Комнатка

Времени для серьезных размышлений у меня сейчас не было – во всяком случае, так я полагал. Но одно было ясно уже теперь: в этот макрокон я попал не случайно, в предыдущем эпизоде была, вероятно, всего лишь одна возможность избежать проигрыша – и я нашел ее чисто подсознательно. Вероятно, перекрыть мою тропу они не смогли (наши противники, так же, как мы, умели в Пространстве Сна еще далеко не все, что хотелось бы), но знали, куда именно я смогу попасть, воспользовавшись выбранным путем, и попытались перехватить меня хотя бы в конечной точке. Сейчас они уже знают, что и этот замысел не оправдался; им известно, где я нахожусь, и они отдают себе отчет в том, что я настороже и не поддамся на какую-нибудь простенькую провокацию вроде, например, внезапно открывающегося выхода неизвестно куда. Такой возможностью я, разумеется, не стал бы пользоваться, но в то же время мне хотелось, чтобы она возникла. И не только потому, что это подтвердило бы правильность моих рассуждений, но – главное – предложенный выход дал бы мне шанс сориентироваться в путанице континуумов: ясно же, что меня постараются увести подальше от тех плоскостей, которые мне нужны – и, значит, мне надо будет искать путь в противоположном направлении.

Пока я рассуждал так и приводил себя в порядок, прошло не менее получаса. Никаких выходов не открывалось. Больше ждать я не мог: из всех моих заданий пока ни одно не приблизилось к разрешению, напротив – меня забрасывало куда-то все дальше.

Приходилось снова прибегнуть к Квадрату Сна, и причем дважды – чтобы перенестись на этот раз уже в ПС третьего, а не второго уровня. Переход неприятный, но сейчас другого способа просто не было.

* * *

Странное ощущение возникло у меня. Словно Пространство Сна, окружавшее меня, как-то отдалилось, отступило и вместо него возникла другая среда, неопределенная, зыбкая, где ничто не оставалось устойчивым, но колебалось, меняло очертания, краски; рождались непонятные звуки, тоже зыбкие, дрожащие, накладывающиеся один на другой. Я невольно потрогал ладонью лоб; нет, температуры, похоже, не было, только весь я взмок, как если бы обильно вспотел после хорошей разминки.

Когда я вытирал лицо, что-то легко царапнуло по коже. Я разжал пальцы и глянул. Это была записка. Клочок кью-бумаги, попавший мне в руку неизвестно каким образом.

Записка, врученная в Квадрате Сна?

Машинально я развернул ее, чтобы прочесть написанные от руки круглым, четким, безличным почерком слова:

«Хороший завтрак и важный разговор ждут вас сегодня в одиннадцать часов дня: переулок Марка Аврелия, дом три, квартира два, первый этаж, звонить восемь раз. Убедительно просят не опаздывать. Отнеситесь к приглашению серьезно».

Вместо подписи стояло: «Известный друг».

Плоскость, в которой я находился, где-то вне моего сознания пересеклась с нужным мне континуумом. Люди из Института не могли войти со мной в контакт как раз потому, что я находился в ГПС – Гиперпространстве Сна; для того, чтобы дример мог проникнуть из яви непосредственно в это пространство, нужна была техника, какой Земля еще не обладала, – однако возможным оказалось перебросить клочок бумаги, в котором мне указывалось какое-то направление. Иного объяснения я не видел. Противник? Эту мысль я сразу отмел: имей они возможность добраться до меня хотя бы таким способом, они не ограничились бы запиской, предпочли хотя бы иголочку с ядом или что-нибудь в этом роде. Нет, это все-таки были не враги.

Так или иначе, я сразу понял, что поеду. И вовсе не из-за обещанного завтрака, хотя голоден я был донельзя, и ни по какому исчислению нельзя было бы установить, как долго я уже не ел. Но я – тот, каким я чувствовал себя в этом воплощении – точно знал, что это было очень давно.

Когда же именно?

Я принялся вспоминать и обнаружил, что успел прожить немало лет и испробовать великое множество всяких занятий. Если раскрыть мою трудовую книжку (я не без удивления нащупал ее в кармане) наугад, можно было бы убедиться, что мне в самые разные годы довелось побывать в сыщиках, выступать проповедником государственной религии (хоть убейте, не знаю, что это такое), кинорежиссером, мастером по вязальным машинам, слесарем-лекальщиком, столяром-краснодеревщиком и еще мало ли кем. И в один прекрасный день оказаться у разбитого корыта.

(Я не очень доволен был своим обликом в ГПС. Но, честное слово, не я его выбирал. Не знаю, кто.)

Далее – не так давно меня вытряхнули с последней работы за очередное несогласие с начальством. Трудовых сбережений в заначке не оказалось: не потому, чтобы я не трудился, но вследствие того, что совершенно не был способен сберегать.

Короче говоря, я обнаружил, что денег у меня нет, хочется есть, и что я даже не против небольшой выпивки – если сыщется желающий угостить.

(При этом я совершенно не знал: в каком городе и какой стране нахожусь, в каком времени, и даже – как выглядят деньги, которых мне так не хватало, и что именно такое здесь подают тем, кто заказывает выпивку.)

Я посмотрел на телефон, стоявший на полу на расстоянии вытянутой руки. Он не был похож на известные мне аппараты, но в том, что это именно телефон, я был совершенно уверен. Я помнил, что его отключили три дня тому назад за неоплату счетов.

Я медленно просканировал комнату взглядом в надежде увидеть что-то, что можно было бы сдать за сумму, достаточную для удовлетворения хотя бы самых примитивных потребностей. Но не обнаружил ничего, кроме странного зеленого куста, росшего в объемистой кадке и оказавшегося у меня за спиной. Где-то я его уже видел. Но для еды он был совершенно непригоден, и я не стал уделять ему внимания.

Какие еще были у меня возможности? Я мог навестить кого-нибудь из приятелей; у меня они наверняка были. Насчет выпить – не знаю, но покормить как-нибудь покормили бы. Однако моя гордость внезапно запротестовала против такого образа действий.

Можно было также выйти на улицу и кого-нибудь ограбить. У меня есть прекрасная игрушка – пистолет, который даже днем принимают за настоящий, а уж в темноте я и сам начинаю верить, что он способен выстрелить. Но осуществить эту простую идею мешало мое уважение к закону. Даже когда все прочее исчезало из обихода, у меня оставалась спокойная совесть, и я не хотел лишаться последнего достояния, с которого, кстати, не приходится платить никаких налогов.

И, наконец, заключительной возможностью было – отправиться на свидание, назначенное мне в записке.

Чтобы окончательно решиться, пришлось преодолеть некоторое внутреннее сопротивление. Так низко я еще не пал, чтобы позволить манипулировать мною при помощи куска хлеба. Нет, но это было интересно и загадочно. А загадочное влекло меня с детства. По характеру я романтик. Оттого и обожаю ругаться с начальством.

Так или иначе, я почти сразу понял, что поеду.

Собирался я недолго. И уже через несколько секунд оказался у двери. Вошел в лифт, стремительно рванувшийся вверх. Вышел в подземелье, отделанное мрамором, там росли пальмы, и оно напоминало большой зимний сад. Рядом, в зале, шло кино. В саду толпилось много людей, чертами лица напоминающих японцев; они делились на пары и, лежа между пальмами, занимались, похоже, любовью (было полутемно, и я не совсем уверен в том, что понял их движения правильно). Я тоже был японцем и обнял китаянку, медленно танцуя с нею что-то непонятное, потом прижал ее к себе с силой и ощутимым желанием, она тоже обняла меня, повисла на мне, оторвав ноги от пола, но для нас не нашлось свободного места, и к тому же она боялась родителей, находившихся где-то поблизости. Мы с нею были героями фильма, шедшего в это время в зале. Потом фильм закончился, мне понадобилось в туалет, а она побежала к родителям. Затем я ждал ее на проходной, перед лестницей, что спускалась в метро. Ее долго не было, и я начал уже бояться, что она прошла тут раньше меня, но наконец увидел ее за стеклами – в черной шубке, с белыми крыльями за спиной, она торопилась и улыбалась мне. В проходной за столом сидел брат моей давней знакомой, в которую я был влюблен в молодости. Он кивнул мне и подал пистолет, рукояткой вперед. Я сунул его в наплечную кобуру. На всякий случай постоял у подъезда, оглядываясь. Темнело. Улица была немощеная, извилистая, застроенная одноэтажными маленькими – в три окна каждый – домиками с палисадниками и мезонинчиками. Две старухи на лавочке, равномерно сотрясавшие воздух, на миг умолкли, оглядели меня и, не найдя ничего интересного, снова открыли шлюзы. Я вежливо кивнул им и пустился в путь.

Я никогда в жизни не бывал в этом городе – вероятно, его вообще не существовало в Производном Мире; не знал, естественно, и о переулке Марка Аврелия. Тем не менее шагал уверенно, словно что-то вело меня. Дошел до трамвайной остановки; ждать пришлось долго. В конце концов вагон подошел – дребезжащий, угловатый, с лавками вдоль салона. Номер маршрута был «Ъ». На предпоследней остановке (я знал откуда-то, что она предпоследняя) уверенно вышел. Там, правда, заколебался – было уже совсем темно – и прибегнул к помощи прохожего. Тот лишь ткнул пальцем. Переулок оказался рядом.

Я глянул на уличные часы, полагаясь на них, правда, не более, чем на клятвы уличной девицы в вечной любви. Судя по стрелкам, назначенное мне время уже почти наступило. Без труда найдя искомый дом, я подошел к нужной двери и восемь раз, как было указано, нажал кнопку.

За дверью послышались негромкие шаги. Стихли. Прошла секунда, другая. И дверь распахнулась. Я глубоко вдохнул воздух и вошел.

 

Новый знакомый

Мое ожидание чего-то чудесного начало гаснуть стремительно, словно огонек зажигалки, в которой кончился газ. И в самом деле: на то место, в котором я рассчитывал оказаться – заведение, в котором кормят, – увиденное ну никак не походило.

Не без недоумения оглядывал я убогую комнатку, в которой очутился. Не знаю, как остальная часть квартиры, но в этой комнате, похоже, не жили, да и вряд ли это было возможно. С серых стен свисали клочья некогда ярких обоев; на обнажившейся штукатурке местами виднелись неопровержимые признаки обитания клопов, в единоборстве с которыми человек обычно проигрывает. Два стекла в раме голого окна треснули, по наслоениям грязи на них, а также и на полу, можно было изучать историю; уверен, что там нашлись бы и следы сажи от костров первобытного человека. С потолка – высокого, лепного, несовременного – свисала одинокая лампочка без какого-либо абажура, удерживалась она на тонком телефонном проводе. Лампа, правда, судя по величине, тянула ватт на полтораста. Пол когда-то был паркетным, но сейчас паркетины сохранились только в редких местах – островки в море черного пола, крашенного в последний раз, похоже, при жизни прадедов. Из мебели в комнате стоял неожиданно кокетливый столик – восьмиугольный, инкрустированный красным и черным деревом, – к сожалению, страшно запущенный; на нем возвышалась консервная банка из-под тресковой печени, полная окурков. Были еще в комнате два стула – венский, а второй – тяжелый, полумягкий, с продранной и вытертой кожаной обивкой. Больше всего в комнате лежало книг – стопами и просто кучами они располагались во всех углах, пыль покрывала их мощным пластом, и разобрать хоть что-нибудь даже на обложках было совершенно невозможно. Рядом с одной из книжных куч находился картонный ящик, судя по размеру и надписям – от телевизора «Sony» с экраном 21"; был он с верхом заполнен письмами, пожелтевшими, надо думать, от времени. В одном из углов приютились две старых (без ствольной накладки) русских мосинских трехлинейки без штыков, подле них валялась ковровая сума – старая, местами вытертая до основы и, похоже, пустая.

Вот и все, что находилось в комнате, если не считать людей, из коих я составлял ровно половину, а также и единственного представителя животного мира, также присутствовавшего здесь.

Второй представитель рода людского воплощался в высоком, смуглом, черноволосом человеке с тяжелым, властным взглядом и хмурым выражением лица. Человек этот был одет в длинную тунику, доходившую ему до колен, поверх которой был накинут плащ из каких-то шкурок серого цвета с короткой шерстью; и окраской, и ворсом шкурки напоминали мышиные – хотя первые обладатели их были наверняка несколько крупнее, и если и принадлежали к мышам, то разве что к летучим. На ногах человека были сандалии, а на голове – бахромчатая налобная повязка, опоясывавшая чело раз пять, а может быть, и больше, в волосах торчали два пера неизвестной мне птицы. Впрочем, все это одеяние было как бы размыто, растушевано, не имело четких очертаний; зато тяжелые диски (желтого металла, как написали бы в милицейском протоколе; но у меня не возникло никаких сомнений в том, что они были просто золотыми) виделись совершенно четко. Длинное копье, на которое человек опирался, тоже было украшенно перьями – как мне показалось, позаимствованными уже у другого вида пернатых. В общем и целом человек производил впечатление весьма и весьма внушительное.

Что же касается животного, находившегося, рядом с ним, то это была, несомненно, лама – белоснежная лама, надменно взирающая на мир – быть может, потому, что в ушах ее тоже блестели золотые кольца, круп же был покрыт накидкой из какой-то ткани пурпурного цвета. Хотя, как я уже упомянул, облачение человека не имело резких очертаний, не делилось на части и порою возникало впечатление, что оно соткано из осеннего тумана и цвет его порой тоже становился как бы туманным, – лицо виднелось четко, ясно, словно было даже чуточку подсвечено изнутри, и ярко-черные глаза глядели на меня с неприятной пристальностью, хотя губы его в то же время изображали доброжелательную улыбку. Взгляд и улыбка настолько не соответствовали друг другу, что можно было подумать: они заимствованы у совершенно разных лиц. Не исключено, впрочем, что так оно и было. Улыбка, правда, оказалась столь же мгновенной, как разряд фотовспышки.

В комнате, как мне показалось, пахло крысами; хотя это определение было скорее эмоциональное, чем точное. Стояла тишина, но уже через несколько секунд мне стало чудиться, что где-то за стенами нечто звенит тонко и непрерывно; звук, кстати, был скорее приятен, чем наоборот.

Хозяин комнаты позволил мне вдосталь налюбоваться ею, и только после того, как я вопросительно поднял брови, гостеприимно указал на экс-кожаный стул, сам же величественно опустился на неизвестно откуда взявшийся массивный стул, а может быть, и престол – судя по цвету, сработанный из красного дерева. Стул был для него явно низковат, и колени человека, когда он уселся, согнулись под острым углом. Устроившись на стуле, он вновь приятно улыбнулся, предъявив длинные, с желтизной, зубы, и, по-прежнему не сводя с меня глаз, чуть приподнял мохнатые, но блестевшие, как правительственная «Волга» из недавнего прошлого, брови.

– Как долетели? – спросил он, выговаривая слова со странным, издавна знакомым акцентом, – до того знакомым, что я решил, будто слух обманывает меня: до такой степени облик сидевшего передо мною не вязался ни с этой, навеки запечатленной в памяти истории фонетикой, ни с чертами лица, какие всегда связывались с этим акцентом. И я растерялся настолько, что на несколько секунд речь отказала мне.

Он в третий раз улыбнулся; но за этим движением лицевых мускулов не стояло никакого чувства. Белая лама презрительно фыркнула.

– Не похож, да? – то было скорее утверждение, чем вопрос, и я снова явственно услышал: «Нэ пахож?»

Я проглотил комок и лишь кивнул.

– И это тоже, – он округло повел рукой, как бы демонстрируя обстановку, – не напоминает привычного, как по-вашему?

Я почувствовал, что мой язык начинает хоть как-то действовать.

– Да, товарищ… господин… Ваше…

Я запнулся, потому что он предостерегающе поднял палец:

– Нет, – сказал он. – Нэ надо имен. Как вам должно быть известно, владеющий именем – владеет и его носителем. Не так ли?

– Но… – пробормотал я, – как-то ведь надо вас называть!

На самом деле это было необязательно. Но уж больно сильна была традиция – даже и для моего поколения.

Он едва заметно пожал плечами.

– Если вам уж так хочется… называйте меня хотя бы «Уачакуйя». На языке кечуа это означает «благодетель». Или, если угодно – «Пачакути», что значит – преобразователь мира. Думаю, что я вправе носить и одно, и другое имя, и еще много разных. Хотя должен сказать вам: все Великие Инки были – если сравнивать со мной – всего лишь провинциальными царьками. Так что, если у вас возникают трудности – с произношением или иные, – можете обращаться ко мне просто: «Товарищ Дремин». Это ведь соответствует истине: я – для тех, кто находится там, – он неопределенно повел рукой куда-то вниз, – для очень многих из них не уснул навсегда, но, так сказать, задремал… а может быть, даже и не дремлю, но постоянно бодрствую, как вы думаете?

Но я начал уже понемногу приходить в себя. В конце концов, тут было всего лишь Пространство Сна…

Он словно угадал мои мысли.

– Да, конечно, – сказал он. – Некоторые люди считают, что сон – это безделица, пустяк. Что от их действий и мыслей, когда они находятся в Пространстве Сна, ничего не зависит. Многие люди так считают. Совершенно очевидно, что эти товарищи ошибаются. От их поведения в Пространстве Сна зависит очень многое и в Производном Мире, и здесь. В частности: вы, конечно, подумали о том – почему я нахожусь здесь в таком виде, который совершенно непривычен для всего человечества, а не в таком виде, который привычен. Существует очень простой ответ: потому, что некоторые безответственные люди создали здесь, в Пространстве Сна, именно такой мой образ. Или, попросту, они меня именно таким видели во сне. Это были очень безответственные люди, товарищ Остров, они не понимали всей глубины своих заблуждений. Пришлось их наказать. И теперь никто из привычного нам мира не сможет встретить их даже здесь, ни в одном из доступных вам континуумов. Я очень советую вам сделать из этого соответствующие выводы. Вы, надеюсь, уже поняли: в каком бы виде я ни возникал – я продолжаю оставаться самим собою, а область моих возможностей настолько же превышает ту, которой обладал я в Производном Мире, насколько масштабы ПС превосходят масштабы нашего скромного временного обиталища.

– Я понимаю, товарищ Пачакути… Простите – товарищ Дремин, – пробормотал я.

Он слегка усмехнулся.

– Но мы несколько отвлеклись от темы нашего разговора. Я пригласил вас сюда для того, чтобы объяснить вам некоторые обстоятельства и предостеречь от возможных ошибок с очень тяжелыми – для вас – последствиями.

Последние слова заставили меня насторожиться.

– Я понимаю, – продолжал он, глядя теперь уже куда-то в сторону, – что человек, получивший от своих руководителей задание, должен приложить все силы для того, чтобы это задание выполнить. Поэтому меня не удивляет, что вы, товарищ Остров, оказались здесь, хотя некоторые люди очень старались вам помешать. Вы ошибочно полагали, что вам чинятся препятствия, чтобы осложнить вашу работу по выполнению поставленной перед вами задачи. Такое мнение является неправильным. На самом деле они старались помешать вам встретиться со мной.

Тут он перевел взгляд на меня – возможно, желая удостовериться в том, что я внимательно его слушаю. Я и на самом деле слушал. Хотя пришлось сделать немалое усилие, чтобы сосредоточиться на его словах. Потому что в этот миг он – внешне – стал уже совершенно другим: вырос головы на две, обзавелся франтовскими, закрученными кверху усами, бородой клином; на груди его был блестящий панцирь, на левом боку болтался длинный двуручный меч, чей эфес походил, в нарушение традиции, не на крест, а скорее на знак интеграла. Отзываясь на это преображение, лама отбежала, стуча копытцами, в сторону и остановилась, плотно прижавшись к стене.

– Сейчас, – продолжал он далее, – я разрушу некоторые иллюзии, которые, я думаю, только что начали у вас складываться. Вы, товарищ Остров, я полагаю, начали догадываться, что раз те, кого вы считаете своими противниками, стремились помешать нашей встрече, то они делали это для того, чтобы не дать вам воспользоваться моей помощью в поисках следов товарища Груздя в Пространстве Сна. Но ваши предположения ошибочны, и их предположения тоже в корне ошибочны, потому что я ни в какой мере не собираюсь оказать вам подобную помощь. У вас, конечно, может немедленно возникнуть новый вопрос: почему же я не собираюсь оказывать вам необходимую помощь? Я вам отвечу. Потому что с товарищем Груздем произошло нечто, для меня не совсем понятное. Выражаясь языком этого пространства, он с некоторого времени наглухо заблокировался от меня, и я не могу ни встретиться с ним, ни даже увидеть или услышать его на расстоянии. Хотя на протяжении весьма долгих лет у нас с ним были прекрасные контакты – здесь, внутри того, что вы называете Пространством Сна. Если бы мы знали, где мы можем найти товарища Груздя, мы бы это сделали, товарищ Остров, и без вашей помощи. Но по уже изложенной причине мы этого сделать не в состоянии. Поэтому мы внимательно наблюдаем и впредь также будем наблюдать за вами, и так же пристально будем следить и за вашими противниками, которые на самом деле являются агентами наших постоянных злейших врагов. Они собираются найти Груздя вовсе не для того, как вы сами понимаете, чтобы снова свести нас вместе, но только для того, чтобы получить его, со всеми его идеями, и использовать эти идеи против нас. Мы никак не вправе допустить такого поворота событий. Поэтому я намерен всячески помешать им сделать это. Хотя не хотелось бы переходить определенных границ, но если у нас не будет иного выхода, то я перейду и эти границы…

(Я знал, что перейдет, не задумываясь.)

– Так вот, товарищ Остров. Я полагаю, что при определенных условиях вы сможете найти того человека. Вы способный работник, и я это знаю, хотя нам с вами лично сталкиваться там (он неопределенно шевельнул головой, опять словно бы указывая неизвестно куда) не приходилось, в тамошнем времени мы никак не совпадали. Но, как вы понимаете, здесь мы контролируем все времена и все пространства, так что я знаю достаточно много о вас – и не только о вас. Вот почему вы оказались здесь. Не первым, впрочем, и не последним. Вы можете найти Груздя. И вы, вероятно, найдете его. Но ни в коем случае не станете возвращать его в то положение, в каком он находился прежде, чем оставить это положение по собственной инициативе, причины которой мне пока не вполне понятны. Скорее всего это некое заболевание, от которого мы намерены его вылечить здесь. Почему вы не должны возвращать его туда, в ту явь, которую вы считаете современной потому, что и сами принадлежите ей? Потому, что он нужен не там, а именно здесь. Хотите чаю?

Последние слова были настолько неожиданными, что я не сразу понял их смысл. Во время его монолога я внимательно наблюдал за ним, и мне казалось, что ему приходится употреблять много усилий, чтобы сохранять тот второй облик, в каком он сейчас выступал. Это наблюдение и помешало мне сразу среагировать на его слова.

– Я спрашиваю: вы хотите чаю? – повторил Дремин уже с некоторым раздражением в голосе. Только тут я спохватился.

– Нет, спасибо…

– Очень странно, – сказал он. – Мне казалось, что вы голодны. А ведь я обещал вам ужин. Что ж, как хотите. Вернемся к этому позже.

Я только кивнул.

– Итак, – сказал он, – что касается Груздя. По абсолютной величине он фигура не самая крупная. Я бы сказал даже – очень некрупная. И вряд ли заслуживает такого внимания, какое ему сейчас уделяется. Но в сложившейся обстановке он – гвоздь.

Последнего определения я не понял, и он, бегло взглянув на меня, счел нужным объяснить:

– Вам, возможно, попадались в детстве такие стихи: «Не было гвоздя – подкова пропала, не было подковы – лошадь захромала, лошадь захромала – командир убит, конница разбита, армия бежит…» – ну, и так далее, и тому подобное. Так вот, Груздь – ни в коем случае не командир и даже не лошадь; но он – гвоздь, и при сложившихся обстоятельствах должен находиться на своем месте, чтобы удерживать подкову, а вовсе не там, где был до сих пор, где он, я могу сравнить, был вбит в стенку и на нем висела какая-то картинка. Плохая картинка, товарищ Остров.

Сказав это, он спустился со стула и сделал несколько шагов взад-вперед.

– Не будет Груздя – не будет захвата западного рынка. Не будет захвата рынка – не будет ни прибылей, ни кредитов. Не будет прибылей и кредитов – не будет стремительного промышленного развития. Не будет стремительного промышленного развития – следовательно, усилится недовольство не только конкретной властью, но и всем строем. А тогда…

Он не стал сразу достраивать прогноз, считая, видимо, что сказанного достаточно. Лишь развел руками. Но, похоже, усомнился в моей сообразительности и тут же продолжил:

– Тогда вернемся мы. Нет, не я лично. Я буду руководить отсюда: так будет надежнее. Придут люди, которых я знаю, которым доверяю. И вот только тогда настанет время пустить в ход разработки товарища Груздя и воспользоваться всеми теми последствиями их внедрения, которые я уже назвал, и всеми другими – теми, которых я еще не называл. Вы меня поняли?

Я кивнул. Не понять было бы трудно.

– Вот почему вы должны не только найти его, но и доставить сюда, ко мне. Могу твердо пообещать: как только вы окажетесь рядом с ним, я дам вам людей, которые окажут вам всю необходимую помощь, чтобы доставить его сюда. Запомните эту формулу.

Откуда-то, словно шулер из рукава, он извлек такой же листочек бумаги, как тот, что уже был у меня. На этом клочке было несколько знаков.

– Вы запомнили? Слушайте, как это произносится.

Письменность была мне незнакома, и я выслушал его внимательно.

– Усвоили? Повторите.

Я повторил. Он, похоже, остался доволен.

– Неплохо. Итак, это было первое из того, что я хочу сказать вам.

Но я уже начал понемногу сомневаться.

– Разрешите вопрос? – осмелился вставить я.

Дремин, кажется, искренне удивился:

– Вопрос? Мне? Гм. Это интересно… – Он подумал немного. – Хотя скорее – забавно. Вопрос мне. Ну что же – попробуйте. Хотя я до сих пор полагал, что объясняю достаточно ясно. Итак? Впрочем, нет, обождите минутку.

Ему понадобилось намного меньше минуты, чтобы вновь превратиться в Великого Инку. Похоже, такие метаморфозы доставляли ему удовольствие. Лишь после этого он кивнул мне:

– Так о чем вы хотели спросить?

– Почему же не должно быть промышленного развития – и всего прочего? Я считаю, что действую – и весь наш Институт действует – в конечном итоге в интересах страны, хотя мы и не являемся официальным учреждением. А вы, видимо, убеждены, что интересы страны заключаются в чем-то другом?

– Безусловно, – согласился он. – Я ведь уже объяснил, но, видимо, вы ничего не поняли. Впрочем, неудивительно: вы воспитаны в другом духе. Хорошо, повторю: я считаю – и не только я, если уж вам нужно – как это называется? – общественное мнение, то оно тоже именно таково, – я считаю, что, начиная с определенной точки, развитие страны должно идти по совершенно другому пути. Страна сделала самое малое один лишний поворот – и находится даже не в тупике, что было бы еще в какой-то степени приемлемо, но страна приближается к обрыву. К грани, за которой – стремительное падение – и полная гибель. Это необходимо предотвратить. И вот тут мы с товарищами посоветовались – и решили…

Он сделал паузу, усмехаясь каким-то, наверное, своим мыслям.

– Мы решили, что именно здесь мы можем принять все необходимые меры. Изменить, начиная с определенного момента, ход реализации элементов бытия. Думаю, вам не нужно растолковывать, что это такое.

Растолковывать действительно оказалось бы лишним. Теоретически техника возникновения Производного Мира была известна любому из нас ничуть не хуже, чем постоянным обитателям Пространства Сна. Именно с этой информации начинается первичная подготовка дримера. Но, кроме общей теории, мы не обладали ничем. Наверное, и Великий Инка Дремин продвинулся немногим дальше нас – но хотел пройти до самого конца.

Теория же действительно не очень сложна – в ее основных положениях.

 

Мозаика

Когда мы начинаем обучаться ремеслу, оказывается не так-то легко привыкнуть к мысли, что мир, в котором мы живем (не только наша планета, но все мироздание вообще), все то, что мы называем явью, на самом деле – всего лишь подобие детской игры, правда, настолько сложной, что понять меру этой сложности мы оказываемся не в силах. И играют в нее отнюдь не несмышленыши.

Игра заключается в следующем: вам (хотя на самом деле, конечно, не вам и не мне, а кому-то совершенно другому) дается неограниченное количество смальты – разноцветных стекляшек или камешков, из которых вы должны сложить изображение, содержащее какой-то смысл. Это может быть пейзаж, натюрморт, портрет, сцена, абстракция – одним словом, что угодно. Изображение потребует определенного количества камешков, пусть даже очень большого – но никак не беспредельного. Располагаете же вы бесконечно большим числом элементов. Ясно, что воспользуетесь вы всего лишь какой-то их частью – крайне незначительной.

Бесконечная масса эта не пребывает в неподвижности; она постоянно перемешивается силами, о которых мы не имеем представления; знаем лишь, что они существуют и проявляются. А некая другая сила действует, словно известный каждому из нас механизм, называемый лототрон, периодически выбрасывающий один из мечущихся в его барабане шариков. Только эти выброшенные из общего круговорота элементы смальты и используются для картины.

Смальта – это все, что существует в Пространстве Сна. А в нем находится все, что может представить любой из нас, а также и все то, чего никто из нас – и все люди вместе – представить не в состоянии. Все, что когда-либо возникало в чьих-то мыслях, фантазиях, видениях. Все, что хоть однажды было описано буквами или иероглифами на бумаге, папирусе, пергаменте, бересте, выдавлено на глине, высечено в камне… Одним словом – все, что хоть единожды возникало в конструкциях духа, и вовсе не только человеческого (мы суть крохотная часть великого мира духа), является смальтой. И лишь бесконечно малая часть этого ВСЕГО идет на реализацию того мира, в котором мы обычно живем и который называется Производным именно потому, что является вторичным, производным от бесконечного обилия материалов Пространства Сна.

Каждое событие, даже реализованное в нашем мире, существует в ПС во множестве вариантов – духовных вариантов, потому что каждый человек – частица духа, заключенная в нем, – воспринимает и рисует себе это событие по-иному – а это уже разные события. В этом не было бы ничего особенного, если бы это множество вариантов являлось лишь последствием уже совершившегося события. Но это не так. В Пространстве Сна все эти события происходят одновременно – но реализуется лишь одно из них. С первого взгляда это должно показаться невозможным; нарушается причинно-следственная связь. Но в Пространстве Сна таких связей не существует. Время там, в рамках наших понятий, универсально – то есть то, что мы считаем прошлым, настоящим и будущим, в ПС существует одновременно в одном или нескольких пространственно-временных континуумах. И поэтому в любой миг событие может быть заменено другим – и, следовательно, должны будут измениться и последующие. История не прекратит, но изменит течение свое.

Кстати: когда человек совершает очередное нормальное погружение в Пространство Сна, ему иногда (правда, не часто) удается попасть в эпизод – в элемент смальты – как мы называем его, «не реал», который очень близок, иногда просто неразличимо близок к тому эпизоду, что реализуется в Производном, нашем мире и станет частью его истории. Тогда мы говорим, что человеку приснился вещий сон. Наши сотрудники работают над поиском закономерностей, которые делают возможным такое «прицельное» попадание если не в реал, то, во всяком случае, рядом с ним. Это очень важно. Однако пока мы еще достаточно далеки от этого. Мы знаем слишком мало.

Кто выбирает из бесконечности камешков именно тот, а не другой для каждого следующего мгновения, – мы не знаем. Мы учимся только в приготовительном классе. Нам неизвестны ответы на великое множество «почему?».

Может быть, человеку, находившемуся сейчас в той же комнатке, что и я, и сейчас уже как две капли воды похожему не на древнего крестоносца, но на состарившегося ковбоя откуда-нибудь из Аризоны, ради шутки облачившегося в императорский наряд инков, было известно больше? Может быть, он находился на следующей ступени познания законов ПС – и как знать, стоял даже на несколько ступеней выше?

С моей точки зрения – моей и еще миллионов и миллионов людей и в Производном Мире, и в Пространстве Сна, – он не был того достоин. Но, надо полагать, и здесь, в ПС, среди тех, кто решает и определяет (я намеренно не говорю «людей»: это, конечно, существа иного плана, я уже как-то упоминал об этом), существуют разные мнения, оценки, намерения и цели. Движение Духа всегда внутренне противоречиво; дух не бывает неподвижным, стоит ему остановиться на миг – и исчезнет Пространство Сна, а вместе с ними все великое множество Производных Миров, в котором наш – даже не последняя буква пока что, и даже скорее всего не запятая, но в лучшем случае – маленькая точка в многоточии. Одним словом – личность и дела моего нынешнего собеседника и здесь, а не только в нашем мире, могут оцениваться по-разному. И точки зрения на судьбы Производного Мира тоже могут различаться вплоть до полной противоположности.

Одна из этих позиций мне только что стала известной от этого человека.

Если только…

Если только это действительно он.

Но наверняка существует и другая точка зрения. И мне обязательно нужно ее узнать. Потому что речь, возможно, идет уже не просто о судьбе Груздя. И даже не только о судьбе нашего Производного Мира. А о судьбе всего бескрайнего Бытия.

* * *

Мысль эта, до сих пор лишь робко постукивавшая клювиком, словно цыпленок, только собирающийся вылупиться из яйца, пробила наконец скорлупу и выбралась в большой мир, хотя еще мокрая и взъерошенная, но наделенная уже всеми нужными свойствами и качествами.

И тут же на нее, словно коршуны на цыпленка, накинулись сомнения. Целая их стая, чей клекот убеждал меня не принимать всерьез ничего из сказанного и услышанного.

И в самом деле: не являются ли и приглашение, и разговор, и требования, выдвинутые Дреминым, всего лишь очередным ходом моих противников? Убедившись, что в открытой стычке со мной справиться не так-то просто, они вполне могли прибегнуть к другой форме борьбы: вместо принуждения – к убеждению.

Да, есть над чем поразмыслить.

Что же мне: прямо потребовать доказательств? Наивно: какие в таком деле могут быть доказательства? В Пространстве Сна может быть создано все, что угодно. Тут можно только верить – или не верить. А не попробовать ли мне вторую возможность: отвечать на хитрость – хитростью, на маневр – своим маневром…

Если, конечно, хватит моей хитрости. Если Дремин – и в самом деле тот, за кого себя выдает или кем хочет казаться, то мне придется состязаться с одним из самых известных хитрецов Земли.

Если хватит… Но, как сказано, кто не курит и не пьет – тот не выпьет и шампанского.

А также: хорошо смеется тот, кто стреляет последним.

 

Убеждение

Все эти размышления заняли у меня всего несколько секунд: в Пространстве Сна привыкаешь думать быстро – и можешь делать это, поскольку тяжелое вещество больших полушарий мозга в этом процессе не участвует.

– Итак, я вижу, что вы хорошо подумали над моим ответом на ваш вопрос, – проговорил Дремин, позволяя мне заметить, что конструкция фразы была и на самом деле свойственной ему. – В таком случае (он прижмурился) вы, может быть, позволите мне продолжить?

Я лишь безмолвно кивнул.

– Очень благодарен вам за разрешение, – сказал он, и в голосе явственно прозвучала ирония. – Я действительно собираюсь продолжить и рассказать вам о второй причине, которая побудила меня пригласить вас на этот ужин.

Я непроизвольно бросил взгляд на пустой стол. Дремин заметил это и усмехнулся:

– Вы совершенно правы: ужина как такового нет. Но это дело поправимое, и я вам обещаю, товарищ Остров, что ужин будет – а я никогда не нарушаю своих обещаний. Хотя лично я – в моей нынешней сущности – предпочитаю плотно завтракать, а ужинать весьма легко. Но прежде я хотел бы закончить наши деловые разговоры. Если вы, конечно, не возражаете.

Его усмешливая вежливость начинала уже раздражать меня. Но я попытался сохранить на лице выражение спокойного внимания.

– Итак, вторая причина. Вы, возможно, слышали известное некогда выражение: кадры решают все.

– Слышал.

– Приятно. Кадры – это люди, товарищ Остров. Люди, на которых руководитель может возлагать серьезные задачи и быть уверенным, что они эти задачи выполнят. Искусство руководителя, товарищ Остров, и заключается в том, чтобы подбирать нужных людей и расставлять их на нужные места. После этого ему остается лишь проверять качество исполнения. И если кто-то лишь казался нужным, а на деле проявил себя бесполезным – следовательно, вредным, – решать возникающую при этом проблему самым простым и радикальным образом. Вы понимаете, надеюсь?

– Понимаю.

Он кашлянул, снова прошелся по комнате, искоса глянул на меня.

– Что касается товарища Дремина, то думаю, что могу назвать себя умелым руководителем. Кажется, о том же говорит и история, не так ли?

– Совершенно верно, – ответил я, хотя еще за мгновение до этого вовсе не собирался отвечать. Похоже, странное обаяние этого человека действовало на меня помимо моего желания.

– Спасибо. Итак, занимаясь этой постоянной и необходимой работой – подбором и расстановкой кадров, – я собрал необходимые сведения и о вас. Нет, конечно, я не делал этого сам; у меня и тут есть необходимое количество квалифицированных сотрудников. Вы ведь знаете, товарищ Остров: те люди, с которыми мы работали там, продолжают работать с нами и в этих краях – если, разумеется, мы по-прежнему оказываем им доверие. Вы понимаете меня?

Я кивнул – раз и другой.

– Таким образом, у нас здесь создаются прекрасные условия для работы. И не возникало бы никаких проблем, если бы не одно обстоятельство. Не стану скрывать: обстоятельство неприятное, очень важное и нас крайне заботящее.

Он помолчал секунду, пристально глядя на меня. Мне почудилось, что я ощущаю физическую тяжесть этого взгляда, так что я даже поерзал на стуле, чтобы прогнать неприятное ощущение.

– Обстоятельство заключается вот в чем: все то, чего нам удается здесь добиться и что могло бы привести к самым плодотворным результатам в Производном Мире, не имеет туда выхода. К сожалению, отбор эпизодов из мозаики на реализацию нами не контролируется. Мы не в состоянии получить к нему доступ. А без реализации в ПМ все наши труды пропадают зря. Получается, что мы занимаемся работой ради работы – что является столь же бессмысленным и противоестественным, как, скажем, искусство ради искусства; в свое время существовало такое порочное, антимарксистское понятие. Или, может быть, вы не согласны? Как вы лично относитесь к лозунгу «Искусство ради искусства»?

Я помотал головой, чтобы дать понять, что – крайне отрицательно. Хотя, правду говоря, никогда об этом и не думал: искусство находилось вне круга моих проблем. Я считал, что в мире его накопилось так много, что всякий может найти что-нибудь по своему вкусу; этого, по-моему, было совершенно достаточно.

– Меня радует, – сказал Хозяин, – что наши взгляды совпадают и в этой частности. Итак, мы не получаем выхода в реализацию. Но, не имея его, мы не можем получить достаточной подпитки оттуда, из того же Производного Мира. Это можно сформулировать и иначе: подтверждение нашей теории и нашей практики поступает оттуда во все уменьшающемся количестве – по мере того, как там уменьшается количество наших современников. Да, они, и навещая нас периодически при своей жизни там, и переходя на постоянное обитание после того, как эта жизнь в ПМ завершается, – они приносят сюда эти подтверждения, и мы рады этому. Однако большинство их и так уже здесь – а более молодые поколения, к сожалению, исповедуют в основном чуждые нам, неправильные, немарксистские воззрения.

Он снова сделал паузу, прогулялся по комнатке, щелчком стряхнул что-то, невидимое мне, с лацкана клубного пиджака со здоровенной эмблемой, в который уже успел переоблачиться сейчас. Похоже, он играл в себя, как дети играют в куклы, и это доставляло ему все новое удовольствие. Как, вероятно, и императору Нерону, с которым Дремин тут наверняка успел познакомиться, а быть может, и подружиться.

– Можно спросить: но зачем нам эти подтверждения оттуда, из Производного, то есть вторичного, не главного, подчиненного мира?

Взгляд его словно бы приглашал меня задать именно этот вопрос; но я воздержался. Я стал вдруг ощущать какой-то необъяснимый страх перед этим странным человеком, его бесстрастным голосом и пристальными, почти не мигающими глазами. Глаза, в отличие от нарядов, оставались теми же, что были в самом начале разговора. Так и не дождавшись вопроса, он заговорил снова:

– На это можно дать очень простой и исчерпывающий ответ. Наши возможности здесь, к сожалению, прямо зависят от укорененности наших взглядов там. Они – своего рода политический капитал. И не обладая таким капиталом, мы не можем в достаточной мере усиливать наше влияние здесь. Вы поняли?

– Понял.

– Могут спросить также: а зачем оно нам – это политическое и всякое другое влияние здесь, в Пространстве Сна? Скажите: неужели у вас не возникает такого вопроса?

Кажется, ему очень хотелось, чтобы такой вопрос у меня возник. И я решил не спорить:

– Возникает.

– Я так и думал. Потому что такой вопрос должен возникнуть у каждого здравомыслящего человека – а я считаю вас именно таким человеком. Или, может быть, я ошибаюсь?

Я заставил себя улыбнуться, давая понять, что оценил шутку.

– Очень хорошо. Так вот, товарищ Остров, влияние нужно нам для того, чтобы получить контроль над происходящими тут процессами, такими, как тот же отбор на реализацию. Контроль же нужен для нового увеличения влияния. Это – пресловутое развитие по спирали. И если оно будет идти нормально – мы в конце концов достигнем вершин власти в этом необъятном мире.

Глядя на меня, он предостерегающе поднял палец:

– Только не спрашивайте – а для чего нам, собственно, нужна власть. Этот вопрос не имеет ответа – или же на него можно ответить простейшим образом: власть нужна потому, что она – власть. Более осмысленной формулировки вам не даст никто. Можно, правда, сказать, к примеру, что во власти всякий дух выражается наиболее полным образом. Здесь есть немалая доля истины – но не вся истина, полной же не знает никто – и хорошо, что не знает. Короче говоря: мы намерены здесь осуществить то, что не успели сделать там: там мне не хватило времени, здесь же его хватит всем и на все. А уж придя к власти здесь, мы сможем навести порядок и во всем множестве Производных Миров.

На этот раз пауза была более продолжительной; казалось, Хозяин с удовольствием созерцал возникающее в какой-то дали Пространство Сна, в котором был уже наведен порядок с начала и до конца.

Впрочем, может быть, он и на самом деле видел эту картину: она была им представлена – следовательно, существовала. Пусть и не в этом континууме, а в какой-то другой из бесчисленных плоскостей.

– Так вот, товарищ Остров, – наконец вернулся он в эту комнатку. – Почему нам нужно, чтобы этот маленький Груздь выпал из оборота, я вам уже объяснил: чтобы наше мировоззрение в Производном Мире получило новые стимулы для расширения и нового укоренения. Не только в нашей стране, но прежде всего – именно в нашей стране. Зачем нам нужно это укоренение – это вы тоже поняли. Таким образом, я могу перейти наконец непосредственно к вам.

Как бы для того, чтобы усилить впечатление, он направил указательный палец мне в грудь. На мгновение мне показалось, что в руке этой возникает пистолет; но это, разумеется, была лишь игра моего воображения.

– Как я уже сказал вам, у меня имеется весьма подробная информация о вас – как полученная оттуда, из Производного Мира, так и собранная здесь, где вас уже неплохо знают. И эта информация, товарищ Остров, характеризует вас с положительной стороны. Вы – скажу откровенно – представляетесь мне очень перспективным работником. Думаю, вы понимаете, насколько это важно – для вас.

Он усмехнулся:

– Там, в ПМ, как вам известно, все люди смертны. То есть через то или иное время они все попадают сюда. Вряд ли вы окажетесь исключением.

Тут возразить было нечего.

– И вам, знающему Пространство Сна отнюдь не по кратковременным и хаотическим посещениям, но по профессиональной работе в нем, – вам понятна разница: оказаться ли здесь новичком без связей, покровителей, хорошего места – или прийти сюда, когда вас ждут и готовы принять наилучшим образом. Вы, конечно, и без меня знаете, что такие вот новички чаще всего оседают в каких-то диких континуумах, и даже в Пространстве Сна не могут хотя бы на малое время встретиться с теми, кто пока еще остается в Производном Мире и кто сам хотел бы увидеться с ними в том, что люди там называют сном.

(Каждый раз, когда он произносил «там», в голосе его слышалось легкое презрение. И лама неизменно отвечала на это негромким, но тоже выразительным пофыркиванием.)

– Таким людям приходится – и то далеко не всем – пробиваться через многие пространства и времена, чтобы вновь приблизиться к одному из тех центров, откуда ведется реализация; но ведь можно и не добраться: в диких континуумах могут и убить – и тогда в результате вы оказываетесь еще дальше от цели, чем были вначале. А то даже и в Аиде, откуда выходов уже и совсем не бывает. Потому что вам ведь известно: континуумы отнюдь не подобны один другому, они разнятся еще более, чем, скажем, страны в Производном Мире.

Я кивнул: действительно, так оно и было.

– Поэтому, я думаю, для вас имеет большой смысл не порывать отношений, которые я вам предлагаю. А для этого вам придется незамедлительно выполнить то, что я намерен вам поручить. Или, может быть, я вас не убедил?

– Видимо, – сказал я осторожно, – другого выхода у меня нет.

– Совершенно верно, – кивнул он. – В таком случае мы, я полагаю, могли бы перейти к конкретной части нашего разговора. Однако…

Он усмехнулся.

– Однако боюсь, что в таком случае у вас возникнет подозрение, что бывают случаи, когда я не выполняю своих обещаний. Хотя я уже говорил вам, что выполняю их всегда. Поэтому сейчас я приглашаю вас поужинать. А за ужином, надеюсь, мы найдем и возможность продолжить наш разговор.

– С удовольствием, – сказал я, на сей раз – совершенно искренне, ощущая, как все ближе к горлу поднимается горькое чувство обиды.

 

Ужин

Потому что Дремин – или кем он там был на самом деле – надул меня по первой категории. По высшему классу. Заставил тащиться на другой конец города, соблазнив неким таинственным интересом – да и ужином тоже, по которому я давно уже истосковался. А вместо тайн и ужина угостил меня лишь лапшой, которую щедро навешал на уши вместо вожделенной мною глубокой тарелки пшенной каши, щедро посыпанной сахаром; почему-то именно это блюдо рельефно представлялось моему внутреннему зрению. Тайна же скорее всего заключалась лишь в иероглифах, повествовавших о кровавой схватке с клопами (тот редкий случай, когда, убивая врага, проливаешь свою собственную кровь; такой ли уж редкий, впрочем?). Мне почему-то вдруг стало ясно, что все, что пришлось от него выслушать, на самом деле было чистой воды трепом слабоумного, которому, быть может, еще в Производном Мире почудилось, что он и есть тот самый Хозяин, полубог, чье имя десятки лет приводило в трепет страха или экстаза; наверное, там он пребывал в дурке, здесь же, в Пространстве Сна, такие заведения хотя и есть, но попадают или не попадают туда по воле того, что мы называем случаем или раскладом, а вовсе не по заключению врачей. Чтобы сохранить хотя бы остатки уважения к себе, тут надо было действовать кулаками. Я даже проглотил слюну, предвкушая, как сейчас довершу разгром этой крысиной норы, давным-давно начатый бесстрастным временем – хотя его здесь и не существовало, тем не менее результаты его действия каким-то образом проявлялись (одна из множества загадок, чьи разгадки были нам неведомы). Но в тот миг, когда я сделал движение, чтобы встать со стула и, для затравки, хрястнуть бывшей мебелью об пол, губы моего визави исторгли несколько звуков, сложившихся в такие слова:

– Достаточно. Благодарю вас. Очень хорошо. Спасибо.

Мой собеседник не улыбался более. Сдвинув густые, теперь черные с проседью брови, он внимательно, с прищуром глядел мне в лицо, непроизвольно отразившее, надо полагать, мои мысли и желания. Его могучий торс нависал над столиком, белоснежный пластрон равномерно опадал и вновь вздымался на груди, лучи света от громадной, медленно вращавшейся хрустальной люстры под высоченным потолком заставляли глубоко отблескивать атласные лацканы его фрака. В пальцах дымила длинная сигара. Голос его, только что прозвучавший, оказался теперь неожиданно низким и гулким, с рокочущим «р» и широким, каким-то куполообразным «а». Теперь это был совершенно другой человек, хотя я знал, что напротив меня сидел по-прежнему он. На этот раз неожиданность была полной, и я замер. Хозяин же продолжал:

– Не беспокойтесь, ваш ужин не преминет быть, как только вы закажете. Я не вполне еще изучил ваши вкусы, да это и не мое дело. Уасикамайок!

Официант – а может быть, он являлся тут даже метрдотелем, обряженный в тунику вроде той, что была на Инке-Дремине в начале нашей встречи (только качеством похуже), материализовался немедленно. Очень низко поклонился и в такой позе шелестящим голосом отозвался, произнеся еще одно не знакомое мне слово:

– Интип Чурин?

– Передайте вилькакаме: я хочу немного чуньо и рыбу из вод Чичайкоча.

– Да, Сапа.

– А курак (он кивком указал на меня) закажет для себя сам.

Мэтр – или кто он там был – повернулся ко мне и, не поднимая головы, положил ладонь на спинку моего стула каким-то едва ли не отеческим движением.

– Что вам будет угодно откушать?

Внезапно мой собеседник остановил его легким движением ладони:

– Не сейчас…

При этом он смотрел мимо меня – на что-то, находившееся за моей спиной. Я невольно обернулся: таким странным был его взгляд.

По залу, в который вдруг преобразилась нищая комнатушка, к нам, лавируя между столиками, приближалась странная процессия. То были дети, в возрасте, насколько я мог определить, лет шести-семи. Мальчики и девочки. Светловолосые, черные, рыжие, каштановые – на любой вкус. Черты лица указывали на различные расы: тут были несомненные европейцы, монголоиды, представители дальневосточных и латиноамериканских народов. Черные, карие, голубые, зеленые глаза. Похожим было только их выражение, свидетельствующее о страхе. Их было много. Я попытался сосчитать, но на второй сотне сбился. Странную вереницу сопровождали несколько взрослых в оранжевых туниках. Первый из детей уже поравнялся с Инкой-Дреминым, и тот поднял ребенка, поцеловал в лоб и вновь опустил на пол; к последующим он только прикасался рукой. Я медленно поворачивал голову, следя за тем, первым. Он был уже близ противоположного выхода, когда один из оранжевых остановил его. В руке взрослого блеснул широкий нож. Удар. Из маленькой груди хлынула кровь. Оранжевый запустил руку в грудную клетку малыша, вырвал сердце, поднял вверх, что-то прокричал. Другие собирали струившуюся кровь в тазики – медные или, может быть, золотые, третьи уже оттащили тельце в сторону, и на его месте, на запятнанном кровью полу уже стоял другой ребенок. Я отвел глаза, рука невольно схватилась за столовый нож. Поднял глаза на Дремина. Он улыбнулся:

– Это называется «капакоча». Не волнуйтесь: такое совершается нечасто. В этом, кстати, есть определенная символика, вам не кажется?

Я промолчал, изо всех сил стискивая зубы. Он глянул на нож.

– Этим невозможно убить человека. Тем более меня. Да вы и не успели бы, Остров. Не переживайте. Это все – дела давно минувших дней, а содеянного не вернешь, не так ли? Да ведь это и не я придумал, как вы понимаете. Кстати, я вовсе не стараюсь вас устрашить. Случайное совпадение. Можете посмотреть, Остров: ничего такого нет, вам просто померещилось. Это была шутка.

Я с трудом огляделся. И правда, ничто не напоминало о только что происшедшем. Здесь не было более ни детей, ни оранжевых туник, ни следов крови.

– Так что советую вернуться к ужину. Уасикамайок терпеливо ждет вашего волеизъявления.

Ну, ладно. Шутить так шутить…

Я откинулся на спинку мягкого стула, чуть не прижав спиной пальцы метрдотеля; на всякий случай дотронулся до черного галстука, обязательного здесь, кончиками пальцев.

– За этим дело не станет, – заверил я. – Что-нибудь простенькое, легкое. Икру, устрицы, холодную осетрину, зелень, ти-боунстейк, что еще? Ну, фрукты, сыр, кофе… Вина я выберу сам. Вместо аперитива я бы выпил пива. Все. Устраивает?

С тихой радостью я увидел, как на лице мэтра проступает выражение озабоченности.

– Вот и весь заказ, – повторил я не без некоторого высокомерия – впрочем, целиком наигранного. Потому что продиктованные мною слова еще усилили ощущение голода, а голод плохо соседствует с заносчивостью. – Если же мой выбор ставит вас в затруднительное положение…

– Да, – откровенно признал он. – Выполнение вашего заказа связано со сложностями.

– Ну что же, – сказал я, ухмыльнувшись. – Придется извинить вас. Чем же вы располагаете?

– О, у нас есть все, – откликнулся он, сделав рукой движение, как бы отмахиваясь. – Тут затруднение иного характера. Проблема выбора. Икра – какая? Иранская, астраханская, казахская или еще какая-нибудь? Устрицы – из Остенде или?.. Какие фрукты – у них же есть имена! Кофе – какой из шестидесяти сортов? Пиво – какой марки, если их тут сотня?

– Икра черная, – произнес я уверенно. И запнулся.

– Я слушаю, – напомнил он, выдержав паузу.

А черт его знает – какие там сорта. В нашем Институте мы их не различали, кроме двух: подороже и подешевле.

– Все – по вашему выбору, – нашел я выход и облегченно вздохнул.

– Вы возлагаете на меня слишком большую ответственность, – озабоченно, хотя и не без скрытой усмешки, сказал мэтр. – Но положение обязывает. Что, если из вин я предложу вам кахетинские сорта? Хотя, мне кажется, вы должны предпочитать рейнские…

– Молдавские, – сказал я, только чтобы не согласиться с ним.

– Прекрасно. Теперь перейдем к мясу…

Еще минут десять мы с ним уточняли меню. За все это время никто к нам не подходил, и вообще огромный зал со множеством столиков был совершенно пуст, как будто создали его специально для того, чтобы я мог спокойно поужинать. Впрочем – все происходило в Пространстве Сна…

– Очень хорошо, – сказал Дремин, когда мы с мэтром наконец договорились и служитель гастрономического культа бесшумно умчался. – А теперь, я думаю, у нас есть несколько минут. Этого хватит для того, чтобы закончить деловой разговор, начатый (тут он в очередной раз усмехнулся) в несколько иной обстановке, не правда ли?

– Я вас слушаю, – ответил я.

– У вас есть возражения? Или хотя бы сомнения?

Вопрос этот был задан таким тоном, что я поспешил заверить:

– Нет. Ни малейших.

– Очень хорошо. Вот видите, как быстро нам удалось договориться. Как раз и ужин подают…

И в самом деле, по залу уже скользила целая вереница официантов в белых фраках. Каждый из них в поднятой руке нес на белом металлическом подносе какое-то одно блюдо. Лишь замыкавший процессию бесшумно катил тележку с винами.

Вскоре на столике оказалось все, что я успел пожелать, и еще многое другое, какие-то яства, чьи названия и состав были мне совершенно незнакомы – Хозяин лишь негромко произносил их. Я развернул салфетку, бросил ее на колени и начал соображать – какой вилкой и каким ножом сейчас воспользоваться: их тут оказался целый арсенал.

Правда, как раз об этикете мне сейчас следовало думать меньше всего. Есть, конечно, очень хотелось, но ведь это всего лишь игра чувств. А вот то, что я чрезмерно засиделся тут – это факт. И что может последовать за столь обильным ужином, вовсе не было известно. Может быть, Дремин приставит ко мне конвоиров, чтобы они сопровождали меня во всех предстоящих поисках и действиях? Но в них я, с моей точки зрения, совершенно не нуждался. А кроме того – надо было работать, искать свидетелей, теперь, пожалуй, мне потребуется шофер Груздя Минаев. А сидя здесь, я его никогда не обнаружу и ничего от него не услышу…

В Пространстве Сна формулы можно произносить и беззвучно, важно при этом не звучание, а напряжение духа и четкое представление желаемого результата. И я, на мгновения застыв с вилкой в приподнятой руке, начал, стараясь не шевелить губами, выражать формулу. Вовсе не ту, конечно, которую сообщил мне Дремин. Сейчас его помощь мне совершенно не требовалась, наоборот. То, что я мысленно выговаривал, было формулой экстремального переброса в другой, расположенный ниже слой.

– Советую начать с омара, – проронил Дремин доброжелательно. – Возьмите вот этот крючок…

– Благодарю вас…

Я протянул руку. Одновременно Дремин перегнулся через стол, приблизив лицо ко мне. Глаза его расширились. Странно засветились. Мне стало жарко. Я хотел убрать руку – она не повиновалась. Я был словно парализован. В ушах зазвенело. Стены и потолок зала стремительно удалялись в разные стороны. Человек передо мною рос, превращаясь в исполина. Рядом с ним откуда-то возник другой. То была женщина. Я успел узнать ее. Китаянка из давешнего приключения. Но – показалось мне – не только я, но и Дремин был растерян. Похоже, это не входило в его программу. Должно быть, кто-то третий неожиданно вмешался в нашу игру – третий, видевший карты обоих игроков… Да так оно, по сути дела, и было: формулы произносишь не в пустоту, у них есть, надо полагать, конкретный адрес – и вот оттуда последовал ответ…

Я хотел улыбнуться женщине. Но не смог. Мир отошел от меня. Кажется, я терял сознание. Это лишь подтверждало, что мне предстоит переход в другой континуум. Но если…

Туман, мгла, густые клочья тумана заполняют странно расширяющуюся грудь…

«Минаев, – продолжал я думать, исчезая отовсюду. – Мне нужен Минаев… Нужна информация по Груздю, кто бы и как бы ни морочил мне голову».

 

Проводник

Когда я очнулся, уже свечерело, и над землей стлался полумрак. Я лежал на спине, уткнувшись щекой в траву, разбросав руки. Ощущалась прохлада. «Тут, чего доброго, заработаешь воспаление легких», – мрачно подумал я старыми мерками, целиком принадлежавшими миру яви, подтянул руки поближе и не без труда приподнялся на локтях. Как-то не по правилам обошелся со мною тот неведомый, кто выполнял мою, обращенную к нему, выраженную формулой просьбу – кем бы он там ни был. Вообще-то он вел себя грубовато: должен был хотя бы обождать, пока я закончу ужинать. Столько добра в рот не попало… А уж потом пригласить на беседу. Он же со мной поступил, как с вещью, в хозяйстве совершенно бесполезной. Если это все же шутки Дремина, то характер его совершенно не изменился после пятьдесят третьего… – заключил я и попытался подтянуть к себе ноги. Это, однако, не удалось. «Вот еще новости», – подумал я уже и вовсе сердито. Впечатление было таким, будто поверх моих ног кто-то плотно улегся – холодный, неживой. Поэтому и перевернуться на живот никак не удавалось, чтобы встать хотя бы на колени. В голове была странная гулкость, и я не сразу сообразил, что можно попытаться хотя бы сесть. Это удалось, хотя и не сразу; руки плохо держали, сила возвращалась к ним медленно. Сев, наконец, я ног своих не увидел, словно их и не было вовсе. «Ну, такой-этакий, – подумал я, понемногу свирепея, – ну, дождешься ты от меня работы! Тем более без ног…» Да нет, ноги тут, только кто-то их в землю зарыл по самые колени; хотят меня здесь укоренить, что ли? Странно, странно…

Я принялся пальцами отгребать мягкую, жирную землю и постепенно высвободил ноги. Растер ладонями голени – икры уже схватывала судорога. Ну а теперь что? Идти наугад или же ночевать прямо тут? Хоть бы тряпку какую-нибудь бросили, я же так до утра вовсе закоченею!

Я потоптался немного на месте, похлопал себя руками по бокам, согреваясь, разгоняя кровь. Теплее стало, только надолго ли? Об этом лучше было не думать, да кто же другой тут за тебя думать станет? Тут, конечно, полная свобода действий, простор инициативе; сиди себе и строй планы дальнейших действий – с учетом, как говорится, накопленного опыта. Развести бы костерок… Но огонь такая вещь: на земле не валяется. Достать бы зажигалку из кармана смокинга – но я оказался тут гол, как сокол. Нет, не очень гуманно поступил со мною Хозяин; впрочем, слово это ему наверняка чуждо. Ну, так с чего же начать?..

– Окоченел, поди? – услышал я сзади.

Рефлекс тут же заставил меня грянуться оземь; я перекатился в сторону и снова вскочил, сразу же приняв боевую стойку.

Заговоривший находился шагах в трех. Он был, несомненно, человеком; рослый, кряжистый, бородатый и – на первый взгляд – безоружный. В темноте трудно было различить детали, но представлялось несомненным, что человек этот был во что-то одет, и это заставило меня остро позавидовать ему.

– Да ты не трухай, – сказал человек убедительно. – Не трону.

– Ты кто? – хотел было спросить я, но не получилось. Только какое-то кукареканье раздалось. Я откашлялся и теперь уже смог членораздельно повторить вопрос.

– Некое существо, – ответил он весело. – Невероятное, однако же сущее. Этого пока тебе довольно. Ну, пошли, не то ты тут и вовсе озябнешь.

– Куда? – Ничего другого в тот миг не пришло мне в голову.

– А куда поведу. Деваться тебе, я чаю, некуда? Вот и ступай за мною, не отставай только, вокруг – лес. Да непростой.

Он повернулся и уверенно зашагал в темноту. Я, чуть помешкав, двинулся за ним; и в самом деле больше деваться было некуда.

Туземец шел небыстро, так что я поспевал за ним, хотя идти босиком было без привычки колко. Лес, похоже, еще не познал прелестей цивилизации и наверняка был населен всякой тварью, и недоброй тоже. Невзирая на это, проводник мой шел уверенно, я же то и дело непроизвольно оглядывался, напрягался – но ничего не происходило, хотя неподалеку временами возникали разные звуки, которых при желании можно было бы и испугаться. Но и без того забот хватало: стволы деревьев неожиданно вырастали перед самым носом, и раз-другой пришлось-таки чувствительно к ним приложиться; туземец всякий раз усмешливо крякал, не без удовольствия, сам же проскальзывал между препятствиями без задержки, как если бы видел в густо налившейся мгле не хуже, чем в полдень. Но я понимал, что для обид сейчас – не место и не время.

Шли долго, как я определил своим внутренним хронометром – не менее часа, и не прямо, что в лесу и невозможно, но с какими-то резкими поворотами, порой – я был уверен – мы даже возвращались, но не тем путем, каким шли, а параллельно ему – и снова куда-то сворачивали, системы в этом никакой не угадывалось. Движением я согревался, понемногу успокаивался, пока неожиданно не ощутил вдруг, что происходящее мне начинает даже нравиться. Была во всем этом некая лихая легкость, хотя временами не верилось, что это не мое воображение чудит. Лесовик изредка оглядывался на меня, глаза его странно взблескивали в темноте, – но не говорил ни слова и продолжал путь. Постепенно я начал уставать и уже хотел спросить, не пора ли устроить привал хоть на краткое время, как поводырь мой вдруг остановился, так что я едва не налетел на него и даже пробормотал нечто неласковое в его адрес. Он, впрочем, не оскорбился.

– Ну, тепло ли, покойно ли? – спросил он. – Не трепещешь уже?

– Все нормально, – ответил я, стараясь говорить и вообще вести себя так, словно все происходившее было делом заурядным и заранее предсказуемым. – Но перевести дух не помешает.

– Отдыхай, – радушно позволил лесовик, – пришли уже. Самая малость осталась. Ты постой тут – я мигом.

И сразу исчез в темноте. Через минуту-другую (я уже снова начал было озираться в ожидании неприятностей) невдалеке, шагах в тридцати, засветился огонек, и голос позвал:

– Ступай сюда, но поглядывай: ручей впереди – так ты по мосткам, купаться в сей час тебе не след.

И в самом деле: прислушавшись, я уловил тихое, словно дремотное, журчание. Мостки оказались узенькими – два бревешка, каждое в пядь толщиной, – но уж такие-то вещи меня не смущали нимало. К огню я приближался осторожно, но ничто не помешало, и вскоре я остановился на небольшой, в пятачок, полянке, на краю которой возвышался домик; и не домик даже, а то ли землянка, то ли вообще не поймешь, что: пещера на склоне холмика, что ли? Огонек светился внутри, и я, не колеблясь, вошел – хотя на всякий случай изготовился, чтобы при любой неожиданности действовать соответственно.

 

В гостях

– Здесь живу, – сказал лесовик, – когда я здесь; так что добро пожаловать – оглядись, устраивайся, будь дома. Ты уж не обессудь, что я все на «ты» – нравы у нас простые, до галантности еще не досягнули…

Недаром же мне с самого начала казалось, что тут что-то не так; теперь я в это поверил окончательно: «галантность» была вовсе из другого лексикона, из иных времен. Но торопить события не следовало, и я уселся на лавку (земляную, по всей вероятности), покрытую грубой, вроде рядна, тканью, под которой, когда я садился, зашуршало и упруго подалось сено – или солома, может быть. Хозяин дома, видно, не промышлял полеванием – иначе мог бы и шкурами застелить. Сев, я с любопытством огляделся.

Помещение было невелико, с очажком посредине, и в нем горели, потрескивая, совсем без дыма, валежины, и огонь гладил бока глиняного горшка непривычной – кубической – формы, в который налита была вода. Стены были укреплены прутяными плетенками, тесно висели метелки сухих трав, одна стена была занята плетеными же полками на кольях, на полках стояло множество глиняных горшочков, одни поменьше, другие побольше. Всей мебели было – широкая лежанка и та лавка, на которой я сейчас сидел; сам же хозяин устроился на перевернутой кверху дном круглой корзине (еще несколько таких, одна на другой, стояли в углу). Я перевел взгляд на домовладельца. Он улыбнулся, сверкнув белозубьем.

– Так и живем, – проговорил он. – Скудно, да честно. Никому не виноваты, перед всеми ясны. Едим и пьем, что лес дает, и одеваемся тоже от его щедрости. Скажешь – убого? Но повремени спрашивать – вода подоспела…

На секунду задумавшись, он снял со стены пучок травы, за ним – второй; растер в ладонях и бросил в горшок сперва второй – кипяток зашипел, вспенился и опал, тогда он добавил от первого. Не опасаясь ожога, лишь поплевав на ладони, снял горшок с огня, достал с полки две глиняных кружки и берестяной черпачок. Но наливать не стал, горшок накрыл плетеной крышкой, пошарил в верхней корзине и вынул несколько плодов – продолговатых, изжелта-зеленых, пупырчатых. Протянул мне.

– Мое пропитание. Не опасайся. Одна лишь польза. И никто не в обиде: беру лишь, когда опадают, не ранее. Тогда никому не болит. Животной же падали, уж не обессудь, не яду: претит. И смотри: здоров.

Я кивнул, продолжая разглядывать хозяина обители. Был он действительно крепкого сложения, густоволосым, волосы скорее темные, борода посветлее, черты лица – крупные, тяжеловатые, но правильные – европейские, как сказали бы в Производном Мире. Глаза – зеленоватые, пристальные, редко мигающие, чем-то – показалось мне – дикие; тут, может быть, уместнее было бы иное слово, но я его не нашел, да и не пытался. Длиннорукий, широкие, мощные ладони с длинными, неожиданно изящными пальцами. Одет он был в долгополую рубаху навыпуск и свободные в шаге порты – все грубое, плотное. Ноги имел босые, привычные, надо думать, к такой ходьбе. Словом – был созвучен и жилью своему, и лесу, в котором обитал – хотя мне показалось, что хозяину более пристало бы жить в окружении дубов и берез, а не той чуждоватой растительности, какую я успел разглядеть, а еще более – ощутить плечами, коленями и лбом, натыкаясь. Движения его были легкими, гибкими, бесшумными, точными. В общем же – все продолжало оставаться достаточно непонятным.

– Нагляделся? – усмехнулся лесовик. – Ну, ешь теперь. – Он разлил варево по кружкам. – Здоровит и убыстряет мысль. Нет-нет, – усмехнулся он, – не хмельное, хотя и хмель, случается, идет в пользу. А я пока найду, чем тебе наготу прикрыть.

Говорил он тоже легко, непринужденно, не затрудняясь в выборе слов, как если бы этот язык был для него родным – но в той плоскости, в которой я, по моим прикидкам, мог оказаться, такого языка быть не должно было – не та эпоха, к тому же… Или я попал вовсе не туда, куда, логически рассуждая, должен был забросить меня великий карлик из бедной комнатенки?

Так или иначе, подкрепиться стоило, хотя предложенная мне еда заставила еще раз пожалеть об оставшемся в ресторане изобилии. Там, кстати, еда наверняка была качественной, а здесь? Насколько вообще можно было верить человеку, приведшему меня сюда? Кем он был на самом деле? Здесь, в Пространстве Сна, облик ничего не говорит, его можно выбирать, как выбирают одежду в театральной гардеробной. Друг он или очередной противник?

Пока никаких ответов я не видел. Ну что же – рискнем…

Я понюхал плод. Пахло приятно, хотя аромат не напоминал ни о чем из попадавшихся мне ранее. Осторожно откусил, подержал на языке прежде, чем разжевать; было вкусно, сладко и слегка покалывало язык, словно от газированной воды. Душистым оказалось и питье, от которого сила возвращалась прямо-таки бегом, – показалось вдруг, что я уже долго отдыхаю, даже засиделся на месте. Я съел все, что было предложено, выпил и вторую кружку настоя. Тем временем лесной обитатель извлек из одной из нижних корзин одежду – такую же, как та, что была на нем, хотя, как мне показалось, слишком для меня просторную – и положил на лавку рядом со мною.

– Обуть, прости, не во что, сам не пользуюсь, – сказал он. – Ничего, привыкнуть недолго, зато потом естественно…

Похоже, он считал, что я останусь в этих краях надолго.

Он сел на лежанку и тоже отпил из кружки, вкусно почмокал губами.

– Теперь, если по обычаю, то пришел час ложиться на покой, если же не терпится, можешь меня попытать о том, о сем; на что смогу – отвечу, а нет – не взыщи: таких, кто все доподлинно знает, в наших местах нет.

– Это и ежу понятно, – сказал я.

Он усмехнулся:

– Много ты знаешь о том, что ежу понятно. Он, мнится, тебе об этом не рассказывал.

– А тебе?

– Я его и без рассказов насквозь вижу. Да и только ли его… – хозяин избушки бегло, но остро глянул на меня. – А понадобится – он мне все непременно расскажет.

– На каком же это языке?

– На своем, понятно.

– А ты поймешь? И ответить сможешь?

– С тобой же вот разговариваем.

– Я человек как-никак.

– Венец творения, да? – Он усмехнулся. – Вот с утра тобою займемся – посмотрим, в какой степени ты человек, что у тебя есть и чего потребно добавить, чего – отнять…

– Шутки, – сказал я, хотя мне его слова не понравились.

– Какие шутки, дример, – произнес он спокойно. – Ты ведь, как я сужу, дал общий сигнал, позвал на помощь. Я тогда сразу поставил ухи востро. А тут дошла до меня и формула поиска. Вот я тебя и встретил. Тем более что у меня и новостишки имеются – оттуда, из нашего с тобой Производного Мира…

Насторожившись, я внимательно всмотрелся в него. И не очень уверенно произнес:

– Минаев, это вы?

Он удовлетворенно усмехнулся:

– Значит, опознал. Вообще-то это ты должен был меня найти, а не наоборот. Но раз уж такие дела завязались…

Я тоже решил перейти на «ты»:

– Где Груздь? Знаешь?

Он ответил не сразу:

– В общем-то, известно… Только мне, к сожалению, туда не попасть. Не в той я категории… А вот ты можешь попробовать. Для этого я тебя и сюда доставил, чтобы обстоятельно поговорить.

– Давай рассказывай, – проронил нетерпеливо.

– Я, видишь ли, много лет уже тут время провожу, как только засыпаю. Мне хорошо тут, и другого не ищу. А здесь, как сам знаешь, чего только не насмотришься и не наслушаешься! Так и нахватался понемножку. Вот так вот. Но таким, как сейчас, ты в те континуумы не попадешь; придется тебя подготовить. Вот завтра этим и займемся. А пока – не отдохнуть ли тебе? Спать, сам понимаешь, не предлагаю…

И он ухмыльнулся, считая, наверное, что сострил.

Но я уже забыл об усталости. Все шло не так, как предполагалось; а между тем в Производном Мире, в нашем Институте, часы тикали исправно, и все меньше оставалось времени до того мгновения, когда меня захотят вернуть обратно – и не смогут добудиться точно так же, как это уже случилось с Груздем. Я же еще не только не нашел его, но до сих пор не получил даже хотя бы минимальной свободы действий; меня отпасовывали, как футбольный мяч, и очень хотели, кажется, забить не в те ворота.

Необходимо было что-то придумать. Уснуть сейчас тут означало бы – провалиться в какую-то еще более удаленную от нужных мне плоскостей. Нет, отдых был мне сейчас совершенно противопоказан.

– Слушай… – повернулся я к нему. – А на всякий случай – как мне отсюда…

И умолк. Бородатый Минаев быстро таял на моих глазах. Исчезал. Переставал существовать – здесь, в Пространстве Сна. Не вдруг я понял, что происходит, и, кажется, даже закричал, пытаясь остановить его. Лишь через секунду-другую до меня дошло: Минаев там, в Производном Мире, просто-напросто внезапно проснулся – телефон позвонил или еще что-то в этом роде. Жена, скажем, неловко повернулась и толкнула. Я просто упустил из виду, что Минаев – человек вполне живой и в ПС может бывать лишь в те часы, когда спит. Это меня удерживают здесь при помощи снадобий и приборов, а он наверняка засыпает без посторонней помощи. Да, все нормально. Только мне от этого никак не легче. Он и рассказать толком ничего не успел. Что же мне – сидеть здесь, ждать его? А чертов Груздь – иди знай, где он за это время окажется…

Надо уходить. Искать, как говорится, выхода на оперативный простор.

Руки в ноги, короче говоря, – и шагом марш.

 

Попытка к бегству

Я почему-то очень медленно, бесшумно привстал со скамьи. Сделал шаг. На цыпочках пробрался к выходу. Стояла тишина. Земляные ступеньки вывели меня на поверхность, и я услышал мирное бульканье воды в ручейке. Но оно было не единственным звуком, который уловили мои уши. Кто-то возился высоко в ветвях поднимавшегося над землянкой дерева, какой-то мелкий мусор сыпался вниз. Я задрал голову; увидеть в кромешной мгле, конечно же, ничего не удалось. Ну что же – меня никто не трогает, и я никого не стану… Стараясь, чтобы сырая почва не чвакала под ногами, я подошел к ручью. Мостков не оказалось. Пришлось пройтись по бережку – в одну сторону, потом в другую – безуспешно: от бревнышек не осталось и следа. Я невольно усмехнулся: это таким-то способом меня хотят удержать здесь? Не страшно: достаточно тепло, чтобы не замерзнуть даже и промокнув… Я осторожно ступил на пологий береговой откос, чтобы спуститься к воде. Сделал шаг. Второго – уже не смог. Нельзя, казалось, оторвать ноги от земли. Похоже, они превратились в единое целое с берегом, в каменный монолит. Я перестал чувствовать свои стопы и не на шутку испугался. Нагнулся, чтобы ощупать лодыжки. Они оказались покрытыми шероховатой корой, словно я провел пальцами по еловому стволу.

На какие-то секунды мне стало по-настоящему страшно. Такого еще не случалось, и против такого приема у меня не было защиты.

Кора под моими пальцами шевелилась и (почудилось мне) тихо шуршала. Я напряг мышцы ног, надеясь, что кора – не такой уж толстой она была – не выдержит и хотя бы растрескается; в результате я лишь ощутил боль – острую, почти невыносимую, словно кто-то пытался содрать с меня кожу. Пришлось расслабиться. Снова потрогал ногу; кора была уже под коленом. Похоже, я быстро превращался в дерево; такое в мои планы не входило, но меня вроде бы и не спрашивали. Хоть бы предупредил, старый черт, что не стоит пытаться самому уйти из его странноприимной землянки – так ведь не сделал же этого, хотя просто обязан был понимать, что он непременно вернется в Производный Мир, а я, оставшись в одиночестве, обязательно буду искать выход. Глушь здесь такая, что тут меня не отыщет и целая дивизия дримеров – даже если бы она существовала в распоряжении Института.

«Но погоди, – сказал я себе, – ты просто растерялся немного от неожиданности. Сейчас ты похож на муху в паутине: чем больше станешь суетиться, тем крепче приклеишься. Нужно несколько минут полной физической неподвижности – при наибольшей духовной активности. Из всякого положения бывает выход; найдется и здесь. Только – спокойствие, уверенность в своих силах – и четкое понимание того, что ты находишься в Пространстве Сна, в котором нет ничего невозможного – бывает только неумение или недомыслие. Ну, что же мы предпримем?..»

Думать приходилось срочно: бедра уже деревянели, и неизвестно было, как этот процесс скажется на внутренних органах, здесь, в ПС, не менее нужных, чем наяву. Конечно, и деревья живут – но пока мне как-то не хотелось менять свой подвижный образ жизни на растительный. Видимо, моя неподвижность никак не мешает процессу, так сказать, флоризации, скорее ему способствует. В таком случае…

Я стал лихорадочно перелистывать страницы памяти, где были записаны специальные приемы, позволяющие расширять свои возможности на разных уровнях Пространства Сна. Преображения, переходы, силовые приемы… все это сейчас не годилось. Тут нужно было что-то совсем другое. Ага, может быть, вот это: создание врагов?

Я на мгновение задумался. Создание врага. Да, это могло пригодиться – при условии… При каком же, надо сообразить. Ага: при условии обратного преобразования, когда уничтоженная кора станет возвращаться в предыдущее состояние, то есть сделается снова моей кожей. Итак: вызов суперкороедов; это какая же плоскость? Хотя бы пакет вспомнить для начала и, конечно, знак – плюс или минус, не то проищешь так долго, что уже ни к чему окажется… Интересно, а мозг тоже деревенеет? Вот поживем – увидим… Нет. Не смогу. Не успею: чувствуется, как кора шевелится уже под рубахой. Руками еще можно владеть – но это, пожалуй, последнее, что мне еще повинуется, да и то – надолго ли? А еще хуже – то, что и мысли становятся все более замедленными, мозг работает лениво, того и гляди – откажет совершенно. Ну – последнее напряжение, и если и оно не поможет —…

Вот оно: местная инверсия времени! Единственное, что сейчас хоть как-то может помочь. Если, разумеется, удастся…

Я застыл. Зажмурился. Сосредоточился, вызывая в памяти формулу локальной инверсии. Как она там начиналась? Ага: Ohe, Tempus aeternum, Praeceptor mundi! Дальше, дальше!.. Nihil interit, et referent prae mediam noctem me novi fluctus tuus… Так, вроде бы? Если нет, то мне, похоже, будет хана…

К такой печальной мысли привели меня глаза, а вслед за ними и уши; они недвусмысленно свидетельствовали, что сверху по ручью с ужасным треском и плеском приближается нечто, громко сопящее и то и дело всхрапывающее – статями никак не уступающее бегемоту в расцвете лет. Не хватало только, чтобы существо это и оказалось тем самым суперкороедом…

К счастью, познакомиться с ним ближе я не успел. Обращенная к Вечному Времени формула все-таки сработала, хотя сильно подозреваю, что в чем-то там я поднаврал. Но так или иначе…

Мысли внезапно стали прерываться, из ровной линии превратились как бы в пунктир. Озноб. Застучало в висках, послышались какие-то звуки, не беспорядочные, а организованные, подчинявшиеся определенному ритму. Не сразу, но я понял: это мои друзья из Производного Мира нащупывают меня, заставляя мою спящую плоть, играющую сейчас роль приемника, шарить в континуумах в поисках моей наверняка очень слабой сейчас волны… Значит, время моего первого выхода истекло; наверное, потому Тигр Подземелья (или мой куратор Дуб) и решил вытащить меня силой, видя, что в назначенное время я не возвращаюсь. Это произошло, нужно заметить, очень кстати.

Насколько было в моих силах, я попытался ответить на вызов. Но вряд ли у меня получилось бы, слишком уж далеким и запутанным был путь. Наверное, мне сейчас и в самом деле стоит побыть какое-то время в яви – хоть немного восстановиться. Если, конечно, обстановка поможет.

Ну что же – ехать, так ехать, – как, по слухам, сказала одна канарейка.