предсказать его путь практически невозможно – пока не обнаружена сама эта чертова Небира и не получены хоть основные ее характеристики. Вот что сейчас надо искать!

– Наконец-то!

– Радуешься?

Она кивнула:

– Пожалуй, скорее да. Наконец есть ясность.

Минич невесело усмехнулся:

– Мы, что ли, его найдем – с этим инструментом?

– Знаешь, не надо так пренебрежительно. Не так-то он и слаб. Но мы хоть знаем, где нужно его искать, – спасибо Люциану. У него есть предположительная орбита с засечками по времени. Воспользуемся ими. А вдруг!

Он покачал головой:

– Я не против, конечно: если все сложится так, как мне – нам обоим – хочется, можно станет вернуться к нормальной жизни. Знала бы ты, как я мечтаю об этом: надоело изображать нелегала-подпольщика. Так надоело!

– А мне – нет, что ли? От такой жизни мы скоро завшивеем. А…

Она внезапно умолкла, словно чуть не вырвались какие-то лишние слова. Но Минич не обратил на это внимания. Вздохнул:

– И все-таки – лучше было бы сразу сообщить все это властям.

Джина сделала гримасу:

– Для этого мы должны сдаться. И пока там будут с нами разбираться на уровне мелких чиновников, все сроки уйдут. Хорошо еще, если нас не засунут сразу в дурдом.

Она переменила тему:

– Лишь бы небо оставалось чистым. Чтобы увидеть. Больше не казниться неведением… Интересно, какая погода?

Вроде бы просто было: выглянуть в окно и увидеть. Но все ставни в доме оставались по-прежнему закрытыми; конспирация соблюдалась не напрасно – за последнюю неделю люди приходили дважды, проверяли печати на двери. А во время последнего визита догадались наконец наклеить бумажные полоски и на ставни; так что выбираться из дома, чтобы попасть на вышку, приходилось теперь через чердачное окошко – спускаться по приставной лестнице; к счастью, она стояла там всегда и, видимо, не вызывала подозрений.

Минич вскочил:

– Поднимусь – выгляну.

Он вернулся через две минуты. Вздохнул:

– Снаружи – благодать. Можно загорать, гулять, купаться… Редко бывает в сентябре такая погода.

Джина глянула на часы:

– Ждать еще не меньше семи часов – раньше не стемнеет. Поедим?

– Нет аппетита, – отказался он. – От волнения, наверное.

– Тогда надо поспать впрок: ночью, если погода не испортится, не придется.

Минич недоверчиво усмехнулся:

– Думаешь, я смогу сейчас уснуть?

– Сможешь. – Джина улыбнулась. – Я тебя убаюкаю.

– Попробуем… – проговорил он неуверенно.

Разделись и легли. И на этот раз близость тел оказалась сильнее волнения и тревоги, не оставлявших их с самого утра; может быть, именно сознание возможной угрозы так повлияло на них, но уже через несколько минут они обнялись, лаская друг друга с неожиданным пылом – как будто эта близость могла оказаться последней в их жизни. Короткая полудремота – и снова взрыв желания с обеих сторон. В перерыве Джина пробормотала:

– Кровать так скрипит – наверное, на улице слышно…

– Ну и… с ними!

– Что за выражение! Ох…

И снова были слышны только дыхание и стоны деревянного ложа.

– Ну пожалуйста – хватит… Не ждала от тебя такой прыти!

– Я и сам удивляюсь, – откровенно сознался он.

– Вторая молодость?

– Брось, – сказал он, – у меня и первая еще не кончилась. Но я как-то не понял сразу, какая ты. Так что потерпи уж…

Вместо ответа Джина снова прижалась к нему.

Она понимала: для нее это было прощанием. Ей пришлось долго себя уговаривать, чтобы именно так закончить эту связь, чтобы снизить обиду до самой малости. Женщина всегда может сыграть страсть, если есть такая надобность. Джина и сама не знала – почему. Чувствам чужда логика. Вот просто – нет. А впрочем… Может быть, в том дело, что он оказался слабым? Прячется, когда надо любой ценой спасать планету – чего бы это тебе ни стоило. Как? Придумай! Покажи, каков ты! А ты, как мышка, уползаешь в щелку. Зина любила людей сильных. Решительных. А тут… Хотя тело ее, как и обычно, испытывало удовлетворение. Даже радость. Но только тело. А этого слишком мало.

 

14

Если бы кто-то сейчас мог наблюдать уже не Тело Угрозы, но куда более важный объект – Небиру, долгопериодическую планету, чья масса почти вдвое превышала массу Плутона, отставая, естественно, в этом отношении от планет-гигантов, – если бы кто-то мог наблюдать, то с удивлением и душевным содроганием увидел бы, как буквально на глазах, час за часом, планета растет, вроде бы вспухает, становится все ярче, все внушительней и грознее… Может быть, воображаемый человек этот и понял бы, что это всего лишь замерзшая атмосфера оттаивает, испаряется, превращается в газ – но ведь и атмосфера является частью планеты, так что с полным правом можно сказать, что именно планета растет. Будь масса Небиры на пару порядков меньше – она бы, вероятно, повела бы себя как заурядная комета: возникающий газ под давлением солнечного ветра начал бы образовывать хвост, и тогда заметить ее появление стало бы куда легче; но масса планеты, а следовательно, и ее тяготение были намного больше и давлению света противостояли куда успешнее. И через два-три дня, от силы четыре она станет доступна простому глазу. Мало времени остается. Мало.