1

Чтобы избежать излишнего риска, я вывел Наталью уже нахоженной тропой – по крыше и чердакам, воспользовавшись на этот раз другим подъездом: настоящее произведение искусства не может быть повторением уже существующего. Руководствуясь этим же принципом, я оставил машину у подъезда; с чужого крыльца мы сразу же повернули в другую сторону, прошли по пустынным в этот час и не очень освещенным улицам, вышли на проспект и вскоре поймали такси.

Пока мы шли и ловили машину, я успел разместить предстоящие действия на часовой сетке и принялся работать. Воспользовавшись телефоном такси – он был надежнее мобильника, – я позвонил очередной моей журналистской жертве – генералу Филину. Против ожидания, он отозвался своим, достойным Большого театра, баритоном:

– Филин. Слушаю.

– Сергей Игнатьевич, простите за поздний звонок. Вас беспокоит корреспондент немецкого журнала на русском языке…

Он прервал меня неожиданно:

– Ваша фамилия?

– Вебер.

– Ага. Приходилось слышать. Вы, полагаю, тот самый, что берет интервью?

– Так точно, – откликнулся я. Понятия не имею, почему я ответил именно словами «Так точно», хотя вполне возможно было сказать просто: «Да, это я» или «Вы не ошиблись». Было что-то такое в этом человеке, что заставляло отвечать по-солдатски. И его это, кажется, не удивило. Он и в самом деле был генералом, то есть буквально – всеобщим начальником. И к тому же читал немецкий журнал, издающийся на русском языке. И то, и другое можно было сказать далеко не о каждом военачальнике.

– Чем могу помочь? – спросил генерал.

– Если бы вы согласились ответить на несколько вопросов…

– Когда?

– Когда вам будет удобно. Хотелось бы не позже завтрашнего дня.

Его молчание длилось не более полусекунды.

– Завтра – сложно. А сегодня?

Такого я просто не ожидал.

– Это было бы прекрасно!

– Адрес знаете?

Не дожидаясь ответа, он назвал адрес.

– Сколько вам нужно времени?

Я мгновенно прикинул.

– Минут двадцать пять…

– Жду вас через тридцать минут.

– Нас пропустят?

На мой наивный вопрос он даже не стал отвечать – просто положил трубку.

Я дал шоферу новый ориентир. Мужик был сообразительный, а трубка в его телефоне – громкой, так что я мог бы и не утруждать себя.

– Не первый раз туда вожу, – сказал он. – Серьезный мужчина. Ему можно верить.

– А вам? – спросил я.

– Да как в чем. Но насчет него – правда, он такой. Если бы его надо было куда-то выбрать, я бы голоснул, не задумываясь. Только он политикой не занимается. Или тоже начал?

– Вот узнаем, – сказал я неопределенно.

– А где потом можно будет прочитать?

Я невольно усмехнулся:

– Вы что, серьезно?

– Будьте уверены.

– Право, не знаю, что сказать. Журнал – дело не быстрое… Могу только пообещать: если опять придется с вами ехать – честно расскажу.

Этот водила мне чем-то нравился. Вообще у меня нет привычки раздавать подобные обещания. Он же, запустив руку в карман, вытащил оттуда карточку:

– Понадобится машина – позвоните. Обслужу без очереди.

– Спасибо, – сказал я. – Вполне может случиться.

Ведь и на самом деле могло.

Машина тем временем неслась по четырехполосной – в одном направлении – эстакаде Северо-Восток – Центр – Юго-Запад. Эстакада была скоростной, и озаренные ртутным светом спицы великого московского колеса быстро поворачивались под нами. Трасса – на высоте тридцатых этажей, а значит – над крышами, потому что проходила она не над местами высотной застройки – стрелой летела, оставляя слева внизу Ярославское шоссе и Мещанскую. Справа медленно отступала назад Останкинская башня, но еще поодаль от нее, над зеленым массивом, объединяющим Выставку, Останкинский парк и Ботанический сад, уже много лет как слившиеся в одну нераздельную территорию, магистраль отделила от себя приток, плавно ускользнувший влево – на Сокольники, Измайлово и дальше – к Среднему и Внешнему Высоким Кольцам. Дворец Ремесел, занимавший вот уже лет пятнадцать добрую половину территории Выставки, заменивший разброс ее когдатошних павильонов и павильончиков, на мгновения угрожающе воздвигся над нами, но тут же исчез за спинами, а впереди уже ярко-желтым световым шаром обозначилась четырехъярусная развязка вправо, на эстакаду Северо-Запад – Центр, к Ленинградскому проспекту; мы стремились все дальше, поравнялись – на расстоянии – со Стрелецкой башней – самым крупным в Москве торговым центром в середине Стрелецких переулков. Водитель стал перестраиваться вправо. Над Самотекой ушла развязка вправо, к Можайскому радиусу. Над нами подсвеченное московскими огнями небо на исчезающее мгновение перечеркнула линия монорельса Кунцево – Перово, почти сразу за нею отвернул съезд к магистрали Юго-Запад – Центр. Дальше наша трасса пролетит, вычленив из себя поворот над Воронцовскими прудами влево, на Среднее кольцо, и уже вскоре после этого сама вольется в Первое Внешнее кольцо; но так далеко нам не нужно было, мы уже крутнулись на вираже развязки и снижались к Волхонке. Там съезд на землю не самый удобный, и я выбрал бы скорее всего другой маршрут – но то я, а другое – московский профессионал. При всех нынешних многоярусных эстакадах, ездить в столице все равно оставалось тесно и иной раз казалось, что впору расталкивать машины плечами, но наш шеф ухитрился проскользнуть без сучка без задоринки, хотя раза два мне показалось, что он каким-то непостижимым образом умудрялся не протискиваться между машинами, а просто проезжать сквозь них – тем не менее не причиняя им ни малейшего вреда. Я душевно позавидовал его умению, понимая, что мне всего остатка жизни не хватит, чтобы научиться так водить – да и одного умения тут мало, талант нужен; а мы тем временем уже оказались в переулке, пустое спокойствие которого после только что бывшей вокруг магистрали показалось просто нереальным. Мне еще казалось, что мы едем, а машина уже стояла перед стеклянным подъездом тридцатишестиэтажки, на месте разрешенной остановки, как о том свидетельствовал знак; прочие территории были расписаны по жильцам. Я искренне поблагодарил, вылез, помог высадиться немного, по-моему, ошалевшей Наташе, подошел к окошку и расплатился. И не мог не поблагодарить за искусство.

– Вот вы и вызывайте, когда надо, – сказал шофер. – За вызов беру не много.

Я кивнул.

– А может, подождать? – спросил он.

– Не стоит, – сказал я. – Постараюсь пробыть там подольше.

Он понимающе кивнул и ударил по газам.

Двери подъезда, даже с виду массивные, внушительные, могли с первого взгляда показаться дубовыми – однако внутри угадывался металл; они распахнулись перед нами, стоило нам приблизиться, и мы вошли.

 

2

– Я задаю всем одни и те же вопросы, – сказал я, – наверное, на большее у меня просто не хватает воображения. Заранее прошу извинить, если они покажутся вам банальными.

Это было сказано после того, как мы оказались в квартире, в обширной прихожей, где были встречены генералом и здоровенным псом, не выказавшим по отношению к нам ни вражды, ни особого дружелюбия; он воспринял нас снисходительно – и только. Генерал же был сдержанно-любезен, при виде Натальи ничуть, казалось, не удивился и даже поцеловал ей руку с ухватками опытного армейского кавалера. Ей это, похоже, понравилось – во всяком случае, она в ответ искренне улыбнулась. По-моему, я уже научился отличать, когда она улыбается от души, а когда по службе.

– Ну, банальностью вы военных не удивите, – ответил на мое предупреждение Филин. – Вся военная служба основана на банальностях – если этим словом обозначать непрестанное повторение давно известных истин или действий.

Пока он произносил эти слова – неторопливо, четко выговаривая каждый звук, – я исподволь, стараясь не бегать глазами, оглядывался. Кабинет был как кабинет вроде бы, на стенах не висели шашки и кинжалы, пистолеты и какие-нибудь мушкетоны, не было и батальных полотен, равно как и групповых фотографий с друзьями-однополчанами в разные годы, в разных местах. Хотя, насколько я знал, генерал за годы службы успел отметиться в самых разных точках России – да и не только России. Мебель не была антикварной, напротив – современной и не слишком дорогой; такую встречаешь в средней руки офисе. Чего было неожиданно много – это книг, занимавших целиком две стены. И не только на военные темы. Я ожидал, признаться, что на столе, как выражение своего рода credo, будет лежать непременная стопка действующих ныне уставов – такое мне случалось встречать. Их, однако, тоже не оказалось в поле моего зрения.

Оглядываясь, я одновременно думал о предстоящем разговоре. Как и в предыдущих интервью, я должен был сделать попытку прояснить два вопроса; однако по поводу первого из них я сразу решил, что интересоваться этим не буду: просто невозможно было представить, что генерал Филин имел к моей проблеме хоть какое-то отношение. Значит, ограничимся политикой; тем более что отнимать у хозяина дома слишком много времени было бы, учитывая далеко не ранний час, просто невежливо. Вообще репортерам на вежливость, как правило, наплевать, не та работа, чтобы соблюдать политес; но по отношению к генералу почему-то хотелось выполнить все условности.

– Чай, кофе? – тем временем поинтересовался хозяин. – Время суток позволяет и чего-нибудь покрепче, если желаете. А может быть, хотите поужинать? Разносолов не обещаю, семейство мое на даче, но что-нибудь незамысловатое можем сообразить.

– Мы, наверное, как раз помешали вам ужинать, – сказала Наташа светским тоном.

– Нимало. Я живу по армейскому распорядку, время ужина давно прошло. Так что – будете кушать?

Мы поблагодарили и отказались; сошлись на кофе. Филин кивнул. Похоже, у него на столе была кнопка сигнала; во всяком случае, тут же в кабинет вошел старший лейтенант – в отличие от генерала он был в форме – и, выслушав просьбу (приказанием это, судя по интонации, нельзя было назвать), удалился.

– Итак? – сказал Филин, словно показывая, что ритуал встречи считает выполненным и хотел бы перейти к делу. – Слушаю вас.

– Итак, господин генерал…

– Сергей Игнатьевич.

– Да, конечно, извините… Сергей Игнатьевич, вопрос мой и на самом деле банален. Вот вы, человек, так сказать, совершенно русский, даже, насколько я знаю, предки ваши были старообрядцами (он кивнул), и человек совершенно военный, начиная с кадетского корпуса (он повторил движение), – почему вы вдруг оказались сторонником претендента, так сказать, не типично русского и, во всяком случае, вроде бы не православного? Не сказалось ли в этом отношение старообрядчества к православию как к церкви враждебной?

Филин усмехнулся.

– Слишком много психологии, – сказал он. – Не могу сказать, конечно, что наследие предков не имеет к моему выбору никакого отношения; но не наследие религиозное. Ну да, я человек русский, хотя русские вообще, как вы и сами знаете – нация синтетическая, как, скажем, и евреи в свое время; кто только в нашей крови не ночевал за столетия… Я считаю, что в наши дни русские – это такое же обобщающее понятие, как и американцы; именно нация, но не этнос. Во всяком случае, для всего мира это так: можете происходить от кого угодно, но раз вы живете в этой стране, являетесь ее гражданином, вспоены ее культурой – тоже издавна синтетической, кстати, – то вы русский, а если не хотите быть им – что же, границы открыты, и паспорт стоит не так уж дорого. Не в этом дело. Для меня тут важнее другая сторона моего происхождения: вы ведь наверняка знаете, что я из фамилии, военной уже не менее чем в пятом поколении. И потому естественно, что при оценке чего угодно – человека, организации, программы, действия – я прежде всего, сознательно или подсознательно, оцениваю все это с одной точки зрения: отношения к армии, к ее проблемам, к самому этому институту. Вот чем я руководствуюсь. Потому что ведь и в наши дни – как и, скажем, полвека назад, да и век, наверное, тоже – были люди и есть, которые если и не говорят впрямую, что армию надо упразднить, а оставить что-нибудь вроде народного ополчения, стрелецкое войско своего рода – об этом молчать у них ума хватает, – то практически они стараются к этому привести: не убивать армию, но уморить. Ни одно войско в мире никогда не существовало без дотаций из государственной казны – даже и в те времена, когда ограбление побежденных считалось совершенно законным делом. А нас уже десятки лет держат на голодном пайке; но ведь армия – это люди, занимающиеся даже в мирное время отнюдь не самым легким трудом; раз армия у нас добровольная, значит, надо платить как следует – везде и всегда лучшие кадры шли туда, где больше платили, это общеизвестно. Хотите иметь хорошую армию – давайте хорошие деньги. И хорошее отношение. Прадед мой служил сто с лишним лет тому назад, тогда это называлось Красной Армией; так вот он, говорят, в старости с немалой тоской рассказывал о годах, когда даже рядовым быть в армии считалось почетным, потому что народ любил армию – как идею, как защиту, как, в конце концов, визитную карточку страны. В чем нас никто не может упрекнуть – это в отсутствии вот этого ощущения великой страны; оно, наверное, у нас в генах издавна – иначе Россия так никогда великой бы и не стала. А ведь была! А у нас давно уже выработалась противоположная традиция: армия – это плохо, не то, что не почетно, куда там – даже унизительно, да и опасно сверх меры: естественно, если что-то начинается, кадровая армия первой несет потери. И даже сегодня детей – если не говорить о кадетах, конечно – воспитывают в таком духе. У старика было три сына, два умных, а третий – офицер… Срам! Наполеон, кажется, сказал: кто не хочет кормить свою армию – будет кормить чужую. Но если в армию идут люди второго и третьего сорта – по способностям, по моральному уровню, – во всяком военном, выскажу такую мысль, должно обязательно быть что-то от монаха, то есть над всей, так сказать, материальной частью должно возвышаться нечто другое, должна быть одухотворенность, иначе этот орден деградирует, офицеры превращаются в жулье, солдаты – в шантрапу, – так вот, если идут к нам люди низкосортные, приземленные, то от такой армии добра ждать не приходится ни в мирное время, ни тем более в военное. А войны отменить так пока и не удалось…

– Да, – согласился я, усмешкой показывая, что воспринимать мою реплику надо не всерьез: – С войнами, как с деньгами: не отменили вовремя – вот теперь и маемся.

Он тоже улыбнулся, давая понять, что понял шутку.

– Вот, по-моему, я вам и ответил: примкнул к этим людям потому, что жду от нового государя правильного отношения к армии.

– Но это вы лично, Сергей Игнатьевич; а армия в целом – как она относится к возможным переменам?

Он ответил, не задумываясь:

– Будет держать разумный нейтралитет. То есть сама не обнажая оружия, постарается не позволить кровопролития с любой другой стороны. Армия надеется на лучшее будущее.

– И по-вашему, именно этот государь сможет оправдать надежды? А не другой претендент? Вы в этом так уверены?

– Ну, если бы выбор был, скажем, из десятка, то я, может быть, еще подумал. Но ведь выбираем одного из двоих.

– По принципу меньшего зла?

– Да нет, отчего же? Я бы сказал – по принципу наибольшего блага. Оно и тот претендент – человек вроде бы весьма достойный, и тоже имеет отношение к дому Романовых, хотя и не столь прямое, как наш…

– Рискну спросить: вы верите, что его жизнеописание соответствует истине?

Он чуть поджал губы:

– Я мог бы сказать, конечно, что как человек военный не обсуждаю данностей. Но на деле – не так, думал об этом, безусловно. Лжедимитрии в российской истории – явление известное. Но ведь, с другой стороны, – он чуть прищурился, – четыре жизнеописания Спасителя во многом не совпадают, и тем не менее верующий сомнений не имеет. Как говорится – короля играет свита. А что касается подлинности… Да Господи, Петр Алексеевич был ли подлинно Романовым? Или князь Черкасский своего семени подбросил, а иные судят – патриарх Никон; тоже, говорят, мастер был не только по реформенным делам. Так что же, Петр – не Великий после этого? Не государь? Не император? О потомках его уж и не говорю. Знаете, – он чуть понизил голос, наверняка неосознанно, – я так полагаю: вот была во времена оны фирма «Форд Мотор Компани…»

– Так она и сейчас есть!

– Знаю, конечно. Но была она сперва – и долгое время – семейным предприятием. Так сказать, автоцарствующий дом Фордов. А со временем – со временем стала нормальным акционерным обществом, и управлял и сейчас управляет ею директорат, где, может, ни одного с фамилией Форд и нет более. Но Дом остался, имя осталось – как традиция, как гарантия устойчивости и всего прочего, чему положено быть.

– Однако это ведь как раз не монархия более, но скорее республика…

– Олигархия – скажем так. Верно. Однако же там наверняка контрольный пакет акций – в одних руках, Фордов ли, или какого-нибудь банка – так что правитель истинный есть, он просто на троне при публике не восседает. Но это там, у них такого рода традиции имеют глубокие корни, как у дуба, сколько ни старайся – не выдернешь; мы же сегодня – ель, та самая елочка, что в лесу родилась; вымахала вроде бы здоровенная, а корни по-прежнему поверху идут, далеко – но поверху; те, что в глубину уходили, обрублены – вы сами знаете, когда и кем. И в отличие от той же Америки для нас сейчас задача – отрастить этот глубинный корень, его подкармливать, беречь. Нам как раз нужен трон явный.

– А исламизация вас не смущает?

Филин пожал плечами:

– Знаете – нет. Скажу, почему. И из истории, и по своим впечатлениям… Есть народы, дающие хороших солдат. Немцы например, японцы. Мы, конечно. Это все – в ретроспекции. Все мы за свое пристрастие к этому делу были наказаны, и больно. Те и другие – на поле боя, а мы, как говорится – у себя дома. Мол, слишком гордились – оттого и разорились. На деле же произошел психологический, я считаю, слом у всех подобных: то, что почиталось достоинством, стало именоваться недостатком. А почему? Да потому скорее всего, что служить истово – а в армии тем более – можно только при четком, как дважды два или, если угодно, как «Отче наш», – понимании – кому или чему служишь. Не слову. Не знаю, как назвать: Образу? Мысли? Слово «Идея» у нас давно стало едва ли не ругательным… Так вот: я представляю себе, что мне надо поднять солдат в атаку, безнадежную, но тактически необходимую атаку, из которой вряд ли кто-нибудь из них выйдет живым, и уж, во всяком случае, ни один не останется невредимым; какими словами я подниму их? За Великую Россию? Но мы с каждым годом все меньше верим в ее величие, слова эти стали уже только словами, за которыми разве что редкий видит образ, нечто такое, что можно потрогать руками… За православие? Не верю: не пойдут! Мы разучились верить… Но если бы командовать пришлось солдатами, исповедующими ислам, – я не сомневался бы ни мгновения: во имя Аллаха они пошли бы, не дрогнув. Солдат, если хотите, должен быть идеалистом – именно потому, что жизнь дает ему не так уж много возможностей для этого… Не знаю, как по-вашему, но для меня это – весьма убедительная причина. Да, ислам – достаточно строгая религия; но в армии строгость – необходимое условие существования, и очень хорошо, когда служить приходят люди, заранее приученные к уровню требований…

Он остановился, отпил кофе. Усмехнулся:

– Ну, боюсь, что слишком далеко ушел в профессиональные соображения. Все это можно было бы сказать в немногих словах. Что нужно мне – человеку и военному? Одно: великая Россия. Что нужно великой России? Одно из первых, если не самое первое: великая армия. Что нужно армии? Люди и деньги, прочее приложится. И если приходит человек, который, я уверен, может дать стране и то, и другое, – я за него. Вот, пожалуй, так можно сформулировать. В мире ислама всегда уважали воина. Это меня устраивает.

Я кивнул:

– Ответ, я бы сказал, исчерпывающий.

– Во всяком случае, я считаю, достаточный, – сказал Филин. – Хотя, конечно же, причин для какого-то поступка бывает, как правило, больше одной. Просто сам человек не всегда понимает это.

– Но вы-то понимаете, раз говорите так?

– Я всегда старался понять мотивы своих решений. Командир, если он настоящий командир, всегда должен отдавать себе отчет в них – чтобы по возможности исключать личное. Вот например: я понимаю, что в моем приходе в лагерь Александра сыграло роль то, что он, как-никак, служил в армии, причем – в нашей армии, в той самой, в которой всю жизнь и я служу. А тот, другой претендент солдатской каши не хлебал – и, значит, мне его понять труднее и ему меня – точно так же… Хотя – не знаю, зачем, собственно, я вам это объясняю. Просто созрела, видимо, потребность выговориться. А у себя в войсках не очень-то пооткровенничаешь: там все должны быть всегда уверены в твоей твердости, в ясности твоего ума и обоснованности решений. Всякий командир обязан быть вождем – начиная с командира отделения и до Верховного. Или, может быть, вы мне чем-то так понравились?

Произнося последние слова, он перевел взгляд на молча сидевшую Наталью и улыбнулся:

– Просто мы с вами как-то так… по-семейному сидим, за чайком-кофейком, без суеты, и вы меня ни уколоть, ни подцепить не стараетесь, а ведь для большинства журналистов такой вот разговор – только повод себя самого показать. А у вас как-то не так – не профессионально, я бы сказал, получается.

Он вдруг выстрелил в меня взглядом – неожиданно, навскидку:

– Теперь у меня к вам вопрос. Оружием владеете?

У меня на мгновение мелькнула идиотская мысль: сейчас он предложит мне поединок, победившему достанется Наталья. На пистолетах, или, может быть, на саблях, которых тут не было; или на мясорубках, может быть… Фу, маразм.

– Стрелять приходилось, – ответил я осторожно. Наташа быстро глянула на меня и потупилась; наверное, ей тоже почудилось, что она тут как-то замешана.

– По мишеням, я полагаю? На меткость?

В жизни мне приходилось стрелять не по одним только мишеням; но об этом распространяться вряд ли следовало. Но и изворачиваться не хотелось.

– Приходилось.

– Скажем, из пистолета? Серьезного, не дамского.

– Бывало. ПМ вас устраивает?

Он только усмехнулся.

– Обойму – прицельно, на поражение – выпускаете за сколько?

Я почувствовал, что начинаю злиться. Злым я себе не нравлюсь; да репортеру и не пристало, он – всего лишь проводник и накопитель информации, а не аналитик. Но все же – что это вдруг ему вздумалось?

– Полторы секунды. Сейчас.

– Раньше, значит, бывало и быстрее?

– Чего не бывает в молодости.

– Верно. Что же: норма профессионала.

– В наше время журналистика, репортаж – занятие небезопасное.

– Ну да, конечно, журнали-истика…

Он протянул последнее слово, глядя куда-то в сторону, отвлеченно, словно думал в эти секунды уже о чем-то другом. Потом посмотрел на меня, чуть наклонив голову набок, шевельнул губами – словно бы медля принять некое решение. Нет, не похоже было, что он хотел как-то поставить меня в неловкое положение; да и зачем? Мог ведь и вообще со мной не разговаривать, послать по телефону ко всем чертям.

Генерал тем временем, похоже, пришел к определенному выводу.

– Так вот, мы о причинах говорили. Но вы как-то сразу перешли к Претенденту. К Александру. А ведь по логике надо было иначе: сперва всегда возникает идея, а потом уже начинаешь думать о методике ее реализации. Вы же не очень интересовались тем, как я пришел прежде всего к самой идее восстановления монархии в России. Или это кажется вам совершенно естественным: многие, мол, пришли, вот и Филин в том числе. Так?

– Разве это не одно и то же?

– Ну, ну… Так нельзя, я ведь не поверю, что вы такой простодушный, а как только я перестану верить, то и пропадут все ваши труды впустую, весь нынешний вечер.

А он хитрее оказался, чем я предполагал. Он уже совсем близок был к тому, чтобы запустить руку в меня поглубже и вывернуть наизнанку; этого нельзя было допустить. И я почувствовал, что внутренне собираюсь в комок, готовясь к серьезной схватке.

Схватки, однако, не получилось – потому что вмешалась третья сторона. Наталья совершенно неожиданно для нас обоих улыбнулась и безмятежным тоном произнесла:

– Сергей Игнатьевич, вам ведь очень хочется это сказать, и вы так усердно готовите почву для этого… А вы просто возьмите да скажите; понимаете ведь, что разговор идет не под стенограмму, и читателю будет сообщено только то, на что будет дана ваша санкция. А то смешно смотреть, как два неглупых человека петляют друг вокруг друга, финт за финтом…

Филин рассмеялся – неожиданно громко, весело, искренне.

– Воистину – что бы мы делали без женщин!

И сразу посерьезнел.

– Вы, конечно, правы, мадам. Есть желание сказать – но, как говорили когда-то – и хочется, и колется, и мама не велит… Дело все в том, что до половины я в вас разобрался: что вы не очень репортер, или не только репортер – мне ясно, а вот кто на самом деле – остается пока не установленным. Я и не спрашиваю, потому что вы не скажете, это мне ясно. Но человек вы серьезный…

Он неожиданно поднялся. Подошел к письменному столу. Нагнулся. Из нижнего выдвижного ящика, поколдовав немного с замком, вынул кожаную папку. С ней вернулся к нам. Не раскрывая, положил на столик, раздвинув чашки.

– Вот… возвращаясь к причинам. В любой моей биографии нимало не скрывается тот факт, что и отец мой, Филин Аксентий Леонтьевич, тоже был генералом, а точнее – это я «тоже генерал», он же в звании был старше меня сегодняшнего. И должности занимал более значительные: был и заместителем министра, и – под конец – начальником Генштаба, а до того командовал серьезными округами… И было это в самые, не боюсь сказать, критические времена – и для армии, и для всей России. Они – я о моем отце говорю и о нескольких его товарищах по службе и по взглядам – не могли, конечно, не болеть душой и об одном, и о другом. Они…

Я осмелился перебить его, чтобы сократить предисловие:

– Это мне известно: что в победе авторитета личности над авторитетом представительской анархии – в конце того века – батюшка ваш сыграл немалую роль. Сие никогда тайной не было.

– Это – не было, верно. Однако мотивация их до конца, во всей полноте, так никогда и не раскрывалась – просто потому, что рано было, и сегодня еще рано, и только после избрания на царство настанет время сказать и об этом. Вы отлично понимаете, почему: любой процесс для людей, и прежде всего для его участников, должен выглядеть совершенно естественным, а не спровоцированным, не подготовленным… В этом смысле люди почему-то упорно верят в непорочное зачатие – хотя в собственной практике пользуются другой технологией. Каждому хочется быть фигурой в руках Истории, но претит оказаться такой фигурой в руках другого смертного; хотя история ведь только через смертных и осуществляется. Скажите: так Бог велит – и все довольны, и выполняют. Но попробуйте сказать: так захотел генерал Акимов, скажем…

Тут я вздрогнул. Невольно. Не ожидал. И боюсь, это от него не укрылось. Но он не прервал фразы:

– …и все мгновенно начнут размышлять: а кто он такой, этот имярек, чтобы мной манипулировать? И дело забуксует.

Он положил ладонь на кожаную папку, побарабанил по ней пальцами, потом поднял ее и протянул мне.

– Вот здесь – несколько любопытных документов. Копии, конечно. Посмотрите на досуге. Думаю, они окажутся вам полезными. Если не пригодятся – уничтожьте, возвращать не надо. Но – только, так сказать, для внутреннего пользования. До поры, до времени. Как говорится, из части не выносить. Да берите, она не заминирована.

Он передал мне папку жестом, каким высокие руководители, только что подписав важное международное соглашение, обмениваются аутентичными экземплярами. Я принял ее. Раскрыл. Там было несколько машинописных листков стандартного формата, скопированных вроде бы на ксероксе. Я сложил их аккуратно, сунул в карман, обложку вернул ему. Пока я умещал бумаги во внутреннем кармане, генерал успел углядеть кое-что. И спросил:

– Вам, кстати, не жарко? Могу перенастроить кондишен.

– Спасибо, – отказался я. – Я вообще мерзляк.

– А Наталья… Как, кстати, отчество?

– Лучше просто Наташа.

– Слушаюсь… Наташа не замерзнет? Не боитесь?

Я внутренне покраснел: тут он, конечно, был прав. А я об этом и не подумал всерьез. Свинство, безусловно.

– Виноват, – сказал я. – Исправлюсь. Но вообще-то пока я на ходу…

Он покачал головой:

– Никто же не веси часа, как сказано. Так что вы уж постарайтесь. А впрочем – никогда не откладывай на завтра…

Он снова подошел к столу, нажал кнопку. Старший лейтенант возник.

– Саша, посмотри у нас там, в гадючнике, – лишнего жилета не найдется? Для дамы.

Старшой перевел глаза на нее, оценивая.

– Найдем, товарищ командующий.

– Вот и принеси.

– Да спасибо, – сказала Наташа. – Только мне и в самом деле не холодно.

– Отставить разговоры! – грозно сказал генерал. – Утепляться и надо, пока еще не стало холодно. Или, наоборот, слишком жарко…

Тут она поняла. Старший лейтенант Саша вернулся; свернутый бронежилет он нес в вытянутых руках, как богатый букет.

– Ваше приказание выполнено, товарищ командующий.

– Свободен. Ну-ка, красавица, облачайтесь. Да без всяких… Мы отвернемся.

Кивком он пригласил меня; мы отошли к окну, он слегка раздвинул жалюзи, взглянул вниз.

– Все спокойно вроде бы, – сказал я.

Он кивнул:

– Будь иначе, ребята предупредили бы.

– Разве там кто-нибудь есть?

– Ну, ну, гость. Не играйте в наивность.

– Не буду. Извините.

– Об этих бумагах: когда познакомитесь с ними – было бы любопытно с вами побеседовать. Там есть – вы увидите – какие-то ссылки на людей и факты, мне не известные. А хотелось бы разобраться досконально.

– Увлекаетесь историей?

– Не сказал бы. Просто хочу о своем отце выяснить все, поелику возможно. В отношении родителей мы всегда поздновато спохватываемся – когда их уже не спросишь. Но именно тогда и возникает в этом потребность.

– Да, – согласился я. – Боюсь, что и наши дети начнут думать об этом слишком поздно. Хотя вот моя дочь уже сейчас очень интересуется.

– Наташа – ваша дочь? Знаете, а ведь мне, откровенно говоря, показалось…

– Вам правильно показалось, – сказал я тоном, ставившим предел разговору на эту тему. Он понял, разумеется.

– Думаю, – сказал он, меняя тему, – целесообразно было бы вас проводить до вашего расположения. Для полного спокойствия. Машину вызвать мне недолго. С охраной.

Конечно, это было бы целесообразно – только не с точки зрения моих дальнейших планов на сегодняшний вечер – вернее, уже ночь. Мы с Наташей должны были до утра исчезнуть бесследно.

– Очень благодарен за заботу. Но имею основания отказаться.

Он кивнул:

– Полторы секунды… А как с кучностью?

– Соответствует.

– Ну, что же – вам лучше знать, что вам нужно.

– Мужчины могут смотреть, – донеслось из-за наших спин.

Мы отошли от окна. Наташа экипировалась. Было немного заметно, однако когда наденет плащ – все аномалии укроются. Sehr gemuеtlich.

– Ну что же – до завтра? – сказал я, чтобы откланяться.

– Будем надеяться, – ответил он. – Кстати, насчет завтра: у вас есть… что-нибудь?

Странный вопрос, не так ли? Но совершенно понятный.

– Нет. Не считаю нужным.

– А до завтра достать можете?

Я призадумался, понимая, что без причины Филин не стал бы этим интересоваться.

– Боюсь, что нет.

– Боюсь, что нет… – повторил он. – I’m afraid… Живали в Англии?

– Почему же обязательно, – возразил я. – К нам через литературу пришло столько конструкций.

– Верно. Обождите, соберусь с мыслями. Думается, тут вы дали маху. Чтобы охранять даму, рыцарь должен быть вооружен. Хорошо. Одолжу вам – из своих запасов. Ничего особенного, конечно, девятимиллиметровый браунинг – презент одного ближневосточного коллеги, подружились на совместных учениях.

– Да не надо…

– Вы прогноз погоды слышали?

– На завтра? Нет еще.

– Ожидается резкий, порывистый ветер до шести баллов.

– Вот как, – сказал я. – А осадки?

– Обещают и осадки.

– Тогда давайте, – сказал я.

 

3

До бывшего жилища Блехина-Хилебина добраться удалось без помех. Внизу, в подъезде, мы немного постояли, прислушиваясь. Было тихо. В этот час люди уже укладываются спать или сидят перед телевизором с приглушенной громкостью; в России акустика порой хромает в концертных залах, в жилых же домах она идеальна. Я спросил:

– Какой этаж?

– Восьмой. Лифты там дальше, налево.

Я покачал головой:

– Не надо. Пойдем пешком.

Наталья, похоже, удивилась, но спорить не стала. Сказала лишь:

– А я даже не знаю, где тут лестница. Не приходилось…

– Ничего. С нашими талантами непременно отыщем.

– А скажи…

Я прервал ее, приложив палец к губам:

– Тсс… Враг подслушивает.

Но в ее жизни эта формула ничего уже не значила. Хорошо быть молодым.

Лестницу мы, конечно, нашли; она шла практически снаружи дома, и с каждой площадки можно было окинуть двор взглядом, чем я и воспользовался. Никакой подозрительной суеты не заметил; за все время, пока мы поднимались, только один человек пересек двор, не совсем уверенно ступая, но и он скрылся совсем в другом подъезде, в противоположном корпусе. Похоже, на хвосте у нас никто не сидел, да и неудивительно: прежде чем отпустить нас на все четыре стороны, генерал Филин принял меры, чтобы сделать наш отход безопасным; люди для этого у него, как оказалось, были. Перед тем как войти с лестничной клетки восьмого этажа, мы снова с полминуты помедлили. Но и тут было тихо. Дверь я распахнул рывком: такие ничьи двери, бывает, скрипят, и чем медленнее отворяешь их, тем скрип этот тянет за нервы дольше и противнее; кроме того, если за дверью кто-то поджидает тебя, выгоднее не дать ему времени на подготовку.

Но нас никто не ждал, и мы с Наташей ничуть не обиделись на отсутствие чьего-то внимания. Нужная дверь была, как я и думал, опечатана. Но самым примитивным образом: при помощи наклеенной бумажной полосы с фиолетовыми печатями и чьей-то загогулистой подписью. Я вытащил из кармана ножик-шпрингер с длинным, узким клинком. Клей, как ему и полагалось, оказался халтурным, и один край полосы – тот, что был на двери, а не на косяке – удалось отделить легко и без потерь.

– Ключей у тебя, конечно, нет.

– До такой степени наши отношения не дошли, – сухо сказала она.

– Не обижайся. Я просто уточняю.

– Мог бы и не в такой форме. Ясно же: будь они у меня, я давно уже сказала бы.

– Приношу извинения за непродуманную форму вопроса. А теперь займемся делом.

– Ты уверен, что нам надо взламывать дверь, врываться в жилье покойного?

– Тебе кажется, что тут, в коридоре, ночевать будет удобнее? А что касается взлома, то его просто не будет. Произойдет лишь негромкий диалог с замком – он хотя и с иностранным паспортом, но, полагаю, откликается на обращение по-русски…

Я уже упоминал, что сумка, без которой я на улицу не выходил, была достаточно тяжелой, хотя наполняли ее вовсе не воспоминания. Я пошарил вслепую и вытащил нужный инструмент: в сумке все лежало не россыпью, как в дамском ридикюле, а располагалось по соответствующим кармашкам, карманам и карманищам.

– Квартира может быть на контроле в милиции, – напомнила Наталья.

– Учтено.

Дискуссия с замком длилась секунд сорок. Потом – слышно было – ригели мягко вылезли из гнезд. Перед тем как войти, я без труда открыл помещавшийся рядом с дверью в коридоре шкафчик со счетчиком и предохранителями, и выключил оба провода, а для страховки и пакетник. Подсвечивая себе фонариком (из той же сумки), отворил дверь, и мы вошли. Я осветил стены в поисках сигнализирующего устройства…

– Не волнуйся: все отключено. Я привык заботиться о ближних. Да не хватайся ты за пистолет: вы в полной безопасности!

Я повернулся. Медленно опустил напрягшиеся было руки.

– Изя! Какого черта…

Он с удовольствием засмеялся.

– Не ожидал, да? Но не все же тебе меня удивлять, это противоречило бы теории вероятности. Ну, что же мы толпимся в прихожей: заходите в комнату. Только сначала, будь добр, включи предохранители. Конечно, в темноте романтичнее, но наш возраст взывает к реализму.

Я вынужден был согласиться с ним, высунулся из квартиры, включил пакетник и перекинул оба рычажка.

– Ну вот, – удовлетворенно констатировал Изя, – теперь можно побеседовать без помех.

 

4

– Спрашивать буду я, – заявил я, когда мы расположились в тесной комнатке – уселись в кресла, которые показались мне какими-то допотопными, хотя в свое время, похоже, стоили немалых денег. Такие, видно, были в моде в пору, когда покойный владелец их переживал пик своей карьеры. В наше время моды меняются стремглав, но вещи долговечны, как слоны, и чем они старше, тем долговечнее.

– Сделай одолжение, – согласился Изя. – Только по теннисным правилам. Каждый имеет свои подачи. По принципу тай-брейка: твой вопрос, потом два моих, два твоих – и так далее.

– Но тогда уж как в покере, – сказал я, – ставки без ограничения.

– Ну сыпь свои фишки на стол.

– Почему ты здесь оказался?

– Я ценю своих друзей, особенно старых. И стараюсь сделать все, чтобы облегчить их жизнь – и тем более сохранить ее. А также предотвратить их ошибки – в частности, в отношении меня самого. Моя очередь.

– Ну… спрашивай.

– Ты уже получил ответ на беседу с духовным лицом?

Похоже, я слишком промедлил с ответом. Вопрос, откровенно говоря, был совершенно неожиданным. Изя, выходит, знал то, чего ему знать никак не полагалось. Он правильно оценил мою запинку.

– Успокойся, хавер. Я не выкрадываю ваших секретов. Но порой ими со мной делятся – для пользы дела.

– Интересно, кто же это так щедр на информацию…

– Если я назову генерала Акимова – тебя устроит?

Час от часу не легче.

– Опять Акимов! Ты же клялся, что не знаком с ним лично! Или свидание ваше все-таки состоялось?

Сам-то я в это не верил: знал, что Акимов и не собирался на обещанную мной встречу. Но интересно было, что ответит мой хитрый приятель.

– Подтверждаю: к сожалению, не имею чести. Должен был вроде бы увидеться – да вот не получилось, отвлекли другие дела.

– Следовательно, он тебя знает?

– Не уверен. Думаю, что мое имя вообще в этом деле не фигурировало. Но было дано разрешение подключить к решению проблемы представителя службы, с которой сотрудничает ваша организация.

Это, пожалуй, была правда.

– Но ты не ответил на вопрос, мар журналист, – напомнил он.

– Увы, не могу. Я такого разрешения не получал. Но если бы имел его, то, пожалуй, ответил бы отрицательно.

– Так вот: пусть это тебя не волнует. С протоиереем все в порядке. Он не имеет к интересующему тебя делу никакого отношения. Нормальный церковный политик.

– Я так и предполагал. Но все равно спасибо. Второй вопрос?

– Ты оказался здесь в поисках ночлега – или рассчитывал найти что-то, чего могла не заметить – или не оценить – милиция?

– В общем, и то, и другое.

– Насчет ночлега – думаю, до утра здесь никаких событий не будет. А что касается поисков – напрасный труд. Здесь ничего нет. Могу гарантировать. Я тут все уже исследовал. Да покойный старик и не был в этих делах большим мастером. Тайничок у него был, конечно, могу показать – в духе начала века, этакая индийская гробница с автоматическим уничтожением содержимого при попытке вскрытия. А сундук пытались расковырять.

– Милиция?

– Нет. Те, кто нейтрализовал его самого. По горячим следам. Милиция, когда смогла наконец открыть, нашла только пепел.

– Обидно.

– Еще бы.

– А может быть… – заговорила вдруг Наташа – и тут же умолкла. Изя мгновенно повернулся к ней:

– Может быть… Ну, смелее, красавица, смелее!

– Да нет, – сказала она. – Глупая мысль пришла.

Похоже, он не поверил. Но настаивать не стал.

– Спрашивай: твоя подача.

– Как понимать твои слова насчет моей жизни?

– Самым буквальным образом. Видишь ли, есть люди, которые очень хорошо знакомы с твоей манерой работать. Они внимательно за тобой, надо полагать, приглядывают. И рассчитали, что ты просто обязан тут появиться. Так, во всяком случае, это мне представляется. Конечно, пока это лишь гипотеза. Версия, не более того. Но их внимание ты, я предполагаю, уже почувствовал на себе разок-другой. Так вот, тебя здесь ждали; но прежде вас сюда пожаловали мы.

– И?..

– Два холодных предмета пришлось эвакуировать.

– Лихо.

– «Лихо» в каком значении: хорошо или плохо?

– Лингвист хренов… Теперь отвечай серьезно, глядя в глаза: кто они?

– Трупы не опознаны.

– Да я не об этих… Кто стоит за ними?

– Это и я сам хотел бы знать. Конечно, версии есть, но пока еще не могу назвать никого. Однако в одном смею уверить: за ними не стою ни я, ни моя служба. Наоборот. Я – это второе звено в цепочке людей, работающих по предотвращению непоправимой потери.

– Кто же первое?

– Ну, – сказал Изя, – не надо скромничать.

– Не понял.

– Могу поделиться моим предположением.

– Сойдут и предположения.

– Первое лицо – ты.

– Любопытно: какие умозаключения привели тебя к такому выводу?

– Они тебе ни к чему. Занимайся своим делом. Пусть каждый занимается своим делом: идеал всякой организации.

О том, что у меня были и свои предположения по этому поводу, я решил промолчать. Если мы и играли в покер, то еще не пришла пора раскрывать карты.

– Что еще ты искал тут, представитель компьютерной фирмы?

– Разные сопутствующие обстоятельства: жучки и прочее. Смешно: их просто не оказалось. Не успели произвести меблировку, как пришлось круто поступить с хозяином. Боюсь, что они вышли на него не без твоей помощи.

– Не уверен…

– Да очень просто. Мадемуазель, – он изящно поклонился Наташе, – если я не дезинформирован, сотрудничала с ним. И всем было на это наплевать. Но когда она начала параллельно работать и на тебя – а ты их заинтересовал куда раньше…

– Понял. Ты прав. Не обязательно, но очень возможно. Твои вопросы?

– Какую змею ты пригрел у себя за пазухой?

– Браунинг, девять миллиметров.

– Фу. Мне стыдно за тебя. На. Дарю на правах друга детства.

Он извлек из-под столика, вокруг которого мы расселись, коробку, по величине напоминавшую шоколадный набор – из дорогих.

– К чаю?

Он усмехнулся:

– Если ты распиваешь чаи с врагами…

Я открыл коробку. Там лежал новенький «Узи», последняя, облегченная модель. С автомата, похоже, только что сняли консервационную смазку.

– Ого! – сказал я. – Но ведь это все-таки Москва, не какие-нибудь джунгли…

– В джунглях мне приходилось бывать. После Москвы этих дней там хорошо лечить нервы полным покоем. Бери. Боюсь, что не пожалеешь.

Не оставалось ничего другого, как с благодарностью принять подарок.

– Тебе хоть приходилось держать его в руках? – спросил он. – Если нужен инструктаж…

Он еще не договорил, как автомат уже смотрел ему в грудь; одновременно щелкнул затвор. Наташа ойкнула, дернулась на стуле. Изя кивнул.

– Хорошо, что патроны – в отдельной упаковке, – сказал он невозмутимо. – Чем еще я могу насытить твое любопытство?

– Скажи: какой смысл – тебе, твоей фирме, твоей стране – вкладывать деньги в организацию, которая, скажем так, работает на усиление исламских веяний в этой стране?

– Смысл великий.

– А членораздельнее?

– Да ты и без меня это прекрасно понимаешь. Если Россия сможет ощутимо влиять на наших исламских соседей – это послужит укреплению мира в нашем традиционно беспокойном районе. Мы, как всегда, заботимся о своей безопасности – если даже ради нее приходится прибегать к нетривиальным приемам. Мы заинтересованы не в увеличении влияния ислама в России, но в усилении влияния России на исламский мир; если для этого надо помочь мусульманам в вашей стране – что же, пожалуйста.

– Неужели предстательство Штатов вас более не удовлетворяет?

– Штаты… Они, ты сам понимаешь, еще очень долго будут восприниматься исламом как нечто не только чуждое, но и враждебное; они еще сильны – поэтому ислам с ними считается; но любить их не будут никогда не только в Иране или Ираке. А согласие из-под палки никогда не бывает надежным. Но вот если в мире возникнет равная сила, достаточно крепко связанная с исламом, – конечно, к такому лидеру будут прислушиваться и выполнять его советы с куда большей охотой. Вот так в общих чертах обстоит дело с нашей точки зрения. И вот почему я здесь.

– Ты сказал – в общих чертах. Но есть, наверное, и какие-то интересные частности?

– Без них никогда не обходится.

– Какой же частный вопрос ты должен решить сейчас, здесь?

Он, казалось, поколебался; но решение выпало не в мою пользу.

– Об этом пока еще рано. Я ведь не забываю, что имею дело с журналистом. А в моем деле преждевременная огласка совершенно не нужна. Читай газеты, – посоветовал он. – Только не сейчас, а этак через месяц после воцарения. Когда у государя найдется время для занятий международными делами.

– Еще один вопрос: ты собираешься с ним встретиться – теперь, еще до референдума?

– Надеюсь, что он удостоит меня такой чести. Вижу, однако, что ты мне все еще не веришь. Ищи своего человека, повторяю, в другом месте.

– Ясно.

– Ну, я считаю, что моя пресс-конференция успешно завершена. Всем пора спать – даже мне. Вы можете располагаться тут до утра без помех: за домом присматривают.

– Шин Бет?

– Тебе обязательно нужны названия? Излишнее любопытство вредно, молчание, как ты знаешь, ограда мудрости.

Но мне было не до изречений.

– Послушай, Изя. Если ты в самом деле заинтересован в сотрудничестве…

Он растянул рот до ушей в нахальной, как мне показалось, ухмылке.

– Мы давно уже сотрудничаем; просто ты об этом не догадываешься – а вернее, тебя скверно информируют.

– Пусть так. Но если хочешь продолжения, то хоть ты не скупись на информацию.

– По-моему, я и так уже сказал тебе все, что можно, и даже то, чего нельзя.

– Тогда добавь самую малость.

Он поморщился:

– Ну чего тебе еще?

– Объясни: почему ты не пришел, когда я договорился о твоей встрече?

– Я был там, – сказал он, не моргнув глазом. – И вовремя понял, какую встречу ты мне готовишь. Люблю приходить заранее. Да и я – не волк-одиночка, меня тоже страхуют. Конечно, если бы вы меня и задержали, то не более чем на полчаса; но я не мог потерять и этих тридцати минут. Иначе ты сейчас выглядел бы бледно. И девушка тоже.

– К сожалению, – сказал я, – твою встречу сейчас организовать я не в силах. Но передать что-то от тебя – могу.

– Кому?

– Хотя бы тому же Акимову.

Он подумал немного.

– Нет нужды. Я уже передал, кому следовало.

– Не секрет – кому? А то ведь может и не дойти.

Он покачал головой:

– Из уст в уста – самому Претенденту.

То был удар ниже пояса.

– Ты… виделся с ним?

– Он доверяет нам больше, чем ты.

– Я ведь могу проверить…

– Ради Бога. – Он помолчал секунду. – Пожалуй, могу сдублировать и тебе. Речь идет о готовящейся атаке на Претендента…

Ну об этом-то я знал.

– Не на Искандера, – уточнил он. – На Алексея.

Бред. Я бы знал. Европа была для меня совершенно прозрачной. Там ничего подобного не затевалось.

– Ты уверен? Мне это кажется маловероятным.

– Гарантирую стопроцентно.

– Не верю. Искандер слишком умен, чтобы…

– Он ни при чем. Это не его команда. Не ваша. Это работа тех, кто ставит на Алексея. Предотвратить в последнее мгновение, с шумом и треском – и обвинить вас. Ты, я вижу, все еще не понял, чем тут занимаюсь я. Страховкой; но не Искандера – вас и так слишком много. Страховкой Алексея. И не только потому, что покушение на него было бы на деле ударом по Александру. В первую очередь – потому, что Алексей нужен.

– Кому? Зачем? Для поддержания здоровой конкуренции?

Он покачал головой:

– Вот этого я сказать не могу. Потерпи. Да и мне пора.

Но я уже сообразил:

– Тбилисский вариант?

– Умный человек, – сказал Изя. – Все понимаешь. Грузию и Армению мусульмане не получат: они должны остаться такими, каковы есть. Ну, все, все, все.

Уже в прихожей он повернулся:

– Кстати. Завтра, отправляясь на съезд, захвати с собой мой подарок.

– Что-то у всех мрачноватые прогнозы на завтра. Ты, Филин…

– Умный человек, между прочим. Советую прислушаться. И вообще – будь осторожен. Шрейб открыткес. Шалом!

Он закрыл за собой дверь, и через минуту приглушенно загудел лифт. В комнате Наташа капризным голосом сказала:

– Ну, теперь я могу наконец вылезти из танка?

И принялась расстегивать бронежилет.

– Только не закидывай куда-нибудь, – предупредил я. – Мало ли – вдруг понадобится.

– Ага, – сказала она. – Пожалуй, ты прав. Надену его вместо пижамы. Для защиты от тебя.

– Не поможет, – откликнулся я. – Слишком короток.

– Какая досада! – проговорила она так убедительно, что я чуть было не поверил.

 

5

Я проснулся, когда настоящее утро еще не успело установиться; сработал внутренний будильник. Неплохо было бы позавтракать; однако нечем оказалось. Пришлось ограничиться утренними процедурами; на йогу времени уже не хватало. Пока Наташа собиралась, я внимательно осмотрел квартирку: все должно было остаться точно в том порядке, в каком было, когда здесь появились мы. Что касается Изи с его людьми, то я был уверен: им эта заповедь известна ничуть не хуже, чем мне. Спустились на лифте. Вчерашний подарок-один я держал в кармане, подарок-два, более громоздкий, лежал в сумке на самом верху. Впрочем, если говорить серьезно, сию минуту я никаких событий не ожидал, а оружие приготовил лишь для того, чтобы вызвать у себя необходимое настроение боевой собранности. Интуиция не подвела: в подъезде было спокойно до полной безмятежности. Перед тем как выйти во двор, мы все же постояли с полминуты. Потом Наталья спросила:

– Куда теперь?

Ответ был у меня готов заранее:

– Думаю, сейчас мы вправе посетить мою гостиницу – скорее всего именно там нас никто не ждет. Кроме разве что хорошего завтрака. Кстати, мне не помешает заправка в тамошнем банкомате. В Москве они попадаются не столь часто, как хотелось бы.

– Были бы деньги на счету, – изрекла Наташа тоном опытного финансиста, – а уж как их получить – вопрос техники.

– Это я запишу, – пообещал я. – При случае блесну в разговоре с приятелями; то-то удивятся.

– Насмешник, – сказала она, без особой, впрочем, обиды.

Мы вышли. Я пожалел, что машина так и осталась перед Натальиным подъездом: сесть бы сейчас и поехать – минимальная потеря времени. Но не приходилось ожидать, что какой-нибудь доброжелатель уловит мою мысль и мгновенно пригонит машину сюда; приходилось пользоваться подручными средствами.

Такси не было видно, ловить левака (этот промысел, похоже, еще процветал в великом городе, невзирая на все карательные меры) я не решился: кстати подвернувшийся водитель мог оказаться вовсе не случайным. Но и шагать по улице было все же рискованно: из любой проезжающей мимо машины нас могли расстрелять без всяких затруднений.

– Метро здесь далеко? – спросил я. – В этом районе я не очень ориентируюсь.

– Не близко. Минут пятнадцать.

– Только, по возможности, глухими местами…

К счастью, это был один из исторических районов Москвы, богатый тихими – особенно в ранний час – переулками. За время работы с Хилебиным Наташа успела достаточно хорошо познакомиться со здешней топографией. В метро – вход из подземного перехода – мы и в самом деле оказались через четверть часа.

Ехать пришлось с одной пересадкой. В холл отеля мы вошли непринужденно, с ощущением своего законного права быть здесь и с видом деловых людей, у кого каждая минутка на счету и которых здесь, безусловно, уже ждут. На самом деле я был уверен, что тут никто нас не подстерегает.

И напрасно.

Едва мы разделись в номере и я заказал по телефону завтрак, как в дверь вежливо постучали. Официант, даже передвигайся он со скоростью света, просто не мог бы успеть заказать и получить все по продиктованной мной программе; стучал явно кто-то другой.

На всякий случай я изготовил браунинг – но так, чтобы он не бросался в глаза нежданному посетителю.

Стук повторился, и я, жестом отправив Наталью в спальню и заняв позицию справа от двери, крикнул:

– Открыто!

Дверь медленно распахнулась, и в комнате появился американец. И я сразу понял: он обязательно должен был появиться. Именно сейчас и именно тут. Я непростительно упустил из виду, отвлеченный более существенными вопросами, что как раз сегодня в номере должна была появиться моя статья. Та самая, которую я даже не начинал писать – и, откровенно говоря, вообще не собирался. Утренние номера уже вышли. Но даже если бы он не успел просмотреть нужное ему издание, он и так заранее знал бы, что материал редакцией не получен. Ну, что же – придется поговорить на тему о.

– Милости прошу, – сказал я как можно любезнее, придерживая пальцами карман брюк, чтобы рукоятка не очень высовывалась. Для интерьера эта модель браунинга, пожалуй, все же великовата; этот инструмент любит более обширные пространства. Но выбирать не приходилось.

Гость вошел.

 

6

Со стороны глядя, можно было подумать, что за столом сидят добрые друзья, улучившие среди житейской суеты минутку, чтобы вспомнить веселые старые времена. Американец держался образцово: на лице его не было написано ничего, кроме искреннего доброжелательства с примесью разве что легкого недоумения: словно он попросил товарища о пустяковой услуге, а тот неожиданно взял и отказался, и остается только удивленно сожалеть. Текст, однако, не совсем соответствовал видимости.

– Я внимательно просмотрел утренний номер «Третьей газеты».

– Она порой бывает занятной. – Я постарался произнести это как можно невозмутимее. – Что вы там нашли интересного? Что-нибудь на тему о предстоящем референдуме?

– Не валяйте дурака, – огрызнулся он. – Вы не сдержали слова. Это очень нехорошо.

– Не уверен, что вы правы. Я не давал слова. Я сказал, что напишу статью, если ваши аргументы покажутся мне убедительными.

– Это следует понимать так, что они вас не убедили?

– Совершенно верно. Я дорожу своей репутацией больше, чем заработком, даже очень хорошим. По сути дела, что нам дают ваши записи? Несколько человек собрались вместе и стали фантазировать на некую тему. Но фантазировать можно о чем угодно; использовать этот материал можно было бы лишь при условии, что найдена несомненная связь между их болтовней – и сегодняшними реальными событиями. Но ведь такой связи нет – или, во всяком случае, она не прослеживается.

– Да неужели? Не понимаю, каким образом о вас могло возникнуть мнение как о проницательном и умелом журналисте. Вам стоило только всерьез подумать, чтобы увидеть все эти связи: они лежат на поверхности!

– Вы полагаете? Хорошо; я не обижусь, если вы укажете мне пальцем хотя бы на одну из них.

– Нет ничего проще. Пожалуйста: после известного нам разговора проходит совсем немного времени – и на Ближнем Востоке состоится совещание эмиров, посвященное именно этой теме. Что это – случайное совпадение? Идея, носящаяся в воздухе? Нет, в нашем мире не происходит чудес, но реализуются закономерности. Просто идея по каким-то каналам доходит до исламских лидеров – они обсуждают ее, оценивают и решают осуществить. Таким образом, возникает некий план, – даже не план, а заговор, направленный прежде всего против России, но не только: против всего христианского мира. Просто, не правда ли: поднять кампанию за восстановление в России монархии, и в качестве монарха посадить своего ставленника – пусть он формально и не будет исповедовать ислам. Но Россия уже более тысячи лет – христианская страна! Если ислам, пусть и неявно, выходит на границы Центральной и Западной Европы – вы можете себе представить последствия?

– Они могут развиваться по нескольким направлениям. Однако полагаю, что к мировой войне они не приведут. Но главное – даже не это. Откуда вы взяли, что происходило какое-то совещание? Мне ничего об этом не известно, да, по-моему, и никому другому тоже. Если у вас есть убедительные доказательства…

– Дойдет дело и до них. Сейчас важно проследить последовательность событий. По сути дела, я делаю эту работу за вас. Итак, происходит это самое совещание – а через некоторое время тут, в Москве, и почти одновременно в некоторых других городах России начинаются настойчивые разговоры относительно так называемого тройственного раздела. Вы должны знать, в чем заключалась эта идея.

– Не беспокойтесь: я помню.

– Итак, у нас уже выстраивается линия: начальный заговор – трансляция идеи в исламский мир – угроза распада России, самое малое, на три части – и, как мера по предотвращению этой катастрофы – идея восстановления царского правления. А дальше уже все происходило буквально на наших глазах: помимо давно известного основного претендента вдруг возникает неведомо откуда второй…

– Ну почему же неведомо? Его биография прослежена достаточно убедительно на протяжении всех последних поколений, начиная с революции.

– Прослежена? Кто это, интересно, и каким образом ее проследил? Вы имеете в виду то, что говорилось на этом самом съезде, который вы, как мне известно, исправно посещали? Но ведь это слова, слова и еще раз – не более, чем слова!

– Как и то, что вы сейчас говорите.

– Вы ошибаетесь. Мои слова как раз подкрепляются доказательствами.

– Почему же вы их так искусно скрываете?

– Вовсе нет. Но, к сожалению, иногда они немного запаздывают. Тем не менее сегодня я могу дать вам материал и по совещанию эмиров. Думаю, этого будет достаточно, чтобы окончательно убедить вас.

– А если все же нет?

– Тогда мы найдем другие средства убеждения.

– Угрожаете?

– Ну что вы. Предупреждаю, только и всего. И кстати: на вашем месте я бы не очень набивал себе цену. Ваша до сих пор не написанная статья – вовсе не главный ваш аргумент. Есть другие, куда более весомые.

– Трудно представить.

– Ну например: с началом публичной кампании у этого претендента могут возникнуть сложности с телевидением. Вы уже три дня в Москве; не сомневаюсь, вы не могли не заметить: телевидение совершенно игнорирует претендента Александра. Ни единой камеры там, где он находится. Ни одной попытки взять интервью, пригласить в студию хотя бы самого непопулярного канала. Странно, не правда ли?

– Да нет, чего же тут странного? Генеральный директор Объединенных Телестудий является сторонником другого претендента, это всем известно.

Я не сказал, что телевизионщики скорее всего просто не знают, где им искать Искандера. И не они одни.

– А следовательно, мусульманский кандидат не получит ни минуты эфира.

– Это невозможно. Ему полагается время по закону, и, думаю, он сможет отстоять свое право. Тогда, когда сочтет нужным. Допустим, при открытии съезда азороссов.

– А он там будет? Вы уверены?

– Как я могу быть уверен? Это лишь мои предположения. Однако не может же он не показаться ни разу перед избранием!

– Допустим, он получит свой эфир. Но представляете, как его будут показывать? В телевизионном ремесле множество своих приемов и секретов. И ручаюсь – его покажут так, что люди будут плеваться: он будет выглядеть просто разбойником с большой дороги. То, что он будет говорить, наложится на помехи, да к тому же ведущий станет перебивать его на каждом слове: старая, отработанная техника. Так что ваша статья, уважаемый мистер, нужна главным образом для полноты картины; в крайнем случае мы обойдемся без нее – и без вас. Хотя, правду говоря, именно ваше имя показалось нам привлекательным.

– Чувствую себя весьма польщенным. Итак, вы передаете мне дополнительные доказательства?

– В случае, если вы на этот раз обещаете выполнить работу без всяких отговорок.

– Только с тем же условием: в случае, если все доказательства в сумме покажутся мне убедительными. А остальные материалы?

– Какие еще?

– Ну как! Вы же говорили об организации кампании по тройственному разделу России…

– Сию минуту я ими не располагаю. Но вы только начните работать; а они не заставят себя ждать: мы уже выяснили, где найти их. А значит, они уже почти у нас в кармане. Вот прямо сейчас: садитесь, раскрывайте ваш notebook и начинайте.

– Только не здесь и не сию минуту. Сегодня открывается выставка исламского искусства последних лет; я должен быть там.

– Поверьте: это потеря времени.

– Что делать: у меня, как-никак, есть обязательства и перед моим журналом, и я даже сказал бы, что они предпочтительнее.

– Черта с два журнал заплатит вам столько. Послушайте, я же обещал вам: статья, если она получится убедительной – а у вас непременно получится, – будет перепечатана и в Европе, и у нас, в самых читаемых газетах. Вы получите мировое имя!..

Насчет имени я спорить не стал, хотя у меня было бы, что сказать. Вместо этого я потребовал:

– Давайте запись!

Он кивнул и положил на стол кассету. Ерунда, конечно, но мне почудились на ней следы крови; крови Хилебина. Хотя это, безусловно, была лишь копия.

– О’кей, – сказал я. – Постараюсь сегодня начать.

– Да уж, постарайтесь, – сказал он многозначительно. – Иногда промедлить значит проиграть все. Даже собственную шкуру.

– Спасибо за предупреждение.

– Оно от чистого сердца. Завтра я приду за готовым материалом. И надеюсь, что вас не придется разыскивать по всей Москве. Хотя если даже пришлось бы – мы вас отыскали бы без всякого промедления. Мы не намерены допустить, чтобы этот сумасбродный проект увенчался не то чтобы успехом, но даже одним процентом успеха. Подумайте над этим, коллега!

Коллегами мы и в самом деле были; только он не знал этого.