Переход

Своды серого камня смыкались высоко-высоко, стены терялись в сумеречном свете, гулкий, круглый звук гонга возникал поминутно где-то за стенами, за цветными окнами, за полупрозрачными стеклами в частых свинцовых переплетах. Было пусто. Лишь каменное кресло в самом центре обрамленного камнем пространства – подобие трона. Я уселся. Гонг умолк. Было тепло. Возник неяркий, приятный свет. И в воздухе поплыл черный шарик величиной с крупное яблоко. Я почему-то знал, что он называется «Врата Времен». Я поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее – чтобы ничто потом не мешало. Закрыл глаза, настраиваясь, стараясь предельно сосредоточиться на образе шара. Это всегда требовало какого-то времени. Замелькали спонтанные мгновенные картины. Кривобокие черные скалы. В лунном свете – женщина с неразличимым лицом. Широкий пляж в белой бахроме прибоя. Это не нужно сейчас. Память не должна растекаться вширь. Ей надо превратиться в стержень, пронзать слои времени – все ниже, ниже… Вспоминать. Не словами – образами. Падать сквозь время. Пока не настанет пора остановиться. А пока – ждать, сохраняя это вот состояние легкости, доверившись безошибочному компасу подсознания. Скоро… скоро…

Слишком поздно я сообразил, вернее, даже не успел сообразить, но ощутил всем телом, как если бы с жаркого берега ухнул вдруг в ледяную воду: не то, не то! Снова кто-то вмешался, и на меня наплывает что-то, ничуть не похожее на то, чего я ожидал.

 

Нисхождение в Аид

Я невольно поднял руку, чтобы заслонить глаза от солнца, бившего в глаза с неуместным пылом. Глазам на секунду стало легче, но в следующее мгновение хлесткий удар обжег уже спину и послышался окрик, который я воспринял, как призыв к усердию. Пришлось вернуть руку туда, где уже находилась вторая – на скобу длинного и достаточно тяжелого весла, с которым, кроме меня, управлялось еще двое таких же, как я, полуголых, обросших бородами, загорелых до африканской черноты человек.

Я попытался оценить обстановку, в которую меня ввергли, достаточно изящно подловив на переходе.

Это была небольшая – метров двадцати – одномачтовая галера, с узким, развалистым корпусом, приподнятой кормой, заканчивавшейся лихо закинутым наверх рыбьим хвостом; судя по нему, даже не галера, но нечто, гораздо более древнее: античная монера с одним рядом в двенадцать пар весел. Наверняка нос корабля увенчивался полагающимся ему лихим завитком, но об этом я мог только догадываться: вертеть головой, судя по уже полученному мною удару, было опасно.

Ритмично сгибаясь и откидываясь назад, протаскивая вместе с соседями массивное весло, я еще попытался решить для себя вопрос – насколько этот корабль историчен: не было уверенности, что в древности при каждом весле находилось более одного гребца. Но очень быстро я отмахнулся от этой проблемы: в Пространстве Сна бывает все, да и, в конце концов, какая мне разница?

Куда интереснее было другое. Кроме нас – меня и тех двоих, что располагались на банке рядом со мной и так же были прикованы к ней цепями (судя по цвету металла и звуку, какой издала цепь, когда я шевельнул ногой, чтобы устроиться поудобнее, это была бронза или что-то вроде) – кроме нас, нигде не видно было ни одного человека: ни гребца, ни кого-либо из надсмотрщиков или командиров. Лишь внимательно всмотревшись, можно было заметить на банках или в проходе между ними, а также на кормовом мостике какие-то сгущения воздуха; назвать их тенями не поворачивался язык: слишком уж они были прозрачны и очертания их – расплывчаты. Впрочем, язык и так поворачивался с трудом: во рту пересохло от жары, да и от усталости тоже; наверное, я греб уже не первый час. И тем не менее, несмотря на безлюдье, все остальные весла тоже (судя по движению их вальков) поднимались и опускались в том же ритме, что и наш, повинуясь методичным, словно у метронома, ударам гонга, доносившимся с кормы, где, как было сказано выше, никого не наблюдалось. На мостках возвышалось нечто удлиненное и прямоугольное, накрытое ярким узорчатым полотнищем до самого низа. Это полотнище да ослепительно синее небо над головой было единственным, что имело какой-то цвет; все прочее было серым, шаровым, как сказал бы моряк. Ритм гребли был небыстрым – как я определил, примерно двенадцать гребков в минуту; но, несмотря на такой режим, галера шла довольно ходко – похоже, делала узлов пять, хотя царил штиль и парус не был поставлен. И кто-то ухитрялся еще управлять кораблем: не надо было прибегать к ухищрениям, чтобы увидеть и понять, что мы находимся не в открытом море, но в достаточно узком проливе; возвышавшиеся по обе стороны его утесы едва не нависали над нами. И несмотря на это, ни одно весло ни разу не чиркнуло о камни, хотя с каждым гребком пространство вокруг нас все более сужалось.

Пространство Сна показывало себя еще с одной стороны. Оставалось только пожать плечами и искать способ, как быстрее и безопаснее всего выбраться отсюда куда-нибудь, где я сам смогу создавать и использовать нужные условия. Меня подловили, это было совершенно ясно. Очередной ход был за мной.

Порывшись недолго в памяти, я без труда нашел нужную формулу второго порядка и стал негромко, нараспев произносить ее, стараясь четко выговаривать арамейские звуки. Меня хлестнуло еще раз и еще – больно; однако удалось договорить до конца. Cледовало ожидать, что в одно мгновение я окажусь далеко отсюда. Ничего, однако, не произошло. По-прежнему звенел гонг, и приходилось вновь и вновь толкать и вытаскивать на себя чертов движитель. Над головой скалы нависали все более ощутимой угрозой.

– Не старайся, – пробормотал ближайший ко мне сосед. – Тут двойная блокировка: микроконтинуума да еще и каждого из нас в придачу. Надо обождать.

Вот так раз. Выходит, этот парень тоже понимал, что к чему? Я скосил на него глаза, стараясь не очень заметно поворачивать голову: тени там или кто, но за нами следили весьма пристально, а бичи хотя и не воспринимались глазом, но весьма ощутимо чувствовались спиной. Попытался представить себе эту разбойничью физиономию без всклокоченной, седоватой бороды. И не удержался, чтобы не пробормотать:

– Борич, это ты, что ли?

И снова дернулся от удара.

– Готовый к услугам, – ответил он с призвуком насмешки в голосе.

У меня сразу возникла полная тележка вопросов; но большинство их приходилось отложить до лучших времен.

– А тот – рядом с тобой?

– Зурилов. Слыхал?

– Да. Тот, что болен? Инфаркт?

– Так это там, в яви. Там он на транквилизаторах. А здесь лечится. Чтобы проснуться здоровеньким.

Мне показалось несправедливым, что меня за каждое слово хлестали, Боричу же все сходило с рук; со спины, если быть точным. Я не удержался, чтобы не высказать по этому поводу свое «фэ».

– Формулы первого порядка здесь проходят, – ответил он. – Блок начинается со второго.

– Спасибо.

Формулы первого порядка немногословны, и мне удалось произнести нужную еще до очередного удара. Его так и не последовало. Мелочь, конечно, но приятная. Можно стало хоть разговаривать безнаказанно. И смахнуть ладонью пот с лица.

Вокруг нас в это время понемногу темнело. Похоже, наш корабль входил в какую-то пещеру.

– Мы видели, как тебя схватили, – сказал я. – По монитору. Где ты там ухитрился так насосаться?

– Ты о чем?

– О том. Ты был вдребезги пьян, когда они тебя зацапали.

Борич лишь пожал плечами:

– Очередной компьютерный бред. Надо выкинуть к чертям программы: интерпретация никуда не годится. Хотя скорее всего у меня в подкорке и сидело такое желание – принять дозу. Наверное, это и повлияло… И ушел я от них очень элегантно. Получил сигнал о том, что надо увидеться с Зуриловым.

– Моих рук дело. Как тебе сообщили?

– Да как всегда – воспользовались телом, загнали текст в подсознание, я в ПС принял его – сам знаешь.

– Холера. Я же предупреждал их. Надо было придумать что-то другое. Хотя бы с курьером…

– Наши, понятно, хотели, как лучше. Но этим меня и подставили. И его тоже. За то малое время, что они меня держали, незваным «друзьям» удалось все-таки присосаться к моему каналу, и они меня повели. Позволили без проблем отыскать его, – он кивнул в сторону сидевшего у борта Зурилова, – и накрыли нас обоих как раз в момент, когда я расслабился, чтобы послать нашим сообщение.

– А этот – как с ним?

Борич покачал головой.

– Обычный снивец, толку от него – чуть.

– Что ты успел у него выяснить?

– Ровным счетом ничего. Здесь он боится и слово вымолвить: снопространственные формулы для него, понятно, китайская грамота. Он же своей спиной очень дорожит, да и справедливо: если наяву валяешься с инфарктом, то и во сне тебе неприятности ни к чему. А защитить его я не могу.

Это я понимал и сам: формулы первого порядка являются строго личными и действуют только на того, кто их произносит. В отличие от вторых порядков, где формулами можно изменять всю ситуацию, а третьими – манипулировать и микроконтинуумами.

– Ясно. Значит, надо его уберечь и действовать в темпе, пока он там, наяву, не очнулся от своих микстур. Он был вместе с Груздем весь последний день и наверняка видел и слышал что-то такое, что нам тут сослужит службу. Давай по делу. Где мы и почему, откуда такие мощные блоки, каковы перспективы?

Борич немного помолчал, но не потому, что не знал ответа: прозвучала команда – судя по последствиям, она означала «Сушить весла!», и вокруг началась забавная суета: тени метались, весла как бы сами собой втаскивались внутрь корпуса и укладывались на банки между гребцами и на слань вдоль прохода. Мы со своим веслом копались дольше всех. Я не совсем понял, зачем весла укладывать – казалось, проще было бы поставить их вертикально. Но Борич тут же объяснил:

– Войдем под своды, которые будут понижаться.

– Ты откуда знаешь?

Он усмехнулся:

– Бывал здесь.

– Что это за местечко?

– Аид.

Этого я не ожидал.

– Не ошибаешься?

– Нет. Да и не зная точно, можно было представить: куда им нас запереть так, чтобы мы не выбрались? Другого места, так надежно блокированного, не найдешь во всем Пространстве Сна.

– Ну уж.

– Во всяком случае – в нашем континууме, в пределах которого мы оперируем.

Я хотел было сказать, что никогда не слышал, что в Аид можно попасть с моря, но вовремя сообразил, что в ПС география Производного Мира соблюдается далеко не всегда.

– Ну, пусть по-твоему. Каким способом мы отсюда выберемся?

Борич пожевал губами. Галера тем временем продолжала идти – без ветра и весел – даже, пожалуй, быстрее, чем в заливе. Тут действовали, видимо, уже другие законы.

– Вдвоем, – заговорил наконец Борич, – вылезли бы, думаю, без особых проблем. Но этого парня нам не вытащить. Он может отсюда выскользнуть, как только там, в ПМ, начнет приходить в себя. Надеюсь, что они не пичкают его своей химией непрерывно. Так что если нам нужно что-то у него выяснить, надо это делать срочно – и здесь. А уж когда он улизнет, станем думать о себе.

Я подумал, что это было бы, пожалуй, самым правильным.

– Добро. Здесь – ты думаешь, прямо сейчас?

– «Здесь» – я имею в виду Аид, а не этот броненосец. Ему жить остались минуты. Вот-вот он пристанет к берегу, с него снимут тот номерной груз, что в корме, и он развеется. Я понимаю, чего тебе захотелось: если бы он пошел в обратный рейс – воспользоваться им…

Я кивнул.

– Славно бы, конечно. Но все, что сюда попадает, не имеет обратного хода, – разочаровал меня Борич.

– Почему? А Орфей?

– Видимо, у него были сильные формулы для снятия личного блока. Их-то он и пел. К сожалению, текст, как говорится, утрачен. Может быть, конечно, будь у нас время и надежная связь с явью, мы его и восстановили бы. Но есть дело поважнее. Внимание! Приготовиться к высадке. Цепи начнут исчезать вместе с кораблем, таять он будет сверху, и как только дойдет до слани – прыжком на сушу.

– Думаешь, Зурилову под силу? Стенка же наверняка будет выше, чем наш уровень тут.

– В ПС он и бегает, и прыгает не хуже, чем кузнечик – были случаи убедиться. Это ему помогает выздоравливать в яви. Создает нормальное настроение. На всякий случай – подхватим его под руки.

Дело было, конечно, не в крепости мускулов Зурилова: это важно лишь в Производном Мире, отягощенном инертным веществом. А здесь, в ПС, единственное, что нужно – сила желания. При его помощи можно достичь всего – если, конечно, тебе не мешают.

– Кстати: что это за номерной груз, как ты его назвал?

– Мы транспортировали покойника: кого-то из царьков, не знаю, как его там звали… При высадке надо бы не терять его из виду: он нам может пригодиться.

– Как?

– Да не знаю пока.

Я поверил Боричу: в законах этого мира он – историк – разбирался куда лучше моего.

– Все – внимание! Началось.

Я ощутил слабый толчок, хотя и корабль был призрачен, и берег тоже. Просто соблюдалось наибольшее возможное правдоподобие. На простых снивцев это всегда действует.

Первой стала исчезать мачта. Потом – кормовой завиток. Верхняя часть бортов. В корме суетились тени, перетаскивая на берег сановный груз.

Как только борта исчезли до уровня берега – до него от слани было сантиметров семьдесят, – мы разом прыгнули, для верности подхватив слегка очумелого Зурилова под руки.

В следующее мгновение мы оказались уже на берегу. В царстве Аида, куда попадать мне совсем не хотелось. Я вовсе не ощущал себя тенью. А здесь было их царство.

 

Вспоминая Эвридику

Тени, по сути, были почти такой же формой духа, как все другие обитатели Пространства Сна. Просто количество энергии, заключенной в них, было наименьшим из всех возможных; при его дальнейшем уменьшении начиналось уже рассеяние личности. Обитатель ПС мог попасть в Аид после своей – чаще всего – третьей смерти здесь, следовательно – после третьего убийства, потому что смерти от возраста или болезней, а также несчастных случаев в Пространстве Сна просто не существует. Правда, в отдельных случаях, как нам уже известно по примерам, количество переносимых смертей может возрастать до шести и даже семи; это зависит, видимо, от того, какова доля самого убитого в происшедшем. Такова судьба тех, кого убивают. Что же касается тех, кто причиняет смерть, то для них это тоже не проходит безнаказанно, когда число совершенных убийств переваливает тоже через три, хотя и тут имеются варианты. За мной, например, уже числятся эти три убийства в ПС; однако ни в одном эпизоде я не был нападающим, и поэтому рассчитывал, что, даже попав сюда окончательно, смогу еще пребывать в своем первоначальном облике, в котором находился сейчас. И все же очутиться в Аиде, где только и могли еще существовать ущербные духи, было мне неприятно и даже, пожалуй, немного страшно.

Хотелось убраться отсюда побыстрее. Но прежде необходимо было вызнать от Зурилова все, что ему было известно о Грузде.

Отступив подальше от воды, мы огляделись. Слабый свет, словно в поздние сумерки, позволял увидеть обширное пространство, усеянное, насколько хватал глаз, крупными – в человеческий рост и выше – валунами или просто обломками горных пород; они образовывали своеобразный лабиринт, в котором заблудиться было, наверное, так же легко, как найти укрытие от посторонних взглядов. Местами среди глыб возникали и медленно поднимались, расплываясь, струи и небольшие облачка – то ли дым, то ли какие-то испарения; крохотный ручеек журчал неподалеку и с легким шумом спадал в залив, образуя действующую модель водопада. Сверху все это перекрывалось плоским каменным небом; назвать это сводом было никак нельзя именно из-за его формы. Немного угнетало царившее здесь молчание. Обычно Пространство Сна столь же богато звуками, как наш Производный Мир; но тут стояла тишина, невольно напоминавшая определение «гробовая».

Чтобы никому из сновавших туда-сюда теней не мешать, и чтобы они, в свою очередь, платили нам взаимностью, мы устроились на тесном пятачке между двумя валунами и одной глыбой с неприятно острыми углами. Зурилов все вертел головой – похоже, пространство это ему нравилось еще меньше, чем мне, и он ожидал неприятностей со всех сторон одновременно, потому что он не знал того, что было известно мне: тени не нападают, они дорожат даже и такой формой своего существования, полное рассеяние их страшит – но ни на что другое они не могут рассчитывать, если и здесь позволят себе то, за что сюда попали. Опасность в Аиде могла проистекать только от таких же полноценных – постоянных или временных – обитателей ПС, какими были, в частности, мы. Я попытался в немногих словах изложить ему эту истину, а потом выразил свое недоумение, обращаясь уже к Боричу:

– Слушай, может, ты объяснишь – почему ты позволил, чтобы вас загнали сюда? Только не говори о блокировке: когда вас схватили, наверняка были возможности вывернуться.

– Да уж, наверное, – ответил Борич, нимало не смутившись.

– Почему же?..

Он кивнул:

– Вопрос понятен. Объясняю: по одной причине. Зачем было бы мне – и ему тоже – тратить силы и применять ухищрения, чтобы попасть сюда, если возникла возможность проехаться за чужой счет?

– Ты хочешь сказать, что именно сюда тебе и нужно было попасть?

– Тебе, кстати, тоже.

– Не понимаю.

– Исключительно по лености твоего ума. Но ты, наверное, уже задумался о том: а почему они решили загнать сюда нас?

– Ответ напрашивается: отсюда нам ускользнуть куда труднее, чем из любого другого уголка нашего континуума.

– Пока рассуждаешь правильно. Ну а как по-твоему: не нужно ли им, чтобы и Груздь находился в таком же положении?

– Гм, – произнес я. – Какие-то признаки логики в этом есть. Иными словами, ты полагаешь, что он может находиться здесь?

– Он тут или был тут.

– Вообще-то не исключено, – был вынужден признать я. – Мы полагали, что он был схвачен ими, но вывернулся. Но он мог и не справиться с положением: все-таки не дример. В таком случае они, конечно, могли загнать его сюда – хотя бы таким же способом, как нас.

– Вот видишь, как все просто.

– И все-таки пока это – лишь рассуждения. Доказательств нет.

– Как сказать, – не согласился Борич. – Директор, докажи ему.

Зурилов в эти минуты меньше всего напоминал директора головного научного института системы Груздя. По-моему, он и сам забыл об этом. Но после слов Борича вспомнил и даже приосанился. На миг на нем возникла какая-то приличествующая его чину одежда; но лишь на мгновение, после чего он снова стал немытым и нечесаным дикарем, от которого основательно несло потом. Впрочем, мы и сами выглядели ничуть не лучше.

– Я был у него, – сказал он (очень тихим голосом: обстановка все-таки продолжала смущать его), – в первый же день, когда он не проснулся. Меня… меня пригласили, чтобы выяснить все подробности предшествовавшего дня: где мы были, каким воздействиям могли подвергнуться, вроде облучения – ну и прочего… Кроме того, очень подробно обследовали меня, чтобы выяснить – нет ли каких-либо изменений в моем организме и почему он спит – а я не сплю…

– Очень интересно, – нетерпеливо прервал я его, – но этим еще ничего не доказывается.

– Остров, – сказал Борич, – ты бы потерпел. Дай человеку сказать. Давай, Зурилов.

Директор покосился на меня с некоторой опаской, но заговорил снова:

– В первый день он спал очень беспокойно. Во сне был очень подвижен – все время метался, вертелся с боку на бок, бормотал что-то, один раз даже закричал… И вроде бы даже спел несколько слов.

– Вы все это слышали?

– Да… то есть, если быть точным, в записи – они дали мне прослушать. Думали – может быть, я как-то разберусь в его словах, считали, что они могут относиться к эксперименту, к институту…

– И вы разобрались?

– Ну, в этом я не специалист. Я понял только, что ничего, что относилось бы к нашей теме, в его словах не было. В основном – отдельные слова и междометия. «Да», «Нет», «Не хочу» – вот в таком духе. Правда, на меня это так тяжело подействовало, что я вот и сам… заболел. Но, собственно, я все это сразу же рассказал подполковнику… Еще до того, как мы оказались на этой галере.

Я не сразу понял, что подполковником он назвал Борича; видимо, дрим-инспектор именно так ему представился. Впрочем, по табели о рангах это вроде бы соответствовало.

– Ничего, – утешил его Борич. – Истина от повторения не тускнеет, это очень давно сказано.

– И еще… – проговорил Зурилов как-то нерешительно.

– Не стесняйтесь, говорите все, что приходит в голову, – поощрил его я.

– Понимаете… Если можно, я хотел бы задержаться здесь подольше.

Я не совсем понял его и поднял брови.

– Не хочу просыпаться, – объяснил он. – Там, наяву. Пока еще не хочу. Там я чувствую себя очень плохо. Там я тяжело болен, это неприятно, знаете ли. И непривычно. А здесь…

И он согнул обе руки, напрягая бицепсы, и выразительно потряс кулаками.

– …здесь я словно вернулся в молодость…

Я кивнул. Это ощущение было знакомо каждому из нас.

– Ничего, – утешил его Борич. – Мы будем вас придерживать, насколько это окажется в наших силах. Я уже говорил вам, что вы очень пригодитесь в нашем деле. Но кстати: вы рассказали нам еще не все.

– По-моему…

– Вы забыли сказать – что именно он пел.

– А-а… Да, совершенно верно. Арию. «Вспоминая Эвридику…». Глюк, «Орфей в аду», по-моему.

– Ну как? – спросил меня Борич.

– М-да, – сказал я. – По принципу: на безрыбье и рак – рыба. Хорошо, допустим. Допустим, он действительно здесь. Каким способом мы его обнаружим – или он нас? В этом лабиринте, да еще и в темноте…

– А вот для этого, – произнес Борич назидательно, – у нас есть первоклассный – в данных условиях – следопыт.

И он театральным жестом указал на Зурилова.

Я только усмехнулся.

– Да-да, – согласился директор несколько смущенно. – Видите ли, у меня сейчас прекрасная настройка на его подсознание. Это совершенно естественно: ведь тема, которую разрабатывает мой институт, – наша с ним общая, мы целый день работали вместе и думали, и чувствовали совершенно синхронно и синфазно, по сути дела, дублировали друг друга. Конечно, если бы он, проснувшись, занялся другими делами, а я – своими другими, эта настройка пропала бы. Но ни он, ни я – так получилось – не смогли перенастроиться, поскольку очень быстро лишились… ну, вы понимаете. Так что сейчас у нас очень хороший контакт – на интуитивно-подсознательном уровне.

– И вы его ощущаете?

– Слабо, но все же четко. Уверен – он неподалеку.

– А если мы пойдем на поиски и будем приближаться к нему или удаляться – как поведет себя сигнал?

– Как любой сигнал: будет усиливаться или ослабевать.

– А как насчет направления?

– Ну вы же понимаете: подсознание – не рамочная антенна и не локатор. Но поведение сигнала и здесь поможет.

– Все ясно? – спросил меня Борич. – В таком случае – шагом марш. Направление – на Груздя. И еще одно. Гляньте-ка на берег, только не очень высовывайтесь. Видите?

Мы выглянули, но не сразу поняли, что имел в виду Борич.

– Ящик, ящик, – подсказывал он нетерпеливо. – Тот, который мы помогли доставить до места.

Это и в самом деле представляло, наверное, интерес. Тени успели вскрыть тару, которая тут же стала таять, как до конца испарился уже привезший нас сюда корабль. Прибывшего в упаковке царя теперь водружали на какое-то подобие паланкина. Вероятно, монарх этот успел наделать всяких дел, уже пребывая в Пространстве Сна; иначе зачем его стали бы переправлять в Аид?

– Любопытно, как бытовая деталь, – сказал я. – Или ты увидел в этом что-то другое?

– Думаю, что его сейчас понесут куда-то в центр местного значения, – сказал он. – Царям даже в таких условиях воздается почет.

– Ну и что? Мы же не из правящей династии.

– Подозреваю, – сказал Борич, – что направление движения – наше и их – совпадет, хотя бы на некоторое время.

– Почему?

– Хотя бы потому, что где центр – там и охрана посолиднее. И наверняка существуют какие-то средства защиты. Если это подтвердится – может быть, мы сойдем за свиту и проскочим без забот. А?

Я усомнился: слишком уж мы не походили на тени. Но возражать не стал: Борич достаточно часто оказывался прав. Сказывался его богатый опыт.

– Ладно, пошагали, – согласился я. – Не забудем только изобразить приличествующую случаю скорбь.

И мы двинулись в путь.

* * *

Мы сделали все возможное, чтобы нас можно было принять за тени; однако получалось это не очень-то хорошо, в особенности у Зурилова, который никак не мог точно воспроизвести подсказанную нами формулу. Правда, это и на самом деле не очень легко, поскольку произносится она на языке, фонетика которого нам совершенно чужда, а сам язык исчез с лица Земли так давно, что никаких следов его не сохранилось. Впрочем, я вообще не уверен, что это земной язык.

Тем не менее, замешавшись в приветственно-траурную процессию, некоторое время – и расстояние – нам удалось пройти без помех. Зурилов постоянно вертел головой, уточняя, наверное, курс на Груздя, но мы, похоже, шли без отклонений.

До поры, до времени.

Неприятности начались, когда засеянное каменьями поле кончилось и открылась широченная равнина, покрытая низким туманом, над которым были видны лишь наши верхние половины, что же касается теней, то они и вовсе сливались с ним. Какое-то время нам казалось, что мы по-прежнему следуем за процессией – пока Зурилов не пробормотал:

– По-моему, мы остались одни – они то ли свернули, то ли еще что-нибудь…

Мы остановились и стали вглядываться в серую муть. Было очень трудно различить в ней вообще что-либо, потому что туман не был однородным, местами становился почти прозрачным, местами сгущался, и такое сгущение вполне можно было принять за тень – но в следующий миг сгущение рассасывалось, и становилось ясно, что это не фигура вовсе, а просто так.

– Хрен с ними, – проговорил Борич. – Как сигнал?

– Очень хорошо, – заверил Зурилов.

– Тогда веди прямо по волне. Все равно тут никого не видно. Авось пройдем.

Но через секунду-другую оказалось, что «не видно» вовсе не значит, что тут и на самом деле никого нет.

Сперва возник голос. В глухой тишине он показался особенно громким и грозным, так что мы невольно вздрогнули.

– Остановитесь! Во имя вашей безопасности – остановитесь!

Голос шел ниоткуда – и, казалось, со всех сторон сразу.

Мы, переглянувшись, лишь ускорили шаг. Опыт подсказывал, что попасть в движущуюся цель всегда труднее, чем в неподвижную.

– Стойте! Это последнее предупреждение!

И, как бы в подтверждение сказанного, в каком-нибудь десятке метров от нас ударила молния. Мощная и аккуратная, без ветвей и отростков – прямая, как стрела. Это явно говорило об ее искусственном характере. Кажется, владелец голоса был не из болтунов.

– Стоп! – скомандовал я, принимая игру на себя.

Мы остановились.

– Ну, что теперь? – крикнул я в пространство, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно нахальнее.

– Ваши усилия напрасны, – послышался ответ. – Дальше вам не пройти. Но мы не хотим уничтожить вас. Поворачивайте назад и идите к воде. Там мы дадим вам возможность вернуться в светлый мир.

– Черта с два они дадут, – пробормотал Борич негромко. Я был с ним совершенно согласен.

– Мы согласны уйти, – возгласил я в ответ. – Но только вместе с Груздем. Пусть он подойдет к нам – и мы сразу же двинемся к берегу.

После секундной паузы со всех сторон донеслось:

– Я не знаю, о чем вы говорите. Не знаю никого с таким именем. Мое предложение останется в силе еще две минуты. Потом мы вас истребим.

– Мы обдумаем ваше предложение! – крикнул я. И повернулся к Боричу: – Это не тени. Тени безгласны.

– Согласен. Но здесь не может быть никакого оружия: Аид прочно заблокирован от него.

– Не совсем так. Молнии – как все прочее, что не является только оружием, – здесь действуют. Пример налицо.

– Можем ли мы получить что-то подобное?

– Попробуй найти формулу.

– Что просить?

Я думал лишь мгновение:

– Генератор инфразвука. Походный. Это не оружие.

– Н-не знаю… – сомневаясь, пробормотал он. – И потом – как ввести его в формулу? Там нет таких терминов…

– Проси тихий звук страха. Это ты можешь перевести на – на что там нужно переводить?

– Словно ты сам не знаешь. Нормальная латынь.

– Даю… если только пробью блок.

– Они же пробили!

– Может быть, вместе?

– Верно. Давай.

Мы стали спиной друг к другу, прижались, взялись за руки. Зурилову я скомандовал:

– Сядь. Спрячься в туман. Ну!

Он скрылся. Борич шепотом произнес формулу – чтобы я усвоил.

– Готов?

– Да, – ответил я. – Обратный счет, начинаем в ноль. Три, два, один…

Формула прозвучала. Мы вложили в призыв все силы, какие еще у нас оставались.

Но мы потратили их не зря.

В следующее мгновение я ощутил в руке знакомую рукоять.

– Есть!

А еще через миг прозвучало:

– Две минуты истекли! Вы подписали свой приговор!

И снова ударила молния – на этот раз ближе. Где-то под ногами испуганно пискнул Зурилов:

– Меня, кажется, тряхнуло!

– Заткни уши пальцами! – велел я в ответ. И нажал на стартовую кнопку генератора.

Если я и рисковал, то только самим собой: излучение могло ввести в состояние ужаса и меня. Правда, сзади генератор был достаточно надежно экранирован.

Я медленно повел диффузором, поворачиваясь на левой пятке и описывая прибором окружность.

В первые секунды казалось, что ничего не происходит. Но я знал, что эффект проявляется не сразу. Борич тоже присел в туман и заткнул уши, чтобы волновой луч не задел его.

Откуда-то – кажется, по-прежнему со всех сторон – донесся негромкий стон. Вернее, стоны – разной высоты и тембра. Мне даже показалось, что один из голосов принадлежал женщине. Но во мне не проснулось никаких угрызений совести: сейчас все, кто окружал нас, были врагами. Да и – после жертвоприношения детей, которое продемонстрировал мне Инка-Дремин, мои понятия о жестокости сильно изменились.

Я повернул большим пальцем регулятор излучаемой мощности. Стоны не только повторились в усиленном варианте; они к тому же локализовались. Теперь было ясно, откуда они доносятся. И я направил диффузор туда, крикнув своим:

– Вставайте! Держитесь за мной. Идем на прорыв!

И мы пошли, почти побежали, катя перед собой вал неслышного, но внушающего страх, а порой и убивающего инфразвука.

Впереди слышался уже не стон, но исступленный крик.

– Остров! – крикнул Борич. – Осторожнее!

– Мне их не жаль, – ответил я на бегу.

– Груздь! А если он там, с ними? Ты же не хочешь убить его!

Я убавил мощность. Кто бы там ни был, сколько бы их ни таилось в тумане – все они наверняка были уже выведены из строя.

Мы чуть не налетели на них: они скрывались в слое тумана. Нас вовремя остановил совсем уже тихий стон изнеможения, раздавшийся едва ли не под нашими ногами.

Их было шестеро, все – без сознания.

– Разгони туман хоть немного, – попросил я.

Борич произнес формулу. Их стало видно. Я занялся осмотром. Прежде остальных – женщина; она и вправду тут оказалась, уж не знаю – зачем. Женщина была молода и красива, и смотреть на нее доставляло удовольствие. Только смотреть: помочь ей сейчас я ничем не мог, да и, наверное, не имел права: она была из числа врагов. Я отвел глаза от ее лица, лишь увидев боковым зрением, как Зурилов, всмотревшись, вдруг кинулся к одному из лежавших. Прижал его голову к груди:

– Профессор! Профессор!

Повернулся к нам. На лице его был восторг. Глаза влажно блестели. Похоже, он переживал минуту счастья.

– Мы нашли его! Нашли! Да вы понимаете?!

Это и в самом деле был Груздь. Хотя он не очень походил на свои фотографии – там он был чисто выбритым, в смокинге, кожаной куртке, деловом костюме или лабораторном халате. Но и любой из нас вряд ли был бы узнан сейчас даже близкими знакомыми.

– Да, – согласился я. – Вроде бы он. Попытайтесь привести его в чувство. А я займусь прочими. Если они всерьез отключатся, то автоматически ускользнут неизвестно куда.

Из остальных четверых трое оказались постоянными обитателями Пространства Сна. И лишь один был, как мы – из Производного Мира. К сожалению, на нем не было никаких признаков, по которым можно было бы установить – из какой он страны, из какого Бюро. Рисунок на левом предплечье был – все то же наше изогнутое дерево, – но без инициалов или номеров.

«Ну, все, – сказал я, хотя и не вполне удовлетворенно. – Дело сделано. Суп сварен».

И позволил себе немного расслабиться.

Это было преждевременно.

В следующий миг начал медленно исчезать Зурилов. Так исчезает снивец, когда начинает просыпаться в Производном Мире, когда возвращается в явь.

Меня это, впрочем, не обеспокоило: дело свое он сделал. Груздь был с нами, и оставалось лишь решить – как выйти самим и вывести его отсюда.

Ближайшее будущее показало, что я ошибался. Потому что Груздь открыл глаза. Он пришел в себя.

И его не стало.

Он исчез.

Но не так, как Зурилов: не как человек, просыпающийся наяву. Будь это так, я и Борич вздохнули бы с великим облегчением.

Он исчез сразу – так, как меняют микроконтинуум люди, перемещающиеся в Пространстве Сна.

То ли испугался нас, приняв за врагов. То ли правильно понял, кто мы и зачем, и не захотел оставаться с нами.

Не захотел возвратиться в Производный Мир.

Я словно оцепенел: таких неудач у меня еще не бывало. И не заметил вовремя, что туман начал стремительно рассеиваться и в одной стороне горизонт стал все сильнее наливаться оранжевым светом. Борич увидел и оценил это первым.

– Новая плоскость! – крикнул он, дернув меня за рукав. – Идет на нас!

Это было очередное взаимопроникновение нашего континуума в другой, или другого в наш – все едино. На нас надвигалась линия, разделяющая и соединяющая разные миры, как всякая граница. Линия – катализатор чудес и катастроф.

– Берегись!

Он заколебался и начал превращаться во что-то; я даже не успел разобрать – в какое существо.

Уже откуда-то издалека до меня донеслось:

– Ищи меня в Париже!..

В следующий миг я остался один. Но ненадолго.

Подхватило и меня… Завертело, понесло, превращая не знаю во что.

Только не в того, кем я был до сих пор.

 

Схватка

Очень соленая вода окружала меня, словно я стал вдруг огурцом, предназначенным для закуски под стопку водки. Вода лилась в рот, заставляя ощутить собственную тяжесть, и одновременно выталкивала, не позволяя пойти ко дну.

Отфыркиваясь, я всплыл, работая передними и задними ластами скорее инстинктивно, чем намеренно. Поднял голову на длинной-предлинной гибкой шее. Разинув донельзя зубастый рот, откусил здоровенный кусок воздуха. Он оказался вкусным, душистым и теплым. Удовлетворенный, я стал поводить головой над поверхностью воды, чтобы увидеть и схватить рыбу: мне хотелось есть.

Я увидел ее уже через несколько секунд. Шея плавным движением вывела голову на нужную позицию – и, резко разогнувшись, метнула ее в воду, словно это был камень. Мои челюсти сомкнулись, удерживая отчаянно бившуюся в зубах рыбу. Я не знал ее названия – плезиозаврам это ни к чему, – зато хорошо помнил, какова она на вкус. Движением шеи я подбросил ее в воздух и поймал – чтобы сразу проглотить. Это удалось. Но, глотая, я заметил неглубоко в воде еще одну тень. Она была намного больше рыбы и плыла быстрее. Инстинкт подсказал мне, что это – враг. Опасный. Смертельный враг, находившийся сейчас в значительно более выгодной позиции.

То был ихтиозавр – ящер, как я, но обликом уподобившийся рыбе. Он мог не переводить дыхания дольше, чем я, и поэтому его возможности под водой – то есть там, где находилось мое тело, не защищенное никакой броней, – были намного больше моих. Я мог атаковать его лишь сверху, из воздуха; но при этом мое самое уязвимое место – шея – становилось удобной мишенью для нападения. Тут самое важное для меня было – не промахнуться, нанести удар в самое слабое его место – в тонкую часть тела, туда, где начинался хвост, похожий на рыбий, не такой, как у меня: длинный, хорошо приспособленный к тому, чтобы резко менять направление движения. Я должен был схватить его с первого раза, потому что на второй удар у меня могло не хватить времени.

Сейчас шея моя и верхняя часть тела находились над водой; крутизна моих гладких боков была слишком большой, чтобы он мог вцепиться в них. Значит, он будет стремиться схватить меня за один из ластов – или за хвост в средней его части, чтобы нанести серьезную рану, а кроме того – помешать мне маневрировать. Потом ему оставалось бы ждать, пока я не потеряю силы, истекая кровью. Поэтому я обязательно должен был ударить первым – и безошибочно.

Я сильно заработал ластами и хвостом, все быстрее направляясь навстречу ему. Я должен был показать уверенность в своих силах – их у меня было достаточно – и полное отсутствие страха. И не только показать, но и в самом деле не испытывать его.

В ответ ихтиозавр тоже увеличил скорость. Он летел на меня, лишь слегка изменив направление. Мне стало ясно: он не будет ждать моей атаки, но нападет сам; и, судя по направлению – не на ласты или хвост: сильный удар своим хвостом позволит ему выброситься из воды более чем на половину длины его тела и вцепиться именно в мою шею – в случае удачи это означало бы мою гибель.

Но мне уже стало ясно, каким способом можно избежать такого конца. Это знание сидело глубоко во мне, и мне не пришлось искать его, оно возникло само и заставило повиноваться ему.

Исполняя эту волю древней памяти, я дождался мгновения, когда страшный враг оказался в том месте, откуда ему нужно было начинать бросок – промедлив, он вынырнул бы уже за мной, и его грозные челюсти схватили бы лишь воздух. Но расчет сидел в его памяти так же прочно, как мой план действий – в моей, и он начал решающее движение вовремя.

Но одновременно с ним начал действовать и я. Легким движением хвоста повернулся так, чтобы находиться к нему не боком, а грудью. И одновременно нырнул, не изгибая шеи, но напрягая ее и ударив ею по воде; это было так же, как если бы в воду обрушилось высокое подмытое водой дерево. Возникшее волнение воды качнуло его, нарушая точность броска; я же погрузил голову еще ниже, так что она оказалась под нападавшим, и обратным движением, разгибая шею, вонзил зубы в его тело именно там, где хотел: близ хвостового плавника. Стремящаяся вверх масса ихтиозавра была очень велика, и он увлек меня за собой; не будь я готов к этому, он сломал бы мне шею. Но я снова заработал ластами и хвостом и помог ему подтащить меня поближе к поверхности. Тем временем я впивался в его тело все глубже и глубже, и вода вокруг нас все более мутнела от его крови.

Неимоверным рывком ему удалось вырваться из моих челюстей и отплыть в сторону. Там он, уже не решаясь напасть сам, ожидал, наверное, моей атаки.

Но мне теперь спешить было незачем. Его мощное сердце продолжало гнать кровь, и с каждым его ударом все больше ее вытекало в воду. И с каждым ударом сердца он слабел.

Наверное, почувствовав это, ихтиозавр бросился на меня. Скорее всего это было продиктовано отчаянием.

Но теперь наши скорости уравновесились: он уже не мог в полную силу серьезно работать хвостом. И я успевал при всяком его броске отплыть в сторону, сохраняя между нами безопасное расстояние.

Он слабел все более и более. И все же сумел совершить уж не знаю сколько попыток достать меня, прежде чем я увидел достоверные признаки его близкого конца. Я понял это, заметив, с каким усилием и как медленно теперь двигал он плавниками, в то время как хвост его уже почти не действовал. Однако прошло еще не менее часа, прежде чем горевшие неимоверной злобой глаза его потухли, и он начал медленно всплывать на поверхность, чтобы вскоре навсегда погрузиться на морское дно, где им распорядятся рыбы, крабы и все другие, кто питается падалью.

Но именно этого я не хотел допустить. Так что надо было как можно скорее принять мой нормальный облик. Произнести нужную формулу и немного обождать. И то же самое проделать с ним.

…Я перевернулся на спину, широко раскинул руки, чтобы, колышась на пологих, медленных волнах, выровнять дыхание и прийти окончательно в себя после сражения с врагом-ящером.

Впрочем, я был совершенно уверен, что он – такой же ящер, как я.

И в самом деле: мертвое тело, всплывшее неподалеку от меня, на глазах меняло очертания, уменьшаясь и превращаясь в человека. В труп.

Было немного шансов опознать его: против меня, как я уже убедился, работали люди не из нашего бюро. Как тот дример в Аиде.

Но на этот раз мне повезло, и я узнал его.

Это был Хижин – тот самый, что схватился со мною, изображая то ли урку, то ли боевика какой-то банды. Тот, что принес мне первое предупреждение.

Нет, членистоногим внизу не дождаться его тела: оно не погрузится, оно медленно растает, чтобы потом возникнуть скорее всего слабой, лишенной энергии тенью там, где я еще недавно был. Мы разошлись, как говорится, контркурсами.

Я облегченно вздохнул и расслабился.

В небе плыли барашки – так же медленно, как волны, но в другом направлении. Солнце стояло достаточно высоко, но, не зная широты, я не мог определить ни направления на север, ни того, перевалило ли время уже за полдень. Хотя вряд ли это было сейчас самым важным.

Медленно взмахивая длинными крыльями, высоко летела птица, держа курс от моей левой ноги к правому плечу, ее угол с направлением, куда катились волны, составлял примерно градусов двадцать пять – двадцать восемь. Возможно, то был альбатрос, но поручиться в этом я бы не смог. Впрочем, очертания более напоминали птеранодона.

Вдыхая воздух и медленно, по капле выдыхая, я уже через минуту-другую ощутил, что могу перейти к нормальным действиям. Перевернулся на грудь и, сильно сработав ногами, по пояс поднялся над волной, чтобы выяснить обстановку.

Впереди, милях в полутора, был берег. Увидев его, я испытал искреннее удовольствие.

Берег был не обрывистым, а низким, его окаймляла гряда невысоких дюн. Больше ничего я разглядеть не успел, да отсюда это вряд ли и было возможно.

Волны медленно несли меня к полосе прибоя. Я стал помогать им, плывя медленным брассом, которым можно преодолевать милю за милей. Плыть так показалось мне даже приятным, хотя будь вода холоднее – я скорее всего испытывал бы совсем другие чувства.

Внутреннее ощущение времени подсказало, что я пробыл в воде примерно час, когда, погрузившись уже в четвертый раз, нащупал ногами дно. Оно оказалось твердым, песчаным, ребристым. Последние полсотни метров я прошел пешком, на ходу разминаясь и с наслаждением подставляя солнцу кожу, с которой скатывались тяжелые капли.

 

Берег

На берегу меня никто не ждал. Это было приятно. Хуже нежданного гостя может быть только нежданный хозяин.

Порадовавшись окружавшему меня безлюдью, я присел на песок, чтобы обдумать положение.

Солнце успело опуститься пониже. Учитывая прошедшее время, можно было предположить, что нахожусь я где-то в средних широтах, может быть, даже на параллели Москвы – хотя климат говорил о другом. Само солнце показалось мне обычным, каким оно было и в моем мире яви; возможно, от привычных времен я удалился и не очень сильно. Удалился – или меня удалили.

Медленно поворачиваясь под солнцем, чтобы не обгореть, я пытался понять, что же со мной произошло и куда меня закинуло.

Такое бывает: в подобных случаях подсознание, безмятежно резвясь, порою забрасывает тебя в самые неожиданные уголки – но только в своих пределах. То есть тебя заносит в места, каким-то образом связанные именно с твоим подсознанием, и ни с чьим другим. А это значит, что, серьезно анализируя свою память, можно если не определить, то хотя бы угадать – в известных пределах точности, – с чем именно, с какими эпизодами или впечатлениями твоей жизни это место и время связаны.

Уже самое поверхностное рассуждение привело к выводу: подобная местность и климат могли отложиться в голове в результате одной давней поездки в Африку, на ее восточное побережье. Там было так же тепло, и таким же ласковым и медленным, помнится, был закат.

Только здесь широты никак не свидетельствовали об Африке. Разве что я находился сейчас в Южном полушарии? Но у меня с ним ничего не ассоциировалось. Туда меня могли только затолкать силой. Однако сейчас это представлялось неправдоподобным: даже будь в той точке, откуда я скоропостижно удрал, кто-то, способный воздействовать на меня, – он не успел бы оказать свое влияние. У меня в голове стоят достаточно серьезные блоки, и над ними пришлось бы долго работать даже очень сильному Мастеру. Со мною с трудом справлялся на тренировках даже Жокей Мысли, для которого в таких делах мало что являлось невозможным.

Поищем другой вариант. Допустим, я не менял широт; изменилось время. И я пребываю где-то в наших краях – но с немалым забросом в прошлое или будущее. Прошлое? Возможно: некогда на московских широтах простиралось неглубокое, но обширное море. Правда, было это давненько. Будущее? Если да, то не завтрашнее и не послезавтрашнее; но так далеко никому из нас еще не удавалось проникать. Протоптанных и размеченных троп в такие края Система еще не успела проложить, а вернее – не умела их торить. Нам еще далеко до такого уровня. Так что – вряд ли.

И последняя (пока что) версия: я по-прежнему выдерживал заданный курс на Груздя. Просто человек этот оказался не совсем там – или совсем не там, где мы с Минаевым собирались его обнаружить. Пожалуй, такое предположение выглядело наиболее логичным.

Что же – из этого и будем исходить.

Я встал, чувствуя, что солнечная ванна уже переливается через край. Медленно просканировал взглядом море.

Оно было пустым. Ни дымка, ни паруса.

Но море было живым. Об этом свидетельствовали и ракушки, устилавшие несколько метров береговой полосы, и птицы над водой – крупные, напоминавшие бакланов. Они то и дело пикировали – и возвращались в свой эшелон, глотая на ходу. Немало было на песке и водорослей, сухих и сохнущих, выброшенных морем. Но – никаких следов присутствия человека. Потому что вряд ли можно было счесть делом рук человеческих песчаную, вроде бы, гряду, что ответвлялась от цепи дюн и, пересекая пляж, доходила до самой воды. Видимо, до ее верхнего уровня: сейчас явно был прилив, иначе вдоль берега шла бы широкая полоса влажного песка.

Нет, на плод человеческого творчества этот отрог никак не походил. Но и дюны – насколько мне приходилось встречаться с ними в других местах – не делали таких скидок, всегда более или менее точно следуя за изгибами берегов.

Хотя одно объяснение, пусть и не очень убедительное, найти все-таки можно было: если в том месте в море впадала пусть и не очень большая речка, она могла, быть может, с течением времени нанести такое возвышение: возле пресной воды наверняка росли деревья – хотя бы той же, неизвестной мне, породы, какими поросла вершина гряды; потом деревья – или скорее даже высокий кустарник наподобие ольхи – занесло песком, вот и получилась такая не очень стандартная высотка.

Мысль о пресной воде мгновенно пробудила во мне жажду: я вспомнил, что давно ничего не пил. Пора бы уже.

(Я говорил, кажется, что мы, находясь в Пространстве Сна, ни в пище, ни в питье, строго говоря, не нуждаемся; правильнее будет сказать, что ни то, ни другое не является жизненно необходимым. Но из Производного Мира, из своего плотского тела мы уносим ощущение этой необходимости, захватываем в дорогу и голод, и жажду. Их можно побороть. Но порою это требует немалых сил, которых может и совсем не остаться для самой работы. Поэтому мы соблюдаем правило: о еде и воде не думай; но если все-таки ощущение возникло – постарайся его удовлетворить, это самый простой выход.)

Поэтому я, собравшись уже было взобраться на вершину гряды, изменил намерение, вошел в воду и вдоль берега, временами окунаясь и снова выходя на самую кромку, направился к заинтересовавшему меня месту.

Я переводил взгляд с берега на воду и обратно, пытаясь не упустить ни малейшей приметы людского присутствия. След пусть не колеса, но хотя бы босой ноги, обломок обработанной древесины – весла, лодочного борта, копья… Я почти бессознательно пришел к выводу, что того, что мы называем современной цивилизацией, здесь быть не может: в ее эпоху такой пляж, как этот, был бы усеян, словно тифозный вшами, шезлонгами, зонтами, киосками, качелями, площадками для пляжного волейбола и футбола, контейнерами для мусора, а при их отсутствии – самим мусором; ну и прежде всего, разумеется, – людьми; в воздухе висел бы смех, плач, визг, возгласы игроков и болельщиков, и все это перекрывалось бы оглушительной музыкой через усилители на столбах, которая прерывалась бы лишь для чрезвычайных сообщений или предупреждений слишком смелым пловцам; ну и для рекламы, разумеется.

Тут не было рекламы; следовательно, не было людей.

Впрочем, это как раз не говорило об отсутствии в этих местах Груздя: если он искал полного одиночества и безопасности, то именно здесь мог найти и то, и другое – если иметь в виду безопасность от людей. Но ничто другое подготовленному человеку не страшно. Хотя мне трудно было судить, насколько к такой обстановке подготовлен наш беглец.

Так или иначе, надо было двигаться. И я шагал к отрогу, чем дальше, тем более убыстряя шаг: жажда терзала меня все ожесточенней, а воевать с собою мне было недосуг.

Чем дальше я уходил от места, где выбрался на берег, тем яснее мне становились две вещи: первая – что я неверно оценил расстояние до цели: оно было, самое малое, в два раза больше. И второе – что и размеры ее, соответственно, значительно внушительнее, чем мне представлялось.

Я стал чувствовать, что изрядно устал. И хотя песок под ногами был плотным, почти не уступая укатанной дороге, я шагал все медленнее. Так что путь в общем занял более полутора часов (идти пришлось по дуге, берег здесь плавно изгибался). Когда я подошел к объекту, мне больше всего хотелось прилечь в какой-нибудь тени и поваляться в свое удовольствие.

Но, приглядевшись, я сразу же отказался от такого намерения и даже забыл о жажде, только что заставлявшей меня жадно хватать ртом воздух, не приносивший, впрочем, никакого облегчения.

Я увидел вовсе не то, чего ожидал.

 

Приморский вокзал

Это никак не была просто гигантская куча песка.

Уже при подходе я обратил внимание на странную, ритмическую форму верхней части этого холма, которая становилась все яснее по мере приближения. Возвышения чередовались с провалами, седловинами, и расстояние, разделявшее их, оставалось одним и тем же. Я насчитал четыре таких вершины. Вряд ли это могло быть простой случайностью.

Склоны возвышения были крутыми. Я попытался взобраться наверх; но песок осыпался подо мной, я соскальзывал и после нескольких попыток оказался в том же месте, откуда начинал.

Тогда мне пришло в голову обойти эту формацию и поглядеть на нее со стороны моря. Тот склон – торцевой – отсюда казался совершенно отвесным, подняться там наверняка было невозможно. Но я подумал, что песок там, постоянно орошаемый брызгами от набегавших волн, должен быть твердым. Я подобрал двустворчатую раковину, чтобы ею вырезать в склоне ступеньки; может быть, такой замысел и увенчается успехом. Я бы с удовольствием прихватил с песка и еще что-нибудь; например, какую-нибудь старую тряпку, чтобы соорудить хотя бы набедренную повязку: я не нудист и нагишом даже в полном одиночестве чувствую себя не лучшим образом. Но тряпок в этом мире, увы, не было – как не было и тех, кто их производит.

Вооружившись раковиной, я стал обходить холм, раздумывая о том, что брызги от накатывавших волн почему-то были значительно меньше, чем должны бы, учитывая массу воды и скорость. Сейчас она понемногу увеличивалась: с моря задувал бриз. Это означало, что близок вечер. Об этом же говорило и солнце, неудержимо продвигавшееся по своей траектории, как баскетбольный мяч, в последнюю секунду игры брошенный от противоположного щита через все поле.

Когда я наконец вышел к торцу возвышения, причина несоответствия выяснилась, и я швырнул в воду не нужную более раковину.

Здесь не было склона. Была арка – заостренная кверху, словно готическая, доходившая почти до самого гребня и открывавшая доступ в глубь холма. Нанесенный волнами песок перекрывал вход не выше, чем на три метра, в то время как сама арка имела в высоту – я прикинул – не менее тридцати.

Без особого труда я взобрался наверх и попытался увидеть хоть что-нибудь в открывшемся пространстве.

Сразу это не удалось: как, впрочем, и следовало ожидать, там было темно – во всяком случае, при взгляде отсюда, со стороны света. Возможно, если бы солнце стояло напротив, то оно осветило бы хотя бы ближайшую часть темного пространства; но оно уже миновало нужную точку и сейчас находилось – по отношению ко мне – значительно левее. Озаряло оно только правый от меня край арки. Туда я и направился.

Песок, даже и влажный – не цементный раствор, если и удержится на вертикальной поверхности, то очень ненадолго. Поэтому я сразу же смог убедиться в том, что арка эта была, без сомнения, рукотворной конструкцией.

Из какого материала эта конструкция состояла, я так и не понял. Ни одно название из моего небогатого списка – дерево, металл, бетон, пластик, любым способом обработанная глина – не подходило для обозначения того, что я увидел и потрогал. Правда, сооружение это было покрыто достаточно толстым и плоским слоем соли: видимо, за конструкцией не ухаживали уже очень давно. Годы и годы. Пришлось, проклиная самого себя, снова спускаться, вооружаться раковиной – и, вернувшись, соскребать соль. Когда удалось, наконец, добраться до поверхности, очистив кусочек примерно десять на десять сантиметров, я удивился первозданному блеску открывшегося материала, и мне пришло в голову, что это, может быть, просто стекло, или, вернее, какое-то очень непростое, но все же стекло. Что же, во сне, как говорится, все бывает… А вернее – в Пространстве Сна.

Но ничего более существенного здесь, стоя у входа, узнать было нельзя. Надо было входить в темноту.

Ну что же: самое время было прибегнуть к формулам, которые не раз уже выручали каждого из нас в Пространстве Сна.

Я не замедлил сделать это, и уже в следующую секунду ощутил себя одетым. Кроме рубашки, брюк и легких туфель, я обзавелся сильным фонарем; при мне оказался и мой любимый девятимиллиметровый «магнум», подаренный мне три года тому назад коллегой из Чикагского бюро.

Снарядившись таким образом, я стал спускаться по противоположной, более крутой стороне нанесенного бархана.

Там было не совсем темно, но с каждым моим шагом сумерки все сгущались. Под ногами хлюпала вода – наверное, часть брызг сюда все-таки долетала. Туфли сразу промокли. Но чем дальше я уходил, тем воды становилось меньше, а потом под ногами оказалась и совершенно сухая поверхность. Возможно, она имела легкий уклон в сторону выхода.

Выйдя на сухое место, я включил фонарь и медленно повел им вокруг, по спирали – с каждым оборотом все выше.

Сначала мне показалось, что я ничего не понимаю и, вероятно, никогда не пойму.

Я ожидал увидеть высокие, полого сходящиеся в свод или купол стены – вероятнее всего тоже из стекла, но может быть, и сооруженные из какого-нибудь другого материала.

Не оказалось ничего подобного.

Как бы просыпаясь от прикосновения луча моего фонарика, там, где предполагались стены, засветились и задвигались, одно за другим, какие-то…

Я просто не знал, как это назвать. Не окна, нет. Не экраны. Не выходы куда-то. Не, не, не…

Я словно стоял в центре обширной круглой сцены. А там, где полагалось быть кольцеобразному зрительному залу, по всему периметру сцены располагались – скажем так – выгородки, в каждой из которых были свои декорации и свои персонажи и происходили свои действия, начала которых я не застал и вряд ли смог бы представить себе конец. «Так бывает, – подумалось мне мельком, – в съемочном павильоне киностудии, где по соседству могут репетироваться и сниматься в одно время сцены из современного, исторического и фантастического фильмов».

Осмыслить увиденное мне в первые мгновения показалось невозможным.

Ко всему прочему эти куски времен и пространств, обрывки действий и, возможно, осколки судеб, помимо собственного, внутреннего движения, обладали еще и другим – относительно той площадки, на которой находился я: медленно вращались, не строго по горизонтали или вертикали, но как бы по диагонали, поднимаясь слева снизу в направлении вправо-вверх; вероятно, в это же время за спиной у меня другие подобные же снижались и уходили за горизонт, каким являлась ограничивающая сцену окружность.

Впрочем, может быть, вращались вовсе не они, но та плоскость, на которой стоял я. На собственные ощущения тут, в Пространстве Сна, к тому же не в первом слое, полагаться не следовало: в них слишком много от яви, существующей в узкой рамке того, что мы называем законами природы, и что здесь имеет не большее значение, чем русская грамматика при изучении языка индейцев майя.

Движение, которое я наблюдал, сопровождалось не очень громкими, зато строго подчинявшимися ритму звуками – сухими, не столь глухими, как если бы то был барабан, и никак не звонкими, как звучал бы гонг. «Деревянные звуки», – пришло мне в голову. Одновременно я сообразил, что они не доносятся извне, но как бы рождаются во мне самом и ведут отсчет какого-то времени. Жаль, что я не имел представления – какого именно. Времен здесь могли быть миллионы. Потому что я оказался не где-нибудь, но в Узле, откуда равно достижимы любые макроконы Пространства Сна и в который я хотел попасть уже давно.

Не меньше двух минут я оставался в неподвижности, позволяя двигаться лишь глазам. Я следовал мудрому совету, давным-давно полученному на шоферских курсах от инструктора по вождению: «Если не знаешь, что делать, – остановись и тогда думай».

Я стоял, а в двух десятках шагов передо мною по заснеженной равнине продвигалась воинская колонна. Похоже, это был мотострелковый полк на марше. Полк времен моей юности.

Почему-то в тот миг мне вспомнился комдив Борисов, в последний раз встреченный мною здесь, в ПС, совсем недавно…

Солдаты, кто в шинели, кто в бушлате, нахлобучив ушанки, сидели лицом по движению, нахохлившись, удерживая между коленями «АК» и «СКС». Дула их были заткнуты тряпочками: шел снег, и надо было предохранять каналы стволов от хлопьев, которые потом станут водой. То один, то другой из сидевших время от времени смахивал матерчатой варежкой снег с лица.

Прошла пулеметная, потом – минометная рота, каждый расчет со своим оружием располагался на боковых лавках уральского «козлика», станкач или «миномет-82» – посредине.

Затем – полковая батарея-57, орудия на автомобильной тяге, зачехленные, со снятыми, конечно, прицелами.

Сохраняя дистанцию, своим ходом пролязгал танковый батальон, расходуя драгоценный моторесурс. На одной из башен я заметил номер машины, он был 203.

Я не знаю, откуда они шли, куда и зачем. Похоже, то было время, когда уже закончилась корейская война и не успела начаться ни одна другая. Впрочем, комдив Борисов погиб задолго не только до корейской, но и до Большой войны. Здесь, однако, было Пространство Сна, в котором он с успехом мог бы командовать и римским легионом.

Когда я провожал взглядом хозроту и кухни, исправно дымившие, пространство, в котором это движение происходило, оказалось уже так высоко, что я невольно испугался: на таком подъеме колеса могли и заскользить, и всю колонну снесло бы прямо на меня. Потом улыбнулся: для них там плоскость оставалась плоскостью. И снова опустил глаза.

Легкий катамаран скользил по спокойной воде, лениво поднимавшейся и опускавшейся, словно грудь крепко спящего человека. Солнце светило справа. Катамаран был полинезийский – трое сидели только в одном челноке, вторую опору составляло, как мне показалось, заостренное спереди бревно. Один был вооружен, похоже, острогой, но может быть, то был просто шест. Двое гребли. Да, верно: то был шест, и третий сейчас налаживал парус. Идиллия была полной. Вплоть до мгновения, когда из воды вырвалось сразу несколько – три или четыре – щупалец. Одно вцепилось в борт, второе, а затем и третье обхватили заднего гребца. Он закричал – я явственно услыхал крик. Двое бросились к нему, но ближнему пришлось самому вступить в единоборство с четвертым щупальцем, тому же, что был в носу, просто нельзя было сразу добраться до заднего, слишком узким был челнок. Я напрягся. Неожиданно ощутил в руке что-то вроде гарпуна. И кинулся вперед. Плоскость слегка пружинила под ногами, помогая разбегу. Уже подбегая, я понял, что опоздал: они поднялись слишком высоко, такой прыжок был мне не под силу, разве что с шестом – но для такой цели мое оружие не годилось. Я сделал то единственное, что оставалось: размахнувшись на бегу, метнул гарпун, подражая копьеметателям из олимпийской сборной. Гарпун беспрепятственно влетел в тот микроконтинуум, на миг завис над катамараном – и это было последним, что я смог там увидеть: не успев погасить скорость, я с разбегу влетел в следующее пространство, занявшее тем временем место морского простора.

 

Кабинет

Я оказался в просторном и великолепно обставленном кабинете с антикварным, но выглядевшим, как новый, письменным столом, еще одним столом, низеньким, между двумя креслами – для беседы, и третьим – длинным, зеленым, для заседаний, со стильными стульями той же эпохи, что и бюро, – похоже, от Мельцера, а также с диваном с бронзой и резьбой. Ноги невольно затормозились в ворсистом ковре.

Но разглядеть это великолепие повнимательнее не было времени. Потому что главным сейчас оказался явно не сам кабинет, а находившиеся в нем два человека.

Первый из них – в прекрасно сшитом деловом костюме со строгим галстуком – в этот миг медленно поднимался из-за письменного стола, вытягивая перед собой левую руку, в то время как пальцы правой бесцельно шарили по столешнице. Лицо, свидетельствовавшее, что лучшие годы человека остались в прошлом, выражало одновременно удивление и страх. Рот медленно открывался, глаза все более расширялись.

Второй – рядом с высокой, резной дверью, одна створка которой еще двигалась, закрываясь, – был в темных брюках и короткой, до пояса, кожаной куртке. Обе руки были вытянуты вперед на уровне глаз, и ладони сжимали большой пистолет – я не успел определить, какой именно, но смахивал он на старый «люгер».

Прошло мгновение прежде, чем я узнал его: это был Степ. Значит, он выпутался все-таки из Туннеля и добрался до самого Узла?

Но размышлять на эту тему было некогда.

В то мгновение, когда руки и оружие словно окаменели в воздухе, я кинулся – точнее, нырнул – вперед. Я не успел дотянуться, но мой крик, раздавшийся одновременно с выстрелом, заставил стрелка дрогнуть, и пуля прошла мимо.

Человек за столом остался в той же позе, словно окаменел. Зато нашедшийся круто повернулся ко мне, согнулся в поясе, не сгибая рук, давая мне возможность заглянуть – снизу вверх – в черную бездну пистолетного ствола: все, что я успел, пока он поворачивался, было – откатиться на два шага в сторону, но для него это оказалось, пожалуй, даже выгодно: не все любят стрелять в упор, многим нужна пусть маленькая, но дистанция. Для оправдания в собственных глазах.

Я уже видел, как его длинный, тонкий палец, лежавший на спусковом крючке, напрягся и начал едва уловимо сгибаться.

Моя вытянутая нога все же сработала на долю секунды быстрее. Все еще лежа, я отбил руки Степа вверх. Пуля ушла в потолок, сам же он утратил на миг равновесие и вынужден был сделать шаг назад. Этого времени мне хватило: стрелок не успел еще сообразить, куда я девался, еще только поворачивал голову, когда я уже оказался у него за спиной, левой рукой – сгибом – захватил его шею, правой же схватился за пистолетный ствол. С «люгером» так можно поступать без особого риска, точнее – именно с этой моделью.

Я знал, что последует сейчас с его стороны: попытка ударить ногой назад, по моей голени, а если удастся – по колену. Выше он не мог бы достать, потому что ростом уступал мне. Не размышляя, я захватил его правую ногу своей, в то же время не сводя глаз с объекта покушения.

Он, похоже, сумел уже прийти в себя: начал снова опускаться на стул, а рука его, прежде судорожно шарившая по столу, теперь уже совершенно осмысленным движением скользнула вниз, к среднему ящику. Я был уверен, что там он найдет еще кое-что, кроме скрепок, карандашей и плитки шоколада. Через секунду-другую роль мишени могла сыграть уже наша скульптурная группа.

Опередить его могло только слово. И я крикнул ему:

– Стоять смирно!

Я угадал. Сработал безусловный рефлекс, и хозяин кабинета на миг застыл изваянием.

Только на миг. Но мне хватило и этого времени, чтобы прошептать на ухо Степу, которого я крепко обнимал – правда, совсем не так, как обнял бы любимую женщину:

– Ты, идиот! Я – Остров, где твои глаза!

Отпущенный мне миг истек, и рука человека за столом снова двинулась в путь. Пристрелить его сейчас было бы легким делом даже для младенца. Но этого-то я как раз и не хотел.

Вместо того, чтобы вырвать из рук нашего парня оружие, я рванулся, увлекая его с собой, в том направлении, откуда пятью секундами ранее возник сам.

– Быстро! Прыгаем!

Мой партнер перестал, кажется, хоть что-то соображать и покорно подчинился моей команде.

 

Степ

За пролетевшие секунды площадка, с которой я стартовал, успела уже опуститься, но всего метра на два с половиной, так что прыжок оказался совершенно безопасным. Наверху тот мужик, похоже, справился со своим столом. Его выстрел прозвучал запоздало, пуля ворвалась в наше пространство и тут же исчезла: видимо, направления «сюда» и «отсюда» не были равноправными; пуля, выпущенная отсюда, наверняка долетела бы до цели, как это недавно сделал мой гарпун, или что это еще там было.

Я выпустил парня из объятий, и он какие-то секунды стоял, очумело глядя на меня, словно я был по меньшей мере уссурийским тигром. Потом пробормотал:

– Остров… Это правда ты?

Вопрос только подтверждал его неопытность. Конечно, выглядел я сейчас совершенно не так, как в Институте, где он только и мог меня видеть. Но мы, кадровые дримеры, распознаем друг друга в любом облике, тут срабатывает скорее подсознание, чем что-либо другое. Ему до этого было, похоже, еще далеконько.

– Да вроде бы, – ответил я. – А ты – Степ. Тот самый, что ухнул в Туннель Узла. Ты хоть слышал, как я орал тебе из Института, когда ты проваливался все глубже?

Он кивнул. То, что я назвал его, кажется, помогло ему прийти в себя. И тут же он страшно рассердился.

– Слушай, – сказал он острым голосом, – ты какого черта мне помешал? Я же дело делал!

– Где это: в Туннеле?

Он очень серьезно покачал головой:

– Да нет. Из Туннеля я тогда выбрался. Вернулся в ПМ. Попросил новое задание. Получил. А ты мне все испортил. Вот сейчас.

Я качнул головой:

– Плохо делал. По правилам, любую форму насилия мы в ПС применяем только для самообороны. А ты хотел пристрелить его.

– Вот еще, – ответил он таким тоном, словно втолковывал ребенку, что совать пальцы в электрическую розетку некрасиво. – Мне надо было только припугнуть его – чтобы он там, в ПМ, проснувшись, вспомнил – и сделал для себя выводы. Такое и было у меня задание. Я отлично стреляю, не то что многие. Вот и прогнал бы пулю около самого его уха, чтобы он прочувствовал. А потом сделал бы ему словесное предупреждение насчет его дел там, в яви. Ты мне сорвал операцию, понял?

Может быть, так оно и было. Но с этими молодыми бывает всяко: порой оружие начинает владеть ими, а не наоборот.

– Ну ладно, – сказал я ему, делая вид, что сожалею. – Прости, коли так.

– Да чего уж, – буркнул он. Потом вдруг оживился, поднял на меня глаза:

– Постой, постой. Ты сказал – ты кто?

– Остров.

– Ну да, я только сейчас сообразил. Теперь вроде узнаю… Так у меня к тебе дело.

– Ин-те-ресно… – протянул я, не очень веря.

– Мне сказали: когда выполню поручение – попробовать найти тебя и передать…

В это я поверил еще меньше.

– Вот уж точно, – поддакнул я. – Никого получше не нашли. Что у нас там – эпидемия гриппа в Институте, или еще что похуже?

Странно – он не обиделся.

– Да нет… – Казалось, он даже слегка смутился. – Может, я немного не так сказал. Такое говорили всем, кто уходил на задание: если кто-нибудь тебя встретит, то передать.

Это было более убедительным.

– Давай, – поощрил я его. – Сыпь орехи.

– Значит, так. – Степ помолчал, сосредоточиваясь. – Велели сказать две вещи. Первая: твою просьбу выполнили…

Просьбу! Ничего себе! Не просьба это была, а оперативное задание. Вот тоже нашли словечко…

– …Данные по Груздю действительно оказались там, где ты и предполагал. Их суть: около трех лет тому назад контролеры начали отмечать заметный регресс устойчивости его психики. Анализ показал, что явление связано не с нервно-психическими, а с чисто физиологическими процессами в больших полушариях головного мозга, что, в свою очередь, относится к отдаленным последствиям кровоизлияния в мозг, перенесенного объектом в возрасте тридцати лет. Предполагалось, что он совершенно восстановился, и в последующие десятилетия перенесенное заболевание на его здоровье и деятельности не сказывалось – вплоть до указанного момента…

– Так… – пробормотал я, горько сожалея о том, что не могу порыться в биографии Груздя и посмотреть – какому этапу его деятельности соответствовал этот регресс.

– …Регрессивные явления наблюдались в течение приблизительно одного месяца, после чего началось неожиданное, поскольку он ни к кому не обращался и не прибегал ни к медицинской, ни к какой-либо другой помощи, – неожиданное улучшение, весьма стойкое, и в таком состоянии объект продолжал функционировать вплоть до наступления летаргии.

Степ отбарабанил все это единым духом, закрыв глаза. Если бы и я смежил, как говорится, вежды, то возникла бы полная уверенность в том, что я слышу не мальчишку, а Тигра Подземелья: его интонации, манера речи, слова… Но кто излагает – неважно, куда значительнее то, что именно таких данных я и ожидал. Почему? Сам не знаю: никакой ясной концепции по этому поводу у меня не успело возникнуть. Тоже подсознание? В таком случае, что и откуда оно принимает?

– Это было, значит, первое, – сказал он, открыл глаза и перевел дыхание.

Я не стал ему говорить, что он прекрасно исполнил роль дрессированного попугая. Наоборот, решил поощрить:

– Блеск. Молодец. Гони второе.

– Второе – о том, что была короткая связь с Боричем. Через подсознанку. Железка выдала, что он в Луях, там горячий след, с тобой связь не устанавливается, просит по возможности передать, что будет ждать тебя там. – Он перевел дыхание, выпалив все это единым духом, подумал, вспоминая – не упустил ли чего, и облегченно закончил:

– Вот вроде все.

На сей раз это были его, Степа, слова и его манера.

– Хорошо бы подробности, – попросил я. – Луев этих было, как-никак, восемнадцать штук, серийный товар, и размазаны они по столетиям, как сопли по стене. Луи – какой номер?

Он нахмурился: то ли потому, что не знал номера или забыл, то ли ему не понравилось мое слишком вольное рассуждение о французских королях.

– Номера вроде не называли. Может, затерялся при передаче или железка не справилась с дешифровкой…

– Жаль. Ну ладно – и на том спасибо. Теперь все?

Он кивнул; но так медленно и неубедительно, что пришлось схватить его за плечи и основательно встряхнуть:

– Ну, что еще у тебя за душой?

Он нерешительно поморгал глазами. Я стиснул его плечи покрепче, так что он даже поморщился, но не сделал попытки вырваться.

– Давай. Теряешь время. Что ты еще должен передать?

Он потряс головой:

– Передать – ничего. Но я слышал, как там говорили…

Чувствовалось, до чего ему не хотелось говорить что-то, что было у него на душе.

– Ну? О чем они говорили?

Наконец он решился.

– О твоей дочери.

– Что именно? Что?

– Она спит. Не просыпается. Хотя из наших никто…

Странно, но я не очень удивился. Я был предупрежден, что противники не обойдут девочку вниманием, но надеялся, что наши, даже не получив от меня такой просьбы, сумеют каким-то способом защитить ее. Не сумели, значит. Нет, я не удивился; просто ощутил пустоту там, где располагалось мое кью-сердце.

– Уснула давно?

– Они заговорили об этом, когда я засыпал – наверное, думали, что уже не услышу.

«Сукины дети, – подумал я. – Неужели они такого мнения обо мне?» – Я понимал, конечно, что какие-то меры там принимаются и, может быть, кто-нибудь уже пущен по ее следу. Но все же это непростительно. Ладно, вернусь – разберусь.

– Спасибо, что сказал. Куда ты теперь?

Степ, думается, почувствовал себя совсем хорошо, облегчив совесть – как-никак, одно задание из двух было выполнено, неплохой процент, да к тому же, пожалуй, более сложное из них, – и стал оглядываться, словно только что сообразил, что он не у себя дома.

Вокруг было все то же, что и до него: микроконтинуумы восходили и закатывались, неведомый город с высоченными, непривычных очертаний строениями и гигантской скульптурой спящего льва на громадной площади приближался сейчас к зениту нашего мирка, длинная и широкая платформа мчалась невысоко над холмистой морской поверхностью, оставляя по левому борту небольшую (казалось отсюда) марсельную шхуну, справа же, кабельтовых, как я прикинул, в пяти – четырехмачтовый барк, шедший почему-то лишь под передними парусами крутой бакштаг правого галса. Я не успел подумать – с чего бы такая осторожность, как взгляд мой уже перепрыгнул в следующий мир, где в полутемной комнате двое на ковре, похоже, только что вошли во вкус… И тут Степ дернул меня за рукав, должно быть, ему стало неудобно подглядывать. Или, может быть, пожалел, что это не он там.

– Куда я теперь? (А я и забыл совсем, что спросил его об этом.) Понимаешь, Остров… Я вспомнил – там еще вот что сказали, сам Тигр говорил: если тот, кто тебя встретит… если ты скажешь, что тебе нужна его помощь, то сразу же поступить в полное твое распоряжение.

– Весьма любезно, – сухо прокомментировал я, подозревая, что все сказанное было только что измышлено экспромтом.

– Тебе же понадобится помощь, верно? Ты должен найти и дочь, и Груздя. Я бы мог…

Ну вот. Я так и думал. Хотелось спросить – при себе ли у него носовой платок – чтобы он хоть сопли себе вытирал без моей помощи. Но я не сказал этого: обидеть мальчика легко, но это будет грызть его если не всю жизнь, то, во всяком случае, много-много лет. Но не тащить же его с собой в лихие микроконтинуумы, где и такие далеко не новички, как мы с Боричем, бывает, еле выкручиваются. Одно дело – прибыть к кому-нибудь во сне, что-то показать или внушить мысль, и совсем иное – схватываться с противником, что не слабее тебя, выступать, по сути, кандидатом на постоянное жительство в Аиде…

– Помочь мне ты, пожалуй, можешь, – проговорил я, делая вид, что обдумываю его предложение. – Да, точно. Хорошо, что я на тебя вышел.

Он сразу собрался, как говорится, в комок:

– Я готов.

– У меня связи с Институтом нет, – сказал я. – На уровне сознания. А железка, бывает, сильно врет. У тебя какой возврат?

Он моргнул, предчувствуя неладное.

– Четыре часа. Но я могу…

Я жестом остановил его:

– Не надо. Там будут только лишние волнения – за тебя. Сколько ты уже израсходовал?

– Половину.

– Значит, через два часа по яви ты будешь в Институте. Теперь сосредоточься. Запоминай слово в слово. Передашь Консилиуму или, в крайнем случае, самому Тигру. Готов?

Подчиняясь моей воле, он несколько секунд постоял молча.

– Готов.

– Тогда поехали.

Я медленно, выделяя каждое слово паузами, продиктовал ему то, что следовало передать в Институт. В качестве его памяти я не сомневался: плохо запоминающих у нас не держат.

– Еще раз?

– Не надо. Записано.

– Повтори.

Он повторил без единой ошибки.

– Хорошо. И скажи еще вот что: когда найду Груздя, постараюсь переправить его в ПМ. Но сам не вернусь – пока не разыщу дочери. Так что пусть обеспечат нормальный уход за телом. Запомнишь?

Он кивнул, проглотив комок.

– И – счастливого пути.

Он вздохнул. Снова огляделся.

– А как я – отсюда?.. Где мы вообще?

Он был тут впервые. Не удивительно: я – тоже. Но я успел уже понять, что к чему.

– Мы – в Большом Узле. Отсюда – выходы практически в любой макроконтинуум, если не сразу, то с немногими пересадками. Тебе откуда проще попасть в явь?

– Ну – поближе по времени и пространству…

Он еще не был ходоком на дальние дистанции.

– Ясно. Давай поищем. Твоя полусфера – левая. Увидишь подходящее – сразу говори.

В поле нашего зрения было примерно восемь десятков выходов в микроконтинуумы; через каждые пять-шесть секунд начинали возникать новые, старые уходили за горизонт. Замечать и оценивать надо было быстро, долго разглядывать не приходилось: можно было что-то упустить. В безмолвном напряжении мы провели более получаса. За это время он лишь однажды подтолкнул меня локтем:

– Смотрите – вон та роща…

Я посмотрел. Для того, чтобы оценить обстановку, тренированному глазу понадобились две секунды.

– Не годится, Степ. География не совпадает. Тебе кажется, что это наши места, знакомый лесочек, но ты не учел освещения. Светило не наше. Это вообще не Земля. Так что…

– А разве?..

– Разве. Тут маленькая неосторожность – и попадаешь куда дальше, чем к черту на рога. А следующий проход через Узел будет – кто знает, когда: завтра – или через миллион лет…

Он только коротко вздохнул. Я снова смотрел в правую сторону.

Однако через полчаса мне показалось, что подвертывается что-то приемлемое.

Девица – или молодая женщина – в длинном белом платье сидела на скамеечке на берегу пруда или небольшого озера. Вечерело, и ее сложенный зонтик лежал рядом. Широченные поля шляпы не позволяли разглядеть лицо. Но меня оно и не интересовало. Пруд окружали знакомые деревья. И закатный свет был наш, средних земных широт, и облачка соответствовали, и архитектура дома, что виднелся по ту сторону воды…

– Туда, – сказал я решительно.

Он рванулся. Потом обернулся на миг:

– Спросят – где тебя искать?

Я ответил, уверенный, что так и будет:

– Где-то между тринадцатым и четырнадцатым. Не знаю только, долго ли там пробуду. Да и не меня им надо искать, а мою дочку: за нее – взыщу. Все. Беги. Только смотри – на эту девицу не отвлекайся. Тем более что она может оказаться неизвестно кем: тут все же Пространство Сна…

Он кивнул и лихо влетел в микроконтинуум почти на пределе возможного. Уже оттуда глянул на меня – и то ли мне показалось, то ли действительно подмигнул. И скрылся вместе с миниконом.

Я облегченно вздохнул и принялся высматривать – теперь уже для себя самого – выход, который привел бы меня к цели с наименьшей потерей времени и энергии – что здесь, в ПС, практически одно и то же, потому что одно с легкостью переходит в другое.

Ну что же – прощай, Приморский вокзал.

 

Вторая защита

Париж тех времен оказался куда меньше, чем я думал, и привычной издавна Эйфелевой башни, разумеется, не было и еще много столетий не будет – хотя с того места, где я стоял – на берегу Сены, внизу, у самой воды, в сотне метров от Нового моста, я ее и в наше время не увидел бы. Зато Нотр-Дам уже существовал; но отсюда и его не было видно. Да он меня сейчас и не интересовал: съездить в Париж и увидеть собор можно и наяву, а вот никаких следов Груздя я там в Производном Мире не обнаружу, это уж совершенно точно.

А здесь они могли найтись. Должны были. Обязаны. Иначе какого черта меня сюда вызывали?

Я нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Борич явно опаздывал. Я поднялся наверх, на берег. Непривычные для меня каблуки скользили по булыжнику. Я тихо ругался и скоро стал бы ругаться в полный голос, если бы не заметил спешащей ко мне фигуры – как полагается, в шляпе с плюмажем и коротком плаще, который сзади слегка задирала длинная шпага.

Ну наконец-то. Сейчас я скажу ему пару слов. Пусть только подойдет…

Он подошел – и я не сказал ему ничего из заготовленных изящных выражений. Потому что это был вовсе не Борич. То, что человек обладал совершенно другим лицом, ничего не значило: мне не раз уже случалось упоминать, что в Пространстве Сна мы можем принимать самые неожиданные обличья. Но – нутром или подкоркой – мы всегда ощущали своих, и для того, чтобы опознать даже и незнакомого сотрудника, нам чаще всего не требовалось показывать метку на руке или называть имя, под которым тебя знали в Институте, во всей Системе. Это был совершенно чужой человек, и приблизился он, похоже, с недобрыми намерениями.

Однако поздоровался он вежливо, сняв шляпу. Я ответил тем же.

– Прошу извинить, – начал он. – Я знаю, что вы ждете тут не меня.

– Вы не ошибаетесь, шевалье, – подтвердил я.

– Вы ждете даму.

Я лишь пожал плечами.

– Я жду ответа, шевалье!

Я приосанился:

– По какому праву, шевалье, вы требуете у меня ответа?

Он нахмурился.

– Вам это прекрасно известно.

– Мне не нравится ваш тон! – попытался осадить его я. Мне вовсе не хотелось сейчас драться. Я должен был дождаться Борича.

– Я не собираюсь менять его! – заносчиво ответил он.

Вместо ответа я обнажил шпагу. Он – свою. Площадь была замощена брусчаткой, ее окружали островерхие дома. Светила луна. Не выжидая, я из третьей позиции сразу же сделал выпад. Он взял четвертую и тут же ответил. Я уклонился вправо – движение естественное, когда держишь шпагу в правой руке; он, однако, ожидал этого и пошел на повторный выпад, демонстративно показывая, что готовит удар в голову – рубящий, а не укол, шпага у него была военная, узкий палаш, а не дуэльная рапира. Такую же, кстати, держал в руке и я. Примененный им финт был давным-давно известен: заставить меня взять пятую защиту, повернуть кисть – и бить в грудь. Поэтому вместо защиты я отскочил назад, и, пока он после выпада возвращался в стойку, в свою очередь, кинулся в атаку и попытался захватить его оружие; он отступил, я шагнул вперед. Несколько секунд мы пританцовывали друг против друга, не скрещивая клинков, острия шпаг описывали маленькие орбиты, каждое движение шпаги заключало в себе вопрос, на который тут же следовал ответ на том же безмолвном языке: «Я и к этому готов, хочешь – попробуй…» Дышалось легко, воздух был прохладным и чистым. Где-то стукнуло окошко, захлопываясь. Он первым не выдержал неопределенности и бросился вперед с неожиданным криком победной ярости; годится для устрашения слабонервных, не более того. Налетая, он концом шпаги выписывал в воздухе фигуру вроде скрипичного ключа; тоже хорошо для начинающих, кто еще не научился понимать, что не из любой позиции можно нанести удар в каждое мгновение, но лишь из немногих; например, сколько ни грози он сейчас ударом в лицо, но попытайся он осуществить эту атаку – и я в нырке ударом снизу разрублю ему руку. Так что этих угроз я не боялся, а как только клинок его замирал в действительно опасной позиции – я своей шпагой тут же отклонял его от линии, и противнику приходилось начинать сначала. Клинки звенели гулко, набатно, такие звуки они издают только в Пространстве Сна. Шли минуты. Наконец мне надоел этот танцкласс; я имитировал внезапную, без подготовки, флешь-атаку, он третьей защитой отбил мой клинок вправо вниз и сделал подставку – и тут, как я и надеялся, мне удалось из первой позиции все-таки осуществить мельницу, захватив его шпагу круговым движением своей. Его оружие вырвалось из руки, шпага взлетела высоко и, кажется, больше вообще не вернулась на землю, только сверкнула недоразвитой молнией в лунном свете и погасла.

Может быть, следовало пожалеть его. Но я не из жалостливых. Мне нужно было сделать выпад и нанести удар быстрее, чем он убежит, и я был готов к этому. Однако он совершил неожиданное: отступил на два шага и поднял руки:

– Достаточно, шевалье. Благодарю вас. Вы меня убедили.

Я невольно остановился в последнее мгновение. Но не опустил шпаги.

Мой противник вынул из левой перчатки, из длинной краги сложенный листок бумаги и протянул мне:

– Просили передать.

– Благодарю вас, шевалье, – ответил я машинально, разворачивая бумажку и в то же время уголком глаза продолжая наблюдать за ним. Чтобы успокоить меня, он отступил еще на шаг и заложил руки за спину. Хотя последнее вовсе не всегда является признаком добрых намерений.

Я прочитал: «Жду в замке Шенонсе».

Подписи не оказалось, но то была рука Борича.

Я поклонился:

– Весьма обязан вам.

Он молча поклонился в ответ и исчез.

Я не спросил у него, где этот замок находится. Все равно добираться до него мне придется теми способами, что приняты в методике ПС, а не верхом, пешком или на каком-нибудь ковре-самолете.

 

Сад в лунном свете

Нигде так не ощущается одиночество, как тихим вечером в полнолуние на обширной поляне, чьи пределы размыты мраком, в котором тонут все заботы минувшего дня. В светлое время они надежно защищают нас от наплыва чувств; заботы поддерживают, словно костыли, и, хоть на несколько часов лишившись их, мы начинаем испытывать неуверенность в себе. И тут становится нужен еще кто-то – хотя бы потому, что, когда людей становится двое, заботы возникают сразу же, и жить становится привычно.

Вот почему я, неторопливо ступая по белеющей в лунном свете дорожке, бессознательно просеивал через себя всякий звук и малейшее движение в поисках чего-то, указывающего на присутствие другого человека. А услыхав в стороне негромкий разговор, решительно свернул в его направлении, даже не подумав о том, что, когда двое разговаривают поздним вечером при луне, появление третьего собеседника может не принести им никакой радости.

Тем не менее так оно и оказалось, и я спохватился лишь тогда, когда, с треском проломившись сквозь кустарник, увидел сидящих рядом на не успевшей еще остыть каменной скамье двоих – мужчину и женщину. Им явно не следовало мешать – но уже поздно было, повернуться и скрыться оказалось бы не лучшим выходом: так поступают лишь, увидев нечто, оскорбляющее какое-то из чувств или норм поведения. Так что я, остановившись, кашлянул, переступил с ноги на ногу и молвил:

– Привет. Добрый вечер.

Сказано это было, разумеется, на языке Пространства Сна, где (в посещаемых нами плоскостях) все, как правило, понимают друг друга, хотя каждому кажется, что он объясняется на своем родном – или на каком-то другом из известных ему наречий.

– Привет, – не сразу ответил мне мужчина, а женщина и вообще промолчала. Я не мог разглядеть их лиц – луна стояла у них за спиной – неразличимые эти лица были обращены ко мне, как бы изучая возникший феномен, и надо было немедля найти формулу оправдания и, получив информацию, исчезнуть столь же стремительно, как я здесь возник.

– Прошу извинить меня, но я заблудился… Вы не скажете, я так выйду на дорогу?

– Дорог много. Какая интересует вас, шевалье?

Ага. Я медленно повернул голову. Холмистая местность, поросшая лесом. Несмотря на поздний час – тепло.

– Мне, собственно, нужно попасть в замок Шенонсе.

– Если месье пойдет налево и поднимется, то с гребня увидит дорогу, – сказала женщина. У нее было приятное контральто, и я пожалел, когда этот голос перестал звучать.

Мужчина, это чувствовалось в его интонации, усмехнулся:

– Не думаю, что это та дорога, которую шевалье ищет. Потому что, смею уверить, в замке вас никто не ждет. Хотя бы по той причине, что владельцы его сейчас в Париже, при дворе Его Величества короля.

– Весьма вам обязан, месье. И еще раз – простите за бесцеремонность. Но мне нужно попасть в замок; я надеюсь, вы поверите мне на слово и не заставите предоставлять доказательства.

Сказав это весьма решительным тоном, я повернулся, чтобы уйти. В пространстве я уже сориентировался, не было еще полной точности относительно времени. Но тут мужчина окликнул меня:

– Ради Бога, простите и вы меня, месье, но мне показалось… Скажите, пожалуйста: вы ведь дример из второго Бюро?

Я не ожидал, что в те времена люди уже слышали об Операциях в Пространстве Сна. Но здесь было именно это Пространство, а я ухитрился на минутку забыть об этом.

– М-м… Шевалье очень догадлив.

– Барон де Бур, с вашего позволения. Однако догадливость тут ни при чем. Просто-напросто я имею прямое отношение к ОПС. И нахожусь тут совершенно не случайно – как вы уже наверняка поняли.

«Бывают в жизни шутки, – подумал я. – Иногда странным образом получаешь ориентир во времени».

– Ах, значит, вы и есть дрим-драйвер Остров? – снова вступила в разговор женщина, голос ее сделался еще более низким и мягким, он как бы существовал самостоятельной субстанцией, некая независимая атмосфера возникала, иной воздух, которым можно было дышать даже с удовольствием; но возможно, что с этим воздухом проникала в кровь и некая отрава. Впрочем, она и без того была разлита кругом, в весне юга Франции. – А я столько о вас слышала…

Она не назвала себя – видимо, была уверена, что уж ее-то должны знать все на свете – или, во всяком случае, в обширном круге, центром которого она себя полагала – а возможно, на самом деле была. Я таких не люблю, но уважаю, как вообще уважаю людей, уверенных в себе. Я постарался ответить так, чтобы разговор не перешел случайно на какую-нибудь серьезную тему: лишние подозрения мне сейчас совершенно не были нужны. Вроде, например, разговоров о том, как я оказался в этой глухомани…

– Я просто испуган, мадам, потому что не знаю – от кого именно вы слышали, и в зависимости от этого – что это были за истины – или небылицы.

– О, не бойтесь: от дримеров вашего Бюро – а они все вас боготворят. Вчера мы наблюдали в просмотровой нашего Бюро за вашими похождениями в Аиде; я встречала вас и раньше, но вы меня, разумеется, не замечали, вам было не до того. Скажите, такие переживания сильно утомляют?

Я и так, конечно, узнал бы ее – минутой раньше или позже, как только увидел бы ее лицо. Тем более непонятным было – с какой целью она сама напоминает об этом эпизоде: там ведь она выступала на стороне противника. Каков был ее замысел?

– Луиза, – перебил ее мужчина. – Не кажется ли тебе, что месье Остров спешит?

– Собственно, – процедил я, пытаясь обдумать дальнейшие действия, – мне хотелось не только найти дорогу к замку, но и пообщаться с природой…

– Вы так настроены на общение именно с природой? – в голосе женщины мне почудилась насмешка.

– Вы полагаете, человек не является частью природы?

– Браво, браво, – сказала она.

Лицо ее по-прежнему оставалось в тени, и я не мог разглядеть не только выражения его, но и самих черт; наверное, на сей раз ее сделали дурнушкой какой-нибудь, – хотя я чувствовал, что это не так: совсем иной была манера ее поведения.

– Ну, нам пора, – проронил мужчина. – Боюсь, нас спохватятся, а мне пора находиться на дежурстве…

– Тебе, Пьер-Поль, действительно пора спать, – в ее голосе прозвучала скрытая насмешка. – А я еще не устала. И тоже хочу пообщаться с природой.

Пьер-Поль, кажется, огорчился. Он потоптался немного на месте, но, видимо, ослушаться не мог. Он пробормотал «доброй ночи» и нехотя зашагал, поднимаясь по отлогому склону.

– Садитесь, месье, – предложила Луиза. – Или, может быть, просто Остров? Занимайте свободное место.

– Надеюсь, что никому не во зло, – проговорил я. Мне стало хорошо: начиналось некое приключение. Легкое, без последствий, как раз такое, какое нужно, чтобы окончательно прийти в себя после множества сверхпрограммных происшествий, из-за которых я только сейчас приближался к настоящей работе, к цели поиска.

Но мои слова – а может быть, и не слова, но интонация, с которой они были произнесены, – не понравились женщине.

– Это покажет будущее, – произнесла она неожиданно холодно.

Я сел и попытался ненароком заглянуть ей в лицо. Она чуть отвернулась. Но я все-таки успел. Интуиция оправдалась: она была той женщиной, что почудилась мне среди чужих дрим-оперов в Аиде.

– Я вас знаю…

Наверное, мне не следовало говорить этого.

– В лунном свете все видится обманчиво, – возразила она. – Обождите до завтра – чтобы не переживать разочарований.

– Не приучен откладывать, – сказал я.

– А я не приучена уступать.

– Потому и остались?

Она взглянула на меня очень серьезно:

– Я осталась для того, чтобы выполнить поручение моего Мастера.

– Вот как? В чем же оно заключается?

– Я могу – и должна предложить вам помощь. Наше Бюро заинтересовано в благоприятном исходе вашей миссии.

– Какое же бюро – если не секрет?

– Я не уполномочена отвечать на такие вопросы. Да и какое это имеет значение?

– Имеет. Но раз вы не можете ответить – считайте, что вы ничего мне не говорили. Во всяком случае, я уже забыл о вашем предложении.

– То есть вы отказываетесь от помощи?

Я решил повести себя понахальнее:

– Есть одна помощь, от которой я не отказался бы. Весна и тьма способствовали бы… Но боюсь, что вы отвергнете мое предложение. А ведь это было бы так прекрасно, вам не кажется?

– Высший балл за догадливость. Но мне нужно обдумать ваши слова, как следует. Так что сидите спокойно, дышите воздухом. И ждите, пока я не снизойду.

– У меня может не хватить времени.

– Значит, вы недостойны.

Мне следовало встать и уйти, но со мной происходило что-то странное. Как будто я переставал быть самим собой. Я попытался выставить блок. Однако, похоже, опоздал.

– Ну послушайте… – начал я. Но она немедля перебила:

– Не будьте такой жестокой. Моя жизнь проходит в суете и постоянном риске, сама профессия делает меня одиноким – но ведь я такой же человек, как все другие, черт возьми, и неужели же я не заслуживаю хотя бы крупицы того, что в нормальном мире принято называть счастьем? Да и вам самой разве это не доставит радости – знать, что в вашей власти – сделать другого счастливым?..

Теперь она приблизила свое лицо к моему так близко, что я ощутил прикосновение подвитых, надушенных усиков, рука уже обвивала мою талию, другая лежала на колене и опускалась все ниже, одновременно быстрыми движениями пальцев подбирая подол моего платья все выше. Нужно было, может быть, крикнуть о помощи, сделать какие-то резкие движения, оттолкнуть его, отбиваться, но он уже припал губами к моей шее, впился, голова моя закружилась, истома прошла по телу, его рука была уже куда выше колена, прикосновение ее было не просто приятным – из него исходила жизнь, другая рука сильно сжала мою левую грудь. Мне уже не хотелось сопротивляться, не осталось никакой воли, не осталось окружающего мира, ничего больше – кроме него и моего желания, могучего, всепобеждающего – ощутить его всего, отдаться, впустить его в мое существо, – в этом сейчас было счастье и смысл, только в этом. «Тогда еще не носили белья», – мелькнуло в голове, когда я ощутила его пальцы уже во мне… Он действовал умело, не терял времени, не искал удобного места – опрокинул меня на эту же широкую каменную скамью, рванул шнуры корсажа – мои груди обнажились, ощутили мягкое прикосновение лунного света, подумалось: «Ах, если бы он догадался раздеть меня совсем…» Но он спешил и лишь задрал подол повыше; ноги мои в нетерпении раздвинулись сами, он налег, но еще медлил, в пору было кричать: «Ну же! Ну! Умираю…» Кажется, вечность прошла, пока он наконец не вошел в меня; мои руки обхватили его, стиснули, чтобы никогда не отпустить, никогда, никогда. Это длилось вечность; мы оба извивались, кричали, наконец он изверг в меня свое горячее семя, и мне показалось, что я теряю сознание. Он что-то бормотал мне на ухо, не понять – что, да и неважно было, во мне снова пробудилось желание – и в нем тоже. Его руки ожили, и на этот раз я уже радостно открывалась ему, никакого смущения, никакой сдержанности не осталось, только великая жажда его тела, его поцелуев, его семени, – всего, что хоть как-то было связано с ним. Снова накатило беспамятство, но и сквозь него мне слышались мои стоны. Когда глаза мои ненадолго открылись, ночь уже побледнела – ночь, какой еще не бывало в моей жизни. «Отныне я – твоя раба, – подумалось, – пойду за тобой, побегу, поползу, полечу – на край света, любого света, только с тобой…»

Когда глаза мои открылись снова, я увидела Пьер-Поля – он стоял, глядя на меня, лежащую среди лохмотьев, в которые превратился за ночь мой наряд; тот, кто был Луизой, мой господин и повелитель, стоял рядом с ним и что-то говорил; я быстро поняла – что, попыталась сжать ноги, закрыться ладонями – бесполезно, тело мое мне не повиновалось, Пьер-Поль уже опустился на колени, расшнуровывая штаны, показывая свою готовность – потом обрушился на меня. Он был груб, как мужик, и больше не было счастья, было чувство горечи и унижения – сначала; но понемногу тело, которым каждый из нас наделен в Пространстве Сна, взяло свое, и сознание снова ушло куда-то.

Оно вернулось вовремя: они снова стояли надо мной, Пьер-Поль держал в руке обнаженный кинжал, Луиза, кажется, хотел удержать его, но не очень, как мне показалось, убедительно. Меня хотели убить; смерть в Пространстве Сна – серьезная неприятность. И, наверное, именно эта угроза помогла мне вернуть силы, которые сейчас были так нужны.

Я взметнулся. Тело было еще женским, но я с каждой микросекундой вновь все более становился самим собой – и оно мне подчинялось. Это естественно: у нашего тела в ПС нет тяжелой инерции плоти Производного Мира, и превращения его быстры, порой даже мгновенны. Поэтому я смог нанести первый удар прежде, чем они опомнились. Ногой я выбил кинжал из пальцев Пьер-Поля; чтобы перехватить оружие, пришлось взвиться в воздух – но я смог, все мое было уже при мне. Он еще не успел принять защиту, как острое лезвие вспороло его горло, пересекая артерии и вены. Хлынула кровь. Я круто извернулся, чтобы не запачкаться, и оказался лицом к лицу с Луизой, она, так же, как я, прошла уже метаморфозу и снова была женщиной. Красивой, надо сказать. Она сложила руки – умоляюще, словно для молитвы. Я схватил ее за плечи и швырнул наземь. Рванул платье. Она не сопротивлялась, пыталась даже помогать мне. Я был груб, как только умел. Раньше не знал за собой таких качеств. Специально для нее я вспоминал все способы, с какими когда-либо приходилось встречаться. Она стонала все тише и тише, мне казалось, что это не я совокупляюсь с нею, но самое малое взвод солдат, только что вывезенных из необитаемой пустыни. И лишь мысль об уходящем времени заставила меня остановиться.

Стоя на коленях, я повернул ее на спину и мягко похлопал по щеке. Злость успела улетучиться. Она приоткрыла глаза и попыталась улыбнуться; это получилось у нее не очень убедительно. Я осмотрел ее руки; они не имели особых примет. Тело Пьер-Поля лежало, обескровленное, как подвешенная за ногу заколотая по всем правилам скотина, но уже начало таять, рассеиваться – чтобы одновременно возникать где-то в совершенно ином макроконе. И тем не менее труп оставался трупом. Было противно, но я засучил и его рукава. Да, он тоже был дримером. Надо передать в явь: пусть срочно выяснят, кто в ближайшее время не вернется – или уже не вернулся – из Пространства Сна в какое-то из существующих Бюро ОПС.

Потом я снова склонился над Луизой:

– Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо… – проговорила она едва слышно. – И еще раз спасибо.

– Гм. За что же?

– За первый раз. И за второй.

– На здоровье, – сказал я и взял кинжал.

– Пожалуйста… не надо!

– Каждому – свое, – сказал я.

– Ну пожалуйста…

Я изобразил раздумье.

– Не могу. Щадить тебя опасно. Вот разве только…

– Все, что угодно!

Кажется, она решила, что я хочу продолжить игры.

– Нет, нет, – успокоил я. – Я хочу, чтобы ты сказала: где Груздь? Ты ведь прекрасно знаешь, кто такой Груздь.

В Пространстве Сна не принято лгать: все легко проверяется.

– Слыхала, конечно.

– Рассказывай.

Она промолчала.

– Ты ведь сказала: все, что угодно!

– Да, но я думала…

– Что ты думала – неважно, имеет значение только то, что ты говоришь. Что говорили они о нем? Он здесь? В замке? Если нет – то скажи хотя бы: они – или вы, все равно, – вы еще контролируете его? Зачем? По чьему заданию? Где ищете его?

Она бледно усмехнулась:

– Им незачем искать.

– Ты хочешь сказать… Они снова нашли его?

Она кивнула.

– Где он? Быстрей, быстрей!

Она вытянула руку в сторону замка, возвышавшегося на противоположном берегу озера:

– Там.

– И сколько их в замке – не считая Груздя?

– Я насчитала одиннадцать. В самом замке. Но есть немалое число вооруженных вокруг замка. Не знаю точно, но, кажется, не менее двухсот.

– Чем они вооружены? Соответственно эпохе? Или иначе?

– Насколько я могу судить – более современно, чем мушкеты и шпаги.

Так. Соотношение сил не самое оптимальное. А я – один?

Или…

– Ты сказала, там у них Груздь. И больше никого?

– Я не видела. По-моему, больше нет.

– Давно вы пришли сюда?

– Часов восемь…

Борич должен был оказаться тут раньше.

– А когда занимали замок – не было ничего – схватки, сопротивления?

– Все было тихо. Владельцы в Париже, челядь спит в боковом корпусе на чердаке.

Значит, с Боричем – если он действительно здесь – пока еще не стряслось ничего худого.

– А вы здесь, похоже, были чем-то вроде дозора? – Я кивнул на тающие останки.

– Тебя ждали. Но я не хотела… – Она оборвала начатую фразу.

– Почему же ты – с ними?

– Меня заставили.

– Так уж и заставили.

– Ну – наняли, можно и так сказать. Мне обещали помочь… Там, наяву.

– В чем?

– Вот это уже не твое дело.

– Что еще ты знаешь о тех, кто тебя затащил сюда?

Она покачала головой:

– Помню только, что мы должны были не пропустить тебя – если появишься. Говорили, что у тебя есть несколько путей из Узла – и этот в том числе…

Интересно. Противник предугадывал мои действия даже лучше, чем я сам.

– Ну, пусть. А обсуждали они – как я буду стараться проникнуть в замок?

– Не слышала. Но, наверное, они к этому готовы. Они… они очень решительные люди.

Я, пожалуй, тоже, подумалось мне.

– Теперь припомни хорошенько: они упоминали в разговорах маленькую девочку? Ту, что они захватили в каком-то микроконе, когда она уснула в мире яви? Может быть даже, ее усыпили.

Она медленно качнула головой – раз, другой:

– Нет… Я сказала бы. Что за девочка?

– Неважно.

Похоже, она на самом деле ничего другого не знала. Странно. Единственный смысл перехватывать здесь, в Пространстве Сна, мою дочку для них заключался в использовании ее в качестве наживки: сведения о ней должны были выманить меня на них. Но в таком случае мне дали бы хоть намек на то, где искать ее, в каких микроконах. И передать такую информацию проще всего было бы сейчас, именно через Луизу.

Хотя не исключалось, что замысел был иным, и они собирались использовать дочку для шантажа. Как заложницу.

Кстати: если они держат здесь как-то обнаруженного ими Груздя, то не привезли ли сюда и дочку? Пленников легче охранять, когда они собраны воедино. Во всяком случае, такой поворот не исключен.

Ну ладно. Посмотрим, чья возьмет. Я засунул кинжал за пояс. Одет я был сейчас в костюм, модный, пожалуй, в тысяча шестьсот восьмидесятых годах. Несмотря на возраст, одеяние оказалось достаточно удобным. Впрочем, чего только мне не приходилось носить в Пространстве Сна.

– Доберешься к себе домой?

– Да… Не уходил бы ты, а?

Я искренне удивился.

– Неужели ты… после всего…

– Не в том дело, – сказала она. – Но мне не хотелось бы, чтобы с тобою случилось что-то неприятное. А если ты направишься в замок…

Я кивнул:

– Они сейчас все там. Значит, и мне нужно туда.

– Я люблю, когда заставляют, – сказала она. – А обращаться в мужчину – не очень. Хотя здесь у нас, сам знаешь, бывает еще и не это.

– Знаю. Ладно – может быть, и придется еще как-нибудь свидеться.

– Я буду ждать.

– Счастливо оставаться!

 

В замке

Мне не приходилось прежде бывать в таких домах, хотя навидался уже много чего. Замок Шенонсе представлял собой четырехэтажное строение с круглыми, островерхими башенками по углам, с высокой двухскатной крышей и высокими трубами. Левее него возвышался донжон с конической кровлей, справа же – если смотреть со стороны озера, по которому я и приближался сейчас на громоздкой, неудобной плоскодонке, – примыкал длинный корпус, стоявший на арочных опорах, словно мост; да корпус и был построен над водой. Два окна второго этажа (первый был лишен их и служил, вероятно, для хозяйственных нужд) светились, изредка там возникали какие-то тени, чтобы вскоре исчезнуть.

Медленно и беззвучно гребя, я соображал. Если Груздь в замке, то задача не окажется слишком уж сложной: пробраться туда, минуя главный вход, мне, пожалуй, будет по силам. Но если они догадались упрятать его в донжон да еще выставить блок подобно тому, каким был заблокирован Аид, то придется нелегко: в таких башнях отсиживаются от достаточно серьезного противника.

Как же все-таки им удалось схватить его?

«Да почему именно схватить? – вдруг подумалось мне. – Может быть, здесь у него было назначено свидание с ними, и обе стороны просто аккуратно явились на рандеву? Да нет, не может быть: в Аиде он ведь бежал от них? А возможно, мы оказались там просто нежелательными и чересчур активными свидетелями, и ему не оставалось ничего другого, как стремительно исчезнуть – назвав предварительно – или услышав от них – координаты следующей встречи».

Редкие, узкие бойницы донжона были темны. Вероятно, Груздь все-таки находился в замке. Договаривался. Но тело-то его у нас. И любой ценой надо вернуть его в явь. Пусть принимает решения там, а не тут.

Я медленно вплыл под одну из арок под боковым корпусом и, держась вплотную к левой стене, осторожно приблизился к фасадной стороне строения. Удерживаясь за шершавые камни арки, выглянул.

Вход был освещен двумя факелами. Я не заметил людей, но не сомневался в том, что они там были и, наверное, держали под прицелом каменную площадку, на которую выходили двери.

Нет, излишний риск не был мне нужен.

Я оттолкнулся от стены, снова сел за весла, развернулся и направился обратно. Выплыл на открытую воду и, загребая левым, вскоре почувствовал, как нос лодки уткнулся в берег.

Выйдя на сушу, я остановился, вытаскивая из памяти формулу молодости. Для того, чтобы попасть в замок наиболее надежным способом, мне нужно было сбросить с плеч лет этак тридцать.

Потому что во сне летают в молодые годы. В зрелости это очень трудно.

Преображение во сне происходит мгновенно, так что я не потратил ни секунды лишней.

Затем я взлетел и, переживая давно не испытанное наслаждение, подлетел к одному из освещенных окон. Удерживаясь пальцами за слив, заглянул внутрь.

За длинным столом сидели четверо: трое напротив одного. Этот один сидел лицом ко мне. Я узнал его.

Груздь.

Он выглядел вполне благополучно, без синяков и ссадин, не был, насколько мне было видно, привязан или прикован к чему-либо, и разговаривал с теми, что сидели ко мне спинами, вполне спокойно и, кажется, даже доброжелательно.

Что именно он говорил – я отсюда услышать не мог. Нужно было проникнуть внутрь.

Оконные рамы в замке были, естественно, старинными, с небольшими стеклами. В нескольких местах стекла заменяла слюда. Замок, похоже, переживал не лучшие свои времена. Видимо, владелец его был не в фаворе у короля.

Мне, однако, это было только на руку. Слюда, в отличие от стекла, вынимается из рам совершенно бесшумно. Правда, чтобы протиснуться внутрь, пришлось нанести зданию еще больший ущерб: выломать одну из перемычек между стеклами. Иначе в окно мог бы пролезть разве что годовалый младенец.

Я был уже готов нырнуть в темную дыру, когда ощутил чье-то легкое прикосновение к плечу. Извернулся, готовясь нанести удар, сбросить нападающего вниз, в воду.

Но это был не враг, и прикосновение не означало атаки. Рядом со мной оказался внезапно возникший из ничего Минаев. Я узнал его, хотя он на этот раз был бритым и вовсе не в своей лесной одежке, но в солдатском камуфляже.

Я хотел было обрадоваться его появлению, но он не позволил терять время:

– Скажешь все потом. Сейчас мне некогда. В замке будь внимателен и по возможности осторожен. Сейчас там все тихо. Но ненадолго. Скоро может возникнуть катавасия: тут полно защитников – их набрали из постоянных обитателей, – а сюда движется не менее внушительное войско, но только под другим командованием.

– Под чьим?

– Командует ими генерал – по-моему, наш общий знакомый. Я его встречал, совершенно точно, у твоей матушки дома. Когда передавал привет от тебя.

Я почему-то не удивился. И кивнул:

– Комдив Борисов.

– А он, насколько я успел понять, подчиняется твоему приятелю (тут Минаев ухмыльнулся) – тому, что кормил тебя ужином.

– Инке-Дремину, – констатировал я. – Этого следовало ожидать. А нас с тобой – двое…

– Поэтому мне и надо поторопиться. Переговорить с ним, пока еще можно.

Тут мне пришла в голову мысль.

– Послушай, я видел в Узле…

– Знаю. Ну, счастливо! Увидимся, когда дело пойдет к концу.

И он исчез так же мгновенно, как появился. Я же оказался внутри, сумев не привлечь ничьего внимания. Излишним будет пояснять, что окно, в которое я влез, было темным и находилось совершенно в другой комнате, где, как выяснилось, было очень немного мебели и совершенно отсутствовали люди.

Конечно, представляло интерес, где расположились остальные люди из внутренней команды противника. Я подумал, что они наверняка находятся внизу: каких-либо неприятностей ожидали именно оттуда, предполагая, что в семнадцатом веке воздушная атака и парашютный десант маловероятны.

Хотя, видимо, совершенно невозможным они такое не считали. И в этом я убедился, едва подошел к полузакрытой двери, за которой виднелся свет и слышались голоса, а в ту секунду, когда я начал прислушиваться, прозвучали еще и шаги. Кто-то вошел туда, и первыми словами, которые донеслись до меня, были:

– Ну, что на крыше?

– Вроде бы спокойно, – последовал не очень уверенный ответ.

– Так не отвечают. Что наблюдалось?

– Вообще-то все тихо. Но на озере была лодка. Один гребец. Шла к замку. Подплыла под него.

– Немедленно послать людей с фонарями – пусть проверят все арки. Всякого замеченного – в Аид.

– Слушаюсь.

– А в воздухе?

– Ничего особенного. Замечена большая птица. Скорее всего филин или в этом роде. Летела к замку, но на крышу не опустилась.

– Пролетела мимо?

– Нет, незаметно было. Может быть, села на крышу корпуса: с моей позиции не видать.

– Хорошо. Иди. Продолжай наблюдение.

Шаги прозвучали, удаляясь. А в комнате продолжился негромкий разговор.

– Доктор Груздь, я вновь подчеркиваю: совершенно никакого риска для вас. И очень, очень большая выгода.

– А я еще раз пытаюсь объяснить вам: вы принимаете меня за другого. Я не Груздь. Я совершенно другой человек.

– Может быть, доктор, перестанем играть в детские игры? Мы наблюдаем за вами – там, в Производном Мире – уже около трех лет. Мы прекрасно знаем все: вашу внешность, голос, манеры… Поэтому мне хотелось бы, не теряя времени, перейти к делу. Вы можете, конечно, еще два часа убеждать нас в том, что вы – не вы. Но у нас хватит терпения. Не забудьте, что мы – профессионалы работы в Пространстве Сна, а вы – нет. Поэтому вам от нас никак не ускользнуть. Чем дольше вы будете упорствовать – тем дольше пробудете здесь и не появитесь в яви, – кстати, это очень на руку нам, потому что ваше дело там стоит, наше же закрутится немедленно, сразу после того, как вы сообщите нам то, что мы хотим узнать и что надежно уложено в вашей памяти.

– Все, хоть отдаленно напоминающее угрозу, сразу же сказывается на моей памяти: она резко ухудшается.

– Объяснять реальную обстановку вовсе не означает – угрожать.

– Не надо играть словами.

– Согласен. Я и не играю. Просто хочу, чтобы вы трезво оценили ситуацию и поняли, что находитесь в безвыходном положении.

– Я уверен, что это не так. Но если вам так уж хочется, изложите вашу позицию – чего именно вы от меня хотите – с предельной ясностью, какая вам доступна. И лишь после этого…

Я резко обернулся: позади, в соседней комнате – здесь они располагались анфиладой, – послышались осторожные шаги, и мне пришлось бесшумно добраться до противоположной двери, чтобы, как только сюда войдет человек, оказаться у него за спиной, а уж дальше действовать по обстоятельствам.

Я уже стоял у двери, чья створка, отворившись, должна была прикрыть меня от взгляда человека, который приближался, когда шаги прозвучали у самой двери. Человек переступил через порог и, не останавливаясь, прошел – мне было видно в ночном полумраке, потому что снаружи теперь светила вынырнувшая из-за туч луна – в середину комнаты, остановился, поднял руки и стал медленно поворачиваться. Похоже было, что он знает о моем присутствии и делает все, чтобы не напугать меня.

Я понял его правильно:

– Борич!

Он медленно опустил руки и кивнул. Тихо проговорил:

– Я видел, как ты лез в окно.

– А сам?

– Когда заметил тебя, был в трубе. В каминной, на самом верху, выше их наблюдателя.

– Как ты пробрался сюда? Он же мог…

– Он уже ничего не может.

– Хорошо.

– Что будем делать?

– Еще послушаем. Любопытно. Ведь Груздь здесь.

– Знаю. И восемь человек внизу. И еще я заметил: куча народу вокруг – вовсе не с мушкетонами.

– Ты опознал их? Чьи? На кого работают? На какое Бюро? Хоть какие-нибудь признаки есть?

– Ничего явного. Подозреваю. Уверенности нет.

Сам я находился в таком же положении. Оставалось только слушать дальше, о чем толковали за дверью.

Говорил Груздь – словно по нашему заказу:

– …хотелось бы знать, в чьих интересах вы работаете.

– Ради блага человечества, доктор.

– Любопытно. По-вашему, мешать мне поставить открытие на поток значит – блюсти выгоду человечества?

– Напротив. Мы хотим только одного: чтобы люди во всем мире смогли воспользоваться вашим открытием как можно скорее.

– Странная логика. Задерживаете – чтобы ускорить?

– Доктор Груздь, вы ведь не только великий ученый, но и большой деловой человек, это нам хорошо известно. И поэтому прекрасно понимаете: пока ваши конструкции пройдут в России тернистый путь от опытного до массового производства, утечет очень много времени. Гораздо больше, чем могло бы пройти, если бы этим процессом занялись всемирно известные транснациональные фирмы.

– Пусть покупают лицензию.

– Доктор, я уверен, что вы в курсе событий: ваше открытие запатентовано в России, но сделать это на Западе вы еще не смогли.

– Теперь я понимаю, кто совал нам палки в колеса…

– Интерес нашей фирмы, доктор, в данном случае является и выгодой всего мира. Для нас не существует недостижимого. Хотите пример? Пожалуйста: для того, чтобы привлечь к работе вас, пришлось купить на корню целое Бюро ОПС – и мы сделали это, не считаясь с расходами. Теперь вы поверите, если я пообещаю: мы сделаем все – с нашей технологической базой – не в два, а может быть, в двадцать раз быстрее, чем созданная вами компания. Даже при поддержке вашего правительства, у которого есть желание, но нет денег.

– Но я-то не заинтересован в том, чтобы мои конструкции реализовались у вас.

– Вы ошибаетесь. Потому что у вас будет твердо оговоренный процент доходов от производства этого изделия. И не во сне, а наяву. Мы уже здесь сможем подписать контракт или обязательство…

– Кью-контракт? Это очень смешно.

– Мы сделаем это в ПМ – как только вы проснетесь.

– Но к тому времени идея и технология будут уже известны вам?

– Нам нужны гарантии. В конце концов, все совершенно естественно: вы ведь передадите нам все это здесь, во сне – почему мы не можем ответить тем же?

– Вы знаете, почему. В вашей команде – пятеро ученых, я узнал их, потому что встречал раньше – в яви. У них прекрасная память, и они будут запоминать не механически, а с полным пониманием сути дела. Конструкцию можно перенести в памяти из Пространства Сна в явь. Контракт – нельзя. Я могу предложить вам другой вариант.

– Слушаем со вниманием.

– Вы позволяете мне беспрепятственно проснуться.

– Только-то? Теперь вы, доктор, предлагаете смешные вещи.

– Я еще не договорил. Там мы с вами встречаемся. Подписываем контракт. И вы сможете получить искомое.

– Вы уверены, что захотите передать нам…

– Вы ведь получите документ! Не в моих интересах будет, чтобы о нем узнали. А кроме того… Вы же не думаете, что я смогу весь остаток своей жизни – надеюсь, он будет достаточно велик – обойтись без сна? А здесь, в ПС, я всегда буду находиться в сфере вашей досягаемости.

– Да – если только вам не придет в голову обратиться к нашим коллегам из московского Бюро. Они, возможно, захотят обеспечить вам охрану в Пространстве Сна на все времена. А если не захотят, то им прикажут…

Слушать было интересно, но меня интересовали и другие дела. Я повернулся к Боричу:

– Ты давно тут?

– Добрался, во всяком случае, раньше, чем они.

– Слушай… С ними не было девочки?

Борич усмехнулся:

– Вряд ли они прибыли сюда, чтобы развлекаться.

– Да я о другом. Девочки, моей дочери?

Он едва не прикусил язык:

– Что с нею?

– Последняя информация: она спит слишком долго.

– Ты думаешь?..

– Да. Так была она или нет?

– Разумеется, нет. Неужели я не сказал бы тебе сразу? Ладно, закончим здесь – сразу же займемся ею.

– Спасибо. Каким образом тебе удалось тут опередить всех?

– Повезло еще в Аиде. Туннель Узла открылся как раз там, где стоял я. Окажись ты на моем месте – тебе повезло бы точно так же.

– Постой… Не тот ли Туннель, в который угодил тот парень?

– Степ? Тот самый Туннель. И снова – тот же Степ. Только на этот раз он направлялся в обратную сторону. Забавный паренек.

– Надеюсь, ты помог ему?

– Можно и так сказать.

– Мне нужно было, чтобы он добрался до Института. Я сделал его моим курьером и передал…

Борич сделал большие глаза:

– Он не сказал об этом ни слова. Наоборот, всячески показывал, что в явь ему пока очень не хочется. Объяснил, что ему по независевшим от него причинам не удалось выполнить задание, и ему нужно хоть что-то сделать здесь, чтобы его не выгнали.

– Ты хочешь сказать, что он…

– Здесь. Я притащил его без малого на собственном горбу. Не хотелось оставлять парня на произвол судьбы. Он не слишком приспособлен к нашему делу. Хотя вообще-то может постоять за себя – в драке, скажем. Но Туннель оказался для него слишком сильным противником.

– И он сейчас…

– Я оставил его… – начал было Борич. И тут же прервал сам себя: – Да вот он!

И действительно – в дверную щель видно было, как в освещенной комнате – в дверях в противоположной ее стене – появился тот самый парень, о судьбе которого мы только что толковали.

Он вошел, остановился, недоуменно огляделся, не понимая – или притворяясь, что не понимает, куда он попал.

Я приник к щели и увидел, что на Степа были уже направлены два пистолета. Борич смотрел поверх моей головы.

– Ничего, – прошептал он. – Они же сами установили здесь, в замке, частичный блок. Эти штуки не фурычат. Стрелять можно только на вольном воздухе. Зато здесь – простор для рукопашной…

И в самом деле: боек щелкнул, но выстрела не произошло. Зато Веник, похоже, успел прийти в себя и уже находился в стойке.

– Трое на трое, – прошептал я.

– Годится, – так же тихо отозвался Борич.

– Раз, два…

И мы – я пригнувшись, Борич во весь рост – ворвались в комнату, где трое сидевших напротив Груздя только начали подниматься со стульев.

Но – и это было весьма странно – наше появление, как нам показалось, их почти не заинтересовало. И смотрели они не на нас, а в противоположную сторону: в окно.

Я тоже невольно перевел глаза в ту сторону. Не к окну, выходившему на озеро, но к противоположному, из которого виднелся прилегавший к замку парк.

Там мелькали тени. Беспорядочно перебегали, и, судя по множеству возникавших огоньков, стреляли. И предмет их внимания и страха был виден достаточно ясно. Не один предмет; я успел насчитать их не менее семи.

Тяжелые боевые машины медленно приближались к дворцу. Танки казались еще страшнее оттого, что двигались совершенно бесшумно. Мне никогда не приходилось видеть бесшумный танк. Но тут они были.

Танки-призраки атаковали столь же призрачных защитников замка Шенонсе. Бесшумно работали моторы, бесшумно вылетали из стволов пули. Уже через секунду я перестал удивляться. Один из танков повернулся ко мне бортом, и я увидел номер на его башне. Это был тот самый номер 203, который я заметил на одном из танков полка, увиденного мною на марше, когда я находился в Узле. В машинах сидели и шли цепью вслед за ними постоянные обитатели Пространства Сна – люди, не раз уже убитые здесь, а задолго до того убитые там, в Производном Мире, в давней и жестокой войне.

Зрелище было настолько необычным даже для профессионалов, что и мы с Боричем, и медленно опускавший руки Степ, и люди, которых мы собирались атаковать, – все стояли неподвижно, не в силах отвести глаз от призрака войны.

Мы очнулись только тогда, когда прозвучали уверенные шаги и в комнате появился Минаев. Увидев его, я даже не удивился. Понимал, что он непременно должен был появиться здесь.

Минаев сказал, обращаясь к нашим противникам:

– Советую капитулировать, господа. Как это только что сделало ваше войско. Хотя размышлять тут не о чем, даю вам одну минуту.

Пока текла эта минута, я успел приблизиться к нему, чтобы спросить:

– Где ты перехватил армию?

Он слегка усмехнулся:

– Помог твой приятель. Приказал комдиву отклониться от маршрута и помочь нам.

Я понял, о ком он. Но для верности переспросил:

– Дремин?

– Это его люди. Они попали сюда при нем и навсегда останутся преданными его имени. Тут мы ничего уже не можем поделать. Да и вряд ли нужно.

Я кивнул. Это и на самом деле было не нужно. Я лишь сказал:

– Как только он согласился?

– Наверное, нашел в таком обороте какую-то пользу для себя. Может быть, что-то в нашем будущем?

Минута на размышления закончилась. И все трое собеседников Груздя разом кинулись на нас. Видимо, с мыслью о капитуляции они так и не смогли смириться.

 

Я был им три года

Все три наших противника были уже аккуратно упакованы: в ближнем бою, как выяснилось, они изрядно уступали нам. Борич со Степом отправились вниз – чтобы нейтрализовать ученых и немногих остававшихся там боевиков, помощью которых пользовались наши противники: разношерстный сброд, набранный по редко посещаемым закоулкам Пространства Сна, где ютились никогда не имевшие имен вояки, вроде гвардейцев кардинала или отрицательных героев множества триллеров моей эпохи. Мы остались с Груздем втроем: Минаев, Борич и я.

Мне хотелось поскорее закончить дело, чтобы броситься на поиски дочери. И я не стал разводить с профессором дипломатию.

– Итак, мы вас нашли, профессор. Попрошу вас ответить на несколько вопросов прежде, чем вы вернетесь в мир яви.

Слегка улыбнувшись, он покачал головой:

– Я не собираюсь возвращаться в Производный Мир – во всяком случае, в тот, который вы подразумеваете.

Настал мой черед ухмыльнуться:

– Вы и меня будете убеждать в том, что вы не профессор Груздь? Совсем другое лицо?

Он утвердительно кивнул:

– Именно это я и говорю. Однако…

– Профессор, перестаньте…

Подняв руку, он заставил меня остановиться на полуслове.

– Однако, хотя я не Груздь, но я был им почти три года. И у меня есть свидетель того, что дело обстоит именно так.

Он кивком указал на Минаева. Бывший шофер улыбнулся и проговорил:

– Совершенно верно.

Впервые я не нашелся, что сказать.

– Прикажете понять вас буквально?.. – только и пробормотал я.

– Совершенно буквально. Два с лишним года я играл его роль. Жил в его теле. Но этому пришел конец. Меня отзывают.

– То есть как… Куда?

Вместо него ответил Минаев:

– Домой. В нашу явь, не в вашу.

– Откуда же вы?

Мнимый Груздь пожал плечами. И сказал лишь:

– По меркам яви – издалека.

– Из другого миникона?

– Макрокона. Просто мы там тоже были заинтересованы в результатах того, что происходит у вас. Пришлось немного вмешаться.

Я не справился с острейшим приступом любопытства:

– Заинтересованы? Тоже хотели… воспользоваться результатами? Как вот эти ваши недавние преследователи и собеседники?

Он покачал головой:

– Сейчас это нужно вам. Но впоследствии… это сыграет немалую роль в овладении способами влияния на реализацию макроконов в Производном Мире. Это будет своего рода возможностью заказывать будущее; а двигаться всегда легче, когда цель путешествия уже видна.

– Нельзя ли подробнее?

– Об этом – нельзя. О Грузде, как человеке – думаю, что можно – в разумной степени. Видите ли, настоящий Груздь был на пороге открытия. Мы лишь наблюдали. И все более убеждались в том, что последнего шага он не сделает.

– Не тот уровень знаний?

– Знаний у него хватало. Но был подсознательный порог, через который он не мог переступить. И это ему мешало.

По моему молчанию он понял, что я все еще не разбираюсь в теме.

– Вам случалось бывать у меня… вернее, у него дома?

– Д-да…

– Вас не удивил подбор политической литературы?

– Откровенно говоря – да.

– По нему можно сделать однозначные выводы о его социально-политических симпатиях и антипатиях, верно?

– Без усилий. Но почему такой человек, как он, в наши дни…

– Вы знаете его биографию?

– Нет. В яви она везде стерта. Это он… Нет, вы?

– Это я.

– Зачем?

– Когда он проснется, ему не нужно будет, чтобы кто-нибудь догадался об этом – теперь, когда всех интересует его судьба – и он сам. А ведь все дело заключается именно в биографии. Свое отношение к минувшей эпохе он унаследовал от родителей.

– Ну, допустим. И что же? За убеждения не карают. Он может в душе обожествлять кого угодно…

– Не совсем верно. Он обожествлял те времена подсознательно и понимал – это было уже не подсознание, вернее, не только оно, – что работает на благо общества, которое в большинстве своем наотрез отказалось от того прошлого, от его людей, событий, героев… Получалось, что он работает против самого себя. И справиться с этим оказалось выше его сил. Он очутился в тупике – не научном, а психологическом. И своими силами не мог из него выбраться.

– И вы решили заменить его?

– Мы были вынуждены. Мы решили его вылечить, но дело не должно было останавливаться: в России остановка – это конец. Но такие болезни не лечатся таблетками, даже гипнозом не лечатся. И вот мы однажды перехватили его – и поместили в тот миникон Пространства Сна, в котором он только и мог вылечиться – но не сразу, далеко не сразу. Мы же воспользовались его телом, в которое вошел я. Хотя в числе кандидатов был и Минаев.

– И сейчас настоящий Груздь…

– Думаю, что теперь он уже где-то очень близко. Он вернется; иными словами – проснется здоровым. И дело продолжится.

– Получается, что открытие – не его?

– Целиком его. Он ведь знал, какой шаг нужно сделать последним; просто не мог решиться на него. Я не внес ничего своего, да и не мог бы при всем желании. Я служил, если угодно, лишь каналом связи между ним – находившимся там, куда мы его поместили, – и вашей явью. А Минаев – пусть он продолжает так называться – охранял и меня здесь, и Груздя – там, куда мы его направили: без помощи там он скорее всего пропал бы. Зато там, в тех условиях, знаете ли, разум его работал с высочайшей продуктивностью – иначе там нельзя было спастись. Все сделал он сам.

– Но, вернувшись, он не узнает… Он растеряется…

– Ничуть. Я же сказал: я служил каналом связи. Я не полупроводник и не улица с односторонним движением; связь была двусторонней. Еще вопросы?

– Вопросов много… – проговорил Борич медленно.

И мы стали задавать их. А он – отвечать. Хотя и не на все. Не так уж редко он отделывался словами:

– Это преждевременно.

Или:

– У вас пока еще не поймут этого. Так что нет смысла.

Не менее трех раз он решительно заявил:

– Ну, все. Хватит.

Но мы с Боричем не унимались.

Когда все же пришел конец – не вопросам, конечно, а его времени, я покачал головой, а Борич проговорил:

– Рассказать – никто не поверит…

– Ну, кто-то из ваших специалистов поверит. А другим и не надо рассказывать. Что же касается вашей работы – вы просто найдете его. А уж Груздь сам знает, что ему говорить и что делать. Будьте уверены.

Неожиданно он сладко потянулся:

– Наконец-то. Еще чуть-чуть – и я проснусь у себя. В моей яви. Подниму голову и увижу…

Счастливо улыбаясь, он умолк. Я перевел взгляд на Минаева; тот улыбался так же мечтательно. Я не вытерпел:

– Вы увидите… что? Да постойте! Скажите хотя бы: где же настоящий Груздь? В какой стороне искать его?

Ответа не было. Как не было больше и этих людей. Если, конечно, они были людьми.

Впрочем, какая разница? В Пространстве Сна все равны.

Зато прямо передо мной оказался другой человек – тот, кого я уж никак не ожидал увидеть здесь.

– Здравствуйте, дрим-драйвер, – четко выговорил капитан Халдей.

– Капитан? Каким образом?..

– Неважно, – сказал он. – Слушайте внимательно, дрим-драйвер. Вас ждут в Большом Карпатском переулке. Те, кого вы так хотите увидеть и вернуть в явь. Знаете, как попасть туда?

– Знаю, – механически пробормотал я.

– Со своей стороны могу лишь поблагодарить вас – за то, что вы правильно поняли меня, когда я был вынужден сыграть невыигрышную роль. Тогда иного выхода не было.

– Послушайте, капитан…

Но он исчез мгновенно, словно его здесь и не было.

– Ты понял? – на всякий случай спросил я Борича.

– Понял. Поехали!

 

Мальчик и девочка

Мальчику было лет двенадцать. Он шел по узкому переулку, прижимая локтем к боку старую, затрепанную детскую книжку. Мальчик то и дело, боязливо оглядываясь по сторонам, съеживался и отводил глаза, когда его касался чей-то случайный взгляд. Человек, который привел его сюда, тот, что носил погоны с капитанскими звездочками, внезапно исчез, и мальчик остался в одиночестве. Вокруг все было знакомо и чуждо; знакомо – потому что он родился здесь и успел прожить несколько лет, чуждо – потому что здесь не осталось больше ничего и никого своего, близкого или, думал он, хотя бы дружеского. Да и все-таки многое было иначе: вместо булыжника – асфальт, водоразборная колонка, стоявшая прежде вот тут, бесследно исчезла, так же, как старые дома, занимавшие тогда всю левую сторону.

Он шел, сам не зная, куда идет и почему вообще оказался здесь. Потом что-то – изнутри – заставило его остановиться и поднять взгляд до уровня второго этажа. Глаза его нашли два крайних окна слева; одно было двух-, другое трехстворчатым. Эти окна он видел много раз – внутренним взглядом, находясь очень далеко отсюда и утратив уже веру в то, что когда-нибудь сможет смотреть на них наяву. Здесь он жил, здесь все они жили – до тридцать седьмого. Два этих окна были их окнами; два других выходили на противоположную сторону, во двор. Двор помнился ему так же четко, как переулок, и квартира, и все, что тогда стояло в ней; но давно уже – с того самого года – здесь жили совсем другие люди. Они не знали его и не хотели знать. Они никогда не были в Заполярье, в зоне, а если и были, то не зеками, а теми, кто охранял злейших врагов народа. Не мерзли и не гибли на лесоповале, не задыхались и не умирали от недоедания в угольных шахтах, но в теплых полушубках и с винтовками стояли или расхаживали, следя за порядком. Весь мир в представлении мальчика делился на две, только на две общности людей: охраняемых, заключенных – и тех, кто их заключал и охранял. Кому где быть – решала судьба; она казалась мальчику чем-то вроде свернутой бумажки с написанным номером, которую вытаскивали из чьей-то серой замызганной ушанки. Не там, не в зоне – где-то совсем в другом месте, но все происходило именно так. Потому что иного повода для того, чтобы оказаться по ту или эту сторону, он не знал.

Он сам не был в той зоне, но всего лишь в специальном детдоме для детей врагов народа, и ни леса, ни угля там не добывали. Но каким-то образом, неведомым ему сейчас способом он ухитрился побывать и в лесу (где была мать), и в шахте (там до последнего своего дня трудился отец), находился с ними рядом и даже сам водил пилой и долбил породу кайлом, и это – как ему сейчас казалось – продолжалось очень долго, дольше, чем он вообще жил на свете. Дольше жили, может быть, только его глаза; если бы сейчас кто-нибудь заглянул в них, то встретился бы с усталым, но твердым взглядом много повидавшего и еще больше передумавшего человека.

Он все стоял и смотрел на окна, ощущая, как внутри его происходит странное раздвоение: проходят все эти страшные картины, порождающие ненависть к прошлому и ко всем словам и действиям, из которых это прошлое выросло, – но проходят, как бы скользя по сознанию того, что вот именно с ним, лично с ним, и с его родителями ничего подобного никогда не происходило, и те времена, а также последующие, еще несколько десятилетий, более полувека, были для всех них благоприятными, и родители его занимали в этом мире видные и полезные посты, и во благовремении опочили вполне достойно и в приличных условиях, и сам он всю жизнь пользовался многими привилегиями, сыгравшими, быть может, немалую роль в том, что он стал тем, кем в конце концов стал. Сейчас – и не только сейчас, но уже многие годы – сознание этой двойственности обитало в нем и порою делало жизнь совершенно невыносимой – хотя внешне все выглядело более чем благополучно; оно заставляло его все глубже уходить в работу – и оно же мешало эту работу завершить…

Он вдруг резко, со страхом, повернулся: ему показалось, что к нему приближается охранник или, может быть, воспитатель; мальчику не было вполне ясно, каким образом он оказался здесь: выпустили его, или, может быть, он бежал – и тогда его сейчас же схватят и вернут туда, куда он никак не хотел возвращаться.

Но это оказался не охранник и даже не милиционер; это была незнакомая девочка – примерно его возраста, она выглядела, как это чаще всего бывает, немного старше. И, возможно, поэтому оказалась более смелой, хотя взгляд ее выдавал некоторую растерянность.

– Здравствуй, мальчик, – произнесла она с излишней решительностью, словно это было не пожелание, а приказ.

– Здравствуй, – ответил он тихо.

– Пожалуйста, помоги мне.

– А как? – спросил он, удивившись.

– По-моему, я заблудилась. Во сне.

– Это Большой Карпатский переулок, – сказал он, не задумываясь. – Был еще Малый, но сейчас его уже нет. А ты где живешь? Куда тебе нужно попасть?

– Мне нужно проснуться, – ответила она. – Но кто-то мешает. Я уже давно хожу тут по переулкам и никак не могу выйти. А мне давно пора вставать.

Мальчика ничуть не удивило то, что для того, чтобы проснуться, девочке нужно было почему-то выйти из этих переулков, знакомых ему сызмальства. Не показалось странным и то, что она считала себя спящей, хотя все делала, как бодрствующий человек. Не показалось – потому что все это каким-то образом относилось и к нему.

– По-моему, я тоже заблудился, – проронил он. – И блуждаю куда дольше твоего.

– Ты тоже не знаешь этих мест? Но мы в Москве?

– Конечно. И пройти здесь я могу с закрытыми глазами. Я заблудился внутри себя. Давно. И побывал в разных местах. А теперь, кажется, увидел выход.

– Ты тоже спишь, – заявила она уверенно. – Мы все тут спим. И, значит, нам пора проснуться. Только выйдем отсюда! Мне пора в школу.

– Ты такая и есть – наяву? – полюбопытствовал мальчик.

– Какой же мне быть еще? А ты разве нет?

Он покачал головой:

– Наяву я совсем другой. Был. Я очень долго не просыпался и не совсем уверен, каким стал теперь. Но не таким, каким был.

– Как это интересно! – воскликнула девочка. – Пойдем, я боюсь, что папа уже волнуется. А твой?

– У меня нет папы, – вздохнул мальчик. – Но там, где он сейчас есть, он тоже волнуется… Погоди… Я помню: мы с ним виделись – недавно, тут. И поспорили. Он стоял на своем. Но на этот раз не смог убедить меня.

– Да мы пойдем когда-нибудь? – нетерпеливо спросила девочка, топнув ногой. – Мне нужно еще собрать книжки…

– Мне тоже, – сказал он. – Чтобы многое выкинуть. Или сжечь. Если время позволит: очень много работы. Ну, пошли.

– А мы не заблудимся снова в этих переулках?

– Нет, – уверенно ответил он. – Я чувствую, что кто-то снял блок. Ты разве не ощущаешь?

– Н-нет, – ответила она. – Но если кто-то снял блок, то это мог быть мой папа. Он это умеет. Дай руку, чтобы ты не потерялся.

Они зашагали, взявшись за руки: так было надежнее. И вдруг мальчик снова резко остановился: страх заставил его.

– Смотри! Они идут к нам!

– Ну и что? Ты боишься людей?

Мальчик с опаской глядел на двух приближавшихся.

– Какой ты трус! – проронила она насмешливо. – Это просто люди. Хотя… Нет, не просто! Это папа! И дядя Борич… Папа! Я здесь! Папа!

Взрослые бросились к ним…

* * *

– Дочка! – сказал я. – Ну, заставила ты нас побегать!

– А вы, профессор, еще больше, – добавил Борич. – Но теперь все в порядке. Пора вставать. Думаю, вы выспались на всю жизнь вперед. В яви вам теперь ничто не грозит.

– А те, что искали меня… и его?

– С ними все ясно. Они больше не помешают.

– Хорошо бы, – промолвил Груздь. – Скажите, а он?

– Вернулся к себе домой, – успокоил профессора я.

– Он объяснил вам – что-нибудь? Об их заинтересованности и так далее?

– Да, – ответил я. – Кое-что.

– Рассказывайте, – потребовал он. – Немедленно!

– Расскажу, – заверил я. – Только в другой раз.