(91 час до)

Только что закончилась вторая в году неделя Возвращений, и начался месяц Добрых Традиций; гладкое летнее солнце снижалось за спинами — там, откуда шла дорога, так что глядеть назад было трудно, и сидевшие в кузове грузовика — прямо на дне и лицом назад, тут такая была мода при этапировании, отличная от изжитой, людской, — невольно косились в стороны, хотя время от времени монотонно и уныло раздавался возглас старшего проводника: «Глаза прямо!.. Не пялься по сторонам!.. Останешься без заправки… Ну, чего ты там не видал? Насмотришься еще, надоест. Кому говорю!».

Смотреть и в самом деле было не на что. Взрытая земля тянулась по обе стороны дороги, торчали пни, в ямах стыла черная вода.

«Н-да, — думал Милов, стискивая зубы, чтобы не прикусить язык при толчках, — а ведь, помнится, когда-то, сколько-то лет назад, я проезжал в этом же направлении; ну, по другой дороге, наверное, но путь шел на восток, как и сейчас. Что здесь тогда было? Веселые леса, кудрявые, помню, все время хотелось остановиться, прогуляться по лесу, по тогдашнему октябрьскому холодку, ощутить под ногами проминающийся мох или пружинистую опавшую листву, полюбоваться теплыми красками — от золотистого до ярко-красного оттенка. Здесь и были они, те леса; что осталось? Мерзость запустения. Чего ради? Неужели не жалко было? И кому понадобилось? Или все дело не в пейзаже, а в моем собственном состоянии — тоща я был свободен, волен в желаниях и поступках, а сейчас… Да, полезно тебе почувствовать и на своей шкуре, как воспринимает мир арестант на этапе. И все равно — даже и вольному, мне этот вид сейчас не пришелся бы по сердцу…

А у меня сейчас — раздвоение… Ну и гонит он, скотина, как будто дрова везет, не людей. Хотя технетам, наверное, на такие мелкие неудобства реагировать не положено — а может быть, и ощущать их они не умеют. Да и машина какая-то, прошлого века, не иначе… Наверное, опять их хваленая целесообразность: пока колеса крутятся, будут ее гонять. Разумно, конечно, да не очень-то: в результате они ведь проигрывают, механизм может и не ощущать тряски, но все равно разбалтывается, тут никакая идеология не помогает и никакие заклинания. Да, не совсем так все выглядит, как из московского кабинета, и не так, как из Штатов; издалека все кажется гладким, а когда пройдешь своими ногами, тоща только и ощутишь каждую выбоину. Но все удивительно смирные, спокойненькие такие, сидим друг у друга на ногах и трясемся от хреновой дороги — и ничего, словно так всё и должно быть.

Интересно: времечко уже прошло, а позади всё спокойно, никто не нагоняет нас, не устраивает тревоги. Словно бы я не бежал, как будто не остался там лежать страж — пусть и не насмерть уделанный, но все же изрядно поврежденный. Да и Клевреца им уже следовало бы найти; кстати, погасил я там свет, когда уходил? Черт, совершенно не помню. Да и какое это имеет значение? Не очень-то хорошо поступил я с бывшим коллегой; как знать — может быть, он действительно хотел мне добра? По-моему, в технологии изготовления технетов, во всем, что с этим вопросом связано, я уже разобрался, и если мои выкладки справедливы — у него вполне могли уцелеть и какие-то человеческие мотивы поведения; а если и нет, то, быть может, в его технетских планах для меня отводилось какое-то место. Хотя вернее всего — он просто хотел исправить свою ошибку, доказать своему начальству, что я вполне пригоден для того дела, которое они хотели меня заставить сделать; вернее всего, так оно и было. Но чем это для меня пахло, я вычислил еще раньше. Нет, все правильно сделано, совершенно правильно…

Да, погони нет как нет. То ли они махнули рукой, то ли знают, что всё равно далеко не убегу; может быть… Нет, не „может быть“, а скорее всего именно так оно и есть: кто-то ведь устроил мне этот побег, иначе меня и в колонну не приняли бы, или — в крайнем случае — при посадке обнаружили, счет ведь не должен был сойтись — однако сошелся. Да, кому-то еще я тут нужен — кроме уважаемого сослуживца, которому мысленно приношу извинения за то, что пренебрег его обществом… Интересный, словом, преферанс тут разыгрывается — неясно только, кто — тасующий, и какие две карты лежат в прикупе — а может, и побольше, чем две. Кому-то зачем-то нужно, значит, чтобы ехал ты тут в кузове вместе с еще двадцатью четырьмя туповатыми технетами, возвращающимися из ремонта к исполнению своего жизненного смысла».

Он покосился на технета, прочно прижатого к нему справа; левым боком Милов упирался в борт, высота которого доходила почти до самых глаз. От соседа несло немытым телом, холодным дымом (словно у костра ночевал не одну-единственную ночь) и унылой безнадежностью; взгляд его тупо упирался в спицу сидящего впереди. Возраста технет был, на взгляд, среднего, на лице — пардон, на верхней панели — морщины, в них — застарелая грязь. И явно не стремится скрасить дорогу разговором. А между тем, очень неплохо было бы — перекинуться словечком вполголоса. Потому что, по возрасту судя, должен он быть достаточно опытным, и, может быть, знает, куда их везут, далеко ли, и к чему следует приготовиться заблаговременно, к каким таким изгибам судьбы.

— Эй, сосед, — негромко, так, чтобы только можно было расслышать через стук, скрип и лязг расхлябанной колесницы, позвал Милов. Но ответа не получил, сосед даже глазом не моргнул. Не разобрал? Дефекты акустических датчиков? Повторим вызов…

— Эй, сосед! — на сей раз чуть громче.

— Проводник! — неожиданно резким, хриплым голосом выкрикнул сосед. — Тут рядом один разговаривает!

— Это который? — раскатисто рявкнули со спины, от кабины.

— Да, вот, слева.

— А ты который? Поверни голову. А, вон ты где…

Свистнуло в воздухе. Милову ожгло левое ухо и голую — над воротником — шею. Он зашипел от боли, втянул голову в плечи. Снова свистнуло. Теперь взвыл уже сосед — дурным голосом, в котором слышались и боль, и обида.

— Меня-то за что, провод? Я же доложил…

— Порядка не знаешь. Сначала подними руку, будущее планеты, и уж когда тебе разрешат разевать варежку — тогда докладывай. Плохо тебя отремонтировали, собрат, ну просто из рук вон.

Милов поёрзал плечами, потирая воротником болевшую шею.

«М-да, воистину — век живи… Однако, надо признать: человек на поверку оказался не столь уж разумным, как самонадеянно обозначил в собственном видовом определении; не очень — раз создал такое на свою же голову. А главное — не технеты же всё это выдумали, подобное безобразие и у нас самих, людей, было — да и сегодня никуда не девалось в разных точках обетованной нашей планеты. Ученики они, может, и способные, но в чем их собственное, новое, сверхчеловеческое — пока не видно. Да и есть ли оно? Конечно, если подтвердится моя гипотеза, то искать вовсе ничего больше и не придется: очень хорошо она все объясняет. Но смущает только ее крайняя простота; ну, никак не может быть, чтобы все обстояло столь примитивно — и так нагло. Хотя, как свидетельствует история… Да, загадал мне загадку мой работодатель. И все же я уверен, что решил ее правильно, переминаясь у доски… А ребята во многом оказались правы, едва ли не во всем; хотя — поживем, увидим. Поговорить же тут явно не удастся. Ладно, придется потерпеть — может, на месте полегче будет, не станут же там постоянно охранники ходить по пятам. Плохо только, что времени у меня в обрез, даже меньше, чем в обрез; хотя сейчас мы и обогнали конвой, но всего лишь на считанные минуты. Как зацепиться?.. Не станешь же бежать за ними вприпрыжку по дорогам — да они и не позволят, они крутые пареньки… Что-то придется изобретать. Но не один я в цейтноте, не мне единственному надо поспешать — подходит время операции, для которой я им понадобился — и очень кстати оказался под руками именно тогда, когда потребовался. Ладно, пусть везут, — подумал он, вслушиваясь в громкое сопение пострадавшего соседа. — Спасибо хоть, что транспорт дали, что не ать-два, левой… А времени действительно в обрез, так что загорать не придется; и думать, и действовать понадобится во все лопатки».