В своей постели

После долгого отсутствия научиться вновь ощущать свое тело – работа затяжная и сложная. Время идет – невозвратно уходит, как только и может быть здесь, в Производном Мире, – а ты все лежишь, заново открывая и осваивая одно за другим: руку, вторую, ноги, спину, живот, шею, все остальное – медленно, с какой-то робостью пытаешься привести их в движение, но это удается не сразу, страх усиливается, почти достигает уровня отчаяния; ага, вот наконец инертная масса едва заметно отвечает на твой призыв, твою мольбу, твою угрозу – чуть уловимым, слабым-слабым движением, но все-таки отвечает, свидетельствуя о покорности. Несколько минут как бы бесцельного шевеления под – чем это накрыто тело, одеялом? Простыней? – под забытым покровом, и спокойствие возвращается: ты в очередной раз вышел из Пространства Сна, проснулся наяву, и можно расслабиться и открыть глаза в мире, в котором не происходит мгновенных, неожиданных и часто необъяснимых сдвигов, наплывов и других перемен.

Я открыл глаза, когда в конце концов удалось наладить ритм дыхания (почему-то именно это бывает самым сложным, хотя должно бы быть наоборот). Медленно переводя взгляд с одного на другое, принялся фиксировать обстановку. При пробуждении самое, пожалуй, приятное – факт узнавания, когда здороваешься с привычными и потому как-то необычайно дорогими предметами.

Но на этот раз я почему-то не узнавал их.

В поле моего зрения не оказалось ни тумбочки, ни легких больничных стульев из какого-то прочного пластика, ни приборного шкафа, на чьих шкалах я мог бы сейчас увидеть, как оценивается мое состояние бесстрастными наблюдателями и анализаторами. Недоставало также обеих капельниц, которым полагалось медленно ронять жидкость сквозь воткнутые в мое тело иглы. Отсутствовали многочисленные датчики, которые я привык ощущать на теле, а больше всего – на голове. Да и вообще… Каким-то непривычным был свет. И опирался я всем телом не на знакомую койку – механизированную, автоматизированную, компьютеризированную и так далее. Не на нее.

Я был не в Институте? Не в той палате, в которой освободился от тяжести тела, откуда направился в мгновенный перелет в Пространство Сна? В таком случае, мне следовало оказаться дома; возможно, в моей памяти что-то перепуталось за время блуждания в ПС, и я теперь уже не очень хорошо помнил, откуда именно уходил в Пространство Сна. Так порой случается; тогда воспоминания возвращаются несколько позже, однако в любом случае противовесом клинике могло явиться только мое собственное жилье, третьего не было дано. В полном соответствии с формальной логикой, какую преподавали, а может, и сейчас преподают в школе.

Нет, то не была моя обитель, и почивал я не на своем диване, на котором давно уже знал каждую неровность, вылежанную моим телом за немалые годы, – а на каком-то ложе солдатского типа, склепанном из железных полос, на комковатом матрасе, под тонким и грубым одеялом, от каких давно успел отвыкнуть. А помимо этой койки, в небольшой комнатке не было ничего из других вещей, с которыми я мог бы поздороваться, как со старыми знакомыми. Два простых стула, стол, и на нем что-то, отсюда не вполне различимое: то ли кейс, то ли какая-то электроника, но не нашего уровня. Окно; оно было совершенно черным – может быть, на дворе стояла глухая ночь, но возможен был и другой вариант: окно (которого в Институте быть не могло, а тут было, но ничуть не похожее ни на одно из окон моей квартиры) загородили ставнями или завесили каким-то непроницаемым для солнца материалом, как если бы шла война и требовалась светомаскировка. Свет в помещении исходил из плафона, прикрепленного к потолку. Не нашлось ни единого предмета, который намекал бы на уют, на то, что комната эта предназначена для жизни. Ни одной вещицы, о которой я мог бы сказать, что прежде сталкивался с нею в жизни. Я знал, что никогда раньше не бывал здесь. Почему коллеги решили перенести мою спавшую плоть в столь неприглядную каморку? Ради безопасности?

Это казалось по меньшей мере нелепым. Впрочем, я еще не усматривал в этом никакой прямой опасности для себя.

Кроме меня, в помещении не было никого живого. Хотя по таким стенкам вполне бы могли бегать и тараканы, а в углах под потолком – таиться пауки. Но на той стене, в которой была единственная дверь, под самым потолком я углядел знакомое устройство: портативную следящую телекамеру. За мной наблюдали, или, во всяком случае, имели возможность наблюдать.

Самое время было – вставать на свои ноги.

Но это оказалось не так легко, как представлялось мне по памяти.

Пока я шевелился под одеялом и лишь слегка поворачивал голову, мне казалось, что я обладаю свободой движений, хотя бы в этих четырех стенах. Но когда я предпринял попытку откинуть одеяло, чтобы сесть на койке, я быстро убедился в том, что тело, да и не только тело не желает мне повиноваться. При всем старании не удавалось даже выпростать руки из-под кусачего покрывала: оно было, видимо, то ли пристегнуто, то ли стянуто шнурами где-то под койкой, и добраться до этих застежек было весьма затруднительно, чтобы не сказать – невозможно. Даже сверху оставалось свободным ровно столько места, чтобы я мог без помех поворачивать голову – не более того. Оставалось разве что позвать на помощь; но это вряд ли было бы наилучшим выходом из положения. Когда внезапно оказываешься неизвестно где, крик – не самое разумное: он может привлечь тех, кого ты вовсе не жаждешь встретить. За мною наверняка приглядывают; скрытые наблюдатели только в редких случаях оказываются доброжелателями. Поэтому прежде всего не следует выказывать растерянности. Наоборот, пусть им кажется, что я воспринимаю все как должное и уверен, что полностью контролирую обстановку. Тем более что, изображая такое состояние, ты достаточно быстро и на самом деле войдешь в него.

Выполняя программу «Все хорошо, прекрасная маркиза», я замурлыкал под нос некую мелодию, изобретавшуюся на ходу, но несомненно мажорную. Такая привычка у меня сложилась издавна, и наблюдатели наверняка были об этом осведомлены: в наше время перед тем, как начать операцию против человека, собирают максимум информации о нем, а этот мой обычай никак не являлся секретным, и по его поводу любили острить мои коллеги, полагавшие, что лет через десять я, пожалуй, начну признавать и Бетховена, но пока что предпочитаю в музыке самого себя.

Сотрясая таким образом воздух, я медленно напрягал мускулы под одеялом, мысленно представляя, что становлюсь тяжелым монолитом, камнем с острыми гранями, который без труда прорежет не только одеяло, но и цинковый гроб, окажись я вдруг в такой упаковке. Я чувствовал, как постепенно тело наливается тяжелой силой, а дух обретает привычную рабочую уверенность.

Решив, что достаточный для начала действий уровень достигнут, я прижал тяжелые пальцы к одеялу с обеих сторон и короткими движениями принялся пропиливать его. Покров поддавался легко, словно бумага. Появилась возможность просунуть наружу пальцы. Тогда я медленно, чтобы трудно было заметить извне, перенес левую руку к правой, ухватил пальцами края прорехи и рванул. Одеяло с треском разорвалось. В следующую секунду я уже сидел на постели. А еще через миг распахнулась дверь и в комнату вошел человек.

Мгновенный взгляд убедил меня в том, что этот человек мне знаком, когда-то и где-то мы с ним встречались. Но то ли здесь, то ли в Пространстве Сна – хоть убейте, сию минуту это никак не приходило в память. Среднего роста и телосложения, с несколько удлиненным лицом и редкими волосами, он носил хорошо сшитый темно-синий штатский костюм, однако осанка и движения выдавали в нем близкое знакомство с мундиром. Я встал, попутно констатировав, что, в отличие от вошедшего, сам я одет в мою собственную пижаму, черную с серым – одну из двух, что в эту пору имелись в моем гардеробе. Собственно, ни во что другое я и не мог оказаться облаченным. В явь возвращаешься таким, каким уходил – если только во время твоего отсутствия никому не взбрело в голову переодеть твое тело; но это случается лишь, если за телом нужен специальный уход – такой, каким сейчас наверняка пользовалась плоть Груздя там, где она сохранялась в надеждах на возвращение его сущности. Мне, хвала аллаху, подобных услуг не требовалось.

Процеживая через голову эти мгновенные мысли, я, приняв спокойно-выжидательную позу, из которой с легкостью переходишь в боевую стойку, глядел на вошедшего, ожидая его действий; именно они должны были определить линию развития отношений.

Он, непринужденно улыбаясь и легко ступая, подошел к столу, отодвинул стул, уселся, указал на второе сиденье:

– Садитесь же, господин Остров. Вряд ли вы успели восстановить силы после серьезного пребывания в Пространстве Сна.

Эти слова, видимо, должны были показать мне, что посетитель находится полностью в курсе моих дел. Я сел, продолжая выжидательно смотреть на него.

– Прежде всего позвольте поздравить вас с благополучным возвращением.

– Благодарю, – ответил я тоном, в котором легко можно было уловить сомнение в моей благополучности.

Его улыбка на миг растянулась вширь, потом сразу исчезла, и на лице возникла неописуемая серьезность.

– Мне целиком понятны ваши сомнения. Вы, разумеется, помните, что уходили на операцию вовсе не отсюда. И хотели бы выяснить, где и каким образом оказались, вернувшись.

Я продолжал смотреть на него, не произнося ни слова, не делая ни единого движения.

– Объясняю: во время вашего отсутствия мы сочли целесообразным перенести вашу плоть в другое помещение, где мы с вами сейчас и находимся.

– Волга впадает в Каспийское море, – нарушил я наконец обет молчания.

– Да, конечно же, это вы поняли и без объяснений. Уточняю: мы находимся сейчас в одном из помещений Службы Безопасности, я же принадлежу к числу ее сотрудников. Капитан Халдей. Вы, конечно, могли запамятовать… но я находился у вас вместе с генералом, когда обсуждался вопрос об операции, в которой вы участвуете. И именно на меня было возложено поддержание связи с вашим учреждением.

Черт бы взял: это действительно был он. Просто тогда он за все время не произнес ни слова, и я не обратил на него особого внимания. К тому же, его фамилию я тогда расслышал, как «Холлидей», и решил было, что это какой-нибудь зарубежный практикант при генерале. Вроде наших легатов.

– Очень интересно. Как приятно встретиться снова, капитан.

Я попытался произнести эти слова как можно безразличнее – словно все это было известно мне задолго до того, как произошло на самом деле, – не очень, впрочем, надеясь, что он поверит. И на всякий случай добавил:

– Мое тело представляет такую ценность, что вы решили его похитить? Или, может быть, оно арестовано?

Он, похоже, даже обиделся.

– О каком похищении идет речь? Все сделано по согласованию с вашим Бюро. Мы действуем совершенно законно. Имеем право пригласить для беседы любого гражданина. И если он не в состоянии явиться сам – оказать ему помощь, доставив к нам. Но это ни в коем случае не следует рассматривать, как задержание или арест.

– Бюро? – Я изобразил крайнее удивление. – Что, собственно, вы имеете в виду, капитан?

– Ну, ну, Остров, – произнес он укоризненно, словно шалящему ребенку. – Вы же серьезный человек, да и дело вовсе не шуточное. Хотелось бы, чтобы вы отнеслись к этому именно так…

Он говорил еще что-то, достаточно много, я же в это время старался, слушая его, вычислить – кто же у нас в Институте сделался их человеком. Потому что вся наша терминология, которой он вдруг начал густо сыпать, могла стать известной ему только через кого-то из поваров нашей кухни. Подозрений сразу же возникло несколько. Но – ни одного серьезного. Что же – они решили взять операцию целиком в свои руки и хотят руководить мною непосредственно, отстранив Институт? Зачем? Ради будущей славы? Может быть, этот прием с увозом тела у них применялся и раньше? Чепуха: я бы знал. Вывезти тело из Института – дело серьезное, тела, к счастью, не микрофильмируются, а в компактный груз превращаются только после кремации…

– Простите?

Я так увлекся своими рассуждениями, что пропустил мимо ушей заключительную часть его прочувствованного выступления.

– Что?

– Я не совсем понял ваши последние слова…

Он, казалось, искренне удивился:

– Чего же в них непонятного?

– Знаете, после таких напряжений мозг иногда не срабатывает. А кроме того… Извините, но все, что касается нашей деятельности в Пространстве Сна или в связи с такой работой, я привык – да и обязан – обсуждать только с моими прямыми начальниками и другими участниками операции – в соответствии с их компетенцией. Вы же не относитесь ни к тем, ни к другим. Поэтому…

– А, ну да, конечно же. Хорошо, повторяю: мы не собираемся играть с вами втемную. Что касается руководства Бюро – оно в курсе наших намерений, и не только согласно с ними, но даже приветствовало их. Иначе, как вы понимаете, вряд ли они позволили бы нам одолжить вашу плоть. Сам Тайгер…

Это в смысле – Тигр? Сделаем крохотную зарубку на посохе своего внимания. Уже не первую, кстати.

– Сам Тайгер просил передать вам, что вы заинтересованы в нашем сотрудничестве не менее, чем мы. Потому что цель ведь у нас одна!

Он сделал паузу – специально для моей реплики. Чтобы доставить ему удовольствие, я подал ее:

– Какова же эта цель, по-вашему?

В глазах его мне почудилось удовлетворение. Словно он был музыкантом и только что успешно прошел трудный пассаж.

– Возвращение Груздя, естественно, что же еще?

– Ну да, ну да, как же иначе, – откликнулся я. – Спасибо, теперь я понял. Прошу вас – продолжайте.

– С радостью. Итак – сотрудничество. Потому что – вы знаете это лучше меня – все операции в Пространстве Сна могут осуществляться только после тщательной подготовки здесь, в нашем мире – и в результате такой подготовки. Там, в Пространстве Сна, вы имеете полную свободу действий. Но здесь наши возможности куда шире ваших. Мы можем обеспечить лучшую информационную базу – чтобы вам там приходилось пореже сталкиваться с неожиданностями. Мы можем совершать необходимые и профессиональные оперативные действия, чтобы выяснить – кто вам мешает, кто противостоит, и, наконец, – кто же совершил похищение Груздя. Как только мы выйдем на этих лиц – мы начнем работать с ними и, будьте уверены, получим нужные нам данные. После чего ваша работа там облегчится на несколько порядков – вам останется только прийти, взять и доставить Груздя сюда, вернуть в его бренную плоть.

Очередная зарубка.

– Звучит прекрасно, – сказал я, изображая на лице некую комбинацию из недоверия и воодушевления. – Но, боюсь, это слишком великолепно, чтобы оказаться еще и реализуемым.

– Вот и снова вы не хотите воздать нам должного. Все сказанное вполне в наших силах. Но, разумеется, при одном условии.

Снова пауза – и снова моя реплика:

– При условии серьезной поддержки с нашей стороны?

– Рад, что на сей раз вы все поняли.

– Вы доходчиво объясняете.

– Итак, вы согласны?

– На сотрудничество? Но вы так и не раскрыли – в чем же оно, собственно, должно заключаться.

– Разве? Простите, я просто еще не добрался до этого. Мы не собираемся требовать от вас ничего невыполнимого; мы не намерены давать вам какие-либо поручения или указания, связанные с вашей работой в Пространстве Сна. То есть у нас и в мыслях нет – вмешиваться в ваши дела. От вас же мы хотим лишь одного. Зная заранее схему ваших действий там, мы могли бы заблаговременно и качественно обеспечить их подстраховку отсюда. Это – первое. Возможностей у нас немало. Начиная хотя бы с гарантий безопасности вашей плоти здесь. Согласитесь, что до сих пор вы относились к этому достаточно легкомысленно. Разумное ли дело – уходить на операцию из своего дома, как это сделали вы на этот раз. Да и там, в Бюро – любое тело можно просто-напросто вынести через окно палаты, в наше время ни для кого не составит трудности проникнуть на второй или третий этаж извне, вынуть стекло – ну, и так далее…

Еще одна зарубка – и достаточно глубокая. Что же касается ухода из моей квартиры прямо в Пространство Сна – этот факт не вполне совпадал с тем, что подсказывала быстро проясняющаяся память.

– А вот попробуйте, – продолжал он, высокомерно усмехнувшись, – вынести хоть самую малость отсюда. Что – вынести; вы и сами отсюда не выйдете без нашей помощи. Прежде всего – просто заблудитесь! Здесь же вы будете в сохранности, как в банковском сейфе. И это – лишь наименьшее из того, что мы можем вам предложить. Хотя, не отрицайте, собственное тело – не такая уж малость…

С этим я просто не мог не согласиться.

– Второе, – продолжал капитан. – Как вы сами понимаете, всякое ваше действие в ПС будет вызывать противодействие здесь – со стороны ваших – и наших – оппонентов. Ясно же, что их ответные ходы там будут зарождаться здесь. И, предполагая эти возможные ходы, мы получим неплохую возможность пресечь их тут уже в начальной стадии.

– Простите, капитан. Вы, видимо, исходите из того, что противники находятся на этой же территории – в России, в Москве. Но с таким же успехом они могут находиться и в Западном полушарии, и в Южном, или хотя бы просто в другой стране… Ведь, учитывая значение Груздя и его работы для всего мира, разве нельзя предположить, что те, кто охотится за ним – или уже схватил его и удерживает, – не являются представителями других стран?

Он улыбнулся так, словно я сказал что-то, совершенно наивное и не заслуживающее серьезного обсуждения.

– Нет. У нас есть все основания быть уверенными, что они находятся именно тут. Не просто основания: точное знание. Но нам не хватает имен и, кроме того, нужны доказательства. И как только мы с вашей помощью их получим, дело можно будет считать выигранным. И вам останется лишь беспрепятственно забрать Груздя – если ему понадобится помощь – и вернуть его всем нам.

– Да, заманчиво, – не мог не признать я.

– Вот видите! Так что дело за вами. Нужно всего лишь ваше доверие и откровенность.

– Я и не хочу ничего иного, как быть с вами совершенно откровенным. Другое дело – насколько это вам поможет.

– Уж за это не беспокойтесь.

– Тогда – конкретно: чего вы ждете от меня?

Он кивнул:

– Естественный вопрос. Он побуждает меня перейти к третьему и, пожалуй, главному пункту. Для того, чтобы обеспечить ваши действия в СП как можно лучше, мы должны знать имена людей, соприкасавшихся с Груздем в Производном Мире, точнее – тех из них, с кем вы намерены встретиться – или уже встречались там в процессе розыска. И знать, что именно они показали.

– Зачем они вам? Разве здесь, в яви, вы не можете вызвать их и, как говорят у вас, побеседовать?

– Неужели непонятно? Вы же прекрасно знаете, что всякий человек ведет себя по-разному наяву и во сне. Там вы способны получить у них такие сведения, которых они не дадут здесь – хотя бы просто потому, что не помнят, потому что память сна и память яви – вещи разные. Да что я вам растолковываю, вы сами можете прочесть мне лекцию об этом. Однако, в свою очередь, и мы здесь можем получить от них такую информацию, которой они там вам не дадут, и опять-таки не по злому умыслу, а потому, что, уходя в ПС, сами того не желая, оставляют ее тут. Вот почему мы сейчас нуждаемся в самой подробной и точной информации о том, с кем и как вы там работали и с кем еще намерены взаимно действовать, чтобы добраться до Груздя. Намеченный путь. Нужные люди. Этап за этапом. И кроме того: эти люди, безусловно, интересуют не только нас, но и наших противников. Зная этих людей, мы без особого труда выявим и тех, кто, помимо нас, ведет наблюдение за ними – и противник окажется у нас, как говорится, под колпаком.

– Очень убедительно, – сказал я, изображая самое серьезное внимание. – Не понимаю только одного: почему бы вам не получить все эти данные у моего руководства? Почему именно от меня? В конце концов, все данные сходятся к ним, я же не единственный, кто работает по этому делу.

– Просто потому, – сказал Халдей печально, – что там у них этих данных больше нет.

– То есть как?

– Да очень просто. Как вы прекрасно знаете, все сведения хранились в файлах. Кто-то провел компьютерную атаку. Все стерто и невосстановимо. Да, по-моему, атака эта началась еще при вас…

Это соответствовало действительности, и мне оставалось только подтвердить сказанное им.

– Вот почему нам пришлось обратиться к вам, – закончил он.

Все было очень логично. Правдоподобно. И все же… Все же.

Я вздохнул, выражая крайнее сожаление.

– Действительно, наше положение оказалось даже более затруднительным, чем мне казалось там, в ПС. И мне очень жаль, что я ничем не могу вам помочь.

Выражение его лица не изменилось. Только в глазах что-то изменилось на мгновение – словно кто-то мигнул фарами.

– Не понимаю: почему? Вы мне не доверяете?

– Да что вы, капитан! Такое предположение просто обидно. Дело совершенно в другом. Да вы сами знаете, в чем.

Он моргнул.

– Не представляю…

– Ну как же. Вы же сами только что об этом говорили: все то, что я знал там, в Пространстве Сна, там и осталось – в той моей памяти. Я ведь ничем не отличаюсь от других людей, согласны?

Его взгляд сразу заледенел.

– Это не откровенность, Остров. Это просто ложь.

– Вы мне не верите? Но ведь сами только что говорили то же самое!

Он не ответил – только сердито засопел. Минуты две мы молчали. Потом он проговорил:

– Я вижу – вы еще не созрели для серьезного разговора.

– Уверяю вас…

– Не надо, Остров, перестаньте. Ну что же: мы дадим вам некоторое время для размышлений. И вернемся к беседе, когда вы придете к выводу, что полная откровенность – в первую очередь в ваших собственных интересах. Напрягите свою память, Остров, и – я уверен – вы быстро вспомните все, что нам нужно.

– Но послушайте: я и так…

Он, однако, не внял призыву. Встал и стремительно вышел из комнаты – не хлопнув, впрочем, дверью, но аккуратно прикрыв ее за собой.

Я снова остался в одиночестве.

 

Зарубки на посохе

Сел и принялся думать.

Все, что сказал мне капитан, выглядело весьма правдоподобно. Однако опыт Пространства Сна учит не смешивать правдоподобное с истинным. Не привыкнув поступать так, сгинешь в два счета.

И было несколько зарубок, которые недвусмысленно говорили о необходимости тщательно проанализировать положение, в котором я оказался.

С одной стороны, существовала группа фактов, которые можно было признать неоспоримыми. В частности – то, что капитан Халдей был действительно капитаном Халдеем, и что был он работником именно той Службы, с которой мы впервые начали сотрудничать.

С другого же боку…

Я пытался сгруппировать мысли и подозрения, ввести их в систему. Впрочем, для качественного анализа не помешала бы еще кое-какая информация.

Я сидел на койке, внешне расслабившись и рассеянно глядя куда-то в угол; на самом же деле держал в поле бокового зрения видеокамеру, пытаясь определить ее тип и возможности. Это было нелегко, и ни к какому определенному выводу я не пришел. Определил, однако, что, каким бы широкоугольным ни был ее объектив, в комнате имелись участки мертвого пространства, находясь в которых, я оказался бы вне наблюдения. К сожалению, стена с окном обозревалась, надо полагать, очень хорошо. А во мне все более усиливалось желание попытаться выглянуть из этого окна; даже один взгляд на внешний мир порой дает множество необходимых сведений.

А почему бы мне и не сделать этого совершенно демонстративно, у них на глазах? Такое движение является естественным для каждого человека, оказавшегося в незнакомом месте. И если он не подозревает хозяев дома в неблаговидных намерениях, у него не возникает ни малейшего желания скрыть свои действия. Наоборот, если не сделать этого, у того же капитана может возникнуть уже не подозрение, а твердая уверенность в том, что я ему не поверил. Однако к такому выводу, к полному недоверию я ведь еще не пришел?

Еще нет, но, похоже, находился на пути к нему.

Что меня смущало?

Так, кое-что.

Ну, хотя бы «Тайгер». У нас в Институте никто никогда не переводил кличку шефа на английский или какой-либо другой язык. Мы вообще не переводили ни кличек, ни паролей, ничего – потому что в идентифицирующих системах у нас все было вложено на русском языке. Поэтому услышать такой вариант имени даже в частной болтовне у нас в Институте он не мог. Следовательно, если информация поступала к капитану Халдею от кого-то из наших, то слово «Тайгер» в ней никак бы не фигурировало. И тем более оно не могло бы возникнуть, если бы капитан получил информацию, проникнув в наши компьютеры, где все было до предела русифицировано.

Это была маленькая, но накладка.

Второе: к вопросу о похищении тела.

Он сказал, что при современных возможностях похитить тело из палаты второго или третьего этажа не представило бы никакой сложности. Однако в Институте наши тела лежали в нижних, подземных этажах, где никаких окон, естественно, не было. Что, Халдей не знал об этом? Если уж СБ давно приглядывала за нами, если какая-то информация утекает из Института, то такая деталь – где именно помещаются тела ушедших в Пространство Сна – им наверняка известна. И поскольку капитан является, видимо, непосредственным куратором взаимоотношений СБ с Институтом, то такую деталь он должен бы знать. А если не знает…

Что же – если не знает, то он – не он? Не капитан Халдей?

В это не верилось. Чем больше я вспоминал, тем более убеждался в том, что это был все-таки он. Он – и не он. Чушь какая-то.

Далее: я совершенно точно помнил теперь, что стартовал я из Института, из третьей палаты. Из своего дома я был насильно вытащен в ПС, мне сделали предупреждения, возможно, хотели предпринять еще какие-то меры – но не смогли. Не по их вине.

Что же получалось? Я даже поморщился: таким беспомощно-глупым представлялся я себе в эти минуты.

Ну, хорошо. А если он – это он? Капитан Халдей, прекрасно знающий, где в Институте что лежит – и тем не менее демонстративно, именно – демонстративно пытающийся повесить мне лапшу на уши?

Вывод может быть только один. Капитан передает мне в слегка зашифрованном виде вот какую информацию: «Я тебе вру, я вынужден тебе врать, у меня нет другого выхода. Имей это в виду и будь осторожен».

Не очень-то вероятно. Однако другого объяснения я никак не мог придумать.

А если я прав, то капитан, несомненно, находится под сильным давлением. Вынужден поступать так, как не хочет.

Кто может на него давить?

Разумеется, прежде всего – его начальство. Руководство СБ.

А зачем? Если оно заинтересовано в неудаче операции по розыску Груздя, то им куда проще сделать все на уровне всего Института, а не одного дримера-исполнителя, от которого, если судить непредвзято, не так уж много и зависит. Я – хороший дример, приятно сознавать это; но не станет меня – убьют или сломают, – и пойдут другие, мало в чем мне уступающие. Они сейчас наверняка уже готовы к переходу в СП, ждут только команды.

Если же не руководство – то кто?

Тогда – только противник. Те, кто затеял все это похищение. И вероятнее всего – именно те, чье участие в этом деле капитан только что столь театрально отрицал. Слишком возмущенно. Чересчур картинно. Теперь, когда оппонент стал проявляться столь явно, я окончательно поверил в то, что состоялось именно похищение, а не просто какая-то причуда Груздя. Хотя у людей в элите или близких к ней подобные причуды возникают не так уж редко.

Итак – некто надавил на Халдея с такой силой, что тому не оставалось ничего другого, как петь по тем нотам, которые этот «некто» положил перед ним на пюпитр.

Но петь – местами фальшивя; уповая скорее всего на то, что заказавший музыку сам в ней не очень-то разбирается. Впрочем, всегда можно сослаться и на свой несовершенный слух.

Ну а зачем противнику та информация, которую капитан столь настойчиво требовал от меня?

Противник, видимо, достаточно ограничен в своих действиях. Ему нужны эти люди, но сам он не может их выявить. В Институте капитан не мог бы получить список, даже попытайся он это сделать: наше сотрудничество с СБ предполагало, как я помнил, что они в наши дела, в нашу оперативную кухню не лезут, поскольку наши данные представляют собой интеллектуальную собственность Института, и никто не имеет права проникнуть в нее. Если действительно такая попытка была, то могу поручиться: наши файлы были стерты нашим собственным руководством, а где хранятся диски с копиями – никто, кроме него, не знает.

Если капитан действительно попал в переплет, хорошо было бы ему помочь. Только как?

Можно, конечно, без труда сочинить для него список – такой, какой ему наверняка очень понравится. Весьма правдоподобный – с точки зрения человека, никогда не работавшего над окружением Груздя.

Можно, да. Но если этот парень действительно из СБ, то как-то не хочется увешивать его уши лапшой. Неэтично по отношению к людям, чью жизнь и службу никак не назовешь медом.

Вот так вот. Очень интересно.

Но это были еще не все зарубки.

Еще одна касалась других Бюро. Та же накладка, что и с Тайгером. Мы в своем обиходе никогда не употребляем этого слова. Для нас наша база – Институт, и о том, что формально она носит название Московского Бюро, мы вспоминаем лишь при составлении официальных документов, направляемых коллегам в другие страны.

Что это: случайная оговорка – или еще один скрытый намек? В данном случае – на то, что в дело замешан кто-то из-за рубежа? И не по этой ли причине Халдей так демонстративно-яростно уверял, что в деле участвуют в качестве противников только наши сограждане? Вовсе не исключено.

Еще одна зарубка: говоря о возвращении Груздя, капитан произнес слова «бренная плоть». Употребить слово «бренный» применительно к телу находящегося в Пространстве Сна человека, пусть даже не дримера, а снивца, – величайшая бестактность. Можете считать это суеверием, чем угодно, но, говоря о находящихся на операции или попавших в ПС в беду, мы никогда не позволим себе употребить любое слово, хотя бы отдаленно связанное со смертью. А тут напрямую в сознании возникают бренные останки, похороны и все прочие прелести. Опять-таки – такое слово мог употребить только человек, находящийся не в курсе дела. И никогда в жизни не разговаривавший по душам ни с одним из нас.

Да, весьма сомнительно, весьма…

Дальше. Случайно ли обмолвился капитан, когда сказал, упоминая о людях, контактировавших с Груздем: «В Производном Мире» вместо правильного «здесь»? Мы ведь уже и так находимся в ПМ, не так ли? Может быть оговорка, конечно. Но может быть и намек: имей в виду – мы с тобой вовсе не там, где предполагается…

Есть, о чем подумать.

И еще одно обстоятельство, на которое нельзя не обратить внимания. На мне надета моя пижама, нет сомнений. Но – не та, в которой я засыпал. А вторая – та, что должна была лежать у меня дома в шкафу.

Должна была – и, может быть, сейчас там и лежала?

Ну что же: самое время подойти к окну. Не спеша, как бы из чистого любопытства, без определенного намерения…

Я встал. С удовольствием потянулся. И медленно направился в намеченном направлении. Внутренне я был собран и готов к любой неожиданности: мне могли и помешать выглянуть.

Не помешали, однако. И я беспрепятственно добрался до окна.

Вернее – до того, что принимал за окно. На самом же деле это было лишь его изображение: рама, неплохо нарисованная на гладкой стене. Места, где следовало быть стеклам, были покрыты слоем отблескивавшего лака – только и всего.

Вот, значит, как. И вот почему меня не остановили, не помешали увидеть хоть что-то: считали, что я не смогу увидеть ничего.

Но, как говорится, в науке отрицательный результат не менее важен, чем положительный.

И то, что я увидел, и то, чего не увидел, принесло мне информацию, хотя и несколько неожиданную, тем не менее весьма ценную. На ее основании можно было уже действовать.

Я вернулся к койке. Сел. Сейчас мне предстояло проделать некий эксперимент. Я лег. Натянул на себя одеяло – ту его часть, что была побольше. Закрыл глаза. И мерно, медленно задышал, словно засыпая.

Эксперимент дал результат уже через минуту. Грянула музыка. Оглушительно громкая. Даже не музыка: какофония. Впрочем, может быть, то был самый модерн. Заснуть под такой аккомпанемент просто невозможно. Музыка накатывала на меня со всех сторон, сверху, снизу. Мне казалось, что она вот-вот сомнет и расплющит мое хрупкое существо.

Тем не менее я не открывал глаз и по-прежнему мерно дышал. Пусть попробуют применить более действенные средства. Если, конечно, я прав и мы на самом деле пребываем в Пространстве Сна. Ведь тут уснуть – значит исчезнуть, вырваться из области влияния тех, кого я все еще обозначал неопределенным словом «противник», раствориться в многообразии континуумов – и там принять меры для того, чтобы им больше никогда не удалось меня выловить. Если я прав, они не позволят мне уснуть. Если же я ошибся —…

Они попробовали. Дверь распахнулась, и вбежал капитан. Он сорвал с меня одеяло. И увидел пистолет, направленный ему в живот.

Пистолет возник у меня в руке только что, в полном соответствии с законами Пространства Сна, в частности – с правилом Шнеура, согласно которому в ПС все необходимое возникает у вас, когда вы этого желаете, хотя бы бессознательно. Я же потребовал оружия вполне осознанно.

Законы Пространства Сна действовали в этой комнате без осечек. Потому что вся она находилась в Пространстве Сна, а вовсе не в Производном Мире, как мне пытались внушить. В ПС! И капитан Халдей тоже. И я сам.

Операция была задумана неплохо: убедить меня в том, что я оказался в Производном Мире и должен вести себя соответственно. Однако их погубили мелочи, заставившие меня заподозрить неладное. Окончательно же я убедился в справедливости своих предположений, когда, стоя у окна, попробовал проткнуть стену пальцем. В ПМ такое мне никогда не удалось бы. Но в ПС мы способны еще и не на такое – и без всяких физических усилий.

И вот сейчас капитан, или кем он там был, глядел на пистолет, окаменев на какие-то мгновения. Он понимал не хуже меня, что выстрел заставит его выйти из этой игры – и вновь ощутить себя лишь в каком-то очень далеком континууме. Ему этого очень не хотелось. Кроме того, он знал, что не заслужил этого, что сделал для меня все, что мог, чтобы, не подставляя себя под удар, просветить меня относительно подлинного положения дел. Я решил успокоить его. И подмигнул.

Его губы шевельнулись, он что-то сказал. Но из-за продолжавшей бесноваться музыки я не смог расслышать ни слова. Увидел только промелькнувшую улыбку. Похоже, он понял.

Застыв на секунду, он продолжал смотреть на меня – не мигая, стараясь что-то внушить. Скорее всего – то, что люди его могут оказаться тут в следующее же мгновение. Люди, приданные ему тут, в ПС, а вовсе не сотрудники СБ в мире яви. И тогда опасаться за свою судьбу придется уже мне.

Такая перспектива меня не обрадовала.

– Извини, капитан, – сказал я и крепко ударил его рукояткой пистолета по голове.

Он упал – точно так же, как упал бы, происходи все это наяву.

Я бросился к двери. Мне нужен был хоть какой-то простор. И место поспокойнее. Подальше от любителей таких сафари, в которых предметом охоты являлся я. В голове промелькнуло, что я слишком долго находился в ПС в одиночестве. Одинокий дример последовательностью и осмысленностью своего поведения притягивает к себе внимание каждого наблюдателя, как дерево, отдельно стоящее на равнине, вызывает любопытство у молнии.

Такой мыслью определялись и мои последующие действия: мне нужно было скрыться в толпе, в толчее людей и событий. Попасть если не в сам Узел нашего макрокона, то хотя бы в Туннель этого самого Узла. В бездну, в которую недавно (или уже давно?) на моих глазах ускальзывал юный и неопытный Степ.

Кстати о птичках: если Степ еще не выбрался – а в Институте сейчас явно не хватало сил, чтобы снарядить серьезную команду для его вызволения, – то он до сих пор может пребывать там, шарахаясь из одного миникона в другой, из другого в третий, стараясь побыстрее выбраться в явь – и, как это бывает с заблудившимися, на деле лишь все больше удаляясь от нее – чтобы в конце концов оказаться в других уровнях, макроконах и плоскостях, нарваться на неприятности – и пропасть уже окончательно, оставляя в институтской палате одно лишь погруженное в кому тело.

Попав в Туннель, я мог, кроме всего прочего, попытаться найти Веника. И не только для того, чтобы оказать ему крупную услугу; чем дальше, тем более я понимал, что мне очень пригодился бы ассистент, подручный, адъютант – называйте, как угодно. И в таком качестве самым лучшим был бы, разумеется, дример, пусть и начинающий, но зато наверняка свой. Если мы будем вдвоем, да еще вернется Минаев – окажемся серьезной силой, способной схватиться с кем угодно.

Итак, мне нужно было в Туннель Узла. Формула перехода была у меня уже на языке. Дело несколько осложнялось тем, что я не знал точно, в каком уровне нахожусь, а формулы для разных уровней сильно отличаются друг от друга – не собственно содержанием, но запускающей их в ход командой – предформулой, так сказать. Приходилось рисковать. Правда, в конечном итоге любая команда привела бы меня в Туннель, но если она для нынешнего моего уровня неправильна, то на вход в Туннель потребуется больше времени – это еще с полбеды – и сил; а вот по этой части я уже испытывал некоторые сложности. В Пространстве Сна не обязательно ни завтракать, ни обедать, но подзарядка нужна.

Я выбежал, оставив камеру с обездвиженным кью-Халдеем позади. Формулу я произнес на ходу. И после двухсекундной паузы – слова команды. И почувствовал, как скольжу, срываюсь, и падаю, падаю, падаю, погружаясь в плотный серый туман, пахнущий болотом и едким дымом, какой бывает, когда горит сырая древесина.

Я падал, и падению этому, казалось, никогда не будет конца.

 

В поисках собеседника

Когда опытный дример попадает в Туннель Узла, он не мечется суетливо вверх-вниз, действуя наугад; не нажимает, образно выражаясь, на кнопки, как человек, оказавшийся в лифте здания в миллион этажей, но забывший, на каком из этого миллиона помещается то, что ему, человеку, нужно. Не гоняет кабину попусту, потому что каждый раз, когда он подает механизму новую команду, и кабина, замерев на миг, меняет курс и ускоряется, – каждый раз пассажиру вдруг становится совершенно ясно, что он направляется опять не туда, куда следовало бы, но наоборот, от этой точки удаляется и надо немедленно остановиться и не лететь вверх, а скользить вниз, в уже пройденные полмиллиона остановок. Снова кнопки, команда; новая смена вектора – но через секунду-другую пассажир уже нимало не сомневается в том, что прав он был не в этот последний раз, а в предыдущий – и все начинается сначала. Так может поступить снивец – но не дример, а если уж кто-то из нас – то разве что совершенный молокосос. Каким и был Степ, но не был я. Во всяком случае, мне приятно было так думать.

Поэтому я и действовал совершенно иначе. Предоставил кабине направляться туда, куда ей самой хотелось. Вы, конечно, понимаете, что кабину, как средство передвижения, я придумал просто для наглядности; на самом деле никаких кабин нет, да и стены Туннеля не являются чем-то твердым, и прежнее сравнение с экраном тоже чисто условно. Если сопоставлять с чем-то, то уж не с экранами, а со множеством сценических площадок, на каждой из которых идет свое действие, причем каждый раз совершенно другой пьесы. Разница между сценой и экраном, как вы уже догадались, в том, что в экран запрыгнуть или хотя бы влезть нельзя, а на сцену – можно, хотя бы из зрительного зала. Единственное, что уж точно имеется в Туннеле – направление движения: вашего относительно площадок, или площадок относительно вас – это уж как вам угодно вообразить. Скорость движения регулируется опять-таки формулами, забывать которые не советую – если только не хотите превратиться в вечного зрителя отрывков без начала и конца – как это скорее всего и произошло со Степом. Так что я выбрал ту скорость, которая показалась мне самой подходящей, и принялся глядеть. В зрительском положении в Туннеле Узла есть своя сложность: вы должны не только увидеть то, что происходит сию секунду перед вами, но и как можно быстрее найти продолжение действия в противоположной от вас стороне. Потому что ведь не только вы движетесь, но и каждое из открывающихся перед вами действий, каждый миникон, как это называется у нас, тоже течет в своем времени под каким-то углом к вашему, так что вам нужно в мгновение ока – никак не медленнее – сообразить: сближается ли этот миникон с вашим по времени и пространству, или, напротив, – может занести вас, если решите им воспользоваться, куда-нибудь в разгар метанового снегопада на, предположим, Титане, или, если это для вас слишком далеко – на завтрак крокодилам где-нибудь на берегу неизвестного притока Амазонки. Благодаря разности времен одни действия протекают для вас чересчур быстро, иные – слишком медленно, и если вы хотите вмешаться в какое-либо из них, вам нужно предварительно уравнять свою и их хронопластику, а кроме того, еще и определить энергетический уровень того миникона, что тоже весьма существенно: если он намного выше вашего – вы в этой энергии, так сказать, утонете, если ниже – миникон вас просто высосет, и у вас не хватит силы даже на то, чтобы сжать пальцы в кулак.

Все это настолько сложно, что лучше – даже имея определенный опыт – и не пытаться действовать таким образом. Есть другой способ: ждать, пока тут, в этом самом Туннеле, где-то неподалеку от вас окажется другой дрим-путешественник, перемещающийся из одного миникона в другой (это и с вами наверняка случается чуть ли не каждую ночь, потому что на протяжении вашего непроизвольного выхода в СП – вашего сна, попросту говоря, вы видите и участвуете чаще всего не в одной сценке или событии, но в нескольких; мгновение, когда одно из них сменяется другим, и есть момент перехода через Туннель – или прохода Туннелем). Самое краткое общение с таким временным попутчиком даст вам больше важных сведений о тех миниконах, откуда он следует и куда направляется, чем множество суматошных прыжков туда-сюда.

Как это бывает не так уж редко, я оказался прав. Прошло совсем немного времени, и некто, покинув один из проходивших в тот миг миниконов, оказался почти рядом со мной и задержался, с любопытством оглядываясь, но не так, как это сделал бы профессиональный дример вроде меня или, скажем, Борича.

По тому, как человек ведет себя в Туннеле, вы сразу можете определить его профессиональный уровень. Мы, дримеры, умеем перемещаться по миниконам по собственному выбору – и, оглядывая окружающее, таким выбором мы и заняты. Снивец же просто таращит глаза, потому что от его желания здесь мало что зависит: его всосет любой новый миникон, который соответствует ему по энергетике и хронопластике; сам снивец может лишь немного регулировать время, но не более того. Сам он этого не сознает, потому что и здесь, как вообще часто в Пространстве Сна, у него работает подсознание, у нас же – осознанная воля. Пока парень таращил глаза вокруг, я с некоторым интересом разглядывал его.

Облик попутчика показался мне несколько странным. Он, похоже, в Производном Мире относился к тому же времени, что и я, в ПС являлся, безусловно, гостем, то есть нормальная жизнь его протекала наяву, об этом же свидетельствовал и возраст. Одет парень был в шикарный клубный пиджак, все прочее на нем соответствовало: на пальцах была целая коллекция перстней, на некоторых даже по два; одни очки стоили, пожалуй, не меньше сотни зеленых. Не очень гармонировал со всем прочим лишь его арсенал: автомат на плече, здоровенный пистолет в наплечной кобуре (судя по тому, как оттопыривала пушка его пиджак малинового цвета) и за спиной (я увидел это, когда он повернулся, чтобы обозреть несколько вновь подключившихся к Туннелю миниконов) – двустволка-обрез двенадцатого калибра. Вооружен он был, как на парад.

Когда я уже сделал вывод относительно его социального и прочего статуса в современной яви, он успел удовлетворить свое первичное любопытство и обратил внимание на меня. Рука его дернулась было к автомату, но он сразу же сообразил, что я опасности не представляю – его наметанный взгляд мгновенно определил, что оружия, во всяком случае серьезного, при мне нет, – и жизнерадостно ухмыльнулся.

– Во даем, а? – были первые произнесенные им слова.

– Да, – я не нашел причины не согласиться. – Что надо.

Он чуть подумал над следующей репликой:

– Ты чего здесь?

– Гуляю.

– Во даешь!

– А ты?

– Тоже гуляю, – и он засмеялся так искренне, будто сказал что-то, невероятно остроумное.

Таким способом можно общаться до бесконечности. Однако у меня уже созрел относительно этого парня некий план.

– Куда сейчас собрался?

– А хрен его знает, – ответил он безмятежно. – Так, еще покантуюсь где-нибудь. Где понравится. Повеселюсь. Какой-нибудь шум устрою. А может, если успею – найду местечко поуютнее. Надежную крышу. На потом.

– А просыпаться скоро?

Кажется, мой вопрос немного огорчил его. Он взглянул на меня уже без улыбки. Возможно, даже с некоторой обидой.

– Скоро, такую их…

Это меня вполне устраивало.

– Тогда слушай, – сказал я тоже серьезно. – Есть дело. Не трудное. Но с наваром.

Он оживился было. Но почему-то очень быстро сник.

– Какое дело?

– Как только проснешься, сразу хватай телефон и звони. Номер тебе дам. Позовешь Тигра. Его не будет – передашь другому, запоминай твердо: Остров просит обеспечить надежную охрану девочки от известной вам стороны. Еще просит сообщить о принятых мерах. Вышел ли Степ? Если нет – пытались ли его вытащить. Новости о Грузде. Все интересное. Нахожусь в движении. – Я передохнул. – Запомнил?

Он помолчал секунду-другую.

– Как будете вытаскивать того парня? Он на какой киче?

– Объяснения потом. Сначала обещай, что позвонишь.

Он медленно покачал головой:

– Пораньше бы немного…

– Я же успел тебе все сказать!

– А толку что? Телефон у меня, кореш, отняли, еще когда меня вязали. А сейчас уже поздно. Теперь даже свиданок нет. Подали, правда, на помилование, да только это пустой номер. Слишком тяжело на меня навесили. Хреново мне, кореш. Вот и стараюсь побольше сюда уходить. В камере быть уже мочи нет. Вот ищу местечко, куда приткнуться, когда навечно сюда переберусь.

Я понял: в курьеры он положительно не годился.

– За что же тебе так навесили?

Я уже знал, какой ответ получу. И не ошибся:

– Ничего не знаю. Не виноват. Ошибка. Да ну…

И он махнул рукой. Добавив, однако:

– Ничего. Это им отольется.

– Здесь неплохо, – сказал я, чтобы утешить – хотя вряд ли он заслуживал утешения.

– Ну и там было… – он запнулся, подыскивая слово, – весело. – Покосился на меня, во взгляде промелькнула надежда. – Тигр, не знаю такого… Но если можете вытащить – может, и вытащите меня? Я бы и на вас поработал. У нас туда ходов не осталось, закрыли, гады. Если у вас есть…

Я прервал его, покачав головой:

– Ты не так понял. Там мы никого не вытаскиваем. Только здесь.

– А, – сказал он бесцветным голосом. – Значит, ты уже покойник. Тогда конечно. Ладно… пока!

Он махнул рукой и увеличил скорость. Я еще некоторое время смотрел ему вслед. Потом он исчез, всосанный каким-то миниконом там, впереди.

 

Капитан, улыбнитесь!

Но в одиночестве я оставался в Туннеле недолго.

Новый человек появился сзади, догнал меня, двигаясь с большей, чем я, скоростью. Я не видел, из какого мини-континуума он возник. Поравнявшись со мною, он кивнул мне, как старому знакомому:

– Привет, попутчик. Что так медленно? Прибавьте ходу! Время не ждет. Скоро вставать. А столько еще не сделано…

Я покосился на него, когда он обгонял меня. Почти молодой и очень веселый, он явно чувствовал себя здесь непринужденно, по-хозяйски, словно мастер спорта по конькам на любительском катке. Он, продолжая по-дружески улыбаться, протянул руку:

– Больше жизни, попутчик, больше жизни! Вам куда? Долго ли до рассвета в вашем доме?

Я кивнул; пусть понимает, как хочет.

Он подхватил меня под руку. Своей левой. Хватка была железной.

– Если все равно, как провести время до подъема, – идемте со мной! Не пожалеете! Такое вам никогда не снилось…

Я не успел еще ни придумать вежливой формулы отказа, ни воспротивиться силой, как он метнулся вправо вверх, не разжимая своей клешни. В последний миг, уже оказавшись в том миниконе, куда он то ли втолкнул, то ли втащил меня, я невольно сжался в комок, готовясь почему-то оказаться в холодной воде.

Но получилось иначе.

* * *

Не очень обширное помещение представляло собою сегмент шара, разделенного на четыре равных доли. Под ногами – гладкий пол, за спиной – стена, почти сплошь занятая множеством непонятных на первый взгляд приборов; потолок же и остальные стены трудно было бы отграничить друг от друга: они образовывали единую поверхность, четверть сферы. Подковообразный пульт вышиной около метра и шириной сантиметров в семьдесят тянулся, повторяя изгиб дуги, от левого заднего угла до правого, четыре кресла располагались в изгибе подковы, и все они были пусты. А выше пульта вся выпуклая поверхность была прозрачной, до невероятности прозрачной, и сквозь нее виднелась чернота, усеянная холодными, немигающими глазами звезд. Создаваемый ими рисунок показался мне незнакомым.

Иными словами, то была – я сразу же понял безоговорочно четко, как и бывает в Пространстве Сна, где никогда не требуешь объяснений, – командная рубка космического корабля, только не такого, какие существуют в моей яви, и, наверное же, не такого, какие будут летать в предлежащих эпохах, но звездолета, каким он возникает в нашей фантазии в соответствии с уровнем наших знаний. Может быть, такой корабль никогда не сможет летать в будущей яви, но в Пространстве Сна способно летать все, даже утюг; поэтому я нимало не удивился, но принял все, как должное. И лишь взглянул на человека, втащившего меня сюда, вырвав из Туннеля Узла. Я постарался, чтобы взгляд этот выражал полное спокойствие, хотя это оказалось не очень-то легко.

– Ну вот, – сказал он, – теперь мы обрели уединение, в столь укромном местечке нас никто не потревожит. Можем поговорить. Или у вас, быть может, есть возражения?

Последние слова прозвучали с едва заметной иронией. Но пока он говорил, я успел уже составить представление о том, что, собственно, произошло и чего следует ожидать при развитии эпизода.

– Полагаю, что можем воспользоваться свободой слова. – Я постарался, чтобы и в моих словах ирония оказалась достаточно ощутимой. – Я внимательно выслушаю – если у вас действительно есть, что сказать.

Он удовлетворенно кивнул. И начал так:

– Когда я засыпаю и ухожу в ПС, я стараюсь каждый раз посетить какой-то новый мир, где никто из людей никогда не бывал. Это мое увлечение. Не знаю ничего более интересного.

Возразить было нечего, и я согласно кивнул.

– Мне случалось и, наверное, еще не раз случиться видеть удивительные картины, события, существа… очень много удивительного. И всякий раз я горько сожалею о том, что рядом нет никого, с кем я мог бы разделить радость открытия, изумления, нового знания… Я пытался найти попутчиков среди многих обитателей этого Пространства. Странно – люди пугаются, не хотят сопутствовать мне, хотя это так интересно, так прекрасно! Почему-то людям больше нравится, находясь в Пространстве Сна, по-прежнему вертеться в круге своих семейных и деловых интересов. Словно для этого не хватает яви!

Он был прав: это действительно так. И я снова кивнул, подтверждая справедливость сказанного.

– Но вот я увидел вас. И сразу понял: вы – другой человек. И не случайно, не по одной лишь воле подсознания блуждаете здесь.

Я решил, что тут уместно будет выразить удивление. И поднял брови, зная, что это легкое движение не останется незамеченным. Так и оказалось.

– Почему я так решил? Да не знаю. У меня хорошо развита интуиция. И работает подсознание. Я просто понял, что вы – именно тот человек, какого я давно хочу встретить. Вот встретил. И предлагаю вам совершить вместе со мною самое интересное, быть может, в вашей жизни путешествие. Увидеть то, что вы сами никогда не увидите.

Я поджал губы и склонил голову к плечу, обозначая таким образом сомнение.

– Почему не сможете? Да хотя бы потому, что такой полет требует немалой предварительной подготовки – иначе вас может забросить так далеко, что потом и не выбраться.

Рассуждение было совершенно справедливым. Но я глубоко вздохнул, развел руками и впервые подал голос:

– Я бы с радостью принял ваше предложение. Но у меня здесь есть дела, которые я не могу откладывать. И боюсь, что не смогу…

Он не позволил мне договорить.

– Может быть, я не должен был… но я невольно услышал какую-то часть вашего разговора с тем человеком. Если не ошибаюсь, он не смог помочь вам?

– Увы, – сказал я.

– Вам нужно передать что-то в мир яви, а сами вы не можете сделать этого. Я правильно понял? Простите за бестактный, может быть, вопрос: вы в ПС постоянно?

Вопрос мне очень понравился. Я решил ответить откровенно:

– Нет. Но мне предстоит пробыть тут еще некоторое время.

– Понятно, понятно, – протянул он, хотя лицо его при этом выражало явное удивление. – Так вот: я должен проснуться достаточно скоро. Это, как вы понимаете, не помешает нам насладиться интересным полетом и, может быть, испытать кое-какие приключения. Но, возвратившись, я с радостью передам в Производном Мире все, что вы считаете нужным туда сообщить. В отличие от многих других людей, я очень точно запоминаю то, что происходит со мною в мире сна.

В этом я нимало не сомневался. Но кое-что другое еще не было мне ясно. И я сказал:

– Буду вам крайне признателен, если вы возьмете на себя такую миссию.

Он явно обрадовался:

– Итак, считаем, что я вас уговорил?

– Уговорили, – подтвердил я. – Но мне хотелось бы передать вам содержание моего сообщения еще перед тем, как вы поведете меня по вселенным: если там и в самом деле будет такое обилие впечатлений, то я смогу просто – ну, не забыть, но передать не так точно, как мне хотелось бы. Понимаете, от моего сообщения зависит, может быть, судьба очень важного дела.

Похоже, что он прекрасно понимал это.

– Но вы говорили, – сказал я, – что слышали мой разговор с тем человеком?

– О, лишь отдельные слова. Речь шла о какой-то девочке… и о тигре – вероятно, что-то связанное с зоопарком?

– Не совсем так. Хотите, чтобы я повторил вам все? Вы запомните?

– Я уже обещал вам.

– Да, совершенно верно. Тогда слушайте.

Я повторил все, что было сказано смертнику. Он внимательно выслушал и кивнул:

– Хотите проверить, как я запомнил?

– Не откажусь.

Он повторил все слово в слово.

– Прекрасно, – сказал я. – Могу ли теперь задать вопрос я?

– Да конечно же!..

Я задумался на секунду-другую, словно стараясь как можно точнее сформулировать вопрос. На самом деле это время ушло у меня на тестирование микрокона, в котором мы сейчас находились, и на произнесение формулы. Разумеется, не вслух.

– Я хочу спросить вот о чем: какое Бюро вы представляете?

Он широко раскрыл глаза:

– Какое… что? Я не совсем понял…

Я прекрасно чувствовал его в этот миг. Он пытался поставить блок; однако он был лишь дрим-опером, и мои формулы, на уровне дрим-драйвера, были сильнее. Он тоже сообразил это, быстрота реакции у него оказалась завидной. И он метнулся к пульту. Я перехватил его руку лишь на втором движении; первое он выполнил – выключил искусственную гравитацию, и оба мы взмыли в воздух, разлетаясь в разные стороны. Включить двигатели я ему помешал, да это ему и не помогло бы: он и сам остался бы тут вместе со мною, притиснутый ускорением к переборке, так же, как я, теряя возможность четко мыслить и произносить формулы, а следовательно – переброситься в другой миникон, оставив меня в разгоняющемся корабле. Хотя не исключено, что он мог бы пойти и на самопожертвование: ему наверняка было обещано, что в случае его гибели в ПС (это наверняка было бы его первой гибелью из разрешенных трех) его обязательно вытащат в ПМ, хотя там и возникнут некоторые неприятности, но поправимые: например, небольшое кровоизлияние в мозг во время сна. Да, ему безусловно пообещали нечто в этом роде.

«Кстати, – подумал я, – на такое дело надо было посылать, конечно, не дрим-опера, но самое малое драйвера, а то и Мастера. То, что послали именно этого парня, говорило скорее всего о том, что Бюро, направившее его, было из относительно молодых и дрим-специалистов в нем недоставало. Это следует запомнить. Еще пригодится».

Но сейчас думать больше не оставалось времени: надо было обезвредить противника, пока он не придумал чего-нибудь посерьезнее, чем простое отключение гравитации. У меня уже был пистолет, но сейчас применить его казалось невозможным: при выстреле он сработал бы, как реактивный двигатель, и меня закувыркало бы и отшвырнуло скорее всего к переборке или ударило о пульт; предугадать последствия было трудно. Особенно в случае промаха, а такая возможность никогда не исключена. Кроме того, пуля могла бы пробить купол; а лишиться воздуха в Пространстве Сна ничуть не лучше, чем пережить то же самое в Производном Мире. Мне же приходилось заботиться о собственных смертях: в запасе у меня их оставалось совсем мало, в предшествовавших операциях мне случилось однажды и быть убитым.

Оставалось действовать врукопашную.

Меня несло на заднюю переборку, и я едва успел сгруппироваться и приготовиться к броску, для чего придал себе легкое вращение в нужной плоскости. Выхватив пистолет – он был единственной сейчас достаточно массивной вещью, какой я располагал, – я вытянул его в обеих руках перед собой и стал поворачивать в вертикальной плоскости, тем самым придавая себе обратное вращение. Противник мой при виде пистолета на мгновение растерялся; этот миг был моим выигрышем. Его ударило о прозрачный купол, и парень, стараясь остановить кувыркание, отразился от поверхности и полетел к середине рубки. Я без труда просчитал его траекторию, в момент касания оттолкнулся от переборки ногами, одновременно швырнул пистолет назад, чтобы ускорить свой полет, и перехватил противника почти в самой середине рубки, в мгновение, когда он был обращен ко мне спиной. Поняв грозящую опасность, он попытался нанести удар ногами, чтобы отбросить меня в сторону; я увернулся, но этим движением он изменил направление своего полета, и мне не удалось налететь на него, как я намеревался, сзади, чтобы сгибом руки охватить его шею, угрожая задушить или даже переломить позвоночник. Я обхватил его за грудь; он крутнулся, но у меня все-таки получился правый полунельсон, и я начал пригибать его голову к груди, стараясь подтащить и левую руку. Он сопротивлялся, вцепившись пальцами обеих рук в мою правую кисть и стараясь оторвать ее от своей шеи; но в такой позиции руки его не могли действовать в полную силу: они не могли тянуть, но лишь отталкивали мою кисть, а это куда менее выигрышный прием. В таком положении мы пролетели несколько метров; грозил удар о поверхность пульта, и это могло привести к большим неприятностям: там была и клавиатура, и множество тумблеров, и только великому Спящему, чьим сновидением все мы являемся, известно, что тогда могло бы произойти. Парень оставил попытку оторвать мои пальцы и перенес хватку на мое правое запястье; но это тоже было не очень осмысленным движением. Но когда я оттолкнулся ногой от нижней, вертикальной фальшпанели пульта, чтобы предотвратить опасное столкновение, меня ощутимо бросило вперед, правая рука немного отошла от его шеи, и он вывернулся и успел даже усмехнуться, решив, наверное, что инициатива сейчас перейдет к нему. Напрасно; он не оценил той дуги, по какой сейчас пошли мои ступни, – и в следующее мгновение они ударили его в лицо. В тот миг я его пожалел.

Удар в невесомости, может быть, и теряет что-то в своей силе, потому что объект атаки не опирается ни на что, кроме воздуха, и часть силы уходит на то, чтобы придать ему дополнительное движение. Однако даже в этих условиях удар обеими ногами в лицо срабатывает без осечки. Парень вырубился мгновенно.

Я перевел дыхание. Руки немного дрожали, но я быстро унял свои нервочки и выровнял дыхание. Осмотрел парня, переворачивая его в воздухе; еще несколько минут он наверняка останется без сознания. Я перехватил пистолет, циркулировавший по своеобразной ромбовидной орбите с четырьмя касаниями на каждом витке. Посмотрел на пульт в надежде найти нужный переключатель, чтобы восстановить тяготение. К сожалению, звездолет этот выдумал не я, а на пульте никаких табличек или хотя бы символов не было: его конструктору, строителю и пилоту они не требовались. Единственным, что мне оставалось сейчас, было – поскорее исчезнуть отсюда, предоставив парню самому разбираться в его машине, когда он придет в себя. Я его с удовольствием допросил бы, конечно; но когда он очнется, драка возобновится, а вызвать кого-нибудь сейчас я не мог из-за своего же блока. Снять его и остаться – рискованно: ведь в Бюро, направившем этого опера сюда, без сомнения, тоже интересовались сложившимся положением и готовили – или уже подготовили – подкрепление.

Оставалось только бежать – пока кто-нибудь с той стороны не перекрыл моего блока своим, более мощным.

«Ладно, – решил я окончательно. – Заглянем снова к Минаеву. Может быть, придется немного обождать – ничего, потерплю. Зато если противник тоже охотится за Минаевым, то, не исключено, я сумею доставить им пару неприятностей. И, в конце концов, я смогу через него передать в Институт все то, что пока мне так и не удалось сообщить коллегам».

Возвращаться по уже пройденному пути – задача не из самых сложных, если только нужные формулы уцелели в памяти. У меня они хранились, как в швейцарском банке, и я незамедлительно стал произносить нужные сочетания звуков.

 

Переход Минаева

Оказалось, что шофер все-таки опередил меня, подсуетился; а может быть, я, хорошо помня формулы, чего-то не рассчитал по времени: таблицы перевода времен одного миникона в другие заложены в память компьютера, в голове же умещаются лишь те соотношения, которыми пользуешься часто. Нынешние обстоятельства к повседневным не относились, так что пришлось делать кое-какие вычисления в уме (или что там его заменяет), и некоторые неточности не исключались.

Так или иначе, когда я снова оказался в землянке на лавке, лесовик Минаев уже сидел на своем месте, прикрывая ладонью грудь и угрюмо уставившись на что-то, чего здесь не было. Все прочее выглядело точно так, как за пару минут до того мгновения, когда лесовик внезапно исчез, оставив меня наедине с моими проблемами. Я решил так потому, что в руках моих оказалась еще недопитая до дна кружка.

Хозяин дома посмотрел на мои ноги – и хотя на них не было, естественно, никаких следов происшествия, которое сейчас следовало считать несостоявшимся, он все же ухмыльнулся и молвил:

– Вижу, тебе довелось побегать. Ну что же: как там у вас говорят – хорошо то, что никогда не кончается.

Он вздохнул.

– К сожалению, о жизни там, в Производном Мире, этого никак не скажешь.

Я насторожился.

– Что-то случилось?

Он отвел ладонь от груди. Там обнаружилась аккуратная красная дырочка, какие обычно остаются после того, как девятимиллиметровая пуля прошивает тебя насквозь.

– Спасибо хоть, что не разрывной, – проворчал он.

– Наповал? – спросил я на всякий случай, хотя все и так было ясно.

Минаев, похоже, даже обиделся:

– Ты что – маленький? Не соображаешь?

– Да нет, соображаю, – проронил я невесело. – Кто?

– Если бы я знал – этого бы и не случилось, – ответил Минаев. – Предположения, понятно, есть. Сам можешь догадаться.

Я усмехнулся:

– Догадываюсь. Наши общие приятели. Для этого тебя и разбудили ни свет ни заря?

Он несколько раз кивнул, все еще не глядя на меня. Видно, продолжал переживать, что вот так подставился, как несмышленыш.

– Что же им – во сне совесть не позволила, что ли? Как-то не верится.

– Да ну. Они же не уроды; помнишь, кто-то сказал в свое время, что совесть уродует человека? В этом смысле они прямо красавцы. Выродки без страха и упрека. А разбудили потому, что у них имелись ко мне вопросики.

– Которые, как я понимаю, так и остались без ответа?

– Говоришь лишние слова. Ответики я сохранил для тебя.

– Спасибо.

– Кушай на здоровье. Вообще – поскольку я перешел на постоянное пребывание в ПС, могу на какое-то время откомандироваться в твое распоряжение.

– Принято. Выражаю тебе сочувствие; хотя в конце концов ведь все мы здесь окажемся. Разве здесь так уж плохо?

– В той жизни тоже были свои хорошие стороны, – грустно усмехнулся он. – Но на эту тему будем полемизировать, когда ты тоже отметишься тут, как постоянно сущий. А пока – введи меня в курс: что ты еще успел, пока меня там убивали?

Я изложил ему вкратце: о Бориче, трубке, моем космическом полете – в общем, обо всем, что успело со мною приключиться. Но особо детально остановился на визите на квартиру Груздя. Точнее – о том, что я там увидел и чего увидеть не удалось. Происшествие в постели, как я полагал, никакого отношения к поискам Груздя не имело, что же касается визита двух вооруженных, то о нем я рассказал достаточно подробно.

Минаев прищелкнул языком:

– Значит, они тоже сообразили, что и где искать.

– Что, по-твоему, они хотели найти?

Он только пожал плечами:

– Совершенно ясно: им, так же, как нам с тобой, нужно было выяснить, что же такого он увидел во время последнего нормального выхода в Пространство Сна.

– Ты считаешь, это так важно?

– Сам подумай. Он совершенно спокойно уходит в ПС, возвращается оттуда сам не свой и следующей же ночью уходит надолго. И при этом исчезает скорее всего по собственному желанию.

– Почему ты так решил?

– Ну, что он наутро был не в себе, я увидел сразу, как только он сел в машину. Знаешь, личные шоферы знают о своих хозяевах, наверное, больше, чем даже жены… Да не наверное, а точно. Так вот, он был сам на себя не похож. За дорогу ни слова не сказал – а обычно разговаривал охотно; только вздыхал, словно по покойнику. И выглядел – что называется, краше в гроб кладут. Даже три года назад, когда – помнишь, наверное – ему прикрыли все источники кредитования, – и тогда он переживал, конечно, но до такого было далеко. Дома у него, судя по всему, все было в порядке – насколько дома вообще бывает в порядке. Вот я и делаю вывод: причина – в том, что ему удалось – или пришлось – увидеть в Пространстве Сна.

– Это еще не значит, что он ушел по своей воле…

– Ты же сам сказал только что: все данные о себе он уничтожил, подав команду с домашнего компьютера. Никто другой не смог бы сделать этого.

– Ну я же взломал.

– Ты! Ты это сделал в ПС, но он-то подал команду наяву – а в это время вряд ли кто-нибудь другой мог находиться у него дома и командовать. Вероятно, он сделал это вечером – вернувшись домой из офиса.

– Постой, постой… – прервал я. – Не знаю, когда он это сделал, но файлы стерлись, когда его в Производном Мире уже не было. Это возможно, только если программа была задана примерно так: уничтожить в случае попытки загрузить. Вряд ли это случайно.

– Что это, по-твоему, значит?

– То, что он, уходя, вовсе не был уверен, что так задержится. А вернись он вовремя или даже, скажем, на вторые сутки – никто не начал бы заниматься этим всерьез. Значит…

– Значит?

– Значит, ему нужно было прежде в чем-то убедиться – и уж тогда принять окончательное решение: возвращаться или нет. То есть ему, вероятнее всего, нужно было еще раз встретиться с теми, с кем он виделся там накануне, или же побывать там, где он тогда побывал. Что-то уточнить, предположим… Вся беда в том, что мы не знаем – где и с кем он встречался и о чем у них шел столь серьезный разговор. А искать наугад здесь, в Пространстве Сна, – сам понимаешь, дело практически – да и теоретически – безнадежное. Как найдешь неизвестно кого? Это даже не черная кошка в темной комнате…

Минаев поднял руку, словно приглашая меня умолкнуть, чтобы что-то услышать. Я повиновался.

– Ага… – пробормотал он. – Ага… Ну а почему бы и нет?..

– Ты о чем?

– Ты сказал: искать наугад в Пространстве Сна…

– Где же еще?

– В том-то и дело… Ты же профессионал – мог бы и сам подумать. Что, если это был наведенный сон?

Я призадумался. Наведенный сон? Пожалуй, не самая плохая мысль.

Наведенный сон – это значит, что в Пространстве Сна вы попадаете не в какую-то из действительно существующих там бесчисленных ситуаций, но в имитированную, специально сконструированную для того, чтобы показать вам. Причем ситуация создается так, чтобы она обладала всеми признаками реала – то есть эпизода ПС, которому предстоит в дальнейшем реализоваться в Производном Мире – стать, как говорится, фактом. Внешне это как две капли воды похоже на то, что мы называем вещим сном; на самом деле это фальшивка, подделка – но весьма искусная, так что человек, не имеющий хорошего профессионального опыта, искренне поверит в то, что ему действительно удалось заглянуть в предстоящее. И, естественно, сделает для себя именно те выводы, к которым его и хотели привести.

Если это так и было, то Минаев прав: тогда исполнителей надо искать прежде всего в Производном Мире. Потому что наводка, давление на подсознательную область совершаются именно там; там вам, фигурально выражаясь, продают билеты и усаживают на место в кино, а уж смотреть вы будете, понятно, сами…

– Интересная мысль, – осторожно проговорил я.

– Я тоже так думаю. Теперь дело за тобой. Я, как ты понимаешь, с Производным Миром уже никак не связан…

И он невольно вздохнул. Но тут же усмехнулся и добавил – скорее всего, чтобы не наводить лишнего уныния:

– Если поспешишь – успеешь на мои похороны там, в яви.

– Да, – согласился я. – Но и для меня это не так просто, как может показаться.

Он наклонил голову к плечу, ожидая продолжения.

– Предположим, – сказал я, – в Институт сообщить можно, хотя курьера пока найти и не удалось, но попробуем напрямую: моя подкорка, надеюсь, в состоянии передать им достаточно членораздельно хотя бы не очень сложные понятия. Однако Институт, к сожалению, сам ничем помочь не сможет: наши возможности в мире яви ничтожны.

– Ты же говорил, что СБ…

– Да. Но связь с СБ идет через того парня, о котором я тебе, по-моему, рассказывал.

– Капитан… как его там?

– Халдей. Но его – я убежден – ведут те же, кто сделал наводку на Груздя. И вовлечь его – то же самое, что напрямую доложиться им.

– Ты говорил, однако, что он помог тебе слинять.

– Но так, чтобы не засветиться перед ними. Видимо, они его контролируют и, значит, имеют над ним какую-то власть. Спокойнее было бы не рисковать.

– А обойти его нельзя? Выйти сразу на начальство?

– Может быть, Тигр с командой так и сделал бы – если бы я смог пересказать ему все, о чем мы тут толкуем – слово за словом. Если бы сумел убедить его логикой… А так – он будет иметь дело всего лишь с записью импульсов подсознания, а в этом, могу сказать откровенно, и лучшие дешифровщики и интерпретаторы иногда плетут такую чепуху… Тут ведь ни логики, ни математики, а если она и есть, то какая-то, какой мы еще не владеем. Из таких записей нельзя делать однозначных выводов. Как с Боричем мы словили бабочку: нам показывали, что он пьян вдребезги, и все прочее, а на деле – он мне рассказывал уже тут – ничего такого не было… Словом, здесь еще надо думать. Но это все – дело второе. А первое – где все-таки Груздь? Как выйти на след?

– Узнать, что он видел и слышал в том выходе – только и всего.

– Легко сказать. Только кто нам в этом поможет?

– Мы сами, – сказал Минаев. – Больше некому. Надо рассуждать. Другого пути просто нет.

– Согласен. Рассуждаем. Начинай: ты его лучше знаешь. Для меня он – только звуки.

– Поехали. Итак, общая обстановка: предстоит пуск завода и сразу же – массовая атака на международный рынок, запуск колоссальной рекламы, выброс на биржу акций новой компании – словом, шум на весь мир. Шансы на успех – девять к одному. Так?

– Насколько могу судить, соответствует.

– Он сам уверен в победе. Он ее хочет. И не просто ради честолюбия или любви к науке или бизнесу. Он – личность творческая. Так сказать, если надо вытаскивать из грязи машину, засевшую по дифер, он не станет толкать ее; он немного подумает и найдет – или на месте сделает из ничего – и трос, и лебедку – все, что нужно. И вытащит. Что касается его будущей – предполагаемой – деятельности во всех направлениях, то у него все было продумано до последнего. Мысленно он уже пришил последнюю пуговицу к мундиру последнего солдата. Так?

– Судя по тому, что я узнал за эти дни, – так. Я, правда, раньше всей этой музыкой не очень-то интересовался: в Институте о Грузде почти не говорили, да и большая часть моего времени прошла не там, а здесь, в ПС. Но, насколько я улавливал – все обстояло именно так.

– Верно. Пошли дальше. И вдруг накануне решающих дней он все бросает и исчезает – туда, где, по его убеждению, найти его будет практически невозможно. Заметь: он не высказывает никаких сомнений, ничего не отменяет, не отказывается от борьбы; он просто исчезает. Почему?

– Хотел бы я знать.

– Не ты один. Но смотри. Все его планы и намерения во время подготовительной кампании не раз публиковались, пусть и не в открытой печати, туда попадали какие-то клочки, – обсуждались, критиковались, – словом, обсасывались со всех сторон. Кое-что он потом подправлял, но это были мелкие детали. Следовательно, чего он не мог ни увидеть, ни услышать – это доказательств того, что его программа ошибочна, что она не годится. Логично?

– Вроде бы да.

– Мало того. Ты же знаешь, должен знать: если он сходит с дистанции – поскольку все люди в Производном Мире смертны, – то первый кандидат в руководители проекта и президенты компании…

– Сысоев? Его зам по науке?

– Ну и аналитик из тебя… Сысоев – второй, а первый – это Зурилов, тот, что свалился с сердцем, когда узнал, что Груздь не просыпается. Да ты слыхал, наверное… Директор головного института, практически чуть ли не соавтор проекта…

– Ну черт с ним. Так что он?

– Я о том, что Зурилов, заняв место руководителя, станет проводить ту же самую программу Груздя – просто потому, что лучшей нет. Так что с его программой все в порядке. И не какие-то просчеты в ней заставили его сбежать.

– Принято. Что еще могло? Здоровье?

– Давай посмотрим. Допустим, ему показали, как через небольшое время он в страшных мучениях умирает от какой-нибудь особой пакости: ну там рак чего-нибудь, СПИД, есть и другие прелести… А болезнь эта возникает то ли вследствие перенапряжения, ненормальных усилий на новом посту, то ли в ситуации, которой ему на этой работе никак не избежать. То есть предлагается выбор: отказ от этой деятельности – или скорая и очень неприятная смерть. Может он в такой ситуации скрыться?

– Зачем? Достаточно просто получить заключение врачей – и уйти в сторонку, что называется, не теряя лица, вызывая всеобщее сочувствие и все такое.

– Сейчас-то он здоров еще – кто же даст ему такое заключение? Не может же он сказать: мне вот приснилось, что я… – и так далее. Вот тогда над ним начнут смеяться – и доживать свой век ему придется не во всеобщей любви и уважении, а в обстановке иронии – чтобы не сказать хуже. И доживать долго: отойдя от этих дел, он ведь и не заболеет!

– М-да, тут не сразу и ответишь. Ты сам веришь в такое?

– Откровенно говоря – не очень. Насколько я его знаю, он таких предсказателей послал бы о-очень далеко. Потому что естественный для него ход мысли был бы таким: я начну, запущу, раскручу, – а там, если петух и клюнет, будет кому перехватить и продолжить: самое трудное и важное всегда – первые обороты, первые результаты. Мотор чаще всего глохнет именно при трогании с места, а не на скорости.

– Ну а если, – сказал я, раздумывая, – это относилось не к нему, а к кому-то из его близких? К жене, детям…

– Угроза болезнью?

– Не обязательно. Угроза смертью, например. Ему могли показать, как это произойдет в действительности, – и он поверил… Ты не забывай, что те, кто очень хотел – и хочет – подставить ему ножку, чувствуют себя в Пространстве Сна не хуже нас с тобой и во сне могли показать ему все, что угодно.

– И все же – это не в его характере. Он не поддался бы. Он упрям и в себе уверен. Решил бы, что примет меры безопасности, – и продолжал бы делать дело.

– Хорошо, допустим. Тогда – что же могло заставить его вот так – скоропалительно, без предупреждений и объяснений – исчезнуть в Пространстве Сна?

– А черт его знает, – сказал Минаев хмуро. – Давай подумаем еще. Что-то ведь должно быть!

– Должно, конечно, – сказал я. – Только ведь мы с тобою не солдаты. Это солдат спит, а время идет – в его пользу; для нас оно спешит во вред. Там, в Производном Мире. Я предлагаю вот что: принять как данность, что у него была серьезная причина скрыться именно так, как он это сделал. И думать не над тем – почему он ушел, а над тем – куда. Куда мог он уйти с таким расчетом, что его не найдут, хотя и будут искать? Как ты полагаешь – он знал о нашем Институте? О его занятиях?

– Ты говорил – СБ о вас информирована?

– Как выяснилось – в общем, они в курсе. Хотя в деталях и путаются.

– Тогда было известно и ему. СБ, как ты понимаешь, его охраняла, словно лучший бриллиант российской короны, а кое с кем из них он просто дружил. Как я – с их шоферами…

– Значит, он наверняка догадывался, что к его поискам привлекут нас. Куда мог он надеяться сбежать от нас так, чтобы даже мы его не нашли?

– Это ты у меня спрашиваешь? Я жду, что ты сам и ответишь.

Пришлось немного подумать. Первым снова заговорил Минаев:

– Постой. Мы с тобой как-то, не сговариваясь, встали на точку зрения, что его не похитили, что он скрылся сам. А к чему же тогда вся хренова драматургия? Стреляют в тебя, убивают меня, это что – нам привиделось? Тебя, как ты рассказывал, к тому же еще и насильно затянули в ПС, и даже хотели утащить в какую-то галактику…

– Здесь нет противоречия. Ушел-то он формально сам, но его к этому, по сути, вынудили. Той самой наводкой сна, с которой мы начали. А что до нас – все понятно: мы ведь намерены его вернуть, а они не желают, чтобы это получилось. Или хотя бы – чтобы нашли его далеко не сразу. И идут на крайние меры. Но тут есть какая-то несообразность. Мы сами с тобой только что решили, что и без Груздя программа его продолжится. Выходит, не в программе дело? Что же другое могло заставить кого-то действовать так, чтобы устранить – ты сам сказал – не программу, а лично Груздя. На какие мысли это наталкивает?

– Возможно, кто-то из конкурентов хочет просто переманить его? Может существовать такая версия?

– Во всяком случае, звучит правдоподобно.

– Ладно, запомним. Стычка политико-экономических кланов? Ну а почему бы и нет? И не такое бывает в России…

Похоже, Минаеву роль детектива понравилась; я постарался вернуть его к основной теме.

– Где он, вот что сейчас важно. Где? Где может быть самое надежное его укрытие? Я ведь пытался именно это понять, когда шарил в его кабинете и спальне. Не понял. Может, у тебя лучше получится?

Он почесал в затылке и пробормотал:

– Черт, меня там не было… Я же в яви туда являлся каждый день, и кабинет знаю, как собственный сортир, – сразу заметил бы, что так и что не так. С компьютером я, понятно, не справился бы – это не моя специальность. Ну, трубку ты опознал – это твоя взятка. А вот что касается книг… Ты хоть названия внимательно смотрел?

– Старик, – оскорбленно сказал я. – Ты меня за губошлепа принимаешь? Я, между прочим, в ПС бывал побольше твоего и ремесло знаю.

– Ладно, ладно, – примирительно пробормотал он. – Извини. Это я все никак с досадой не могу совладать. Надо же – так залететь… Как раз тогда, когда стоило бы порезвиться там, наяву… Все, кончил ныть, поехали дальше. Значит, книги. А детскую библиотечку там помнишь – в самом низу, слева, с краю?

– Как сейчас вижу, – еще раз подтвердил я, накоротке сверившись с памятью. – Была там, я же говорил, пара-тройка детских книжек.

– Помню, что говорил. А поименно назвать можешь?

Я поднапрягся.

– Так… Автор – Рони-старший, название потом вспомню, что-то там о первобытных мальчиках… Постой, постой!..

– Что-то нашел?

– Именно нашел, самое точное слово. Книжку вроде этой, о первобытных людях, – кью-книжку, понятно – я нашел здесь, в ПС, совершенно случайно, еще до того, как началась операция по Груздю. Нашел, между прочим, где-то в каменном веке. Напрашивается вывод: он там уже побывал. Может быть, это его след я там и видел. Если бы знать тогда – я бы его очень быстро разыскал. Получается, что он побывал в мире этой книжки…

– В десятку. Ты и правда что-то можешь. Ну, теперь это уже вчерашний день: он был там, ушел – и навряд ли еще вернется. Какие еще книжки там были? Вспомни хоть одну!

Для ответа мне не пришлось напрягаться:

– Мушкетерская серия, понятно. Что удивительного: она и у меня дома до сих пор на полке стоит. А вот третью я забыл – название. Что-то там было на античные темы. Мифы, может быть? Нет, не приходит в память…

– На этом пока тормозим. Значит: что известно нам с тобой в сумме? Что пошел он, судя по твоему рассказу, в детские края – как только сумел оторваться от тех, кто его выманил. Усек мысль?

– Естественно, – подтвердил я. – Скорее всего человек, наскоро укрывшийся в Пространстве Сна и не желающий, чтобы его там нашли, будет стремиться попасть – из быстродостижимых точек – либо в семейный круг, потому что туда улетаешь как бы автоматически, это всегда первая остановка в ПС; но это как раз то место, где его будут искать прежде всего…

– Ага.

– А второе по простоте достижения, без всяких формул, которых большинство людей просто не знает, – это мир прошлого, который кажется человеку еще и наиболее привлекательным. Мир детских книжек, любимых героев, сказок – в этом вот роде.

– Да. Но только…

– Да подожди! С тобой только дерьмо есть – все изо рта выхватываешь… Вот именно – но только! Сначала он, как полагается, попадает в ПС-реальность, то есть в тот кусок прошлого, некогда действительно существовавший, о котором он мечтал. Но там его хватает ненадолго, потому что реальность всегда примитивнее и грубее книжек; быть первобытным мальчиком не столько романтично, сколько голодно, холодно, страшно, комары едят и вши кусают. Хорошо быть королевским мушкетером – но наши современники как-то отвыкли, скажем, от того, что на них утром выплескивают ночные горшки с верхних этажей. Ну и так далее. Реальность, пусть и во сне, очень быстро перестает нравиться – по себе знаю…

– Да кто этого не знает!

– Те, кто там не бывал. И вот человек начинает менять обстановку: иными словами, создает свой микрокон – тот же мир, но таким, каким он представлялся по книгам: где и голода не бывает, и насекомые обитают исключительно добропорядочные, отнюдь не паразиты, и дерьмо не падает с неба, и помыться можно вовремя и с мылом – в общем, маленький персональный рай.

– Хорошо изложено. Я ведь и сам, пока вот этот уголок себе не отгрохал, натерпелся тут всякого – даже вспоминать неохота. Ну вот, значит, обстановку в целом ты представляешь. А выводы?

– Искать его нужно сейчас – начиная с первого из этих трех миров. В царстве первобытных племен. Все-таки остается возможность, что он создал там свой микрокон. Не найдем там – доберемся до Эллады. И уж в последнюю очередь поищем его во Франции послегенриховских времен. Но он и оттуда сбежит, думаю, достаточно быстро.

– Но это будут не реальные миры, а им самим созданные?

– Сперва он станет задерживаться в каждом макроконе. Чтобы разочароваться, всегда требуется какое-то время. В том, что любишь, разуверяешься не сразу. И есть еще одно соображение, – сказал я. – Как правило – сужу по опыту нашего Института – такой собственный микрокон создается территориально в пределах того макрокона, который оказался неуютным; это, так сказать, выгородка из него. Да ты наверняка ведь все это знаешь не хуже меня.

– Н-ну, может быть, – улыбнувшись, согласился он.

– Так что задача в следующем: навестить каждый из оставшихся миров. Согласен?

– Постой, – придержал он меня. – А вероятность ухода в будущее? Ведь та встреча, в которой мы так и не разобрались, произошла вероятнее всего именно в будущем – или в наших временах, но с людьми оттуда…

– Скорее всего да; но там для него не нашлось ничего приятного, раз он после той встречи и сбежал. Кроме того – какое же там для него убежище? Искать укрытия в будущем – это для тех, кто в Производном Мире увлекается фантастикой. Но у Груздя ни одной такой книжки не было. Я, во всяком случае, не видел. А ведь приспособиться к мирам, уже существовавшим в яви, куда проще: помогает память предков. А в будущем не поможет ничто. Во всяком случае, я так думаю.

– Я тоже.

– Учти к тому же: может быть, он и обладает определенной свободой действий в Пространстве Сна, но все же до профессионалов ему далеко. А макроконы будущего принимают нас неохотно.

– Кстати: почему это так, по-твоему?

– Ну, – проронил я не очень уверенно, – скорее всего, не хотят нашего проникновения в технику реализации эпизодов ПС, иными словами – в конструирование того, что мы называем реальным будущим. Вот почему я думаю, что ему очень непросто было бы пробраться туда.

– Но ведь существует не только всеобщее будущее, не только. Речь может идти – и чаще всего идет – о собственном будущем; это характерно для людей, которые свое личное будущее усердно строят. Посещение созданного ими во сне персонального будущего – такого, каким его хотелось бы видеть, – помогает человеку еще более энергично бороться за него в яви. А Груздь как раз из таких, в этом можешь мне поверить: я его три года вожу… вернее, возил.

– Верно. Но конструкции будущего очень неустойчивы: их приходится создавать только из своей фантазии, а ведь мир прошлого строишь, опираясь на историю, книги, картины…

– Это-то так, безусловно… Ну что же: значит, путь – в миры прошлого. Будь по-твоему. Только боюсь, что туда тебе придется шагать одному. Без меня.

Это было неприятным сюрпризом.

– Что так?

Минаев пожал плечами:

– Проще всего попасть туда, вернувшись в Производный Мир, в эту твою контору – оттуда пускай они нацелят тебя как следует, раз-два – и ты уже на месте. А мне, сам понимаешь, после всего происшедшего, там уже не бывать. Я только здесь, в ПС, могу передвигаться.

– Прости, – сказал я после паузы. – Забыл. Но здесь мне без тебя просто не обойтись. Так что ты хоть не укрывайся так, чтобы тебя потом не отыскать было. С другой стороны, если от тебя хотели получить какую-то информацию, то и здесь будут охотиться.

– Да я понимаю: здесь это как-то не воспринимается – тут все мы равно живы. И все-таки, такие вот дела.

– М-да. – Я быстро соображал, изъясняясь пока что лишь междометиями, уставившись в земляной пол. – Угу. Так-с… Ага.

 

Нарисуй мне мир

Я повернулся к нему.

– Разве отсюда мы не можем туда попасть? Континуум-то наш собственный. Ну-ка! Думай! У меня все-таки есть кое-какой опыт в проникновении в макрокон палеолита…

Я решил, что пришла пора говорить решительно и твердо. Пока он не поднес мне еще каких-нибудь неожиданностей.

Он откликнулся:

– Есть, не спорю. Но – в медленном, плавном, постепенном передвижении. А если мы хотим достичь желаемого – должны действовать быстро. Учти: нам до того макрокона очень неблизко. Очень.

– Где мы сейчас находимся? Свое-то местоположение ты знаешь?

Он пожал плечами:

– Вопрос серьезный. Не знаю только, как на него ответить. Как я называю это место – для тебя лишь звук пустой, у вас ничего такого не сохранилось, а в этих временах география еще не написана, да и не сказано, что вообще когда-нибудь напишется здешняя история с географией. Мы ведь с тобой сейчас – в нереализованном прошлом, а оно порою отличается от реала весьма круто. Как же я тебе растолкую?

– Да очень просто. Для начала нарисуем хронографическую карту – чтобы найти общие точки с реализованным временем. Потом…

Он прервал меня:

– Не получится. Нет таких точек. Поверь.

Я призадумался. И сказал:

– Ну тогда придется вернуться к примитивной географии: уж там-то совмещение наверняка возможно. Вот смотри…

Я, привстав, подобрал у очага прутик и на земляном полу нарисовал по памяти очертания Евразии – неточно, разумеется, но узнаваемо. – Вот на этом и укажи – хотя бы примерно. – И я протянул прутик Минаеву.

Тот посмотрел на чертеж, насмешливо сощурившись.

– Это что же ты такое изобразил?

– Да ладно притворяться, господин туземец, – сказал я. – Карты мира не видал?

– Может, это и похоже на тот свет, в котором мы обитаем… или обитали в Производном Мире. Но оттуда я ушел. А ты оказался в моем. Он – вовсе не такой…

Лесовик взял наконец прутик и рядом с моей картой уверенно изобразил другую: круг – и в нем совсем иные очертания.

– Вот он, мир. И в нем могу указать тебе точно. Только сам видишь – с твоим он плоховато совмещается.

И в самом деле, общего было мало: не Европа и не Азия, а некое блюдо, окаймленное горами, ближе к центру – равнины, а в средней части – нечто продолговатое: море? Средиземное?

– Допотопные представления, – невольно вырвалось у меня.

– Неужели? – На этот раз в голосе лесовика была явная насмешка, и он даже не пытался скрыть ее. – Выходит, до сих пор я с тобой только зря время терял – хотя и хвалишься ты, что ремеслом хорошо владеешь. Ремесло-то, друг Остров, – еще не искусство, так? Никак не можешь уразуметь простой истины: тот мир, явный, там и остался, где мы его покинули, а тут – совсем иное бытие, другой мир, прости уж – живем, как умеем. Явной меркой здесь ничего не измерить, поверь на слово. Вы ведь там, у себя в Институте, только в теории знаете, что здесь, в Снах, миров существует столько же, сколько есть чисел в математике, – то есть так много, сколько можно вообразить. Всякий мир – плод творчества, а творчество и есть – фантазия. Так что… Но зря я это тебе сейчас говорю: не готов ты еще. Твое воображение замкнуто в небольшом пространстве, а настоящее – то, что творит миры, – включает в свое пространство все сущее – и еще место остается. Только тебе надо головой о множество стенок побиться, раздвигая этот твой шарик… Думаешь, разбегание Галактик – чистая физика? Да нет, это просто отражение другого действа – расширения духа, каждого в отдельности – и всеобщего вместе… Ну как – дошла до тебя хоть малость?

Я был вынужден медленно покачать головой.

– Слушай, Минаев… ты кто: в самом деле шофер Груздя? Или?..

Он усмехнулся:

– Тайна сия велика есть. А многия знания, как ты помнишь, таят в себе многия печали. И, кстати, к делу это совершенно не относится. Как древний мир, в котором мы сейчас хотим найти следы Груздя, выглядит – я тебе изобразил. Если там вытянем пустышку, то, как мы уже говорили, придется перемещаться уже в иную систему, в эпоху Луев. А пока – вот туда, куда я показал. Не веришь? Ладно. Хочешь убедиться?

– Командуй, – позволил я, без особой радости, впрочем.

– Приступаю. Готовимся к переходу. Только переход будет не совсем обычным, не таким, к каким ты привык – из одного миникона в другой в том же макроконе, или, самое большее, на соседний уровень. Сейчас ситуация в обозримом Пространстве Сна такова, что нужный макрокон находится отсюда дальше, чем тридцатый век. И если мы хотим успеть вовремя, нам придется пролететь через целых четыре слоя: два – туда, и еще два – обратно, чтобы попасть в нужный миникон, но уже совсем в других координатах. Ладно, я лучше объяснять вообще не стану, не то у тебя голова кругом пойдет… Скажу только: даже при таком варианте я не уверен, что нас не попытаются перехватить. Но уж если пойдем обычным ходом – наверняка в нас вцепятся, а если и доберемся, то опоздаем наверняка. Это нужно понимать.

– Ну, кое-что мы и сами уже поняли! – не утерпел я, чтобы не возразить.

– Мало еще поняли. Так что предстоит тебе поработать изрядно. Однако не сразу. Придется, пожалуй, повоспитывать тебя немножко – не то какой-то ты в душе… слишком взъерошенный. Да, так и быть. Ну а пока – спокойной тебе ночи, дример Остров… Не забудь: переход будет серьезным, по программе «Хождение за четыре уровня». Дай волю подсознанию, не упирайся, иди за независимой памятью – и все обойдется лучшим образом…

Откровенно говоря, мне стало чуть страшновато. Даже «падение в бездну», которое произошло у канувшего неизвестно куда Веника, – испытание нелегкое. Недаром и самым опытным из дримеров приходилось пользоваться им очень редко – и воспоминания о нем ни у кого не оставались приятными, в том числе и у меня – скорее всего, из-за того липового астронавта. Но по сравнению с перебросом через четыре уровня «падение в бездну» – детские игрушки. Так думал я, хотя сам этот процесс представлял себе достаточно смутно. Не то чтобы мне не приходилось раньше переходить через уровни. Но тогда у меня было времени навалом, и я медленно одолевал их, ступеньку за ступенькой. Это было несложно. Тут предстояло совсем другое.

Из теории я знал, что такой перелет основывается прежде всего на усиленной работе генетической памяти. Но перенапряжение ее, как правило, не сходит с рук.

И крайне нелегко и опасно – дать волю подсознанию, совершенно отключить рассудок…

Но – пусть будет так, раз уж без этого нельзя.

Похоже, Минаев догадался, что мне стало не по себе. И поспешил успокоить:

– Это не сейчас, Остров. Мы и так сидим глубоко в минувших макроконах, и отсюда до Эллады доберемся, как говорится, своим ходом. А вот если оттуда придется срочно перебрасываться к мушкетерам – нам без прыжка не обойтись. Но это когда еще… А сейчас делай все так, как ты умеешь. Переход на один уровень.

Я кивнул. Это я умел.

Расслабление. Медитация… Огонь в очаге погас сразу, словно на него плеснули водой, хотя никто и не дунул даже; но тепло от очага еще ощущалось. Я и сам почувствовал, что сон валит меня на лавку, и сопротивляться больше не было сил. Мысли затухали, душистый воздух обволакивал, проникал внутрь, баюкал. В темноте я успел еще пошарить вокруг себя, нащупал рядом такую же попону, как та, что была у Минаева, даже не удивился, – натянул ее на себя, окончательно согрелся и рассчитывал уйти в очередной отрыв, чтобы как-то ускользнуть от уже порядком надоевшего мне наставника. Что бы он там ни говорил, я продолжал считать, что справлюсь в любой обстановке: когда подсознание выходит из-под контроля заученных уверенностей, оно способно – размышлял я, отключаясь, – разобраться со всем, с чем бы ни встретилось. Но ничего не получилось: никакой свободы не было, подсознание не стало управлять мною, наоборот – кто-то сторонний овладел им, стер все мои намерения, отключил способность контролировать окружающее, на обычном языке это означает, что я спал без снов, дух мой был скован каким-то образом и ощущал лишь, что я сплю, и спит каждое дерево, но и на земле, и в кронах идет ночная жизнь, возникают и гаснут шорохи, одно уничтожается, другое возникает, и никаких тайн во всем этом не существует для всякого, способного видеть, слышать и верить увиденному и услышанному.

Потом я все-таки вошел в мир ощущений – и с новым приступом страха понял, что то была лишь подготовка, вводная часть, а настоящий переход в тот макрокон, куда тащил меня Минаев, начнется только сейчас.

 

Полет

Узкая, прямая полоса дороги, черные скалы, щупальца песков, обиженное ворчание мотора…

а перед этим: светло-зеленая комната, датчики, приборы, врачи, тесты, беседы…

а перед этим: пляж, море, скольжение на гребне волны, набегающий берег…

а перед этим: лес, золотые сосны, шуршание игл, заросли папоротников, неразличимо промелькнувшее существо…

А перед этим: да, у вас феноменальная память, но никаких признаков математического мышления, здесь вам не найти себя – кабинет, стол, дверь, коридор…

А до этого: ты странный человек, кажется, ты можешь существовать где угодно и среди кого угодно – ты весь в себе…

а до этого: обширная заснеженная пустынная площадь, вечер, и двое тащат меня под руки, ноги бессильно царапают снег. – Почему ты сделал это? – Мне не нравится этот мир, я хотел уйти из него…

а до этого: широкий диван, на нем лежит книжка, я стою на коленях на полу, локти на диване, подбородок на ладонях. – Это уже вторая книга сегодня, внучек, надо же поесть. – Ну, дай хлеба с сыром…

(Надо остановиться, может быть, пора уже? Но не могу почему-то. Несет!)

А прежде было: траншея, шинель измазана глиной, под ногами вода и в сапогах вода, сзади, с закрытой позиции, бьют трехдюймовки. – Ваше благородие, ваше благородие!.. – Вижу, Тарасенко. По пехоте, в пояс, длинными очередями, с рассеиванием по фронту!..

Память все ускоряется и яснеет. Неужели все это происходило со мной? Нет, но – да. Так или иначе, я это вспоминаю, проваливаясь все глубже, все ниже с поверхности Первого слоя Пространства Сна и Времени Сна, воспоминания не приходится более принуждать, они возникают сами собой, легко, как пузырьки на поверхности новогоднего бокала.

Это – я. И это – я. И там, еще раньше…

А прежде было: хлеб не сжат, колосья склонились, спутались, наполовину осыпались уже. Неширокая тропа. Иду по ней в тяжелых от налипшей глины сапогах, длинноостые колосья цепляются за полы. – Батюшка, куда же вы, там мор! – Оставь, сын мой: меня там ждут…

а еще прежде: шаг за шагом, шаг за шагом, сошник врезается в землю, не оборачивая пласта. Лошадиный круп колышется впереди, савраска хлещет хвостом, отгоняя слепней, падких на потное. Еще борозда проведена, и еще, и еще…

а еще прежде: веточка не хрустнет под мягкими постолами, я осторожно проскальзываю между кустами и замираю, не выходя на поляну. Привычно накладываю стрелу. Лук нехотя изгибается, словно разминаясь после долгого покоя. Тонко жужжит стрела. И – бегом к рванувшемуся и упавшему рогачу…

И еще, еще раньше. Еще многое, многое…

Я уже глубоко-глубоко, Первый, внешний слой, поверхность Пространства Сна осталась в дальнем далеке. Не говоря уже о Производном Мире. Время замедляется. Я слышу, что в новом невероятном континууме все тот же Минаев переводит дыхание и враз ослабевшим голосом произносит:

– Вышли на финиш.

И исчезает неизвестно куда.

Перелет закончен.

 

Захват

– Да, – решил я в конце концов. – История, конечно, почтенная наука, но сейчас, боюсь, помочь мне она не в состоянии. Языкознание на нашем современном уровне тоже. Из того, что они говорят, я ни слова не разбираю, ни единого корня. Да и фонетика явно не наша, нехорошая какая-то фонетика, ненаучная. По науке, здесь должно было бы слышаться подвывание и кряхтение, щелканье языком и что-то, очень похожее на рычание – больше ничему звучать по науке не полагалось. На самом же деле взаимопонимание достигалось тут на совершенно ином уровне. Конечно, винить тут науку вряд ли уместно: она мыслит масштабно, и по этим ее масштабным представлениям в данную (предположительно) эпоху должны были обитать в основном первобытные племена, существа нижнего палеолита. Где-нибудь в другом месте, наверное, так оно и было, но именно тут, куда мы с Минаевым хотели попасть – и попали-таки, не удалось обнаружить ничего подобного. То есть палео, может, и было, но с литом обстояло совсем плохо. Что-то где-то нас подкузьмило. Придется, видимо, как-то разобраться в географии и хронологии, чтобы понять – куда же подевались наши славянские прапрапрапредки, коим полагалось бы быть статными, кудрявыми, обильно бородатыми, голубоглазыми, ну и всякими такими – весьма, в общем, положительными. Среди других Груздь вряд ли захотел бы обитать.

Люди здесь и в самом деле ничуть не напоминали наших предков из каменного века. Внешность у них была самая что ни на есть инородческая: скуластенькие, узкоглазые, хотя и не монголы явно, и не желтая раса вообще. Впрочем… Ох!

Я невольно вскрикнул, потому что меня ощутимо ткнули в бок тупым концом рогатины, а может, и копья. Кроме двух таких копий, в поле моего зрения присутствовали: два длинных ножа в кожаных ножнах, топор на длинном топорище, два лука в саадаках и столько же колчанов со стрелами; два кожаных, со множеством медных бляшек пояса и два комплекта плеч, на которых вся эта амуниция висела или на которые опиралась. Каждый плечевой пояс был увенчан головой на короткой шее, а ниже – всем тем, что требовалось для двух нормальных парней – небольшого роста, но крепеньких и в настоящий момент в хорошем темпе общавшихся между собою. Наряжены оба были в сильно ворсистые штаны и нечто вроде жилетов из достаточно скверно, как мне показалось, выделанной кожи. На ногах у одного было нечто среднее между постолами и мокасинами, снабженными, однако, длинными оборами, завязанными под коленом; второй обходился натуральными лаптями – тоже с оборами; и то, и другое было надето на босу ногу. На шее у того, что был в мокасинах, на тонкой полоске кожи висела какая-то продукция народного творчества в виде костяного изделия сложной конфигурации; у второго – гладкий камешек с дыркой посредине. Весь этот антураж свидетельствовал, безусловно, о достаточно глубокой древности; но эти парни никак не относились к первобытным: наконечник копья, например, был откровенно металлическим, хотя была то бронза или железо, я понять не мог: цвет наконечника был грязно-бурым – скорее всего, от засохшей крови. Это никак не придавало мне бодрости. Да и полное отсутствие Минаева, втянувшего меня в эту передрягу, не вдохновляло на подвиги.

Все это великолепие я разглядывал (и обонял, кстати) снизу вверх, поскольку лежал на земле, двое же нависали надо мною. После перехода мне, да и любому на моем месте, нужно было какое-то время, чтобы прийти в себя; к несчастью – а может быть, и наоборот, – на меня наткнулись еще до того, как я пришел в себя. Однако межэпохальные переговоры сразу же зашли в тупик по причине полного отсутствия общего языка, и пришлось перейти на язык жестов и действий. Тычок копьем и был таким действием и, видимо, указывал на то, что пора и встать на ноги.

– Да ладно, ладно, шли бы вы к… – безопасно произнес я и не без труда поднялся. Ощущение было таким, словно меня как следует отлупили, и к тому же очень хотелось есть. Если бы собеседники могли понять меня, – но нравы этого времени (как я сразу заподозрил) были достаточно суровыми и прямолинейными, так что ожидать, что к моим потребностям отнесутся снисходительно, вряд ли следовало.

Ладно, потерпим еще – где наша не пропадала… А кстати: Минаев тоже в таком же положении – или, может, ему больше повезло? Любопытно было бы увидеть его…

Я распрямился, стараясь не делать резких движений, хотя был не только без оружия, но и вообще без ничего, буквально в чем мать родила. Всем этим и прочим, что могло понадобиться, мы обзаводились уже здесь, окончательно составив программу действий; я же пока просто не успел. Впрочем, тех двоих моя нагота, похоже, нимало не беспокоила, да и меня самого тоже – поскольку было тепло.

Я медленно повернул голову (шея действовала затрудненно, как бы со скрипом), но, кроме описанной уже пары, ни единого антропоида в поле моего зрения не попало.

Тогда куда же девался Минаев, или кто он там на самом деле? Вроде бы он оказался неожиданно куда более опытным, чем любой из нас: на уровне гроссмейстера, пожалуй… Черт его знает! Пока стало ясно лишь одно – в сложившейся ситуации обо мне никто, кроме меня самого, не позаботится. Вывод нерадостный, но хотя бы достоверный.

Как же это меня угораздило? Мне ведь полагалось возникнуть в непосредственной близости от Груздя: и Минаев, и я в какое-то мгновение перед стартом явственно почувствовали поле его подсознания. Что же получалось: мы и в самом деле вышли на него, но он оказался вовсе не в том континууме, в котором мы его вроде бы вычислили? Или дело было в чем-то совершенно другом?

Для того, чтобы разобраться в этом, мне нужно было бы обладать некоторой свободой действий, всего и делов. Интересно, каким способом смогу я эту свободу получить? Может, если я попробую высвободить для начала правую руку…

Это мне удалось. Но…

– Смотри, как бы я тебя не толкнул!

Это уже было произнесено вслух и адресовано тому из двоих, который только что снова ткнул меня древком. Видимо, это занятие ему нравилось. Разделаться с обоими, с учетом моей подготовки, можно было бы секунд за десять, ну двенадцать от силы. Но так поступать как раз не следовало. Потому что где-то в моих извилинах уже забрезжила интересная мысль: все происходящее неслучайно. Не сами собой возникали задержки и сбои – все то, из-за чего меня и занесло неизвестно куда. Не простое стечение обстоятельств – то, что эти двое меня поджидали именно там, где я и возник. Да и с Минаевым скорее всего приключилось то же самое. Видимо, мои – наши – противники владеют методиками ПС-перемещений не хуже нас. Но такой вывод еще не давал никакой информации о том – кем же они являлись на самом деле. По логике событий, вместо одной задачи, ради которой я здесь оказался, придется решать еще и вторую, еще более детективную. Мне это не нравилось, но деваться было некуда, и следовало потерпеть, накапливая информацию.

Похоже, что, рассуждая так, я все же, совершенно непроизвольно, совершил какие-то движения, которые парни сочли подготовкой к обороне. Поэтому второй из моих конвоиров, не тыкун, схватил меня за руки, завел их за спину (я не сопротивлялся) и, похоже, хотел связать, но первый тут же разразился длинной тирадой, судя по интонациям – осуждающей, и второй нехотя отпустил меня и смотал недлинную волосатую веревку. Тирада сопровождалась выразительной жестикуляцией, и я предположил, что речь шла о том, что эта веревка вовсе не для того, чтобы вязать людей, – есть у нее какая-то другая функция, а веревки для людей они с собой не захватили, так что вязать пленника нечем. Второй что-то пробурчал в ответ, пронзительно глянул мне в глаза, угрожающе тряхнул рогатиной и махнул рукой, предлагая следовать за первым, который уже тронулся в путь.

Происходило это в лесу, на небольшой полянке, теплым днем, во второй его половине; в один из дней, затерянных в черт его знает какой далекой эпохе, и не было таких календарей, по которым можно было бы определить его. «Предполагалось, – размышлял я, послушно шагая за направляющим, – что окажусь я на среднерусской равнине, если исходить из моего родословного древа, насколько оно мне известно; хотя в такой тьме веков – какая уж родословная…» Но, откровенно говоря, на родное Подмосковье это не было похоже до такой степени, до какой что-то вообще может быть непохожим на Раменский, скажем, район либо на окрестности Калининграда Московской обл. Возможно, какая-то из моих глубинных прабабуль происходила откуда-то – отсюда, одним словом. Потому что – где мачтовые сосны, где родные березы и не менее родственные липы? Увы мне, я их не видел, ни единой. Равно отсутствовали и дубы, клены, осины и прочая близкая им по духу флора. А присутствовало? К стыду своему, я просто не знал ни как эти деревья назывались (если только это вообще были деревья), ни даже – произрастают ли вообще такие на нашей многоликой планете, и был уверен лишь в том, что никогда в жизни…

– Эй, ну чего ты опять? Врежу ведь!..

На этот раз меня толкнули, видимо, чтобы направить на путь истинный: задумавшись, я несколько отклонился от маршрута, коим следовал передний, и меня тут же привели в чувство и дали понять, что вот это вот дерево – обликом оно напоминало бокал, из каких преуспевающие люди пьют шампанское, причем расширявшаяся наверху часть его состояла не из ветвей и листьев, как это бывает у нормального дерева, которому не приходится стыдиться своего уродства, – но из сплошной зеленой массы, наподобие кактуса, только иголок у него не было, их заменяло множество желтых подмигивающих глазков. Да, да, это самое, подтвердил на своем языке задний, тыкая в гладкий ствол пальцем, – его можно обходить только слева, – слева, вот так! – и ни в коем случае не справа, потому что тогда может последовать нечто нехорошее; что именно – осталось для меня неясным, хотя, изображая предстоящее, лапотный спутник чуть присел, округлил глаза и не то завыл коротко, не то залаял – во всяком случае, это не обещало ничего пристойного. Потом докладчик еще покрутил пальцем перед собой, рисуя в горизонтальной плоскости окружность, а потом широко повел рукой, как бы обозначая истинный масштаб этой окружности, то есть пространства, в котором следовало ожидать всяческих осложнений и неприятностей. Однако существовал, наверное, и некий способ отвратить грядущие беды, и именно с этой целью обладатель мокасин, успевший возвратиться к нам, покачал головой, протянул руку и решительным движением выдрал из моей прически несколько волосков (я едва удержался от рефлекторного противодействия), затем, присев, пальцем сделал в земле ямку, воткнул волоски туда и присыпал, как если бы то были саженцы, сложил ладони вокруг рта и что-то вполголоса забормотал; второй в это время опустился на колени и дернул меня за руку, заставляя сделать то же самое, поднял лицо с закрытыми глазами и стал подвывать бормотавшему. Все это было небезынтересно, и даже весьма. Но еще более любопытным оказалось последующее: зеленый регулировщик лесного движения вдруг завибрировал (хотя стояло полное безветрие), и из устремленной в зенит чаши стали доноситься до нас некоторые звуки – словно пузырьки лопались, побольше и поменьше, то звонкие, то глухие; туземцы напряженно вслушивались. Мокасинщик поднял руки, словно молясь; рукав съехал вниз, и на левом предплечье я увидел черное пятно – кружок чуть меньше телефонного жетона. Точно такой же, какой был и у меня. Знак дримера.

Вообще, как правило, эти знаки у нас в ПС не возникают, они остаются на теле, спящем в яви. Но если хочешь – можешь сохранять его и здесь. Если тебе, например, нужно, чтобы тебя смог опознать кто-то, незнакомый, но нужный. Если ты действуешь не один, а в составе какой-то сборной команды.

Ясно. Минаева изолировали другие из той же кодлы, которую мы достаточно неопределенно именуем «противником». Сию минуту ждать от него помощи, как я и предполагал, не приходится. Наоборот, надо еще выяснить – не нуждается ли он сам в содействии. Однако ничто не указывало на способ, каким можно было бы узнать хоть что-то о моем союзнике. А чтобы найти такой способ, следовало прежде всего освободиться от моих опекунов.

Раздумывать не было времени. Стоя на коленях, я без труда перешел в стартовую стойку спринтера – и выстрелил собою, метнулся вперед, оставляя злосчастное дерево слева – чего мне делать, по их мнению, никак не следовало.

В самое последнее мгновение я сделал отчаянную попытку остановиться: мне почудилось, что перед моими конвоирами возник из ничего Минаев – и стоял уже в боевой стойке. Если бы я промедлил секунду-другую, мы сейчас оказались бы вместе…

Но было поздно. Дерево осталось в стороне, и я испытал знакомую дрожь, волной пробежавшую по телу; сердце дало сбой, потом застучало чуть медленнее, чем до сих пор; мгновенное головокружение налетело и скрылось; черная непроницаемая пелена повисла на долю секунды и растаяла.

Все это были обычные признаки перехода в иные пространства и времена. Кажется, от копьеносцев удалось оторваться. Но до целенаправленных действий по решению задачи было еще очень и очень далеко.