1

Когда я, после кружки крепкого кофе и пары телефонных звонков, был уже готов к выходу, Наталья все еще спала. Я поколебался немного – поцеловать ее перед уходом или нет – и решил не беспокоить. Может быть, причина была и не только в этом.

В условленном месте меня уже ждали двое. С одним из них я давно не встречался, но обниматься мы не стали, только кивнули друг другу – он, я бы сказал, весьма уважительно, я – как всем; это и был Иванов. Второго я видел впервые. Дальше пошли пешком, пройти следовало два с лишним квартала. Было еще очень рано и пустынно, однако когда мы приблизились к нужному месту, то убедились, что все, кому надлежало тут быть, присутствовали – хотя заметить каждого из них можно было только, имея немалый опыт. Не доходя двух подъездов до нужного, мы приостановились; навстречу выступил человек. Сообщил:

– Все в порядке. Не выходил.

Мы переглянулись. Мой давний знакомый – он был сейчас старшим, я же присутствовал в качестве как бы консультанта – сказал:

– Ну что же – пошли.

Сразу же, неизвестно откуда взявшись, несколько человек перебежали проезд метрах в двадцати перед нами и скрылись в подъезде. Когда мы вошли, они ждали нас возле лифтов. Иванов спросил:

– Пожарный спуск?

– Под контролем, – ответил тот, что встретил нас у дома.

– Гаражи?

– Блокированы.

– Он дома?

– Вечером был; видимо, лег спать – свет погас. Никто с тех пор не выходил, не выезжал.

– Он один был?

– Других не замечено. Может быть, кто-то там уже был, когда мы прибыли; не знаю.

– Разве не прослушивали?

– Прослушивали. Временами звучал телевизор. Был шум воды. Ничего другого.

Ну это не очень убеждало.

– Чердак контролируется? – спросил я, исходя из своего опыта.

– Каждый выход.

– Крыша?

– Так точно. Нет, он там, не сомневайтесь.

– Берем, – сказал Иванов, но таким тоном, словно хотел дождаться еще чего-то. Моего согласия, наверное, хотя я тут не командовал. Мне же еще чего-то не хватало. Ага, вот:

– А внутри подъезда какие-то передвижения засекали?

– Специально – нет. Обращали внимание только на вход и выход.

– Ага, понятно, – сказал я.

Не наблюдали. Значит, нужный нам человек мог в любое время выйти из своей квартиры и войти в другую – в этом подъезде их было еще тридцать девять. Вот так-то. Войти – и остаться, и сейчас спокойно сидеть там? Почему бы и нет? Такая квартира могла быть заранее подготовлена, и живет там человек, ни в чем не замешанный, хорошо законсервированный, персонаж одноразового употребления именно для такой вот ситуации. Уж у кого, а у нынешних моих оппонентов времени и возможностей для подготовки к действиям было – хоть завались… Подумав о них, как об оппозиции, я внутренне усмехнулся: знал, что когда наша возьмет, они из противников превратятся в исправных служак; но для этого надо было еще победить.

Я сказал:

– Пусть кто-нибудь по возможности быстро установит всех квартировладельцев этого подъезда. И граничащих тоже – на всякий случай. Балконы-то соприкасаются… Ну что же – посмотрим, что у него там…

Поднимаясь, заняли оба лифта, одна группа побежала по лестнице. У нужной квартиры остановились. Иванов глянул на меня. Я предложил:

– Послушаем немного.

Он передал мне наушники. Слышимость оказалась отличной. Явственно различались неторопливые шаги – два шага, пауза, четыре шага, звук отодвигаемого стула; обитатель негромко мурлыкал песенку. Засвистел и умолк чайник. Я сказал:

– Звоните.

Один из группы нажал на кнопку звонка. Хорошо слышно было, как он заиграл внутри. Через полсекунды из квартиры откликнулись:

– Минутку!..

И это тоже было слышно весьма отчетливо. Я сказал Иванову:

– Теперь вырубите у него ток.

Ниша со счетчиками и предохранителями была тут же, на лестничной клетке. Иванов сам распахнул дверцу, перебросил оба рычажка.

– Звоните снова, – сказал я.

На кнопку нажали. Звука не последовало: квартира была обесточена. Но через секунду снова послышалось:

– Сейчас, сейчас иду!

Все было ясно.

– У него магнитофоны на батарейках, – сказал я. – Но вот отклик он подключил к звонковой кнопке, а надо было бы к самому звонку. Это они прохлопали.

– Вы думаете?..

– Уверен. Ладно, открывайте, смотрите, что и как – потом доложите.

– А вы?

– Я уже и так опаздываю, – сказал я. – Скомандуйте там, пусть мне подгонят машину – у молодых ноги побыстрее…

– Где вас искать?

– На открытии съезда азороссов.

 

2

Значит, он сбежал – а может быть, его сегодня там и вообще не было, а вся программа была подготовлена заранее, – так думал я, направляясь в названное Иванову место.

Это бодрости не придавало: хоть на полшага, но он нас обошел. Однако, думал я далее, это вовсе не значит, что он ощутил на себе мое пристальное внимание. Совершенно не обязательно. Скорее всего то сработало лишь стремление лишний раз подстраховаться от всяких непредвиденных обстоятельств, досадных случайностей и прочего. Нет, конечно, квартиры пусть они прозвонят, но могу держать любое пари на то, что его там ночью и не было.

Искать его по всей Москве – дело пустое, но и не нужное. Он должен не позже определенного часа появиться на открытии съезда; опоздать он не может, следовательно – сделает все, чтобы оказаться там с запасом времени, все еще раз продумать на месте и, если нужно, внести поправки. Но театр охраняется, раньше времени туда никого не пустят, а появившись, он уже окажется у всех на глазах и никаких предосудительных действий осуществить просто не сможет.

Какими, кстати, могут быть эти действия?

Стрелять в упор или, с телескопом, из какого-то укрытия там, в театре, или на подходах к нему – с одной из ближних крыш?

Отпадает. Потому что все крыши уже с вечера обсажены нашими, а что касается помещения, то для того, чтобы пойти на это, надо быть камикадзе: понятно же, что после действия стрелок не проживет и нескольких секунд. Тут нужен человек истерического уровня убеждений, а тот, кого я сейчас искал, обладал, насколько я мог судить, характером совсем иного склада, чья формула – «Умри ты сегодня, а я – завтра». Нет, стрелять он не будет, и никого с собой провести не сможет: контроль нынче особый. Что остается?

Взрыв. Если ты, находясь в двух десятках метров от объекта, нажмешь кнопку в кармане – никто не заподозрит именно тебя. И ты получишь полную возможность высказать свой ужас, соболезнования и благородное негодование.

Но прежде чем нажать кнопку, надо еще заложить заряд. Учитывая, что проверка каждого помещения в театре проводится четырежды в день, – заряд можно поместить в нужное место не более чем за шесть часов до начала события.

А вывод? Вывод один: он должен был остаться в театре на ночь. Я не мог сейчас сказать, было ли это возможно, где и каким образом. Но, похоже, другого варианта просто не вырисовывалось.

Заночевать в театре; в своем ли облике либо в чужом – но быть там. Однако все ночные люди съездовской команды наперечет и большинство их знакомо друг с другом, а уж командиры обязаны знать всех своих подчиненных. Следовательно, чтобы не быть раскрытым, человеку нужно было прежде всего ликвидировать одного из ночных работников театра, а затем и того, кто мог бы обнаружить подмену.

Стоило, пожалуй, немедленно позвонить прямо в театр, чтобы узнать – не случилось ли там чего-то подобного. Но я уже был совсем рядом и проще было – все выяснить на месте самому.

 

3

Еще на подступах к Художественному театру заметна стала необычная суета: народу толпилось куда больше, чем перед любой премьерой. Были там наверняка и подлинные сторонники азороссов и, следовательно, Искандера, и просто любители сенсаций и всяческих торжеств. Но, пожалуй, гораздо более важными, с моей точки зрения, оказались другие люди. Они не тусовались перед театром, но ближние дворы по обе стороны бульвара были сейчас густо населены ими – молодыми и средних лет людьми, наверное, привыкшими обращаться с оружием – которое они, кстати сказать, не очень старались укрыть от посторонних взглядов. Да, события назревали.

Проходя, я невольно покосился на табло с репертуаром: интересно, чего по вине политиков лишились сегодня зрители? Ага, вечером должен был идти «Рубайят», по Омару Хайяму. Ставить поэзию на сцене у нас умели уже давно, к Хайяму же, насколько я мог судить, обращались впервые, но вообще из поэтической классики был поставлен – года два тому назад, помнится, – и «Гулистан», и, разумеется, «Лейла и Меджнун», и даже «Маснави» – хотя мне, например, всегда казалось, что Руми – эта его поэма – не очень пригодна для постановки на русских подмостках. Впрочем, как сказано в суре тридцать третьей, «Сонмы», айяте втором: «Поистине, Аллах сведущ в том, что вы делаете!»

Ничего: не попав в театр, жаждущие развлечений обратятся к кинотеатрам; если верить громадной – светящимися красками – рекламе, в Москве проходил в эти дни фестиваль фильмов, посвященных совместной борьбе россиян и мусульман против общих врагов в разные исторические периоды, начиная от монгольского нашествия, включая обе мировые войны, и заканчивая Багдадской войной 2003 года. Фильмы такого типа в последние годы выпускались по автомату, где-то на подходе были уже и телевизионные сериалы – на полвека каждый. Деньги на это были. Однако меня зрелища такого рода почему-то не привлекали; потому, может быть, что на уже совершившееся повлиять если не совсем невозможно, то, во всяком случае, очень трудно. Куда важнее и интереснее было то, чему еще только предстоит случиться.

* * *

Пока я медленно продвигался к зданию театра, стараясь подметить все, что могло иметь в будущем какое-то значение, сзади кто-то вдруг схватил меня за плечо. Я обернулся. То была Наташа.

Я понимал, что она придет сюда. Мне и хотелось этого, и не хотелось, потому что я опасался, что не все пройдет гладко и, возможно, не обойдется без крови. Кроме того, я еще не мог найти в себе однозначного ответа на вопрос: осталось ли для меня все по-прежнему после вчерашнего дня? Не то чтобы я произносил мысленно громкие слова вроде «измена» и тому подобных; опыт научил относиться к таким вещам спокойно. Я бы не смог облечь в слова свои ощущения, а если уж сам не разобрался, то и совсем бесполезно было бы говорить о них с Наташей. И потому после мгновенного колебания я позволил ей уцепиться за мой локоть.

Возле театра появилось наконец то, чего азороссы до сей поры не видели: тяжелые машины телевидения с параболами антенн и длинными толстыми кабелями. Похоже было, что сторонникам Искандера решили в один день возместить все то, чего они были лишены до сей поры: телекамеры устанавливались уже начиная с ближних подступов. Прямо удивительно, какими простыми способами можно добиться крутого изменения обстановки, – не без некоторого ехидства подумал я. – Кстати, никто из телевизионщиков не нацепил траурной повязки; и по их виду не скажешь, чтобы они очень уж сокрушались. Испуганы – это верно, а вообще для них в данном случае горе – не беда.

Однако телевизионщики были не единственными, кого я взял на заметку. Куда интереснее казались те, уже начавшие приезжать люди, коим предстояло сегодня принять важнейшее решение – кому впредь править Россией, иными словами – какой она станет и куда двинется.

Компания была любопытная – прежде всего тем, что у людей, входивших в нее, было очень мало общего – можно было бы даже сказать – ничего общего, за исключением одной-единственной причины, которая и собрала их вместе. А помимо нее, у одного из них – пока я все еще не знал, у кого именно, и те, кто снабдил меня этой информацией, тоже оставались в неведении, – была и другая причина, полностью противоположная первой. Если бы не существовало этого человека, и у него не было бы второй причины войти в эту компанию, – я, вернее всего, сидел бы сегодня в своей немецкой конторке и занимался совершенно другими делами. Но он был, и был я.

Первая, общая для всех причина заключалась в том, что не позже, чем через полтора, от силы два часа тут должен был, как уже сказано, открыться Программный съезд партии азороссов. Хотя, как мне было известно, для партии первоначально предлагалось и другое имя: «Евразийский союз» – что указывало на происхождение основополагающих идей новой организации по меньшей мере от Чаадаева и позволяло оперировать многими звездными именами русской философии, вроде Трубецкого или Соловьева. То были люди весьма умные и достойные, и ошибались они только в одном: хотели идти на Восток под хоругвью Православия, что было нереально по тысяче и одной причине. Азороссы эту ошибку собирались исправить – и исправили. А те люди, чьи имена, изображения и биографические (и прочие) данные были мне предоставлены на компакт-диске, как раз и являлись членами Исполнительного комитета партии с самого дня ее возникновения.

Целью своей партия ставила не только восстановление в России монархии; таких партий на сегодня было – хоть пруд пруди, и не было никакой надобности создавать еще одну (кроме разве что честолюбия ее организаторов – но этого не всегда бывает достаточно, нужны еще и немалые деньги, и еще много чего). Однако азороссы (это наименование еще в начале понравилось мне больше, чем второе) ставили своей целью не просто реставрацию монархии, но и избрание на царство конкретного претендента. В этом тоже не было ничего необычного: никакая власть не существует без конкретного ее носителя. Необычное было в личности претендента, которого эта партия намерена была выдвинуть, и чья биография, размноженная в десятках тысяч экземпляров, сейчас с успехом раздавалась и перед театром, и внутри него.

Вообще-то формально до сих пор никакие претенденты не выдвигались. Выборы монарха, как бы смешно это ни казалось, должны были бы проходить по тем же законам, по которым в России вот уже несколько десятков лет проводились выборы парламентариев и президентов. Законы эти, правда, неоднократно менялись, но главным образом в деталях, основа же оставалась первоначальной. Но в соответствии с этими законами прежде, чем избирать на царство, население должно было высказаться по поводу самого восстановления монархии, проголосовав на референдуме «да» или «нет». И в соответствии с законом, только после этого можно было начинать – в случае положительного ответа – подготовку к избранию на царство, выдвижению и регистрации претендентов, и так далее. Однако соблюсти закон было затруднительно по одной причине: проводить в скором времени еще одну всероссийскую кампанию было бы слишком накладно, а если бы кто-нибудь и не пожалел денег – избиратель скорее всего просто не пошел бы к урнам: ему все эти церемонии успели уже изрядно надоесть. И поэтому нашли компромиссный выход: фактически претенденты были объявлены и предвыборная кампания велась – но официально ничего такого не существовало, и de jure объявлять претендентов можно было только начиная с сего числа. Поскольку если, скажем, в тринадцатом году, о котором уже говорилось, да и в две тысячи семнадцатом отрицательный результат подобного референдума можно было бы с полной уверенностью предсказать заранее, – тогда никому и в голову не пришло всерьез и вслух говорить о такой постановке вопроса, то сейчас, в две тысячи сорок пятом, в год Столетия Победы (все еще памятной на Руси), уже не оставалось сомнений в положительном решении проблемы; настолько не оставалось, что референдум и избрание, отложив закон в сторону, решили объединить – для экономии времени и денег, что, как известно, есть одно и то же.

Итак, кандидаты, или претенденты, еще не были объявлены официально. Тем не менее один из них был известен давно и хорошо. Некоторое время, кстати, достаточно продолжительное, казалось даже, что никакой альтернативы на выборах вообще не возникнет, и претендент взойдет на престол по ковровой дорожке легко и безмятежно, под приветственные возгласы восторженных подданных. Претендентом этим был Алексей Романов. Тезка и потомок (во всяком случае, так принято считать) второго государя из дома Романовых, а также известного в прошлом веке претендента – великого князя Кирилла Владимировича. Тридцатичетырехлетний политолог, свободно, хотя и с ощутимым акцентом, говорящий по-русски и женатый на великой княгине из рода, помнится, болгарских Кобургов, – или, может быть, какого-то другого (вот не помню) известного в прошлом рода, поставлявшего монархов в любую точку Европы, где в них возникала потребность.

Великий князь Алексей на моем CD-диске не значился, поскольку в число руководителей партии никак не входил, да и не мог бы, даже захоти он. Тем не менее информации о нем у меня было предостаточно – как, впрочем, она могла бы появиться у любого желающего: в биографии первого претендента не было никаких секретов, никаких пятен – ни белых, ни черных. Вся его жизнь проходила на виду, так что были известны и его друзья, и любимые собаки, и фирмы, которые его одевали или чьими ракетками и клюшками для гольфа он пользовался, и водоизмещение его яхты, и любимые блюда и напитки – и так далее, вплоть до излюбленных выражений. Все было comme il faut, или, выражаясь более современно – все О.К. Известно было также (но это уже не всем), кто инвестировал деньги в его избирательную кампанию, которой, как я уже упомянул, только еще предстояло начаться. «Шелл», в частности, а также почему-то «Уолт Дисней Лтд» – ну и другие. Иными словами, как это всегда бывает, агитация за претендента, официально еще не разрешенная, на деле шла уже месяцами; в частности – все королевские дома Европы, как правящие, так и находящиеся в изгнании, успели не раз заявить – неофициально, разумеется, но нельзя же заткнуть рот августейшей персоне, если она считает нужным высказаться по какому-то поводу, – что Алексей пользуется их полным признанием, обладает, с их точки зрения, всеми необходимыми правами и нужными монарху качествами, и если народы России решат вернуться к естественной для них форме правления, то другого столь же безусловного претендента просто невозможно себе представить.

Со своей стороны, претендент (тоже, разумеется, неофициально, но лишь в частных беседах, которые по случайности удавалось услышать и увидеть вездесущим газетчикам и ти-ви-людям) высказывал мнение – разумеется, лишь в условном наклонении, – что если россияне вернутся на свои исходные позиции, то маловероятно, что народ захочет видеть на престоле представителя иного, не Романовского дома, хотя, безусловно, на свете есть и другие Рюриковичи, и наблюдается некоторое шевеление в стане Гедиминовичей – однако трехсотлетний стаж царствования имеют лишь Романовы, факт отречения от престола Николая Александровича и вслед за ним Михаила имел место в условиях давления и принуждения и не должен приниматься во внимание, поскольку дом Романовых от своих прав никогда не отказывался, и никаких фактов, препятствующих воцарению его рода, в природе не существует и быть не может; напротив, уже мученическая кончина последнего Государя как бы еще раз подчеркивала права Романовых на российский трон. Что же касается личностей, принадлежащих к этому дому, то не ему, великому князю и престолонаследнику Алексею высказываться на эту тему; пусть скажет свое слово народ.

На деликатные (и, разумеется, спонтанно возникшие и никем не подсказанные) вопросы друзей относительно политического устройства России в случае, если… – престолонаследник отвечал, что в наше время речь, разумеется, может идти только о конституционной монархии, что конституция в России давно уже есть и нуждается лишь в некоторых изменениях – в той части, где речь идет о верховной власти и обо всем, что с этим связано. С прошлого года к претенденту не раз пытались прорваться и официальные, и частные лица – прежде всего из бывших территорий Российской империи – таких, как Прибалтийские губернии, Польское царство и – в меньшей мере – Финляндия; не составляет труда догадаться, что их волновал вопрос отношения претендента к границам России – как современным, так и историческим; никому из них, однако, так и не удалось побеседовать с потомком государей. Что же касается других территорий, входивших в состав и первой, и второй Империи, то они такой проблемы как бы не замечали. Волновалось христианское Закавказье; там, как это нередко бывало и прежде, сразу возникли полярные точки зрения. А исламские территории бывших Империй, казалось, безмолвно произносили традиционное «Иншалла!». Ибо сказано в Книге, в суре «Стоящие в ряд»: «И будет вам воздано только за то, что вы совершали». Из чего следовало, что лучше ничего не совершать – пока в этом не возникнет крайней необходимости.

Листочки с краткой биографией Алексея тоже раздавались всем желающим – но только на дальних подступах к Художественному; но чем ближе – тем их становилось меньше, а уж в самом здании вряд ли можно было при всем желании найти хоть одну: азороссы никаких вольностей своим конкурентам не дозволяли.

Что же касается ти-ви-людей, то когда мы с Натальей затесались в кулуарную толпу, не спешившую пока что занимать места в зале, даже не стараясь прислушиваться к разговорам вокруг, я пришел к выводу, что движущей силой временного телевизионного руководства был, пожалуй, не только страх перед грядущей властью, но и неизбывное желание выдать сенсацию: где-то возник и быстро распространился повсеместно слух, что на открытии съезда появится наконец сам претендент Искандер и, не исключено, выступит с программной речью. Как бы ни относился преемник безвременно усопшего главы всего ТV к идее монархии и исламизации, упустить сенсацию он никак не мог бы. Правда, у меня были некоторые основания полагать, что первый вицедиректор, вот уже несколько часов исполнявший обязанности почившего, придерживался вовсе не тех политических убеждений, что его бывший шеф. Не будь я в этом уверен, возможно, стал бы искать другие пути приведения телефирмы к нормальному знаменателю; но этот путь оказался самым коротким – хотя и не самым гуманным, наверное. Однако боксеры на ринге в минуты боя как-то не задумываются о гуманности; у них хватает других тем для размышлений.

Если же говорить обо мне, то я вовсе не был уверен в том, что Претендент действительно принял решение присутствовать сегодня на съезде; реши он так, я бы наверняка знал. Но слухи все крепчали и, наверное, поэтому открытие заседания все откладывалось. Мы с Наташей успели выпить кофе в одном из буфетов; я не смог удержаться и еще раз внутренне посетовал на неимоверную дороговизну – здесь, на съезде – самых элементарных вещей; уж не знаю, что думали торговцы о среднем уровне доходов как делегатов, так и заинтересованной публики. Куда остроумнее было бы сделать угощение вообще бесплатным – хотя (тут же опроверг я сам себя) тогда на съезд привалило бы пол-Москвы: у нас по-прежнему страшно любят проехаться на чужака, на халяву.

Во все сгущавшейся толпе я увидел знакомую фигуру Бретонского. Мы с Наташей поспешили к нему. Казалось, он обрадовался нашему появлению: похоже, у него были какие-то новости, и ему не терпелось поделиться ими хоть с кем-нибудь.

– Приветствую вас, барышня. Здравствуйте, маэстро. Смотрите. Видите эту четверку? Обратите внимание на выражение их лиц: как будто хины объелись, не правда ли?

Четверо были – Зеленчук, Пахомов, Веревко и Сухов, военный промышленник. Все из моего списка – более не представлявшие для меня никакого интереса. Отработанный материал. Но из вежливости я все же поинтересовался:

– Что же их не устроило, если не секрет?

– Какие же тут секреты – все наружу… Их не устраивает – да и меня тоже, признаться, – что Лепилин захапал себе весь доклад. По сути, объявил себя главным, выдвигающим Претендента – а это, как вы понимаете, в будущем чревато всякими благами… Ладно, Лепилин выбивает себе дворянство; но и остальные – не такие уж альтруисты, у каждого из нас есть свои виды на будущее. Сейчас состоится закрытое заседание оргкомитета съезда – и перекопают регламент, так что каждую главу будет читать другой докладчик. Демократично, вы согласны?

– Наверное, на заседании будет интересно…

– Нет-нет, друг мой. И не пытайтесь. Там не будет никого, кроме членов оргкомитета. И, разумеется, самых доверенных лиц. Это ведь только я, идеалист, присутствую тут в единственном числе, мыслители никогда не бывали богатыми и удачливыми в мирских делах; у остальных – и секретари, и референты, и телохранители, и мало ли кто еще…

– Ну а почему бы вам не обзавестись в последний миг…

Бретонский покачал головой.

– Об этом надо было думать месяц назад. Такой номер не пройдет, хотя я бы с удовольствием… (На этот раз взгляд его в сторону Натальи был более продолжительным – и откровенным.) Кстати, не сработает и никакое пишущее устройство: будьте уверены, с технической точки зрения мероприятие подготовлено на высочайшем уровне.

Это, кстати сказать, было известно мне лучше, чем ему; но я не подал виду.

Через час – то есть за час до открытия – я еще не нашел никого и ничего, что помогло бы ухватиться хоть за самый кончик той тончайшей нитки, которая провела бы по хитрому лабиринту догадок и предположений, в коем я сейчас оказался – почти неожиданно для самого себя.

Между тем делегаты и гости все прибывали; ощущая значение предстоявшего, никто из них не мог спокойно усидеть дома: не каждый день и не каждый год доводится участвовать в событиях воистину исторических. Находившиеся под моим началом люди и внутри театра, и снаружи информировали меня о каждом вновь прибывшем, так что уже и сейчас на связь приходилось выходить поминутно, а что будет еще через полчаса – можно было лишь со страхом представлять. Сам же я был занят основным делом: в то время как группа специалистов искала заряд, я искал человека. И не находил. А время между тем утекало – и мне казалось, что прочные перекрытия Художественного театра начинают уже явственно колебаться под ногами.

Я в который уже раз пересекал холл третьего этажа, куда гости еще не добрались, и всякий, кто попадался на пути, принадлежал к персоналу или охране, – когда мой фон ожил в кармане в очередной раз. Еще и до этого при каждом вызове во мне что-то вздрагивало: было страшно, что вдруг мне доложат снаружи, что искомый субъект благополучно прибыл и проследовал внутрь; это означало бы наверняка провал моей версии: свидетельствовало бы о том, что он не был здесь ночью, а следовательно – не устанавливал фугаса, не готовил взрыва – и вообще причастен к замыслу устранения ничуть не более, чем я сам. Потому что было бы слишком уж наглым с его стороны – побывать тут ночью, успеть установить заряд – и ускользнуть, чтобы теперь появиться как ни в чем не бывало: наглым – потому что уровень риска для него оказался бы куда больше разумно приемлемого, а рисковать он не стал бы ни в коем случае.

Вот и на этот раз я вытащил трубку из кармана с ощущением предстоящей неприятности. Отзываясь – старался, однако, чтобы голос звучал так же ровно и безразлично, как всегда, независимо от обстоятельств; такое умение я вырабатывал в себе достаточно долго.

Вызов шел, однако, вовсе не от внешнего или внутреннего контроля; звонили даже не из Реанимации, но из укрытия в Чистом переулке. А я-то надеялся, что можно будет хоть немного расслабиться!

– Какого же… какого черта вы мешкаете? Я ждал информации еще на рассвете. Заспались, что ли? У вас все в порядке? Где Первый?

Мне ответили после краткой паузы:

– Первый здесь. С ним нормально. Однако возникли обстоятельства в связи с объектом, которого вы нам передали.

– На даче? Давайте подробнее. Что там произошло?

– Неприятность.

– Серьезная?

– Да.

– Привели задержанного в чувство? Допросили?

Еле уловимая пауза была ясным сигналом того, что дело не заладилось.

– Задержанный скрылся. Вернее, мы его не задержали.

– Вы в уме?

Оттуда ответили суховато:

– Наша группа прибыла в ноль два-двенадцать. Обнаружила тело человека, которого мы направили к вам. Убит. Больше никого. Объект скрылся. До сих пор нигде не замечен. Разрабатываем следы, но надежды мало.

В два-двенадцать, так. Через одиннадцать минут после моего с Натальей отъезда. Что произошло? Усыпленный каким-то образом пришел в себя – и сразу же проявил такую активность? Или возник некто третий, проделавший все: устранивший сотрудника и утащивший спавшего? Ни в какие рамки это не лезло. Впрочем… почему? Раз не влезает в рамку, значит, просто не та рамка выбрана.

– Способ убийства?

– Перелом шейных позвонков. Ударом, не удавкой. Возможно, «маваси».

Ударом. Маваси суто уте? Если так, то это свидетельствует о том, что нападавший принадлежал не к нынешнему поколению бойцов: они этим ударом уже не пользуются – разве что на соревнованиях. Но пусть так – мне-то от этого какая радость?

– Еще чьи-то следы обнаружены?

– С уверенностью трудно сказать.

Я с трудом сдержался, чтобы не выругаться.

– Ну хоть что-нибудь вы там выяснили? Кому принадлежит дом?

На этот раз отвечавший без запинки назвал фамилию. Ответ был тем, которого я ожидал. Лучше, чем ничего.

– Так. А что нашли на ускользнувшего? Адрес хотя бы…

Он назвал адрес. Я вздохнул:

– И на том спасибо. Будут новости – сообщайте немедленно.

Адрес тоже работал на мою версию; но черта ли мне было в этом, если все ее фигуранты исчезли и упорно не желали появляться? Можно было, конечно, предположить, что они просто отказались от реализации замысла – во всяком случае, сегодня и здесь. Но в это я не поверил ни на секунду. Это их звездный час был – сегодня. И здесь.

Сегодня; потому что завтра – Референдум и Избрание, после чего добраться до Искандера будет практически невозможно. При кремлевской-то охране.

Здесь – потому, что…

А, собственно говоря, почему все-таки именно здесь? Что заставило меня замкнуться на этой версии?

Эта простая мысль потрясла меня. Чтобы проанализировать ее, мне понадобилось несколько секунд. Затем я выхватил трубку. И набрал номер, известный, кроме меня, еще, может быть, двоим, а возможно, и только одному.

Мне ответили почти сразу – но и то я уже стал пританцовывать на месте от нетерпения.

Я выговорил рыбье слово и назвал себя.

– Да? – сказали в ответ доброжелательно.

После этого я говорил едва ли не целую минуту, обхватив ладонями поднесенную ко рту трубку, точно мерзнущего желтенького, пушистого цыпленка.

Мне откликнулись:

– Спасибо. Хорошо.

После чего я опрометью кинулся вниз, едва не сшибая с ног всех, встречавшихся по дороге.

Иванов был снаружи. Я бросил ему:

– Дай мне пять человек. Лучших. Штурмовых. Со снаряжением.

Он моргнул. Но, видимо, выглядел я убедительно. И он скомандовал.

Через тридцать секунд мы уже мчались прочь от театра.

 

4

В переулке было по-субботнему пустынно. Мы ехали не на моей прокатной машине: я позаимствовал у Иванова серьезный транспорт, и за рулем сидел классный специалист. Он лихо затормозил, заложив вираж по двору. Машина взмахнула дверцами, и мы высыпали из нее. Я скомандовал:

– Двое – на крышу, к вентиляционному выходу. В случае чего – огонь на поражение. По возможности – не смертельно.

Они бросились. К счастью, этажей было всего шесть.

– Остальные – за мной.

Запертый по случаю выходного дня подъезд сопротивлялся недолго. Мы взбежали на второй этаж. Я позвонил в дверь. Обождал. Потом вынул карточку – узкую, голубую полоску пластика. Не ту, что была изъята у спавшего – или притворявшегося – нынче ночью, но принадлежавшую лично мне. Провел по щели, невольно поглядев при этом на потолок, изукрашенный лепниной и всякими узорами: деловые люди при ремонте руководствовались своими вкусами.

За дверью едва слышно зазвучала мелодия. Смолкла. После этого я набрал номер кода. Снова музыка. Когда она стихла, дверь глубоко вздохнула, как донельзя уставший человек. Теперь можно стало отворить ее. Попробуй кто-нибудь сделать это раньше – сверху, с потолка, был бы насмерть поражен каждый квадратный дециметр площадки. Сейчас все было в порядке. Мы вошли. Будущий государь Александр Четвертый стоял напротив входа, улыбаясь. Трое парней, что были со мной, даже не поняли, кто перед ними: видали, конечно, его портреты, но всегда требуется время, чтобы отождествить приукрашенное неизбежно изображение с живым оригиналом. Я поклонился.

– Вы рискуете, Государь. Неужели никто другой…

– Они несколько заняты: у нас всего лишь полчаса до выезда, а им приходится тут хлопотать по хозяйству. Так что я уж сам.

– Но я ведь предупредил вас…

– Я внял.

– И просил вас надеть противогаз: в любую минуту он может…

– Он больше ничего уже не может – кроме как давать показания. Вот что касается второго…

– Он оказался не один?

– Двое.

– Значит, оба. На крыше?

– Да, это вы угадали верно. – Он избегал каким-то образом называть меня, не зная, видимо, в каком качестве я известен моим спутникам. – Пришлось немного повозиться, но представляете – тот, что моложе, в последнее мгновение, когда их брали, не решился выстрелить в меня. Хотя мог. А вот другой успел броситься сверху. Мы полагали, что он разобьется, и не сразу приняли меры. Однако у него было, я полагаю, какое-то приспособление, и мы спохватились несколько поздно: он сбежал.

– Вы хотите сказать, Государь, что сами были там?

– Естественно. Моя охрана состоит из правоверных; да к тому же с Северного Кавказа. Что же вы хотите – чтобы я упал в их глазах, отстранившись в минуту опасности? – Он покачал головой, усмехнулся и добавил: – Кроме того, я с юности люблю физическую работу – как и мой великий предок Петр Алексеевич.

Глядя на него, я поверил в то, что все это – правда. Хотя в Варианте «И» это было далеко не самым важным.

– Можем ли мы присоединиться к вашей охране, Государь?

– Прежде всего не станем опережать события: плохая примета. А во-вторых – мои телохранители обидятся. Поезжайте на место – туда должно уже вот-вот прибыть известное вам сообщение.

Я снова поклонился в знак повиновения.

– Еще одна просьба: не могу ли я взглянуть на задержанного?

– Боюсь, что он выглядит сейчас не весьма презентабельно; однако, коли есть желание – отчего же нет?

Он сам провел меня по коридору. Распахнул дверь. Там были его парни и задержанный, правда, в несколько подпорченном состоянии. Еще в коридоре у меня в кармане противно запищало: Изин индикатор, – догадался я, теперь уже твердо зная, кого сейчас увижу. Мне уже, откровенно говоря, надоело глядеть на эту рожу – столько раз попадался он на моем пути за последние дни. Да и за Наталью я был у него в долгу. Жаль, что не мне привелось брать его – хотя был он моложе и сильнее, разумеется. Только не сейчас: похоже, что возраст его истекал стремительно, как вода из треснувшего кувшина – того, что он носил на плечах.

Впрочем, на самом деле все обстояло вовсе не так прискорбно для него, как мне хотелось бы.

Он был в сознании и узнал меня, судя по его взгляду.

– Передам привет папочке, – сказал я ему.

Он только усмехнулся; скорее, просто ощерил зубы.

– Как сказать еще… – пробормотал он.

Государю я доложил:

– С вашего разрешения, мир Искандер…

– Поезжайте, – кивнул он, – возможно, произошли еще не все случайности, что определены нам. Впрочем – «Разве же думают те, в сердцах которых болезнь, что Аллах не обнаружит их злобы?»

– «Не слабейте», – сказано там же, – откликнулся я прежде, чем покинуть уютную контору, густо нашпигованную компьютерами и их причиндалами, телефаксами, ксероксами, автоматами, пистолетами и длинными кинжалами, какие носят на Кавказе.

 

5

Когда я вернулся в театр, там внешне все выглядело совершенно благополучно: людно, гудно и спокойно. Я хотел было разыскать Иванова, но он сам подошел ко мне, едва я переступил через порог.

– Он здесь, – сообщил он вполголоса.

Я кивнул:

– Куда же ему еще деваться. Только держите его крепко. Он человек опытный.

– Стараемся, – сказал Иванов. – У нас тут тоже не начинающие.

– Как поиски?

Он пожал плечами.

– Ничего. Наверное, придумали какой-то способ, какого мы не предусмотрели. – Он озабоченно покрутил головой. – На нем – ничего, никакого металла, кроме очков и ключей, четыре раза замеряли, только что не терлись о него. Так что прямого выхода вроде бы нет.

– Надо поработать головой, – сказал я, чувствуя, как улегшееся было волнение поднимается во мне снова. – Он знает, что напарник сгорел; при этом всегда предполагается возможность, что задержанный расколется. Значит, в запасе у оставшегося должно быть что-то такое, какой-то прием, о котором не знает даже и партнер. Металла нет – это еще ничего не значит. Авторучка ведь наверняка имеется, пусть пластиковая. Или, скажем, неметаллическая иголочка…

– Предполагаете яд?

– Черт его знает, что тут предполагать. Но способ должен быть. Мало ли: каблук, пуговица… Думайте! Минут через двадцать может оказаться уже поздно. Где он сейчас?

– Второй этаж, холл.

– Пойду туда.

– Не доверяете моим?

– Хочу быть рядом с ним. Как говорится – свой глаз лучше.

Иванов понимающе кивнул. Я уже повернулся было, чтобы уйти, когда он неожиданно спросил:

– Чей он, как вы думаете?

Я укоризненно глянул на него: спрашивать такое не полагалось, каждый делает свое дело. Он понял. Но я, пожалуй, даже сказал бы ему, на кого именно работает наш объект; я теперь уже знал это, или, во всяком случае, был уверен, что знаю. Однако – не нужно, если нет настоятельной необходимости, вселять в человека сомнения в надежности и порядочности той власти, которой он служит – или думает, что служит. Работникам Служб, как правило, известно о всякой власти намного больше, чем остальным, и сведения эти отнюдь не украшающие даже и самих власть имущих. Но информированность не должна переходить в полное разочарование: разуверившийся во всем работник теряет свою ценность, становится опасным для правопорядка. Поэтому я сказал лишь:

– Предотвратим катастрофу – тогда выясним.

Иванов, правильно расшифровав мой немногословный ответ, все же не почел тему закрытой; напротив, даже обиделся, кажется, тому, что я мог заподозрить его в подобной бестактности.

– Я не из любопытства, – сказал он. – Вот посмотрел на него вблизи – и почудилось, что когда-то мы с ним пересекались.

Это было уже интересно.

– Где – вспомнили? Служба, отдых, театр, гости у знакомых…

– Вот это и стараюсь сейчас сообразить. Не помню даже – здесь или за границей где-нибудь… Понимаете – ощущение непривычное: лицо его мне ничего не говорит. Но вот вазомоторика… Походка, манера поворачивать голову, наклонять ее при разговоре к правому плечу, в неподвижности – этак покручивать правой ногой, словно шейк танцует – был в старину такой танец… Это все, клянусь, где-то было уже видено.

– Взгляд, голос?

– Голоса такого я раньше не слышал, но он, может быть, и скорректирован.

– Запись анализировали?

– Послал, сейчас этим занимаются. Дело ведь не в моем интересе: знать бы – от какой он службы, легче было бы понять, чего бояться: у всех нас – свои почерки.

– Ладно, – сказал я, чтобы не тратить больше времени. – Меня, если понадобится, ищите около него.

– Вас понял.

Я поднялся на второй этаж. Здесь было более людно; большинство участников предпочитало почему-то именно этот холл, хотя отсюда был выход к задним рядам амфитеатра, а люди, как мне казалось, должны бы стремиться занять места поближе к сцене. Что это, подумал я? Осознанное – или инстинктивное ощущение того, что нечто может произойти? Массовый инстинкт? Да нет, – тут же сам себе возразил я. – Искали ведь заряд, а народ у нас опытный – сообразили, что ведь можно и не найти, камуфлет может и сработать, а если грохнет, то чем дальше от сцены, тем безопаснее. Конечно, силой тут никто никого не удерживал – однако желание приобщиться к Истории оказалось, видимо, сильнее страха.

Его я увидел почти сразу и, не скрываясь, направился к нему. Он тоже заметил меня и, когда я приблизился, доброжелательно кивнул и улыбнулся.

– Вижу вас нынче в печальном одиночестве, – констатировал он. – Ну как пишется?

– Контора пишет, – сказал я безразличным тоном человека, уставшего от всего на свете.

– На то она и есть контора. Кстати, а о замысле покушения вы уже сообщили в ваш журнал?

– Что вы имеете в виду?

Он усмехнулся:

– Слухом мир полнится. Я не вижу сегодня здесь одного из нас, членов руководства партии – от ее зарубежной секции; вы понимаете, кого я имею в виду. Так вот я слышал, что он оказался заслан антиисламскими кругами Востока, но его раскрыли и взяли.

Я огляделся:

– И в самом деле, его нет. До меня эта новость, честно говоря, еще не дошла. У вас есть какие-то подробности?

– Ну откуда же. Это ведь наверняка идет по разряду секретной информации. Наша партия – не правительственная организация. До нас все доходит в последнюю очередь. А вот вы должны быть в курсе.

– Ну, – усмехнулся я, – западных журналистов тут тоже не стремятся информировать в первую очередь.

– Понимаю, понимаю…

Во время трепа я мысленно восхищался им: человек этот должен был понимать, что ходит по лезвию ножа, если уж его напарник был схвачен; может быть, впрочем, тот должен был покончить с собой, но ведь не всегда срабатывает средство – или характер. И тем не менее держался он совершенно естественно; только правая нога его никак не успокаивалась, исполняя очень сдержанный шейк.

– А что вы здесь? – спросил я. – Вам же, как одному из главных, придется, я думаю, сидеть вместе с сотоварищами в президиуме?

Он ответил мне то, что и без него кому-кому, а мне-то было хорошо известно.

– Не на сцене, – сказал он. – В первом ряду. Мы единогласно решили, что находиться в торжественный миг на одном уровне с Претендентом нам, так сказать, невместно. Мы будем в партере. Хотя с балкона бывает куда лучше видно. Будь моя воля, я смотрел бы с балкона.

Это было уже и вовсе нахально. Сукин сын.

– Интересно, а Президент почтит?..

Он пожал плечами:

– Президент, как вы знаете, в нашей партии не состоит, хотя к идеям ее относится сочувственно. Уж он-то понимает значение личной власти для России: как-никак, пробыл два срока. Но ведь и он выдвинут в претенденты – хотя, думается, жест несерьезный: рядом с двумя Романовыми у него практически никаких шансов. Вы, может быть, заметили, что и плакатов в пользу нынешнего президента почти не видно?

Я вспомнил Европейский вокзал и свои проезды по улицам и кивнул.

– Разумеется, – согласился я. – Вот если бы Романовых не было на сцене…

– Ну, – сказал он, – как бы их могло не быть?

– Я неточно выразился. Имелось в виду – если бы оба они вдруг выбыли, сошли с дорожки.

– Это маловероятно, – протянул он таким тоном, словно речь шла о пустяках. После маленькой паузы повторил: – Очень, очень маловероятно. Практически таких шансов нет.

Он сказал – шансов, – отметил я про себя. – Любопытно. Весьма.

– Ну а вы? – спросил он в свою очередь. – Тоже, наверное, займете местечко поближе?

Я похлопал пальцами по своему цифровому «Никкону»:

– У меня хорошая камера. И широкоугольник. Так что мне выгоднее находиться подальше – и повыше. Может быть, даже залезу на балкон. Самый лучший обзор; тем более что там народу будет, я надеюсь, немного.

– Разумно, – кивнул он. – Ну что же – пора мне, пожалуй, спуститься вниз.

Время усаживаться.

– Может быть, встретимся после закрытия? – предложил я. – Хотелось бы задать вам еще несколько вопросов.

– Отчего же нет, – согласился он. – С удовольствием.

Он двинулся к широкой лестнице. Я смотрел ему вслед. Он старался идти, не прихрамывая – но, видимо, прыжок с крыши шестиэтажного дома все же не прошел совершенно бесследно, хотя устройство, давшее возможность мягкого приземления, каким бы оно ни было, сработало, надо сказать, неплохо.

В моем распоряжении оставалось еще несколько минут. И я тоже решил прогуляться по залу, уже почти совершенно заполненному – прежде чем занять заранее выбранную позицию.

Люди вели себя спокойно, хотя легкое волнение – оно ощущалось – витало в не очень свежем, невзирая на кондиционеры, воздухе. Свободнее всех, как и полагалось, чувствовали себя телевизионщики, давно уже привыкшие ощущать себя выше всех условий и условностей, словно были они стихией, явлением природы, от нее никак неотъемлемым. Большинство тяжелых камер было уже установлено на точках, несколько человек с ручными, в сопровождении ассистентов, еще бродили по залу. Пробегая глазами таблички с именами телекомпаний, наших и множества зарубежных, я прикидывал: кому на этот раз удалось занять лучшие позиции? Российскому глоб-каналу? СNN? Или, может быть, на этот раз НТК – Национальной телекомпании? Между ними обычно шла тихая борьба за центральную точку в таких вот случаях, когда вызревала сенсация, хотя и относились они к одному и тому же, осиротевшему ныне, ОТК. Странно: на сей раз выиграл не какой-то из трех китов, а некто четвертый; в таком случае то была наверняка акула. Я невольно подошел поближе. «Президентский телеканал»? Гм. Что-то я краем уха слышал о том, что такой возник, и президент в своей предвыборной кампании и в борьбе против Референдума и Избрания им пользовался; конечно, не было никаких оснований назвать ее президентской, однако такое наименование оправдывалось тем, что борьба шла за сохранение самой идеи президентства, в противоположность монархии, а не какого-то конкретного кандидата на первый пост; была эта телефирма, по моим данным, достаточно хилой пока еще. Возможно, доставшись государю, она и процветет, но пока…

Любопытствуя, я подошел поближе. И убедился в том, что – безотносительно к их финансовым возможностям, скромным, как у любой безрекламной компании, аппаратура у них была не просто хорошей, но прямо-таки шикарной – похоже, последний крик SONY, с совершенно новым дизайном – и электроникой, надо полагать, не уступавшей внешности. В этом деле я кое-что смыслю, – положение обязывает, – и сейчас с удовольствием глядел на новый шедевр, не без труда порой распознавая знакомые вещи в их новом облике. Красиво, ничего не скажешь. Пришлось президенту потратиться напоследок. Хотя и это вряд ли ему поможет… Так; ну а этим что управляется? Вроде бы все я уже опознал, а лишнего ничего на этой камере, как и в любом приборе и устройстве, быть не должно. Раз есть – значит эта штука нужна… Я подошел еще ближе; тоже интересно: помимо обычных кабелей, питания и трансляции, от камеры уходил еще один, тонкий; у других камер ничего подобного не было. Я хотел было подойти к камере вплотную, но в это время она начала медленно и плавно поворачиваться, хотя никто и не управлял ею: дистанционное управление? Откуда? Я только было собрался задуматься, как кто-то сзади тронул меня за плечо. Я оглянулся. То был человек незнакомый, но на груди его виднелся значок члена Службы порядка съездовского Оргкомитета.

– Вы мешаете работать, – сказал он – не грубо, но и без всякого дружелюбия. – Сядьте, пожалуйста, на свое место.

Спорить я не стал; место мое было наверху, и я направился туда, – однако так и не добрался. Я пошел вдоль фидеров, что согласно вели меня в вестибюль и оттуда – к выходу; но сразу на крыльце их согласие кончалось: если все остальные скрывались в расположившихся поблизости вагенах, увенчанных параболами антенн, то один, лишний, уходил совершенно в другую сторону и вползал в неприметный микроавтобусик, приютившийся в ближайшем дворе. Стекла машины были тонированы и отсюда казались черными. Не иначе, как управлять «президентской» камерой собирались именно отсюда.

Вот, значит, как обстояло дело…

Не останавливаясь, я прошел в глубь двора, зашел в подъезд, поднялся на второй этаж, побыл там с минутку и вышел. Только что двор был пуст; сейчас в нем оказались уже два молодых человека – ни один из них не глядел на меня, но опытному глазу было ясно, что они готовы к крутым действиям, если обстановка потребует. Я миновал их, не уделив им никакого внимания.

Я возвращался в театр, испытывая даже некоторое облегчение от того, что ларчик открывался предельно просто; хотя примешивалась к этому чувству и определенная досада: оказалось, что дельные мысли приходят в голову одновременно – или почти одновременно – самое малое, двум людям – а не мне одному, как я до сих пор полагал.

Я едва успел добраться до пустынного балкона, занял место в первом ряду; но не по центру, как прежде намеревался, а в правом углу. Отсюда мне было хорошо видно все, что следовало видеть, и спина оказалась неплохо защищенной. Правда, качественных снимков журнал от меня скорее всего не получит. Но я даже не уверен, что это хилое издание просуществует еще пару месяцев. Пусть живущие в Германии читают на немецком, черт их всех возьми.

На трибуну воздвигся, против ожидания, Сухов, военный промышленник, король зенитно-ракетных установок и великий князь противотанковых. Вот, значит, как, – подумал я. – Напрасным было опасение, что место займет, перекричав всех, Зеленчук: фашисты умеют перекричать кого угодно; однако тут, похоже, подходят к делу серьезно, и место человека в этой команде определяется не уровнем продуцируемых им децибелов. Ну посмотрим, каков из оружейника оратор. Нового-то он ничего не скажет: все выверено и отредактировано заранее. Поэтому слушать его я не стал. Пользуясь тем, что никому другому я тут не мог помешать, вынул мобильник и соединился с Ивановым.

– Немедленно возьмите под контроль микроавтобус (я назвал номер) – тут рядом, во дворе. Найдете по кабелю. Ничего не предпринимать, только наблюдать. Кто сядет, кто выйдет, куда пойдет – словом, полную картину происходящего.

– Сложно, – ответил он невесело. – Движение весьма усилилось, к нам сюда со всех сторон стекается народ – ну вы представляете, какой, сами видели, когда подходили. Боюсь, что скоро начнут пошумливать.

– Что же, как мы и ожидали, верно? Поэтому сейчас реализуйте третью программу. Петра Петровича с шумом. Все остальное – тихо.

– Вас поняли. Ффауст!

– Слушаю.

– Можете принять текст?

– Сейчас? Ну неужели не могли там без меня…

– Торопят. Сказали – очень срочно.

Я оглядел балкон еще раз. Было вроде бы спокойно. Текста должен был остаться самый конец – страничка, ну – полторы.

– Ладно, – сказал я. – Давайте – на скорости. – И снова включил диктофон.

– Пошел текст.

Снова просвистело. Я глянул на индикатор. Записалось.

– Чисто, – сказал я. – Итак, жду событий.

– Петр Петрович в пути. Но… Ага, новое сообщение. К сожалению, не из ободряющих.

– Давайте. Только быстро.

– Задержанный сбежал.

– Тот, взятый в «Резерве»?

– Так точно.

– Каким же образом…

– Его грузили в машину. Он был, казалось, в отключке. И вдруг словно взорвался…

Действительно, скользкий мальчик. Значит, теперь нужно ждать его здесь.

– Понял. Конец связи.

– Ко…

Грохот взрыва перед театром заглушил последнее слово.

 

6

Ну что же: что и требовалось доказать. Как написано в суре тридцать восьмой, по имени «Сад»: «Вот что вам обещано для расчета».

Взрыв, против моих ожиданий, не привел к панике в зале. Возможно, потому, что не повторился. Сухов на мгновение умолк, поднял взгляд от трибуны; видимо, кто-то просигналил ему нечто успокоительное, он кивнул и громко скомандовал:

– Все остаются на местах. Продолжаем работать. Мы находимся в полной безопасности!

И продолжил доклад. Начавшие было вставать люди послушно уселись.

Моим же первым движением было – рвануться к выходу, на бегу доставая из сумки «узи», и открыть огонь по тем, кого я еще несколько часов тому назад видел занимавшими исходные рубежи для атаки на театр и для которых сигналом должен был послужить только что прогремевший взрыв. После него, означавшего, что претендент уничтожен, сброду осталось бы только разметать, а по возможности и совершенно выключить из игры (этой и любой другой) незадачливых сторонников несостоявшегося государя. Что же тут можно было придумать другого, чем встретить их огнем?

Однако я вовремя остановился. Броситься и стрелять – было безусловным рефлексом, но сейчас он был как раз некстати. У меня хватало других дел. И я сразу же остановился, даже не попытавшись расстегнуть сумку; потом неторопливо спустился с балкона и подошел к стеклянной двери театра, чтобы окинуть взглядом прилегающую площадь.

Взорванная машина горела, но не тем высоким и буйным пламенем, какое бывает, когда взлетает на воздух автомобиль с полными баками; у этого комфортабельного лимузина представительского класса горючего было ровно столько, чтобы добраться до того места, где его обломки сейчас и находились. Машину мне было жаль, как и любое другое произведение рук человеческих или природы; но она была обречена с самого начала, принесена в жертву, чтобы спасти многое другое. Может показаться странным, что я не подумал об участи людей, в ней находившихся. Однако людей в машине как раз и не было: она управлялась по радио из машины сопровождения, пассажиры которой заранее знали, что должно случиться, и потому сохраняли необходимую дистанцию, чтобы никто на самом деле не пострадал. Других же людей на площади и вообще не было: милиция позаботилась. Так что удар, нанесенный оппонентами, угодил в пустоту. Конечно, пострадал находившийся в лимузине Петр Петрович, как и несколько его спутников; однако все они были всего лишь куклами, достаточно грубо сделанными, поскольку лимузин был, понятно, оснащен тонированными стеклами. И вся простенькая операция эта была чистой воды провокацией – для того и осуществленной, чтобы заставить противников новой партии раньше времени рвануться в атаку – и, естественно, проиграть.

Убедившись в том, что на площади все в порядке – атакующие были встречены на дальних, как говорится, подступах к ней, и вовсе не какими-нибудь группами сторонников джихада, но самой обычной милицией особого назначения, которой не полагалось быть пристрастной к одному или другому претенденту, но всего лишь сохранять установленный порядок – чем она и занималась сейчас с полным знанием своего дела, – итак, убедившись в этом, я повернулся к входу спиной и так же неспешно направился в фойе; нужно было найти спокойное местечко, где я смог бы побыстрее проработать переданный мне короткий текст – чтобы потом со спокойной совестью полагать, что все, от меня зависящее, на данный момент я сделал.

Едва я оказался в фойе, как оно стало стремительно пустеть – словно кто-то стал нагнетать в него сжатый воздух, выдавливавший наполнявших обширное помещение людей, – то были главным образом ребята из нашей охраны, – заставлявший их быстро втекать в открытые двери зрительного зала. Движение это сопровождалось заметно усилившимся гулом, какой возникает, когда внимание людей привлекается к чему-то важному. Люди вливались в зал необычно быстро, забыв о солидности, протискиваясь, подталкивая друг друга плечами. Похоже было, что вот-вот должно было произойти важное событие.

Так оно на самом деле и было. Даже ни у кого не спрашивая, я знал, что пару минут тому назад у бокового, артистического входа остановились две неприметные машины, несколько человек высадились сразу изо всех дверец и мгновенно оказались внутри, где их уже ждали. Это означало, что блуждавшие весь день слухи о приезде и выступлении Претендента наконец-то оправдались: престолонаследник Александр прибыл на встречу со своими будущими подданными.

Я стоял, провожая взглядом последних ускользавших из фойе участников съезда. Я не спешил последовать за ними. Еще не время было.

Ко мне подошел человек – серенький, неприметный в мешковатом костюме, под которым при желании можно было бы спрятать хотя бы и противотанковый гранатомет; впрочем, такого оружия у него не было, это я знал наверняка. Я вопросительно взглянул на него. Он кивнул:

– Подтверждается.

Я сказал:

– Не думаю, чтобы он предпринял что-то немедленно; он постарается в назначенный миг быть у всех на глазах – чтобы ясно было, что он тут совершенно ни при чем. Думаю, он вообще и не собирался действовать сам: он – организатор, а не исполнитель. Его делом было техническое обеспечение, это ему удалось, а теперь он должен лишь проследить за результатами. Однако если он поймет, что операция срывается – может, конечно, и пуститься во все тяжкие.

Так что присмотр за ним нужен неослабный.

– А кто исполнитель – известно? – спросил мой собеседник.

– Они – поблизости от театра, мы их пасем. Плохо то, что нам не известен заказчик: их может быть достаточно много.

– Не беспокойтесь. Здесь мы ничего не позволим.

Я, собственно, и не беспокоился. Тут работали профессионалы с обеих сторон.

Человек повернулся – и через секунду растворился, перестал существовать в поле видимости. Исчезнуть – намного труднее, чем появиться; парень умел это делать прекрасно. Давняя школа.

Я присел на один из свободных стульев и надел наушники, чтобы прослушать переданный мне текст. Он был, в общем, в порядке. Лишь несколько слов пришлось стереть и заменить на другие. Вполне пристойный текст.

Это заняло не более десяти минут. В зале все еще стоял ровный гул, что означало, что действо пока не началось. Я встал со стула и огляделся. Другой человек, неизвестно когда и откуда возникший, стоял в трех шагах – чем-то неуловимо похожий на первого, хотя по облику вроде бы совершенно другой. Поймав мой взгляд, он приблизился. Я передал ему диктофон.

– Все в порядке. Доставьте.

И, предвосхищая вопрос, добавил:

– Я, возможно, выйду из театра. Ненадолго.

Человек не произнес ни слова. Его просто не стало.

Я оглянулся на двери, ведущие в вестибюль. Возле каждой из них стояло теперь по два рейнджера. Их автоматы нельзя было бы утаить под элегантными облегающими пиджаками; но ребята и не старались скрывать оружие.

Ну как будто бы все.

Я вошел в зал и направился к месту, которое все это время сберегала для меня Наташа. Она глянула на меня, – показалось, – как-то отчужденно. Я попытался улыбнуться, но получилось это, по-моему, не очень убедительно.

А зал словно бы взорвался. Но вовсе не по поводу моего появления. Для зала я был – никто. Журналистов и без меня здесь была едва ли не половина из присутствующих. Одним больше, одним меньше – невелика разница.

Я присел и, собравшись с духом, хотел сказать ей несколько слов – пока еще можно было. Сейчас мы с ней балансировали на лезвии самурайского меча. Долго на нем не протанцуешь. И нужно было сделать что-то, чтобы мы спрыгнули не по разные стороны клинка.

– Наташа… – начал я.

Но писк связи прервал меня.

То был Иванов.

– Экстренно, – проговорил он прямо мне в ухо. – Только что зафиксировали: в наблюдаемую машину сел знакомый. Тот, кого упустили у Реанимации.

Выглядит он нормально, хотя передвигается, похоже, с некоторыми затруднениями. Пожалуй, стоило бы вам самому взглянуть.

– Иду, – ответил я.

Наташа смотрела на меня так, словно видела последний раз в жизни. Вряд ли потому, что вдруг испугалась за меня: похоже, что в мою способность выкручиваться из неприятных ситуаций она успела поверить. Скорее собиралась сейчас встать и уйти – и забыть, что я вообще существую на свете. Я склонился к ней. И сказал самым внушительным тоном, на какой только был способен:

– А ты не трогайся с места. Пожалуйста. Дождись меня.

И добавил:

– Пока меня нет, связь пойдет через тебя. На, держи. Защищенный.

И сунул ей в руку мобильник.

Она подняла брови и хотела что-то спросить, но я замахал на нее руками и заспешил к выходу.

По дороге оглянулся на камеры. Операторы уже прильнули к видоискателям, уточняя наводку, готовясь к приближавшемуся мгновению, когда на сцене появится Претендент Искандер.

Мне тоже очень хотелось увидеть это. Но не оставалось времени. Счет его пошел уже на секунды.

И тут меня – очень не ко времени – остановили:

– Мистер Вебер!

Вот холера! А вернее – мистер Стирлинг. В самый неподходящий момент. Не до него сейчас, честное слово.

– Мистер Стирлинг, очень рад вас видеть. Но, к сожалению…

Он прервал меня гневным:

– Где статья?

– Вот она. – Я похлопал себя по карману. – Но сейчас у меня нет ни секунды времени…

– У меня есть. Давайте.

– Однако, если у вас возникнут вопросы…

Я заранее знал, что они у него возникнут, и в немалом количестве. Маленькое торжество было запланировано мной заранее: присутствовать при том, как он станет читать этот текст и любоваться сменой выражений на его физиономии, когда он сперва не поймет, в чем дело, а потом сообразит, что представленная им сторона проиграла дело по всем статьям, потому что их игрок сошел с поля.

– Возникнут – тогда я найду вас, и вы ответите.

– Ну что же – как вам будет угодно.

Я вытащил конверт с распечаткой грузинского текста. И вручил ему.

– Только не засвечивайте всем и каждому, пожалуйста.

– Не беспокойтесь, – ухмыльнулся он.

Я приветственно помахал ему рукой и заторопился к выходу.

В вестибюле снова маячил неприметный мужчина, с которым я недавно разговаривал. Я пробормотал ему на ходу:

– Срочно государю: ни в коем случае не выходить на сцену, пока не получите добро по связи Иванова. И второе: на точке в зале – камера президентского ТV – без оператора, но под надзором. Немедленно и без суеты: надзор нейтрализовать, и все кабели ее отключить. Хотя бы топором, понятно? Еще лучше – вообще забрать ее…

– Если не удастся?

– Развернуть куда-нибудь – пусть глядит хотя бы в потолок. Но ни в коем случае – не на сцену! Исполняйте.

Он опять не удивился. И так же ненавязчиво, как в прошлый раз, исчез.

Я выскочил на бульвар, локтем прижимая к боку прикрытый пиджаком Изин подарок. Не тот, что пищит, а другой, с более выразительным голосом.

 

7

Похоже, Липсис был связан с этим подарком незримыми нитями: через десять секунд я услышал над ухом его сопение. На бегу он пробормотал:

– Как ты решил брать их?

– Штурмом, – ответил я, – не годится. Поднимут шум и выиграют время. Думал было подорвать, но тут и это никак не получится: дома, люди…

– Мой снайпер сидит вон там, – Изя кивнул куда-то вверх, но я даже не поглядел: снайпер явно был ни к чему – при тонированных-то стеклах.

– Ладно, – сказал я. – Кое-какие меры я все же принял.

Из сумки, моей неотвязной спутницы, я извлек два баллончика.

– Дезодоранты? – поинтересовался Изя не без иронии.

– Ага, – согласился я. – Один – чтобы поплакать, второй тебе обонять не советую: усыпляет в малые секунды. Немецкое качество!

– Дверцы наверняка изнутри заблокированы.

– Учтено. Видишь – вентиляционные жабры за последним окошком. У них мотор заглушен, а баллоны только внешне стандартные, внутри же – двойное давление. Пустим слезу сразу с обеих сторон – у меня баллоны парные, – и, думаю, оттуда вылезет кто-нибудь – навести порядок. Вряд ли у них есть противогазы. Тут – усыпляющее. Возьмем одного, дальше видно будет. Твоих здесь много?

Он пожал плечами:

– Чтобы съесть одну курицу – даже слишком. Но обезвредить нескольких человек смогут. Так что я готов.

– Пусть прикрывают на всякий случай. Сейчас кто-нибудь непременно покажется. – Я изготовил баллоны. – Ну, дрогнули и пошли.

– А нам что – любой годится?

– Нам нужно, чтобы дверцу отворили хоть на секунду. А потом уже там будет подобие монастырского дормитория. Ребятам придется их вытаскивать и увозить, куда следует.

– А ведь нет гарантии, что и у них не припасена какая-нибудь гадость для защиты и подстраховки.

– Ты прав, – согласился я, вспомнив, что главный-то их человек по-прежнему находился в зале – и, возможно, при крушении всех надежд пойдет на крайность, не жалея себя. – Что же ты предлагаешь?

– А что тут толковать? Жмем на кнопки, и как только откроется дверца – полный вперед.

– С риском все же нарваться на пулю?

Он улыбнулся.

– Риск, безусловно, есть. Нас мало, конечно, но недаром же мы в тельняшках.

Тут возразить было нечего.

В приоткрывшуюся дверцу непрерывно кашлявший, со слезившимися глазами мужик не успел даже вылезти: Изя вырвал его, ухватив за руку, а я фукнул ему в лицо «Спящей красавицей», спустил на лицо рыльце противогаза и, работая баллоном, вскочил в очистившееся пространство.

Там были всего двое. Но у одного из них реакция была, пожалуй, даже получше моей.

Я едва успел уклониться от свободно падавшего прямо в проем, засыпавшего на ходу первого, как второй выстрелил собою в меня: метил головой в грудь. Пистолет у него наверняка был, но он не пустил его в ход: берег, видимо, аппаратуру, которой автобусик был набит под самый подволок. Я не устоял на ногах, и он, прижимая ладони к лицу, выскочил в дверь. Я вывалился вслед за ним. Изя заканчивал обряжать контролера в наручники. Мой обидчик прыжками, противолодочным зигзагом мчался к подворотне, из которой навстречу ему выходили люди. Стрелять было нельзя. Да и не к чему было. Сколько-то моего зелья он все-таки успел вдохнуть. Действовало оно безотказно. Беглец был в двух шагах от подворотни, когда ноги его заплелись, он взмахнул руками и упал, как бежал – лицом вниз, во весь рост.

Изя вскочил.

– Не спеши, – успокоил я, – больше он не уйдет. Отбегался.

Один из подарков, сделанных мне Изей, – индикатор – надрывно пищал у меня в кармане. Да, это был действительно «меченый официант», так я мысленно окрестил его. Я сказал Липсису:

– А твоя штука ничего: работает. Глубоко ты в него засадил свою метку.

– Удерживается в организме до месяца.

– Это твои люди? Ну, командуй.

Изя отдал распоряжения своим подскочившим ребятам. И мы подошли к пытавшемуся убежать. Изя, покряхтывая, перевернул его на спину. Подоспели люди Иванова и окружили нас, отгоняя любопытствующих. Мы смотрели в лицо спящему.

– Масочка, – сказал Липсис.

– Очередная, – согласился я. – Сними-ка.

Он сорвал с противника тонкую маску из эластичного, теплого на ощупь пластика. Открылись другие черты. Я опустился на корточки и нащупал его пальцы: не скрипача, но механика.

– Я его знаю, – сказал я. – Брал его ночью на даче. А потом он сбежал. И ты его знаешь: официант с приема. Это его твои ребята пометили.

– Не зря тогда шейх попросил подстраховать тебя, – сказал Изя задумчиво. – А видеть я его видел, точно. Занести его сейчас в автобус, что ли? А то сюда вскоре весь съезд перекочует. Ребята, ну-ка, взяли!

– Только не туда, – возразил я. – Автобус нам еще и самим понадобится. Ты говоришь, видел? А я его не раз встречал. Начиная с вокзала. Маска была, конечно, другая. И потом – на кладбище. Там твой индикатор сработал, но я слишком поздно спохватился. Уложите его в любую нашу машину, остальное решим потом.

Я обернулся: сзади меня тронули за плечо. То был Иванов.

– Торопят, – сказал он. – Претендент недоволен. Время уходит, там ораторы мелют всякую ерунду… Можно дать добро?

– Дробь, – сказал я. – Посмотрим сначала, что в зале.

– Ну пошли побыстрее, – сказал Иванов.

– Нет. Посмотрим отсюда, – предложил я, и мы по одному залезли в микроавтобус.

Здесь располагалось несколько мониторов; на первом была видна сцена, второй показывал зал, третий панорамировал бульвар перед театром. Но непривычный для глаза пульт, а точнее – джойстик и компьютерная клавиатура, хотя и не в стандартном исполнении, управляли, как я вскоре убедился, только камерой: той самой, мысли о своеобразии которой и привели меня сюда.

Осторожно осваивая управление, я заставил камеру слегка поворачиваться вокруг вертикальной оси, поднимать и опускать объектив. Устройство работало прекрасно, и я пожалел, что в числе нашего снаряжения еще не было таких – с перекрестием прицела в самом центре монитора, с верньерами тонкой наводки и тормозными приспособлениями, позволявшими наглухо закрепить находившуюся в зале камеру в любом положении.

– Это бы все можно и потом! – Иванов нетерпеливо переминался с ноги на ногу у меня за спиной. – Пора открывать!

– Еще чуточку терпения, – осадил его я. – Пока я тут копаюсь, огляди-ка зал: там все в порядке?

– Уже смотрел. Все нормально, только терпение у них кончается.

И в самом деле, постепенно усиливающийся гул, складывавшийся из множества голосов, явственно доносился и сюда: система была снабжена хорошими микрофонами.

– А ты посмотри по балконам. Если что…

Он понял меня с полуслова и занялся второй камерой. Липсис, до сей поры осматривавшийся безмолвно, проговорил:

– Интересно: у них антенна снаружи; вы не прикинули, куда они собирались транслировать?

– На спутник, куда же еще, – откликнулся я. – Где-то с нетерпением ожидают их сообщения… Ладно, ребята, не отвлекайте меня еще минуту-другую…

Но Иванов не утерпел:

– Смотри-ка: вон твоя дама сидит…

Я невольно покосился. И в самом деле, на почти пустом балконе второго яруса в гордом одиночестве восседала Наташа. Она выглядела грустной, и мне вдруг очень-очень захотелось быть в эти секунды рядом с ней, взять за руку и сказать что-нибудь такое, от чего она сразу улыбнулась бы и посмотрела на меня так, как только она одна и умела. Но именно сейчас я никак не мог находиться там, и даже будь у меня клонированный двойник, я не доверил бы ему занять мое место ни здесь, ни рядом с ней.

Кроме нее, двумя рядами выше, на балконе располагался всего лишь один человек.

– Гляди, – сказал я Изе. – Наш Долинский и в самом деле скромничает: не в первом ряду, как вся азороссовская шляхта, а на самой камчатке… Скромность, как говорится, украшает… кого там было? Политика?

На самом деле я отлично помнил, кого украшала скромность: большевика, вот кого.

– Думается мне, – проговорил Изя медленно, – что этот парень никогда и ничего не делает без причины.

– Просто осторожничает, – сказал Иванов. – После аварии.

– Ммм… – пробормотал я. – Пожалуй, правильно. Сделаем тогда так: я работаю с первой камерой, ты, каперанг, следи за залом. Больше всего за балконом. За Долинским. Что-то есть в его скромности, что паче гордыни.

– А я?

– Иди, командуй дальше, – сказал я Иванову. – Можешь передать добро. Пусть начинают.

– Ну наконец-то, – пробормотал он облегченно.

– Только охрану оставь.

– Не надо, – сказал Изя. – Там мои. В случае чего справятся.

– Оставь, оставь, – повторил я. Иванов кивнул и исчез, осторожно затворив за собой дверцу.

– Ну что же, – сказал я Липсису. – Премьера начинается – и, похоже, сразу же с последнего акта.

– Ну, – сказал он в ответ, – это пьеса такая. Начинается с конца. И, похоже, именно сейчас.

И в самом деле: монитор исправно показал, как зал замер, затаив дыхание, а потом как бы единой грудью выдохнул; и это означало, что историческое заседание съезда азороссов наконец-то приблизилось к открытию.

 

8

– …Если, конечно, гражданам России угодно будет избрать меня своим государем…

Так говорил, стоя на трибуне, Искандер, наш Претендент. Овации успели стихнуть, и его внимательно слушали.

А на мониторе, на котором я все это видел, перекрестие прицела лежало прямо на его груди. Навести аппарат можно было очень точно. Он обладал прекрасной механикой.

– Завтра состоятся Референдум и Избрание. Если вам хоть в какой-то мере близко то, что я говорил, если судьба державы волнует вас – сделайте правильный выбор. Я буду говорить еще и еще, отвечать на все вопросы, какие люди захотят мне задать; мне нечего скрывать, нечего стыдиться. Все мои желания – в том, чтобы достойно продолжить дом Романовых на российском престоле – с пользой для великой страны, для великого народа. Иншалла.

Я удовлетворенно кивнул сам себе. Он не ошибся ни в едином слове – даже в тех последних фразах, которые я едва успел просмотреть перед самым началом заседания. Но это был еще не конец.

– Соотечественники! – заговорил он снова. – Всевышнему угодно было сделать выбор ваш не столь мучительно тяжелым, каким он казался всем нам до нынешнего дня.

Гражданам России предстояло выбрать между двумя представителями дома Романовых. Признаюсь, что, окажись я на месте любого из вас – и меня точно так же терзали бы сомнения.

Но дилемма эта, к великому счастью, отпала…

Краем глаза я заметил какое-то движение на балконе. Покосился на второй монитор и увидел Наташу. Она сидела по-прежнему неподвижно, словно бы внимательно слушала речь.

– Смотри очень внимательно, – предупредил я Липсиса. – На нее. Как только она начнет поправлять волосы…

И именно тогда Наташа подняла руки и стала оправлять прическу.

– Внимание на Долинского! – скомандовал я. – Крупный план!

Изя повиновался.

Лицо профессора заняло весь экран. Оно свидетельствовало о том, что Долинский волнуется. Были отчетливо видны капли пота. Он беспрерывно двигал челюстями, хотя, как мне было известно, никогда не жевал резинку. Раз и другой посмотрел на часы.

Я понимал его. По его расчету, сейчас должно было произойти нечто. После этого «нечто» автобусик должен был сорваться с места и затеряться в московских улицах, заметая следы, Долинский же наверняка остался бы, чтобы принять участие в неизбежной всеобщей суете.

Он ждал; но ничего не происходило. И когда истекли те минуты, что он отводил на какие-то легкие неурядицы, он понял, что ожидаемого события не произойдет.

Тогда он встал, поднял лежавшую на соседнем кресле сумку и по проходу стал спускаться к барьеру балкона.

Наташа чуть шевельнулась, и он мгновенно глянул на нее и так же сразу отвернулся. Я знал, что, прикрытая спинками передних кресел, она сейчас достает из своей емкой сумки автомат – подарок Изи.

Но я надеялся, что ей не придется пустить его в ход.

Долинский шел к барьеру, а навстречу ему, панорамируя сцену, а потом и зал, послушно, повинуясь моим командам, – навстречу ему поворачивалась та самая камера, что в зале привлекла мое внимание. Та, что управлялась отсюда, из автобуса.

Он шел, но еще не видел камеры. Он увидит ее, только подойдя вплотную к барьеру. И одновременно он окажется на моем мониторе. Желательно – чтобы поближе к перекрестию. Потому что тут соревнование пойдет на скорость. А пока я видел его на втором экране и старался поточнее наводить первый – по верхней части прохода. Конечно, если он свернет перед первым рядом и, перемахнув через кресло или просто встав на него, будет готов выстрелить, то по времени я проиграю. Но ведь он не видит, что камера смотрит в его сторону. И он торопится…

У Наташи что-то не заладилось: похоже, угловатое оружие застряло в сумке.

А Долинский не свернул никуда. Он возник – по пояс – над барьером балкона именно в той точке, в которой поджидало его перекрестие прицела, принадлежавшее его же оружию. Мой палец лежал на нужной клавише.

Долинский остановился на миг. И его руки, сжимавшие автомат, поднялись над бархатом барьера.

Но клавиша уже подалась под нажимом моего пальца.

Тонкий прут света, тверже железа, вырвался из второго, сверхнормативного объектива задранной кверху камеры и ударил Долинского в грудь. Поразить его было даже проще, чем играя в какую-нибудь хитрую компьютерную игру.

Падая навзничь, он успел еще изогнуться и опустился не на ступеньки, а на соседнее кресло первого ряда.

И это было все.

Я видел еще, как Наташа медленно опустила сумку, встала и пошла к выходу.

А заседание продолжалось. Кажется, никто так и не понял, что случилось. Только Искандер на миг вскинул глаза – но продолжал свою речь без единой запинки. У него были крепкие нервы.

– Ладно, Изя, – сказал я. – Раз уж ты подрядился помогать мне, то оставайся тут и наблюдай. А мне надо поспешить туда.

– Я на месте Претендента устроил бы хорошие посиделки – не в его, а в твою честь, – пробормотал Изя Липсис. – Если бы не ты…

Я махнул рукой. Я верю в благодарность, но только не со стороны вышестоящих. Да и потом – какой, собственно, благодарности мог я ожидать? У нас не было, конечно же, никакого письменного контракта. Я ничего не просил. Просто я издавна был заряжен именно на эту работу; я ее сделал – и теперь чувствовал внутри лишь пустоту.

– Хотя, думается, – сказал Липсис задумчиво, – что теперь там и без тебя могут обойтись.

– Обойтись без меня, конечно, могут, – сказал я в ответ, – но очень надеюсь, что не все. Пусть почти все – но за исключением одного-единственного человека. Или, точнее – я без них всех тоже проживу. А вот без нее – наверное, не смогу больше.

– Маньяк ты, – сказал Изя, оскаливая рот до ушей. – Сексуальный.

Я бегом ворвался в театр и бросился по лестнице на балкон. В дверях остановился. Двое парней возились около валявшегося в проходе, около самого барьера, Долинского. А Наташа шла между рядами, направляясь ко мне. Я улыбнулся ей, сбежал по ступенькам навстречу, сел так, чтобы видеть Искандера, и показал Наташе на место рядом. Она села, и я нашел и крепко сжал ее холодные пальцы, упавшие на узкое, красивое колено.

– …Необходимость тяжелого выбора для большинства из вас миновала, – повторил свою мысль Искандер. – Потому что не одним россиянам приходят в голову благие идеи и намерения, не одни лишь они жаждут порядка и определенности на многие и многие годы. И в благодатной, одновременно счастливой и несчастной Грузии народ тоже возжелал восстановления своего древнего строя. Это столь естественно для древней Сакартвело с ее аристократией. И вот совсем недавно его императорское высочество, Великий князь Алексей Михайлович, потомок, как вам известно, не только российского, но и грузинского царского рода, получил приглашение занять престол своих предков. А сегодня мы получили известие о том, что Великий князь соблаговолил дать свое согласие. Знаю, мы были слишком заняты своими собственными делами, и весть эта многих из вас застала врасплох. Однако тут, на нашем собрании, присутствует полномочный представитель Грузии, прибывший специально, чтобы объявить нам об этом событии, – а посол этой страны в Москве подтвердит его полномочия. Посему позвольте мне сейчас пригласить его на эту трибуну…

– Сейчас пойдем, – шепнул я Наташе. – А то тут начнется столпотворение. А я устал, как последняя лайка. Жажду тишины и покоя. Хорошо, что претендентов выдвигают не каждый день.

– Разве приема не будет? – так же шепотом спросила она.

– Позже. Вечером. Последний привал перед предстоящей дракой, что наверняка состоится при голосовании на Референдуме. Как сказано – «Вот представлены были ему вечером легко стоящие, благородные».

– Это откуда?

– Фу, не знать таких вещей! Коран, сура «Сад». Айят тридцать первый.

– Ты читаешь в оригинале?

– Еще нет. Но скоро начну – иначе никак не получится.

Пока мы спускались, мой грузинский коллега успел сказать все, что ему полагалось, и народ хлынул в холл, сразу наполнившийся. Говорили все одновременно, и трудно было уразуметь хоть что-то. Но голос по трансляции все же перекрыл все прочие шумы:

– Генерала Акимова просят незамедлительно прибыть к престолонаследнику и Претенденту, Великому князю Александру!

Было несколько немых секунд, пока все переглядывались, вроде бы стремясь увидеть этого самого генерала.

Но никто его не видел. Что было по меньшей мере странно. Потому что узреть его мог любой. Кроме разве что меня – поскольку в холле не было зеркал.

Я вздохнул и сказал Наташе:

– Если кто думает, что царская служба – мед, пусть попробует сам.

– Где же он? – Она все еще оглядывалась.

– Плохо смотришь, – сказал я. – Пошли. Вот случай представить тебя завтрашнему государю. Что называется – ко двору. Будет ли другая такая возможность – неизвестно: государи – народ ндравный…